Вариант Эсцет, или Операция Царевна

Алёна Морозова
Все герои и события этой книги вымышлены,
совпадения их с реальными являются случайностью

Глава 1.
Начальник Службы государственной безопасности Германии «задерживался» к началу рабочего дня уже на сорок минут. За почти тридцать лет, что он руководил Службой, такого не случалось ни разу. Его подчинённые начали уже перешёптываться:
- Попал в аварию!
- Вместе с машиной сопровождения? Не может этого быть, она всегда идёт позади, но не вплотную…
- И незаметно! Наш Шито-Крыто – это тебе не Горбачёв!
-Почему «Шито-Крыто»?
-У него всё всегда в порядке, всё шито-крыто, никаких проблем! Он нашу Службу в своё время от разгона спас…
- Так что такое произошло?!
Ко входу в грозное ведомство подкатила подержанная «ауди». Из неё вышел пожилой мужчина в штатском и прошёл в здание. С КПП позвонили в приёмную, а дальше цепочка звонков побежала по всем этажам.
-Шито-Крыто приехал! И очень не в духе!..
Генерал, всегда прекрасно владевший собой, сейчас с трудом сдерживался, чтобы не начать крушить всё на своём пути. Он заперся в кабинете и потребовал у секретарши личные дела нескольких сотрудников.
Сегодня утром его неожиданно вызвал федеральный канцлер. В голове генерала, пока он ехал на приём, неотвязно крутились воспоминания тридцатилетней давности, когда советник тогдашнего главы государства оказался советским разведчиком. После грандиозного скандала Службу едва не разогнали, но решили в конечном итоге удовольствоваться реформой. Обновлённую Службу и доверили возглавить Шито-Крыто. «Неужели опять?..» Но дело оказалось совсем в другом.
-Пятьдесят миллиардов долларов по самым скромным подсчётам! – заявил канцлер. – Эти деньги должны достаться Германии!
«Мне-то мог бы не плести», - подумал главный германский шпион. – «Знаю, кто и как в действительности их получит». Но, конечно, смолчал.
- Дело очень сложное, герр канцлер…
- Вы, наследники Гелена и Николаи, обязаны справиться! Вы же так любите хвастаться своими успехами… В общем, даю вам срок три года, до первого января 1999-го. Иначе пеняйте на себя. Шестьдесят восьмой год покажется вам детской игрушкой.
И вот сейчас генерал Шито-Крыто сидел и думал: кому поручить сложное, скользкое, неслыханное в истории мировых спецслужб дело?
«Этого невозможно сорвать с задания… этот не силён в истории, особенно русской… этот будет отбиваться со страшной силой, жди сплошных неприятностей… собственно, отбиваться будут все… кроме вот этого».
С лежащего перед генералом очередного личного дела смотрел красивый молодой человек с классической арийской внешностью, в которую вносили диссонанс только высокие скулы и как будто подтянутые к вискам кончики бровей и уголки глаз.
«У всех Шлоссеров такая специфическая морда лица», - подумал Шито-Крыто. – «Якобы самый первый барон во время крестового похода выкрал из гарема султана Саладина наложницу-китаянку, на которой и женился. Правда или нет, поди теперь проверь, а что от любого Шлоссера можно ожидать чего угодно – это точно. Только не от этого. Майор сейчас в госпитале, сегодня должен выписаться. До смерти боится, что его комиссуют. Чтобы не уволили, возьмётся за любое задание и пахать будет как проклятый. Да, поручу ему».

Майор фон Шлоссер вышел из ворот госпиталя и направился вниз по улице. Торопиться было некуда – на работу выходить только завтра. К тому же хотелось оценить (после полутора месяцев лежания в госпитале) – сможет ли он доказать комиссии, что годен для дальнейшей службы в разведке. Своё будущее без шпионской работы барон не представлял.
Входя в свою квартирку в небогатом районе Бонна (для соседей он был служащим большой фирмы, часто бывавшим в загранкомандировках), он подумал, что свою физическую кондицию может оценить на дохлую тройку. Ему очень повезёт, если оставят хотя бы перебирать бумажки.
Зазвонил телефон, и майор снял трубку.
- Сотового не завёл? – услышал он голос Шито-Крыто. – Молодец, они пока редкость, а первая заповедь разведчика – не выделяться. Приезжай в управление и жди у моего кабинета. Сейчас же.
Через час Шлоссер входил в здание. Раньше мог почти взбежать на четвёртый этаж, к кабинету шефа, - сейчас поднимался не спеша, чтобы не кружилась голова. Наконец секретарша доложила о его прибытии.
- Пусть войдёт. И в ближайший час меня ни для кого нет.

- Садись. Ты знаешь, что в швейцарских банках лежит так называемое «золото Романовых». Знаешь, что открыть сейф с золотом могут только прямые потомки Николая Второго. Знаешь, как и весь мир, что код замка утерян, взломать ящик можно исключительно для тех, кто наследует эти деньги по прямой.
- Знаю. Но знаю и то, что у Николая Второго не осталось прямых потомков. Вся его семья погибла летом восемнадцатого года в Екатеринбурге.
- Двух останков так и не нашли – наследника и одной из царевен. Может, потом что-то якобы найдут и якобы опознают. Но мы-то знаем – нечего там опознавать, лес ещё колчаковцы перекопали. Всё остальное – выдумка, притянутая за уши. С юридической точки зрения факт их гибели не доказан. Ты сейчас пойдёшь в архив к твоему приятелю Оскару Зидлицу и начнёшь изучать все подробности, которые хоть как-то могут прояснить, погибли младшие Романовы или нет. Не буду объяснять тебе твоё нынешнее положение – сам его прекрасно понимаешь. От тебя требуется или доказать, что погибли, или – что не погибли, и тогда начнёшь выяснять их дальнейшую судьбу.
Майор был не просто удивлён – ошарашен. Но его красивое лицо было абсолютно непроницаемо.
- Понял. Разрешите приступить?
- Погоди. Есть ещё кое-что. Ты будешь работать над делом не один. Слышал, конечно, о Султане Рамазанове?
- Разумеется, я на Кавказе с 1991 года. Он окончательно допёк своих кремлёвских хозяев несогласием мириться с боевиками. Его судьба уже решена.
- А его малолетнюю адьютантку знаешь?
- В ноябре 1994 года бойцы Рамазанова подобрали в Грозном русскую девочку тринадцати, кажется, лет, и она так у них и прижилась. Говорили даже, что Рамазанов сделал её младшей женой.
- Сплетни. И глупые к тому же. Эта девочка до сих пор живёт в Урус-Ауле, сейчас ей четырнадцать, недавно Рамазанов её официально удочерил. А незадолго до появления в Чечне она отправила одному из видных русских историков письмо. Оно попало в руки нашего агента в Москве. Ознакомься.
«Здравствуйте! Понимаю, что вы – очень занятой человек, но не могу вам не написать. Дети царя наверняка сбежали в Японию или куда-то ещё далеко за границу – на те драгоценности, которые были зашиты у них в одежде. Не появились ли потом какие-то из этих драгоценностей на черном рынке? Вы можете точно узнать, какие украшения на них были, и пойти по их следу…»
Майор сложил письмо.
- Наивна до крайности, хотя неглупа. Впрочем, это доказывает и её побег в Чечню, и пребывание в партизанском отряде Рамазанова.
- Такой человек нам и нужен. Наивность может быть незаменима. Ты с твоим шпионским прагматизмом можешь упустить что-нибудь важное. Короче, для максимальной эффективности соединим две противоположности – тебя и фрейлейн Александру Тимофееву. Её с трудом разыскали, а уговорить нам помочь – твоя задача. Как – проблемы твои.
Генерал поднялся, Шлоссер тоже. Шито-Крыто посмотрел майору в глаза.
- Если провалишь задание – отсюда вылетим мы оба. Но я с почётом уйду на пенсию, а ты – почти инвалид, сын бывшего телохранителя Чаушеску – кому ты будешь нужен? Так что иди – работай.

Глава 2.
Майор вновь отпер дверь в свою квартиру уже около девяти вечера. После разговора с Шито-Крыто он несколько часов провёл в архиве, знакомясь со всей имеющейся информацией по «делу Романовых». Его будущая партнёрша уже знала всё это, а с её приездом в Бонн решили повременить – майор пока ознакомится с делом, а коллеги организуют так, что Александру Тимофееву ничто не будет держать в Чечне. Это, собственно, давно входило в планы…

В прихожей горел свет. На звук открывающейся двери из комнаты выбежала девушка-подросток и с радостным криком бросилась майору на шею.
- Руди-и-и! Привет! Ты чего так поздно?!
-Привет, сестрёнка! – он поцеловал девушку в голову. – Давно ждёшь?
-Наверно, часов с двух. Я вообще-то хотела к тебе в госпиталь приехать – не отпустили с утра. Приехала сюда, а тебя нет. Хотела уже в полицию звонить…
-Извини, Гельхен, так получилось. Меня вызвали на работу, пока секрет, по какому делу. С нами скоро будет жить русская девочка, которую мне дали в напарницы.
-Вы чего, уже несовершеннолетних стали…это…вербовать? – удивилась Ангелика.
-Это исключительный случай. И она появится здесь не раньше мая.
Ангелика, обожавшая старшего брата, давно привыкла к его молчанию о работе и многих других вещах. Вообще семья эта была необычной: уже третье её поколение связало жизнь со спецслужбами. Дед Рудольфа и Ангелики, офицер абвера, женился по большой любви – на своей секретарше, вскоре родившей сына. Оба они погибли в апреле сорок пятого года: он – в гестапо как разоблачённый советский агент, она – от попадания бомбы в замок Шлоссеров. Внука, тоже Рудольфа, старый генерал фон Шлоссер забрал с собой, уезжая из поверженной в прах Германии. Но отец наших героев не захотел жить в чужой стране и в начале шестидесятых годов вернулся в Германию – Западную. Однако он был коммунистом – искренним и убеждённым – и, оказавшись в Службе государственной безопасности, под началом знаменитого Гелена, работал на Москву. Шпионская судьба забросила его весной 1968 года в Париж, где он познакомился с Натали-Жанной Азайс, на которой тогда же женился. Но тягот жизни с профессиональным разведчиком бывшая хиппи не выдержала, и год спустя брак распался. Развели их в ускоренном порядке – Рудольфу надо было уезжать на работу в Румынию. О беременности Натали он так и не узнал. А та решила родить – ей стало любопытно испытать чувство материнства. Наш герой появился на свет новогодней ночью 1970 года во Франции, однако Натали, скончавшейся через час с небольшим, не суждено было его даже увидеть. Малыша приютила её тётка Николь.
Время шло. Рудольф-старший вскоре окончательно сбежал за железный занавес, сделал в КГБ Румынии отличную карьеру, вершиной которой стала должность главы службы безопасности Николае и Елены Чаушеску. Но женщин, боясь снова обжечься, сторонился ещё долго. Лёд через десять лет растопила его румынская коллега Нелли Грозавеску, мать Ангелики.
Во время мирового экономического кризиса начала семидесятых Николь Будэ отправила в Германию примерно такое письмо: «Заберите из моего дома лишний рот! Этот мальчишка – немец, и заботиться о нём должно его родное государство!» Письмо попало к Рейнгарду Гелену, который набирал очередной отряд детей-шпионов. Так Руди оказался в Службе государственной безопасности Германии – сначала ребёнком-шпионом, затем взрослым агентом.
В восемьдесят девятом судьба забросила его в Румынию, где он узнал подробности об отце и мачехе – Рудольф-старший организовал чете Чаушеску побег из страны, который не удался только случайно и за который его расстреляли вместе с хозяевами, Нелли фон Шлоссер растерзала толпа, узнав, чья она жена. Девятилетнюю Ангелику, деликатно выражаясь, вовлекли в детскую порно-индустрию, и брат разыскал её только через шесть лет. Сейчас она жила и училась в специальном заведении, откуда и приехала по случаю выписки Рудольфа из госпиталя.
Казалось, она совсем не похожа на светловолосого, кареглазого брата – платиновая блондинка с голубыми глазами, Ангелика пошла в свою мать-румынку. Но высокие скулы и специфическая форма глаз и бровей выдавали её происхождение от баронов Шлоссеров.
-Слушай, а на каком языке я с ней разговаривать буду?
-Ты же в детстве неплохо говорила по-русски. Хотя я постараюсь, чтобы она выучила немецкий.
-Понятно… Слушай, Руди, ты меня так убил своей новостью, даже не спросила – ты сам-то как?
-Нормально. Иначе меня бы не выписали. И точно не оставили бы в Службе.
-Не виляй. У тебя такой вид, что можешь мертвецов в кино играть. Без грима.
-Значит, не останусь без работы, если уволят, - пошутил майор. – И всё-таки, Гельхен, не преувеличивай – я себя чувствую неплохо. А скоро и выглядеть буду нормально.
-И не смей голодать! А то потребую от вашего Шито-Крыто, чтобы тебя арестовали и кормили насильно. Телефон его достану, не сомневайся.
-Давай не будем, - майор поморщился. – Ты прекрасно знаешь – у меня страшная склонность к полноте, мне всю жизнь это мешало. И знаешь, что я считаю каждую калорию. Так что эту тему, пожалуйста, закрой.
Рубашка была ему великовата, ремень застёгнут на самую первую дырочку. Но немец был даже доволен. Он заговорил с Ангеликой о школе, экзаменах, каникулах – не только потому, что это его действительно интересовало, а и чтобы закрыть на корню остальные вопросы. Она перешла на свои дела.
В ожидании брата Гели не ела и страшно проголодалась. Не прерывая разговора, брат и сестра наскоро приготовили ужин, поели (майор решил-таки сделать сестре уступку) и легли спать – Рудольфу рано вставать на работу.
Но он уснул ещё не скоро. Думал о том, чем неизбежно заканчивалось расследование – гибели последних Романовых. Чтобы царское золото гарантированно перешло в казну Германии, самый простой способ – завещать своё имущество государству и погибнуть. Даже если окажется, что никого из прямого потомства Николая Второго нет в живых, то же будет касаться их ближайших родственников – герцогини Марины фон Цоллерн и её сына Романа. А ведь именно их российская олигархия нацеливает в правители страны после ухода Ельцина. Не сейчас – его усиленно тащат на второй срок. В 2000 году. И он, майор СГБ Рудольф-Фридрих-Вильгельм-Август фон Шлоссер, рискует оказаться между двух огней.
Здоровье и биография были не единственными причинами, по которым Рудольф оставался в Службе, прилагая все усилия, чтобы его не уволили. Третьей и главной причиной была Ангелика. В будущем году она заканчивает школу. Нужно дотянуть до того момента, когда сестра встанет на ноги и сможет жить самостоятельно. А его собственное будущее… он не будет о нём думать. Спать! Сейчас же.
Стоял март 1996 года.

Глава 3.
Утром 1 июня 1996 года майор фон Шлоссер, придя на работу, первым делом включил телевизор, заранее настроенный на российские каналы. Начался выпуск утренних новостей.
-Сегодня ночью в Чечне убит независимый полевой командир Султан Рамазанов…
Шлоссер выключил телевизор и поднял телефонную трубку. На другом конце провода был Шито-Крыто.
-Гейм овер, - сказал Рудольф. – Я выезжаю за Александрой Тимофеевой на Кавказ.
-Да, - ответил генерал и отключился.

В тот же день агент СГБ въезжал в селение Лермонтовское, где всё это и произошло. Выдавая себя за родственника девочки и делая вид, что ничего о случившемся не знает, майор побывал в милиции, в местной больнице, в сельсовете и наконец выяснил, что Александра оказалась на месте происшествия одной из первых.
-Она так страшно кричала, - рассказывал Рудольфу один из бойцов, - как-то не по-человечески даже, а по-звериному. А потом, пока «скорая» не приехала, сидела у тела и рыдала. Жена нашего командира и то не убивается так, как она…
-Можно мне к ней? Она вообще здесь?
-Зоя Анатольевна?
-Да нет, Александра!
-Её «скорая» забрала. Сделала укол и забрала. В Грозный, в больницу… может, даже в психушку…
И началось. В Грозном её не оказалось – местные специалисты отказались помочь, решили отправить её в Северную Осетию. Эту республику Рудольф знал хуже и сам до конца жизни удивлялся, как ему удалось без приключений проехать до осетинской границы. В общем, всю ночь майор провёл в дороге, появившись в нужной ему больнице только около десяти утра.
- Больная тяжёлая, - сообщил её лечащий врач. – Всё время молчит, отказывается от пищи, часто плачет. Уколы и таблетки принимает спокойно, даже как-то равнодушно. Не знаю, удастся ли вытащить её из этого ступора.
- Можно к ней?
-Попробуйте, но за результат я не ручаюсь.

Рудольф открыл дверь в палату. Александра лежала лицом вниз, но на звук открывающейся двери рефлекторно подняла голову. Их глаза встретились.
Эти глаза напротив – калейдоскоп огней,
- непонятно откуда зазвучало внутри майора. Глаза маленькой партизанки были не чайного, а скорее кофейного цвета, ярче и теплей они становиться явно не собирались, но немцу это было до лампочки.
Пусть я не знаю, пусть,
Радость найду или грусть,
Воли моей супротив – эти глаза напротив…
-Здравствуйте, Александра, - майор СГБ присел на табуретку рядом с кроватью. – Я пришёл к вам за помощью.
До неё доходило медленно. На лице Александры было написано только одно – страшное, глубокое горе. Мыслей не просматривалось вообще. Рудольф ждал.
-Ко мне… за помощью?.. За какой помощью?... – глухо спросила она.
-Помните, когда вы ещё жили в Подмосковье, вы писали в Москву… - майор назвал фамилию адресата. – Писали о младших Романовых, останков которых не нашли в яме в Коптяковском лесу.
-Да пошли они… Романовы, яма, лес… - Она расплакалась.
Немец выждал, пока девочка немного успокоится. Заговаривать людям зубы он умел – профессия обязывала.
-Александра, без вашей помощи я не справлюсь… Пожалуйста… Хотя бы послушайте…
Маленькая партизанка не была злой и жестокой. Взрослый мужчина просит её о помощи, дело касается темы, которая много значила для неё… когда-то… Да, когда-то… Она вдруг поняла, что отсюда ей некуда идти – в партизанский отряд вернуться не сможет, будет всё время вспоминать приёмного отца… она снова расплакалась. Немец легко и безошибочно читал все эти мысли на её лице. «Процесс мышления пошёл. Посмотрим, куда выведет».
Да, идти ей некуда. Родных у неё нет, в отряд, да и вообще в Чечню вернуться не сможет, в детдом… да нет, её ведь ищет милиция за то, что вытолкнула в окно издевавшуюся над ней одноклассницу. Значит, колония… Стой, неизвестно, что на уме у этого блондина, который сидит сейчас рядом… А какая разница? Что он может с ней сделать? Это по-любому не хуже детдома или колонии... А если он маньяк и её убьёт?
И тут до девочки дошло, что ей вообще абсолютно всё равно, что с ней будет.
-Помогите мне, Александра…
А почему не помочь человеку? Если плевать на себя, почему надо плевать и на других?
-Меня обычно называют «Леся»… В Чечне звали Лолитой… просто по созвучию, тут Набокова точно никто не читал… Так чем таким я вам помочь-то могу?
«Понеслось».
-Я расследую исчезновение младших Романовых. Вы, Леся, знаете, какая это была эпоха. Куда могло закинуть детей бывшего императора – вариантов бесчисленное количество. Может, мы знаем их, но под другими именами? А их потомки, возможно, живут сейчас, и у них не менее интересные судьбы?
-Интересные судьбы я люблю, - проговорила Леся.
-И ещё одно. Мне придётся увезти вас за границу.
-Вы иностранец? – Ни испуга, ни восторга, ни злости, только любопытство и удивление.
-Немец. И служу в разведке бывшей Западной Германии. Зовут меня Рудольф фон Шлоссер.
«Ещё и фон…» Леся сама поразилась, насколько ей наплевать на последствия, сопутствующие обстоятельства и всё остальное. Однако логика ей не отказала.
-И вы меня увезёте в Германию?
-На несколько месяцев, а, может, и лет.
-Я согласна. И помочь, и ехать, и вообще.
Вечером того же дня немец увёз Лесю Тимофееву в Бонн, устроил в специализированную клинику, доложил лично Шито-Крыто о выполнении задания, запер изнутри дверь своего служебного кабинета и заснул прежде, чем лёг – причём прямо на пол, потому что сил доползти до дивана уже не было.

Глава 4.
На другое утро Шлоссер чуть свет приехал в реабилитационный центр – как всегда, чисто выбритый, аккуратный, с непроницаемым лицом профессионального шпиона. Сначала поговорил с врачом.
-Господин майор, пациентка отнюдь не безнадёжна. У неё удивительная сила воли и самодисциплина. Ночь провела спокойно, от завтрака, правда, отказалась, но в общем сейчас даже нет особой необходимости давать ей успокоительные.
-А как насчёт трудотерапии, доктор?
Психиатр улыбнулся.
-Трудотерапия – средство народное, очень древнее и необычайно эффективное. Ей полезно будет отвлечься от тяжёлых воспоминаний, и именно делая важное и значительное для неё дело.

Для Леси это утро началось с удивления – где она, в общем-то, находится? В следующий момент она вспомнила всё и не удержалась, чтобы не расплакаться. Однако к утреннему обходу взяла себя в руки и действительно вела себя спокойно и ровно.
Оставшись одна, она постаралась думать о хорошем – вспоминала знакомство с приёмным отцом в холодную осеннюю ночь штурма Грозного оппозицией, Урус-Аул, полевую кухню для беженцев, приезд генерала Романова, дружески пожимавшего руку её отцу, свадьбу отца, на которой две недели подряд гулял весь Урус-Аульский район…
-Здравствуйте, Леся.
-А, это вы… Гутен морген, герр майор.
«Возьми себя в руки, Александра. Согласилась помочь человеку – выполняй своё обещание».
-Давайте лучше по-русски – по крайней мере, пока. – Шлоссер сел на кровать рядом с девочкой.
«Надо перевести её мысли на что-то важное и значительное для неё, далёкое от её отца и связанное с нашим общим делом».
-Давайте, Леся, поговорим о гражданской войне.
Гражданская война! Глаза Леси загорелись. Ей вспоминались фильмы «Неуловимые мстители», «Достояние республики», «Чапаев» и бесчисленное количество других. В голове звучали песни про красных кавалеристов, отряд, который шёл по бережку, лихие эскадроны приамурских партизан и Гайдара (деда), шагающего впереди.
-Как бы я хотела жить в то время и воевать с белыми! – мечтательно сказала она. – Хотя ведь боевики – то же, что басмачи, правда? А мой папа был очень похож на Котовского, только не лысый…
Шлоссер поразился своей лютой ненависти к Султану Рамазанову, которого практически не знал. Однако анализировать ощущения было некогда – Леся снова плакала.
-Леся, не в обиду тебе будь сказано – ты судишь о гражданской войне по кино и книгам, причём представляющим только одну сторону…
-А с какого мне сдалась другая? – вскинулась бывшая партизанка. – Я за красных. Если бы победили белые, я пошла бы не в школу, а на фабрику. Стояла бы у станка по двенадцать часов в сутки и получала гроши. Даже читать бы не научилась. А вы, барон, даже не плюнули бы в мою сторону.
Всякому другому человеку немец начал бы плести макраме на тему «До чего и каким образом красные довели страну», но здесь это было и бесполезно, и совершенно не к месту.
- Я имею в виду немножко другое, - сказал Рудольф. – Нам нужно знать точную обстановку, которая сложилась летом восемнадцатого года на Урале. И здесь, прости, Маяковский нам не помощник. У поэтов образы, а не точные картины. Павел Бажов и Евгений Пермяк описывают совсем другую местность, а больше произведений о гражданской войне на Урале нет.
-Понятно. Я пробовала это всё нарисовать на карте, но у меня всё перемешалось – Колчак, белочехи, Троцкий, Тухачевский…
-Тухачевского не трогай – в его биографии сам чёрт ногу сломает. Нам нужен период с мая 1918 года, когда царская семья прибыла в Екатеринбург, по 25 июля того же года, когда город заняла армия Колчака.
-А ты чего, заранее думаешь, что их не убили? А почему?
-Я согласен с Радзинским – не было возможности уничтожить тела. А воспоминания участников расстрела либо начинают путаться, когда доходит до поездки с трупами в лес, либо эта поездка вообще из них выпадает.
-У тебя есть эти воспоминания? – у Леси снова загорелись глаза. – Я читала только «Записку» Юровского.
-Поедем к нам, покажу их тебе.
-К вам – это куда?
-В нашу Службу.
-А поехали. Я с удовольствием.

С разрешения докторов Шлоссер забрал Лесю из реабилитационного центра и повёз на работу. Начали они с того, что спустились в архив.
Из-за полок с бумагами вынырнул темноволосый парень с простым, добрым лицом.
-Привет, Оскар! Мы к тебе.
-Привет, Руди! Добрый день, фрейлейн Александра! Вижу, что ко мне. Что такое на этот раз?
-Вывези, пожалуйста, все документы по «делу Романовых». Леся, не пугайся.
…Оскар выкатил пять доверху наполненных тележек. Здесь были книги, газеты, брошюры, отдельные листки, папки с грифом «Секретно» и без него, дискеты, видеокассеты, что-то ещё…
- Мама! – охнула Леся. – Это всё нам надо просмотреть?!
-Я исключил отсюда художественную литературу, - сказал Рудольф. – В ней никаких зацепок. Сейчас восстанавливаю события ночи расстрела, дошёл только до воспоминаний членов расстрельной команды. Оскар, можно всё это перенести в мой кабинет и рассортировать по темам?
-Под твою расписку. А рассортировать можно прямо сейчас.
Оскар сел за компьютер, и его пальцы забегали по клавишам. Леся вытаращила глаза – никогда ещё не видела компьютер в действии.
«Твой посол, я извиняюсь, третий день как с пальмы слез!» - подумал Рудольф. – «Ну как работать с человеком, для которого двухэтажные автобусы, кредитные карточки и компьютер – нечто инопланетное!»
-Вот вам список всех документов по «делу Романовых»! – объявил Оскар. - Как их рассортировывать?
-Значит, так: первое – события непосредственно ночи расстрела, второе – все самозванцы, третье – досье Соколова, четвёртое – досье абвера на Алексея, Марию и Анастасию, пятое – жизнь царской семьи до расстрела, шестое – всё, что было после 17 июля 1918 года.
Список на экране дрогнул, исчез и через секунду появился разделённым на шесть частей.
- Оскархен, а можно каждую часть разделить на две: первая – то, что достоверно и доказано, вторая – всякие слухи, сплетни и домыслы?
Список снова дрогнул, и каждая часть разделилась на два столбца. Справа появилась надпись «Достоверно», слева – «Не доказано».
-Огромное спасибо. Распечатай, пожалуйста, это чудо в одном экземпляре. Леся, мы едем в наш служебный кабинет… Это всего-навсего принтер. Что ты так на него уставилась?
-А на какой нам этаж?
-На четвёртый, но мы же не по лестнице всё это потащим. Повезём на лифте. Леся, закрой рот – в грузовых лифтах нет ничего сверхъестественного. Пока, Оскар, привет фрау Лотте и Лорхен.

-…Слушай, я никогда не была в таком огромном здании. Моя школа меньше.
-Конечно. У нас намного больше сотрудников, чем учеников в твоей школе. А ещё помещения для вспомогательных служб, буфет, конференц-зал…
-А у тебя есть компьютер?
-Есть. Сейчас это вещь необходимая. Прежде всего потому, что очень облегчает работу, ты сама сейчас видела. Закончим раскладывать бумаги в соответствии с темой, и я тебя научу им пользоваться. Но, как говорит наш Шито-Крыто, компьютер должен помогать мозгам, а не подменять их.
Бумаги пришлось раскладывать целую неделю. Одних самозванцев оказалось пятьсот тридцать восемь штук. Точных и неточных сведений – поровну. Отдельно легли досье на царских детей и дело, которое вёл по горячим следам колчаковец Соколов.
-Руди, а почему досье три? Не нашли ведь двоих останков.
-Неизвестно, не оказалось останков Марии или Анастасии. Поэтому на всякий случай подготовили досье на обеих.
Пользоваться компьютером Леся научилась быстро. Нужно было только следить, чтобы она не висела в Сети целыми сутками. Но её самодисциплина снова взяла верх, и Шлоссер с Лесей приступили к расследованию.

Глава 5.
В первую очередь нужно было убедиться, что вообще есть кого искать. То есть ответить на вопрос: мог ли кто-то из членов царской семьи уцелеть в достопамятную ночь? А для этого пришлось вылавливать самые мелкие факты, воссоздавая точную картину происшедшего. Требовалось ведь и перед начальством подробно отчитаться.
У Леси и Шлоссера были:
- воспоминания участников расстрела;
- вещественные доказательства, собранные по горячим следам колчаковцем Соколовым;
- дикое количество слухов и сплетен, каждый из которых мог быть правдой.
И всё это было густо приправлено грязью, которой красные и белые вовсю поливали друг друга. Разобраться, где тут правда, где нет, было невозможно. У Леси и Шлоссера оказалось несколько сотен вариантов развития событий, и каждый одинаково возможный.
- Стоп! – сказал майор. – Так мы можем гадать до Страшного суда. Давай выберем то, что действительно достоверно, а остальное примем к сведению, как тогдашнее советское правительство, когда о расстреле царской семьи стало известно официально.
У Леси впервые в жизни болела голова. Она только кивнула с видом мученицы.
Шлоссер открыл окно и уселся на крышку рабочего стола.
- Есть три свидетельства: Юровского, Медведева-Кудрина и Исая Родзинского. Всем им не было резона врать, описывая предшествующие расстрелу события – ведь когда они писали воспоминания, их легко было проверить. Были живы и члены Уральского Совета, голосовавшие за расстрел, и чекисты из местной организации, и красноармейцы, оборонявшие Екатеринбург от белых.
- А вот когда они рассказывают про сам расстрел, опять начинается какая-то хрень: кто-то говорит, что царевен убивали на месте, кто-то – что они бегали по подвалу и прикрывались подушками, кого-то там кололи штыками, кого-то били по голове… Как будто вся расстрельная команда правда вдрызг упилась!!
- Это бред, - твёрдо сказал Шлоссер. – Люди, от души ненавидящие весь дом Романовых, вряд ли сочли нужным употребить для храбрости. А разница воспоминаний объясняется не сознательной ложью, а особенностями памяти и восприятия. В представлении одного убить на месте – значит, жертва стоит и ждёт, когда её застрелят, а кто-то под этим понимает выстрел в убегающую жертву… Кто-то на что-то просто не обратил внимания, поэтому событие могут описать не все его свидетели…
- Голова кругом, - вздохнула бывшая партизанка. – Один заявляет, что царевна Татьяна сбежала из какого-то непонятного поезда и обратилась к нему за медицинской помощью, другой – что вместо Алексея расстреляли поварёнка Лёню Седнева, третий ещё чего-то…
- Поэтому нужно отбросить всё, что сомнительно хоть чуть-чуть. У доктора, якобы помогшего Татьяне, ранее бывали галлюцинации. Лёня Седнев был похож на Алексея как Ленин на Майкла Джексона. Фотографии в деле есть. Доктор Боткин не мог заменить одну из царевен на свою дочь, поскольку его дочь была слишком далеко от Екатеринбурга. Собственно, воспоминания Юровского, Медведева и Родзинского – единственный источник, которому можно верить.
- А почему?
- Потому что основную их часть легко проверить. А что делать с тем, что проверить нельзя, решим потом. Итак, 16 июля 1918 года Уральский областной Совет принимает решение о расстреле царской семьи в полном составе, поскольку существует реальная угроза захвата города белыми, а если августейшее семейство попадёт в армию Колчака, это поднимет и боевой дух белых, и заграничные ассигнования им. А вывезти наших героев из Екатеринбурга было уже невозможно.
- Вечером 17 июля их увели в подвал дома, где они жили, и расстреляли, - подхватила Леся. – Потом вывезли в лес.
- На выезде из города Юровского встретил Ермаков, военный комиссар Верх-Исетска, со своими людьми. Точного их количества нигде не указывается, но известно, что они ехали на пролётках. Вся кавалькада двинулась в лес…
- А зачем вообще понадобился Ермаков с чекистами?
- Ипатьевский дом охранять люди остались? Дела в городе помимо всего этого у кого-то были? А убийц было всего тринадцать. Мало даже для охраны тел. А неизвестно было, что получится из попытки спрятать тела в лесу. Могла понадобиться рабочая сила, в конце концов. Итак, грузовик с пролётками двинулся в лес, проехал несколько вёрст и, не добравшись до предполагаемого места захоронения, застрял в грязи. С этого начинается трёхсуточная эпопея.
- Ага. Грузовик не могли вытащить, Юровский материл Ермакова за то, что он «дурак, нагнал столько людей, лошадей, хотя бы телеги были, а то пролётки»…
- Тела вытащили из грузовика и, грубо говоря, побросали в ближайшую затопленную шахту, каких на Урале много. Оцепили это место, но, конечно, такая могила показалась ненадёжной. Юровский поехал в город за порохом, кислотой и прочими боевыми веществами.
- По дороге свалился с лошади и здорово расшибся, но всю эту хрень на место доставил, потому что был вместе с Родзинским, который и помог.
- Тела извлекли из шахты, и тут отмечается интересная деталь – якобы цесаревич был в рубашке, а остальные – голые.
- Значит, всё-таки всех убили? – с горечью спросила Леся.
- Не было у них условий, чтобы два тела без следа уничтожить. Что угодно можно придумывать на эту тему, но изменить условия нельзя. Впоследствии Соколов нашёл на этом месте кое-какие личные вещи убитых, но ведь одежду с этими вещами как раз могли ликвидировать для отвода глаз.
- В упор не понимаю, почему ты всё-таки веришь в их спасение. Могло быть и так, и этак.
- В 1938 году всех участников расстрела царской семьи, кто дожил до того времени, репрессировали и расстреляли. Я тебе как профессионал говорю, что одной якобы паранойей Сталина этого не объяснить! Из воспоминаний Медведева-Кудрина поездка в лес с трупами вообще выпала! Он там был, а рассказ об этом в его воспоминаниях обрывается на первом слове! – Рудольф спрыгнул со стола и заходил по кабинету. – Члены Уралсовета, принимая решение о расстреле, понимали, что Ленин, желавший показательного суда над бывшим царём (материалы уже готовились), не погладит их по головке за такую самодеятельность. А тут получается, что ещё и упустили опасных для Советской власти людей. Конечно, они будут врать что угодно, лишь бы выгородить себя! Головы, Леся, летели бы конкретно.
- Значит, в тридцать восьмом году всё-таки догадались?
- Дело в том, что был человек, знавший то, что мог знать только член царской семьи. Человек, самый знаменитый среди самозванцев…
- Анна Андерсон!
- Она же Франциска Шанковская. Она же Лжеанастасия. И кое-кого на Лубянке очень заинтересовало, откуда эта её информированность, благодаря которой многие поверили, что она – царевна.
- Но она же появилась ещё в двадцать втором!
- А в это время нельзя было расправиться с виновниками исчезновения детей царя, потому что на Западе сразу бы догадались, почему это было сделано. Если помнишь, существовал список тех, кого считали убийцами царской семьи, всего сто шестьдесят четыре человека. И их бывшие белогвардейцы знали поимённо.
- А с некоторыми расправились. Войков, Воровский…
- Вот именно. В Европе сразу поняли бы, за что их так наказали, просто сложив два и два. И вытянули бы ниточку за кончик. Вальтер Николаи работать умел.
- Нашли бы Алексея и его сестру ещё тогда?
- Да. И неизвестно, в какую бы сторону развернулась ситуация. Могло закончиться новой войной. Так что до поры до времени решили эту бомбу не трогать.
- Ну и спрут! – поразилась Леся.
- То ли ещё будет! Я даже точно могу сказать, как всё это произошло. Другой возможности при реставрации событий той ночи просто нет.
Леся тоже без труда восстановила происшедшее. Мысленно она видела ночной лес, застрявший в грязи грузовик, красноармейцев, пытающихся его вытащить, злого, как чёрт, Юровского, орущего крутым российским матом на всех вокруг… Кто-то предлагает разгрузить машину. Тела раскладывают на пролётки. И хозяин одной из них вдруг замечает, что бывший наследник престола и одна из царевен живы. Вряд ли клали все тела в одну пролётку, но и не по отдельности же раскладывали! Видимо, по двое-трое… Ну, мужик, как положено русскому человеку, пожалел их. Подошёл к Юровскому, сказал, что лошадь захромала или ещё что-нибудь. Куда и каким маршрутом послал его вместе с лошадью старый большевик – пусть каждый сам догадывается. Ну, тот и пошёл. Вместе со своей ношей.
Когда Юровский понял, что произошло, его хватил кондратий. Все заинтересованные лица сразу поняли, что с ними сделают в Москве лично Ленин и Дзержинский (и есть за что!), и тут же кинулись зачищать лес. Никого не нашли и договорились молчать о случившемся до конца жизни. И врать напропалую.
Да, в ту ночь они испытали воистину непередаваемые ощущения…
- Слушай, Руди, а ведь Ермаков не с улицы людей набирал. Неужели никто не знал, как этого дядьку зовут, где живёт и вообще?
- Да если и знали – он что, полный идиот, чтобы появиться по своему прежнему адресу? Скрывался где-нибудь, пока в город не вошли белые. Ясно же было, что Екатеринбург не удержать.
- А с ними что дальше было?
- Шанковская получила информацию от кого-то из них. Значит, по крайней мере кто-то один пробрался в Европу – не Франечку же занесло в Советскую Россию через несколько фронтов!
- Значит, они при белых остались в Екатеринбурге. А почему никто этого не узнал?
- Я думаю, потому, что они не хотели возвращаться в свою прежнюю жизнь. Кстати, нельзя исключать, что один из них мог умереть от полученных ран… Но у меня сегодня уже совершенно не соображает голова. Давай подумаем об остальном завтра?
- Давай. Ну и головоломка!

