http://val000.livejournal.com/46759.html
Содержание:
Kак я попал служить в армию
«Торпедный цех»
Авария
Гауптвахта
Задержания
Увольнение. Часть 1.
Увольнение. Часть 2.
Ведьма.
Армия. «Дедовство».
http://val000.livejournal.com/4156.html
Армия сидит занозой в моей памяти. Только недавно она перестала мне сниться. Каждый сон об армии был более чем кошмаром, как документальный фильм может быть гораздо страшнее художественного фильма ужасов. Армию я перетерпел. Можете представить себе ситуацию, когда вас полураздетого выгоняют на мороз. Первое ощущение, что - всё, не выжить, но рассудок подсказывает, что пока все выжили, нужно только съёжиться и терпеть. В голове осталось ощущение нелепости и маразма, уже описанного Кафкой. Но изложу всё по порядку.
До армии мне удалось закончить курсы военных водителей при ДОСААФ. Уже в поезде (по пути в часть) будущие водилы начали кучковаться и смотреть на остальных призывников как на откровенных неудачников. Я попал служить в Ленинград на Зимнюю канавку (Отдельный мотострелковый батальон особого назначения (борьба с диверсионными группами) – аналог московской дивизии ОМСДОН). Часть встретила криками старослужащих из окон: “Молодые, вешайтесь”. Первый месяц – курс молодого бойца. “Дедов” к нам не подпускали, но и не нянькались. Помню первый тяжелый день. В середине декабря нас вывезли на стрельбище. Снега в лесу было по пояс. Для начала побегали около часа. После разогрева выполняли команды, требующие падения в снег (типа “вспышка справа”), потом штурмовали противоположный берег реки по пластунски, потом нас положили на час в снег стрелять из автоматов пластиковыми пулями по мишеням, потом вывели в чисто поле и оставили на ветру ждать своей очереди. Через час принесли 3 мелкокалиберные винтовки и мы (50 человек) стали стрелять. Те, кто получил двойки, поползли через огромное поле и обратно. Путь по бесснежной (сильный ветер сдул весь снег) окаменевшей от мороза пахоте был не прост, но я им позавидовал. Вернулись они разгорячёнными, чего нельзя было сказать об оставшихся на ветру “отличниках”. Через час мы раскисли в электричке и еще через полтора стояли мокрые до нитки на улице около Финляндского вокзала в ожидании машин. Машины пришли через два часа. Всё это время у меня из головы не выходил зверски замученный фашистами генерал Карбышев: одежда на мне превратилась в лёд, и я старался удержаться в середине ледяной скорлупы. Наконец мы добрались до части, но новое испытание было не за углом. Наше отделение было послано после ужина чистить картошку. Это был наш первый опыт, и чистку мы закончили только к часу ночи.
На следующий день при первой же возможности каждый сбегал в санчасть: у кого были отморожены руки, у кого ноги, я же как обычно отреагировал бронхитом. Вечером, когда лейтенант Годун объявил о завтрашнем выезде на стрельбище, он получил кучу справок об освобождении от полевых учений. На это он отреагировал просто: “Кто ходил в санчасть – шаг вперед”. Вышли примерно 95%. Следующая команда: “Два шага вперёд те, кто ходил с разрешения своего сержанта.” Вышли трое-четверо. “Эти остаются дневальными, а остальные едут, поскольку нарушили Устав (хотя присягу мы принять не успели).” Так я неожиданно, но навсегда, избавился от хронического бронхита. Кроме того, за месяц я потерял весь свой избыточный вес - 27 кг. Большое спасибо лейтенанту Годуну.
Кроме этого курс молодого бойца мне запомнился постоянным чувством голода и слезливыми письмами товарищей домой, о которых они сами же рассказывали в “курилке”. Писали братьям, чтоб те хорошо учились и сделали всё, чтобы не попасть в армию, а родителям о том, что поняли, что такое родительская любовь (об этом рассказывалось даже “с соплями”).
Позже в сержантской учебке я как-то лежал с автоматом в полузамёршей грязной луже (команда “ложись”) и думал, что ещё полгода назад я был уверен, что человек не может перенести такие условия существования. Так я вступил в “школу жизни”.
В сержантскую школу я попал на первый взгляд случайно. Вообще батальон был особый, и в нём была особая группа. Если пехота должна была окружить диверсионную группу, то спецвзвод должен был её уничтожать. Тренировались на десантниках-разведчиках. Если они от нас уходили, то все получали отпуск. В батальон отбирали здоровых умных парней не ниже 180 см ростом. В спецвзвод попадали только с разрядами не ниже первого по борьбе или боксу. У меня был первый по классической борьбе, и я попросился в спецвзвод. Подталкивало желание вернуться домой суперменом. Таких нас набралось человек 15. Вскоре нас повели на “экзаменовку”. Надо было пройти фэйс-контроль (понравиться командиру спецвзвода) и подтянуться на перекладине. К своему ужасу после потери 27 кг и в сапогах мне удалось подтянуться всего 2 раза. Несмотря на это меня решили взять. Лейтенант посмотрел на старшего сержанта и спросил его, за какой срок меня вернут к нормальной физической форме. Сержант пообещал, что через 2 недели я буду подтягиваться 50 раз. Я представил, как меня надо для этого бить, и желание стать суперменом улетучилось. Я сослался на перелом руки, полученный на тренировке (до армии), и позорно сбежал в водители. Мои опасения в дальнейшем подтвердились. Ребята, попавшие в спецвзвод, до года ходили синими от побоев. К тому же после армии они не удерживались от соблазна остаться на службе при штабе. По их словам работа была не пыльная, в гражданской одежде с оружием, и хорошо оплачивалась. Так бы я там и застрял …
Дальше всё развивалось стремительно. У половины потенциальных водителей забрали права. Другая половина пострадала дня два и отправила меня и одного новгородца на переговоры к командиру курса с вопросами о нашей судьбе. Хитрый майор подтвердил наши опасения – водителями нам не быть, но подсказал выход – в сержантскую школу учиться на командиров отделения водителей. Мы согласились, а остальные все равно стали водителями.
