Орхан Памук, Стамбул. Город воспоминаний

Кассия Сенина
Орхан Памук, «Стамбул. Город воспоминаний». Пер. с турецк. М. Шаров и Т. Меликов (Москва, 2006)


В этой книге явно не хватает карты Города. Читаешь про всякие районы, улицы - и начинаешь мысленно метаться: что это? где это? Отсутствие карты отнимает у книги наглядность, и фотографии дело не спасают.

Перевод хороший. Вообще Памук пишет хорошо, но ближе к концу меня книга стала раздражать: слишком много автора и мало Города, хотя, судя по названию (на самом деле книга называется: "Стамбул: воспоминания и город", не знаю, почему у нас перевели иначе), Город в ней должен быть главным. По содержанию - не сказала бы. Особенно меня взбесили всякие подробности сексуальной жизни автора в детстве - в книге про Город они выглядят, по крайней мере, для меня, просто оскорбительно. (Хотя меня вообще несколько шокировала такая откровенность; ладно бы литературный герой был, а то - автобиография.) В общем, я купила эту книгу прежде всего из любви к Константинополю, а узнала больше не о нем, а о самом Памуке и жизни обеспеченных турок. Это тоже достаточно интересно, но наводит на мысль, что название книги не совсем соответствует содержанию.

Впрочем, про Город там тоже есть разные интересные подробности, но они больше касаются собственно турецкого "слоя": вся эта тоска по былому "османскому величию", сгоревших особняках, разрушенных и перестроенных домах, "стамбульская печаль" и т.п. Совершенно другой взгляд на Город и другими глазами. Я там была уже дважды и ничего такого не увидела, да и особой печали в местных жителях тоже не приметила; по-моему, тамошние турки - довольно веселые люди, часто серьезные, может быть, задумчивые, но вряд ли печальные. Впрочем, когда снова поеду туда, попробую приглядеться на предмет обнаружения "стамбульской печали"; может, я чего не заметила.

Интересны еще воспоминания всяких путешественников о Городе, о которых пишет Памук. Рамазан им виделся как "время поста и карнавала", но Памук почему-то говорит, что это ушло в прошлое. Мне было странно это читать, т.к. месяц назад я оказалась в Константинополе именно в Рамазан, и впечатление мое было как раз таким, что это самое веселое там время, действительно кутеж, карнавал.

Многое из того, о чем вспоминает Памук, сейчас уже исчезло из Города. Правда, Памуку это доставляет печаль - в частности, то, что исчезают деревянные дома, а вместо них строятся современные. Меня это, напротив, вдохновляет, хотя мне не очень-то нравятся современные высотные дома, которые местами торчат в новом Городе - они действительно выглядят как-то чужеродно; но какие-н. пятиэтажки новой постройки у меня никакого отторжения не вызывают; вообще, было бы интересно посмотреть, каким станет Город через 10-15 лет. Многие из этих деревянных развалюх, которые можно встретить в "нетуристических" кварталах (я на них тоже успела насмотреться во вторую поездку), по-моему, только мозолят глаза. Памук считает, что именно они создают неповторимый образ Города, но я так не думаю.

Город - это все-таки не Стамбул, а Константинополь. Как он был византийской столицей, "Оком вселенной" и "Царицей городов", так и остался. Но чтобы это ощутить, надо любить и видеть в нем Византию. Между тем, в Стамбуле Памука Византии вообще нет, он упоминает о ней всего несколько раз вскользь, в контекстве "византийских развалин". Для него - наверное, как вообще для турок - предметом гордости может быть османское прошлое; он не понимает, что это самое "великое прошлое" - не более как штукатурка, которой замазано византийское золото. Она осыпается - она не может не осыпаться. Поэтому, если не знать, не видеть и не любить Византии, то действительно Город превращается в твоих глаза в какое-то невнятное столпотворение развалин, бедных улиц, древних памятников, которые тебя не греют, и остается только печаль - эта самая "стамбульская печаль", о которой Памук все время пишет. (Правда, я не уверена, что ее ощущают прямо-таки все стамбульцы поголовно, как он пишет.)

Показательно, что Памук в общем солидаризируется с Готье, который, побывав в Городе и посмотрев на остатки византийских стен, воскликнул: "Трудно поверить, что за этими мертвыми стенами находится живой город!"; "во всем мире не найдется маршрута более меланхоличного". Мне же эти слова (так же как приводимые в книге отзывы Бродского и др. писателей о Городе) кажутся дикими, потому что для меня эти стены - совершенно живые, живые именно они и всё византийское, что там еще есть, а прочее гораздо менее важно и менее живо. И менее осмысленно. В этом отношении интересно замечание Памука:

«Иногда город вдруг странным образом изменяется. Улицы, где ты чувствовал себя как дома, внезапно меняют цвет. Ты смотришь на загадочные толпы снующих вокруг людей и понимаешь, что они вот так бессмысленно бродят здесь уже несколько столетий. Парки превращаются в грязные, унылые пустыри, площади, утыканные фонарными столбами и рекламными щитами, кажутся отвратительно пошлыми, и весь город - и твоя душа вместе с ним - становится пустым, невыносимо пустым».