Глава 6.
… Майор фон Шлоссер закончил краткий доклад об их с Лесей достижениях. Шито-Крыто молчал, постукивая пальцами по столу.
- Очень всё это зыбко и неопределённо. Одни сомнения и никаких доказательств. А если эту пролётку всё-таки догнали, раненых добили и выбросили в очередную шахту?
- Это просочилось бы, - возразил Шлоссер. – Ермаков набрал людей, как тогда выражались, преданных делу революции. Расправиться с предателем в их понимании – подвиг, вспомните хотя бы раздутую и искажённую историю Павлика Морозова. А вот заметать следы, не помня себя от страха, и всю жизнь молчать – это они могли делать только тогда, когда произошло нечто, выходящее за все рамки их миропонимания. Это нечто и убило в тот момент их революционную сознательность, оставив только страх – животный, панический. Они считали себя выше обычных людей – не гомо сапиенс, а гомо коммунизмус. «Мы на небо залезем, разгоним всех богов!». А если человек ставит себя на место Бога (в которого не верит), Бог очень жёстко даёт понять, кто этот человек на самом деле. Вот это в ту ночь и случилось.
- У своего любимого Гейне учишься? – усмехнулся генерал. – Тот в последние свои годы тоже ударился в религию…
- Нет, герр генерал, просто смотрю как профессионал.
- Ну, а если дети царя умерли от ран, похоронены неизвестно где?
- Шанковская, - напомнил Рудольф. – На Лубянке не стали раскручивать дело, боясь найти их живыми. В двадцать втором Алексею исполнялось восемнадцать. А если бы они оба умерли в екатеринбургской больнице, кто-нибудь из больничного персонала точно пошёл бы к Соколову и рассказал об этом. Весь город знал, что он ведет следствие по делу об убийстве царской семьи.
- Понятно. Ты исходишь из того, что трупы испариться не могли, и если их нет, значит, их и не было. Логично. Фрейлейн Александра, вы желаете что-то добавить?
- Я желаю добавить, что у Алексея с момента ареста не было угрожающих жизни кровотечений, - с трудом произнесла Леся по-немецки. – Нет, не могу, словарного запаса не хватает. – И перешла на русский. – Был такой доктор Бадмаев, который дурью торговал. Так Распутин травил Алексея этой дрянью и вызывал приступы. А потом отраву давать прекращали, он выздоравливал, а приписывали это силе Распутина.
- Это вы у Пикуля вычитали? – спросил Шито-Крыто. – Позвольте вас спросить, а лейб-медики ошибались? Или сознательно зачем-то пугали несчастных родителей?
- Да нет, я не про то. Он просто болел не так сильно, как везде пишут.
- У меня по этому поводу два вопроса, - вставил Рудольф. – По-твоему, Распутин не обладал экстрасенсорными способностями? И что произошло с Алексеем в Тобольске?
- Свалился откуда-нибудь и получил травму. Он же парень. А все, кто его знал лично, вспоминают, что он не хотел ни в чём отставать от друзей, всячески доказывал, что никакой он не больной, и понятия «беречься» для него не существовало. А Распутин пользовался наркотой для верности и надёжности.
- Фрейлейн Александра, вы вообще знаете, что такое гемофилия?
- Знаю, конечно, а иначе молчала бы. Гемофилия – это когда не вырабатывается или вырабатывается меньше чем нужно, какая-то фигня, участвующая в свёртывании крови. У нормального человека царапина или синяк сразу заживают, а у такого больного кровоточат до бесконечности, он умереть может от потери крови.
- И почему же эта «фигня» вдруг стала вырабатываться в достаточном количестве?
- А стресс-то какой! Вас бы расстреляли, у вас бы тоже необычные способности могли появиться. В блокадном Ленинграде у одного мальчика кожа от сильного испуга утратила чувствительность к огню. Он потом выступал в цирке – шёл через огонь, и никаких ожогов не оставалось. Это не фокус, это такая способность организма!
Шито-Крыто почувствовал, что тихо косеет.
- Меня обязательно расстреляют (словесно уж точно), если следствие закончится ничем. Но вижу, вы оба справляетесь с заданием. Продолжайте.
- Герр генерал, дальше у нас никаких зацепок. Мы не сможем даже предположить, что произошло с нашими подопечными после входа в Екатеринбург белой армии. Об этом периоде у нас вообще нет информации. Конечно, они, будучи нетранспортабельны, остались в городе. Амнезию я исключаю – во всяком случае, у обоих. Это было бы чересчур по-киношному.
- Значит, будешь добывать информацию из первых рук – поедете оба в Париж и разузнаете, какие разговоры о тех событиях, не вошедшие в наши донесения, ходят в среде белой эмиграции.
Рудольф уже ничему не удивлялся, тем более что выбора всё равно не было. Леся сначала решила, что начальник СГБ шутит, но тут же поняла, что нет.
«Да куда тебе с твоим рылом в Париж!» - всплыла в её памяти фраза из очередного фильма о гражданской войне. Да уж, в Москве была, в Чечне была, потом судьба занесла в Бонн…но вот Пари-и-иж… «Эх, судьба моя, судьба, ты как кость игральная!»

Глава 7.
Утром следующего дня Лесю выписали из реабилитационного центра. Жить ей до конца следствия предстояло у Шлоссеров.
Беседа с Шито-Крыто закончилась тем, что генерал дал Лесе и Рудольфу ещё месяц – может, командировка в Париж и не понадобится, нужные данные выловятся в материалах архива СГБ. Подключили службу перлюстрации, начали переворачивать исторические архивы всех музеев Германии, словом, работа шла огромная, и сохранять секретность стоило неимоверных трудов. Не меньших, чем уходили на копание в материалах всякого рода.
Но Лесе всё же было необходимо освоиться в европейской жизни. Не только потому, что она тоже обязана будет поехать, если командировка состоится, а просто в силу того, что ей ещё неопределённое время придётся прожить на Западе. И прежде всего следовало усовершенствоваться в немецком языке.
У Ангелики давно начались летние каникулы, но с братом она виделась редко – Рудольф и Леся ломали головы над «делом Романовых» часто до глубокой ночи. Приезжая домой, немец заставал сестрёнку уже крепко спящей.
Безнравственного поведения с её стороны майор не опасался – прошлая жизнь внушила Гели… не отвращение – равнодушие к сексу. А заниматься чем-то, ей неинтересным, она бы никогда не стала. В интернате учили готовить и вообще вести хозяйство – вот от этого она не отлынивала никогда. Обожая брата, Ангелика старалась создать в доме уют. Да и вообще она была как создана именно для домашних дел.
И вот Гели фон Шлоссер изучающе глядела на бывшую партизанку. Перед ней стояла небольшого роста, средне сложенная девочка-подросток чуть младше её самой, похожая скорее на украинку, чем на русскую, в джинсах и футболке, купленных уже здесь, в Бонне, чему Леся активно сопротивлялась. И страшно стесняющаяся.
- Ну вот, Леся, это моя сестра Гельхен, Ангелика.
- При-и-вет! – пропела Гели и расцеловала в обе щеки сначала брата, потом Лесю. – У меня готов второй завтрак, прошу к столу!
Без всяких церемоний усадила гостью, начала разливать сок, хваля надолго установившуюся тёплую погоду. Говорила она по-русски, с детства неплохо владея этим языком, благо выросла в одной из стран народной демократии (иначе – Варшавского блока).
Леся постепенно начала включаться в разговор. Сначала она долго разглядывала электрочайник и кухонный комбайн (не сразу поняв, что это такое), потом стол, а потом перевела взгляд на саму Ангелику – странно было в центре бывшей Западной Германии слышать хорошую русскую речь, да ещё от ровесницы.
Отогнав совершенно некстати возникшие перед её внутренним взором кадры штурма Рейхстага, Леся подумала, что Гельхен ей нравится – добрая, гостеприимная, но не навязчивая, и, видимо, неглупая.
- Как, ты говоришь, это называется? Второй завтрак? Zweite Fruschtuck? А зачем два раза завтракать?
Ангелика, подавив смех, объяснила, что значит «второй завтрак», и начала рассказывать Лесе о западном укладе жизни вообще. Рудольф вставлял по ходу разговора и свои замечания.
- Ты не думай, я, когда сюда приехала, тоже была та ещё тундра… Я же не немка… Ну, не совсем немка. Мама у меня была из Румынии.
Мама… Когда Ангелика думала о ней, вспоминался прежде всего декабрь 1989 года. Глухая ночь, когда Гели уснула, не дождавшись папы с работы (это было впервые, обычно она упрямо дожидалась его). Отец всегда говорил ей «Спокойной ночи», и только после этого она засыпала… А проснулась от страшного грохота – это ломали дверь в их квартиру. Мама торопливо одела её – она сама, наверное, так и не заснула, чувствуя, что с мужем что-то ужасное – вывела на балкон и посадила на пожарную лестницу. «Беги, Геля! Не оглядывайся!». Повернулась и пошла обратно в квартиру.
Девятилетняя девочка не понимала, что происходит, и непонятность была страшнее всего. Удар об пол выбитой двери и крик матери, который перекрыла пьяная брань, захлестнули её ужасом, и этот ужас заставил спуститься вниз и побежать, не разбирая дороги. Только потом она узнала, что в эту ночь в Румынии произошёл переворот, и за несколько часов до её побега самого умного, доброго и весёлого папу на свете поставили к стенке рядом с супругами Чаушеску, которых генерал-майор КГБ Рудольф фон Шлоссер до последнего пытался спасти.
Она бежала, пока оставались силы. Потом упала наземь и заплакала. Рядом остановилась машина…
Что было дальше, Ангелика принципиально не хотела вспоминать. Память услужливо перенесла её на шесть лет вперёд, в горы Кавказа, куда привёз Гели очередной хозяин – араб-наёмник. Несовершеннолетняя белокурая голубоглазка должна была пользоваться спросом… Однако сорвать куш ему не удалось – сразу же начался бой, и одна из первых пуль освободила девочку от сутенёра. Но она так привыкла к положению всеобщей рабыни, что поплелась за отрядом, к которому присоединился её погибший хозяин – там хоть накормят, а расплатиться она сумеет…
Ангелику в тот день спасло то, что ни у кого не оказалось «изделия номер два», а просто так никто не рискнул – СПИД не спит! Какой-то кусок ей всё же кинули – до завтра.
Боевики расположились на отдых, и тут выяснилось, что прострелен магнитофон. «Эй, Рамзан, спой нам!». Поднялся высокий красивый блондин, до этого каким-то чудом остававшийся незаметным среди темноволосых смуглых собратьев. И раздалось:

Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной,
Напоминают мне оне
Иную жизнь и берег дальний…

Аплодировали как Мадонне! И, надо сказать, голос действительно был чудесный. Ангелика подумала, что не слышала такого ни разу в жизни…
Потом он пел что-то весёлое про верблюдов, идущих по пустыне, потом что-то ещё… Но Ангелика уже не слышала – ей вспомнились «иная жизнь и берег дальний», её раннее детство, когда были живы мама и папа, когда всё вокруг было хорошо… А как этот Рамзан похож на папу… только у папы глаза не карие, а синие…были…
Ангелика проплакала всю ночь – беззвучно, привыкнув не беспокоить клиентов. Но боевик Рамзан всё-таки услышал. Подошёл и спросил: «Что ты плачешь?». Она, сама не понимая, почему, выложила ему всё. И поразилась – как изменился в лице её собеседник. «Говоришь, Рудольф фон Шлоссер и Нелли Грозавеску – твои родители? А где вы жили в Бухаресте?». Он спросил её ещё о чем-то, она ответила… «Вы – вылитый папа…». «Ещё бы – Рудольф фон Шлоссер и мой папа тоже. Только мамы у нас разные…»
- В общем, мы обнялись и сидели до рассвета – говорили и оба плакали. Утром Рудольфу пришлось объяснять ситуацию – кому словами, а кому и по морде, - с нервным смешком продолжала Ангелика. – Он увёз меня сюда, теперь живём вдвоём… когда Руди не на задании.
А Леся считала себя невезучей! Перед страшной жизнью Ангелики мелочами, не стоящими внимания, казались и непутёвая Лесина мать, о которой уже несколько лет ничего не было известно, и смерть в начале девяностых бабушки и дедушки, любивших единственную внучку и отказывавших себе во всём ради неё, и постоянные издевательства в школе надо всем, что Леся говорила и делала… А в октябре 1994 года она увидела по телевизору Султана Рамазанова…
В конце ноября 1994 года произошло одновременно несколько событий – окончательно решился вопрос о переезде Леси в детский дом, в школе её в очередной раз довели, а в Кремле было принято решение о начале кампании в Чечне.
Леся не была слабой – была неловкой. Однако в этот раз, сама не понимая как, умудрилась ухватить за шею главную свою обидчицу и при всех начать душить… В кино видела, как это делается… До сих пор Лесе иногда снились её глаза – выпученные, как у мороженой рыбы. Партизанка не жалела об этом – семь лет издеваться над ней просто ради своей забавы, ни разу не быть за это наказанной, умея вовремя изобразить раскаяние и пустить слезу… Нет уж, терплю я долго, но не вечно.
Окружающие при виде сцены из американского триллера впали в ступор, и только это помогло Лесе выбежать из школы, добраться до Москвы и зайцем доехать в поезде до Кизляра. Четыре дня она шла по лесу, а потом по каким-то просёлочным дорогам, пока практически случайно не наткнулась на бесшумно двигавшуюся по ночной дороге из Урус-Аула в Грозный колонну БТРов. Чудом ей удалось вскарабкаться на один из них.
Так и получилось, что 26 ноября 1994 года двенадцатилетняя Леся Тимофеева участвовала в штурме Грозного в составе партизанского отряда Султана Рамазанова.
- Сначала он дал мне по загривку за то, что сунулась куда не надо, а потом я ему всё про себя рассказала, и он оставил меня в отряде. Только отправил к другим партизанкам – там ведь и женщины были – воду кипятить, бинты резать, еду готовить, полы мыть, - в общем, я там была вроде санитарки.
- А…
- Да ты что! Он сразу сказал, что если на меня кто нехорошо посмотрит, не говоря уже о большем, тому он лично открутит… ну, ты, поняла. А потом он вообще меня удочерил, я стала Рамазановой Лолитой Султановной. Родного папашу я знать не знаю и никогда в жизни не видела, так что у меня один отец – лидер оппозиции, чеченский Робин Гуд – Султан Рамазанов.
Когда война перешла в вялотекущую фазу, Рамазанов оставил Лесю в Урус-Ауле, а сам с несколькими бойцами перебазировался в селение Лермонтовское.
- Чем он там занимался, понятия не имею. Не уголовщиной точно, хотя раньше у него была судимость за разбой. Он свою политическую карьеру начал с тюремного бунта… но это уже надо отдельно рассказывать. А как начались летние каникулы – я приехала к нему в Лермонтовское. Всё было отлично. А ночью… Я проснулась за секунду до первого выстрела – сама… а потом стреляли, стреляли… Я на выстрелы (не одна, нас человек пять было, потом остальные подбежали), выбежала… на задний двор… а там…
Леся уткнулась в плечо Ангелике и зарыдала в голос. Та, обняв новую подругу, тоже плакала.
Рудольф не вмешивался в их диалог, но следил за ним внимательно – не как бесстрастный автомат, а как человек, которому обе девушки небезразличны.
«Лесе нужно было выговориться и получить сочувствие – именно от Гели, своей ровесницы, жизненный путь которой тоже не усыпан розами. А Гели, кажется, готова с ней подружиться, и это хорошо – возьмёт от Леси её дисциплинированность. В общем, есть контакт. И слава Богу».

Глава 8.
Леся и Ангелика вместе ходили гулять, по магазинам, в кино. Постепенно бывшая партизанка привыкала к Европе, но ей не хотелось оставаться здесь очень надолго. Как-то неуютно было среди домов, чистеньких и аккуратненьких, как новые игрушки, улиц, похожих на мультяшные картинки… деревья казались ей искусственными, а люди напоминали кукол.
Однако, если хочешь выучить язык, лучше всего поселиться в стране, где говорят на этом языке, и Леся понимала по-немецки всё лучше и лучше. Рудольф стал возить девушек по историческим местам, и обе во все глаза любовались красотами Дрезденской галереи, Потсдама, Сан-Суси… Денег Леся попросила только один раз – на букет цветов, который положила к монументу в Трептов-парке, знаменитому «Солдату с девочкой».
В расследовании они продвинулись немного, но существенно – Леся вспомнила стихи царевны Ольги, в которых она просила Бога:

Пошли нам, Господи, терпенья
В годину бурных, мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей…
…В преддверии могилы
Вдохни в уста своих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.

- Насчёт пыток она, конечно, загнула – ну, если только моральные, - говорила Леся, стоя посреди служебного кабинета Рудольфа. – А Ольга из царских детей была самая умная, хотя характерец у неё был ещё тот. И что она этими стихами хочет сказать? Во-первых, у неё нет враждебности к «палачам», потому что она верующая. Во-вторых, она, в отличие от папы с мамой, не считает, что революцию совершила кучка отморозков – пишет «народное гоненье». Руди, ведь они были уже не дошкольники. Не может быть, что не думали, что с ними случилось и почему случилось. И какой был вывод?
- Ты хочешь сказать, что они были морально готовы принять революцию? Не знаю. Конечно, люди, всю жизнь прожившие в царских дворцах, знакомые с народом и страной только теоретически, видевшие народ из окон кареты, за кольцом охраны, должны были, мягко говоря, начать пересматривать взгляды на жизнь, когда оказались в положении заключённых и увидели, что всё совсем не так, как им казалось раньше. И им явно не хотелось возвращаться к своей прежней жизни, иначе они не стали бы таиться от захватившей Екатеринбург армии Колчака. Но все дети царя воспитывались глубоко верующими, а большевики объявили: «Религия есть опиум для народа!» и начали активную борьбу с «наркомафией».
- А ты знаешь, сколько людей тогда переставало верить? Я читала когда-то книжку, называется «Настя из Рузани». Так у этой Насти есть нянька – простая такая деревенская девка, неграмотная, во всех случаях жизни ссылается на божью волю. Настя спрашивает: «Твоего брата убили на войне. Бог, что ли, так захотел? Плохой и злой твой бог!». А нянька: «Прости, господи, дитё неразумное, не ведает она, что говорит». И вот начинается гражданская война, с этой семьёй случается много всяких несчастий, заболевает тифом мать Насти, и нянька говорит: «Коли умрёт твоя маманька, я поверю, что бога нет». Мать выздоравливает, но умирает младшая сестрёнка Милочка. И эта их нянька перестает верить. По-твоему, так только в книжках бывает?
- Нет, конечно. Уверенности в твоей правоте у меня нет, но не могу сказать, что совсем эту версию отвергаю. Примем как рабочую.
Начался июль. В день, когда Ельцин во второй раз стал президентом России, истёк срок, данный Шито-Крыто Шлоссеру и Лесе.

Глава 9.
Майор и его подопечная шли по коридору к кабинету начальника СГБ. Навстречу им из приёмной генерала выпорхнула… Клаудия Шиффер! Или её точная копия, но какая-то более земная.
- Привет, Кристина, - Шлоссер, улыбаясь, шагнул в её сторону.
- Привет, - красавица подошла к ним.
- Познакомьтесь. Кристина фон Зальц – Александра Тимофеева.
- Очень приятно, - взгляд новой знакомой был специфически шпионским: вроде бы легко скользнула по тебе глазами, но чувствуешь, что майор фон Зальц уже знает о тебе всё. Леся не стыдилась своего прошлого и не отвела глаза. Во взгляде Кристины мелькнуло уважение, но через долю секунды она вновь превратилась в картинку из «Плейбоя».
- Хорошо выглядишь, Дольф. Не выпускаешь себя из ежовых рукавиц?
- Конечно, и ты прекрасно это знаешь, - немец обнял «старую» знакомую за талию. – Надолго?
- Пока мне не дали нового задания. Если ты не против, вечер твой.
- О’кей. Если не получится, я тебе сообщу. Грешно портить вечер подруге детства.
Подруга детства серебристо рассмеялась и летящей походкой от бедра пошла по коридору. А Шлоссер и Леся – в кабинет Шито-Крыто.
Начали, как обычно, с доклада о последних достижениях. Генерал одобрил всё сказанное и вернулся к предыдущему разговору.
- Завтра днём вы оба поедете в Париж. С вами едет Кристина Зальц – вы, фрейлейн, с ней только что познакомились, а майор знаком большую часть жизни. Перед командировкой вы с Кристиной вступите в законный брак, а фрейлейн Александра поедет в качестве вашей, майор, младшей сестры. Вопросы?
- Если мы не управимся до сентября, - спросила Леся, - как я пойду в школу? Или школа отменяется?
- Будете ходить в школу при русском посольстве – договорённость уже есть. Разумеется, не под настоящим вашим именем. Учебниками и прочим мы вас обеспечим.
- Герр генерал, под каким именем и с какой легендой мы едем в Париж?
- Под вашим собственным – Рудольф-Фридрих-Вильгельм-Август, барон фон Шлоссер, с супругой Кристиной и сестрой Ангеликой. Настоящая Ангелика поедет со своим классом на Балтику. Ты уволился из СГБ по состоянию здоровья, и вы всей семьёй приехали в Париж, потому что ты – убеждённый монархист и жаждешь служить будущему императору всероссийскому из дома князей Цоллернов.
- Роману фон Цоллерну?
- И княгине Марине Вадимовне. Изобрази там твердокаменного их приверженца, но не полного идиота. Задачу свою знаете и так, операция по вашему внедрению подготовлена. У Кристины своя задача в тех же кругах. Очень удачно, что все вы голубых кровей.
- Только не я, - заявила Леся. – Разве что мою прапрабабку отымел пьяный барин!
- Вы, по легенде, дочь Нелли Грозавеску, то есть потомок знаменитой певицы Сильвы, в замужестве княгини Волапюк. Ещё вопросы? Нет? Свободны.
«Едет крыша не спеша, тихо шифером шурша… Париж, белоэмиграция, современная Мата Хари, теперь ещё и Сильва… Мама, куда я попала?»
«Сдают. Иначе не послали бы под настоящим именем. После «дела Романовых» я СГБ буду не нужен. В отставку засвеченного агента не отпустят. Значит… Ангелике только шестнадцать… Попрошу Зидлицев, чтобы не оставили её. Леся… Ей готовят то же, что и мне. Нужно разбиться в лепёшку, но её выручить».
Но прочитать мысли майора мешала его обычная непроницаемость. Мешала даже матёрому Шито-Крыто.
…Кристина фон Зальц сидела перед зеркалом. Наносить макияж она умела виртуозно, и всего после пары штрихов её внешность могла измениться до неузнаваемости.
Сегодня она ещё раз побывала у Шито-Крыто. Генерал описал её парижское задание.
- Нынешний министр обороны – большой бабник, а ты у меня лучший специалист по «медовым ловушкам». И ещё я тебя попрошу прозондировать настроение Шлоссера. По его физиономии никогда не поймёшь, о чём он думает. Боюсь я отпускать его в Париж. И дед его, и отец откалывали номера, когда никто от них этого не ожидал.
- Зачем тогда отправляете? Да ещё под подлинным именем?
- У меня нет выбора. И времени на подготовку нормальной легенды нет. – Генерал нервно прошёлся по кабинету. – Как я надеялся, что эта командировка не понадобится!!
Накануне его снова вызывал глава государства. Разговор получился тяжёлый, Шито-Крыто впервые почувствовал над головой дамоклов меч отставки. А в отставку ему очень не хотелось.
- В общем, Крисхен, встретишься с ним сегодня.
И вот сейчас она готовилась к встрече. Лёгкий макияж, подчёркивающий её природную красоту, белая карменка и чёрная кожаная мини-юбка, высокие сапоги на шпильке… всё. И ещё кое-что.
Кристина достала из сумки противозачаточную таблетку и изящнейшим движением проглотила её.
- Теперь пусть приходит. Есть надёжная защита от любых инфекций, и острота ощущений никуда не денется. Что он особенно любит, я знаю.
В это же время произошёл ещё один важный разговор.
Ангелика уже уехала на ночном автобусе в Киль, а Леся и Рудольф ещё укладывались.
- В жизни бы не подумала, что придётся ехать в Париж. Да ещё к белоэмигрантам. Руди, я, боюсь, не выдержу – поубиваю их там всех во главе с великим князем!..
- Мы туда едем за информацией, Леся. Я полагаюсь на твою ответственность и дисциплинированность. – Немец помогал бывшей партизанке укладывать вещи, которых у неё стараниями Ангелики было уже немало. – Фильм «Операция «Трест» смотрела?
- Ну, сравнил. Кто я такая есть, чтобы…
- А что? Ты думаешь, героические поступки совершают только сверходарённые природой люди? Это потом, в кино и книгах, их делают полубогами. И ещё. В мирной жизни полубогом быть легко. А в ответственный момент поступок, который спасает жизни, которым восхищаются в веках, совершает человек ничем не примечательный. Может, даже всеми презираемый. А полубог или полубогиня забивается в норку поглубже, боясь за свою драгоценную жизнь. Никогда не надо комплексовать, что ты на что-то неспособен. Человек никогда не знает, на что он способен… - Рудольф захлопнул крышку чемодана. – Леся, я вообще-то хочу поговорить с тобой о другом.
- О чём?
- Ты мне очень нравишься. Ты очень мне близка. Для меня никто никогда не значил столько, сколько ты. Может быть, я даже люблю тебя.
Леся ошалело посмотрела на собеседника, моргнула пару раз… и РАСХОХОТАЛАСЬ! Так, что ей пришлось облокотиться на стену. Минуты две бывшая партизанка искренне, от души смеялась – впервые после гибели приёмного отца. Наконец подняла глаза на Шлоссера.
- Слышь, фон-барон, ты чего, с дуба рухнул? Любит он меня… Во-первых, ты немец. Во-вторых, барон. В-третьих, шпион. И вообще… ни один мужик на свете с моим отцом рядом не валялся! И никто мне не нужен.
«Барон» она произнесла как матерную брань. Рудольф фон Шлоссер был раздавлен, и сохранить свою обычную непроницаемость ему удалось с трудом.
- Извини. Давай забудем то, что я сейчас сказал. Но хотя бы друзьями мы можем быть?
- Ты меня попросил помочь. Я помогу, чем сумею. И всё. Когда мы найдём Романовых, я вернусь в Россию. Тебе всё понятно?
- Всё.
… Несколько часов спустя Рудольф вошёл в квартиру Кристины. Хозяйка встретила его ещё в прихожей.
Для Кристины фон Зальц любой мужчина был просто объектом, которого следовало заманить в «медовую ловушку». Никогда и ни к кому она не испытывала не то что любви – страсти, желания, даже просто симпатии. Объекты были в экстазе от неё, не понимая, что она искусно играет роль самой желанной для очередного задания женщины – не упуская никаких мелочей. И каким бы он ни был, она не испытает ни удовольствия, ни отвращения – для неё это просто служебная обязанность. Но удовлетворённую и всем довольную любовницу сыграет на «десять с плюсом».
- Какая ты сегодня красивая…
- Дольфи… - Кристина, постепенно учащая дыхание, всем телом выражала нарастающую страсть. – Давай никуда не пойдём…
Рудольф сорвал с себя рубашку. Кроме шрамов на груди, ничего не говорило, что четыре месяца назад его привезли в Германию почти в агонии. Болезненная худоба сменилась классической мужской красотой, напоминал он сейчас главного героя любовного романа, и любая нормальная женщина по крайней мере задержала бы на нём взгляд. Кристине было до лампочки.
А майор очень хотел забыть разговор с Лесей. Но просто так не получалось. Надо было вышибать клин клином. Пусть даже клин – робот.

Глава 10.
… Кристина проснулась первой – она всегда старалась проснуться раньше своих объектов, чтобы оценить их настроение (во сне человек не притворяется) и соответственно выбрать дальнейшую линию поведения. То, что она увидела, подтвердило её вчерашние догадки – рядом лежал человек, уставший служить моделью для «Камасутры», но не видящий другого выхода. В секс с ней он бросился так же, как люди бросаются в работу – чтобы отвлечься от невесёлых мыслей о самом себе. Хоть чем-то.
Рудольф открыл глаза. Ему – шпиону-профессионалу! – совершенно точно было стыдно, и он хотел сказать ей об этом.
- Ты хочешь попросить прощения за то, что меня использовал, - перехватила инициативу Кристина. – Можно подумать, мне это неприятно. Тебе надо было разрядиться, я ничего против не имела. В чём проблема?
- Ты же не резиновая кукла.
Она села на кровати и спустила ноги вниз.
- Перестань. – Встала, накинула яркий шёлковый халатик. – Во-первых, мы сегодня всё-таки женимся, хоть и фиктивно. Во-вторых, с тем настроением, которое было у тебя вчера, ты мог такого наворотить в Париже, что нашу Службу разогнали бы к нехорошей матери – за то, что готовит склонных к хулиганству террористов. А теперь ты пришёл в норму.
- Да. Но не совсем.
- Дольфи, дело ведь в том, что тебя послала эта русская, Леся? Слушай сюда. Ты красивый мужик в хорошей форме, любовник из тебя дай бог каждому. Такие, как она, за тобой стадами будут бегать. И не надо ездить мне по ушам, что никто другой тебе не нужен. Мы не в кино. Твоя уязвлённая мужская гордость скоро заткнётся, а работа никуда не денется. Вот я тебе и помогаю прийти в себя… Долго ты собираешься валяться в постели?! Я могу, конечно, принести кофе с круассанами, но не привыкай к такому режиму – тебя быстро разнесёт…
- Не надо, - майор встал и начал собирать с пола одежду, раскиданную по всей Кристининой квартире.
- Одевайся. А я пока всё-таки сделаю кофе. Не волнуйся, сахар тебе не положу. – От кухонных дверей она ещё раз обернулась. – И не забудь, что она малолетка.
Дверь за ней закрылась. А немец подумал, что ничего ему от Леси не надо. Просто хочется, чтобы она всегда была рядом. Для него счастье уже держать её за руку. Леся – его женщина. Он не представляет рядом кого-то другого. И он будет ждать, когда она станет взрослой, потому что не сможет завалить её в койку, как Кристину или резиновую Зину. Она же не подстилка… для него или её приёмного отца… Шито-Крыто говорил, что Рамазанов относился к ней как к дочери… А она к нему…
Рудольфа сжигала ревность. К покойнику. Бред, абсурд, но сделать с этим ничего было нельзя. Впервые его шпионское хладнокровие начало шататься…
Майор сжал зубы, натягивая на лицо и душу обычную маску непроницаемости и бесстрастия. Наконец подошёл к телефону.
- Алло!
- Леся, это я. Мы с Кристиной сейчас приедем. У тебя нашлось, из чего приготовить завтрак?
- Да нашлось, не волнуйся. Глупый немец! То несёт всякую хрень, то исчезает шиш знает куда… Чёрт меня дёрнул с тобой связаться!
- Тебя никто не принуждал, - ледяным голосом ответил Шлоссер и повесил трубку.

В здании Службы Рудольфу и Кристине выдали новенькое свидетельство о браке и билеты для них и Леси на экспресс Бонн-Париж. Осталось только выслушать последнее напутствие Шито-Крыто.
- Вас двоих учить не надо – слава Богу, не первая командировка. А вы, фрейлейн, ведите себя максимально естественно – большего от вас не требуется. И постарайтесь обуздать вашу генетическую память. Свободны… Кристина! А вас я попрошу остаться.
Леся хихикнула, вспомнив похожую сцену из знаменитого фильма. Они с Рудольфом вышли в коридор.
- Мы так и не поговорили по существу. Ангелика успела тебе объяснить, что такое клубные карты, фейс-контроль и высокая мода? И кто такие папарацци?
- Угу. А нам что, на балах отплясывать предстоит?
- Забудь свои пролетарские замашки! Разумеется, предстоит, как иначе ты себе представляешь налаживание связей в высшем свете? Княгине Марине Вадимовне фон Цоллерн сорок три года, она типичная восточная женщина – во всех отношениях. Сейчас вокруг неё, как будущей российской императрицы, вьются десятки потенциальных фаворитов, но нужны ей не столько мужчины, сколько рабы…
- А замужем она?
- Развелась, когда её сыну от Фердинанда фон Цоллерна был всего год. Точнее, он сбежал из этой откровенно ненормальной семейки. Одна их многолетняя, ещё дореволюционных времён, сдвинутость на правах наследования русского престола – заметь, когда прямой линии ещё ничто не угрожало! – способна кого угодно оттолкнуть. Надо отдать должное герцогу – он не стал подлизываться к бывшей жене, когда запахло реставрацией монархии… После развода Марина Вадимовна взяла двойную фамилию – Цоллерн-Романова. Поскольку она – единственная дочь своих родителей, эту ветвь дома Романовых продолжает она и её сын. Кстати, великого князя официально зовут Арман. Роман – подлаживание под «русскость», хотя злые языки произносят «Армен» - его бабка, мать Марины, из рода князей Нахичеванских.
- Да уж. Я как увидела их по телевизору, сразу подумала – с такими физиономиями только на рынке торговать.
- Ты смотри, нигде там этого не ляпни! Если мы ничего не добьёмся в Париже, дело так и останется нераскрытым. Тебе объяснить, что тогда будет с нами?
- Не надо. Я понимаю.
- Сам великий князь и, прости Господи, наследник престола, - избалованный мальчишка в бурно протекающем периоде полового созревания. Тебя он старше на несколько недель. Он отнюдь не дурак, чего трудно было ожидать с его происхождением и воспитанием, но пускать мозги в ход очень не любит. Если только для придумывания новых развлечений. Вообще у него на уме до старости будут одни развлекаловки. Если станет когда-нибудь царём – от страны через полгода ничего не останется. И ещё кое-что: европейская аристократия за последние десятилетия научилась сидеть на чужой шее, прочно уцепившись за неё. Можно называть это умением жить за чужой счёт и считать достоинством, можно – паразитизмом и считать недостатком. Но имей это в виду.
Пока Шлоссер знакомил Лесю с нравами высшего общества, между Кристиной и Шито-Крыто вели свой диалог.
- В общем, герр генерал, Шлоссер влюбился в эту русскую и не знает, что с этим делать.
- Вот только этого мне и не хватало! Не кончится добром эта командировка, нутром чую!.. А приходится разрешить… Крисхен, я понимаю, что у тебя своё задание, но всё-таки… проконтролируй там ситуацию, а?
- Сделаю, что смогу. Если ситуация выйдет из-под контроля, мало никому не покажется.

Глава 11.
Поезд шёл из Бонна в Париж всего полтора часа. Леся была ошарашена – сев на электричку в Москве, за это время не доедешь до границ Московской области, а тут всё-таки ехали в другую страну. В очередной раз Европа показалась бывшей партизанке какой-то игрушечной.
Жильё было снято заранее. Увидев квартиру, Леся уже не смогла сдержаться:
- Да как тут вообще можно жить! Не квартира, а операционная какая-то! Всё белое, стены голые… А комнат столько зачем? Да таких огромных!
- Мы не должны выделяться из той среды, в которой нам предстоит вращаться, - объяснил майор, разнося по комнатам чемоданы и коробки. – Хорошо ещё, что Шлоссеры – бароны, а не графы или герцоги: пришлось бы жить в старом замке. Благоустроенном, конечно, но неудоб-ном… А минимализм сейчас в моде.
Кристина тем временем проверила плиту, краны, включила и выключила свет, телевизор.
- Всё работает, - заявила она. – «Жучков» в ванной и кухне нет.
- В комнатах тоже. Дамы, прежде чем мы сядем за стол, предлагаю обсудить наши дальнейшие действия. Операция по внедрению запланирована на восемнадцать ноль-ноль по парижскому времени у входа в варьете «Весёлая компания». Это любимое местечко Романа фон Цоллерна и его великосветских приятелей.
- Это вообще очень популярное место, - вставила Кристина. – Я тоже смогу завести там полезные знакомства. Дольфи, я думаю, мы с тобой за вечер сделаем не больше двух танцев.
- В этой сфере у тебя опыта больше, Крисхен, тебе и флаг в руки. Леся, ты тоже не жмись всё время ко мне или к Кристине. Во-первых, извини, будешь мешать, во-вторых, привыкай работать самостоятельно. Пригодится в дальнейшем.
- Не хочу я туда ехать. Может, вы вдвоём?
- Леся, нас с тобой объединили, чтобы мы дополняли друг друга. Вот и дополняй – это обязанность.
Леся не в первый и не в последний раз пожалела, что согласилась помочь Шлоссеру и СГБ. Но отступать было уже некуда.

- Едут! – истошно заорал сын хозяина «Весёлой компании» Базиль Фрош (в миру – Вася Лягушкин, эмигрант в шестом поколении). – Императрица Марина и цесаревич Роман!
Перед сверкающим неоновыми огнями входом в варьете затормозил огромный лимузин. Вышколенный шофёр открыл дверь, из которой выплыла великая княгиня, затем Роман.
И тут ликующие приветственные вопли вывалившей из варьете толпы оборвали залпы автоматных очередей. Раздался дикий поросячий визг, представители парижского бомонда отшатнулись в разные стороны, кто-то даже рискнул упасть в обморок, не испугавшись, что затопчут…
Рядом с императорским лимузином возник высокий стройный блондин, втолкнул Марину Вадимовну и Романа обратно в салон, захлопнул дверь и крикнул:
- По ближайшим крышам – огонь! За государыню и наследника!
Телохранители августейшей семьи не были трусами – просто не знали, что нужно делать при покушении. Ну, хоть кто-то знает… Подчинились тут же.
- Прекратить огонь! Звони в полицию, - сказал Рудольф ближайшему к себе телохранителю. Распахнул двери. – Выходите, ваше величество, и вы, ваше высочество!
Набежавшие невесть откуда журналисты забросали великую княгиню вопросами.
- Это покушение, - дрожащим голосом произнесла Марина Цоллерн, категорически отказываясь вылезать из машины. – Это провокация остатков КГБ, лелеющих мечты о реванше… Простите, господа, я не могу говорить… Паскаль! Домой!
- А я не поеду, - капризно выпятил губы великий князь. – Хочу в варьете! Ой, мама…
Он остолбенел, глядя на следы от пуль на асфальте. Выйди он на секунду быстрее… Не вмешайся этот… Роман вдруг осознал, что стоит, вцепившись мертвой хваткой в руку своего спасителя.
- Ты…вы…кто? – выдавил он.
- Рудольф-Фридрих-Вильгельм-Август, барон фон Шлоссер! – отрапортовал немец, вытягиваясь по стойке «смирно» (по мере возможности). – Рад служить императору всероссийскому в изгнании… ПОКА в изгнании.
- П-п-поехали отсюда, - великий князь влез в машину, таща майора за собой. – И ты с нами, а то я боюсь.
Сам (!) закрыл за собой дверь, и машина тронулась, резко взяв старт и мчась на предельной скорости.
Кристина и Леся, наблюдавшие всю сцену с безопасного места, облегчённо вздохнули.
- Ну, слава богу. Операция по внедрению прошла успешно, - объявила Кристина, заводя мотор прокатной машины, на которой агенты СГБ приехали к варьете. – Рудольф сегодня ночевать не придёт, так что я предлагаю поужинать и лечь спать.
- Как в кино, - сказала Леся.
- В жизни много такого, что ни в одном кино не покажут. Марина сейчас начнёт бухтеть о крушении своих надежд после избрания Ельцина, о неминуемом воцарении в двухтысячном году и т. д., и т. п., и др., и пр. А её сынок всю ночь продрожит от ужаса. Ничего, Дольф профессионал. Так их уболтает, никакому политтехнологу не суметь. А наш дебют в свете – завтра. Готовься.

