Впервые опубликовано на сайте http://www.1917.com
1.
Кто такой Луи-Фердинанд Селин? Французский писатель, автор истеричных, бесформенных, на грани безумия, романов, циник, мизантроп, "правый анархист", расист и антисемит. Весь этот набор общих мест можно найти в любой статье о нашем герое и даже в аннотациях на задней обложке его книг. И, знаете ли… Не то, чтобы это была неправда – скажем, французским писателем Селин бесспорно является – но здесь перед нами шаблоны в том же роде, что Пушкин есть солнце русской поэзии, а Хемингуэй – воплощение мужественности. А ведь гений, хоть он и совместим со злодейством, – вопреки мнению известного дворянского поэта – с однобокостью и мономанией не имеет ровным счетом ничего общего.
Селин, несомненно, гений. Однако, даже признавая это, критики обычно говорят о "гениальном очернительстве", антигуманизме и тому подобном. (Кстати, вполне закономерная отрыжка постмодернизма, отрицающего всякую связь между тем, что и как ты пишешь.) Эта сторона мировоззрения Селина наиболее очевидна: "…целая армия из всех четырнадцати окрестных кварталов, плотная масса багрово-красных, хрипящих, лоснящихся, истекающих потом людей… Здания выбрасывали из себя всю дрянь прямо на просторные лужайки, всех консьержек, жильцов, затравленных сильной жарой, блохами и крапивной лихорадкой… Повсюду распространялся жуткий запах мочи и сильно разложившихся на жаре трупов…" – типичнейший для него пассаж, живописующий всего лишь воскресный отдых парижан. Средний представитель вида Homo Sapiens по Селину прост и тошнотворен: разверстая – для вопля или жратвы – пасть, вонючий анус и гениталии. Всё. Опустить человека еще ниже, кажется, невозможно; это подлинный край ночи.
Впрочем, нет, не всё:
"Среди всеобщего оживления, толкотни выделяется группа элегантных работниц… грациозных… чрезвычайно игривых!.. Они проходят… воздушные… блистательные… кокетливые… среди групп тяжелых потных поденщиков… суетятся… бегают туда-сюда… продавщицы парфюмерных товаров! Они предлагают духи, разливают во флаконы… они чрезвычайно предупредительны… духи из арабских стран… из Индии… с Востока… Очень боятся, что их толкнут… ведь у них драгоценные флаконы… вскрикивают от волнения!.. от испуга!.. шелест одежд! Первыми нюхают ароматы, исходящие от флаконов… они очарованы! В экстазе!.."
Это строки из сборника драматических произведений Луи-Фердинанда Селина, впервые изданных на русском языке в 2005 году. Балетное либретто "Ван Багаден", откуда они взяты, было написано в 1935-37 годах, уже после "Путешествия на край ночи", после беспросветной "Смерти в кредит". На первый взгляд поразительно: Селин – и балеты! О том ли писателе речь? Да вроде о том: фирменные многоточия на месте, вихрь движений и запахов – тоже… И цитата вовсе не вырвана из контекста. Название другого балета – "Рождение феи" – говорит само за себя.
Меж тем, сходное мировосприятие можно встретить и в селиновских романах, правда с годами всё реже. Сравните хоть описание американок из "Путешествия" – "Сколько, однако, грации и гибкости! Какое невероятное изящество! Какая бездна гармонии!" – с рыбьей кровью дряхлого женоненавистника конца 50-х: "мужчинам, как правило, приходится довольствоваться какими-то дебильными монстрами, рахитичными, бесформенными, без возраста и души".
И всё же Селин – вовсе не отрицатель мира. Музыка, пение и танец, грация, юность и красота – всему этому у него есть место. Герой пьесы "Церковь" Бардамю (да-да, тот самый Бардамю из "Путешествия") говорит: "Понятно, что красота когда-нибудь умрет, но хоть какое-то время она существует". Понятно, что существует. Для селиновского персонажа такое заявление равнозначно символу веры.
