Над поселком нависла ночь. Дома и деревья обратились в размазанные по земле черные силуэты. Где-то глухо лаяли собаки и громыхали на железнодорожном переезде редкие автомашины. На улицах почти не было прохожих, а если кто и был, то кто ж его увидит, в такой темноте...
У одного из рабочих бараков стоял грузовик – огромная, грязная, промасленная рабочая скотина с расшатавшимися бортами и изношенным тентом. В кабине, при свете запитанной от аккумулятора лампочки, выпивали два водителя. Легок ли, тяжек ли был день – в конце они всегда выпивали. Вот и сейчас, прикупив водки, они заливали стакан за стаканом – почти без разговоров – все сказано за день – заливали и не морщились. Когда водка кончилась, они вылезли из машины.
Обойдя капот, они встретились под самым носом с своего трудяги–КрАЗа - сказать пару слов на прощанье.
- Дей.. Дей... – Никак не мог вспомнить один фамилию другого. – Егор! Будь здоров!
Егор схватил его за руку, сжал своими пальцами – тисками, сграбастал левой рукой, потом хлопнул по плечу:
- Давай, шоферюга! До завтра! – И оттолкнул от себя. Тот ушел.
На душе у Егора было тяжело. И от выпитого, и от чертова сегодняшнего дня, и от того, что дней этих будет еще до черта. И, кажется, он что-то забыл сделать. Ну и черт с ним!
Егор двинулся домой. Вяло и не в такт шагам мотая головой, он преодолевал последнее на сегодня расстояние – до койки. Преодолевал, пока не наткнулся в темноте на два небольших белых пятна – сына и дочь.
- А... Гуляете... – лениво протянул он и оценил, сколько метров осталось до кровати – пятнадцать, не больше, надо только влезть в крыльцо, а дальше будет проще. Застряв на половине лестницы, Егор, поскольку надо было собраться с силами, перевел дух, а заодно и спросил:
- А где мать?
- Мама в огороде, - ответил тихонько мальчик.
- Она что там, грядки полет в темноте? – Криво усмехнулся Егор.
- Она лежит на земле, у нее сердечный приступ.
- Чего у нее? – Егор развернулся и сполз с крыльца.
- Мама просила валерьянки принести.
- Пошли в огород.
Ноги Егора почти уже не слушалась. Он шел перед своими детьми на полусогнутых, болтая для равновесия руками – как обезьяна.
В огороде между грядок виднелся светлый ситцевый халат жены. Егор отправился туда.
Жена лежала на левом боку, вжавшись щекой в тропу между грядок. Егор, вцепившись в ее плечо, грубо повернул ее на спину. Вглядевшись в темноте в напряженные черты ее лица, он вдруг полуткнул – полуударил ее в грудь:
- Вставай! Позоришь меня!
Она, как бы очнувшись от сна, похлопала ресницами и слабо проговорила:
- Оставь меня, я полежу немного и приду.
- Что? – Не расслышал он.
На самом деле она не спала, а вслушивалась в себя. Где-то внизу грудной клетки, она не могла понять где, у нее скопилась тяжесть и мучила ее, не давала дышать. Она развернулась к земле и втянула вместе с пылью холодный и свежий, как ей казалось, воздух. Хотелось расплакаться, но она не могла – поперек горла стоял громадный ком, который надо было куда-то протолкнуть, но он не двигался с места.
- Валерьянка есть? – Повернулся Егор к детям.
Мальчик молча протянул пузырек с желтенькими таблеточками. Егор, не веря ни в таблетки, ни в приступ, все же приподнял жене голову и дал ей две или три штуки. Та сглотнула их и снова припала к земле.
- Черт, что люди про нас подумают? – сквозь зубы, в себя, проговорил он и сказал сыну:
- Иди, двери открывай.
Дети ушли. Егор согнулся к супруге, обхватил ее под спиной и скомандовал:
- Хватай за шею меня!
Она обхватила его за шею, он поднялся и потащил ее к дому, шатаясь от тяжести и от выпитой водки.
- Черт! Ни хрена не видно! Ни хрена! – То и дело ругался он, спотыкаясь и натыкаясь во тьме на разные предметы. Наконец он поднялся на крыльцо и скрылся в глубине барака. На улице снова стало тихо и теперь пропало всякое движение, отчего ночь стала казаться еще чернее.
Только в кабине КрАЗа продолжала гореть, сажая аккумуляторы, лампочка.