Глава 12.
Марина фон Цоллерн выпила флакон валерьянки, но всё равно её трясло. Роман, пользуясь тем, что матери явно не до него, вылакал бутылку коньяка трёхсотлетней выдержки, и его развезло. Рудольф и один из телохранителей отволокли его наверх и заперли – во избежание.
Как и предвидела Кристина, к полуночи в дом Цоллернов начали подъезжать любопытные – кого не было на месте происшествия и кто не пострадал в образовавшейся давке. Пока прислуга занималась своей хозяйкой, вызывала ей «скорую», немец отвечал на телефонные звонки и выпроваживал гостей. То и другое он делал настолько по-шпионски виртуозно, что никто не остался на него в обиде, все получили нужную (вернее, желательную для них) информацию, никак не компрометировавшую Цоллернов, а прислуга вообще была восхищена.
Поскольку немец держал себя так, что за слугу его принять было невозможно, никто из слуг не почувствовал в нём конкурента. Получалось, что внедрение действительно прошло на высоте – среди низшего класса врагов не нажил, а в высшем привлёк к себе внимание.
Великая княгиня после укола заснула, и Рудольф засобирался было к себе, но слуги упросили его провести ночь в доме Цоллернов – были перепуганы не меньше хозяев. Вдруг страшные террористы из КГБ нагрянут в дом ночью?!
Итак, первую ночь командировки Рудольф провёл на боевом посту, а Леся и Кристина – в кроватях.

- Разгоню всю службу безопасности! – заявила за утренним кофе великая княгиня.
- Я их запорю! – добавил Роман. – В Сибирь сошлю!
«На лимонад выдавлю, в цукаты закатаю!» - мысленно добавил Шлоссер, вспомнив Владимира Басова в роли принца Лимона. – «Тяжёлый случай…»
- Из вас, барон, получится прекрасный начальник службы безопасности, - продолжала Марина Вадимовна.
- Благодарю вас за столь высокое доверие, ваше величество, - Шлоссер встал и поклонился.
Роман тоже ничего не имел против – сегодня рано утром, пока великая княгиня ещё спала, новый знакомый принёс ему пиво и «Антиполицай». Сейчас, белым днём, он уже не боялся ничего и с удовольствием представлял себе, как будет хвастаться перед приятелями неудачным покушением на себя. А то его закадычный дружок, внук английской королевы, всегда в центре внимания, когда рассказывает об очередной драке между его родителями. А он чем хуже? Покушение – это круче!
- Мы сегодня же уезжаем из Парижа на Ибицу.
Остров Ибица только начинал завоёвывать популярность у «золотой молодёжи», но определённую репутацию уже приобрёл, и Рудольфу не хотелось везти туда Лесю. Кристина – та ко всему привыкла, пусть сама решает, где ей выгоднее – в Париже или на Ибице. А с другой стороны, оставлять Лесю одну…
- У меня в Париже жена и младшая сестра, ваше величество... Не смею просить столь высокой чести, как разрешение представить их вам…
- Отчего же, барон? – великая княгиня была в хорошем настроении. – Мы будем очень рады.
- А красивые они? – у великого князя нехорошо загорелись глаза.
- Не столь красивы, как ваше величество, - Рудольф отвесил очередной поклон, - но весьма недурны.
- Так чего ты раньше молчал? – не обращая внимания на укоризненный взгляд матери, завопил Роман. – Тащи их сюда! Обеих!

Кристина и Леся проснулись в шестом часу утра – от телефонного звонка. Парижские папарацци за ночь разузнали, кто был таинственным спасителем Цоллернов, и с утра пораньше насели с вопросами и просьбами на Лесю и Кристину – сестру и жену.
Кристина, тут же сориентировавшись в ситуации, позвала всех на пресс-конференцию. В качестве конференц-зала выбрали самую большую комнату, все имеющиеся столы выстроили русской буквой «П», поставили на них чай и выпечку…
Потянув немного время, Кристина вышла к журналистам. Выглядела она, само собой, сногсшибательно, тем более преподнести себя с лучшей стороны умела как никто.
На вопросы она отвечала по-французски, с безупречным парижским произношением. В общем, довольны остались все: журналисты, которых ещё и накормили, Кристина, уверенная, что её фотография с обворожительной улыбкой будет во всех газетах, да и по телевидению её покажут, и Леся, которой удалось легко отмазаться от участия в шумихе вокруг «глупого немца».

Рудольф позвонил сразу по окончании пресс-конференции.
- Нет, я остаюсь в Париже, - сразу заявила Кристина. – Моё задание уже на четверть выполнено. Ого, к нам приехал префект парижской полиции. Хочет побеседовать о вчерашнем, больше ему здесь делать нечего… в общем, мне Ибица точно не к чему. А Александру забери. Она будет мне мешать. Может помешать, во всяком случае.
- Мне везти её в этот вертеп?!
- А куда? Возвращать в Бонн? И вообще, у нас разные задания. Куда ты её денешь – твои проблемы. В дверь уже звонят.
И повесила трубку.
Так и получилось, что Леся вместе с Рудольфом и Цоллернами отправилась на остров Ибица.

Глава 13.
На Ибицу Леся летела с самыми нехорошими предчувствиями. Само собой, о светском обществе она судила по кино и книгам и не горела желанием увидеть его воочию. Ей было непонятно, зачем Цоллернам трёхэтажный особняк, личный самолёт, куча прислуги…
- Руди, а откуда такие деньги, чтобы всё это иметь? – улучив момент, спросила она.
- Проценты с банковского счёта. Уезжали-то они за границу не с пустыми руками. А закладывать в банк можно не только деньги – драгоценности, золото… много чего ещё. К тому же на Цоллернов тоже делали определенную ставку, хоть и невысокую, в борьбе между СССР и США за мировое лидерство. Ну, и подкидывали по этому случаю кое-что. Их до сих пор на всякий случай держат в резерве – как правителей России.
Ощущение полной бредовости происходящего давило на Лесю. Она следила, конечно, за предвыборной кампанией в России, и сейчас ей чётко представился пляшущий на трибуне Ельцин, огромные афиши с надписью «Голосуй или проиграешь!», призыв генерала Лебедя к своим сторонникам голосовать за Ельцина, слухи, что лидер коммунистов продал свою победу – и это на фоне бесконечных разговоров о беспробудном пьянстве и плохом здоровье главы государства. Ельцин всё-таки переизбран, следующие выборы – через четыре года. Если нынешний президент помрёт, на его месте окажется Марина Цоллерн? И не как президент, а как самодержавная царица? Господи, ну как это всё вообще возможно?! Хотя Леся уже знала, что в России возможно всё.
Самолёт пошёл на снижение.

Великому князю не терпелось похвастаться перед друзьями подробностями нашумевшего покушения. В тот же вечер он собрал всех у себя и врал так, что морщилась даже прислуга. Роман дошёл до того, что показал дырку на правом рукаве смокинга (взятого напрокат у Сен-Лорана) – «след от пули».
- Вау! – выдал совершенно сражённый внук английской королевы. – Ты ещё хочешь в цари?
Роман сидел по уши довольный: приятели завидуют, девчонки обсели со всех сторон (герой дня!), мать не мешает, потому что наверху изливается на ту же тему подругам. Кайф!
- Хочу. И буду. Только чтобы я царствовал, а не мать, надо подождать, пока мне будет восемнадцать. А там… короче, тёлки, готовьтесь ехать в Москву!
- Фу… - протянула какая-то итальянская княжна. – Там так холодно…
- Я сделаю так, что будет жарко! Предлагаю начать прямо сейчас!... Эй, а где магнитофон?
И тут с улицы (вернее, со стороны моря, от которого было чуть-чуть до виллы Цоллернов) донеслись ритмы новомодной «Макарены», которые на мгновение перекрыл голос Шлоссера:
- Ваше высочество, сюда!
- Золотой мужик… мой… начальник службы… безопасности! – на бегу делился с однокашниками Роман. – Сейчас бы… мать… начала…орать… чего… шум… в доме… а он… унёс… маг… на… улицу… Кстати… это… он… нас… спас…
Зажигательная вечеринка затянулась до утра…

Леся видела всю вышеописанную сцену из угла, куда забилась в самом начале Романовых разглагольствований. Её удивило, что светские приятели великого князя ничем не отличались от её бывших одноклассников. Того, что обычно называют «породой», в них не было. Они так же выглядели, так же разговаривали, слушали такую же музыку, как обычные подростки. Но, хотя одеты они были на первый взгляд просто, видно было, что вещи на них дорогие, серёжки, бусы и кольца на девушках с настоящими драгоценными камнями.
«Ну, что за бред – кроссовки от Гуччи, футболки от Армани… джинсы, я так понимаю, от Труссарди! А этот… как его… пирсинг?! Придумали тоже – языки и пупки протыкать! Так дикари раньше делали, и то не все! А кое-кто в татуировках хуже уголовника!»
Но самое сильное впечатление – они и ведут себя как Лесины одноклассники! Танцы-шманцы-обжиманцы, бухалово, драки – это школьная дискотека в Лесином родном городе! Только вместо клея «Момент» - таблетки и шприцы с наркотиками. В Урус-Ауле всё-таки было не так. Да и покойный отец Леси не был сторонником аморального поведения…
А приезжают они все на машинах с личными шоферами! И у каждого есть охрана, хотя она и не бросается в глаза. А если они живут на проценты по вкладам, они, выходит, никакие не эксплуататоры?
Лесе по-прежнему не нравился Запад, но кое-что не соответствовало её прежнему мнению о нём…

… Роман фон Цоллерн выхлебал бутылку пива, закусил «Антиполицаем» и посмотрел на Шлоссера более-менее осмысленно:
- Слышь, немец… чего такое вчера было-то?
- Ничего особенного, ваше высочество, - Рудольф был аккуратен, подтянут, свеж и абсолютно непроницаем. – Внучка князя Монако и одна скандинавская принцесса хотели танцевать с вами. Однако вы выбрали мадемуазель Бонапарт, в результате сцепились все трое. Внук английской королевы обиделся за вторую из девушек и попытался ударить вас, но немного промахнулся и задел герцога Орлеанского… Образовалась куча мала, потому что остальные попытались разнять тех и других. Я поспешил увести вас оттуда.
- Так. Зеркало дай.
- Вы, вероятно, единственный, у кого нет ни единой царапины, ваше высочество. У княжны «фонарь» под левым глазом, у принцессы разбит нос, а родственница Наполеона получила огромную царапину на левой щеке. Внук английской королевы разбил скулу герцогу Орлеанскому, а сам получил весьма чувствительный удар под дых.
- Хорошо, что не ниже, – великому князю стало не о себе при мысли о том, как мог пострадать он сам.
В общем, в первый же день выяснилось – скучно на Ибице не будет. По крайней мере, Рудольфу, который зарекомендовал себя как человек, прекрасно обеспечивающий безопасность своих подопечных – причём в любом отношении. У такого-то принца зуб на Романа, такая-то принцесса недавно была у венеролога, горничную великой княгини видели входящей в ворота «жёлтого» издания, а одного из фаворитов императрицы в изгнании безумно ревнует его постоянная подруга – начальник службы безопасности должен знать всё! И принимать меры.
Лесе, наоборот, было скучно. Вечеринки с неизменными пьянками, мордобоем и мелькающими в толпе шприцами её не влекли, никто в великосветском обществе не был ей интересен, и ни с кем не хотелось сближаться. От купания и загорания можно было одуреть. А ещё больше она дурела от великой княгини, её подруг, фаворитов и бесконечных разговоров о праве Цоллернов на российский престол.
Как-то так сумела она себя поставить, что приставать к ней никому не приходило в голову, даже Роману. Скоро её вообще перестали замечать.
А она замечала всё – что светская жизнь, в общем-то, довольно скучная, каждый день одно и тоже, оживляют её только сплетни и скандалы, а когда ничего такого нет и не предвидится, начинаются поиски острых ощущений, но с обязательной гарантией личной безопасности. Отсюда и увлечение разным экстремальным спортом, и мотание по всему свету для смены обстановки, и просто стравливание коллег по клану друг с другом.
Отчаянно скучая, Леся написала Кристине в Париж, прося её прислать книг, которые нужно было прочитать к новому учебному году. Та выполнила её просьбу, и теперь Леся, читая «Евгения Онегина», поражалась, находя в написанных двести лет назад строчках то, что сейчас, летом 1996 года, видела собственными глазами. Ничего не изменилось за два века, и, наверное, в будущем тоже ничего не изменится, кроме технических достижений.
Кристина тоже успешно выполняла своё задание. В «жёлтой» прессе всё чаще мелькали её фотографии, её имя упоминалось рядом с именами крупнейших французских чиновников, её осаждали режиссёры, продюсеры… Ещё до конца лета она вошла в высший свет Франции, и после первой же встречи министр обороны упал к её ногам.
Прошло чуть больше месяца, как Цоллерны, Рудольф и Леся приехали на Ибицу, и сводки информагентств взорвались: «Ужасная смерть любимицы Парижа!», «Кто убил очаровательную немку?», «В своей парижской квартире зверски убита баронесса Кристина фон Шлоссер!»

Глава 14.
- Ужас какой! – Леся держала в руках газету с передовой статьёй о гибели Кристины и никак не могла поверить, что красавицы и умницы, к которой она, несмотря ни на что, успела привязаться, больше нет. – Как жалко её…
- Мне тоже жалко! – заявил Роман. – Приехала бы сюда… - в глазах великого князя снова появился нехороший блеск.
- Арман! Имей уважение к умершим! Мои искренние соболезнования, барон. Надеюсь, вы нас не оставите?
- Ваше величество, - начал Рудольф, - мой служебный долг…
- Вы хотите поехать на похороны? Не более чем на один день.
- Благодарю вас, ваше величество.

- Такого рода убийства обычно совершаются из ревности, - сказал Рудольфу комиссар парижской полиции. – Ваше счастье, что у вас твёрдое алиби.
Тело и лицо было изувечено так, что даже майору стало не по себе. Опознать Кристину было можно, но сразу после опознания гроб предпочли закрыть – французская полиция тоже не каждый день сталкивалась с таким. Похоронить её было решено в Германии. В тот же день тело отправили в Бонн.
На Ибицу Рудольф возвращался в смурном настроении. Кристину действительно было жаль – и по-человечески, и по-шпионски. И ещё – теперь он никогда уже не сможет перед ней оправдаться. Да и удастся ли посидеть у могилы?
Боль, никогда ранее не испытанная, разрывала сердце…

Приближался учебный год. Необходимо было вернуться в Париж. Великий князь собирался крайне неохотно, а Леся даже с удовольствием – будет ходить в школу при посольстве, услышит русский язык, а в Париже столько исторических мест… может, удастся увидеть Лувр, Собор Парижской богоматери, кладбище Пер-Лашез...
Дело об убийстве Кристины оставалось нераскрытым. Рудольф предполагал, что СГБ провела собственное расследование, и, если убийцей оказался кто-то из её высокопоставленных любовников, его могли зацепить на этом и заставить работать на Германию под страхом разоблачения. А чтобы парижская полиция не нашла преступника и не спутала СГБ все карты, дело медленно спустили на тормозах.
Несколько лет спустя выяснилось, что майор ошибся только в одном: убийцей оказалась любовница министра обороны, которую тот бросил ради Кристины. По иронии судьбы, она заняла место покойной для СГБ: немало военных секретов уплыло с её помощью в Германию. Водились за ней и другие тёмные дела, которые выплыли в конце концов на страницы прессы. Скандал был слишком шумный, попутно вскрылась и вина в убийстве «очаровательной немки». Новоявленная Помпадур и Мата Хари отправилась на нары. А там обламывали и не таких…
Как ей удалось справиться с умной, ловкой, владевшей всеми видами боевых искусств суперагенткой? Вопрос риторический, хотя ответ в принципе простой: на каждую стерву всегда найдётся кто-то ещё стервознее.

Рудольфу возвращение в Париж сулило служебные неприятности: если на Ибицу абы кого не допускали, то в Париже круг знакомств Цоллернов расширялся, и какой-нибудь ловкий подхалим мог спихнуть немца с его места при великих князе и княгине.
И вместе с тем на Ибице были только подростки и люди среднего возраста. В Париже можно было найти человека постарше, помнящего какие-то семейные легенды или даже реальные рассказы кого-то из офицеров армии Колчака, относящиеся ко времени пребывания белой армии в Екатеринбурге.
Итак, следовало упрочить своё положение при Цоллернах. Для этого надо было выделиться, придумать что-то, чего ни у кого другого нет. А может, и не будет.
В принципе у Рудольфа была задумка на этот счёт. В случае неудачи можно будет замутить, что, дескать, очень старался угодить августейшим особам, простите, если не хватило таланта…
В конце августа герцоги Орлеанские давали бал в честь окончания лета. Были приглашены и Цоллерны. Задача Рудольфа была – видеть из какого-нибудь угла или от стены всё, происходящее в зале, на предмет возможной опасности, а также проверять своих подчинённых: кто где чем занят. Поэтому майор оказался в последних рядах.
Герцоги Орлеанские слыли радушными хозяевами. Каждого гостя встречал оркестр, и именно той мелодией, которая больше всего подходила для его приветствия. Когда вошли Цоллерны, грянул гимн царской России.
И тут над залом взлетело:

Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!

Оркестр доиграл до конца, думая, что это ради высоких гостей постарались хозяева. А зал запереглядывался, потому что солист стоял не перед оркестром, а непонятно где. Наконец все головы повернулись в сторону стены, у которой стоял высокий красивый блондин (кажется, начальник охраны Цоллернов).
Немец Шлоссер был единственным человеком в зале, который знал текст до конца и на языке оригинала, хотя в зале было много выходцев из белоэмигрантских семей. Взяв последнюю ноту, он отвесил низкий поклон Марине Вадимовне и Роману.
- Ваше величество… - начал он.
Кругом зааплодировали! Закричали «Браво!». Хозяйка дома повернулась к великой княгине:
- Марина, какой чудный голос! Ты позволишь этому молодому человеку спеть сегодня ещё?
- Разумеется, дорогая, я не против. А вы, барон, никогда не демонстрировали нам своего таланта! Какие ещё скрытые способности у вас есть?
От принимающего чересчур фривольный оборот разговора Рудольфа избавил дворецкий, объявив о приезде бывшего президента Франции – тоже аристократа чистых голубых кровей. Все присутствующие повернулись в сторону входных дверей.
…Вечер прошёл замечательно. Рудольф был бароном, то есть аристократом как-никак, человеком, спасшим обоих Цоллернов от верной гибели, да и служба его в охране Марины Вадимовны и Романа не осталась незамеченной. А теперь он лишний раз напомнил, что убеждённый монархист. Всё это расположило к нему старых белоэмигрантов, и за вечер майору удалось поговорить с несколькими из них. Ничего важного он не узнал, но начало было положено.
Его несколько раз вызывали петь. Сначала «Боже, царя храни!» на «бис», потом что-то из Азнавура, потом «Падает снег» Адамо. В следующий раз – «Синий-синий иней» и песню Селин Дион из нового фильма «Титаник».
Бал закончился около трёх часов ночи. Отвозя Цоллернов домой, Рудольф думал, что никогда не испытывал таких ощущений, как сегодня.
«Когда выходишь на эстраду и начинаешь петь – ничего, кроме песни, для тебя не существует. Иногда даже поёшь как будто не ты, а слышишь себя со стороны. Тебя подхватывает музыка и уносит… куда-то высоко-высоко… далеко-далеко… Жаль, что я никогда не смогу отдаться этому полностью… Да и не стоит: шоу-бизнес – вещь неверная».

Глава 15.
Начался учебный год. Леся пошла в девятый класс и была на седьмом небе от того, что наконец слышит русскую речь. Говорить по-русски ей разрешалось – по легенде, она знала язык с детства – и она с удовольствием делала это. Учиться ей было интересно, она обожала историю и литературу (наверное, потому, что читала сначала книги, а потом учебники). Аналитический склад ума помогал ей справляться с математикой. Физкультуру она раньше не любила – что за скука наматывать круги вокруг стадиона! – так и не научилась играть в баскетбол, но теперь в программу включили элементы акробатики, и ей страшно понравилось ходить по бревну, вставать на мост и делать кувырки.
Великий князь, наоборот, выл по-волчьи от свалившейся на него нагрузки, хотя в его школе преподавалось в два раза меньше предметов, чем в Лесиной. В первой половине дня за его безопасность отвечала школа, а во второй он попросту сбегал в самоволку, как, впрочем, и большинство его одноклассников. Аттестаты и дипломы ведь нужны при приёме на работу, а, несмотря на окончание лучших школ и вузов Европы, никто из высших аристократических семей отродясь не работал по полученной специальности – зачем, если в доме и так всегда есть деньги? Числиться где-то (чаще всего в культурной или информационной сфере) могли, но ЖИТЬ СВОИМ ТРУДОМ? Это было не позорно, но слишком уж необычно.
Объясняя Лесе эту ситуацию, Рудольф начал со слов Карла Либкнехта в начале 20 века: «Народы Европы хотят говорить по-русски со своими капиталистами», то есть не прочь и сами устроить революцию. И, чтобы этого не допустить, те, «кто там нонеча у власти», стали бросать народу подачки – снижение платы за образование (кое-где дошли и до бесплатного), введение статьи за эксплуатацию детского труда, увеличение пособий по безработице, не говоря уж о восьмичасовом рабочем дне. И в том числе, чтобы опровергнуть разговоры о своём паразитировании на чужом труде, аристократия пошла учиться, а кое-кто засветился и на работе – в госпиталях, хосписах, детских приютах. То, что делалось это только для виду, поняли не сразу, а когда поняли, народу это было уже до лампочки – он имел всё, что ему требовалось для жизни (называлось это государством благосостояния). И сами аристократы стали для него просто картинками из журналов и телевизоров, то есть чем-то, существующим где-то в четвёртом измерении и только для развлечения.
- А мне было бы обидно, что я ничего не знаю, ничего не умею, - сказала Леся. – Даже если бы были у меня такие деньги – они же с ума от скуки сходят.
- Сходят, - согласился Рудольф. – А ты вспомни Пушкина: Онегину светская жизнь надоела, а его приятелям из высшего общества – почему-то нет. Все люди устроены по-разному. И если даже кто-то из круга наших теперешних знакомых хочет и пытается жить среди народа и так, как народ, - у него это просто НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ! У Марка Твена есть роман «Американский претендент», там описана такая ситуация. Отсылаю к нему, классик тебе объяснит и опишет лучше, чем я.
- Как же всё-таки хорошо, что у меня все предки – пролетарии! И что победили красные, а не белые!

«Труд упорный ему был тошен», говорил Пушкин про Онегина. То же относилось и к Роману фон Цоллерну. И 1 сентября 1996 года начался его знаменитый «парижский загул».
В варьете «Весёлая компания» сидели все его светские приятели и приятельницы – оттягивались после уроков.
- Вот у меня где этот канкан! – рявкнул великий князь, черкнув себе по шее. – Пошли на фиг отсюда! – и швырнул на сцену тарелку. Танцовщицы брызнули в разные стороны, а из-за кулис выбежал хозяин варьете Вэлентайн Фрош (по паспорту – Валентин Лягушкин).
- Что угодно вашему высочеству?
- Пусть мой начальник охраны споёт! Эй, немец!
Рудольф возник посреди сцены за долю секунды. По прихоти великого князя он был облачён в казачью форму, включая шашку и фляжку.
- К вашим услугам, ваше высочество!
- «Титаник», - бросил Роман.
Услышав первые такты, зал восторженно взвыл. Громче всех – внук английской королевы, прилетевший в Париж, потому что в Лондоне его не устраивал ни один кабак.
Когда танец закончился, Роман потребовал что-нибудь весёлое. Шлоссер пошептался с дирижёром и выдал песню группы "Чингисхан" – «Moskau, fremd und geheimnisvoll…»
В пляс пустился даже хозяин варьете с семейством и постоянная труппа. Заведение ходило ходуном.
- Теперь… пусть… другие…споют… - заявил выдохшийся Роман. – А ты… немец… далеко… не уходи…
Так и пошло. В «Весёлую компанию» зачастили не только подростки – стал подползать и народ уже взрослый, «закончивший образование решительно и навсегда». И не только голубых кровей, но и из семей «первой гильдии купцов», как выражались в пушкинские времена (теперь их называли магнатами, промышленниками, олигархами). Танцы до упаду заканчивались в час ночи, а затем всё общество вываливало на улицу. Под дикие вопли своих уже «хороших» хозяев чёрные лимузины неслись по улицам Парижа, из окон летели лифчики, трусики, рваные презервативы… К утру трезвая и спокойная как слон прислуга развозила кого домой, кого в университет, а кого и в школу.
Иногда эта кавалькада будила Лесю, проносясь мимо окон их со Шлоссером парижской квартиры. Как-то она спросила Рудольфа, каково ему переносить эти оргии.
- У меня работа такая, - просто ответил он. – Если Роман захочет, чтобы я встал перед ним в позу миномёта, я это сделаю.

Глава 16.
Аристократическая тусовка Европы приняла Шлоссера как своего. Руководит службой безопасности Цоллернов не ради заработка, а из уважения к будущему императору России. Ах, он ещё и петь умеет! Совсем хорошо.
Внедрение завершилось окончательно. В Бонн полетели шифровки: мешаясь с толпой на ассамблеях в «Весёлой компании», Рудольф и помимо своего основного задания узнавал много нового и интересного для Германии.
Его захватывала окружающая атмосфера. Музыка ударяла в голову не хуже самого сильного стимулятора, и, когда примадонна «Весёлой компании», огненно-рыжая Флора Салье, однажды протянула ему наполненный шприц, немец коротко рассмеялся, со всего размаху наступил на него каблуком сапога, заявил: «Я уже под кайфом!» и поволок собеседницу на танцпол.
Рудольф фон Шлоссер был красив, хотя чаще ему это мешало – от профессионального разведчика требовалось быть незаметным. Сейчас Леся, крайне редко, но бывавшая в варьете, не узнавала майора – мужественный красавец на сцене разительно отличался от хладнокровного, рассудительного офицера СГБ, которому поручено сложное дело. Каждая песня была как небольшой спектакль, сыгранный по-настоящему талантливым актёром. Немец просто лучился страшнейшей силы мужским обаянием. Откуда-то появилась открытая, разящая светских дам наповал улыбка, даже глаза стали какими-то другими – светло-карие, с золотистыми прожилками, ясные, сияющие… В Бонне они были темнее и без всякого блеска.
Лесю это не интересовало. Для неё он по-прежнему был просто коллегой, и то таким, которого терпишь только из-за служебного долга. Но она прекрасно понимала, что никому здесь не нужна, защитить её в случае чего некому, кроме Шлоссера, и их с бароном отношения стали тёплыми, но не выходящими за рамки дружеских. Сам немец тоже не замечал, что изменился до неузнаваемости.
Его обижало ровное, но в общем-то равнодушное отношение Леси. Это постепенно становилось всё тяжелее, и он решил, что нужно стараться обращать внимание на других женщин, иначе сойдёт с ума. Шпионская выучка, помогающая видеть себя со стороны, спасла майора от поведения обычного влюблённого, которого не хотят ни знать, ни видеть, а СГБ – от того, что он мог вытворить в подобном состоянии…
В самом начале сентября его уже просили спеть что-нибудь на своё усмотрение. Он решился на «Лорелею» своего любимого поэта, немного изменив музыку, и зал взвыл от восторга.
Стихи-то наизусть знали все – классика мировой литературы всё-таки. Знали, что есть романс на них, и не один, но что под это можно ещё и танцевать!..
А через несколько дней весь высший свет распевал: «Вот такая вот зараза – девушка моей мечты!». По-французски, в переводе самого Рудольфа.

Давай выбирай –
Со мной будет рай,
Если нет – я умру, так и знай…
И вот лежу в могиле
У каменной плиты,
На ней большими буквами
Написано, что ты…
Ты.
Ты!

Немец спустился в зал, подошёл к ближнему столику, за которым сидела молодая баронесса Вильереаль, и заглянул ей в глаза. Он был суров, мрачен, голос гремел на весь зал:

Ты
Отказала мне два раза,
«Не хочу!» - сказала ты…

Он оборачивается к залу, и выражение лица меняется за долю секунды: теперь он усмехается, издеваясь над своей неудачей:

Вот такая вот зараза –
Девушка моей мечты!

Зал начинает хлопать. Солист подходит к столику графини Селлерс и обращается уже к ней:

Ты отказала мне два раза,
«Не хочу!» - сказала ты.
Вот такая вот зараза –
Девушка моей мечты!

Зал хлопает и притопывает. Немец одной рукой обнимает шведскую герцогиню, другой – её подругу, топ-модель из Африки, и, оборачиваясь то к одной, то к другой, выдаёт, что заразы – обе.
А потом заразами оказывается весь кордебалет, и зал не только танцует, но и откровенно веселится. Откуда-то отчётливо доносится:
- И что за дура такому мужчине отказала два раза? Я бы и одного не стала!
На эстраду выходит смазливый красавчик, выступающий под псевдонимом «Василий Сибиряков», начинается медленный танец под грустную песню. Около Рудольфа оказывается баронесса Леонелла Вильереаль.
- Барон.
- Баронесса. – Рудольф ведёт её танцевать.
В голубых глазах Леонеллы читается недвусмысленное предложение. Вечер уже начинает перерастать в оргию, великим князем занялись две герцогини, от которых не будет беспокойства или опасности…какого лешего? Как писал Гейне, «что можно было сказать в подобных обстоятельствах? Я сказал: да».
Шлоссер тоже сказал «да» и понёс Леонеллу в гримёрку.

Глава 17.
В Бонне, как и во всех немецких городах, хватает пивных. В одной из них в конце сентября 1996 года сидели независимый журналист Вольф Майер и его друг, музыкальный критик Антон Шварц.
- …Так что живу я ничего, но скучновато. Темы нет подходящей, чтоб погорячее и поострее. А ты, Тони?
- Я недавно был в Париже. В Гранд Опера новое меццо-сопрано, очень талантливая девушка. Из Одессы, кстати. Писал о ней. А потом… Вольфи, в театре один знакомый меценат позвал меня в варьете «Весёлая компания». Оцени, говорит, как профессионал… Какое сокровище я там встретил!!
- Блондинку или брюнетку?
- Смейся, смейся. У них недавно появился солист – очень красивый молодой человек с потрясающим голосом! Такого голоса не было, наверное, со времён расцвета славы Марио Ланца!
- Что, лучше, чем у Паваротти, Доминго и Каррераса?
- Это лирические тенора, а у Рудольфа фон Шлоссера – героический. Две, так сказать, большие разницы!
- Говоришь, Рудольф фон Шлоссер?.. Что-то знакомое… А что ты вообще о нём знаешь?
- Ему двадцать шесть, служил раньше в СГБ, ушёл, кажется, по состоянию здоровья после ранения, приехал этим летом в Париж и спас Марину фон Цоллерн и её сына.
- Да-да, то нашумевшее покушение… А женат он?
- Вдовец. Живёт с младшей сестрой.
- Конечно! Убитая в Париже Кристина фон Шлоссер – его жена! И он возглавляет службу безопасности Цоллернов. Да, точно. – Вольф задумался. – Знаешь, Тони, что-то во всём этом есть странное, никак не пойму, что… надо ехать в Париж. Я чую острый запах жареного. Официант! Ещё кружку пива для моего друга. Я уплачу!
Заказав пиво, он начал набрасывать что-то в блокнот. За эту привычку – писать статьи или наброски к ним в самых неподходящих для этого местах – его и прозвали «Шрайбикус» (от глагола «шрайбен» - писать).

В начале октября у великого князя был день рождения – ему исполнялось пятнадцать. Поскольку это тот возраст, когда радуются, что стали старше ещё на год, Роман решил отметить его с размахом.
По счастью, в обязанности начальника службы безопасности организация праздника не входила. А со своей задачей – обеспечение этой самой безопасности на празднике – Рудольф, как всегда, справился блестяще. Волновало его другое.
- Леся, как ты считаешь, я не поправился? – в пятидесятый раз спрашивал немец, вертясь у зеркала хуже всякой светской львицы. – В этом казачьем облачении каждый лишний грамм как на ладони…
- Да нет, ё-п-р-с-т! – в пятидесятый же раз отвечала бывшая партизанка. Ей зеркало не требовалось в принципе – у неё было два выходных костюма (комбинируя их по-разному, она как будто каждый раз была в новом), а из косметики – одна гигиеническая помада.
У барона же очевидным образом съезжала крыша на собственной внешности. От ужина он теперь отказывался принципиально – с тех пор, как выяснилось, что относительно спокойная жизнь на Ибице добавила ему около пяти килограммов. При его росте в метр восемьдесят пять это было не страшно, но немец стал начинать день с весов.
Леся раздражённо сплюнула.
- Главное, я-то чего туда прусь? Какого мне там делать?
- Очень просто. Там будут люди, которых обычно в окружении Цоллернов не бывает. Есть шанс обнаружить что-то новое, важное для нас.
- Ох, ё-моё… - страдальчески вздохнула Леся, выходя.

В доме Цоллернов – обычная приветственная суматоха, подарки, почему-то цветы… Всё как обычно. Дворецкий по очереди объявляет гостей, те, кто уже пришёл и подарил подарок, сидят в ожидании обеда… Вроде бы все уже здесь, Марина Вадимовна усаживает гостей за стол. И вдруг дворецкий что-то шепчет ей на ухо, она просит прощения и добавляет, чтобы начинали обед без неё… уходит к себе…
Рудольф тихонько включил «жучок» в кабинете великой княгини. Он успел увидеть, кто пришёл, и уж этого человека на дне рождения Романа никак не ожидалось.
- Добрый день, Марина Вадимовна! – услышал майор быстрый, как будто захлебывающийся словами мужской голос. – С юбилеем, так сказать.
- Спасибо, Давид Ефимович. Я вас сегодня не ждала.
- Марина, у меня срочное дело. Я обещал вам посадить вас на российский престол, не дожидаясь следующих выборов, с условием, что вы отдадите мне так называемое «царское золото», так?
- Да, так, - великая княгиня взволновалась.
- Мои люди проверили все в России организации, которые могли быть причастны к покушению на вас. Никто из них этого не делал. Тогда КТО?
- Кто? – эхом отозвалась его собеседница.
- Те, кто сам охотится за царским золотом. Понимаете? НАСТОЯЩИЕ его наследники.
Судя по последовавшему звуку, Марина Вадимовна упала в кресло.
- Нам мстят… Перебьют весь дом Романовых чтобы деньги достались только им…
- Их поиском уже занялись, и не только я. Мой агент в Службе государственной безопасности Германии сообщил, что начальнику СГБ поручил разыскать подлинных наследников лично канцлер.
- Покушение – дело рук СГБ Германии?
- В интересах подлинных наследников, через которых Германия хочет получить царское золото в свою казну. А моя креатура – вы и ваш сын. Вам известно, что Рудольф фон Шлоссер ведёт какие-то странные разговоры среди белоэмигрантов? Спрашивает их о событиях 1918 года, и именно в Екатеринбурге?
Марина облегчённо засмеялась.
- Рудольф сразу же предупредил меня об этом. Он убеждённый сторонник нашего с Арманом царствования и не хочет, чтобы Россией правили потомки бастарда, рождённого Алисой Гессенской неизвестно от кого, или результата случки с пьяным красноармейцем. Мы – Цоллерны! – голос великой княгини торжественно возвысился и зазвенел. – У нас здоровая наследственность и чистая голубая кровь! И он привлекает к нам сторонников, потому что понимает это!
- Я было подумал, что Шлоссер – агент СГБ, а вся история с увольнением – фикция. Но, видимо, это всё же не так. Я видел и справки о ранении, и рапорт об отставке, но меня смутило его поведение здесь. Значит, «делом Романовых» в СГБ занимается кто-то другой, а к покушению на вас барон Шлоссер не имеет отношения. Наоборот, оказался в нужное время в нужном месте. Бывает. Будем искать настоящего агента. Извините, Марина, за такой неприятный подарок. Я бы посоветовал вам пока не заказывать у Сен-Лорана шапку Мономаха.
Давид Ефимович Дубовский, известный в определённых кругах под кличкой «Дед», самый влиятельный человек в России, поцеловал Марине фон Цоллерн ручку и распрощался.
«Никогда ещё Максим Исаев не был так близок к провалу», - вспомнил Рудольф. – «Хорошо ещё, что Дубовский не знает, кто такая Леся… пока, во всяком случае».

