Переспи с англичанкой!

Георгий Панушкин
Переспи с англичанкой.

 Помню, в бытность мою ещё совсем "зелёным" журналистом довелось мне побывать в Голландии. Группу писателей и газетных работников из СССР принимала редакция столичной "Гаагше курант".

Рядом со мною за длинным столом главного редактора этой газеты сидел корреспондент "Правды" во Вьетнаме Иван Щедров. Это был в полном смысле слова боевой журналист и исключительной галантности человек. Во Вьетнаме тогда полыхала война. Между Южным и Северным Вьетнамом шла долгая и кровопролитная бойня, где мы без всякого стеснения испытывали новое оружие, а американцы "защищали свои интересы".

Газетные материалы и книги Ивана Щедрова пользовались большой популярностью во всём мире. Именно в те годы совершил он непредсказуемый и восхитительный по дерзости поступок, перейдя по полыхающим джунглям под видом французского миссионера в черной сутане с панагией на груди из Северного в Южный Вьетнам и обратно.

Конечно, ему помогали вьетнамские партизаны и подпольщики. Но надо было иметь большое личное мужество, чтобы, проникнув на территорию врага, забраться в расположение американской базы и сайгонские рестораны и не только писать, но и оперативно передавать в Москву свои превосходные репортажи и очерки. Буквально на каждое, даже незначительное, событие в Сайгоне он откликался блестящим материалом. На следующий же день его печатала "Правда" и передавало Всесоюзное радио.

Поскольку я достаточно хорошо разбираюсь в подобных вопросах, Иван Щедров, по моим соображениям, был не просто хорошим журналистом и писателем, но и лучшим офицером внешней разведки Советской Армии.

Я мог бы привести немало других примеров и имён, о которых просто забыли в силу утраты интереса к подвигам русских рыцарей плаща и кинжала, особенно советского периода. Назову лишь имя моего друга Леонида Сергеевича Колосова, полковника внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР, который долгое время орудовал по всей Италии под "крышей" любимых им "Известий".

Правда, мне не довелось встретиться с ним во время моего краткосрочного пребывания в Риме. Полученные в Москве его римские телефоны не отвечали. Вернувшись в Москву, я с глубокой горечью прочёл в наборном цехе некролог — в автомобильной катастрофе погиб наш собкор в Италии Леонид Сергееич Колосов.

К счастью, некролог не успел выскочить на газетную полосу, как поступило радостное сообщение — жив Ленька! Факт этот оказался настолько поразительным, что его несколько раз перепроверяли. Не верилось, что этого красивейшего молодого дамского серцееда уже нет с нами, не верилось и тому, что забулдыга и балагур, душа любой компании или просто разлихой попойки, оказался жив — в тяжелейшем состоянии с многочисленными переломами и травмами вывезли его из Италии, опасаясь новых диверсий против него. Как всегда, вскоре он предстал пред наши ясны очи с новым анекдотом:

— Вы знаете, ребята, у алкоголиков на том свете свой рай. Средь дивных гор в тени дубравы сидят алкаши на берегу огромного озера и блаженствуют под лучами солнца. Озеро, как вы уже догадались, из вкуснейшего сорокаградусного напитка, а берега — один из черной икры, а другой — из красной. Вдруг откуда ни возьмись выскакивает один их соплеменник с трясущимися руками и говорит: "Можно стопочку, братцы?" Выпил это новый их коллега, да тут же и смылся, не успев даже закусить. Через минуту является вновь с тем же вопросом. Удивляются алкаши: "Ты чего это суетной какой-то, мечешься как угорелый? Садись спокойно да выпей по-человечески". "Не могу, отвечает соплеменник, я пока ещё там, в реанимации".