Из времени, проведенного в учебке, до сих пор вспоминаю два случая. Первый - это как наши сержанты собрались меня бить за постоянные подколки. Пригласили в класс и начали “наезжать”. Я смотрел с любопытством, поскольку в “наездах” не чувствовалось даже моего опыта уличных драк. Когда сержанты наконец разогрели себя почти до нужного градуса, я открыл дверь и громко сказал, что меня тут бить собираются, и что если что, то остальные свидетели. Реакция сержантов была правильная. Старший вывел меня в другую комнату и очень вежливо объяснил, как им тяжело нас воспитывать, если им мешают. На том и закончилось. Кстати к приёмам воспитания относилось не пускание на ночь в туалет, если плохо пели на вечерней прогулке. Потом по Уставу через час после отбоя можно было ходить по очереди (30 человек минут по 10 каждый).
Второй случай почти философский. Товарищ по наряду начал жаловаться мне на жизнь. Был он ростом на две головы ниже меня (учебка для всех внутренних войск). Но уверял что прекрасно танцует и надеялся на службу в ансамбле народного танца. Увидев недоверие в моих глазах, он вдруг начал танцевать, выделывая без музыки очень сложные па. Увиденное врезалось мне в память своей нелепостью (это как балерина с отбойным молотком). Недавно вспоминал его в музее, глядя на очень талантливо написанный натюрморт. Тоже ощущение приложения таланта не к месту. Сейчас я это же чувство испытываю почти ко всякой человеческой активности.
Впрочем, благодаря учебке я вернулся в часть на 3 месяца позже остальных водителей, когда они уже хлебнули от дедов. На самом деле зверствовали не деды, а “граждане”, то есть те, кто уходил на дембель, и, не в последнюю очередь, их сержанты. В моей роте это были латыши. Они избивали даже дедов, хотя это уже было “не положено”. Один раз это произошло классически – в туалете: когда деды расслабились и расселись по очкам.
На каком-то подсознании я прекратил первый же “наезд” со стороны латышей тем, что предложил посмотреть как следует мне на погоны, а то они похоже не понимают с кем разговаривают. Один отреагировал агрессивно, а другой остановил его, сказав, что за сержанта много придётся сидеть, а до дембеля месяц. Так или иначе, “граждане” после этого случая меня не трогали, а деды возможно зауважали. У латышей было хобби – игра в шахматы. Поскольку я играл неплохо, то скоро установилась очередь на игру со мной. По-моему остальных латыши считали откровенными идиотами, но меня удивил только один, искавший на карте СССР в Африке.
В конце концов дембеля ушли, но на прощание сержант Якушкинс, у которого я принял отделение, дал мне ценный совет: “Если деды будут наезжать, то надо сказать, что напишешь рапорт. Они сначала озлобятся как на стукача, но со временем поймут, что ты ничего не пишешь, и успокоятся”. Так и получилось. В первое же дежурство по роте мне дали в дневальные одних дедов. Наводить порядок они ночью подняли мой призыв. До поры из осторожности (почти трусости) я решил не вмешиваться в “традиции” роты. Но утром пришлось послать одного из моих дедов по делу, на что он вежливо предложил мне самому этим заняться. Слово за слово, дело дошло почти до драки, и тут он напомнил мне: “Тебя ж ударь, ты рапорт напишешь.” Я сказал, что, возможно да, после чего ефрейтор пошёл поливать цветы в горшочках, а деды стали смотреть на меня волками. Впрочем, прошёл месяц, и всё действительно стало на свои места. Призывники, рекомендую …
Армию мало кто претерпевал, как я. Люди начинали “жить”. К сожалению, в этом и кроется основа дедовства. Я невольно провел эксперимент: я не позволял своему призыву обижать молодых солдат. Когда я (уже студент университета) наведовался к ним в часть, то они встречали меня как родного, но рассказывали как развлекаются, издеваясь над молодыми. Обычно деды объясняют издевательства тем, что их тоже “гоняли”, но это был явно не тот случай. Постепенно я пришёл к выводу, что дедовство при нынешнем воинском уставе вещь неистребимая. Офицерам нужна надёжная опора на случай реальных боевых действий, а молодой солдат не может быть такой опорой. Кроме того, происходило естественное разделение по силе духа. Тоже происходит на зоне или в любом закрытом коллективе самцов. Издевательства служат, как ни странно, надёжным методом проявить сущность человека и поставить его на соответствующую социальную ступеньку. Я видел щуплых интеллигентов, которых практически не трогали деды, и здоровых дебилов, которых всячески унижали.
«ТОРПЕДНЫЙ ЦЕХ».
http://val000.livejournal.com/50536.html
Два года в армии пролетели как один большой ночной кошмар. Она мне так и снится – в виде кошмара. Об армии я не могу вспомнить ничего хорошего. То есть хорошего там было много, но только в виде отдыха после плохого. Как ни странно, это постоянное угнетённое состояние порождает сомнительные ценности. Ради выхода из обрыдшего уставного распорядка, глотка свободы, солдаты были готовы на любую, иногда даже очень грязную, работу: чистить туалеты, ехать на свалку выгружать мусор... Трудно представить, что «на гражданке» кому-либо из них пришло бы в голову отдыхать подобным образом. Я уже описывал свой самый тяжёлый день в армии. Он был сплошной чередой неприятных недоразумений, но отдельные «недоразумения» бывали и посложнее.