Вот это и есть момент совершенного *отпадения штукатурки*. И если нет глаз, чтобы видеть глубже 1453 года, то ничего не остается, кроме пустоты, в том и дело. Памук, кажется, этого не понимает. Вероятно, как и прочие турки.

С другой стороны, у него, безусловно, есть *чувство Города*, хотя он и не так видит его, как любители Византии вроде меня. Потрясающе точное и верное замечание о том, что там сразу несколько временных срезов - в обычных кварталах одно, а, например, в кораблике, плывущем по Золотому Рогу, «было совсем другое, древнее, необъятное, медленно текущее время».

В общем-то Памук сам понимает, что видение Города зависит от человека: «Но что бы ни сказали мы о городе, о его характере, духе и атмосфере - всё это в большей степени будет относиться к нам самим, к нашей жизни и нашему душевному состоянию. У города нет иного центра, кроме нас самих».

Вообще мне особенно понравились последние главы - они как-то примиряют со всем, даже с тем, что раздражало в книге, и дают всему этому иное освещение и придают законченность. Они подводят собственно к тому, как Памук решил бросить и живопись, и учебу на архитектора и стать писателем. Последняя фраза книги - слова, сказанные автором в ответ на упреки матери, что он не хочет быть, как все, не хочет получать профессию итп: "Я стану писателем".

Когда я читаю (тут и в "Других цветах") его заметки о писательстве, я понимаю, что во всех писателях есть нечто общее, несмотря на всю их разность как людей и литераторов. Одна писательница назвала это явление "укусил писатель" - и всё, жизнь становится другой, "не как у людей". Если б мы встретились с Памуком, у нас, вероятно, не нашлось бы точек соприкосновения с ним - слишком он другой человек, с совсем другими взглядами и вкусами на всё, - кроме одной: писательства. Когда он описывает свои ощущения, связанные с ним, то многое из этого мне очень знакомо; думаешь: ах, родная душа! - хотя на самом деле мы такие разные, общее только одно - то, что можно назвать *роман как жизнь*.

«Всё теряло для меня смысл: слова лектора были слышны словно сквозь вату, ...а студенты, курившие на переменах сигареты, казались призраками давно умерших людей; я презирал себя за неспособность вырваться из этого бессмысленного, заблудшего, душного мира, и мне снова становилось трудно дышать. Словно во сне, я чувствовал, что время убегает сквозь пальцы и мне не успеть, не успеть...
Иногда, с особенной остротой и неизбежной печалью ощущая поэтическую суть города, воплотившуюся в остатках имперского величия, исторических памятниках..., я начинал воображать, что мне, мне одному удалось поймать эту суть. ...теперь, говорил я себе с гордостью, я могу увидеть Стамбул в окне парохода таким, каким никто и никогда не мог его увидеть!
...я знал, что пытаюсь найти аргументы не только против печальной и скромной жизни, уготованной мне Стамбулом, но и против планов моей мамы, мечтавшей, чтобы ее сын прожил самую что ни на есть обычную жизнь.
- Мне плевать, что думают обо мне твои безмозглые подруги из высшего общества! - крикнул я вне себя от ярости. ...
- Ты очень горд, сынок. Но мне это нравится, потому что гордость и есть самое главное в жизни, а вовсе не какое-то там искусство. В Европе многих именно гордость приводит в искусство - там к художнику относятся не как к жулику или ремесленнику, там он царь и бог. Но неужели ты думаешь, что здесь сможешь быть художником и при этом оставаться таким же гордецом? ... В этой стране никто и никогда не сможет прокормить себя живописью.
... Я знал, что сегодня не буду ссориться с мамой, - потому что сейчас открою дверь и уйду, и город утешит меня; а после, вернувшись домой, я сяду за стол и попытаюсь облечь в слова магическую атмосферу его улиц.
- Я не буду художником. Я стану писателем».

Памук погрузился в Город так же, как я - в Византию, и потом - роман на всю жизнь. Я это очень понимаю.

Вообще, эту книгу, мне кажется, можно читать, только если уже побывал в Константинополе, а понять - только если ты сам пишешь книги. А так, неискушенному и постороннему к Городу читателю может показаться, что это просто книга о закомплексованном мальчике, ставшем писателем, и о каком-то бедном, странном и нищем городе "развалин" и "печали". Последнее ощущение очень усиливают черно-белые старые фото в книге, и на них мне тоже было странно смотреть - имея перед глазами массу собственных цветных фотографий Города, глядя на которые, я каждый раз сокрушаюсь, что при всей своей красоте они так бессильны передать, что это за Город...