Огромные заслуги Леонида как журналиста были отмечены лично Папой Римским Иоанном ХХ111. Он вручил Колосову уникальное шеститомное издание Библии в знак признания его особых заслуг перед католической церковью, а итальянское правительство наградило высшей международной журналистской наградой — медалью "Золотой Меркурий", которой за всю историю её существования ни один русский журналист-профессионал не был удостоен. Он был первым. Каких только чудес не бывает в подлунном этом мире!

Мой добрый друг оказался и превосходным писателем. Его многочисленные книги, газетные и журнальные очерки пользуются широким вниманием читающей России. Довольно часто он появляется на экране телевизора в передачах Артёма Боровика "Совершенно секретно". С большой душевной болью восприняли мы оба сообщение об авиационной катастрофе, в которой погиб этот удивительно талантливый и смелый человек. Мне не выпало счастье поработать с этим журналистом, но довольно часто доводилось наблюдать работу его отца, Генриха Боровика, в Кремле на сессиях Верховного Совета СССР и  РСФСР. Так что мы оба с Лёнькой Колосовым были повергнуты в шок. Наши пути с Колосовым пересекались дважды — в "Известиях" и "Финансовой газете". Мы остались хорошими друзьями, довольно часто перезваниваемся, но встречаться приходится редко: то он в больнице, то я, а то и обоих сразу задирает творческая лихорадка — не оторвёшься от бумаги.

Но вспомним о Голландии, о редакции газеты "Гаагше курант", где мы уселись за столом её главного редактора. Перед тем как приступить к дискуссии, хозяева решили выяснить, на каком языке будет удобнее вести разговор. И начался опрос каждого из нас. Когда учтивый хозяин подошёл ко мне, то на его вопросы (английский, французский, немецкий?) я односложно отвечал — нет. Хозяин не без иронии в голосе и саркастической улыбки на лице спросил на английском:

— А какие же вы языки знаете?

Ничуть не смутившись, я ответил:

— Рашен, белорашен, юкрейнен энд туркиш.

— О! — пришёл в восторг хозяин и записал ответы.

Разговор шел на английском. Когда в ходе беседы я задал сугубо профессиональный вопрос о работе торгового флота Голландии, шеф газеты воскликнул:

— О! Вы ещё знаете и английский?!!

— Я ещё знаю и русский, чёрт бы тебя подрал! Вот прилип, как банный лист, — обозлился я, вызвав неудержимый хохот земляков.

Эта фраза, сказанная по-русски и весьма эмоционально, оказалась непереводимой на все европейские языки, чем и вызвала особый интерес хозяев. В дословном переводе на голландский вообще получалась чушь собачья.

После фуршета мы уже обнимались как давние друзья. Чопорный прежде мой оппонент был по-свойски ласков и предельно обходителен. Третья рюмка коньяка придала мне смелости, и я обещал ему прочесть полный курс лекций по флотской терминологии с включением изысканнейших выражений покорителей океана.

По дороге в Москву Иван Щедров оказался в кресле самолета рядом со мною. Впереди нас сидела Московкина, корреспондент "Сельской жизни", и без устали трещала о своих покупках. Соседом её оказался ответственный секретарь из "Учительской газеты" Володя Белоусов, высокий молодой человек с улыбчивым лицом и озорными глазами. Он явно подтрунивал над соседкой. Ей это, судя по всему, нравилось.

— По прилете в Москву вы в разные квартиры разъедетесь или в одной вам будет удобнее? — не удержался я от вопроса.

— Это мы решим за пять минут до посадки в Москве, — ответила, улыбаясь, постоянно флиртовавшая с Володей Московкина.

Впечатления от поездки в Голландию были ошеломляющими. Многие из нас вырвались в Европу впервые и своими глазами увидели действительно богатую и ухоженную страну. "Загнивающий капитализм" (по современной тогда доктрине марксизма-ленинизма) поразил нас чистотой городов, обилием товаров и продуктов в магазинах и потрясающей их дешевизной. Амстердам, Роттердам, Гаага, Уртрехт, десятки других больших и малых городов и селений с их неповторимым пейзажем и действительно сказочными мельницами совершенно заворожили нас. За десять дней исколесили всю страну вдоль и поперек. Мы побывали в лучших музеях и картинных галереях мирового уровня. Да ради одого Рембрандта стоило лететь хоть на край света!