Например, однажды наша рота заступила в наряд по полку. Полк был учебный – первые полгода я был там в сержантской школе. Я попал в наряд по кухне. Это один из самых простых нарядов. На него шла часть роты, оставшаяся от караула. Надо сказать, что за полгода учебки я ни разу не назначался в караул. Вероятно, из-за напряжённых отношений с сержантами мне боялись давать оружие с боевыми патронами. Я же этому только радовался – ночью стоять на морозе одному совсем не хотелось, а в кухне всегда была дополнительная еда.
К сожалению, в тот день меня распределили на мытьё посуды. Посудомоечный цех солдаты иронично прозвали «торпедным» за скорость, с которой необходимо было мыть посуду. При численности полка до 1500 человек на мойку ставили пятерых. Отстоять надо было все те же сутки (3 раза помыть за всеми посуду). То есть, и впятером это было сделать непросто. Наши неприятности начались с того, что одного из пяти отпустили на свидание к приехавшим родителям. Его не заменили, а просто отпустили на сутки, а нам сержант сказал, что мы и вчетвером справимся, что было явным наказанием. Пока мы мыли посуду после ужина, один из оставшихся обжёг руки кипятком и ушёл в санчасть. Втроём мы домыли посуду (благо время было – вся ночь впереди), а наутро нам была обещана помощь. Она не пришла. Завтрак стал для нас лёгкой разминкой – 1500 чашек плюс 1500 ложек и 1500 тарелок на троих. Отказаться было нельзя, поскольку полк остался бы без обеда. Хорошо ещё, что у нас был опыт, и что кто-то из моих товарищей по несчастью раздобыл сухой горчицы – её добавление в воду с посудой делает её практически чистой…
К обеду нам так никого и не прислали в помощь. Добавились, правда, большие кастрюли, черпаки и ещё 1500 тарелок. Когда мы сдавали цех, я уже плохо соображал. Обычно новый наряд придирался к качеству помывки посуды, и часто не принимал дежурства без перемывания ложек или тарелок. На это сил уже не было, но нас пронесло. Мы были счастливы…
Уже позже я вспомнил глаза нашего сержанта и понял, что вызов был брошен именно мне. Позже я неоднократно сталкивался с подобными вызовами, но тот был самым тяжёлым физически.
АВАРИЯ.
http://val000.livejournal.com/51380.html
В армии я всего лишь раз разбил машину и то незначительно (я уже писал об этом случае ). Вообще мне с авариями пока везло: 2-3 другие, в которых я побывал за весь мой почти 30-летний стаж вождения, и авариями назвать сложно. Но в поездках, конечно, приходилось видеть разное. Тонка грань между счастьем и горем…
В армии с кровавой аварией я столкнулся только однажды. До этого случая осенью батальон вывозили на собирание грибов, которых мы, солдаты, потом так и не видели. В тот злополучный день стояла прекрасная погода, бабье лето. Всё произошло просто: молодой водитель одной из машин заснул, машина съехала в кювет и перевернулась. В кузове был взвод связи нашего батальона. 30 человеческих тел корёжилось в луже крови: металлические конструкции, поддерживающие тент, сломались и вогнулись внутрь. Мы бегали вокруг, пытаясь помочь пострадавшим, но даже самые крепкие из нас теряли сознание от увиденного и запаха человеческой крови.
Только один из связистов совершенно не пострадал в этом месиве. Это чудо больше не чем было объяснить, кроме как тем, что в отличие от других он не спал. Правда, было и ещё одно чудо: никто из пострадавших не погиб. Дольше всех с переломом основания черепа в больнице пролежал мой друг Мишка. В тот день он не должен был ехать и вскочил в кузов в последний момент. Когда его отнесли в сторону от места аварии, из ушей у него текла густая тёмная кровь, и я решил, что он уже не жилец. Мишка был без сознания около 2-х месяцев. Когда он наконец появился в части перед демобилизацией по инвалидности, я не мог его узнать. Внешне он был тот же, но внутри как будто была другая душа…
Машина эта ещё неделю-две стояла в нашем автопарке. На следующий день после аварии я заглянул в кузов: пол был покрыт толстым слоем загустевшей крови. Вероятно, основной ущерб причинили сломавшиеся железные конструкции: их направленные внутрь «клыки» тоже были покрыты кровью.
Водитель, как и молодой офицер, сидевший в кабине, физически не пострадали. Вскоре в части состоялся суд, и водителю дали семь лет в колонии общего режима. Как был наказан заснувший офицер, я не знаю, но больше в нашей части я его не видел.
ГАУПТВАХТА.
http://val000.livejournal.com/51559.html
Я не могу пожаловаться, что моё начальство в армии относилось ко мне плохо. Угрозы отправить на гауптвахту бывали, но до дела никогда не доходило. В результате попал я туда самым необычным образом.
Однажды я заступил на дежурство по роте. Спать дежурному ночью не полагается, и дежурный по части обычно один раз за ночь обходит все роты с проверкой именно на этот счёт. Когда он пойдёт - неизвестно, и поэтому лучше было не дремать. Исключением был старший лейтенант Шеховцов. Ночью он ходить по ротам не любил и ограничивался контрольным звонком около 12 часов ночи. Однако один раз у него в голове нечто переключилось, и после вечернего доклада (сразу после отбоя) он оставил стоять перед собой дежурных всех рот. Сам старлей в это время изволили играть с начальником караула в шашки. Спешить нам, сержантам, было некуда, но через полчаса начался ропот, а ещё минут через 30 старлей не глядя на нас заявил: «Кто, - говорит, - из Вас выиграет у меня хотя бы одну партию в шашки из трёх, тому разрешу идти спать (несмотря на то, что устав это запрещает). А ежели никто не хочет играть, то так и будете стоять». Я сдался минут через 15, когда стало ясно, что дурь заскочила к нему в голову надолго.