Вот такой вот парадокс. Поэтический романтизм – и цинизм закоренелого мизантропа. Преклонение перед красотой – и зацикленность на мерзости. Как свести воедино несовместимое? Обычно селиноведы объясняют все противоречия следствием житейских перипетий автора: дескать, события Второй мировой войны и последующие испытания "окончательно подорвали его и без того не слишком сильную веру в людей". Конечно, бытие определяет сознание, да и мировая война – не лучшая школа гуманизма, однако напрямую выводить мировоззрение писателя из его биографии несколько… опрометчиво. Тем более, что и с этой стороны не все гладко: некоторые сценарии и либретто созданы в военные и послевоенные годы, а "Смерть в кредит" – одна из мрачнейших книг человеческой истории – в период высшего селиновского преуспеяния.
И еще. Навряд ли можно говорить об идейной эволюции того, чьи идеи держатся не дальше кончика языка. Авторы, оправдывающие политическое грехопадение Селина в нацизм, зачастую ссылаются на его неприкаянный индивидуализм, этакую гордую принципиальность одиночки. Как написал Франсуа Жибо (не абы кто, а "сопредседатель Всемирного общества друзей Селина"!), "он всегда был одиноким странствующим рыцарем, одержимым собственными химерами и пребывающем в вечном конфликте с окружающим миром". Подумайте только: не предатель, не нацистский подголосок, а "одинокий рыцарь" – как красиво, как благородно это звучит! Однако на деле этот рыцарь был не более чем гаденьким оппортунистом. Оппортунистом в самом прямом смысле слова – приспособленцем. Да, он всегда держался чуть поодаль от основного течения, язвил и насмехался, никогда не сжигал за собой мостов… Но разве такое интеллигентское позерство – оправдание? Только человек, преданный идее, отдается ей до конца. Приспособленец всегда оставляет лазейку для отступления. "Независимость" интеллигента имеет ту же природу.
2.
Многообещающий дебютант Луи-Фердинанд Селин ворвался в общественную жизнь Франции в 1932 году, накануне мощного подъема левого и рабочего движения. Клоунская попытка фашистского путча, предпринятая ультраправыми организациями "Кагуль" и "Огненный крест" в феврале 1934 года, вызвала невиданный всплеск антифашистских демонстраций и забастовок. Массовые левые партии создали единый Народный фронт. Рабочие захватывали заводы. Во Франции сложилась настоящая революционная ситуация.
Естественно, молодой интеллигент в таких условиях не мог говорить никаким языком кроме левого. И в "Путешествии" полно пассажей типа: "Конечно, мы привыкли постоянно восхищаться колоссальными бандитами, чью роскошь мы все поголовно чтим, хотя их существование, если присмотреться, представляет собой бесконечную вереницу ежедневно возобновляемых преступлений. Но … безобидная мелкая кража, особенно жалкого съестного, вроде куска хлеба, ветчины или сыра, неизбежно навлекает на виновного несмываемый позор, бесповоротное отторжение от общества, самые тяжкие наказания, автоматическое бесчестье и неискупимый стыд, и происходит это по двум причинам: во-первых, правонарушитель такого сорта обычно живет в бедности, а подобное состояние само по себе предосудительно и недостойно; во-вторых, его поступок в известном смысле молчаливый упрек обществу. Когда нищий ворует, он как бы индивидуально возвращает себе с помощью хитрости уворованное у него, понятно?" Надо заметить, что рассуждения о предосудительной бедности не исчезают из творчества Селина вплоть до самого конца. Именно со своей нищетой он связывает ожесточенные преследования послевоенного периода.