Обед тем временем закончился. Леся, на которую, как всегда, никто не обращал внимания, осталась сидеть за столом одна, приготовившись проскучать до конца праздника.
- Здравствуйте, дитя моё, - вдруг произнёс по-немецки приятный женский голос рядом с ней. – Позвольте составить вам компанию.
Леся подняла голову и увидела старушку лет далеко за восемьдесят, с палкой, но в симпатичном розовом костюме, с аккуратно уложенными седыми волосами и приятным, добрым лицом. Вроде бы где-то Леся её видела…
- Это вы мне? – спросила бывшая партизанка.
- Вас, Ангелика, так удивляет, что кто-то хочет поговорить с вами?
- Садитесь, пожалуйста, - вежливая Леся помогла собеседнице сесть.
- Благодарю вас. Меня зовут Аврора Кортленд.
Теперь Леся поняла, откуда эта бабуля ей знакома. Настоящая Ангелика обожала книги Авроры Кортленд, да и сама Леся любила их. Не нравилось ей только то, что леди Кортленд – родственница и подруга английской королевы.
- Это ведь вы написали «Таинственная служанка» и «Бегство от страсти»? Отличные книжки, просто замечательные.
- Рада, Ангелика, что вам нравятся мои книги. А мне понравились вы. Знаете, впервые встречаю человека, выросшего за «железным занавесом», и, честно говоря, ожидала несколько иного…
- Представляю, чего вы ожидали. Агата Кристи ненавидела по-страшному всё, связанное с Советским Союзом. У неё всегда эмигранты хорошие, а наши плохие.
- Я никогда не разделяла подобных чувств, дорогая Ангелика. Несмотря даже на то, что Керзон и Чемберлен дружили с моим покойным отцом, бывал у нас и молодой Черчилль…
- Сколько же вам лет? – невольно вырвалось у Леси. Надо же, Чемберлена помнит! Это же двадцатые годы!
- Скоро будет девяносто один, милая Ангелика. Я и сама удивляюсь, как давно живу на свете…
Обожавшая историю Леся тут же пустилась в расспросы.
- …Ангелика, Иосиф Сталин руководил огромной страной почти тридцать лет, в тяжелейших условиях. Я вижу в нём человека незаурядного, достойного всяческого уважения. Что, если бы он в сорок первом повёл себя как Горбачёв пятьдесят лет спустя? А если бы не смог за столь короткий срок создать, в сущности, тяжёлую промышленность страны? Ангелика, моя родная Англия не выжила бы, оставшись с Гитлером один на один. Нас спасли вы – СССР и его союзники! Я никогда не забуду, как мы всей семьёй следили за битвой под Сталинградом! И вся Англия следила так же! Мы проявили страшную неблагодарность потом, да и раньше доходили до абсурда в своей враждебности к вам. Невероятно, какие отбросы общества были обласканы у нас в Англии только потому, что были врагами Союза! Взять хотя бы Анну Андерсон, точнее, Франциску Шанковскую…
- А вы её знали лично? – у Леси загорелись глаза.
- Да, дорогое моё дитя, и была далеко не в восторге от этого знакомства. В 1920 году я начала выезжать. И первое, что услышала в свете, были разговоры о приезде в Лондон этой женщины. Все вокруг спорили, Анастасия она или самозванка. Наконец она приехала, её ввели в свет… Ангелика, вы не представляете, какой это был ужас! Она была заносчива, груба и капризна до невероятной степени! Никакие жизненные обстоятельства не смогли бы сделать такой настоящую Анастасию! Я не знала её лично, но я знаю, что такое аристократическое воспитание. Ей пришлось уехать на континент, затем в Штаты… Жалкая жизнь… Пятьдесят лет сражаться в судах за право именоваться тем, чем никогда не являлась, а в старости получить ответ «невозможно доказать, она или не она»… Не «да», не «нет» - «недоказуемо»! И продолжать лгать – потому что ничего больше не остаётся. И жалеть о зря потраченных годах… Выйти замуж ради крыши над головой под старость, зная, что тебя берут только ради сенсации… Ужасно! И при этом сознавать, что был мужчина, искренне тебя любивший, ты могла бы быть счастливой матерью и бабушкой… Да, страшно наказал её господь за то, что замахнулась на Его помазанников…
- А был такой мужчина? Что-то я ничего про это не помню…
- Да, Ангелика, был. Об этом редко упоминалось впоследствии, не знаю, почему. Должно быть, кроме меня, уже никого не осталось, кто помнил бы это… Немецкий барон, не из самых богатых, почти как ваш брат. Его звали Эрих фон Раушендорф. Он очень любил её, предлагал выйти за него замуж… Но эта женщина думала, что её ждёт русская корона. Эрих Раушендорф был для неё слишком мелкой сошкой! Она всегда любила только себя. И у неё хватило совести его использовать… Во всяком случае, он взял на воспитание маленького мальчика, и ходил упорный слух, что это сын той женщины. Я была очень рада, когда услышала, что Эрих Раушендорф очень счастливо женился – как вы понимаете, на совсем другой девушке. Я даже написала об этом книгу – «Берлинская лазурь»…
Тут великий князь заорал на весь дом:
- Все сюда! Шлоссер петь будет!
- Пойдёмте, Ангелика? Мне хотелось бы услышать вашего брата. Внук одной моей подруги восхищён его талантом.

Что пел в тот вечер Рудольф, Леся не запомнила – все её мысли были о разговоре с леди Кортленд. Той очень понравилось пение немца, а потом они с «Ангеликой» продолжили разговор на исторические темы, плавно перешедший в обычный трёп за жизнь.
За ирригацию Узбекистана здесь, конечно, не пили, но в какой-то момент гости всё же расходиться стали. Леди Кортленд подвезла Лесю до её дома (Рудольфа молодёжь уволокла в «Весёлую компанию») и подарила визитную карточку.
- Если вам случится быть в Лондоне – непременно зайдите ко мне. Также и ваш брат. Голос у него подлинно прекрасный. Специально ставить его нет смысла, если только барон не решится на карьеру оперного певца. А ему стоит попытаться. Желаю вам обоим всего самого доброго!
Леся никогда не думала, что можно так хорошо пообщаться со знатной барыней, да ещё иностранкой. Жаль, что таких, как леди Кортленд, в высшем свете очень мало.

Глава 18.
Утром следующего после «юбилея» великого князя дня майор попросту разбудил Лесю на пару часов раньше обычного – никак иначе было невозможно собраться вместе и обсудить создавшуюся ситуацию.
- Да, попали мы конкретно, - подытожила Леся рассказ Рудольфа о визите Дубовского. – Только его здесь не хватало! Что делать будем?
- Прежде всего свяжемся с Бонном.
Однако в этот момент ноутбук Рудольфа замигал. Генерал вышел на связь первым.
- С добрым утром! – мрачно сказал он. – Мне вчера вечером доложили, что вся эмиграция гудит, обсуждая твои, Руди, изыскания. Ещё чуть-чуть, и не будет никакого секрета. Может, вам сразу встать в пару и с песнями пойти сдаваться французской контрразведке?
- Герр генерал, я беседовал о событиях в Екатеринбурге не как агент СГБ, а как убеждённый сторонник царствования Цоллернов. И мне удавалось убедить в своей правоте даже их фанатичных противников. В эмиграции сейчас яростные дискуссии: кто был подлинным отцом цесаревича Алексея и можно ли забеременеть от насильника? Если бы я говорил с информаторами так, чтобы об этом никто не знал, было бы хуже. В случае утечки меня не могли бы не заподозрить в том, что я – шпион. Неважно, чей. А сейчас уже подготовлена почва для того, чтобы с подлинными наследниками царского золота можно было сделать всё, что угодно, - реакция будет одна: так им и надо.
- Что-то попроще ты придумать не мог?
- Нет, герр генерал. Дело мне поручено нестандартное, и действовать мы тоже вынуждены нестандартно. А о визите в Париж Давида Дубовского вам уже доложили?
- Впервые слышу. Когда, зачем?
 Рудольф коротко описал вчерашний разговор.
- Дубовский не должен знать, что следствие ведёте вы. У вас, майор, твёрдое алиби: на вашем рапорте об увольнении – резолюция с датой выписки из госпиталя. «Крота» в наших рядах будем искать. А вот что касается фрейлейн Александры… У Дубовского ведь были напряжённые отношения с Султаном Рамазановым?
Леся подумала.
- Точно. Я теперь вспоминаю, как отец ругал Дубовского на чём свет стоит. Дубовский же хотел прекращения войны на таких условиях, чтобы победителями вышли боевики. А отец никогда бы этого не допустил, за то его и убили.
- О противнике обычно собирают все сведения. Вы были близким человеком для Рамазанова – думаю, Дубовский знает вашу биографию. И если он следил за вашей дальнейшей судьбой и узнает, куда вы исчезли из Северной Осетии, то однозначно поймёт, как попали в Париж и чем тут занимаетесь. Для провала операции достаточно, чтобы ему описали вашу внешность.
- Да что у меня, две головы или три руки? Мало ли таких, как я?
- А кто конкретно из людей Деда может опознать Лесю? – вступил Рудольф. – Не может же он знать в лицо всех партизанок.
- Пока таких людей в Париже нет, - признал Шито-Крыто. – Но рисковать мы не имеем права. Есть необходимость фрейлейн Александре оставаться в Париже?
- Если она неожиданно уедет, точно привлечёт к себе их внимание.
- Я же совсем забыла! – вклинилась Леся. – Я вчера встретила леди Аврору Кортленд! И она мне рассказала про Шанковскую. Это важно?
- Что именно? – в два голоса спросили мужчины.
Леся пересказала.
- Банально… Пьеро бегает за Мальвиной, а она его гоняет на побегушках.
- А меня что-то в этом рассказе зацепило, - задумчиво произнёс Шито-Крыто. – Не пойму, что, но вы, фрейлейн, его запомните – на будущее.
Сошлись всё же на том, что Леся останется в Париже. В лицо её почти никто не знал, а те, кто знал, вряд ли люди Деда. Сообщил генерал и ещё кое-что: автором утечки информации к Дубовскому был Вася, сын хозяина «Весёлой компании», отчаянно завидовавший Рудольфу. Он подслушал, о чём тот разговаривает со стариками-эмигрантами, и это было не страшно – Вася, к счастью, счёл, что немец тронулся на всю голову… Страшно оказалось, что в числе тех, кому Вася рассказал об этом (издеваясь над тем, что немец интересуется такой фигнёй), оказалась Флора Салье, которую олигарх часто заказывал на вечера в кругу друзей. Желая позабавить клиента, она и выдала ненароком то, что заставило Деда как ошпаренного примчаться в Париж.

Рудольф не мог отделаться от мысли, что «дело Романовых» – рубеж в его жизни. Шпионский опыт подсказывал, что хорошего конца не будет. Обида и горечь в настоящем, неизвестность и мрак в будущем давили. Он удивлялся сам себе: вроде бы не был ранен в голову, но ни одно задание до сих пор на него так не действовало. И вообще, никогда не возникало чувства такой обречённости, подавленности… даже после первого ранения, когда он провалялся в госпитале почти три месяца в полной неподвижности – нельзя было даже повернуться. Тогда ему и пришла на ум судьба Гейне – если человек в ещё худшем состоянии умудрялся писать стихи, и совсем не грустные, у него стоит поучиться мужеству и стойкости. Он не сломался, и я не сломаюсь!
Сейчас же ему было так тяжело, что спасала только работа. И нисколько не мешавший ей загул – совместно с великим князем.
Понеслось! Леонелла Вильереаль уехала, узнав, что её бывший жених женится на другой, и решив разлучить их просто из принципа – ей на смену пришла графиня Гвендолен Селлерс. Эта связь закончилась, когда Шлоссер подрался за неё с князем Голицыным, а на другой день оба заявились к ней одновременно и увидели сидящей на коленях великого князя. С тех пор барон и Серж Голицын – лучшие друзья! Звезда парижского цирка «Дю Солей» Жанин Бруммель эффектно заканчивает свой номер приземлением в ложу великого князя, кинув многообещающий взгляд на Шлоссера… Теледива Валери Паскаль, холодная полячка графиня Зайонц, принцесса Кобургская, топ-модели Таня Бауэр и Уна… Естественно, звёзды «Весёлой компании» Флора Салье и Кармен… Практически весь свет и полусвет Парижа перебывал в постели красивого и талантливого немца за эту осень. Установилась даже своя градация: если тебе нужно выпендриться – засветись с великим князем (всё-таки будущий император!), а если требуется красивый мужик и качественный секс – это к его начальнику службы безопасности.
Чётко разделив свою жизнь на работу и развлечения, майор выжимал из белой эмиграции всё, что можно и нельзя. Только к концу декабря станет понятно, что идти надо другим путём.
А пока он кайфовал, исполняя в «Весёлой компании» что угодно и на любом языке. Европа услышала «Осень, осень» группы «Лицей», «Цыганку Сэру» только появившегося Меладзе, «Позови меня с собой» обновлённой Пугачёвой, не считая более старых песен той же Пугачёвой, Анны Герман, Майи Кристалинской… Потом пошли Кобзон, Лещенко, Бернес и Магомаев… Потом – Утёсов, Высоцкий и группа «Лесоповал»… Шло на «ура»! Дорогу, по которой впоследствии с триумфом пройдут «T.A.T.u», «Серебро» и Дима Билан, подготовил майор СГБ, у которого окончательно снесло крышу.
Разошедшийся немец на «бис» исполнял «Мурку»! Отпрыски высших аристократических родов Европы самозабвенно выводили:

Мурка! Ты мой мурёночек!
Мурка! Ты мой котёночек!
Мурка, Маруся Климова…

- Прости любимо-го-о! – дурным голосом орал великий князь.
- Классный медляк! – смачно произнёс внук английской королевы.
Как немец умудрялся оставаться в тени своего подопечного – шпионский секрет. Но Роман фон Цоллерн никогда не ощущал, что немец как мужчина заслоняет его – своей внешностью, талантом, интеллектом (который тоже не спрячешь!). Рудольф всегда оставлял у него впечатление, что стоит за его спиной и не высовывается. И получалось!
А вот Марина Вадимовна стала его побаиваться. Шпион, хоть и бывший, внушал ей доверие, свою безопасность она без колебаний вверяла ему. Но допустить его ближе… ни за что! Хочется, но уж больно колется. Когда однажды немец спел «Императрицу» Аллегровой, он как будто заглянул своими большими, проницательными светло-карими глазами прямо в душу Марины Цоллерн. Вот она стала царицей, у неё безграничная власть над огромной страной, а её это не радует. «В объятьях юных кавалеров забывает обо всём», «как будто разочарованье не наступит с новым днём». Муж её бросил, сын вырос непутёвым, одна радость – власть. Но власть никогда не даст ей счастья, хотя раньше она думала иначе. И никакие попытки забыться этого не изменят…
Она попросила в её присутствии эту песню больше не исполнять.

Неделя летела за неделей, откровенные беседы сменялись концертами, концерты – оргиями с применением всех видов сексуальных извращений. Место действия менялось – варьете, загородные виллы, рестораны, вплоть до вокзалов, площадей и борделей. Часто немец не знал имени женщины (или женщин!), с которой провёл ночь (или часть ночи). Леся, отплёвывавшаяся от всего этого, уже привыкла, что он приходит в пять-шесть утра, правда, всегда трезвый, а может вообще не прийти ночевать. А на ней, помимо учёбы, лежало ещё и домашнее хозяйство. Она проклинала всё на свете, убирая огромную, в семь комнат, квартиру, бегая на рынок и в супермаркеты. Хорошо хотя бы, что зарплату немец ей отдавал сразу и полностью.
Когда майор выписывался из госпиталя, его предупреждали – в течение полугода беречься от сильных физических и эмоциональных нагрузок. Не получилось. Ненормальный образ жизни, когда уже не понимаешь, день на дворе или ночь, питаешься, как и чем придётся, при этом панически боясь за собственную внешность, да ещё со страшной силой заявляет о себе твоё творческое начало – в постоянном раздрае с началом шпионским, и всё это на фоне дичайших оргий… тут свалился бы и слон. Великий князь, у которого активно бушевали гормоны, и то начинал испытывать потребность в отдыхе.
Рудольф же с ужасом чувствовал, что здоровье начинает его подводить. Те места в груди, из которых извлекли пули, сначала саднили, потом начали болеть, в какой-то момент стала подниматься температура… Немец сжимал зубы и, наглотавшись обезболивающих, шёл на работу. Как большинству мужчин, ему казалось унизительным болеть. Да он и не мог позволить себе такую роскошь.
Он-то мог думать что угодно, а у его организма было на сей счёт собственное мнение. Спецагент СГБ ощущал себя всё более вымотанным. И однажды, в конце декабря, поговорив с последним человеком, от которого надеялся получить полезную информацию, он с трудом перевалился через порог, каком-то чудом стащил куртку и зимние сапоги и рухнул прямо… не на пол, а на руки встретившей его Лесе.
- Понятно. Машина дошла на честном слове и на одном крыле, - пробормотала она. Ругая коллегу на чём свет стоит за такое небрежение собственным здоровьем, бывшая партизанка потащила его в комнату и уложила (очень стараясь не уронить – даже сильно похудев, майор был для неё слишком тяжёлым) на кровать.
Было три часа ночи. Вспомнив годы дедушкиной и бабушкиной болезни, Леся оделась (она не любила пижамы и ночные рубашки), приготовила клюквенный морс и поставила его рядом с кроватью. Положила лёд на горевшие лоб и грудь немца (что-то такое читала, кажется, у Жюля Верна), приготовила шипучий аспирин. Уселась рядом сама, готовая всю ночь дежурить около Шлоссера.

Глава 19.
К утру немцу стало лучше настолько, что они с Лесей смогли сесть и обсудить положение.
- Нам здесь делать больше нечего, а тебе вообще опасно оставаться, - сказал майор. – Но просто так мы уехать не сможем. Нужно, чтобы никто не заподозрил ничего странного. Я сегодня пойду в «Весёлую компанию», спровоцирую там какой-нибудь скандал, после которого наша дальнейшая судьба будет безразлична всем. И мы спокойно вернёмся в Бонн.
- Ты чего, правда туда собрался? Ты себя в зеркало видел?
- Видел. И увиденное мне очень не понравилось. Нет, Леся, кроме шуток – я действительно туда пойду. Не волнуйся, я чувствую себя хорошо. Да, вещи заранее не собирай – всё должно выглядеть естественно.

Рудольф вошёл в зал следом за великим князем: правая рука заложена за ремень, левая по-хозяйски расположилась на ягодицах внучки одного из бывших фашистских диктаторов Европы, уже «хорошей» и буквально висящей на плече кавалера. Вася Фрош-Лягушкин только что закончил номер и срывал бурные аплодисменты, но при виде Шлоссера довольное выражение сползло с его лица. «Ну, немец, погоди! Я тебе сегодня устрою!»
Из самого тёмного угла сверкали стёкла огромных очков Шрайбикуса-Майера. Как он пролез в великосветское заведение, осталось его профессиональной тайной. Один из боковых столиков занимали четверо мужчин, от которых отводили глаза все присутствующие – ходил упорный слух, что «Весёлую компанию» крышует французская организованная преступность. А эти господа уж очень походили на её представителей.
Умершую от передозировки две недели назад Флору Салье сменила эффектная, гибкая как лиана арабка Зульфия, которая через несколько лет, уже под другим именем, ворвётся в первые строчки мировых хит-парадов. А сейчас она пела и танцевала под восточную музыку на сцене варьете, и один из мафиози поглядывал на неё не только с чисто мужским, но и с деловым интересом, прикидывая, какую прибыль может дать эта птичка, если сделать её мировой звездой…

К Шлоссеру подскочил сам хозяин заведения и порывисто зашептал:
- Я вас умоляю, барон, пожалуйста, выйдите за Сибирякова! У него жена родила тройню, и он от радости упился до бесчувствия! Барон, пожалуйста!.. Я сейчас на колени встану…
- Я бы на его месте напился с горя! – прокомментировал великий князь. – Что петь-то надо?
- «Рио-Риту»! Барон…
- Если мой государь разрешает, я спою, - сказал Рудольф. – Когда выход?
- Вы меня спасаете! Сейчас, сразу после Зульфии!
Немец улетучился в направлении гримерки. Вася, видевший всю сцену из-за кулис, дождался отца и зашептал ему на ухо что-то, от чего Вэлентайн Фрош побагровел и бешеным взглядом посмотрел на свою супругу, только что вышедшую из гримёрки Шлоссера. В варьете она отвечала за сценические костюмы, а «Рио-Риту» Сибиряков исполнял в образе Кота-в-сапогах, но Фрош в этот момент напрочь забыл об этом.
Рудольф появился за кулисами две секунды спустя и сразу понял, что запахло жареным. Фрошу не докажешь, что пахнуть нечему…
Занавес раздвинулся, все, не участвующие в номере, посыпались со сцены, зазвучали первые такты…

Когда-то играл на дворе патефон,
Коты собирались всю ночь под балкон,
А кошка глядела на них с высоты,
И дружно вздыхали под вечер коты:
«Ах, милая Рита! Скажи, за что на нас ты сердита?
Окошко открыто, и музыка так чудно поёт!
Хорошо весною
Под луной голубою,
Готовы с тобою
Мы танцевать всю ночь напролёт!

Вновь входившие в моду латиноамериканские мотивы заполнили восторженный зал. Слушая аплодисменты, Вася позеленел – ему никогда так не хлопали.
За Рудольфом вышел сам хозяин. Он выступал нечасто, но его комический талант ценили. Вася тоже был хорошим комиком, но почему-то упорно лез в лирику. Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй…

У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно.
Я самовар купил в подарок Маше,
Теперь мы чай пить будем до утра!

- Какая ещё Маша?! – Барбара Фрош, не дождавшись конца номера, протопала на сцену и ухватила супруга за шкирку. – Я тебя спрашиваю, кобель драный, с какой там Машей ты… чай пьёшь?!
Драный кобель с неожиданной силой вырвался и грозно пошёл на свою попятившуюся супругу.
- ТЫ! ЕЩЁ! МЕНЯ! СПРАШИВАЕШЬ! Это я должен спросить: давно ты крутишь с бароном Шлоссером?
- Я? Поди проспись!! Я бы и рада, да ему надо кого помоложе! Ты со всякими Машами… а я права не имею?!
Фрош влепил Барбаре такую затрещину, что та упала и по инерции откатилась к краю сцены. Сочувствующие «неверной» жене аристократки забросали его насмешками, криками в защиту Барбары, а также остатками еды, тарелками, стаканами… Их мужья и любовники обиделись, и началось таскание дам за волосы и наставление «фонарей».
Через считанные секунды зал превратился в Мамаево побоище. Кто кого бил, чем и по чему, разобрать было невозможно. А оркестр, который, само собой, остановить никто не подумал, во всю мочь наяривал залихватскую утёсовскую мелодию.
«Неуловимые мстители», часть третья», - подумала Леся, сидевшая, как всегда, в самом дальнем углу. Мафиози бесшумно исчезли в самом начале, Шрайбикус незаметно щёлкал фотоаппаратом, одновременно снимая происходящее на видео. Артисты варьете разнимали дерущихся Фрошей, а Вася, логично решивший, что во всём виноват проклятый немец, побежал вызывать «скорую» и полицию.
Лесе удалось выскользнуть наружу одновременно с Рудольфом и телохранителями, окружившими целого и невредимого великого князя. Она поехала домой, а майор повёз к матери своего подопечного.
Когда они приехали, Рудольф сказал:
- Ваше величество, и вы, ваше высочество… у меня к вам серьёзный разговор. Я не могу больше оставаться в Париже.
- Почему?
- Моё имя связано с вашим уже полгода. Если я виноват в чём-то, от меня тень и на вас. Я не могу позорить императорскую семью.
- Совсем дебил, - сказал Роман. – Чего позорного-то?
- Арман!
- Будут говорить, что я разрушаю семьи, провоцирую массовые беспорядки, что я опасен для общества… бог знает, какую ещё клевету раздуют из ничего в отношении вас и меня… Мне бесконечно жаль покидать вас, но в моё отсутствие быстрее забудутся все эти события и слухи вокруг них.
- Он прав, Арман, - заметила великая княгиня.
- А кто нас охранять будет? А петь?
- Я вполне могу доверить моему заместителю вашу безопасность, ваше величество, и вашу, ваше высочество. А что касается пения… скоро вы сможете заказывать всех трёх великих теноров одновременно, и не только на праздник, а вообще в любое время. Я уверен, ваше величество и ваше высочество.
- Что ж, барон фон Шлоссер, благодарю вас за верную службу, - неудачно копируя Екатерину Великую, произнесла Марина фон Цоллерн. – Будьте уверены, мы с Арманом не забудем вас, и, когда я стану императрицей, вновь позовём ко двору.
- Я недостоин столь высокой чести, ваше величество…
- Достоин, достоин, - перебил Роман. – Сиди на чемоданах – и шубу не забудь!
Рудольф сказал ещё пару верноподданнических фраз и вышел.

Глава 20.
Каким-то чудом он за несколько часов уладил все формальности и купил билеты на поезд. Леся собрала вещи, вызвала такси, сообщила по электронной почте Шито-Крыто, что они возвращаются, и, когда слухи только начали распространяться по Парижу, экспресс Париж-Бонн уже подъезжал к конечной станции.

Шито-Крыто встретил их мрачно. Его письменный стол был завален газетами, на которые он и указал.
Шлоссер взял одну. Это оказалась «Картинка» - самая жёлтая из немецких газет. На первой полосе красовалась фотография Романа фон Цоллерна с одной из европейских супермоделей, одетой практически ни во что. Фото сопровождалось статьёй, причём с продолжением, о жизни высшего света Европы. Рудольф глянул на подпись.
- Вольфганг Майер… Шрайбикус…
- Он самый. «Картинка» в последнее время расходилась рекордным тиражом. И благодари Господа Бога, что твоей (и вашей, фрейлейн) фотографии там не оказалось. Ты меня знаешь, Руди, - шутить я не люблю.
- Я тоже, герр генерал. Но моя задача была – добыть информацию. И я её добыл.
- Незаменимых людей нет. Если бы ты хоть раз засветился перед камерой, дело уже вёл бы кто-то другой.
- Кто, например? Во всей Службе вы не найдёте дурака, который взялся бы за это добровольно. А если заставите – через полгода максимум он окажется в психушке. Мои нервы ещё в состоянии выдержать всё это – меня, как-никак, учил Рейнгард Гелен. Те, кто пришёл позже, не имеют такой закалки. Кто старше – заранее приготовили причины, по которым их невозможно подключить к «делу Романовых». А у меня просто нет выбора, зато есть несовершеннолетняя сестра. Но я не собираюсь, конечно, этим злоупотреблять.
- Теперь каждый шаг будешь согласовывать со мной. Челентано выискался! А про Ангелику, голубь ты сизокрылый, я тоже помню, не сомневайся. А теперь садитесь оба и докладывайте о дальнейших планах.
Жёсткий диалог мужчин Леся слушала как на иголках. И с удовольствием приготовилась к докладу.
- Александр Васильевич Колчак, захватив Екатеринбург, разумеется, прежде всего постарался выяснить судьбу царской семьи. Он был из людей, «сделавших сами себя». Его карьера складывалась исключительно удачно, он в молодые ещё годы достиг очень высокого поста… а тут судьба дала ему возможность стать верховным правителем России, как он себя называл, не на словах, а на деле. В шаге от вершины он не остановился бы ни перед чем, чтобы этот шаг сделать.
- То есть Романовы ему мешали?
- Для кого-то этот вывод неожиданный и парадоксальный, но на самом деле так и есть. Зачем стоять за спиной дышащего на ладан подростка или легкомысленной молоденькой девушки, когда можно просто занять их место?
Шито-Крыто задумался, вспоминая всё, что знал о Колчаке. Да, пожалуй, майор прав.
- И ему было выгоднее, чтобы они погибли.
- Да. Не от рук большевиков, так в колчаковской контрразведке.
- И ты уверен, что они туда не пошли и этого не произошло?
- Колчак, конечно, подбирал людей, преданных ему лично, но не всех же! Если бы кто-то что-то хотя бы заподозрил, произошёл бы, мягко говоря, грандиозный скандал! Вы знаете, что такое убеждённые монархисты. А их было немало в окружении адмирала, и они имели вес и влияние. Нам сейчас трудно понять, как можно какую-то идею возводить в абсолют, отдать на службу этой идее всю жизнь и ради её торжества идти на смерть и умирать. Мы это называем фанатизмом и считаем болезнью. А в те времена это было в порядке вещей – со стороны как белых, так и красных. Не допустили бы второй раз гибели Романовых колчаковцы-монархисты! В буквальном смысле легли бы костьми ради их спасения.
- А поскольку никуда не просочилось ни малейшего намёка…
- Намекать было не на что. Если бы они выжили, белые ничего об этом не знали.
Шито-Крыто кивнул, соглашаясь.
- Весёлая получается картина. И куда они тогда делись?
- Герр генерал, возможностей сотни – они постриглись в монастырь, ушли в секту, поселились в тайге и одичали, стали жертвами уголовников, сами вступили в банду, и Маруся Климова – дочь Николая Второго…
- Стоп. Я же вижу, что ты во весь этот бред не веришь. Что надумал, Паваротти?
Рудольф нервно сглотнул, и его руки непроизвольно дёрнулись в направлении пряжки ремня, чтобы затянуть его ещё чуть-чуть и убедиться лишний раз, что на первого тенора Земли он похож чем угодно, только не конституцией. Но ремень и так был застёгнут на последнюю дырочку, а проделать ещё одну было нечем.
- Герр генерал, нужно подойти с другой стороны. Этот путь – тупиковый. Вернее, наоборот, - слишком разветвлённый. А вот Франциска Шанковская даёт нам определённую ниточку.
- Ну давай, тяни за неё.
- Итак, в 1901 году на немецкой части Польши родилась девочка, которую звали Франя Шанковска. Родилась в бедной крестьянской семье, поэтому не умела ни читать, ни писать, зато рано пошла работать. Сначала к местным, так сказать, кулакам, потом в Берлин, чернорабочей на военный завод. В 1916 году случайно уронила ящик с боеприпасами, получила контузию, лечилась в психиатрической клинике, откуда сбежала некоторое время спустя. О ней никто ничего не знал до весны 1920 года, когда она бросилась с моста в Шпрее. Из реки её выловил полицейский патруль. В участке она не отвечала на вопросы, смотрела в одну точку и вообще вела себя неадекватно. Документов при ней не оказалось, меток на одежде – тоже. Её отправили в ближайшую психбольницу, где зарегистрировали как «фрейлейн Неизвестную». Там она не общалась ни с кем из больных, но много читала – в основном газеты, реже книги. Кто и когда научил её читать? И разбираться в прочитанном?
- Так. Дальше.
- В 1922 году на сцене появляется ещё одна интересная личность – Мария Клара Пейтхерт. Как конкретно она попала в больницу – непонятно. Принято считать, что она страдала старческим слабоумием, и в психиатричку её сдали соседи. В общем, это первый человек, который разговорил Франю, и та якобы ей призналась, что она – Анастасия Романова. Выйдя из больницы, Пейтхерт (опять же неясно, каким образом) связалась с русскими эмигрантами, жившими в Берлине, и рассказала им об «Анастасии». Дальнейшее общеизвестно. Остановлюсь на нескольких эпизодах: Пейтхерт утверждала, что была прачкой при дворе кайзера Вильгельма Второго и, как всякая прислуга, о хозяевах и их родственниках знала всё, поэтому сразу узнала Анастасию. Так вот – женщина с таким именем НИКОГДА в штате дворцовой прислуги не числилась. Второе: откуда Франя знала вещи, которые были известны только членам царской семьи? Например, о приезде в Крым, в Ливадию, герцога Гессенского Эрнеста, дяди настоящей Анастасии, в разгар первой мировой войны? Можно, конечно, допустить, что через прислугу, но очень уж притянуто за уши. Даже в тех условиях не могло быть подобных совпадений. И третье: она не говорила по-русски, якобы ей было неприятно это после всего, с ней произошедшего, не понимала русского языка, но отличала по слуху русскую речь. Где она могла её услышать?
- Ёлки-моталки! – вырвалось у Леси.
- Понял, - задумчиво сказал Шито-Крыто. – Ты считаешь, что в период с 1918 по 1920 год Франциска Шанковская встретилась и довольно близко сошлась по крайней мере с одним из детей расстрелянного императора.
- А может, эта Пейтхерт на самом деле переодетая Мата Хари, которую тоже не расстреляли? – ляпнула Леся. – А Шанковскую ваши… эти… предшественники двигали в царицы?
- Я бы на месте Вальтера Николаи с таким контингентом работать не стал, - заявил Шито-Крыто. – Хотя и говорят, что отбросов нет – есть кадры, но не до такой же степени! В общем, продолжайте копать в этом направлении. Ничего другого всё равно не остаётся. Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие!..

Глава 21.
На следующий день после приезда Рудольфа и Леси в Бонн было протестантское Рождество. Естественно, оба намертво об этом забыли. Отъезд из Парижа прошёл благополучно, Шито-Крыто в основном доволен – можно чуть-чуть расслабиться.
…Ангелика, увешанная кучей подарков, открыла дверь своим ключом.
- Бубенцы, бубенцы радостно горят! Звон идёт во все концы, саночки летят! Эй, вы где?
Крепкий, но чуткий сон профессионального разведчика тут же испарился. Рудольф быстро вышел в прихожую, перехватил у сестры подарки и понёс на кухню. Из Ангеликиной комнаты вышла ещё не окончательно проснувшаяся Леся, увидела подругу и кинулась к ней обниматься. Немец сверху обнял обеих сразу.
- С Рождеством! – сказал он.
Два часа спустя все трое сидели за праздничным столом. Разговор шёл, естественно, о том, как кто провёл эти полгода.
- Красивый город Париж, есть на что посмотреть, - говорила Леся. – Мне очень понравилось в Лувре, мы по бульварам ходили, по набережной Сены, в дом-музей Гейне, кстати, Рудольф меня сводил… Но вот всё время там жить я бы не хотела.
- Почему? – удивилась Ангелика.
- Во-первых, рынки открываются в пять утра, а в семь уже сворачиваются. Во-вторых, центр вылизан, а на обыкновенных улицах – грязь несусветная. И туристов очень уж много. И куда ни плюнь – тряпочные магазины, наверно, по пять штук на квадратный метр. Слушай, Геля, чего у вас тут все бабы сдвинуты на том, что шмотки должны быть обязательно фирменные? Видала я эти… как их… бутики – такого на витринах навешано, ужас! Как это вообще можно носить?
- А я тебе говорила, что высокая мода – не для того, чтобы её носить, она только тенденции даёт.
- Носят фирменные вещи потому, - пояснил Рудольф, - что хотят как-то подняться (пусть даже только в своём сознании) до высшего общества. Если уж не могут жить, как они, так хоть одеваться будут так же, благо на распродажах можно дёшево взять и Гуччи, и Армани, и Пазолини.
- А этим-то чего нравится так одеваться?
- Одежда, если ты помнишь по истории, всегда служила в том числе знаком отличия. Отсюда и поговорка «встречают по одёжке». Носят фирменную одежду, чтобы отличаться от всех прочих, тех, кто пониже на социальной лестнице. Не всё ли равно, как это выглядит, - главное, что тебя выделяет!
- Бред какой-то. Ни шиша я в вашей западной жизни не понимаю. И, наверно, понимать не буду, - Леся задумалась. – Взяла бы сейчас, плюнула на всё и уехала к нам, на Русь. А вот не могу – обязательства.
- А кому в России колония светит? А может, и пострашнее кое-что?
- Да хоть в тюрьме сидеть, только бы у себя дома, со своими! От вашего европейского вроде как благополучия подохнешь со скуки. Чужое здесь всё, ненастоящее какое-то… Ладно, я же не спросила – Геля, ты как на море-то отдохнула?
Ангелика начала рассказывать, как училась плавать, что такое «пляжный волейбол», какие она видела яхты и пароходы… Лесе не понадобился точный перевод слова «серфинг», потому что на Ибице она видела, как это делается. Хотя тогда она думала: «Зря великий князь пытается и этим выпендриться. Смеяться нельзя – «царь», а не смеяться невозможно».
- Отлично, - сказала Леся. – Я тоже теперь море обожаю. Маленькую меня боялись на юга брать, а потом денег не стало. Руди, а ты на море был?
- Где я только не был, - майор усмехнулся. – Девчонки, если бы вы знали, как с вами хорошо! Ваше здоровье!

Следующие дни были сплошь праздничными. На другой день пришли Зидлицы: Оскар, фрау Лотта и Лора, потом в СГБ корпоративно отмечали Новый год… Вот тут случился небольшой конфуз: не увидев Шлоссера в зале, Шито-Крыто забеспокоился – с некоторых пор барон его тревожил своим поведением. Однако генерал догадался подойти к ведущему концерта, организованного в честь праздника, и между ними состоялся почти киношный диалог:
- Майор Шлоссер не у вас?
- У нас.
- И что он делает?
- Поёт.
- Поёт… Кобзон хренов… - пробормотал начальник СГБ. Но ему, как профессионалу, необходимо было лично это увидеть. Он остался за кулисами.
Рудольф решил спеть шуточный гимн СГБ – на мотив летки-енки. Прозвучало это примерно так:

Давно в мировом кино
Разведку снимать дано,
Чтоб был зритель восхищён –
Какой же молодец во всём этот шпион!
Но родина его всегда –
Лишь Англия и США!
Эй, Голливуд, услышь, - кричим тебе:
«За что обходишь вечно нашу СГБ?»

Сводный хор подхватил:

Мы ведь не хуже ваших
Джеймсов Бондов-вышибал!
И не зря сам Вальтер Николаи
Нашу Службу создавал!
Нам все заданья по плечу –
Для нас нет слов «не могу» и «не хочу»!
Служим мы, Германия, тебе
И мы гордимся нашей службой в СГБ!

Тут Шито-Крыто не выдержал, вышел на сцену и густым басом спел:

Так что снять пора давно
И про СГБ кино –
Тянем щупальца мы над землёй,
Над всей планетой радостной и молодой!

Зал подхватил припев, а потом раздались аплодисменты.
- Шпион ты теперь никакой, - полушутливо заметил генерал. – У тебя особая примета – голос!
На другой день в школе у Ангелики тоже отмечали Новый год. Оставшиеся дни посвятили подаркам и запасам праздничной еды.
Наступило 31 декабря. Лесе исполнилось пятнадцать, а утром первого января двадцать семь стукнуло Рудольфу.
Леся стояла, отсчитывая удары часов. Первый Новый год за границей… Этот год был в её жизни самым бурным, самым пёстрым… Плохого, конечно, было больше, но было же и хорошее… В будущее она упорно смотрела с оптимизмом.
Ангелика благодарила судьбу за то, что было сейчас в её жизни, и видела перед собой сплошные розовые дали.
Оскар, фрау Лотта и Лора пожелали одного: «Чтоб этот год был не хуже прошедшего!»
Шрайбикус, у которого семьи не было, встретил Новый год на работе. Уже в час ночи ему надо было сесть за эксклюзивный материал. То же касалось и Антона Шварца – вдовца с двумя взрослыми детьми.
Где и с кем встречал Новый год Шито-Крыто – не знал никто.
А Рудольф хотел от 1997 года одного – определённости.
- С Новым Годом!

Глава 22.
Закончились новогодние каникулы. Леся и Ангелика снова пошли в школу. Зима стояла непривычно холодная для Европы, и Лесе купили пальто на синтепоне – шубы и дублёнки повёрнутый на экологии Запад не приветствовал, даже искусственные. Снег хрустел под ногами совсем по-русски.
На этот раз Леся шла в школу при российском консульстве в Бонне. И у неё было странное предчувствие – как будто она сегодня вытянет новую ниточку в «деле Романовых». И совершенно не со стороны Шанковской, «бледной поганки», как бывшая партизанка про себя называла горе-последовательницу Лжедмитрия-Отрепьева.
Майор после возвращения из Парижа впервые в жизни ощутил, что ему необходимо отоспаться и вообще отдохнуть после трудной командировки. Конечно, он пинками гнал от себя мысли о том, что года три назад, до первого ранения, перенес бы все парижские приключения вообще незаметно для себя. Первого января он проспал почти весь день – будить девушки не стали из чисто гуманных соображений. Да и Шито-Крыто разрешил двухнедельный отпуск.
Немец откровенно плюнул на «ежовые рукавицы», которыми когда-то поддразнивала его Кристина. Если бы в СГБ требовали носить на работе форму, ему теперь понадобилась бы новая, на размер или два больше прежней. Раньше это напугало бы его, сейчас было всё равно.
Сейчас ему вообще было всё равно.