Я выиграл у него первые две партии и только во время третьей обратил внимание на то, как он побледнел от злости. Партию я срочно проиграл, но было поздно: прилюдно опозоренный старлей прошипел сквозь зубы, что я могу идти спать, и отпустил остальных. Ничего хорошего это шипение не предвещало…
Я уже почти забыл про этот эпизод, когда опять попал в наряд вместе с Шеховцовым. На этот раз вечерний рапорт прошёл без проблем, и я сидел рядом с дневальным, ожидая обычного проверочного звонка. Вдруг сзади раздался голос Шеховцова: «Спите товарищ сержант?» С моего места не было видно входной двери, и старлей подкрался, дав знак дневальному молчать. Мой ответ «никак нет!» на него никак не подействовал, и он объявил мне трое суток ареста. «За шашки? Спасибо…» - только и ответил я.
Так или иначе, но за меня заплатили 500 литров бензина и таки отправили «на губу». Плата бралась гауптвахтой на Садовой (в Питере; та, где сидел когда-то Валерий Чкалов) из-за того, что с местами там якобы было плохо, хотя наша сержантская камера была наполовину пуста. Было там плохо, но интересно: нас называли «товарищи арестованные»; спали мы зимой на голых досках без положенных по уставу шинелей при открытой форточке (было очень холодно); на завтрак и ужин давалось по 2 минуты, а на обед три, а брать остатки еды (хлеб, сахар, …) с собой не разрешалось; курить и иметь сигареты запрещалось; все передвижения только бегом; за любое нарушение добавляли срок; днём - работа, а в «свободное время» - строевая подготовка. Последнее, правда, было для сержантов отдыхом, поскольку мы только отдавали команды. По гауптвахте обычно дежурили курсанты. Особой свирепостью отличалось зенитно-ракетное училище. Тех, кто плохо маршировал, курсанты отводили к мусорным бакам и избивали прикладами до неподъёмного состояния.
Как-то со столовой передо мной бежал арестованный курсант. Когда мы немного притормозили перед конвойным, тот спросил: «А ты кажется из нашего училища?» «Да, да…» - с надеждой промямлил арестованный и тут же получил шикарный пендаль, отпущенный ему со словами: «училище позоришь…». С работой мне повезло: только один раз мы под конвоем мели улицу напротив Русского музея. В первый день я попал в поликлинику, где мыл окна, а медсестры меня кормили и угощали сигаретами. В последний день я был оставлен на внутренние работы и красил решётки на камерах тех, кто шёл под трибунал. Наслушался душещипательных историй с той стороны. Конечно, никто из них не считал себя виноватым.
В общем, было сурово, но интересно. Отделался я тремя сутками. Позже я узнал, что особо провинившихся у нас отправляли на гауптвахту во Мгу разгружать уголь. Там, говорили, был настоящий концлагерь и, кроме того, своим изначальным сроком мало кто отделывался.
ЗАДЕРЖАНИЯ.
http://val000.livejournal.com/52527.html
Раз в месяц одну из рот нашего спецбатальона посылали на всю ночь в помощь милиции. Солдаты никогда не знали, что их ждёт: просто приезжали (без оружия) в одно из отделений ленинградской милиции и уже там получали конкретную задачу: или прочесать подвалы и чердаки района в поисках устроившихся на ночлег бомжей (в советские времена они были редкостью), или патрулировать улицы в районе Михайловского замка, или отлавливать проституток на Невском проспекте...
Мы, водители, только привозили солдат в отделение, но в операциях участия, как правило, не принимали, а наблюдали за происходящим в отделении. Очень интересно, например, было смотреть на проституток. Я был потрясён и их огромным количеством (я их вообще никогда не замечал), и тем, как прилично они были одеты, и тем, какие они были непривлекательные на вид. Все дамы возмущались задержанием, но когда их отправили по камерам, дежурный мне объяснил, что каждый день они ловят одних и тех же «жриц любви», но в небольших количествах. Той же ночью благодаря нашей помощи они поймали не менее тридцати. Проституток обычно держали в милиции до утра, а потом отпускали. Как мне объяснил дежурный, дольше их держать не имели права, но сорвать бизнес им надо было, поскольку дамы якобы промышляли не столько сексом, сколько грабежом, добавляя клиентам в спиртное клофелин. Обобранную жертву потом просто выводили на улицу в полубессознательном состоянии. Зимой бывали и смертельные исходы…
В другой раз я стал свидетелем раскрытия преступления по горячим следам. В отделение поступил сигнал об ограблении женщины: преступник на улице вырвал у дамы сумочку и убежал. На вызов ехать было некому, и оперативнику, крепкому молодому лейтенанту, в помощь предложили нас, троих водителей. В милицейском «бобике» опер начал по телефону наводить справки по принципу «Вася, кто у тебя есть в этом районе?». Речь шла о стукачах. Уже минут через пять он получил адрес человека, который мог быть в курсе дела. Ещё через две минуты мы были у подъезда. Опер оставил меня и ещё одного водителя под балконом, а сам отправился звонить в дверь на втором этаже. Услышав, что пришла милиция, дверь начали баррикадировать. Вовремя выскочивший на улицу опер сам поймал спускающегося с балкона тщедушного, одетого на скорую руку мужичонку. Опер притащил его за шиворот к дверям его квартиры и, пока с той стороны отодвигали холодильник, бил этим мужичком в дверь, по ходу задавая вопросы и очень убедительно обещая «убить скотину на месте». Ко времени открытия двери опер уже знал, что «ребята собрались выпить, но наверно не хватило», а также имена и адрес «малины». Нас туда не взяли: на задержание выехала специальная группа, и уже через час сумочку вернули хозяйке.