В свою очередь, левые раскрыли Селину объятья, в надежде на то, что тот примкнет к их лагерю. Лев Троцкий одним из первых обратил внимание на дебютный роман Селина и написал на него рецензию, которую по сей день цитирует каждый уважающий себя селиновед. Этим Троцкий немало поспособствовал росту популярности писателя и, говорят, даже лично предложил писательнице-коммунистке Эльзе Триоле перевести "Путешествие" на русский язык. Впрочем, не стоит записывать Троцкого в "восторженные поклонники" Селина, как делают это некоторые критики. На самом деле оценка им "Путешествия" была довольно уравновешенной и трезвой, да и позже он, насколько известно, на тему Селина ни разу не высказывался.
Между тем, перевод Триоле увидел свет в Советском Союзе. И тут началась самая замечательная глава в любовном романе писателя с левыми идеями. Селин отправился в СССР. Уже упоминавшийся нами Жибо пишет об этом так: "Селин интересовался буквально всем, ему хотелось все увидеть и прочувствовать самому, поэтому в сентябре 1936 года он на короткое время приезжает в Ленинград, откуда возвращается с убеждением, что коллективизм может принести стране лишь несчастья и нищету". Все замечательно просто: увидел – и разочаровался!.. Так вот, на самом деле наш герой поехал в Союз с гораздо менее идеалистическими целями, а именно: выбить из советских издателей гонорар за два издания "Путешествия". В двух памфлетах, написанных "по следам" своего визита, он даже не пытается скрыть этого намерения. И каково же было недоумение, раздражение, озлобление Селина, когда выяснилось, что платить ему никто не собирается! Перебрав все возможные пути и всех доступных столоначальников, он в крайне желчном настрое возвращается домой.
Согласно забавному мифу, его "собиралось арестовать ГПУ", но он счастливо избежал советских застенков. Типичная иллюзия буржуа. В самом деле, ну что могло ждать человека в СССР 1936 года? Ясное дело, арест. На самом же деле сталинская бюрократия ни к чему так не стремилась в тот период как к созданию солидной репутации в глазах западной буржуазной общественности. И вряд ли с конкретным Луи-Фердинандом Селином могло произойти нечто худшее чем реально произошло: "коммунистическая" власть однозначно продемонстрировала ему, что не нуждается в его услугах пропагандиста. Говоря еще проще, попытка продаться не удалась: не купили.
Тем временем правительство Народного фронта наглядно демонстрировало свое полное и окончательное банкротство. Коммунисты и социалисты отказались поднимать рабочий класс до прямой борьбы за власть, ограничившись чисто портфельно-парламенсткими манипуляциями. Грандиозное движение вылилось в разрозненные стихийные вспышки и затихло. Накануне войны в воздухе носились совсем другие настроения: пораженческие, националистические, даже открыто прогитлеровские. А что же наш герой? К этому моменту Селин окончательно разорвал все связи с левыми, издал в 1937 и 1938 годах скандальные антисемитские памфлеты и как результат – поддержал оккупацию Франции нацистами. В занятной манере защищает его Франсуа Жибо: "Конечно, он встречался с кем-то из немцев во время оккупации, ездил в Берлин, переиздал свои памфлеты, но он не совершал никакого предательства, и нет ни одного факта, доказывающего его сотрудничество с оккупантами". Интересно, если всё перечисленное – не факты сотрудничества, что же тогда означает это слово? После войны Селин стремился всячески преуменьшить собственный коллаборационизм, однако приводимые им доводы свидетельствуют лишь об одном: дистанция, сохранявшаяся между писателем и оккупантами – не его вина. Репутация "левака", "нигилиста" сделала свое дело.
До конца жизни он считал себя жертвой несправедливой травли. Однако на самом деле беда его состояла в другом: заискивая перед Силой, перед господствующим течением, он совершил непростительную ошибку – занял сторону тех, кого нельзя было поддерживать никогда и ни при каких обстоятельствах. За это пришлось платить в полной мере. Третьего шанса Селин не искал, тем более, что послевоенный либеральный капитализм уже не нуждался в пропагандистах старомодного толка. Его пропагандистами стали его же критики.