Вечером Леся смотрела телевизор. Смотреть было нечего, и она просто гоняла по всем российским каналам. И тут по «России» наткнулась на рекламу.
«Новая версия судьбы цесаревича Алексея Николаевича! Уральские старообрядцы твёрдо убеждены, что наследник престола спасся и впоследствии занял один из высших постов в СССР – под именем…»
Имя, которое назвал диктор, в принципе было Лесе знакомо, хотя его носитель умер незадолго до её рождения. Лесины дедушка и бабушка отзывались о нём с большим уважением и симпатией.
«Смотрите на канале РТР – «Хмурый премьер с детскими глазами»!
Леся рефлекторно выключила телевизор. Первая мысль была – «Бред!». Вторая – «А если?..». Потом бывшая партизанка полезла в книжный шкаф за энциклопедией и нашла статью о бывшем советском премьере.
Всю ночь она проворочалась (благо завтра выходной), сопоставляя прочитанное с уже известным. Наконец решительно прошла в комнату Рудольфа.
- Эй, фон-барон, вставай! Нас ждут великие дела!
- Только не надо поливать меня водой, - майор открыл глаза. – Что ты вскочила в такую рань?
- Мы нашли Алексея!
- Не понял, - немец сел на кровати.
- Сейчас поймёшь! – и Леся рассказала об увиденном.
Шлоссер возвёл очи горе;.
- Господи, за что ты меня так наказал? То в Париже всякую чушь приходилось выслушивать, а теперь у себя дома… Леся, ты сама-то в это веришь?
- А что? Он тоже Алексей, тоже Николаевич, родился тоже в 1904… правда, в феврале, а не в июле, как царевич, но мало ли тогда народу придумывало себе биографию?
- Ты знаешь, сколько было в России Алексеев Николаевичей 1904 года рождения? Десятки тысяч! Александра, спи и не морочь мне голову! – немец повернулся к ней спиной с явным намерением заснуть снова.
Лесе ужасно хотелось пнуть его, дать в ухо или на самом деле облить водой. Но это было негуманно. Гуманно было доказать свою правоту и ткнуть глупого немца в неё носом.

В эти выходные Леся, Ангелика и майор зашли к Зидлицам. Как-то само собой получилось, что Ангелика и фрау Лотта заговорили о разных салатных соусах, Шлоссер и Лора тоже трепались о чём-то, одинаково интересном им обоим, а Леся подошла к Оскару и завела разговор о составлении фотороботов и прочих способах опознания.
- Да, есть разные компьютерные программы: по составлению фоторобота, по восстановлению лица по черепу или части черепа (мы используем модифицированный метод Герасимова)…
- А вот я читала в каком-то детективе, что можно завести в компьютер фотографию человека, а он тебе выдаст, как человек будет выглядеть через двадцать-тридцать лет. Есть такое?
- Да, есть и такая программа. Её часто используют «охотники за нацистами».
- Оскар, а у тебя в компьютере есть она?
- У меня нет, а у вас с Рудольфом есть. Хочешь, помогу запустить?
 Тем временем между Шлоссером и Лорой шёл следующий разговор:
- А ты мне нравишься, - протянула Лора, девица лет двадцати, с волосами, выкрашенными в четыре цвета сразу, одетая в ярком панк-стиле. – Ненавижу чересчур ухоженных мужиков (слово «метросексуал» войдёт в обиход несколько лет спустя – прим. авт.). Мне нравятся вроде тебя, такие… подопустившиеся.
- Надо же, - с иронией сказал Рудольф, - я кому-то нравлюсь… А ты мне тоже нравишься, Лорхен. Хотя Оскар и фрау Лотта на нас косо посматривают.
- Я анархистка. И в Копенгагене жила, и в Амстердаме. Плевать, я за свободную любовь.
Теперь в её сторону нехорошо косилась ещё и Ангелика. Только Лесе было, в общем-то, наплевать (не меньше, чем Лоре на мнение окружающих) на личную жизнь коллеги.

- Ну, надаю я ей по морде и заставлю отстать от Руди, - рассуждала Ангелика. – Так ведь своей головы нет, чужую не приставишь. Он себе может ещё хуже кого-то найти.
- Да уж куда хуже, - ответила Леся. – Хотя самое поганое, что таких много. И не обязательно панки там или хиппи.
- Это точно. А я вот не понимаю, как можно с каждым встречным. И вообще, ну что это – сначала не забудь проглотить таблетку или надеть презерватив, а потом… предавайся страсти.
- Да уж. Расчётливо дать волю… этому… инстинкту… Ты знаешь, похотливая машина – это что-то новенькое. Нет, Гель, неужели некоторых так легко завести? Или им всё равно, с кем?
- Наверное, пользуются же некоторые вибратором. А знаешь, может, они просто не умеют ли не могут получать удовольствие от чего-то другого?
- Или не хотят… Геля, я вот заметила, что здесь каждый живёт только для себя.
- Это ты права. Поэтому и рожают мало. Дети, о них же заботиться надо. А многие сначала нагуляются, а рожают ближе к сорока. Или карьеру делают, деньги копят, поэтому тоже детей не заводят, а мужики только временные. Чтоб не обременяли опять же. И сами не обременялись.
- У нас в России так не было. Или мне кажется?
- Да какая разница! Главное, МЫ не такие.
- Геля, - осторожно спросила Леся, - ты, наверное, ненавидишь мужчин?
- Нет, почему? Если я не… знаешь, секс – это когда трахнулись, разбежались – и всё, а кроме постели, вас ничего не связывает. А любовь – это когда тебя тянет с человеком не только спать, а поговорить о чём-нибудь, его мнение узнать, да просто по улице с ним идёшь – и тебе уже хорошо и ничего больше не требуется. Я не хочу так вот, с первым телеграфным столбом, но я же не говорила, что не хочу полюбить. Я хочу такую семью, как у мамы с папой…
Связь майора с Лорой Зидлиц продолжалась уже неделю. Немец видел, что и другие женщины бросают на него заинтересованные взгляды, хотя выглядит он похуже, чем в Париже. Связавшись с Лорой назло Лесе и самому себе, он очень скоро стал с ней скучать. Она скандалила, самыми нехорошими словами крыла майора, но бросать его ей не хотелось – присушил. Чем, сама не понимала. Точно не голосом – ей медведь оба уха оттоптал.
Злой на себя, на Лесю, на Лору, на весь белый свет майор снова взял себя в «ежовые рукавицы», чего так резко, само собой, делать было нельзя.

Третий день питаясь одной минеральной водой, накануне спустив на Лору всех собак, немец сидел среди бумаг по «делу Романовых» в самом поганом настроении. Леся и Оскар устанавливали программу, о которой шла речь две недели назад. Оскар накопал у себя фотографию бывшего советского премьера времён гражданской войны, ввёл в компьютер вместе с фото цесаревича и снимком из энциклопедии.
- Две величины, равные третьей, равны между собой, - бормотал Оскар, бегая пальцами по клавиатуре. – Всё. Прошу убедиться.
Шлоссер, Леся, Оскар и незаметно подошедший Шито-Крыто уставились на экран. Результат был ожидаем, но всё равно…
Увидев заключение, что на всех фотографиях лицо одного человека соответственно в 1918, 1919 и 1960 году, Леся гордо улыбнулась, Оскар поморгал и протёр глаза, Шито-Крыто просто молчал, очевидно не веря собственным глазам.
А Рудольф истерически захохотал. Сначала оперевшись о стену, потом рухнув на стул… Оскар встал, готовясь дать ему затрещину и этим привести в себя, но тут хохот оборвался, майор коротко вскрикнул и сполз на пол.
Шлоссер лежал в глубоком обмороке, и по его белой рубашке расплывалось пятно крови…

Глава 23.
- Нельзя так долго и целенаправленно издеваться над своим организмом, - объяснял Лесе и Ангелике врач – тот, который лечил майора и раньше. – Никто не отрицает, что работа у агентов СГБ трудная и опасная, но ведь предупреждали же – полгода, всего полгода поберечься! Трижды простреленная грудная клетка – это не шутки, а длительная командировка, сопряжённая с колоссальным напряжением, физическим и эмоциональным, усугубилась, простите, задвигами самого пациента. Если на него не повлиять, любое лечение обернётся сизифовым трудом.
…Леся проводила подругу до интерната. Несколько дней Ангелика чуть ли не ночевала в больнице (на ночь её буквально выгоняли) – у Рудольфа открылись раны, началась пневмония, едва не перешедшая в сепсис. В Париже удалось предотвратить это, а тут организм всё-таки не выдержал – сначала физического, а потом нервного стресса.
- Геля, я очень, конечно, рада, что всё обошлось, но вот не могу спокойно относиться к мании на почве внешности. Нам ещё ладно, а мужикам…
- А что у него есть, кроме внешности? – устало спросила Ангелика. – Он, кроме своих шпионских заданий, ничего в жизни не видел. Дело всю жизнь имеет с последними подонками. Так и пробегает до конца дней своих или пока здоровье позволяет. И ведь занимается он этим, потому что выбора нет. Ты знаешь, кто был наш отец. Если бы Руди вырос в обычном детдоме, а потом пошёл устраиваться на работу, его бы посылали везде. Ему бы никогда не отмыться от такого «пятна в биографии»! И куда? В уголовщину? А Гелен давал работу, платил хорошие деньги и не спрашивал, кто ты и что ты. Причём наши папа и мама погибли, чужие и тому лагерю, и другому. От Чаушеску шарахнулись и Москва, и Запад… Ну не пошёл бы Руди в СГБ… и терпел бы косые взгляды всякой мрази, которая вовремя сожгла партийные и комсомольские билеты? А теперь ему трудно, очень трудно… Конечно, он хочет хотя бы в зеркало смотреться с удовольствием!
Нет, Леся этого не понимала. Как это – нет выбора? Выбор есть всегда!

Положительные эмоции Рудольф, однако, черпал не только из зеркал. Первыми его вокальный талант оценили боевики на Кавказе. А в Париже немец окончательно убедился, что петь – очень важно для него. В песне он выплёскивал своё настроение. И после того, как споёт (неважно, что и на каком языке), ему становится легко и хорошо, как никогда. Песня помогала не сойти с ума.
Поэтому, как только ему стало немного лучше, он попробовал тихонько запеть.
И не смог. При малейшем напряжении голосовых связок его бил противный сухой кашель, голос срывался. В горле чувствовался застрявший комок.
- Ишемия голосовых связок, - объявил врач. – Вы потеряли много крови, а кровь отхлынула от гортани, нарушилось кровоснабжение органов, отвечающих за голосообразование. Вы слышали, наверное, что можно ослепнуть при кровотечении из язвы желудка – кровь отливает от диска зрительного нерва. Здесь та же ситуация… Вы никогда больше не сможете петь. Говорить – да, а петь – нет.
- Понятно, - на лице Рудольфа снова была маска непроницаемого спокойствия. – Теперь я полностью сосредоточусь на работе, не отвлекаясь ни на что постороннее.

Майор выписался из госпиталя три недели спустя. Всё было как прошлой весной – кидающаяся на шею Ангелика, сбежавшая по такому случаю с уроков, не слишком весёлые мысли о своей дальнейшей судьбе, а на другой день – совещание у Шито-Крыто.
- Итак, тождество цесаревича Алексея Николаевича и товарища К. можно считать установленным, - подвёл итог генерал. – Предлагаю восстановить хронологию событий.
- Можно я? – как в школе, подняла руку Леся. – Спасибо. Значит, так: в ту ночь наследника престола – бывшего – недорасстреляли. Их с сестрой спас один из красноармейцев. Выдал за своих родственников, дал взятку в госпитале или и то, и другое… В общем, брат и сестра Романовы встретили приход белых в больнице. За то время, что они просидели под домашним арестом, они, конечно, думали, что с ними случилось и почему. Наверное, старшая сестра Ольга подсказала им ответы. И получилось, что народу царь совсем не нужен, дядя Гриша Распутин – та ещё падаль, и если красные не ангелы, то и белые ничуть не лучше. Ну, они и не захотели возвращаться в свою прежнюю жизнь. Стали жить как все люди. Кое-что они ведь умели делать и могли в принципе прожить трудом. А веру в Бога тогда теряли, повторяюсь, многие.
Шлоссер и Шито-Крыто почувствовали, что у них начинают болеть зубы. Всё притянуто за уши, шито белыми нитками и писано вилами по воде. А ничего другого предложить нельзя.
- Наверное, - продолжала Леся, - им не очень нравилось в Екатеринбурге, и они решили уехать к родственникам в Европу. Поехали по прямой, потому что товарищ К. по всем документам – питерский.
- Стоп, - сказал генерал. – У товарища К. не было ни братьев, ни сестёр. Куда царевна делась?
- Просто их с братом пути разошлись, - заметил Рудольф. – В те годы такое случалось часто, и не только в книгах и фильмах. Шанковская никогда не встречалась с товарищем К., к тому же человек, изменивший даже дату рождения, шестьдесят лет скрывавший своё настоящее имя, не мог выложить всю свою подноготную первой встречной. Шанковская была в долгом и тесном контакте с человеком, рассказавшим ей о семейных делах Романовых. Немецкая полячка знала русский язык, не забывайте! Так что знакомство её с Алексеем я исключаю просто по временным несоответствиям.
- А ведь есть ещё одно, - снова подала голос Леся. – Были очень упорные разговоры, что Александра Фёдоровна родила Алексея не от мужа, а от генерала Орлова. Ведь гемофилию он унаследовал через мать! А Юровский пишет, что у Алексея были чёрные глаза, а царь и царица – голубоглазые. По законам генетики так не бывает.
- Я бы поверил, возможно, - произнёс майор, - если бы не одно «но». Вы фотографии Николая Второго в возрасте двенадцати-тринадцати лет видели? С Алексеем – две капли воды.
- Царь и царица – очень дальние, но родственники, - возразил Шито-Крыто. – Поэтому внешнее сходство ничего не доказывает… - Генерал задумался.
«Чёрт, а ведь вопрос принципиальный! Являются ли дочь, внуки и правнуки товарища К. наследниками царского золота?»
- Выход один – генетическая экспертиза, - заявил наконец начальник СГБ. – Вы оба засвечены (для спецслужб уж точно), поэтому эта задача не для вас. Ищите дочь Николая Второго! Ещё неясно, Анастасию или Марию, но в её происхождении сомневаться не приходиться – царь и царица до 1901-1902 годов не прибегали к… м-м-м… подручным средствам, стараясь создать наследника престола своими силами. Дочери – все от Николая!

Глава 24.
Шито-Крыто, проклиная всё на свете, ломал голову, кому из сотрудников можно доверить вклиниться в семью дочери товарища К., Светланы, и получить необходимый для генетической экспертизы материал. Наконец глава СГБ сделал выбор.
… В кабинет генерала вошёл человек неопределённого возраста, с совершенно незапоминающимся лицом и редеющими светлыми волосами, похожий на хорька. Ему и было в общих чертах сказано, что он должен сделать. Конечно, не объясняя, зачем.

Шлоссер и Леся разбирали бумаги. То, что касалось расстрельной ночи и Алексея, отправили обратно в архив. Остались на всякий случай самозванки с отдельно лежащим «делом» Шанковской и сплетни, относящиеся к более позднему времени. Майор уселся за подробный отчёт.

Человек, похожий на хорька, вошёл в свою боннскую квартиру, пустил воду из всех кранов и застучал по клавиатуре ноутбука. Несколько минут спустя в далёкой Москве один из приближённых Дубовского, майор ФСБ Литовченко, вошёл в кабинет шефа.
- Давид Ефимович, срочное, от Влада.
Олигарх развернул распечатанное денесение.
«Так-так. Влад должен добыть материал для какой-то биологической экспертизы. Чем чёрт не шутит, не устанавливает ли СГБ Германии родство Светланы К., в замужестве Георгадзе, с Николаем II?»
Ответ Дед отстучал лично.
«Давид – Владу. Расшибись в лепешку, но узнай, кто, что и как сделает с твоей добычей. И узнай уже, кто в СГБ занимается «делом Романовых»!»
События начали выходить из-под контроля.

Но пока что этого никто не замечал. Шлоссер и Леся исключили по очереди всех самозванок – Марий и Анастасий – споря до хрипоты по поводу каждой. Потом начали до мелочей прокручивать историю Франциски Шанковской.
Зацепиться было не за что, настоящая Мария (и Анастасия) в поле зрения мировых спецслужб не попадала (как будто это не было ясно с самого начала!!). Боле того: Шанковская называла красноармейца, ставшего её мужем и отцом ребёнка, Александром Чайковским. Такого имени не было ни среди членов расстрельной команды, ни в списке 164 человек, виновных в гибели царской семьи по версии колчаковского следователя Соколова, ни в составе Екатеринбургской ЧК, ни в каком-либо другом источнике!
Понятно было только одно – сама Шанковская никогда не смогла бы так раскрутить себя и придумать такую историю. Работала Мария Пейтхерт, она и тащила за собой полоумную полячку. Шанковская же подчинялась ей беспрекословно: её приютила семья белоэмигрантов, жившая в Берлине, создала все возможные условия, но той почему-то у них не понравилось, и она сбежала. Где её нашли? В доме Пейтхерт – сценариста и режиссёра-постановщика пьесы «Лжеанастасия».
Что же связывало Шанковскую и Пейтхерт с дочерью царя?

В конце февраля у Ангелики был день рождения – ей исполнилось семнадцать. Она готовилась к окончанию школы, были все шансы поиметь аттестат без троек, а потом – поступить в колледж, освоить какую-нибудь несложную профессию и пойти работать.
Но судьба решила чуточку изменить её планы. На день рождения подруга подарила Гели билеты на гастроли чешского цирка. В цирке ей, как всегда, очень понравилось, но девушка вернулась домой весёлой и радостной не только из-за этого… Если бы Рудольф хоть чуть-чуть что-то заподозрил, очень многих событий могло не произойти. Но его (и не только его) шпионское чутьё взяло выходной…

Глава 25.
Агент Влад точно выполнил порученное ему задание – биоматериалы поступили на экспертизу, и он отслеживал теперь их судьбу. В Москве продолжали устаналивать, кого из царевен всё-таки расстреляли – Марию или Анастасию.
Лора Зидлиц исчезла из Бонна – то ли в Амстердам, то ли в Копенгаген. Её подчинил себе мужчина, её, которая выше всего ставила свободу! – этого она не пережила.
В буквальном смысле. Фрау Лотту накануне Пасхи вызвали в полицию – опознавать утопленницу, при которой чудом нашли документы на имя Лоры фон Зидлиц. Вернувшись, она попросила Оскара, чтобы барон Шлоссер в их доме больше не появлялся. На Лесю и Ангелику табу не распространялось.

Сам майор взял себя в руки. Он считал, что его жизнь уже закончилась. Но Лесе и Ангелике нужна была помощь – одной для начала закончить школу, второй – просто остаться в живых.
Перед Зидлицами ему было стыдно. Мучаясь своей виной, он прекрасно понимал Оскара (бывший лучший друг перестал с ним разговаривать) и фрау Лотту. Майор полностью погрузился в работу, благо голова соображать ещё не отказывалась. Ему было обидно за свою физическую слабость, и немец делал всё, чтобы восстановить здоровье. Не только ради двух самых дорогих ему людей – вопреки шпионскому складу ума он надеялся на какое-нибудь чудо, которое повернёт его жизнь к лучшему.
Это произошло очень оригинальным образом.

Было начало июля. Рудольф, Леся и Ангелика сидели на кухне и пили минеральную воду – ничего другого в такую жару не хотелось. И вдруг Гели выдала:
- А я выхожу замуж.
Рудольф и Леся не уронили стаканы только потому, что секунду назад поставили их на стол.
- Что значит замуж? За кого?
- Руди, я в день рождения ходила в цирк, помнишь? Там клоуна увидела – рыжий такой, смешной… Я после представления пошла за кулисы и с ним познакомилась. Он вам понравится, Карел добрый, весёлый!
- Значит, его зовут Карел, - медленно произнёс майор.
- Карел Пташек. Он живёт в Праге, в съёмной комнате, правда…
- А почему он сам не пришёл?
- Мы вообще-то договорились завтра вместе вам сказать, а я чувствую, что до завтра не дотерплю…
- Гели, я тебе не позволю совершить такую глупость.
- Почему это?
- Где вы собираетесь жить? На что? Ты вообще себе представляешь, что такое цирк? Вечные переезды, постоянная неустроенность, чужие города…
- Чужие поезда! – передразнила Ангелика.
Леся, глядя, как брат и сестра впервые на её памяти ссорятся, не вмешивалась в семейный диалог. В том числе потому, что не вполне верила глазам и ушам.
- … Вся Восточная Европа едет на заработки сюда, на Запад. В Чехию я тебя не пущу. А если он надеется с твоей помощью перебраться в Германию…
- Да чего ты всё про деньги, про работу?! Ты про него самого ничего не знаешь, а…
- Я хочу с ним завтра побеседовать и составить собственное мнение, а не судить со слов влюблённой дурочки, - Рудольф понимал, что говорит не то и не так, что на сестрёнку никакие разумные доводы не подействуют, но тревога за близкого человека, который того гляди наделает непоправимых глупостей, захлёстывала. И, как всегда в таких случаях, эмоции давили на его шпионскую находчивость и умение убеждать.
- Да я ему всё про себя рассказала! И про маму и папу, и про тебя…
- А вот это могла бы первому встречному клоуну не выкладывать!!
Раз!
На худой щеке Шлоссера загорелся след от Ангеликиной ладони.
- Он не первый встречный! Не смей о нём говорить плохо! Мне плевать, что ты против. Я «не понимаю, что такое цирк»! Да у меня родной брат – шут гороховый!
Далее, как в «Бриллиантовой руке» - следует непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений. И не только местных – в криках Рудольфа и Ангелики мелькали ругательства на русском, румынском, французском, английском и, кажется, даже арабском и китайском.
Рудольф сгрёб сестру в охапку, сунул в другую комнату и запер дверь.
- Остынь. Потом продолжим разговор.
Мобильник заиграл мелодию из мюзикла «Призрак Оперы». Майор взял трубку.
- Да, герр генерал.
- Немедленно в управление. Срочные новости.
- Побудь с Гели, - попросил немец. – Я постараюсь побыстрее. – И буквально улетучился.

- Геля! Ты там как?
- Нормально. Ты слышала, что мой братец тут орал?
- Да слышала, слышала! Вся Германия слышала! По-моему, полярники в Антарктиде слышали, что вы думаете друг о друге. Слушай, как дверь открыть? У вас топор есть?
- Не надо топором! Лекса (выговорить «Леся» ей было трудно), ты знаешь, где цирк?
- Ну знаю.
- Сбегай за Карелом, скажи ему, что у нас тут.

Карел, невысокий огненно-рыжий паренёк с умными чёрными глазами, выслушал Лесю и встал, хлопнув себя по колену.
- Всё ясно. Если этот барон-шпион думает, что я боюсь, пусть оближется. Не хочет по-хорошему, будет как в кино. Пошли.
Карел обошёл несколько гримёрок, вернувшись в компании нескольких акробатов и воздушных гимнастов. Коротко поздоровавшись, все вместе загрузились в цирковой фургон и понеслись к дому, где жили майор и Гели.
- Мы заявление на самом деле подали месяц назад, - объяснил Карел. – Просто Андула жалела брата, не знала, как ему сказать. И мне с ним поговорить не давала.
«Андула? Ах да, это же чешский вариант имени Ангелика».
Фургон, взвизгнув тормозами на всю улицу, остановился во дворе. Карел сложил руки рупором.
- Андула!
Из окна высунулась Ангелика с огромным узлом в руках. Цирковые раскладывали и натягивали что-то вроде большой скатерти – прямо под окном.
- Прыгай!
Ангелика открыла окно, села на подоконник ногами на улицу. Сначала вниз полетел узел. Потом она закрыла глаза, испуганно-восторженно завизжала на всю улицу не хуже тормозов и прыгнула.
- С мягкой посадкой! – Карел подал ей руку.

Час спустя Карел и Ангелика Пташек вышли из церкви. Первым поездом сегодня же они уезжали в Прагу, чтобы пожениться уже там. Леся расцеловалась с подругой.
- Гели, я даже не знаю, чего тебе пожелать. Всякого счастья, благополучия… не умею желать, всегда какая-то дурь получается. В общем, всего-всего и побольше!
- Давай с нами, - предложил Карел. – Поможем тебе добраться до России.
- Ой, спасибо… Я не могу – дела ещё здесь.
Леся махала вслед цирковому фургону, пока тот не скрылся из виду. Что она скажет Рудольфу, бывшая партизанка не думала.

Глава 26.
Майор, ещё ничего не зная, сидел в кабинете у Шито-Крыто.
- Итак, готовы результаты генетической экспертизы: Светлана Георгадзе, в девичестве К., не является внучкой Николая II, но она внучка Александры Фёдоровны. Даже если это случайное совпадение, мы смело можем ссылаться на эти результаты, отказывая семейству Георгадзе в праве на наследование царского золота. А вторая новость: Анастасия Романова была расстреляна в ночь на 17 июля 1918 года в подвале Ипатьевского дома вместе с родителями и сестрами Татьяной и Ольгой. Мы ищем Марию и её потомков, если такие были… и есть.
- Понял, герр генерал.
Дверь распахнулась, и в кабинет вбежала секретарша генерала.
- Что вы себе позволяете, Луиза!?
- Герр генерал, срочная новость… и майора это тоже касается. – Она протянула донесение, только что пришедшее с границы Германии и Чехии.
- Так. – Шито-Крыто, прочитав его, протянул документ майору. – Луиза, возвращайтесь на рабочее место.
- «На экспрессе Бонн-Прага покинули территорию Федеративной Республики Германии Карел Пташек и Ангелика фон Шлоссер»… - Рудольф вздохнул. На его худом, бледном, ещё красивом лице было обычное выражение спокойной непроницаемости. – Если вы опасаетесь, что я упаду в обморок или начну буянить, то зря. Моя сестра сама выбрала себе судьбу. Сегодня она кричала, что не просила вытаскивать её из грязи. Ну и пусть живёт в ней. Я сегодня же составлю новое завещание, и она со своим клоуном не получат ни гроша моих денег. И из квартиры её выпишу.

Рудольф вернулся домой поздно, по завершении всех формальностей у нотариуса. Леся уже спала. Заснула прямо в комнате майора, решив дождаться его и начистоту поговорить.
Он не стал её будить, прошёл в комнату Ангелики, открыл окно, облокотился на подоконник… Закат догорал. И в душе Рудольфа фон Шлоссера тоже как будто догорал закат. Самый родной, самый любящий человек, выхаживавший его в больнице, всё время старающийся сделать ему какую-то приятную мелочь, ставший частью его самого, ушёл. И не вернётся. Гели гордая, как все Шлоссеры.
Он жил ради неё, не давал себе пускаться вразнос, зажимая в кулак своё отчаяние и неудовлетворённость… Какой-то клоун, который её бросит через полгода… Всё, якорь сорвался. Что теперь будет?.. Впереди ночь…

Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой тьме таится он…
Нет нужды: прав судьбы закон…
… Благословен и тьмы приход…

Рудольф как будто очнулся от транса.
- Я что, пел?.. Нет… не может быть… «Не знаю, что это такое, что скорбью я смущён… Давно не даёт покоя мне сказка старых времён…»
И довёл любимую свою «Лорелею» до конца.
- Я могу петь! Господи, я снова могу петь!..

Глава 27.
Утром следующего дня Рудольф и Леся, с молчаливого обоюдного согласия не упоминая ни намёком о вчерашнем, молча позавтракали и поехали в здание Службы. Дела прежде всего – вокал отошёл на десятый план. По дороге майор рассказал, что узнал вчера от Шито-Крыто.
- Слушай, у меня в голове полный бардак. Почему Шанковская называла себя Анастасией, если настоящую Анастасию расстреляли? Кто такой Александр Чайковский? И что стало с Марией?
- Надо разложить по полочкам историю Франциски Шанковской. Вернее, «спасшейся Анастасии». – Немец извлёк из досье газетную статью.
- Разговоры о том, какие звери были красноармейцы, чекисты и просто партийцы-большевики, оставим в стороне. Это битьё на жалость. Штамп, хотя и сейчас эффективно работающий. Но что странно: Шанковская приписала себе не только роль жертвы изнасилования, а ещё и заявила, что от насильника-красноармейца, которого якобы звали Александром Чайковским, родила сына. Я опущу рассуждения о том, можно ли вообще забеременеть от насильника, а на эту тему исследований не проводили…
- Да шиш с ними, с исследованиями! Ты, конечно, прав, это всё для показухи: была царевной, случилась революция, папу-маму расстреляли, сама чудом уцелела, но оказалась в лапах изверга-насильника, да ещё и родила от него! Представляю, как Европа обрыдалась, слушая эту туфту!!
- Эмоции в сторону, они будут только мешать. По рассказу Франи, вся семья Чайковских в полном составе (Александр, его жена, которую Франя по имени не называет, мать, сестра и брат) покинула Россию и оказалась в Румынии.
- Ага. Как только их Махно пропустил?
- Его здесь только не хватало! – рассердился Шлоссер. – Ты мне дашь договорить?
- Извини, пожалуйста. Молчу.
- Жена Чайковского в Румынии скончалась, он женился на «Анастасии», та весной 1919 года родила сына. Семья нищенствовала, Чайковский был убит в уличной драке, «Анастасия» оставила ребёнка в Румынии, а сама помчалась в Берлин, чтобы найти кого-то из родственников. Доведенная до отчаяния своей несчастной жизнью, попыталась утопиться в Шпрее, откуда её выловил полицейский патруль. Остальное общеизвестно.
- Ну и что? Почему Анастасия-то, а не Мария?
- Леся, в биографии Франи Шанковской (уже анна-андерсоновского периода) есть один примечательный факт. Собственно, вообще только один факт, из которого можно что-то извлечь. Она сбежала из приютившей её семьи русских эмигрантов, когда те пригласили к ней врача. И спряталась у Пейтхерт. От врача спряталась!! – Шлоссер взволнованно прошёлся по кабинету. – Она боялась, что врач её разоблачит! Значит, её собственное тело могло показать, что она врёт!
- Не поняла.
- Тогда врач не имел узкой специальности. Он был одновременно и терапевтом, и невропатологом, и окулистом… и гинекологом. Приглашённый врач провёл бы общий осмотр. Ушные раковины, зубы – это всё уже разжевано и замусолено, дело в другом, что никому ещё в голову не приходило… У меня одна версия – он как гинеколог сказал бы, что У ФРАНИ НЕ БЫЛО ДЕТЕЙ. Я даже не исключаю, что она была девственницей.
Леся подумала.
- Опять не понимаю. А зачем ей было врать насчёт ребенка? По тем понятиям, особенно высшего света, она это… осквернённая. Спала с простолюдином, замуж вышла за него, родила от него… Пейтхерт, зуб даю, намыливала Шанковскую в будущие царицы. А ей тогда только навредит такая выдумка. Тем более про ребенка.
- Значит, эта часть истории не является изобретением Пейтхерт – добавлена самой Франей. Теперь посмотрим с другой стороны: Франя должна была долго и тесно общаться с Марией, чтобы впитать в себя столько информации. Вероятно, Марияв шутку или забывшись, называла Франю Анастасией…
- А поскольку у будущей самозванки мозги после контузии были набекрень (почему и Пейтхерт так легко её уделала), она сама поверила, что она – Анастасия. Ведь правда похожа на неё?
- А иначе и ничего бы не было.
- Так что, всё это произошло с Марией?
Рудольф задумался.
- Франциска наговаривала на себя, хотя не могла не понимать (а тем более это понимала Пейтхерт), что популярности история с ребёнком, который был жив, о котором она намеревалась заботиться (пусть только на словах: слово не воробей!), ей не добавит. Значит, ей был важен, дорог этот ребёнок. А с другой стороны, Мария, вероятно, была единственным человеком, хорошо отнёсшимся к нищей польской девчонке недалёкого ума. Они были, можно сказать, подругами. У Франи не было своих детей – о каком ребёнке она, даже в ущерб себе, даже в пику подчинившей её Пейтхерт, готова была заботиться?
- О сыне Марии! – осенило Лесю. – Франциска хотела так поблагодарить свою подругу! А Пейтхерт не начала бы всю эту хрень, если бы Мария была жива!
- Да. Никто не должен был этому помешать. А попытка самоубийства Франи, вероятно, была продиктована горем от смерти подруги. На момент начала этой эпопеи Марии Романовой не было в живых.
- А не могли они на пару с Пейтхерт её убить?
- Теоретически могли, практически слишком много нестыковок. Почему её маленького сына оставили в живых? Знали ли друг друга Шанковская и Пейтхерт до встречи в больнице? Нет, мне почему-то кажется, что Мария умерла своей смертью. А вот насчёт Чайковского у меня кое-какие свои соображения. Бывший питерский рабочий Николай Ильич К. спас наших героев от гибели. Он заботился о них и в дальнейшем, иначе им бы не выжить в тех условиях. Через неделю после расстрела Екатеринбург взяли белые. Откуда мог взяться чисто технически насильник-красноармеец? Если только он её изнасиловал в ночь расстрела, но мы знаем, что этого не было. Трое суток, пока трупы прятали в лесу, расписаны по минутам. Не логичнее ли предполагать, что Мария, под фамилией К., после выздоровления пошла работать в тот же госпиталь, где лежала сама? Дочери царя работали в первую мировую войну сестрами милосердия. Быть у своего спасителя на иждивении не по их воспитанию. А дальше классическая история любви: санитарка и раненый. Александр Чайковский был белым офицером!
- А почему не солдатом?
- Фамилия не простонародная, - майор улыбнулся.
- Мария, значит, забеременела… слушай, весна – это март-май! Она должна была забеременеть где-то в сентябре восемнадцатого года! Недоношенный ребенок вообще бы не выжил в тех условиях. Они, значит, узнав, что станут мамой и папой, решили для безопасности уехать из страны. Только почему в Румынию?
- Давай пока выпустим этот вопрос. Важнее – почему Мария, доехав до Берлина, не попыталась связаться с родственниками? В ноябре 1918 года в Германии тоже произошла революция, правда, кайзера Вильгельма не расстреляли, он бежал в Голландию. Вероятно, тогдашняя неразбериха вкупе с крепнущим убеждением, что в принадлежности к царской семье ничего хорошего нет, это проясняет.
- Мария поехала с мужем за границу, а Алексей не захотел, остался здесь, приехал в Питер, записался добровольцем в Красную Армию, добавив себе полгода, чтобы возраст по тогдашним законам был призывной, и вошёл в историю как товарищ К.
- Без преувеличения гениальный экономист, редкостный трудоголик и глубоко порядочный человек. Ты знаешь, что он был одним из создателей так называемой Дороги жизни?
- Из блокадного Ленинграда через Ладожское озеро?
- Да, той самой. Его заслуга и в том, что эвакуированные за Урал в начале Великой Отечественной войны заводы так быстро и эффективно заработали. Он долго был министром промышленности СССР, а потом – премьером.
- Вот это судьба! А ведь шестилетним пацанёнком заявлял старому заслуженному генералу, в дедушки ему годившемуся: «Когда входит наследник престола, надо вставать!» Вот уселось бы такое что-то с чем-то на престол… Фу, даже думать не хочу!
- Да уж… Если бы он стал тогда императором Алексеем II, мир бы содрогался при звуках его имени. Подросток с опалённой душой забыл бы, что такое доброта и милосердие. Все тёмные стороны этой души развернулись бы так, что мало никому бы не показалось. Это был бы самый кровавый диктатор двадцатого века. Даже Сталин перед ним – мальчишка…
- И Гитлер.
- И Гитлер. Странно, что революция, которая должна была его погубить, сделала его лучше. Он избежал смерти случайно, но данный судьбой шанс использовал самым лучшим образом. Да, судьба необыкновенная… Бросила его с трона в самую гущу народа, и он запросто стал его частью. Помнишь наш разговор на Ибице? Это не каждому дано… И уж совсем единицы могут остаться частью народа, несмотря на самые высокие посты. К. был одним из них.

Шито-Крыто, как всегда, внимательно выслушал Шлоссера и Лесю.
- Ребёнка Марии необходимо найти. Вам я этого, сами понимаете, не поручу. В Румынию на поиски отправится надёжный человек. До результата розысков вы оба свободны.
Разумеется, в Бухарест отправился уже практически подключившийся к «делу Романовых» человек, похожий на хорька – агент Влад.
А в Москву полетела соответствующая шифровка…

Глава 28.
Итак, в «деле Романовых» снова возник вынужденный простой. Сколько продлятся поиски в Бухаресте, неизвестно. А в достоверности их результата были заинтересованы все участники событий: доказывать потом в суде право объектов розыска на «царское золото» проще было, основываясь на реальных и доказуемых данных, а не на том, что придумано и подтасовано. К тому же эта достоверность подковывалась немецкой точностью и дотошностью.
Лесе никогда не было скучно – везде и всегда она находила себе занятие. А сейчас полностью погрузилась в учёбу. Рудольф же получил уникальную возможность заняться тем, что, как он думал ещё недавно, потеряно для него навсегда.
Майор просто заявился в одну из боннских дискотек (победнее и попроще) и поинтересовался, не нужна ли живая музыка и если нужна, не прослушают ли его? У местных музыкантов оказалась проблема именно с солистом. Сначала парни шатнулись от удостоверения СГБ (Рудольф предпочёл сразу расставить все точки над «ё»), потом бас-гитарист съюморил:
- Какие ж гроши вам платят, если в кабаках идете петь в нерабочее время?
- Мы тоже люди, - усмехнулся майор. – В свободное время имеем право заниматься чем угодно, только чтоб это не вредило работе. А выступать я могу и за бесплатно, просто для удовольствия.
- Там посмотрим, - подвёл итог ударник. – Давай репетировать.
Вариант был беспроигрышный – саундтрек к фильму «Титаник». Вещь несложная, популярная и сама по себе неплохая.
- Слушай, Дольф, кто тебя петь учил? Тебя слушаешь, как будто смотришь кино. И в микрофон не пыхтишь!
- Серьёзно? Вообще-то никто не учил. Случайно получилось, что проявились такие вот способности… Ладно, давайте замнём. Что-нибудь ещё сообразим?