Наверно так оперативно преступление раскрывали не всегда, но я тогда увидел механизм изнутри. В перестроечное время в «Огоньке» Коротича появилась статья «Лев готовится к прыжку (или исповедь стукача)», в которой автор утверждал, что пенитенциарная система в СССР построена так, что 90% попавших на отсидку становятся стукачами. Автор настаивал на том, что благодаря этому милиции ничего не стоит держать преступность в руках, и что если преступность выйдет из-под контроля, то только с позволения милиции. Благодаря тому случаю я знал, что, скорее всего, стукач прав…
УВОЛЬНЕНИЕ.
http://val000.livejournal.com/53157.html
Сейчас мне кажется мало удивительным то, что в конце службы в армии со мной произошло несколько невероятных событий: решалась моя дальнейшая судьба и какие-то силы Вверху сцепились в последней схватке.
Конечно, бывают на планете места похуже моего родного задымленного металлургическим комбинатом Коммунарска, но и он – далеко не лучшее место в этой «тюрьме», своего рода карцер. Я пытался вырваться из него, поступая в мединститут. Тогда какие-то силы не выпустили меня, швырнув назад, на завод, от которого у меня элементарно болела голова. Но какая-то иная сила послала меня «в обход» - в Ленинград, но через армию (я попал туда случайно). Это был явный компромисс: по иронии судьбы часть, в которую я попал служить, относилась к Министерству Внутренних Дел. Выйти из неё в университет было бы настоящей победой, но «начальство карцера» дало последний бой.
На втором году службы я стал задумываться о своей дальнейшей судьбе. Я всё больше убеждался, что хочу изучать физиологию человека. Служба, однако, должна была закончиться осенью, а времени терять не хотелось. Я направил заявление на подготовительное отделение в Ленинградский университет. Подготовка к экзаменам давалась очень тяжело: с одной стороны, не все учебники удалось достать, а с другой - я невероятно отупел. Особенно заметно это было при подготовке к математике. Позже я заметил, что отупение – это не единственный, но принципиальный «дар» армии. Например, мой школьный друг, поступивший в Высшее Командное училище Верховного Совета («кремлёвские курсанты»!), с каждым годом тупел на глазах. Венцом наших отношений стала его настойчивая попытка выяснить, какому воинскому званию соответствует степень кандидата наук, или должность научного сотрудника.
Для сдачи вступительных экзаменов мне необходимо было ходить в увольнения. Это представлялось невозможным, поскольку в увольнения меня практически не отпускали. Дело в том, что наш ротный несколько раз пытался подавать документы в Академию Тыла, но руководство не давало ему рекомендацию, ссылаясь на низкую дисциплину в роте, что было просто не правда. Тем не менее, за дисциплину были ответственны сержанты, и я - в первую очередь. В общем, первое чудо состояло в том, что ротный согласился отпускать меня в увольнения. Сами экзамены прошли невероятно благоприятно, и я был зачислен. Оставалось уволиться из армии, но у меня вдруг возникли проблемы с этим, казалось бы, неизбежным событием.
В тот злосчастный день я вёл роту из столовой. Солдаты уже заходили в казарму, когда дорогу им заслонил собой дежурный по части - только что прибывший молодой лейтенант. Солдаты с задних рядов подналегли, и толпа легко отодвинула его в сторону. Когда я последним проходил мимо, лейтенант потребовал вернуть роту, построить и зайти «правильно». Я ему объяснил, что с удовольствием это сделаю, но он должен понимать, что рота уже на третьем этаже, и это построение займёт минут десять. На это он сказал, что «ладно, не надо», и мы разошлись. Через полчаса по селектору объявили о сержантском собрании: оказалось, что ночью дежурный поймал за пьянкой нескольких сержантов из соседней роты. Их торжественно вывели на сцену и разжаловали в рядовые. Затем вдруг объявляют моё имя и приказ «за неподчинение дежурному по части разжаловать в рядовые, забрать документы из университета и в последнюю очередь демобилизовать из армии». По приказу министра обороны из армии меня обязаны были отчислить в 1981 году, но у начальства был «запасной ход» - 31-го декабря человека отправляли на месяц на гаубвахту. В общем, выход из «карцера» мне теперь «не светил».