3.
Внесем ясность. Несмотря на врожденную склонность капитулировать перед Силой, Селин, однако, не был примитивным "флюгером", продажным писакой. Его собственные политические (если можно их так назвать) взгляды оставались, в принципе, неизменными. Селина привлекала исключительно негативная сторона – отрицание и ненависть, причем, в самых крайних формах. "Всех буржуев на фонарь?.. буржуев всех партий!.. Я полностью "за"! буржуа – это всегда сволочь!"- пишет шестидесятилетний Селин, а пару страниц спустя рассуждает о доминировании черной расы, вымирании белой и захвате Европы китайцами. Позитивной программы, хоть самого абстрактного идеала нет и следа, да его и представить невозможно. Почему?
Здесь, думается мне, мы приближаемся к главному секрету Луи-Фердинанда Селина, раскрывающему многие противоречия его творчества – те самые, что никак не объяснить его жизнью. Мы никогда не поймем этого странного – одного из самых странных в мировой литературе – писателя, если будем замечать только его презрение, озлобление и ненависть. Это еще не все, и даже не самые главное.
Я бы выразился так: Селин – романтик и идеалист. Однако его идеализм (не в философском, а в нравственном смысле) состоит в предъявлении "среднему человеку" непомерно больших требований. Настолько больших, что абсолютное большинство живущих (или когда-либо живших) это испытание заведомо провалит. Выдержат лишь единицы, способные проявить самоотвержение, терпение и человеколюбие, граничащие лишь со святостью.
Много ли таких персонажей в селиновских романах? Мне вспомнились четверо. Колониальный лейтенант Альсид и проститутка Молли из "Путешествия на край ночи". Неунывающий дядя Эдуард из "Смерти в кредит". И, наконец, Лили – жена писателя Люсетт Альманзор – из заключительной трилогии. Причем последняя в этом ряду очевидно лишняя; она почти не демонстрирует требуемых сверхчеловеческих моральных качеств и в число праведников попадает явно… по блату. Видимо, Селин воспринимал её в некотором смысле как часть самого себя. А надо сказать, что к самому себе Селин относится с завидной снисходительностью: "автобиографический герой" его книг вовсе не подлежит столь же суровому суду, что и окружающие. Пережитые невзгоды оправдывают его на сто процентов и даже дают право суда над остальным человечеством… Ну, да ладно.
Гораздо интереснее другое: а на какое же звание столь сурово экзаменует людей наш неумолимый судья? Ведь для того, чтоб обвинять людей в несоответствии какому-то высшему образцу, надо этот образец иметь. И вся селиновская критика, все его нападки и оскорбления, убеждают в том, что высшее звание, соответствовать которому может разве что один из миллиарда – просто человек. Даже не "с большой буквы". (Хотя вслух огонь критики всегда направлен против "человеческой природы" как таковой!) Целая планета людей, недостойных быть людьми – картина поистине удручающая.
Понятно, что отсюда следует: абсолютное разочарование в способности человека измениться и в самой человеческой сущности. Я не случайно сказал именно о разочаровании: разочароваться можно только в том, во что ты верил и в чем обманулся. Селиновское разочарование столь глубоко и основательно, что почти сливается с человеконенавистничеством. Однако никогда не совпадает с ним полностью. Зазор всегда остается. И этот самый зазор убеждает нас, читателей, в двух вещах: в неправоте Селина, и одновременно – в его правоте.
4.
Пишущие о Селине нередко ищут выход из противоречий в словесных парадоксах. Взять хоть определение "правый анархист", хотя ни правым, ни анархистом Селин не был. Выше я тоже отдал дань этому обычаю. И теперь хотел бы пояснить свою мысль с помощью… еще одного парадокса.