Две недели спустя Рудольф вышел на сцену в составе группы «Отход». Народ косился на новенького (да ещё гораздо старше остальных) с, мягко говоря, опаской и недоверием. Но сам не понял, куда это всё испарилось, как только майор запел.

Вдаль плывёт моя душа…

Сильный, красивый голос, никем из присутствующих за свою подростковую жизнь ни разу не слышанный, самой природой поставленное дыхание, не портившее песню «вздохами на скамейке», заполнили и зал, и всех, кто в нём был. Артистические способности профессионального разведчика (а без них на оперативную работу не брали) самый тупой набор слов могли превратить в потрясающую историю, трогавшую до глубины души. Парни из «Отхода» уже поняли, что Рудольфу можно доверить самый отстойный текст, и он сделает из него конфетку.
Успех был бешеный! Половина девчонок в зале была без ума от нового солиста к середине дискотеки, остальные – немного позже, и ему пришлось призвать на помощь всю свою шпионскую выучку, чтобы а) удрать от визжащих фанаток (в большинстве несовершеннолетних), б) скрыться от их разъярённых парней и в) спасти от расправы товарищей по группе, могущих угодить «под горячую ногу».
«Попросить» Рудольфа из группы их это не заставило, наоборот. О происшедшем кто-то тиснул в местной газетке, и народ повалил на дискотеку как никогда – из одного любопытства. «Отход» стали приглашать в другие места, популярность и заработки летели в космос. Но в конце концов приглашений стало слишком много, а музыка для ребят из группы была всё-таки развлечением, а не профессией (все они учились в колледжах, а клавишник – ещё в школе).

Прежде чем разошлись пути музыкантов и солиста, Рудольф успел записать свой первый диск. Как его песни разошлись в пиратских копиях по всему Бонну, а потом и по Германии, для него до поры до времени осталось загадкой. Но к осени из всех музыкальных киосков лилась «Лорелея».
Конечно, Рудольфа предупреждали, чтобы был поосторожнее с гейневскими текстами – неонацисты могли начать на него охоту. Но очень уж манила «Книга песен». Хотелось перепеть знаменитые романсы на современный лад.
Нравилось многим, диски расходились как хот-доги зимой. Конечно, о восходящей звезде немецкой эстрады сразу пошли самые невероятные слухи: что «Рудольф фон Шлоссер» - псевдоним, за которым скрывается некий банкир, увлекающийся вокалом, но статус не позволяет выступать самому, и молодой красавец работает прикрытием; что он под крылышком знаменитой актрисы, которая его и продвигает; что он… ну, в общем, всё, что обычно говорят и пишут о восходящих звёздах. Не верили одному – что Рудольф служит в СГБ.
А он шёл к вершинам славы. «Лорелею» однажды прокрутили по радио – и она тут же взлетела в первую десятку музыкальных хитов Европы. Остальные пятнадцать песен альбома, который Рудольф назвал «Сказки Рейна», обосновались в первой сотне. Пел он теперь не только в дискотеках и ночных клубах, но и в самых дорогих ресторанах. Но оставался «сам по себе мальчиком, своим собственным», потому что как только к нему проявлял интерес продюсер, Рудольф молча выкладывал «корочку», и того как ветром сдувало…
Самое смешное, что мало кто с первого раза угадывал автора текстов. А в некоторых песнях через слово повторялось «Германия», «Германия», «Германия», господа ультранационалисты сильно попали впросак. Конечно, лидер очень популярной, но так и не отмывшейся от ярлыка пронацистской, группы будет всячески это отрицать, но тогда на некой корпоративке у него с Рудольфом произошёл такой разговор:
- Слышь, фон, кто тебе тексты пишет? Дай его телефончик. Может, и мне чего забацает…
- Не забацает, - просто сказал Рудольф.
- Чего так? Он тебе по знакомству пишет? Или, того, натурой берёт?
- Да нет. Просто он умер сто сорок лет назад. Можешь проштудировать собрание его сочинений. Если тебя не смущает, что Генрих Гейне был еврей.
И, оставив собеседника с распахнутым ртом, пошёл на эстраду.

Снова началась та жизнь, с которой Рудольф, казалось, распрощался, уехав из Парижа. Вечеринки, подружки на одну ночь, неявки домой, затягивающиеся до утра концерты, плавно переходящие в оргии… Но теперь майор с удовольствием чувствовал, что находится в такой же великолепной форме, как до первого ранения. И наслаждался своим здоровьем, своей красотой, своим успехом – и своим творчеством. Вырвавшийся на свободу талант требовал полного выражения.

Ещё летом, вскоре после побега Ангелики, он помирился с Оскаром. Тот начал хотя бы здороваться, считая, что судьба отплатила майору той же монетой – он тоже потерял любимую сестру. И это было ещё болезненнее, чем у Зидлицев.
Глупо было бы думать, что шито-Крыто ничего не знал о растущей славе своего подчинённого. Однако «дело Романовых» выпило из генерала не меньше крови, чем из Леси и Рудольфа, и он попросту махнул на всё рукой: делай что хочешь, только следствие доведи до конца.

… Перед одним из роскошнейших клубов Бонна стояли две молодые женщины: высокая стройная блондинка с изящными, в меру пышными формами и среднего роста шатенка – тоже далеко не дурнушка, хотя и менее яркая, чем её подруга.
- Нас не пустят, - говорила по-испански шатенка. – Здесь вход только по клубным картам.
- У меня есть клубная карта, - заявила блондинка. – Мы с папой объехали всю Европу, и он ничего для меня не жалел. Перестань, Сильвия, пойдём.
Карта была пятилетней давности, но об этом блондинка предпочла умолчать.
- Иллюминада, пожалуйста…
Блондинка решительно взяла шатенку под руку и почти потащила к дверям.
Несколько минут спустя они уже входили в зал. Свободные места были только за одним столиком. Он стоял близко к сцене, и из четырёх стульев один был занят архивариусом СГБ.
- Добрый вечер! – на чистейшем немецком языке сказала блондинка. – Можно нам присесть?
- Добрый вечер! – ответил Оскар, обращаясь к обеим, но глядя только на шатенку. – Садитесь, пожалуйста. – Он помог девушкам сесть, шатенке – особенно заботливо. – У меня сегодня друг здесь поёт, а потом к нам присоединится. Он будет рад, я думаю. Меня зовут Оскар.
- Очень приятно, - ответила блондинка. – Мы фольксдойче, обе из Латинской Америки. Я Иллюминада Урбино, раньше жила в Колумбии.
- Сильвия Ле Буйяр, - негромко представилась шатенка. – Я из Мексики.
Она старательно отводила взгляд, но её мягкие карие глаза всё время возвращались к собеседнику.

Глава 29.
- «Бесаме мучо»! – объявил конферансье. – Исполняет любимец публики – Рудольф фон Шлоссер!
Верный себе, Рудольф перевёл песню на немецкий и на родном языке её сейчас исполнял.

Целуй… целуй меня крепче,
Помни всегда те слова, что сказала сейчас!

Через долю секунды после того, как он вышел на эстраду, Иллюминада почувствовала, что в мире для неё существует только одно: непреодолимое желание выскочить на сцену и воплотить в жизнь самые бурные свои фантазии – с красивым артистом в главной роли. Всегда действовавшая по принципу «вижу цель – не вижу препятствий», колумбийка начала пробираться к эстраде. Помешало ей только дикое количество танцующей публики.
- Браво! – закричали захлопали со всех сторон. На сцену поднялась автор суперпопулярного шлягера.
- Родольфо, - сказала она, - вы, конечно, избалованы женским вниманием, но уж не побрезгуйте старухой… - и с испанским темпераментом расцеловала немца. – ТАК на моей памяти эту песню не пел никто и никогда!!
Когда начался следующий номер, Рудольф незаметно подсел к Оскару и девушкам. Зашёл общий разговор о новых фильмах, текущих событиях, погоде… Вечер прошёл легко и весело для всех четверых.
Была уже глубокая ночь. Сильвия почти засыпала, и Оскар подвёз её до дома. Обычно шатенка держала мужчин на расстоянии, но архивариус СГБ внушил ей давно не испытанное доверие.
Рудольф и Иллюминада остались.

 В шесть часов утра Сильвию разбудил звук открывающейся двери.
- Иллюминада, господи, где ты была?!
- В раю, - просто ответила подруга. – Сильвия… у меня нет слов! Я его люблю, обожаю, бо-го-тво-рю!!!
- Кого?
- Руди. Барона фон Шлоссера.
- Ты сошла с ума.
- Ну и что? Я никогда в жизни себя так не чувствовала!! – Иллюминада закружилась по комнате, напевая что-то. Потом плюхнулась на соседнюю кровать и блаженным взглядом вперилась в подругу. – У меня никогда такого не было. Ты знаешь – мой жених не очень-то думал о семье, нас хотели поженить, потому что мы были друг другу ровней. Замуж я вышла за другого, мы любили друг друга, но нас скорее связывало желание взять от жизни побольше. Я ещё не старуха, обет безбрачия не давала. А Руди… - её большие чёрные глаза затуманились. – Мужчина моей мечты. Такие только в кино бывают…
Сильвия молчала, но согласиться с подругой не могла. О мужчинах, которые бывают только в кино, у неё было своё, не очень хорошее мнение. Шлоссер слишком яркий, просто ослепляет своей внешностью, талантом… своим всем! О такой огонь обожжёшься, если не сгоришь. А вот Оскар совсем другой. Лучше… как-то теплее своего приятеля.
Сильвия уже давно сторонилась мужчин. Единственный в её жизни настоящий роман был с женатым коллегой, жена узнала и устроила скандал, коллега ушёл от жены, но на нервной почве Сильвия потеряла ребёнка, и это, как нередко бывает, отвратило её от любовника. Настолько, что она решила уехать жить в Германию (мать Сильвии была из семьи немцев-эмигрантов).

История Иллюминады была сложнее. Матери (тоже немки и тоже из эмигрантской семьи) она лишилась в раннем детстве, воспитал девочку отец – ловкий адвокат, безмерно гордившийся своей голубой кровью. Поэтому и имя дочери дал длинное, красивое и нетипичное даже для Латинской Америки, где любят всё яркое.
По его мнению, поддерживать честь рода означало жить широко и красиво. Откуда брать на это деньги – вопрос десятый. Лаурентино Урбино стал штатным адвокатом одной из крупнейших в Колумбии преступных группировок. Иллюминаде, получившей образование в Европе и привыкшей к светской жизни, было уже лет семнадцать, когда для покровителей её отца настали не лучшие времена, и пришлось срочно сматываться из столицы.
В глухой деревне на краю страны оба отчаянно скучали. Единственным достойным себя человеком они сочли местную помещицу, донью Перфекту Бланко, младший сын которой был в полном смысле слова первым парнем на деревне. Иллюминада и Диего Бланко считались женихом и невестой, но связывать себя узами брака Диего не спешил. Пока не влюбился в жену старшего брата… В общем, вышло так, что братья Бланко поменялись женщинами.
Сели Амадор Бланко и Лаурентино Урбино одновременно и за одни и те же дела. Двух месяцев не прошло, как оба покинули этот мир при обстоятельствах настолько тёмных, что вдова первого и дочь второго предпочла на всякий случай уехать из страны. В Германию.
В Бонне и встретились две таких разных женщины. Сильвия устроилась на работу, Иллюминада жила на проценты с капитала, оставшегося у неё после продажи имущества. Сильвию раздражали немытая посуда и пустой холодильник, Иллюминаду – необходимость самой хозяйствовать. Сильвия любила в качестве отдыха полежать перед телевизором, Иллюминада обожала рестораны и ночные клубы. И всё-таки они очень дружили.

Отношения Оскара и Сильвии крепли. Оба были как две половинки одного яблока. Фрау Лотте нравилась потенциальная сноха, Шито-Крыто не находил на Сильвию компромата… дело однозначно шло к свадьбе.
У Рудольфа и Иллюминады не всё было так просто. Она ему не просто нравилась – немец пьянел от её красоты, сознательно поощряя в себе это чувство. Физически он был не привязан, а просто намертво приклеен к ней. Для неё он был божеством, она во всех смыслах жить не могла без него. Сумасшедшие ночи, вечера, на которых весь Бонн любовался красивой парой, иногда ссоры и сцены ревности, после которых секс был особенно острым и горячим… А поскольку оба питались почти исключительно салатами, Иллюминаде не пришлось учиться готовить.
Они сняли для себя отдельную квартиру, оставив Лесю в старой. Рудольф жил теперь на свои гонорары, зарплату разведчика отдавая ей. Бывшей партизанке было по-прежнему наплевать, как и с кем живёт «этот глупый немец». О его вокальных успехах она говорила: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось».
Майору иногда действительно хотелось повеситься, чтобы прекратить свои мучения раз и навсегда. Но оптимизм, которому он учился у самого бесстыжего из немецких классиков, не давал. Рудольф ушёл в творчество и любовь. Репетируя, отрабатывая песню до мелочей, он любил, чтобы Иллюминада сидела здесь же. Иногда он прерывал репетицию, хватал её на руки, уносил в спальню и чувствовал, как с головой тонет в её чёрных глазах…
В какой-то момент он попробовал и сам писать песни. Вроде бы получалось неплохо. Не Гейне, конечно, но майор СГБ и не претендовал.
В конце концов Рудольф предложил латиноамериканке жениться – она была не против.
И всё-таки Иллюминада была умна и не могла не понимать, что Рудольф специально накручивает себя на то, чтобы быть с ней. Вдвоём им хорошо, даже очень, но любит по-настоящему он совсем другую женщину. Хочет и не может избавиться от этой любви. Внушает себе, что любит её, Иллюминаду – не внушается, при всём его шпионском старании!!
А она стала бояться своей всепоглощающей страсти к мужу. Не может она быть с мужчиной, отвлекающимся с её помощью от другой – а так тянет к нему! Сильнее, чем магнитом. Не может с ним – и не может без него!

Однажды, поссорившись с Рудольфом, она шла по холодной осенней улице, уже засыпанной пеленой первого снега.
- Сеньорита Урбино? – неуверенно спросил кто-то рядом с ней. – Простите, сеньора Бланко…
Иллюминада подняла голову. Перед ней стоял Димас Пантоха – домашний доктор семейства Бланко.
- Я теперь госпожа фон Шлоссер, - слабо улыбнулась она. – А вы, доктор, что вас привело в Бонн?
- Тоже решил развеяться и съездить в Европу. Никак не ожидал увидеть здесь вас.
- Мир тесен… Как вы?
- Как?.. Ваша золовка была… - Он отвернулся. – Не могу до сих пор говорить об Аиде «была»… Я никогда её не забуду…
- Да, Аида была прелесть… Интересно, когда я умру, кто-нибудь скажет так обо мне?
- Рудольф фон Шлоссер – недоумок, если не ценит такое, как вы, сокровище!..
- Димас… - Иллюминада расплакалась.
Пантоха был молод, перед ним стояла красивая, несчастная женщина, которую он хорошо знал. Доктор пытался её утешить, вытирал слёзы, говорил что-то успокаивающее… Она сама понимала, что нужно перестать, а слёзы лились и всё никак не могли остановиться.
- Поедемте ко мне, вам нужно выпить чего-нибудь крепкого… Такси!

…Пантоха почти силой влил в Иллюминаду полстакана коньяка. Она закашлялась, и доктор похлопал её по спине.
- Спасибо, Димас. Я, наверное, пойду…
- Останьтесь, - он взял её руки в свои. – Клянусь, Иллюминада, я никогда не обижу вас…

Глава 30.
Связь Иллюминады с двумя мужчинами одновременно продолжалась недолго. Сначала она отдыхала в объятиях Димаса от своих мучительных мыслей и сомнений, не в силах порвать со страстно обожаемым ею Рудольфом. Потом вдруг почувствовала, что не очень-то хочет возвращаться от доктора к мужу. А потом осознала, что от страсти к немцу не избавится никогда и, если не хочет сойти с ума, нужно немедленно рвать с ним всякие отношения. Инстинкт самосохранения победил.
- Руди…
- Да, любимая, - немец потянулся к лежащей рядом девушке.
- Погоди, - она отвела его руки. Их глаза встретились, и Рудольф увидел в её взгляде не пьянящую страсть, а нечто совсем другое, незнакомое.
- Я тебя слушаю.
- Я хочу уйти. Отвлекайся от своей русской с кем-нибудь ещё, а я так жить больше не могу.
- Иллюминада…
- Руди, не надо. Ты завтра меня даже не вспомнишь. На развод подам сама. Требовать с тебя ничего не буду.
«Прорвало. И уже не починишь. Если даже я её сейчас удержу, так, как раньше, всё равно не будет. Ей плохо. Она мучается. Отпусти её, Дольф. Зачем терзать дальше?»
В первый раз в жизни он не знал, что сказать. Но по лицу она прочитала всё.
- Спасибо, Руди.
Рудольф ушёл, чтобы не маячить перед глазами, пока она собирает вещи. Всё, очередной угар закончился… А поиски в Бухаресте тоже не могут продолжаться до бесконечности. Значит, нужно возвращаться в свою обычную жизнь.
Из музыкального киоска неслась его песня «Мне снился сон, что я господь». Странно было слышать свой голос со стороны и понимать, что поёшь ты, а не кто-то другой. И твои песни успели стать популярными. И что когда-нибудь придётся всё-таки сделать окончательный выбор – вокал или разведка. Ведь он, Рудольф фон Шлоссер, теперь звезда.
Звезда…
Рудольф подошёл к автобусной остановке. Опасаться, что его узнают, не приходилось, маскироваться и быть незаметным он умел как никто.
Меняя общественный транспорт, майор доехал до редакции журнала «Зеркало» - крупнейшего и влиятельнейшего в Германии. Спросил охранника:
- Я бы хотел видеть Вольфганга Майера. По делу.
- А вот номера местной связи. Если он у себя сейчас, ответит.
Рудольф набрал нужный номер.
- Вольф Майер слушает.
- Привет. Хочешь узнать, зачем я ездил в Париж?
- Рудольф фон Шлоссер?!
- Нет, это Радован Караджич, пришёл сдаваться. Так как?
- Передай трубку охраннику, я скажу, чтобы тебя пропустили. Пятнадцатый этаж, седьмая дверь налево.
Семь минут спустя Рудольф уже сидел в кабинете Шрайбикуса и обстоятельно излагал всю историю следствия по «делу Романовых», выпустив из рассказа всё, что касалось Леси, и закончив перечнем деяний товарища К. за время его служебной карьеры.
- Так, - записывал Шрайбикус, - спонсировал строительство онкологического центра на десятки тысяч коек, открыл первый в СССР Дом моделей, провёл реформу промышленности… Потрясающе! Такого у нас давно не печаталось. Слушай, а обязательно упоминать о его незаконном происхождении? Герцоги Гессенские завалят судебными исками за оскорбление чести рода…
- Напиши, что генетическая экспертиза не подтверждает его родства с Николаем II, - подсказал Рудольф. – Есть определённый процент ошибок, есть возможность несовпадения даже при условии явного родства, почему генетическая экспертиза и не является судебным доказательством, её всегда рассматривают в совокупности с другими уликами. Так что пусть фразу об отсутствии генетических признаков родства понимают как хотят.
- И ещё одно: как мне указать источник информации? Ты не хочешь «светиться» или наоборот?
- Кто-то из твоих собратьев слышал о бзике уральских старообрядцев по поводу тождества двух Алексеев. Ты решил проверить путём сличения фотографий. Через неназванные связи в СГБ провёл генетическую экспертизу, оплаченную твоим непосредственным начальством, учуявшим жареное. В общем, выворачивайся как хочешь, но моего имени не называй. По ходу следствия я буду сообщать тебе о судьбе прочих потомков расстрелянного царя.

Шрайбикус протолкнул статью в тот же вечер. На следующий день пять крупных немецких газет вышли с незначительно отличающимися вариантами его статьи, сенсация попала и в интернет.
Шито-Крыто был зол до такой степени, что в первую половину дня в его приёмную, не говоря о кабинете, никто не решался войти. Счастье Леси и Рудольфа, что они были сразу же очищены от подозрений. Генерал знал, что Леся никогда бы не пошла на такое. А майор – ну не самоубийца же он. В первую очередь подумали бы на него.
В полдень пришла шифровка из Бухареста: агент Влад добросовестно прошерстил всё, что можно и нельзя, привлёк к делу (не посвящая, естественно, в его суть) кучу историков, юристов и Бог знает кого ещё. Доведённый до отчаяния, он начал устанавливать судьбу всего мужского населения Румынии, родившегося в марте-мае 1919 года – безуспешно. И наконец, за весь 1919 год в Румынии не родилось ни одного мальчика по фамилии Чайковский!

Глава 31.
Час спустя Рудольф и Леся сидели у генерала.
- Итак, - подводил итог Шито-Крыто, никаких следов сына Марии Романовой-Чайковской найти не удалось. Или Чайковские вообще его не зарегистрировали, или он сразу попал в приёмную семью и жил с тех пор под чужой фамилией. Понимаю, что обе версии более чем натянуты, но вы двое можете что-нибудь предложить?
- А с чего мы взяли, что Чайковские вообще жили в Бухаресте? – спросил Шлоссер. – Где Берлин и где Бухарест? К тому же попытки найти этого ребёнка предпринимались ещё в двадцатые годы, и с тем же результатом.
- Что конкретно ты предлагаешь?
- Искать в Берлине. Понимаю, что Шанковская шлялась неизвестно где почти четыре года. Но она в Берлине исчезла и в Берлине появилась. Как мы можем думать, что она вообще его покидала? Хорошо, покидала Германию? И, в конце концов, ещё шла первая мировая война. КАК Франечку Шанковскую могло через несколько фронтов занести в Румынию?
- И где конкретно она столкнулась с Чайковскими, - вставила Леся. – Когда они решили уехать из Екатеринбурга в Европу, какую выбрали дорогу?
- Опять начнёшь про Махно?
- Затухни. Вот… есть у вас карта Европы? Спасибо. Вот Екатеринбург. Вот Берлин. Вот Питер. Алексей мог разругаться с сестрой ещё на Урале или они вместе доехали до Питера и расстались там? И вообще, к каким родственникам собралась Мария? Немецким? Греческим? Английским? Румынский король, насколько я помню, сватался к царевне Ольге, а она послала его подальше. И тут заявляется её младшая сестра с мужем и ребёнком… Красота! Нет, они могли, конечно, там застрять из-за чего-то непредвиденного…
- Погоди. Надо рассмотреть все варианты по очереди. Во-первых, путь через территорию, занятую белыми – вдоль Волги, Дона, в сторону Крыма, переправиться через Чёрное море и оказаться в Греции, Румынии, Болгарии – где угодно. Во-вторых, могли рискнуть и отправиться через среднюю полосу России и Украину, где постоянно менялась власть и таких, как Махно, были десятки. Тогда они попали бы прямо в район боевых действий: Австрия, Венгрия… в общем, то, что осталось от Австро-венгерской империи и дралось между собой. Однако был шанс доехать до Белграда, где тоже окопалась русская эмиграция. В-третьих, путь по прямой из Екатеринбурга в Германию, через красную Москву и красный же Петроград. В-четвёртых, попытаться добраться до Мурманска и уехать в Англию, но в таком случае они никак не могли пересечься с Шанковской. Значит, выбираем одно из трёх.
- А ещё они могли поехать в Данию, к Марииной бабушке, тоже Марии, только Фёдоровне, - вставила Леся. – Она, конечно, не переваривала свою сноху, но не прогнала бы взашей единственную внучку, правда?
- Всё равно, это путь через Прибалтику или Украину.
- Первая мировая война закончилась в ноябре 1918 года, - вмешался Шито-Крыто. – Я склоняюсь к третьему варианту, потому что на тот момент Восточная Европа и Чёрное море – зона боевых действий.
- А под Питером был Юденич, - сказала Леся.
- Зато переход границы относительно безопасный, - перебил Шлоссер. – И это объясняет, как Алексей оказался в Петрограде.
- Слушайте, мужики… Он же добавил себе полгода, сказал, что родился в феврале… значит, ему нужно было в феврале 1919 года иметь пятнадцать лет, чтобы его приняли в Красную Армию. Они что, всю зиму ехали или задержались где-то так долго?
- Очень может быть, что он не сразу решился записаться в Красную Армию, а пожил в Питере какое-то время, - объяснил Рудольф. – И его подвигло на службу красным именно то, чего он там насмотрелся. Помнишь, Маяковский пишет, какой радостью для Лили Брик стала обыкновенная морковь? Это то же самое время.
- Место действия: Берлин, - подытожил Шито-Крыто. – Здесь Шанковская встретилась и подружилась с царевной Марией, здесь Мария родила сына. Поиски будут продолжаться в Берлине.
- А почему Шанковская всё время талдычила – Бухарест, Бухарест?.. И адрес точный указывала?
- Ей, фрейлейн Александра, было невыгодно, чтобы этого ребёнка нашли. И она точно знала, что в Бухаресте его нет. Это выдумка Пейтхерт, которой эмоции были чужды. Хочешь заботиться о ребёнке – заботься, но на расстоянии. Не смей забирать его к себе, чтобы он самим фактом своего существования принижал твоё царское достоинство. И всё-таки Шанковская не отказывалась от этого мальчика.
- Не поняла. Она ведь любила его, собиралась о нём заботиться – и бросила неизвестно где?
- Пейтхерт имела на свою подопечную неограниченное… ну, почти… влияние. И внушила Франциске Шанковской такое поведение. А она стала уже заложницей образа Лжеанастасии. Запуталась сама, её запутали другие, и она не видела другого выхода, кроме как продолжать игру. Вероятно, со временем её это захватило… Не забудьте, что у неё не всё в порядке было с головой. А напомнить ей о ребёнке кому-то мешала деликатность, а кого-то интересовало совсем другое…

- Значит, всё по новой? – разочарованно спросила Леся, когда они с майором вышли из здания СГБ.
- Всё по новой, - подтвердил Рудольф. – Только теперь в Берлине.

Розыск поручили тому же вездесущему Владу. А Давид Ефимович Дубовский с большим интересом прочитал в «Зеркале» статью Шрайбикуса «Дорога жизни. Подлинная история цесаревича Алексея». Сопоставив её с шифровкой из Бухареста, олигарх стал ждать. Золото само плыло в руки – главное, не упустить решающий момент…

Глава 32.
Опять всё шло своим чередом: Леся училась в школе и начала уже тихо беситься от того, что следствие затягивалось, а вместе с ним и возвращение в Россию. Ей всё ещё не приходило в голову, что конец может быть иным…
Рудольф продолжал выступать, росла его популярность, и только факт его службы в СГБ помешал отправке майора на Евровидение-98. После развода с Иллюминадой у него не было постоянной подруги – красивый талантливый немец, если можно так сказать о мужчине, пошёл по рукам, не отказывая ни одной желающей.
Жил он по-прежнему на съёмной квартире, далеко от Леси, по-прежнему был откровенно зациклен на внешности, по-прежнему не видел в своей жизни просвета, уходя в музыку и романы, чтобы только не думать о своей службе, о том, что его нынешняя жизнь в любой момент может оборваться, о своей дальнейшей судьбе вообще… И о том, что скоро может появиться кто-то другой, кто выпихнет его с вершины, на которой майор оказался благодаря сочетанию таланта с везением. Рудольф прекрасно знал, что кумиров публика меняет как перчатки, и смертельно боялся своего падения.
Всё это, вместе взятое, гнало его к косметологам, массажистам, заставляло до полусмерти качаться в спортивных залах и по полчаса рассматривать своё отражение в зеркале – не выглядит ли он усталым или, упаси Бог, постаревшим… Только сознание, что он должен вернуться в Службу, довести дело до конца и спасти Лесю, не давало немцу топить страх перед будущим в алкоголе и наркотиках. Обо всех его мучениях догадывалась только обслуга, привыкшая хранить звёздные секреты.
Новый, 1998 год Леся встретила одна – Рудольф, как все звёзды, в новогоднюю ночь работал. Такую шабашку не упускают! Оба загадали, чтобы «дело Романовых» в наступающем году наконец закончилось.

В конце января Влад доложил, что поиски в Берлине не принесли результата. Документы, вероятно, погибли во время бомбёжек, а может, были уничтожены сознательно.
На очередном «оперативном совещании» Рудольф заявил, что складывает с себя всю ответственность.
- Шанковская могла не интересоваться ребёнком просто потому, что знала о его смерти. Герр генерал, неужели нельзя на этом основании прекратить поиски и заявить, что прямых наследников не осталось?
- Давай я сейчас отвезу тебя к канцлеру, и ты ему это предложишь. С удовольствием послушаю, что он тебе ответит.
- Да, конечно… нужны конкретные доказательства… Господи, как я устал… - Рудольф на мгновение закрыл лицо руками. – Сдаюсь.
- Фрейлейн?
- Я ещё подумаю, можно?
- Думайте, но чтобы через две недели что-нибудь придумали!

Да, в этот раз зацепиться было не за что. Единственное, что удалось-таки узнать Владу – Чайковские действительно жили в Берлине. К началу эпопеи с Лжеанастасией никого из них уже не было в живых. Мария Чайковская, бывшая царевна, в январе 1920 года умерла от голода. Нашлась метрика о рождении 22 апреля 1919 года сына Марии и Александра Чайковских, которого назвали Германом. После смерти матери ребёнка отдали в приют, а о его дальнейшей судьбе узнать не удалось – в 1944 архив приюта сгорел при бомбёжке.
«Герман, - думала Леся, - то есть «немец». Мария не хотела открыться родным, не хотела возвращаться в ту жизнь. И сын её чтобы туда не попал. Поэтому так его и назвала – чтобы оборвать все связи и с той жизнью, и с Россией вообще. Чтобы ни красные, ни белые до её сына не добрались. Она, наверное, знала, что умрёт. И вспоминала лучшее, что с ней было. А Франя сидела рядом и слушала. «Как хороши, как свежи были розы воспоминаний о минувшем дне!» Чьи стихи, не помню, но хорошие… А хорошо, что Мария – единственная из сестёр, которая вышла замуж, по любви, и родила ребёнка. Не умная и гордая Ольга, не смазливая и пустоголовая Татьяна, не инфантильная Анастасия. А Мария, которая, по словам Юровского, была в семье как падчерица. Ей не хватало любви родителей, зато только она узнала женское счастье. И умерла, зная, что о её сыне позаботятся, а на том свете она встретится с любимым мужем. При таких обстоятельствах не так уж плохо умереть в двадцать лет!»
Леся вспомнила фотографию Марии. Обаятельное, какое-то по простому красивое лицо, густые волосы, ямочки на щеках, по-настоящему хорошая – не полная и не худая – фигура. Красавица. Не поймёшь даже, на кого похожа. Наверное, на мать царя, Марию Фёдоровну.
«Что же, ясен пень, случилось с её сыном? Не провалился же он сквозь землю! Неужели концов уже не найти? Дело не в том, что Франя знала о его смерти. Неоткуда ей было это знать. Если бы она или Пейтхерт попытались навести справки в приюте, жёлтая пресса не могла бы их не засечь. Нет, она просто была спокойна за него, зная, что о нём позаботятся и в то же время он ей не помешает. То есть получается, что она доверила его кому-то, кто не навредил и не проболтался, и в ком она была уверена. А много у неё было таких знакомых?»
И тут в памяти Леси отчётливо всплыл разговор с леди Авророй Кортленд. Она тогда очень жалела какого-то парня, который был по уши влюблён в Шанковскую… и воспитывал приёмного сына, который вроде как сын Шанковской от изувера-большевика… И Леся вспомнила даже имя этого последнего рыцаря…

Всё здание СГБ огласил вопль не меньше двухсот децибел:
- Оскар! Не уходи никуда, пожалуйста-а-а!!!
- Господи, Александра, зачем так кричать?
- Пробей… по… компьютеру… Эриха… фон… Раушендорфа!.. – задыхаясь, проговорила Леся. – Быстрее!!
Оскар запустил программу, а пока она загружалась, зазвонил телефон внутренней связи.
- Да, герр генерал?
- Почему фрейлейн Александра вопит так, как будто на её глазах взорвалась Чернобыльская АЭС? Что вы там делаете, Зидлиц?
- Я передам трубку фрейлейн Александре, герр генерал. Сам пока не очень понимаю, в чём дело.
Леся начала сбивчиво объяснять, что Шанковская… что Раушендорф… что леди Кортленд…
- Так, - перебил генерал. – Пусть Зидлиц отошлёт на мой компьютер досье Раушендорфа. Вы поднимайтесь ко мне в кабинет. За нашим Карузо я сейчас тоже кого-нибудь отправлю.

В этот самый момент на Рудольфа вешалась жена одного из основных кандидатов на пост федерального канцлера Германии (выборы предстояли в мае). Один из оперативников отвлёк её (во избежание), а второй сообщил майору фон Шлоссеру, что его вызывает Шито-Крыто.
- Ну, наконец-то! – сказал генерал, когда Шлоссер вошёл. – Луиза! Ближайшие сорок минут меня ни для кого нет. А вы оба читайте.
В досье значилось следующее:
«Эрих фон Раушендорф родился в Пруссии в семье мелкопоместного дворянина в 1900 году. Матери лишился в пятилетнем возрасте. Отец, капитан рейхсвера, погиб в 1916 году под Карпатами. Образование получил домашнее. С 1922 года знаком с Анной Андерсон, она же Франциска Шанковская, она же Лжеанастасия. С 1923 года они не встречались, связи между собой не поддерживали.
В 1923 году взял на воспитание и официально усыновил Германа Чайковского, 1919 года рождения.
В 1940 году женился на Эрике, дочери графа фон Брокдорф, в 1942 году в этом браке родилась дочь Эвелина.
В 1944 году вместе с женой арестован гестапо, оба в сентябре 1944 года расстреляны по приговору суда. Дочь проживает в Восточной Пруссии».
- А про этого приёмного сына ничего не сказано, - удивилась Леся.
- У Германа фон Раушендорфа богатая биография, - заметил Шито-Крыто. – Его младшей сестре повезло – она жива и по сей день, трижды бабушка. А он не дожил до конца Второй мировой. Родился в 1919, значит, в 1933 ему было четырнадцать. В те времена, я их неплохо помню, надо было или выть по-волчьи, живя с волками, или замолчать навсегда. Он выбрал первое. В 1936 окончил гимназию, в 1940 – военное училище, затем был отобран в ряды СС.
Леся поёжилась – что такое СС, она знала. А уж откуда Шито-Крыто знает Германа Раушендорфа, боялась даже спрашивать.
- Тогда же попал во Францию, где обеспечивал безопасность пронемецкого «правительства Виши». Там познакомился с будущей женой, она была из голландской королевской семьи, звали её Агния. Неровня ей, конечно, но она была изгоем в своей среде. Её силой выпихнули замуж местные, как теперь говорят, олигархи – за какого-то американского гангстера, из которого хотели сделать фюрера Нидерландов. Эту историю мало кто помнит, но это было. На следующий день после свадьбы он сбежал, потому что первой же речью навлёк на себя такую… волну народного гнева, что пришлось срочно вводить в страну наши войска. Агнии очень повезло, что её не расстреляли, и очень не повезло, что она осталась соломенной вдовой. Не было тогда процедуры заочного расторжения брака. И, конечно, высший свет её отверг. Она уехала сначала в Париж, потом в Виши. Там они и увиделись с Германом Раушендорфом. Как что организовали – не знаю, но отец и сын женились почти одновременно – Эрих на Эрике Брокдорф, Герман на Агнии Кобург. В сорок четвёртом Герман погиб в Арденнах – его счастье, затаскали бы за отца и мачеху. Агния уже после его смерти родила сына. Очень горевала по второму мужу, у неё начался туберкулёз, и буквально через несколько дней после окончания войны, в мае 1945, она умерла в Швейцарии, в специализированном санатории.
- Прямо сериал, - проговорила потрясённая Леся.
- В принципе история любой семьи – сериал…
- «И под каждым надгробным камнем погребена целая всемирная история». Не мои слова – Гейне.
- Шлоссер, вам – на этот раз именно вам – придётся поехать в Нидерланды. Сына Агнии Раушендорф королевская семья опекала негласно, он не голодал, жил не под открытым небом, получил образование, но жил всё время на отшибе. Когда нацисты были в силе, под них ложились все королевские семьи Европы, теперь оказалось, что и Романовы не отстали. А потом всячески старались отмыть добела чёрного кобеля. Шарахались от Агнии, что она была дважды замужем за нацистами. Хотя за первого мужа сами её, повторюсь, выпихнули и против второго ничего не имели. Так вот, вам нужно будет выяснить подробно судьбу Альберта фон Раушендорфа, 1944 года рождения.

Глава 33.
Рудольфа начали уже узнавать на улицах. Хотя воспитанник Гелена в совершенстве владел искусством маскировки, проще оказалось внедрить его в Нидерланды именно в качестве приглашённой звезды. Перед командировкой он презентовал Шрайбикусу историю Марии Романовой-Чайковской. Проникновенная статья, над которой рыдала взахлёб вся Европа, заканчивалась попыткой самоубийства Лжеанастасии. Продолжение следует…
А Шрайбикус, безмерно благодарный за такой материал, рассказал Рудольфу, что распространению его артистической славы поспособствовал Антон Шварц, случайно услышавший, что Рудольф вернулся на эстраду. Знаменитый критик поклялся самыми страшными клятвами, что во второй раз уйти в никуда ему не даст. И эти клятвы сдержал, сначала хорошо отозвавшись о «Легендах Рейна», а потом подсунув на «Немецкую волну» запись «Лорелеи». Антон Шварц пользовался репутацией человека знающего и непродажного, и дело было запущено.
- Ты, кстати, знаешь, что Роман фон Цоллерн теперь ходит и хвастается, что это он дал тебе путёвку в мир шоу-бизнеса? Продюсер хренов!
- Из него бы получился неплохой музыкальный продюсер, - задумчиво сказал Рудольф, - парень он пробивной, без комплексов и со связями. Но он предпочитает быть императором без империи. То есть никем. Тебя ещё в нашу контору не вызывали?
- Нет, ты знаешь, даже «хвост» не приставили. Я бы заметил, случаи всякие бывали. Вызовут, спросят, что и откуда – скажу, что мне кинули пакет с информацией в почтовый ящик, без марки и адреса, а упаковку я уничтожил. Я своих информаторов не сдаю.