Я был в шоке, но надо было срочно что-то делать. Я пошёл искать дежурного по части, которому я якобы не подчинился, нашёл его спящим, растолкал и потребовал объяснений. Лейтенант только мямлил спросонья, что ко мне никаких претензий не имел, никому ничего обо мне не говорил, и это, наверно, его помощник «накапал». Помощником у него в тот день был мой старый приятель, недавно «выбившийся» в прапорщики. На мой вопрос: «Ты чё творишь, Шпак?» - Он начал возмущаться моим неподчинением. В общем, говорить было бесполезно…
В то время временно на должности командира батальона был замполит (комбат лежал в госпитале). Это он издал приказ о моём наказании, и я пошёл к нему на приём. Объяснить ничего не удалось – он был взбешён пьянством сержантов, и я попал под горячую руку. Единственно с чем он согласился – не забирать мои документы из университета, поскольку моя гражданская жизнь его не касается. Одна из трёх проблем отпала…
Через две недели мои сослуживцы уходили «на дембель», но меня в списках не было. Более того, подброшенный в куче военный билет замполит выудил и напомнил мне лично о своём решении. Я проводил ребят до выхода из части, где меня окликнул малознакомый майор из штаба МВД по Северо-Западу: «На тебя пришёл приказ от замполита на разжалование, я его порвал». Замполита у нас не любили…
На подготовительном отделении в университете уже давно шли занятия, и мои надежды туда попасть с каждым днём таяли. В моих представлениях меня уже давно должны были отчислить за прогулы. В армии же меня уже как бы и не было: меня не привлекали ни к каким мероприятиям, и я от нечего делать решил присоединиться к группе штрафников – солдат, которых обещали отпустить домой в обмен на выполнение конкретной (дембельской) работы. Это оставляло шанс, хотя со мной никто и не договаривался. В любом случае, это было лучше, чем пьянствовать где–нибудь в кочегарке. Кстати, ребята (пять человек) там допьянствовались так, что получили по шесть лет тюрьмы за издевательство над молодыми солдатами-кочегарами. Правда, по делом – выжигать раскалённой бляхой звёзды на лбу – это слишком, но о «дедовстве» потом…
Всё разрешилось опять же чудесным образом. В один из дней ко мне подошёл ротный (мы работали на улице) и в полголоса спросил, нет ли у меня планов задержаться после дембеля в Ленинграде. Я сказал, что нет. На вопрос, как я собираюсь ехать домой, я ответил, что собирался лететь на самолёте, но наверно будут проблемы с билетами. Узнав от меня, что самолёт на Ворошиловград вылетает часов в восемь, он сказал, что сейчас пять и замполит сдал полномочия, поскольку завтра выходит комбат. Он был уверен, что комбат меня в армии сгноит, но прямо сейчас главный – начальник штаба (друг ротного). Мне надо было срочно бежать к нему с документами на увольнение и сегодня же исчезнуть из ленинградской области.
Начальник штаба действительно быстро подписал мои документы, и последним препятствием на моём пути стал тот самый помощник дежурного прапорщик Шпак: у него в бухгалтерии не было денег мне на дорогу, и он отказывался подписывать документы. Пришлось обратиться к его совести и обозвать сволочью (в армии это очень мягкое ругательство). Короче, уже в шесть часов я был за воротами части. В воинской кассе случайно нашёлся один билет на Ворошиловград, а за углом кассы я в последний момент вскочил в автобус, раз в час идущий в аэропорт Пулково. Оставалось полтора часа до вылета. Я понимал, что Шпак мог накапать ещё раз. Думаю, что ему помешало только отсутствие замполита. Тем не менее, я прятался по тёмным углам аэропорта и шарахался от нарядов милиции. Впрочем, меня легко было поймать при проверке документов на посадке. Обошлось, но ещё до взлёта было время, и я всматривался в поднимающихся по трапу, ожидая увидеть моих старых приятелей из спецвзвода в штатском. Успокоился я только тогда, когда при выходе из самолёта в Ворошиловграде увидел, что меня не встречают у трапа. Мы победили… Огромное спасибо ротному!
ВЕДЬМА.
http://val000.livejournal.com/53812.html
Не знаю, как где, а в нашей части молодому солдату практически невозможно было попасть в санчасть, если только с ним не случалась беда. Солдаты же второго года службы могли лечь в санчасть и с обычным гриппом. Неудивительно, что их там было большинство. Я «отдохнул» таким образом лишь однажды. Через 2-3 дня температура перешла в субфебрильную, и я просто наслаждался относительной свободой выздоравливающего: спал, смотрел допоздна телик, болтал с «товарищами по несчастью». Там-то и встретился мне Сашка. В армию призвали его из глухого села, расположенного среди болот то ли Псковской, то ли Новгородской области. Этого я уже не помню. Всё село состояло из одной улицы в 20-30 домов, в которых доживали свой век старики. Молодежь поразъехалась и только присылала своих детей на летние каникулы. Сашка же жил там с бабушкой постоянно, поскольку рано лишился родителей. Как-то в наших вечерних разговорах мы затронули с ним тему ведьм, и оказалось, что он с одной из них был знаком: она жила в последнем доме той единственной их улицы. Дальше её дома был только полуразвалившийся никому не нужный сарай…
Вообще, по его словам, в округе водилась нечистая сила. Сам он попал к ним «в лапы» всего однажды, когда, хорошо выпив, возвращался с танцев в соседнем селе, куда он, кстати сказать, несколько лет после смерти родителей пешком ходил в школу. По дороге идти ему было километров 8-9, но через болото всего 3-4. В общем, несмотря на безлунную ночь, он решил срезать путь, благо тропинка была хорошо им протоптана. Часа через три, впрочем, он понял, что заблудился, хотя всё время слышал лай деревенских собак и был уверен, что идёт правильно. Ещё часа через два выбившийся из сил Сашка решил дождаться рассвета на сухом пригорке. Оказалось, что ночью он успешно обошёл деревню и встретил утро примерно в 15 километрах от неё. Это называется «леший водил». Хорошо ещё, не завёл в трясину.
Сам Сашка считал, что нечисть его не тронула лишь потому, что он был свой, местный, да был в хороших отношениях с местной ведьмой. На мои расспросы о ней он сказал, что он точно знает, что она ведьма, а для примера привёл три рассказа. Первый – совсем короткий. Он как-то гулял со свой собакой по болоту, и её в нос укусила змея. Когда они подошли к селу, собака уже еле волочила ноги рядом с плачущим хозяином. У первого же дома на скамейке сидела эта самая ведьма.
- Змея укусила? – Спросила она, - ну давай сюда собаку, а сам отвернись. Сашка отвернулся, но искоса подглядывал. Старуха взяла собаку за морду, наклонилась к ней, что-то пошептала собаке прямо в нос, толкнула собаку от себя, и та побежала, как ни в чём не бывало.