Блокноты наши трещали от информации. Мы бойко обсуждали всё увиденное и услышанное.

— А ты, Георгий, действительно знаешь турецкий? — совсем уж неожиданно спросил меня Щедров.

— И ты туда же, дорогой Ваня! С чего ты взял?

— Я не ослышался? Ты ведь в "Гаагше курант" сказал, что можешь говорить на русском, белорусском, украинском и турецком. А потом еще ввязался в полемику на английском.

— Нет, Ваня, турецкого я не знаю. Русский знаю скверно, на белорусском люблю материться, а на украинском рассказывть анекдоты. А турецкий я приплёл к этой триаде для красного словца, потому что точно знаю, что не понимают они ни шиша на трёх великих славянских языках. А раз так, то турецкого подавно не знают. Они видели, что я заливаю им бабки, но возразить не могли. Ты помнишь, какая любезная рожа была у него?

— Типично русская манера хвастовства, — рассмеялся Щедров. — Проверить невозможно. Да и хвастать ты мастак.

— Здесь ты не совсем прав, Иван. Это манера не только хвастовства, но и защиты. Что делать, это уже в крови. Люблю прихвастнуть. Так и подмывало сказать в этой распрекрасной стране, что у наших коров всё равно хвосты длиннее, хотя их буренки дают молока и больше, и оно вкуснее.

— Ты уже стихами заговорил.

— И такое бывает. Редко, но бывает. Особенно когда облаять кого-то хочется.

— И меня?

— И тебя. А ты что — рыжий?

— А меня за что?

— А за то, что на рожон лезешь. Прёшь как бульдозер. Ну что я тебе плохого сделал, что ты меня непременно уличить хочешь? Я тебе такое сказануть могу, что самолет, как воробушек, крыльями замашет, а Московкина от смеха из кресла вывалится.

— Нет уж, не надо. А где ты английский учил?

— А что? Не нравится моё произношение? Уловил, значит? То-то я гляжу, и у них глаза на лоб полезли от моего вопроса. А я ведь целый месяц зубрил этот вопрос перед поездкой в Европу и перед зеркалом тренировался. Всё язык на зубы клал, когда с женой разговаривал. Рехнуться можно. Хорошо, жена понятливая у меня, не спятила от моего английского.

— А всё-таки?

— Учил я английский сначала в Горьковском речном училище, потом в МГУ. Никак не идёт английский, ну хоть ты плачь. Я его туда, а он оттуда, я его туда, а он оттуда. Написал диссертацию, вылизал автореферат, а вот кандидатский минимум по английскому языку всё никак сдать не могу. Даже не решаюсь пойти на экзамен.

Щедров слушал меня внимательно.

— А там ведь надо рассказать на английском о себе, о семье, о работе, о диссертации, сделать переводы текстов с английского на русский и с русского на английский. К таким фортелям я был, конечно же, абсолютно не готов. Как быть?

— Переспать с англичанкой, — невозмутимо посоветовал Щедров.

— Переспал. И не один раз. Этот рецепт мне давно посоветовали. Всё равно не помогает. Измучился, исстрадался весь.

— Значит, не с той переспал, — участливо вздохнул Щедров.

— Как это не с той?

— Надо было с той, которая экзамены принимает.

— А экзамен-то на кандидатский минимум принимают трое. Со всеми что ли спать надо?

— Со всеми, — Щедров схватился за живот от смеха.

— Так там же одни древние старушки сидят в этих комиссиях.

— Им это тоже нравится, — отозвалась Московская, которая, видимо, прислушивалась к нашему разговору. — Пришёл бы ко мне, я бы тебя за одну ночь обучила, несчастный.