«Сдержанная мужественность – основа его сценического образа, - писал о Рудольфе Антон Шварц. – Чаще всего он играет себя – молодого, красивого, успешного, но многое за свою жизнь пережившего человека. Он настолько талантлив, что может перевоплотиться в героя любой песни, с одинаковым мастерством принять любой образ – от рыцаря до бандита. Его творчество может, конечно, нравиться или не нравиться, но равнодушным не оставит никого. И ещё – ему, думается, вскоре запретят исполнять чужие песни, потому что он способен любую спеть лучше того, для кого она специально писалась!»

В Нидерландах жизнь восходящей звезды европейской эстрады шла по накатанной – «однообразна и пестра, и завтра то же, что вчера». Немец умел раскручивать на сплетни, в результате узнал и передал много ценного помимо своего основного задания. Об Альберте фон Раушендорфе ему долго не удавалось ничего услышать. Наконец одна из новых знакомых упомянула имя «Вальтер фон Гартлинг». И зашлась хохотом.
- Хильда, я тоже хочу посмеяться.
- Улёт! Этот лузер решил перевоспитать Веру Раушендорф! Ха-ха, я под столом!!
- А кто это? – Рудольф ласкал губами плечо хохочущей подружки, рискуя получить подбородком в висок или затылок.
- Это? Жалко, ты её не знал! Нет, не жалко – она бы тебя у меня увела.
- Меня от тебя не уведёт никто! – с нарочитой торжественностью заявил немец, щекоча её.
- А-а! Убери лапы!
В общем, сделав вид, что эта самая Вера ему до лампочки, он заставил собеседницу рассказать всё, что она знала.
Знала она, правда, только то, что отец Веры был капитаном дальнего плавания, водил пассажирские лайнеры. Вроде бы его звали Альберт. «Его отец был бритоголовый, остальная семья его послала». Мать, захудалая дворяночка из Бельгии, умерла рано, отец баловал единственную свою дочку, ещё подростком стал брать в круизы, хотя в отношении её сбылась пословица о женщине на корабле.
Вера фон Раушендорф, в отличие от папы, вошла в высший свет без всяких затруднений и стала заводилой во всех рискованных затеях. «А потом оказалось, она толкала героин, за это её загребли, вроде на пять лет. А отец застрелился – типа, не пережил позора».
Это было в девяносто четвёртом. И вскоре она должна выйти на свободу.

После детальной проверки выяснилось, что Альберт фон Раушендорф – тот самый, внук Марии и правнук Николая II. Вера – его единственная дочь. А Вальтер Гартлинг – тюремный врач, муж Веры, не шутя надеявшийся обратить её к честной жизни. Сидя в тюрьме, Вера серьёзно заболела, попала по состоянию здоровья под амнистию. Видимо, ей захотелось пожить нормальной человеческой жизнью, и она вышла за Вальтера замуж. Жить они уехали в Германию, куда точно, никто не знал. Светские Верины приятели, хорошо её помня, были уверены – такую прожженную бестию переделать невозможно!

Таким образом, командировка Рудольфа завершилась успешно. Отправив Шито-Крыто и Шрайбикусу соответствующую информацию, он засобирался домой… Но тут мобильник заиграл: «В мой разум призрак Оперы проник». На экране высветился незнакомый номер, явно международный, звонят, кажется, из Латинской Америки, с городского аппарата… Рудольф поднял трубку.
- Алло.
- Сеньор фон Шлоссер? – пожилой женский голос с испанским акцентом произнёс его фамилию на испанский же лад, но вполне разборчиво.
- Да, это я, - Рудольф перешёл на французский, которым его собеседница, скорее всего, владеет.
Она действительно владела, и дальнейший разговор шёл по-французски.
- С вами говорит Перфекта Бланко. Я хочу поговорить об Иллюминаде.
- Я слушаю вас, донья Перфекта, - Рудольф надеялся, что его голос прозвучал спокойно.
- Барон, моя бывшая сноха вот-вот должна родить. Прошлой осенью она вышла замуж за Димаса Пантоху, но вы знаете, как она любила вас…
Он мысленно отнял девять месяцев от сегодняшнего дня. Попытался что-то сказать, но вылетало только прерывистое дыхание.
- Она не уверена, от кого из вас этот ребёнок. Барон, если вы хоть немного любили её… если в вас есть хотя бы капля порядочности… она очень хотела и очень боялась вам сказать…
- Донья Перфекта, как добраться до вашего поместья? – голос наконец подчинился хозяину. – Я вылечу в Колумбию ближайшим рейсом.
Даже если бы у немца не было бессрочного загранпаспорта, он помчался бы куда угодно. В голове крутились обрывки мыслей, ни одну он не мог додумать до конца, только чувствовал – вперёд! Быстрее!

Глава 34.
Ему понадобились почти сутки, чтобы добраться до поместья семьи Бланко. Встретила его сама хозяйка.
- Здравствуйте, барон. Иллюминада здесь, пять часов назад она родила девочку. С ней и с ребёнком всё хорошо. Мы пока не придумали девочке имя…
- Можно к ним?
Сверху спустился Димас Пантоха.
- Что этот… здесь делает?!
- Пожалуйста, я вас обоих прошу – не нужно криков и скандалов! Димас, барон фон Шлоссер имеет право...
- Он имеет право никогда больше не появляться в нашей жизни! Или он сей момент уберется отсюда, или я набью ему смазливую морду!
- Что здесь происходит? – в дом вошли Диего и Алиса Бланко. Хозяин дома оценил ситуацию сразу.
- Давайте все сядем и спокойно поговорим. Димас, ты можешь ненадолго оставить Иллюминаду и девочку?
- Не пускайте только к ней этого…
- Так, все сели. Успокоились. Не будем тревожить роженицу и накручивать себя. Предлагаю высказаться по очереди. Димас уже всё сказал, слушаем вас, барон.
- Я не самый хороший человек на свете, - сказал Рудольф. – Иллюминада от меня немало натерпелась. Но я очень хочу, чтобы всё было по-другому. Ни она, ни… девочка никогда не пожалеют, что я их муж и отец.
- Что-то вы не говорите, что любите Иллюминаду и ребёнка, - заметила Алиса Бланко.
- Он её не любит и никогда не любил! – бросил Димас. – Он любит одну русскую, которая его презирает. И правильно. А моя жена не игрушка из секс-шопа, чтобы использовать её для разрядки!
- Сядь, Димас. Мне кажется, барон говорит искренне.
- А мнение самой Иллюминады здесь кого-нибудь волнует? – снова вступила Алиса.
- Никто не говорит, дорогая, что её не будут спрашивать. Я предлагаю вам обоим, Димасу и барону, пройти генетическую экспертизу. Иллюминада не обязана оставаться с биологическим отцом девочки, но, по крайней мере, будет уверена, кто это.
Обоих кандидатов в отцы Диего Бланко лично отвёз в столицу. Пока в лаборатории колдовали над их кровью и спермой, бывший жених и деверь Иллюминады возил Димаса и Рудольфа по городу, показывая местные достопримечательности. Обоим было, мягко говоря, не до них, но лучшего способа убить время, держа при этом ситуацию под контролем, предложить всё равно никто не мог.
Первым в кабинет врача вошёл Пантоха. Очевидно, выпустили горячего латиноса через другую дверь, потому что Рудольф, войдя в кабинет, не увидел соперника.
- Садитесь, барон. Увы, я не могу вас обрадовать – вы не отец девочки. Более того, у вас никогда не будет своих детей. Ваши сперматозоиды нежизнеспособны – видимо, из-за перенесённого в ранней юности венерического заболевания.
Рудольф не помнил, о чём ещё был разговор и как он вышел из клиники. Кажется, Диего Бланко сказал, что Иллюминада должна узнать правду из первых уст… вроде бы усадил Рудольфа рядом, а Димаса – на заднее сиденье… Немец начал ориентироваться во времени и пространстве, когда машина уже въехала во двор дома семьи Бланко.
Они не успели подняться по лестнице – Иллюминада вылетела на площадку второго этажа им навстречу.
- Руди! Я догадалась! Мне всё равно! Я не могу жить без тебя! Я еду с тобой!
На второй ступеньке она пошатнулась, упала и покатилась вниз по лестнице…

Похороны прошли в отсутствие и Шлоссера, и Пантохи. Одного, в абсолютно невменяемом состоянии, Диего Бланко лично посадил в самолёт до Бонна, второго поместили в местную психиатрическую больницу. Виноватую в сложившейся ситуации меньше всех девочку Бланко взяли к себе, окрестив Аидой.
Рудольфу никогда не было так плохо. Сколько всего он натворил и какие были последствия – его грызла совесть, причём близка была к тому, чтобы загрызть окончательно. Он лишён возможности создать нормальную семью – ещё и потому, что не имеет никакого права обрекать женщину, любую, на отсутствие детей. Ему было пятнадцать, если не меньше, когда в его постели оказалась ныне покойная Кристина фон Зальц. Она обучила его… многому, и он явно был у неё не первым. Кто был первым, он боялся даже подумать. Достаточно, что к рождению её матери, суперагента Стрекозы, был причастен не инертный полковник Иоахим фон Зальц, а сам Гелен. И фамилию матери Кристина получила потому, что не зачислять же её было в штат СГБ как Василькову Кристину Юрьевну!
А месяц спустя у него обнаружили «дурную болезнь».
И в случайность этого он не верил уже тогда, но не придал особого значения. Не понимал ещё, какие могут быть последствия…
Для детей-шпионов, даже когда они становились взрослыми, не должно было существовать ничего, кроме шпионажа. Вот так и произошло. Для Рудольфа захлопнулась ещё одна дверь в нормальную жизнь. Лучше закрыть их все, расставшись с мыслью, что у него может хоть что-нибудь быть по-человечески. Он уйдёт с эстрады и навсегда останется в Службе. Он обречён быть шпионом. До конца жизни.
Кристина, Лора, Иллюминада… Он всех их погубил. Всем своим женщинам он приносит одни несчастья. Хватит. У него больше никого не будет.

Глава 35.
Леся съездила в Берлин – полюбоваться на монумент в Трептов-парке. Вообще-то она была там на Девятое мая – и в этом году, и в прошлом. Но очень уж ей нравился сам памятник. Вроде бы солдат нисколько не похож на Султана Рамазанова – а что-то общее есть.
В День Победы она всегда клала к памятнику цветы. А однажды на рейхстаге нашла роспись своего деда – гвардии сержанта Михаила Тимофеева. В последние дни войны его серьёзно ранило в левую руку (её чудом не пришлось отнимать), и главный праздник страны Лесин дедушка встретил в госпитале. А бабушка, тогда девятиклассница, - в маленькой русской деревне, где выросла и всю войну отработала в колхозе.
Леся задумалась. Агния Раушендорф была в тот день в Швейцарии, в больнице. Старый генерал Шлоссер, дед Рудольфа, за две недели похоронивший сына и сноху – в своём поместье, а его внуку, сыну Георга и Лотты Фишбах, было чуть больше года, и он, наверное, ничего ещё не понимал…
Столько людей, по разные стороны фронта… Каждый встретил 9 мая 1945 года по-своему. Кто-то радовался, кто-то наоборот… Вот товарищ К., наверное, радовался, гордился тем, что и сам для Победы немало сделал, а встретил праздник со слезами на глазах в Питере, с женой и дочкой.
Ох, уже Бонн! Полчаса не прошло! Никогда она, Леся, не привыкнет к этой Европе! Домой хочется, в Россию, хотя никто её там не ждёт, кроме милиции. А всё равно хочется следующий День Победы встретить дома.
Девушка отчётливо видела разрушенный рейхстаг, сидящих рядом с ним на всём, чём можно, бойцов – и Лидию Русланову, в День Победы на ступеньках рейхстага поющую «Валенки»…

Шито-Крыто докладывал о результатах следствия по «делу Романовых» уже новому канцлеру – тому самому, чью пятую по счёту жену зимой оттаскивали от Рудольфа.
- Сколько сейчас лет этой Вере? – спросил глава государства.
- Двадцать три, - ответил генерал. – Она уже объявлена в федеральный розыск. Операции по её задержанию присвоено кодовое название «Царевна».
- Значит, следствие вступает в завершающую фазу?
- Да, господин федеральный канцлер.
- Кстати, мы с супругой с большим удовольствием прочитали в «Зеркале» историю великой княжны Марии. С нетерпением ждём продолжения.
«Продолжение будет», - подумал Шито-Крыто. – «Мало никому не покажется».

Продолжение – история Эриха и Германа Раушендорфов – вышло на следующий день. Первое, что увидел Рудольф, сойдя с трапа самолёта, были газетные заголовки, и это тут же вернуло его в реальный мир.
Теперь уже не то что ежу – амёбе было понятно, кто слил в прессу секретные данные. Но, если бы с майором что-нибудь случилось, Шрайбикус выставил бы СГБ в таком свете, что грандиозный скандал тридцатилетней давности по сравнению с происходящим показался бы взрывом хлопушки. К тому же у Шито-Крыто, следившего за информацией из России, была ещё на памяти эпидемия самоубийств фанаток группы «Иванушки Интернешнл» после смерти Игоря Сорина. Что будет в Европе, когда не станет Рудольфа фон Шлоссера… И так демографическая ситуация никакая, а тут массовый уход женщин детородного возраста!
Рудольфу было необходимо дожить до конца операции. Это время майор выиграл. У него ещё не было никакого определённого плана, события могли развернуться в любую сторону, но что Лесю он спасёт какой угодно ценой – немец был уверен.
За внеплановую поездку в Колумбию генерал даже выговор ему не стал делать. К розыску Веры Гартлинг подключили МИД и полицию, Влада припрягать не стали. Майора и Лесю держали в резерве – неизвестно, какие ещё могут быть сюрпризы. Соответственно, держали в курсе событий.
Вездесущий Влад проводил розыск Веры по своим каналам. Он уведомил Деда о происшедших событиях соответствующей шифровкой и ждал точных указаний.

Шестнадцать федеральных земель, на которые делится Германия, два месяца подряд обшаривали со всех сторон. Постепенно отпадали Пруссия, Мекленбург-Померания, Бавария, Шлезвиг-Голштиния, Саксония, Саксония-Ангальт, Вестфалия, Пфальц, Гессен, Баден-Вюртемберг, Гамбург, Бремен…
Наконец пришла информация из Саара: Вальтер фон Гартлинг скончался в 1997 году в Африке, где находился во время эпидемии лихорадки Эбола в составе миссии «Врачи без границ». Его вдова Вера (в девичестве фон Раушендорф, судимая за торговлю наркотиками, освобождённая по амнистии) в августе 1997 года родила дочь Даниэлу-Юлию. До недавнего времени проживала вместе с ребёнком в городе Саарбрюкен, однако восемь дней назад умерла от обострения туберкулёза. Девочка находится в городском Доме ребёнка.

Глава 36.
Леся и Шлоссер с одной стороны, Влад – с другой подошли к финальной точке розысков одновременно. Осталось только взять маленькую Даниэлу-Юлию из приюта и на потеху всему миру начать шоу «Сокровища дома Романовых».
…Влад передал в Москву самую полную информацию. Но, на его несчастье, Дубовский был всего лишь человеком – мог и заболеть, и что угодно. В данный конкретный момент олигарх лежал в кремлёвской больнице с диагнозом «гепатит», чувствовал себя из рук вон плохо и был физически неспособен принять какое-либо решение.
- Если профукаем, Ефимыч нам этого не простит, - подвёл итог Литовченко. – Надо действовать! Кого ещё вся эта лабуда касается? Цоллернов! Фигачь им в Париж маляву!
- Секретность нарушаем…
- Ты жить хочешь? Тогда катай!

Рудольф лежал в кресле, закрыв глаза. На него вдруг накатила страшная усталость, раздавившая и мышцы, и нервы, и мозг.
- Ну, вот и всё, - сказал он, не поднимая век, - «дело Романовых» закончено. Доказать, что Даниэла-Юлия фон Гартлинг – наследница царских миллиардов, труда не составит.
Леся чувствовала, как её грызёт неудовлетворённость. Трёхлетний труд заканчивался как-то не так.
- И что с ней теперь будет?
- Думаю, сначала её будут делить между собой Цоллерны и наша система призрения. Если победит Германия, до совершеннолетия ей не дожить. А после её смерти деньги достанутся государству. Цоллернов и прочих родственников просто отодвинут, доказав, что они все эти годы пользовались доходами с царского золота незаконно. И пусть скажут спасибо, что с них не требуют вернуть всё потраченное за столько времени – с процентами. А если она каким-то чудом попадёт к Цоллернам, начнётся драка за будущий брак с ней. Тот, кто станет её мужем и отцом её детей, будет вне конкуренции в борьбе за российский престол и царские деньги. В день совершеннолетия (чего тянуть?) она выйдет замуж, с помощью ЭКО родит сына-наследника… а потом выйдут фотографии в траурной рамке: «Безвременная смерть принцессы Даниэлы Романовой!». После рождения ребёнка она не будет нужна никому. Наоборот, превратится в помеху…
Пока Рудольф говорил, Леся чувствовала, как недовольство ситуацией вырастает в ней до гигантских размеров. А злиться впустую она не умела. Испорченное настроение превратилось в потребность что-то сделать. Но что? И как?
Рудольф открыл глаза. Судьба маленькой принцессы, которую он только что подробно расписал, представилась ему со всей чёткостью. Как будто он наяву видел оба её варианта…
Прожив на свете двадцать восемь лет, майор СГБ Рудольф фон Шлоссер не боялся никого, ничего и никогда. Но сейчас ужас перед ещё одной ломающейся на его глазах человеческой жизнью ударил по всем клеточкам его тела, как электрический разряд.
Нет. Есть ещё один вариант. Вариант «Эсцет». Есть в немецкой азбуке такая красивая буковка. Заменяет двойную «С». Все знают, что она есть, но в официальный алфавит внести почему-то не удосужились.
- Поехали! – он вскочил и кинулся к дверям.
Леся помчалась за ним.
Она прекрасно поняла, куда и зачем.

Роман фон Цоллерн тоже испугался не на шутку – не меньше, чем в момент покушения. Но тут уже замешались интересы чисто шкурные: имея в руках законную наследницу, Дубовский пошлёт Цоллернов подальше. Найдёт способ сделать царицей, до её совершеннолетия посидит регентом… а там видно будет. И деньги уплывут к нему через ту же Даниэлу – это проще.
Выслушав Влада и Литовченко, великий князь отключил международную связь, чтобы Дубовский, если вдруг очухается, уже не смог бы повлиять на события. И позвонил в «Весёлую компанию».
Фрош почти разорился после ухода в большой шоу-бизнес Шлоссера и Зульфии, но его стремление угодить императору никуда не делось. Подключать к похищению мафию было чревато – заберут все деньги себе и «ох» не скажут. Личной своей охране Роман доверял, но боялся отпускать их от себя – вдруг опять покушение?
Оставалось только нанять через Фроша аполитичных, ни с кем не связанных отморозков. Рудольф рассчитал правильно – на самодеятельность люди Дубовского не решились, а Роман решил просто выкрасть девочку. Мать оформит опекунство… и деньги будут их, и в правах на престол уже никто не усомнится. Всё-таки они ей родственники, этой девчонке.

Синий «опель» Рудольфа фон Шлоссера нёсся на второй космической скорости. В глазах немца горела отчаянная решимость. В голове, как всегда, звучала песня – на этот раз про дорожку фронтовую и помирать нам рановато. Но он не пел, чтобы его не выдал голос. Леся сидела рядом ни жива ни мертва.
О болезни Дубовского они узнали вчера из новостей, и сейчас немец умом профессионального разведчика просчитал верное развитие событий. Вчера было рано, завтра будет поздно, - значит, сейчас!
Одного взгляда на разбитое окно приюта, стоявшую вокруг толпу и полицейское оцепление хватило, чтобы понять: похищение состоялось. В Москву её не повезут – потом чокнешься собирать доказательства происхождения и объяснять, как она там оказалась. Коллеги Рудольфа не сработали бы так топорно. Значит, остался только один путь – к французской границе.
Бандиты, естественно, по прямой не поехали. Пересечь границу им было удобнее по просёлку. Дорога была пуста – только роскошный джип личной охраны великого князя и нагоняющий его синий «опель».
Деревянным, но прерывистым голосом Рудольф объяснил Лесе её задачу. «Опель» обогнал джип… и перерезал ему дорогу. Майор выскочил из машины на полсекунды раньше жаждущих разобраться с горе-водилой бандитов и сделал два выстрела сразу, с обеих рук. Тут же отпрыгнул от пули почуявшего неладное третьего.
Четвёртый и последний выскочил из машины с девочкой на руках. Рудольф выстрелил по ногам, и тот упал, но одна рука у бандита была свободна, и он тоже сделал выстрел. Следующая пуля Шлоссера перебила ему локоть свободной руки, и бандит с воплем рухнул на дорогу, выпуская девочку. К нему подбежала Леся, выхватила ребёнка и, закрывая собой, откатилась на обочину. Раздалась ещё пара выстрелов, и наступила тишина.
Леся подняла голову, готовясь героически погибнуть. Рядом с ней возник Шлоссер, поднял вместе с девочкой на руки и понёс в лес, но через несколько метров присел и загородил их собой.
Позади них раздался страшный взрыв!
Обернувшись, Леся увидела, что джип бандитов и «опель» Рудольфа горят посреди дороги. Майор повёл её в лес, в немецкую сторону.
- Оскар, ты? Шлоссер. Мы в районе… - Рудольф назвал ближайший город. – Быстрее. И не на своём авто.
Оскар и Сильвия были счастливо женаты и ждали первенца. Оба очень любили детей и сразу после свадьбы открыли семейный детский дом. Очередная кандидатка в это заведение лежала сейчас на руках Леси.
- Она что, спит? И выстрелы её не разбудили?
Думаю, ей что-то дали или вкололи, чтобы не кричала и не выдала себя этим. Оскар её возьмёт и повезёт в Бонн. А мы будем добираться по отдельности и на перекладных.
- И Оскара ещё втягиваешь?
- Не втягиваю. Он с чистой совестью может сказать, что понятия не имеет, какого ребёнка берёт. И он не выдаст, потому что выдать – значит загубить всю её жизнь. Оскар это понимает – потом объясню, почему так уверен.
Оскар приехал минут через сорок.
- Ты что, через пробки по воздуху перелетал?
- Юморист… Сам-то понимаешь, во что вы оба вляпались? Какой геморрой повесили себе на шею на всю оставшуюся жизнь?
- Не зуди. Ты поступил бы так же. Держи ребёнка. Увидимся не далее чем завтра.

До дома добирались с разных сторон, но пришли почти одновременно. Настроение у обоих было приподнятое, но для конспирации оба легли спать пораньше.
«Дело Романовых» закончилось 28 августа 1998 года – через семь лет, семь месяцев и семь дней после того, как Леся Тимофеева впервые услышала о тайне коптяковского леса.

Глава 37.
Взрыв на просёлочной дороге подбросил с места Цоллернов, Шито-Крыто и Дубовского. Обе машины стараниями Рудольфа опознать было невозможно, но кроме этого – не осталось ни намёка на человеческие останки. Опознавать было некого! Даниэла-Юлия фон Гартлинг не могла теперь считаться ни живой, ни мертвой – только пропавшей без вести, и это ломало все планы имевших на неё какие-то виды.
Доведённый до белого каления Шито-Крыто мог бы застрелить Рудольфа прямо в служебном кабинете. Но этому мешало то, что уже днём 28 августа, ещё не зная, что побежит спасать маленькую царевну, Рудольф передал Шрайбикусу информацию о Вере Раушендорф-Гартлинг, а вечером её история была уже в газетах, на телевидении, в интернете…
«Дело Романовых» стало достоянием гласности. По собственной инициативе Шрайбикус рассказал о роли в расследовании знаменитого певца Рудольфа фон Шлоссера. Всё, против лома нет приёма.
А главное – Рудольф, пусть невольно, спасал СГБ от серьёзной неприятности. От обвинений в убийстве ребёнка. Выходило, что Служба занималась поиском прямых потомков последнего русского царя. Но неужели затем, чтобы увезти во Францию? И по дороге устроить аварию, выводящую Даниэлу-Юлию из числа как живых, так и мертвых?
Все заинтересованные стороны решили, что произошёл несчастный случай. Неопределённость в отношении девочки была не выгодна никому. Те, кто похитил девочку, никогда бы не смогли доказать её личность. И отец, и мать девочки были кремированы, на генетическую экспертизу других родственников просто так разрешения не добьёшься.
И кто мог спасти её? Шлоссер, у которого мозги набекрень и заняты песнями и девками? Леся, искренне повторяющая вслед за Юровским, что все Романовы – враги, кровопийцы и угнетатели?
Шито-Крыто прекрасно знал, зачем Рудольф мотался в Колумбию. По его мнению, если майор не покончил самоубийством, значит, хочет жить. Любой ценой. Особой трагедии в его душе не произошло. А значит, он ещё послужит Отечеству.
Скандала удалось избежать. Шлоссер остаётся в Службе. Через несколько лет Даниэла будет официально признана мёртвой, и можно будет спокойно заняться сокровищами Романовых. СГБ вновь оказалась на высоте.
Выяснить, что «кротом» оказался агент Влад, труда не составило. Но Шито-Крыто, профессиональный разведчик и крупный чиновник в одном лице, быстро доказал, что ни в чём, кроме «дела Романовых», он не нанёс Германии ущерба.
Дубовский, наоборот, был зол донельзя. На другой день он, превозмогая слабость, прилетел в Париж и имел крупный разговор с Цоллернами.
Незаурядный интеллект олигарха (который он употреблял исключительно во вред другим) позволил ему быстро понять, что произошло. Влада и Литовченко он не обвинял – понимал, что выхода у них не было. А вот на Романа обрушил весь свой гнев – такие деньги из-за него из-под носа уплыли!!!
Едва перешагнув через порог, Дед крепко ухватил императора всероссийского в изгнании за ухо.
- Щенок! Молокосос! Ты кем себя возомнил, Корлеоне недоделанный?!
- Ма-а-ма-а!! – ломким баритоном взвыл великий князь, не смея подняться из позы рака.
Мама стояла чуть поодаль, хватаясь за голову и не решаясь вмешаться.
- Вот хрен тебе теперь, а не престол! – олигарх выпустил ухо собеседника, дал ему ногой под зад и, не попрощавшись, вышел из дома Цоллернов.
Навсегда.

СГБ умела быть благодарной. Лесе купили однокомнатную квартиру в Москве, выдали действительный российский паспорт и устроили в школу – по её просьбе, обычную. Наконец-то она уезжала в Россию!
Ей предстояло окончить одиннадцатый класс, а там видно будет. Александр Тимофеевых на Руси немало, глядишь, и не обратит милиция не неё внимания… Оказалось, она попала под очередную амнистию, так что и с этой стороны ей ничто не грозило. О том, что её приёмным отцом был Султан Рамазанов, мало кто знал. Из её новых документов запись об удочерении волшебным образом исчезла. Да кому какое дело до девчонки-подростка, когда надо делить нефтяные вышки!
Леся умчалась собирать вещи. Рудольф остался.
- А с тобой, Шлоссер, разговор будет особый, - начал Шито-Крыто. – Майер рассказал о тебе всё, в том числе – кто был твой отец. Ты прекрасно понимаешь, что с таким пятном в биографии тебе в шоу-бизнесе не быть. Куда дальше думаешь деваться?
Отец-коммунист, которого Рудольф ни разу в жизни не видел (даже тогда, в восемьдесят девятом – только фотографию), снова становился ему поперёк дороги. Но сейчас майор был даже доволен этим. Уйдя из Службы, он получил бы не более чем иллюзию нормальной жизни. Леся потеряна для него навсегда, он сам будет теперь её сторониться, у него никогда не будет нормальной семьи… Нет, он останется в Службе и без остатка посвятит себя шпионажу. Можно было бы спровоцировать Шито-Крыто на то, чтобы тот его «заказал». Но нет, Рудольфу хотелось жить – не для себя, для маленькой Даниэлы-Юлии. Единственного человека на свете, которому он, Рудольф фон Шлоссер, нужен. Оскар и Сильвия прекрасно её воспитают, но вряд ли смогут защитить в случае чего. «Мало ли что?» - говорила майору его шпионская предусмотрительность. – «Неизвестно, что может случиться в дальнейшем, что снова вынесет её в водоворот битвы за «золото Романовых».
- Я остаюсь в Службе, герр генерал, - красивое лицо Рудольфа приняло прежнее непроницаемое выражение. – Согласен на любое задание.
- Вот подход настоящего профессионала. Хвалю! Отныне ты – подполковник государственной безопасности. Секретным указом ты награждён одной из высших государственных наград. Поезжай, отоспись, а завтра утром улетишь в Москву. Твоя задача – стать любовником дочери президента России и через неё получать важнейшую информацию о событиях в этой так хорошо тебе знакомой стране.
- Служу Германии! – с тем же выражением лица ответил Рудольф и вышел.

Глава 38.
Накануне отлёта в Москву Лесе приснился сон: как будто она стоит, держа на руках маленькую принцессу, а напротив неё – целая толпа героев её любимых книг и фильмов. Те, на кого её учили быть похожей, те, кого она сама привыкла уважать и кем восхищаться.
Из плотно сомкнутых рядов выходит Маня Фейгель из повести «Дорога уходит вдаль» и протягивает Лесе небольшой старый, но исправный револьвер.
- Это зачем?
- Чтобы навсегда покончить с угнетателями. – Голос чистый, мелодичный.
- Я что, убить её должна? – Леся смотрит на девочку – та крепко спит. Кажется, ей снится что-то приятное.
- Должна, - говорит из толпы Виталий Бонивур. – Чтобы они никогда не вернулись. Если оставить её в живых – будет новая война, новая интервенция.
- Слушайте, я, конечно, знаю и понимаю, что царскую семью расстреляли, чтоб не давать белым такое… знамя – вот, царь жив, царь с нами. И чтобы вся царская родня грызлась между собой за престол, и чтобы не было вокруг кого объединяться… Знаю я это всё! Но она же такая маленькая, ни ходить, ни говорить как следует не умеет. За что? Лучше отдать приёмным родителям, в обыкновенную семью…
- Когда научится, будет поздно, - замечает Тимур.
- Царское отродье жалеешь?! – выкрикивает Павел Корчагин и делает шаг вперёд.
- Погодите, - говорит Маня. – Ты же всегда стремилась стать одной из нас. Если ты на самом деле этого хочешь – убей царевну.
И тут Лесю прорвало.
- НЕ ХОЧУ Я БЫТЬ ОДНОЙ ИЗ ВАС!!! Вы только и умеете орать на митингах и расстреливать! Гомо коммунизмусы проклятые! Да вам кто дал право решать, кому жить, кому нет?! Народ? Да вы вообще спрашивали у народа?! Народ пожалел бы эту девочку, как её прабабку тогда, а вы опять обозвали бы его нацией рабов. Для вас народ – стадо, которое вы, до того безупречные, что у вас даже зубы никогда не болят, ведёте за собой! Вы считаете, ваша высокоидейность возносит вас над другими людьми! Ни хрена. Вы не выше, а ниже их, потому что вы вообще не люди! Вы… мутанты! Вас искусственно вывели в подпольных лабораториях! Потому что нормальным путём такие, как вы, на свет не появляются! Давайте, подходите! – Леся направляет оружие на толпу. – Кто Даниэлочку тронет, уложу на месте!
Выстрелов не следует. Потому что из рядов выходит Андрей Размётнов из «Поднятой целины» и молча становится около Леси. Следом – герои «Хождения по мукам», «Старой крепости», зашевелился кто-то из молодогвардейцев… Толпа защитников Леси растёт на глазах. Они стоят спокойно, но твёрдо, не собираясь отступать.
«Мутанты» очевидно не понимают, что происходит. Их остаётся жалкая горстка. На лицах – недоумение, а кое у кого и злоба. И вдруг они начинают таять в воздухе. Через минуту от них не остаётся и следа.
Но на них уже никто не обращает внимания. Женщины наперебой тискали смеющуюся Даниэлу, а Леся объясняла:
- Ведь никто не докажет, что она царевна. Вы не думайте, я за красных. У меня вся родня – пролетарии, я полуукраинка, да ещё внебрачная. Таким, как я, в царское время дорога в лучшем случае в элитные проститутки. А я не хочу. Я человеком быть хочу. И она пусть будет нормальным человеком. Видела я этих принцесс – шагу просто так не ступи, выгляди всегда как кукла. У тебя, может, кошки на душе скребут, а ты идёшь и улыбаешься, да ещё говоришь что-нибудь весёлое. Ни заплакать, ни заболеть права не имеешь, - в тот же день про тебя такое напечатают!.. В общем, Диану-покойницу все помнят? И с ней бы то же было. А так она немка, к России никакого отношения иметь не будет… Спасибо вам. За помощь и поддержку. – Она обнялась со всеми по очереди.

Леся проснулась. Было ещё темно. Полежала, думая о своём сне, поняла, что уже не заснёт, встала, оделась. Прошла на кухню.
Она сидела и пила воду, когда подошёл Рудольф – тоже полностью одетый и тоже страдавший бессонницей.
- Не спишь?
- Не-а. Сна что-то нету.
- Рада, что возвращаешься в Россию?
- Спрашиваешь! Жду – не дождусь… А хорошее было расследование. Ты меня тогда, в Осетии, интересными судьбами соблазнял, помнишь? И правда, такие события, такая любовь!.. И у всех по-разному.
- Да, дело было необычное.
- А ты знал?..
- Что принцесса должна погибнуть? Догадывался. А когда подумал, что ещё один ребёнок заплатит сломанной жизнью за неподходящих маму и папу…
- Особенно маму – уголовницу царского происхождения.
- Я ведь так тебе и не сказал, почему так уверен в Оскаре. Его отец путался с неонацистами. Попался по молодости и глупости, его заставили информировать о работе его отдела (он был контрразведчиком), даже платили за это. Случилось так, что поймали за руку. Оскар и Лора были ещё совсем малышами, когда Оливер фон Зидлиц якобы покончил с собой. Фрау Лотта положила много усилий, чтобы они не чувствовали себя изгоями. Но большинство сфер жизни для них было закрыто. Оскар вырос в спецдетдоме, как и я, но у него всегда напрочь отсутствовали актёрские способности, поэтому в агенты не попал. Зато он, ты знаешь, чемпион Вселенной по возне с бумагами. Клад для любой конторы – но папа гласный неонацист, поэтому место нашлось только у нас. А ещё у одного моего однокашника, ныне покойного, родители грабили банки.
- Как?
- Обычно, как Бонни и Клайд. Обоих застрелили при задержании. Альфреду, их сыну, был год. Куда ему было деваться – вся Европа знала, чей он ребёнок. Отцом Кристины, царствие ей небесное, был русский чекист. К нам из нормальных семей вообще не попадали. Только те, кому некуда было деться. «Отбросов нет – есть кадры!» - говорил ещё Вальтер Николаи. И наше начальство давало нам понять, что нас отбросами не считает. Кстати, я тут подумал – если бы в ЧК узнали, что Мария Романова жива и родила сына…
- Им бы не жить, - подхватила Леся. – И Агнии с Альбертом. И Вере с Даниэлой.
- Да, ещё о родословных. Ты знаешь, от кого произошёл отец Даниэлы, Вальтер фон Гартлинг?
- Нет, а что?
- Был такой… деятель спецслужб, ещё царских, провокатор высочайшего класса – Аркадий Гартинг, он же Григорий Ландезен…
- О, Ландезена знаю! Этот урод внедрился к народовольцам, вроде как возглавил подготовку покушения на царя, а потом всех выдал, и их казнили.
- …Он же Абрам Геккельман. В 1907 году, когда этот товарищ…
- Тамбовский волк ему товарищ!
- Перестань наконец перебивать! …Занимал пост вице-консула российского посольства в Париже, не бросая и своей основной работы, случилось так, что тёмные пятна его биографии попали в прессу. Жан Жорес, тоже тебе небезызвестный, воспользовался этим, чтобы обвинить тогдашнее правительство в том, что оно допускает свободу действий иностранных шпионов и раздаёт ордена Почётного Легиона чёрт знает кому. Геккельман оказался крайним, был смещён со всех постов и попросту исчез. О его дальнейшей судьбе ничего неизвестно, неизвестен даже год смерти. У него осталась жена, французская аристократка, и двое детей. Выход для них был один – сменить фамилию. Гартинги превратились в фон Гартлингов. И выяснили мы это буквально на днях. Потомки знаменитого провокатора и с нацистами умудрились связаться, и с уголовным миром… А вот Вальтер вырос идеалистом чистейшей воды. За что и поплатился – счастливой парой они с Верой не были.
- Слушай… так наша царевна – еврейка?
- Да. На одну шестнадцатую, но для монархистов этого достаточно, чтобы на корню отвергнуть её в качестве царицы.
- Чудеса! Ни в одном кино такого не увидишь.
- Леся, жизнь всегда интереснее, чем её описание. Мой любимый писатель тоже так считал.
- А правда, что Гейне брал от короля Луи-Филиппа деньги за стукачество?
- Видимо, правда. Леся, стукач (или секретный сотрудник) – это человек, через которого получаешь самую разную информацию. Не один преступник был пойман, не одно преступление раскрыто благодаря стукачам. Можно сколько угодно охать по поводу того, что по доносу арестовали и расстреляли – сколько жизней спасли эти доносы, никто ещё не сосчитал. Франция приютила поэта, хотя Германия требовала его выдачи. Должен он был отплатить ей за это? Вот и платил. Интересно было Луи-Филиппу, насколько лично для него опасна организация «Молодая Германия» - ну на тебе эту информацию, пожалуйста! А вообще ему приписывают много нехороших вещей, но я и сам – не весьма высоких моральных устоев, поэтому мне, грубо говоря, плевать. Я люблю его как писателя и уважаю за мужество и силу духа. Кстати, не верь, что его последней любовью была Элиза Криниц. Фанатка – она и есть фанатка, не более.
- А почему?
- Все обращённые к ней стихи – насмешка. В обращённых к ней записках часто встречается просьба не приходить. А к написанию рукописи он её припрягал, чтобы жена хоть чуть-чуть отдохнула. Он был сатирик, а фанатизм достоин осмеяния. Чужой же глупостью иногда грех не воспользоваться.
- Понятно… Слушай, может, вздремнём всё-таки?
- Давай. Мне не хочется ехать на задание с синяками вокруг глаз.
Учитывая, какое задание предстояло немцу, позёрства в этой фразе не было. Только профессионализм в чистом виде!