В другой раз летом в деревню наехало много детей, и от нечего делать они решили бороться с ведьмами. Для этого они притащили ружьё, борону и верёвку. Смысл был в том, что, якобы, если таскать борону по главной улице села в 12 часов ночи, в полнолуние, то ведьмы выходят поглазеть на эту диковинку. Тут надо только изловчиться и ведьму пристрелить. После третей протяжки, Сашка обратил внимание, что на заборе той самой старухи сидит кошка. Поскольку кошек в селе не было вообще, то было решено, что это и есть ведьма. В бедное животное выстрелили несколько раз, но только после третьего или четвёртого выстрела кошка дёрнула правой лапой и исчезла за забором. На следующий день старуха ходила с замотанной тряпкой кистью правой руки и говорила, что поранилась случайно.
Всё это действительно могло быть случайным совпадением, но Сашка рассказал мне ещё одну историю. Так же летней ночью и опять же от нечего делать дети решили поразвлечься следующим образом. Они к раме окна «ведьмы» прикололи иголкой леску с тяжёлой гайкой. От неё они протянули леску к развалинам сарая, и притаились в ожидании развлечения. После первого постукивания в окно старушка просто выглянула в него, но никого не заметив, успокоилась. После второго постукивания – она вышла, постояла под окном и ушла. После третьего - она вышла, громко выругалась, зашла в дом, но скоро вернулась с толстой книгой. Ведьма раскрыла её и стала громко что-то читать. Ожидая проклятья на свою голову, дети кинулись прочь от села. Отбежав на приличное расстояние и успокоившись, они решили возвратиться. Пройти же в село можно было только мимо дома ведьмы. Двор её оказался заполнен собаками, По словам Сашки, там были все собаки села, в том числе и его - та самая, укушенная змеёй в нос. На зов хозяина она не реагировала. Он уже подходил к своему дому, когда мимо пронеслись соседские собаки, а его вбежала вслед за ним во двор, виновато опустив морду и повиливая хвостом.
Этого я объяснить уже не мог, и мне до сих пор жаль, что я не побывал в его селе после службы и лично не познакомился с этой ведьмой.
«ДЕДОВСТВО».
http://val000.livejournal.com/55065.html
"Социологами многих стран зафиксировано, что в подростковых шайках, местах заключения и принудительно комплектуемых армейских подразделениях сам собой формируется специфичный, как правило, жестокий, социальный мир" (С.А.Белановский, С.Н.Марзеева "Дедовщина в Советской армии")
«Дедовство» - самое сильное впечатление и, возможно, самый важный феномен в армии. Я думаю, что многие знакомы с этим феноменом поверхностно и ассоциируют его со словом «ужас», но он глубже. Сейчас, спустя почти 30 лет после армии, я могу, наконец, попытаться рассказать о нём более-менее объективно. Надо сказать, что я служил в элитном батальоне, охранявшем Смольный, и дедовщина у нас была без зэковского налёта, в чистом виде.
Дедовство – жестокая игра, аналогичная в какой-то мере обряду посвящения мальчиков в мужчину. Каждые полгода в армию приходят солдаты нового призыва. При этом пришедшие ранее получают новые права, а их обязанности уменьшаются, переходя к только что пришедшим. Таким образом, служащие два года разделены на 4 группы, старшая из которых и есть так называемые «деды». Переход из группы в группу обычно обставляется каким-нибудь обрядом особого битья, ремнём, черпаком и т.д. Таких этапов три, и после третьего мальчиков можно считать мужчинами. Обратите внимание на то, что послеармейского возрастного различия между мужчинами практически не существует, тогда как в армии разница в полгода – непреодолимая пропасть в отношениях. Разница между мужчинами, служившими и не служившими в армии, зачастую остаётся на всю жизнь…
Плюсы подобного «посвящения» во взрослую жизнь больше очевидны там, в армии. На службу приходят капризные мальчики, которые практически ничего не могут и не хотят делать, а выходят мужчины, способные выжить в самых трудных физических и психологических условиях. Надо сказать, что именно они и будут защищать родину в случае действительной опасности. Если мальчик в силу каких-либо обстоятельств успевал возмужать до армии, то таких «молодых» дедовство как правило обходит стороной. Так на нашем этаже (3 роты) никто не трогал выпускников ВУЗов без военной кафедры, многие из которых были уже женаты… Впрочем, в обрядах инициации они принимали участие наравне с другими.
Минусы дедовства в том, что знание и желание нести службу буквально вбивается с невероятной жестокостью. Виноваты ли офицеры? Надо сказать, что они находятся в крайне дурацком положении. С них требуют высокую боеготовность подразделений, а каждые полгода они получают абсолютно небоеспособное пополнение. Полный курс обучения солдата занимает год. Другими словами при двухгодичном сроке службы половина состава практически небоеспособна. На мой взгляд, армия была бы почти полностью небоеспособна без уродливого наставничества, называемого «дедовством». Другими словами «дедовство» для командования - компромисс, позволяющий хоть как-то соответствовать нормативам. Поскольку без «дедовства» нельзя, то предпринимались попытки его облагораживания: «дедов» начали называть старослужащими и давать им звание ефрейтора (старший солдат), официально позволяя им командовать молодыми солдатами. Это не значит, что офицеры поощряют рукоприкладство. Обычно нет, но психологическое давление в закрытом коллективе они контролировать не могут и часто откровенно «заигрывают» с «дедами». Действительно, в некритической ситуации рота скорее послушает авторитетного «деда», чем неуважаемого офицера. А быть уважаемым офицером очень нелегко…
Механизм подчинения:
Молодые солдаты приходят в чужую им среду, где 75% людей смотрит на них как на потенциальных жертв. Сами же молодые солдаты уже чувствуют себя жертвами, поскольку ничего плохого не сделали, но их на 2 года лишили свободы (в мирное время никакие логические объяснения подсознание не принимает). Старослужащие моментально начинают действовать: указывать, кому что делать, и в случае сопротивления предлагает разобраться на кулачном уровне. Надо сказать, что молодой солдат, как правило, просто не в состоянии противостоять ни одному «деду». Да и претензии «дедами» в основном предъявляются на досуге, то есть когда молодые солдаты вымотаны тренировками и работой, а старослужащие только размяли мускулы.