Ценность творчества Луи-Фердинанда Селина можно сравнить с ценностью другого сорта антилитературы – а именно дамского романа. Да-да, именно этого справедливо презираемого интеллектуалами убогого чтива затюканных домохозяек. Казалось бы, общего между ними – полный ноль, если не меньше. Селин – несравненный новатор формы и стиля, дамский роман уныло и тупо множит традиционные шаблоны. Мысли и эмоции Селина непременно шокируют, дамский роман – воплощение конформизма. Селин – бьющая в глаза и нос реальность, а дамский роман – лживая иллюзия… Да стоит ли продолжать? Они не сходны ни в чем. Но такая явная противоположность говорит о существовании единой оси координат, на которой они противостоят друг другу. И тот, и другой – крайности одного явления.
Каково излюбленное оправдание читательниц дамского романа? (Все поклонницы данного жанра отчего-то считают необходимым так или иначе оправдывать свою пагубную страсть.) Да то же, что и для мексиканских сериалов былых времен: "Знаю, что ерунда, но в жизни и так все мерзко, денег нет, муж алкаш, дети двоечники – а тут все так красиво: красивые люди, красивая жизнь, красивая любовь… даже проблемы – и те красивые!"
Что Селин, что дамский роман – своего рода сильнодействующие лекарства, которые нужно принимать, но в сугубо ограниченных дозах. Оба они – неправда, но неправда столь вопиюще очевидная, что сама собой делается ясной ПРАВДА, от которой эта неправда отталкивается. Правда о жизни, правда о человеке.
Когда замученная двойным (классовым и половым) угнетением, затравленная обессиливающей реальностью капитализма женщина погружается в фальшиво-приторный мир дамского романа – она каждый раз заново открывает для себя банальные истины: что жизнь человека состоит не только из нищеты и унижения, что любой имеет право на счастье и любовь… Всё это настолько очевидно, что скорее найдутся охотники оспорить данные утверждения чем согласиться с ними. Хорошо ли такое положение вещей? Вряд ли. Но не стоит воспринимать дамский роман в качестве средства, разъясняющего женщине её угнетенное положение и поднимающего на борьбу. О нем можно сказать много плохого, но я не стану повторять банальности. И всё же непреходящая популярность дамского романа кроется именно здесь.
То же и с Селином, только "задом наперед, совсем наоборот". Читая о том, насколько мы эгоистичны, ограничены, жестоки и уродливы – что не имеем даже права считать себя людьми – мы отлично осознаем почти что абсурдное преувеличение низости "человеческой природы". Но также мы осознаем известную меру справедливости селиновского негодования. Наверное, никто не возьмет на себя смелость заявить, будто романы Селина – сплошное очернительство, в котором нет ни слова истины.
Другой вопрос – эффективна ли подобная критика? В утилитарном смысле – нет, как и любая моральная критика людских пороков. Она упускает из виду тот важнейший факт, что мораль сама по себе есть не Абсолют, а производная общественных отношений. Так называемая "человеческая натура" порождается этими отношениями в том виде, в каком необходимо – со всеми хорошими и плохими её сторонами. Испокон веку борются между собой два пустых штампа – "Человек от природы добр" и "зол" соответственно. Их спор столь же бесконечен (и столь же содержателен и плодотворен) как извечный философский диспут о курице и яйце. Примечательно, что именно Селин – верный адепт второго мнения – раскрывает перед нами всю ограниченность каждого из них.
Для адекватного восприятия необходимо безжалостно отбросить в сторону красивые фантики всяческих "вечных абсолютов" и взглянуть на вещи конкретно-исторически, в разрезе определенной социально-экономической системы, обусловливающей поведение людей. Мы сразу увидим, что уродцы, наполняющие страницы книг Селина, искалечены обыденной реальностью капитализма. Homo Capitalismus предстает перед нами во всем неприкрытом безобразии своей общественной роли. И только лишь изменение социальных условий сможет повлечь соответственное изменение человеческой натуры. Впрочем, этот вывод уже не будет иметь никакого отношения к литературе.