Теперь уже смеялась половина салона. Каждый хотел дать совет, как переспать с англичанками, а заодно с немками и француженками. Спектакль, который мы, импровизируя, разыгрывали со Щедровым, понравился, и буквально все пожелали быть не только его слушателями и советчиками, но и действующими лицами, героями.

— Ну, и как же ты вышел из положения? — вытирая выступившие от смеха слёзы, спросил Щедров. — Переспал со всеми англичанками в Москве?

— Не успел, — искренне, потупив взгляд, признался я, чем вызвал неописуемый восторг обступивших нас ребят. — Но, видит Бог, стремился к этому. Да простит он душу грешную мою!

— В тебе гибнет великий актер. Ты не туда пошел учиться, не ту профессию выбрал. Профессия журналиста в высшей степени трудная и неблагодарная. И врагов, и завистников много.

— Ну, это ты зря, Ваня. Друзей всегда гораздо больше.

— Не будем спорить. Это не тема нашего разговора. Но минимум-то сдал?

— Сдать-то сдал, но с большими приключениями.

— Вот как!

— Да-а. Иду как-то я от метро домой и вижу объявление на стене: "Готовлю к сдаче экзаменов по английскому языку в объеме кандитатского минимума. Обучение во сне в течение двух месяцев".

— А вот это уже любопытно, — заинтересованно обернулся к нам специалист из "Учительской газеты" и, не выдержав, рассмеялся. — Да это же прямое приглашение к танцам.

— Да это уже, братцы, кадриль в два притопа и три прихлопа, — поддержал его Щедров. — Продолжай, Георгий, не смущайся. До Москвы ещё сорок минут лёта, так что успеешь.

— До Москвы мы ещё бутылку шампанского выпьем.

— Это когда границу перелетать будем. У кого гульдены остались — на бочку!

Такая инициатива всем пришлась по душе. Когда каждый вытряхнул свой кошелек, то оказалось, что их содержимого хватит на две бутылки. Милая стюардесса, с улыбкой наблюдавшая за нами, тут же реализовала весь наш капитал. В проходе между рядами кресел очень быстро появился передвижной столик, уставленный бутылками и бумажными стаканчиками.

— Э-э-э! Мы коньяк-то не заказывали, — заметил Володя. — У нас денег нет даже на горчицу.

— Коньяк от командира корабля, — объяснила стюардесса. — Он слышит ваш спектакль и смеётся от души. Сейчас мы будем перелетать границу, и командир придёт поздравить вас. Ну, а горчица от меня. А самый настоящий обед от Аэрофлота вы уже давно оплатили. Сейчас мы его подадим.

Действительно, не успели мы раскрыть и разлить шампанское, как в нашем салоне появился стройный молодой человек в форме. Стюардесса представила нам его и подала ему стаканчик.

Весело, с песнями перелетали мы границу. К нашей компании присоединились в самолёте все наши попутчики. Надо же, как могут сдружиться люди за десять дней! Собратья по перу были откровенно приятными людьми, а Иван Щедров стал душою компании. Всегда тепло с таким человеком.

К сожалению, Щедрова я больше уже не видел никогда. Сразу же по возвращении в Москву узнал, что в тот же день он улетел во Вьетнам. Естественно, я с большим интересом следил за его публикациями в газете.

Но совсем неожиданно для меня он сменил адрес — "Правда" стала печатать его столь же интересные материалы из Парижа. И вдруг — некролог, как выстрел. Нет Ивана Щедрова. Это было не только полнейшей неожиданностью, но и загадкой, которая до сих пор волнует меня. Вспоминаю иногда его улыбающееся лицо и совет — переспи с англичанкой. Как же короток был век этого блестящего публициста.

Вот я и расчувствовался. Даже взгрустнулось немного. Очень уж хорошее впечатление оставил после себя этот человек. Как яркий метеорит промчался по небосклону, а ты стоишь завороженный и изумленный его блеском и скоротечностью.