«Дедовство» - зло совершенно неизбежное для всякого закрытого коллектива, лишённого на длительное время серьёзного наблюдения. В армии это - время отсутствия офицера на дистанции видимости (основной кошмар наступает для молодых солдат после ужина и длится до утра). Оно – результат подсознательной самоорганизации коллектива по механизмам доисторических времён. Стоит ли удивляться дикости этих механизмов…
С приходом молодых солдат в роте начинаются два параллельных процесса: с одной стороны все «старослужащие» получают повышение статуса, с другой – внутри «молодой группы» начинается расслоение по силе духа. Интересно, что наиболее сильных духом (независимо от физических размеров) дедовство почти не касается. Больше всего достаётся слабым духом. Обычные тяготы службы для них дополняются не только обычным давлением со стороны старослужащих, но и всесторонней неприязнью. Это обусловлено тем, что слабые начинают поправлять своё положение, выезжая на своих же товарищах по несчастью: «стучат» на них «дедам», откровенно подлизываются к самым сильным из дедов и всячески пытаются увильнуть от своих обязанностей. Кстати, из этих слабых духом потом получаются самые зверские «деды», поскольку, чувствуя неприязнь со всех сторон, они пытаются «выбить уважение» из молодых. Даже сильные и уверенные в себе молодые солдаты крайне редко дают им отпор. Я знаю всего три таких случая. Каждый из них закончился плохо, поскольку систему дедовства поддерживают в армии все, кроме самых молодых солдат, да некоторых белых ворон. Ребят зверски избили за «неуважение к деду». Моего университетского друга при этом комиссовали из-за отбитых почек, и он до сих пор писает кровью. Кстати, часто бьют «в тёмную», и следствие ничего не может установить. Кроме того, в армии практически все поддерживают ненависть к «стукачам», как людям, лишённым мужских качеств. Поэтому жертва избиения, как правило, никому ничего не говорит, и «всплывают» только самые зверские случаи.
Как мне самому ни странно, но общее отношение к «дедовству» (речь не о крайностях) у меня скорее положительное. Человек ставится в ситуацию, когда он может положиться только на себя перед лицом почти смертельной опасности. Он начинает понимать суть вещей, пределы возможностей, себя… Понимать, что значит ударить и быть битым, что такое зверство, где предел человеческого в человеке, обида, боль, суть простых вещей. Одно дело копаться в земле, а другое, когда тебя бьют о землю лицом, а она уже начала подмерзать. Видишь потом осенью подмёрзшую землю, и впечатления совсем другие, по сравнению с поэтическими: вспоминаешь её твёрдость, холод, запах... У меня сейчас такое ощущение, что ясность мысли на двадцать послеармейских лет была дарована мне именно армией. Потом начало происходить какое-то блаженное «затуманивание» чувств, уход в мир идеального. Что-то мне пока туда не хочется…
Возможные решения проблемы:
Человек, который себя ценит, остановит агрессию «дедов» в зародыше, пообещав написать рапорт командиру (наказания предусмотрены за «дедовство» самые жёсткие), кроме того, будучи дедом, он сам не будет опускаться до психологического или физического издевательства над человеком. Впрочем, это всё из сферы идеального, а в армии мы имеем вариант из серии «В мире животных». Соответственно, нужны конкретные действия. Например: зачитывание дедам соответствующих статей уголовного кодекса с указанием примерных наказаний за зверства (это уже есть); практически ежедневные увольнения по вечерам (полная свобода – удар по внутренней клановости); доступ молодых солдат к телефону и номерам телефонов таких правозащитных организаций как комитет «Солдатские матери», сокращение срока службы и перевод армии на контрактную основу. Последнее снимет с молодого солдата комплекс жертвы… Кстати сказать, то, что военнослужащие лишены общения с церковью - недопустимо. Это - одна из причин всех проблем.
Советы молодым солдатам:
Кроме советов, которые я уже давал ранее, я бы посоветовал молодым солдатам не выпендриваться. Воспринимать все угрозы серьёзно и даже попробовать относится к дедам с уважением: 90% из них того заслуживают, а 20-30% просто абсолютно нормальные люди. Они, кстати говоря, ещё с «молодости» имеют авторитет у своих товарищей. Если их быстро вычислить, то можно получить в их лице надёжных защитников. Не ждите, когда у вас на лбу будут выжигать звёзды раскалёнными бляхами, а действуйте. Физический отпор вам дать не удастся: напишите коллективный рапорт, сообщите в правозащитные организации, всё время немного, но сопротивляйтесь давлению «дедов», будьте людьми.
P.S. Благодаря моим усилиям два призыва молодых солдат практически не знали, что такое "дедовское" зверство. Интересно, что, когда я после армии приходил в часть, молодые солдаты, которых я защищал, теперь уже сами "деды", рассказывали мне как они "развлекаются", например, заставляя "молодого" нырять в снежный сугроб вниз головой с кабины машины. При этом у них не было обычного для "дедов" оправдания - "нас так тоже гоняли"...