Глава 39.
Лесе было немного жаль уезжать – привыкла к боннской квартире, к дороге в школу, по которой могла уже ходить с закрытыми глазами, к своему району. Но и оставаться на Западе дольше у неё не было никакого желания.
Улетали они с Рудольфом разными рейсами, в разное время. Она даже не знала, что Шлоссер тоже едет в Москву.
Жаль было расставаться с Оскаром, Сильвией, фрау Лоттой, даже с Шито-Крыто и его секретаршей Луизой. Ведь они никогда больше не увидятся! И вообще она должна забыть, что имела какое-то отношение к СГБ Германии. Хотя Ангелику обязательно найдёт.
И ещё здесь, в Европе, оставалась маленькая Даниэла-Юлия фон Гартлинг. Лесе хотелось видеть, как она растёт, каким становится человеком. Но – нельзя! «Царевна» - приёмная дочь Оскара и Сильвии, для всех – безвестный подкидыш. И конспирацию нарушать нельзя, иначе их с бароном усилия полетят к лешему.
О том, что расстаётся с Рудольфом, она не жалела. Да, с немцем можно было поговорить о чём угодно, зная, что он не отвернётся и не начнёт издеваться. Свои закидоны насчёт любви к ней, Лесе, он в последнее время оставил. Но он – звезда эстрады, любимый герой жёлтой прессы, обожает по-всякому ухаживать за собой, бабы липнут на него как на магнит… Бывшая партизанка не понимала и не принимала такой жизни, и немец оставался для неё чужим.
Поэтому Леся всем немецким знакомым сказала «до свидания» (она ненавидела слово «прощай»), села в такси и поехала в аэропорт. Через полтора часа шофёр (оперативник СГБ) доложил, что Александра Тимофеева благополучно вылетела в Москву. Инструкции, которые дал ей на прощание лично Шито-Крыто, помогут ей добраться до её нового жилья и вообще сориентироваться на местности. Ни в каком отношении существом с другой планеты она не будет. Даже китайский ширпотреб обычен как для России, так и для Запада.

Рудольф улетал получасом позже, из другого аэропорта, и в Москву прилетел не в тот аэропорт, что Леся. Всё, сон закончился. Начинались трудовые шпионские будни.
В России часто подбирали с Запада то, что самому Западу не требовалось. Один из богатейших банкиров России, немец по национальности, пригласил Рудольфа в Москву, и это совпало с окончанием «дела Романовых». На родословную бывшего (по легенде) офицера СГБ олигарху было наплевать. Я тебе заплачу; – ты и споёшь, и спляшешь, и что угодно ещё сделаешь. Ещё на заре капитализма новые хозяева жизни поняли, что любую звезду можно купить, и недорого. И стали этим активно пользоваться. И какая разница, отечественная звезда или иностранная? Главное – договориться о цене!
Вечером того же дня Рудольф выступил на сцене одного из закрытых клубов Москвы. Концерт по заявкам включал и русские, и иностранные песни. Одна из популярных российских певиц упала бы в обморок, услышав свою песню переделанной в мужской вариант, но именно этот текст выражал настроение немца лучше всего.

Вот моя жизнь – цветная карта мира,
Вся жизнь лежит передо мной,
Что не сбылось – нанесено пунктиром,
То, что сбылось – сплошной чертой…
Только
Нет на карте этой
Точного ответа – где теперь мой дом?
Нет,
Не найти ответа,
Мир на карте этой
Весь покрылся льдом.
Я и сам себя нашёл с трудом…

В конце песни на эстраду поднялась дочь (по совместительству главный имиджмейкер) президента России. Она была старше Рудольфа лет на пятнадцать, даже в лучшие свои годы не была ни красива, ни умна, ни хоть чуть-чуть обаятельна. В ней не было НИЧЕГО привлекательного. Она не была даже злой – она во всех смыслах была никем. Дважды побывать замужем и сменить несчётное число любовников (последним был ненавидимый всей Россией министр экономики) ей удалось только благодаря высоким постам, занимаемым её отцом. Женясь или просто связываясь с ней, мужчины рассчитывали на выгоду для себя. Но быстро понимали, что жить им не с карьерой и не с деньгами…
На её бледном, невзрачном лице не отразилось даже желания. Она облапила Рудольфа и потащила за кулисы. Расстёгивая ремень его концертных брюк, она как будто скучала – каждый день она умывается, одевается, ходит на работу… и секс для неё такая же ежедневная рутина. Но попробуй только её не удовлетворить! Папина дочка, она сотрёт тебя в порошок!
Она осталась довольна. Когда конь и трепетная лань загрузились в машину, чтобы ехать на Рублёвку, она снова начала приставать к немцу, и в её глазах была… нет, не страсть – жадность. Как будто она хотела проглотить Рудольфа целиком, не жуя…
В тёмном углу фешенебельного заведения плакал горючими слезами красивый светловолосый паренёк, увидевший в приезжем немце сильнейшего конкурента.
Паренька звали Никита Колосков. В следующий раз они встретятся через десять лет.

Это был сентябрь 1998 года. Только что произошёл дефолт. Пока немец в рамках своего задания ублажал дочь президента, Леся металась по близлежащим и не только магазинам и рынкам, натыкаясь везде на пустые полки. Было полное ощущение, что вернулись горбачёвские времена. «По талонам кислое, по талонам сладкое, что же ты наделала, голова с заплаткою?!». Сейчас не было даже талонов.
Народ – хрен с ним, но и олигархи от разразившегося кризиса всё же пострадали. Как-то нужно было выправлять ситуацию. Был отправлен в отставку молодой премьер с прочно прилепившейся к нему кличкой «киндер-сюрприз», на которого и свалили все грехи. Кому вытаскивать страну?
Президент дважды выносил на утверждение Думы кандидатуру человека, вовсе не подходящего для этой должности. Если бы Дума отвергла её в третий раз, её бы просто разогнали. Вот только новых выборов России для полного счастья и не хватало!
Но, кажется, выход был найден…

В первый день знакомства с дочерью президента Рудольф просто представлял около себя Клаудию Шиффер. Но контраст был слишком велик, и на другой день средство действовать перестало. От вида партнерши немца начало подташнивать. На третий день – тошнить. На четвёртый – воротить (чудо, что она этого не замечала!). На пятый день он чуть не падал в обморок от отвращения, собирая в кулак всю волю и чувство долга. На шестой – почувствовал, что вот-вот сорвётся. На седьмой – впал в совершенно невменяемое состояние.
В этом состоянии Рудольф попросту сгрёб со стола ненадолго отлучившейся любовницы нужные бумаги, засунул их в кошелёк и, взяв только его и документы, исчез из Кремля.
Когда взбешённая до белого каления имиджмейкер президента России подняла на ноги охрану, требуя перекрыть всё и достать «немчика» хоть из-под земли, Рудольф уже улетал прямым рейсом в Бонн. Развернуть самолёт над Европой не решились.
В Бонне его, естественно, никто не ждал…

- Герр генерал, Шлоссер идёт по коридору.
- ЧТО?!
- Шлоссер идёт по коридору.
Шито-Крыто не верил своим ушам.
- По какому коридору? – выдал он в замешательстве.
- По нашему коридору.
- А куда он идёт?
Дверь служебного кабинета бесшумно распахнулась, и на пороге предстал Рудольф-Фридрих-Вильгельм-Август фон Шлоссер. С бумагами в руках.
- Добрый день, герр генерал, - тусклым голосом произнёс он. – Я только что из Москвы. Вот список нового российского правительства, а вот моё прошение об отставке. В Думу завтра внесут кандидатуру Примакова.
- Мистер Нет, - заметил Шито-Крыто. – Понятно. Для России это хорошо, а для нас плохо… Давайте ваше заявление, подполковник.
От вида Рудольфа, говорившего и двигавшегося как робот, даже генералу стало не по себе. Он выдал тому обходной лист и, как только за Рудольфом закрылась дверь, подписал его заявление.
Через несколько часов, завершив все формальности, Шлоссер вышел из ворот СГБ уже бывшим сотрудником ведомства Николаи и Гелена. По-прежнему двигаясь как автомат, он пошёл вниз по улице.
Из бронированного окна своего кабинета за ним наблюдал Шито-Крыто.
- Герр генерал… - начала Луиза.
Тот понял с полуслова.
- Зачем ребят зря гонять? Сам подохнет. Вызовите машину – я еду на доклад к канцлеру с новостями из России.

Глава 40.
Все мысли и чувства Рудольфа фон Шлоссера можно было описать одним словом – кранты. И его шпионской карьере, и всей дальнейшей жизни.
Его считают пригодным разве что для удовольствий женщины, с которой все без исключения спали только ради карьеры.
Папа-коммунист перекрыл путь на эстраду.
У него никогда не будет нормальной семьи.
Ни одна из близких к нему женщин хорошо не закончила. Поэтому из жизни Даниелы-Юлии он тоже должен исчезнуть навсегда.
Ему всего двадцать восемь! Умирать очень не хочется, хотя и жить вроде бы незачем. Очень жаль несбывшуюся, растоптанную жизнь, очень хочется, чтобы что-то ещё было в этой жизни, чтобы то, что нанесено пунктиром, всё-таки стало сплошной чертой… Несмотря ни на что, несмотря на все доводы шпионского разума, ясно говорящего – всё, ничего уже не будет!
В бочке обречённости – ложка жажды жизни…
Погоды она не делает.

Рудольф оставил всю имеющуюся наличность в универсаме шаговой доступности. В свою квартиру бывший агент СГБ вошёл, доверху нагруженный подозрительно звенящими пакетами. Теми де механическими движениями немец открыл один из них. Стол заставили бутылки с водкой. Он открыл одну, взял стакан, жестом робота начал наклонять над ним бутылку… не наклонив до конца, поставил. Отодвинул стакан в сторону и приник к горлышку…

Сентябрь 1998 года подходил к концу. Леся училась в одиннадцатом классе. Президент России уволил вытащившего страну из кризиса Примакова, отчаянно ревнуя к его растущей популярности. У его дочери появился новый секретарь.
После неудачи с Романовыми Дубовскому пришлось подыскивать подставное лицо на высший пост в России. Когда-то он хвастался, что может осла сделать президентом. Но вот кто будет этим ослом?
«Дело Романовых» привело олигарху на память агента Влада – майора ФСБ Платова. Он теперь трудился в мэрии Петербурга под началом своего давнего приятеля.
- Вот ты и будешь! – решил Дед. – Сначала премьером, а потом…
В голове олигарха рождался проект «Уходящий президент». Эффектную отставку под Новый год придумал впоследствии глава президентской администрации…

…Рудольф фон Шлоссер лежал на диване лицом вниз. Его многочисленные фанатки сейчас не узнали бы своего кумира – за короткое время его организм так пропитался спиртным, что немец стал похож на запойного алкоголика. От его красоты, тщательно оберегаемой фигуры не осталось и следа.
Он приподнял голову, с полузакрытыми глазами поднялся и сел. Окончательно поднял веки и обвёл комнату пустым, равнодушным взглядом.
И увидел такое, что весь хмель моментально выветрился у него из головы и улетучился через вентиляционную решётку.
Напротив него, под пустой рамой собственного портрета, в позе «нога на ногу» сидел его любимый поэт. Ещё молоденький студент Геттингенского университета, ещё не сдавший первую сессию, а написавший уже две книги и попавший в политический скандал.
- Ну всё, - тоскливо сказал Шлоссер, - допился до белой горячки. Уже классики начали являться… А почему Шиллер не пришёл? И Гёте?
- С Гёте и Шиллером мы не в одной тусовке, - синие глаза самого бесстыжего из немецких поэтов, никогда не выбиравшего выражений, лукаво блеснули, и эта лукавость с головой выдала его истинную национальную принадлежность. – При всём моём искреннем уважении к ним обоим, здесь они явно были бы не к месту.
- Может, выпьем? Или вы пришли меня забрать на тот свет?
- Это ещё не скоро будет. А ты что, собрался утонуть в вине, как некий английский герцог?
- Генрих Самсонович, я сейчас не в том настроении, чтобы выслушивать ваши подколы. Конечно, вам не понять – вы выросли в благополучной, любящей семье, свой путь в жизни выбрали сами и, по-моему, никогда об этом не жалели. А я – шпион! У меня не было обожавших сына мамы и папы! Я не выбирал себе судьбу! Меня выжали как тряпку и бросили подыхать! У меня не было дома, не было детства… у меня своей семьи никогда не будет! Меня три раза вытаскивали с того света. От меня ушла навсегда единственная женщина, которую я любил. И хорошо, что ушла, я бы и её погубил. Посмотрите на меня – если не противно, вы ведь всегда были чистоплюем. Я был не уродливее вас. У меня ничего не осталось. Ничего – даже внешности. И ещё я трус, потому что не могу решиться шагнуть из окна…
Рудольф схватил полупустую бутылку и поднёс ко рту.
Что произошло потом, немец не понял до конца жизни. Отнюдь не призрачная рука вырвала у него бутылку и с силой отшвырнула в дальний угол. Раздался звон. Бесстыжий классик придвинулся к экс-шпиону вплотную. Таким суровым его вряд ли видел кто-то из современников…
- Говоришь, у тебя ничего не осталось? Врёшь, Рудольф фон Шлоссер. Я тебе скажу, что у тебя осталось. У тебя остался твой талант, твой голос, твои актёрские способности. Этого у тебя никто не может отнять – потому что в Бога я, как ты знаешь, не верю. Ты наконец развязался со своей Службой. Можешь, как в вашем времени говорят, реализовывать свой талант полностью, а не урывками в нерабочее время. Посвятить себя тому, что у тебя лучше всего получается и без чего тебе очень трудно жить. Найдётся продюсер, которому не будет дела до твоей родословной и биографии. А народ любит тебя всякого, согласись. Тебе больно, что пришлось спать с дочерью президента России? Скажи, ты это делал ради выгоды? Нет, ты выполнял служебный долг, то есть долг перед своей родной страной. И стыдно должно быть не тебе, а тому, кто заставил тебя выполнить его таким образом. Заставил, прекрасно зная, что тебе, человеку творческому, - помолчи! – будет вдвойне это тяжело. Тебе обидно, что ты стал несостоятелен как шпион? Это доказывает только то, что твоё место на сцене, а не в Службе государственной безопасности. Помнишь, что тебе говорили ещё в Париже?.. А представляешь, как будут рады твои «доброжелатели», если ты утопишь себя и свой талант в водке? А что касается моего чистоплюйства – ты бы поразился отсутствию брезгливости с моей стороны, если бы лично знал кое-кого из моих знакомых. Так что подумай, Рудольф фон Шлоссер. Хорошо подумай.
Немец испытал ощущение, как будто только что проснулся. Голову тут же ударило дикой похмельной болью. Рудольф застонал, и тут кто-то сунул ему в руку открытую бутылку пива. Выхлебав её до дна и придя немного в себя, он увидел, что портрет Гейне выглядит как положено, рядом с дверью валяются осколки разбитой бутылки, а в кресле напротив него сидит человек, которого Рудольф заочно хорошо знал – один из крупнейших американских продюсеров, выведший на мировую эстраду целое созвездие певцов и певиц.

Глава 41.
- Спасибо, - рефлекторно сказал Шлоссер, ставя пустую бутылку на пол. – А вы точно ко мне?
- Послушай, парень, я не для того летел сюда, чтобы болтать. Спой мне какую-нибудь твою нетлёнку.
Рудольф понял, что ему не мерещится. Прослушивание у такого человека! Мысли неслись, обгоняя одна другую. Захватывало дух от открывающихся возможностей.
Любой твердокаменный «гомо коммунизмус» на месте немца ответил бы: «Я не достоин лучшей судьбы. Оставьте меня расплачиваться за всё, мной сделанное». Но Шлоссер вырос на Западе…
Он встал, очень стараясь стоять прямо.
- А что мне спеть?
- Что хочешь. И быстрее.
Какая ещё песня могла прийти в голову отставному шпиону в таких обстоятельствах, кроме «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Фрэнка Синатры? Её он и начал – сначала неуверенно, слабо, потом всё увлечённее, всё лучше…
Период запоя оказался слишком коротким, чтобы испортить природную красоту голоса и технику пения. Сейчас немец был почти иллюстрацией к поговорке «мастерство не пропьёшь».
- Отлично! – сказал продюсер, дослушав до конца. – Парень, ты будешь петь на Бродвее. А может, и в «Метрополитен Опера».
- Да нет, какая опера?! У меня грудная клетка прострелена в трёх местах, не потяну.
- Увидим. Одевайся, поехали. Твой тупой шпионский шеф тебя, я так думаю, уже похоронил. Даже твой загранпаспорт не аннулирован.
- Не знаю, есть ли у меня деньги на билет, - Рудольф стоял уже одетый, с трудом найдя вещи подходящего размера (его фигура, в отличие от голоса, оставляла сейчас желать лучшего). Бриться было уже некогда – пока Шито-Крыто не узнал, надо было в буквальном смысле бежать из страны. – И на фотографию в паспорте я теперь совсем не похож…
- Не твоя забота. Пошли.
Рудольф фон Шлоссер покинул Германию в конце сентября 1998 года – навсегда.

- Весь мир знает, сколько тебе лет. Но ты – восходящая звезда, на вид тебе не должно быть больше двадцати, - рассуждала акула заокеанского шоу-бизнеса. – Знающие люди поработают с твоей физиономией и уберут жир. Пока не придёшь в норму, на сцену не выпущу. Будешь пить – вышвырну обратно. Всё понял?
- Можно добавить кое-что? – Рудольф знал неписаный закон шоу-бизнеса – никогда не иди против продюсера, особенно в начале карьеры. Но ему было не пятнадцать, как большинству восходящих звёзд, и имевшийся жизненный опыт давал возможность не быть совсем уж пылью у продюсера под ногами. – Мои счета, оказывается, не заморожены – я могу возместить вам хотя бы часть расходов. Вот на жильё, даже съёмное, мне уже не хватит… У меня в загашнике есть неиспользованные тексты и музыка – можно будет задействовать их?
- Жить будешь у меня, пока не оперишься. Если ты сам будешь писать музыку и тексты – это хорошо, сэкономим на авторах. На возмещение расходов согласен, - он усмехнулся. – Сосчитаемся.
- А вас не смущает, что мой отец…
- А кто такой Чаушеску? – продюсер снова усмехнулся. – Я не помню.
Да, это Штаты. Здесь многое по-другому.
Рудольф был готов сутками пахать на репетициях и концертах, без помех занимаясь наконец любимым делом. Для продюсера он, как и другие, - источник дохода. Эксплуатация будет в хвост и в гриву. Но то, что ждало впереди, стоило того. А здоровье подвести на этот раз не должно.
В сумке немца среди самых необходимых вещей лежал портрет Гейне.

- Слушайте, я в восемнадцать так не выглядел! – восхищённо выдал Рудольф две недели спустя, увидев своё новое лицо. Он действительно казался намного моложе, чем был на самом деле.
Продюсер безумно торопился, чтобы вывести нового протеже на сцену как можно скорее. Не заморачиваясь с чреватыми всевозможными осложнениями способами сбрасывания веса, Рудольфа заставили худеть старым голливудским методом, подробно описанным Жаклин Сьюзан в «Долине кукол» – погрузив на несколько дней в медикаментозный сон. Эту процедуру мог без последствий выдержать только абсолютно здоровый организм, но и так выбрали наименьшее из зол.
- Ничего, - одобрил продюсер. – Тебе ещё пресс и руки подкачать, через пару месяцев сможешь стриптиз на концертах показывать. Завтра начнём снимать клип.

Снимали в павильоне, имитирующем разветвлённую пещеру. От грима Рудольф отказался принципиально, чтобы не портить лицо. Молоденькая фотомодель из Мексики, снимавшаяся в клипе вместе с ним, станет через несколько лет одной из ярчайших звёзд Голливуда и будет всячески открещиваться от знакомства с Рудольфом фон Шлоссером. Но то, что будет этому причиной, произойдёт спустя полгода…

Сильвия фон Зидлиц, уложив двухмесячного Теодора, тихонько включила MTV… и отпрянула от экрана как от огня.
- Оскар! – негромко, чтобы не разбудить сына, позвала она.
- Что такое, Сильвита?
- Там… - жена дрожащей рукой показала на экран телевизора. – Там твой друг!
Оскар глянул и замер. Понятно, что так напугало её – не каждый день видишь призрак.
На экране Рудольф, выглядевший просто сногсшибательно, шёл по пещере, ветвящейся в разные стороны. А за кадром звучал голос, сведший с ума Европу, а теперь и Америку.

Жизнь – это лабиринт. Вокруг
Ходы и переходы,
И ты не знаешь никогда,
Что ждёт за поворотом…
Может быть, ты в тупике,
А может, ходишь по кругу,
А может быть, прямой дорогой идёшь,
Может, ты за поворотом врага найдёшь,
А может быть, встретишь друга…

- Немедленно выключите эту гадость! – фрау Лотта щёлкнула пультом, и изображение на экране погасло. – Боже, как противно, когда такие хорошие песни поёт человек, на котором в жизни пробы негде ставить! Высоко взлетел – падать будет больно.

А в редакции «Зеркала», увидев этот клип, Антон Шварц торжественно выпрямился и сказал:
- Поздравляю, коллеги! В мировое искусство вошёл ещё один великий немец!!

Шито-Крыто, узнав о побеге Рудольфа и начале его мировой карьеры, рвал и метал. Его единственная за всю жизнь ошибка стоила генералу поста начальника СГБ.

Давид Дубовский, ещё в августе понявший, кто и как испоганил его далеко идущие планы относительно Даниэлы Романовой (к счастью, он тоже считал её погибшей), дал команду перекрыть все каналы доступа Рудольфа фон Шлоссера на российское радио и телевидение. Поэтому Леся ничего не знала о музыкальной карьере барона.
А Никита Колосков мог торжествовать, избавившись от конкурента.

Следующая песня, «Мы были рядом», произвела не меньший фурор. Весь мир распевал:

Мы были коллеги, - только коллеги,
Не любовники и не друзья,
Потому что ты так хотела,
Хотя совсем не этого хотел я.
Эти дни пролетели быстро,
Как бежит сквозь пальцы вода.
Мы были рядом, мы были близко, -
Вместе мы не были никогда.

В поисках текста для новых песен Рудольф перерывал стихи всех приходящих ему на ум поэтов – от Блока до Киплинга. К Новому году вышел альбом «Лабиринт» - по названию главного хита.
Его пригласили на новогодний приём в Белый дом – этого удостаивались немногие в Голливуде. Народная молва тут же разнесла, что на празднике красивый немец публично дал затрещину Роберту Де Ниро, обвинённому в совращении малолетних, обещая сделать маленьких девочек звёздами. Бесполезно было говорить, что Шлоссер просто не подал ему руки – этому всё равно никто не верил.
В середине января 1999 года продюсер Рудольфа вытащил-таки его на оперную сцену. В «Метрополитен-Опера» шла «Мадам Баттерфляй», и немец дебютировал партией принца Ямадори – японского жениха главной героини.
Когда продюсер впервые сказал об этом, Шлоссер офонарел:
- Мне играть японца? С моей арийской внешностью?
- Тебе. С твоей арийской внешностью. Тенденция такая, что через пяток лет будут проблемы с кастингом на Пинкертона и консула – на их партии начнут претендовать китайцы. Прут, как Кинг-Конг!

Принц Ямадори появляется на сцене буквально на пару минут – только чтобы признаться в любви главной героине и услышать её отказ. Но что творилось в день дебюта Рудольфа, не поддаётся описанию.
Когда принц поёт: «Ах, если бы вы только захотели…», а Чио-Чио-сан, она же мадам Баттерфляй, отвечает: «Увы, я не хочу», зал обычно замирает и жалеет несчастную дурочку, ещё верящую в любовь бросившего её Пинкертона. На этот раз нестройный хор заорал:
- Дура! Такого мужика посылаешь!
А в конце немца наградили такими аплодисментами, что обиделись все, у кого были более значительные партии. Исполнитель партии Пинкертона заявил, что больше он с «этим немцем» в одном спектакле не участвует.
… Рудольф, не привыкший ещё к оперным нагрузкам, лежал пластом у себя в гримёрке, продюсер, довольный сборами, развивал тему «Сколько же денег ты мне принёс! До тебя никто так не мог!», а за окнами шумела толпа фанатов «этого немца».
Шлоссер задумался о текущих событиях. По старой шпионской привычке он не пропускал мимо ушей ничего, фильтруя самое важное. Идут упорные разговоры о грядущих бомбардировках Ирака. Штаты готовят удар по стране, с которой не в согласии. Уже упоминают, что и Россия, и вообще любая страна в мире может попасть под американские бомбы. И этого не оправдать никакими высокими целями.
Он пока не гражданин США, но ведь всё равно не сам по себе, а часть американского шоу-бизнеса. Его уже приглашают в Голливуд, предложили хороший сценарий (называется «Идентификация Борна», и Рудольфу пришлось бы фактически играть себя), пару раз он мелькнул на Бродвее, теперь в «Мет»… Это только кажется, что современная массовая культура вне политики. Просто агитация идёт не в лоб, а обходными, незаметными методами. Фильмы, песни с участием звёзд, да и звёздные биографии (и его собственная – тоже) не прямо, а намёками утверждают мысль о превосходстве США над всеми другими странами и, значит, праве их вмешиваться в дела других стран. Он, Рудольф фон Шлоссер, идёт к тому, что его талант тоже могут задействовать для этой пропаганды, то есть он станет соучастником агрессоров. А он не вчера родился и понимает, что картинка на публику и реальность – разные вещи.
В принципе, живётся ему здесь неплохо: он востребован, появились деньги. Конечно, никакой успех, никакое богатство не сделают его полноценным… И тяжёлые воспоминания останутся с ним навсегда… Недавно на сеансе психоанализа он вспомнил, как его, маленького, увозили в Германию, чтобы отдать в шпионскую спецшколу. Николь Лавинь, его двоюродная бабка, стояла и считала деньги, полученные за него от Гелена. Он плакал, цеплялся за неё, умолял не дать увезти непонятно куда… она отпихнула его, чтобы не мешал считать. Память спрятала этот эпизод в подсознание, но он всё время вырывался оттуда. Тогда нервная система, защищая организм от сумасшествия, переключилась на другое: каждый раз, когда Рудольф будет недоволен, неудовлетворён своим положением (пусть даже подсознательно), у него нарушится обмен веществ, и он вынужден будет переключить себя (и психику тоже) на борьбу с весом.
Да, проблемы с фигурой были у него всю жизнь, и сейчас, когда он стал старше, ему стоит большого труда держать себя в форме. Слава богу, даже в опере сейчас отходят от многолетних стандартов, и ему нет необходимости поправляться. Но и удовольствий в его жизни хватает. Здесь, в Штатах, женщины предпочитают необременительные отношения, когда с партнёром ничего, кроме постели, не связывает. Он молод, обязательств ни перед кем у него нет, он популярный артист. Он никого не обманывает и не принуждает. Почему не пожить в своё удовольствие? И живёт, ни одну ещё недовольной не оставив. Ну не извращенец он – женщин любит!

Так прошёл ещё месяц. Рудольфу предлагали более крупные партии, не бросал немец и эстраду. В общем, можно было в его графике выкроить и время для съёмок в кино. Не было недостатка ни в деньгах, ни в красивых женщинах. Но однажды пришедшая в голову мысль, что всё это он будет иметь, только поставив свой талант на службу агрессорам, не покидала его. И постепенно вытесняла все остальные соображения.
В конце концов, его уже не раз приглашали в Венскую государственную Оперу. А продюсер и так получил от него больше доходов, чем от любого из прежних протеже. Пусть после ухода придётся разориться на неустойках, - это лучше, чем отдать самое ценное, чем он обладает, на ложь и оправдание всяких мерзостей.

В феврале 1999 года светловолосый молодой человек с маленьким кейсом вошёл в здание одного из крупнейших аэропортов Нью-Йорка. Продавая ему билет до Вены, кассирша вытаращила глаза от удивления.
- Нет, мисс, я не Рудольф фон Шлоссер, - он протянул ей дополнительно пятьсот долларов и свою фотографию с автографом. – Просто очень похож на него.
Она понятливо кивнула, и отлёт немца в Вену остался тайной на несколько часов. Ему хватило этого, чтобы оказаться вне пределов досягаемости американских хозяев.

Глава 42.

Пока на белом свете
Деньжатами разит,
Солдат в лихом берете
Всегда обут и сыт!
Всё для тебя несложно,
Покуда ты солдат,
Твой нож не дремлет в ножнах,
Кулак твой волосат.
А принципы надёжно
В швейцарском банке спят!

Песенка наёмников крутилась в голове Рудольфа, когда он шёл по улицам старой Вены. Почему-то он вспомнил, как любил её один из его кавказских знакомых, полевой командир Абдулла Хасанов. Быть другом такого человека было чересчур даже для Рудольфа под его тогдашним прикрытием, они просто были в неплохих отношениях. А жена Абдуллы, Таиса, была для немца своим парнем. И однажды, осенью девяносто пятого, она сказала (почему-то из всех выбрав именно его):
- Мы с Абдуллой, может, завтра погибнем – идём на очень опасное дело. Ты не оставь нашего Шамильчика – ему ещё и полугода нет, а кто о нём позаботится? В Сербию его отвези, к моему отцу.
- В Сербию?
- Ты знаешь, кто такой Радко Ладич? Это мой отец.
Конечно, Рудольф знал, кто такой Радко Ладич. Генерал югославской армии, после распада страны возглавивший армию сербов, отличившийся как полководец, обожаемый сербами и ненавидимый хорватами и мусульманами. Недавно созданный трибунал по бывшей Югославии объявил его в розыск одним из первых.
- Отец думает, я утонула, - продолжала Таиса. – А я просто оставила одёжку на берегу, а сама сбежала в Москву, к одной подружке. Дура была, не нравилось, что отец такой строгий, требовательный. Свободы хотелось. А в Москве, ты знаешь, встретила Абдуллу. Люблю его, ни о чём не жалею, но сыну такой жизни не хочу. Как человека тебя прошу, позаботься о Шамильчике.
Рудольф обещал. Естественно, проинформировал Центр. А через несколько дней Абдулла и Таиса действительно погибли, и маленького Шамиля переправили в Европу, надеясь с его «помощью» заманить генерала Ладича в ловушку. Как именно это сделать, так и не придумали. Последнее, что слышал Рудольф, - мальчика, которому сейчас года четыре, взяли Зидлицы.
И почему всё это вспомнилось ему именно теперь? Может, потому, что возникли ассоциации с собственным сломанным детством…

В Вене он устроился неплохо, хотя жил пока в отведённой ему театральной гримёрке – заранее снять достаточно средств он не мог, чтобы не вызвать подозрений, а потом его счета заблокировали, надеясь, что останется без копейки – сам назад прибежит. Плохо же продюсер знал барона!
Был конец сезона, Рудольф пел вторые партии в качестве дублёра, однако на будущий год контракт уже был заключён, и можно было рассчитывать на большее. Если останутся на нынешнем уровне здоровье и талант, он, пожалуй, через несколько лет выбьется в ведущие солисты. Правда, тогда придётся бросить эстраду и расстаться с мечтой о кино – когда пытаешься объять необъятное, ничего хорошего не выходит. Но эстрада – всё-таки дело молодых, в его амплуа лирического любовника можно держаться максимум до тридцати… А ему зимой столько и стукнет. Рудольф жалел Майкла Джексона и Мика Джаггера, понимая, чего им стоят попытки доказать, что они всё ещё молодые. Для себя немец такого не хотел. Так что ещё годик покрутится на эстраде и окончательно уйдёт в оперу. Уйдёт вовремя. А кино… может, ещё удастся.
Пока он подрабатывал на дискотеках и частных мероприятиях, и его активно звали, зная, что нереальных гонораров Шлоссер не заломит, а споёт обязательно вживую. В запасе была ещё пара новых песен. Вокруг по-прежнему вертелась толпа фанаток из всех слоёв общества. А на стене его гримёрки висел портрет Гейне – тот самый.

Как-то незаметно у Рудольфа завязалась дружба с одной беспризорной компанией. Это были как мальчики, так и девочки возрастом от четырёх до двенадцати, скучковавшиеся в своеобразную коммуну. Немец удивлялся, что может так легко разговаривать с детьми, да ещё уличными, на самые разные темы – и ему это нравится! Конечно, они с ним на «ты» и, если с чем-то не согласны, в выражениях не стесняются. Но всё же признают за своего, а не причисляют к другим взрослым, которых всегда готовы осыпать матом и насмешками. Они искренне считали, что опера – это старо, скучно и никому не нужно, а Рудольф довольно быстро убедил их в обратном.
Постепенно в голове немца вызревало решение усыновить ребёнка, и может, даже не одного. Его беспризорным приятелям нужна именно дружба на равных, а не родительское покровительство. Свою независимость, даже кажущуюся, они ценят как ничто. Он никогда их не бросит, но… Если ему удастся усыновить всю компанию, он их потеряет как друзей, а этого Рудольфу не хотелось.
К тому же ему надоела звёздная жизнь. Переел он этих светских развлечений! Пусть молоденькие дурачки и дурочки, пришедшие в шоу-бизнес со школьной скамьи, а кое-кто и с горшка, потрясают мир скандальными любовными связями, экзотическими нарядами, дикими выходками, обнажёнкой и прочим выпендрёжем. Для него это пройденный этап. Не потому, что он не может себе этого позволить – он сейчас во всех отношениях в великолепной форме. А потому, что не хочет. Хочется, чтобы ценили твой талант, а не фанатели от твоей красоты и сексапильности. И жажда славы – тоже в прошлом. Теперь хочется не фанатов, а настоящих поклонников, - пусть таких даже будут единицы, - которые не лезут в твою постель и не считают сантиметры на талии.

Оскар, услышав в телефонной трубке голос Рудольфа, хотел сразу же отключиться, но, узнав, чего именно от него хочет бывший сослуживец, так поразился, что сам назначил встречу.
В Вену Оскар прилетел через пару дней – шенгенская виза распространяется на весь Евросоюз, а расстояние между Бонном и Веной пустяшное.
- Ты действительно хочешь усыновить Шамиля и Даниэлу-Юлию? – с места в карьер начал он.
- Да, хочу. А что тут странного?
- Он ещё спрашивает! Слушай, звезда мировой оперы, ты понимаешь, что у тебя времени не будет хватать на ребёнка? Что твои постоянные разъезды с переменой часовых поясов для маленьких детей, мягко говоря, не полезны? Что одинокому молодому мужику с не самой чистой репутацией ни одна социальная служба детей не доверит? И правильно, кстати. Что при твоём образе жизни детей вообще воспитывать нельзя – ничему хорошему они не научатся!
- Понял. Ты считаешь, что я буду плохо о них заботиться, не смогу нормально воспитать и окажусь на вечном подозрении у социальных служб? Я не буду спорить, просто позвоню тебе на днях.
- Ты ненормальный, - с чувством сказал Оскар. – Все парни моей сестрёнки были с прибабахом.

Немец поступил чисто по-шпионски – предложил руку и сердце своему психоаналитику, молодой привлекательной брюнетке по имени Моника Краузе. Не только для облегчения процедуры усыновления – таким циником он не был. Просто бесконечная вереница женщин, стоящих в очереди к его постели, тоже надоела Рудольфу до смерти. Хотелось, чтобы рядом был кто-то один, но всегда. Он уже не способен полюбить, но будет уважать эту женщину, будет стараться быть с ней в самых лучших отношениях… Пусть она примет его, а он примет её. Такие, лишённые страстей, браки, когда отношения основаны на дружбе и понимании – самые крепкие, самые счастливые. Главное, чтобы она не думала, заботясь о чужих детях, что могли быть свои, выйди она за другого…
- И так вся Европа уверена, что я с тобой живу, - философски заметила Моника. – Так что я согласна.
- Ты…
- У меня тоже не будет своих. И я тоже хочу семьи. А принцев, прости за откровенность, всех уже разобрали. Жить предлагаю у меня.
- Ты не пожалеешь.

Глава 43.
Беспризорники приняли Монику без особого восторга, но вполне дружелюбно. Женатой паре оказалось действительно намного проще усыновить детей. Социальная служба согласилась дать им на временное попечительство Шамиля и Даниэлу. Взяв их на руки, барон испытал гордость и нежность. У него получалось не только играть с детьми, но и успокаивать, и купать, и кормить. Опасения Оскара, что он не сможет стать хорошим отцом, не сбылись. С Моникой они жили довольно хорошо. Казалось, жизнь начала налаживаться… Наступил март 1999 года.
Все музыкальные звёзды от души ненавидели Рудольфа фон Шлоссера – за его природную красоту, за талант, за прошлое, не требовавшее создания легенды (легенда само по себе), за то, что ему не нужен специальный пиар – популярность буквально липла к нему без всяких усилий с его стороны, за его специфически шпионский взгляд на жизнь, многим чуждый, непонятный и оттого пугающий, за жизненный опыт, очень помогший ему в преодолении подводных камней шоу-бизнеса… Вот и сейчас – выходит на сцену в форме разведчика (абверовской, но украшенной только погонами), сразу вызывая ощущение мужественности, - и ведь не специально, само получается! – начинает петь о чёрном бархате на смуглых плечах… И тексты такие классные откуда-то всё время берёт!!
Зал, как всегда аплодировал ему. И тут на сцену выбежал взволнованный конферансье.
- Экстренная новость – полчаса назад нанесён первый ракетно-бомбовый удар по Белграду!
Рудольф рванул с плеч погоны и стал яростно топтать их ногами.
- Германия и Австрия помогают Штатам сровнять Югославию с землёй! Мне стыдно, что я служил в немецкой разведке!
Он резко повернулся и ушёл со сцены.

Моника и его несовершеннолетние приятели уже всё знали. Было два часа ночи, но никто не спал.
Рудольф вошёл в том же костюме с дырками на месте погон.
- Вы уже знаете? И что думаете?
В поднявшемся галдеже было отчётливо слышно неодобрение политики НАТО на Балканах. Одно дело, когда врага красиво бьют в кино, а совсем другое – когда настоящие бомбы летят на настоящие дома, по-настоящему гибнут люди… Этим ребятам не надо было ничего объяснять – жизнь они знали лучше многих взрослых. Обмануть их агитками тоже было трудно.
- Знаете, - заговорил Рудольф, - я не могу сидеть здесь, в тишине и благодати, когда такое творится. Творится потому только, что Югославия не хочет подчиниться США. А вся Европа пляшет перед Штатами на задних лапках… Я сейчас еду в посольство Югославии и буду просить разрешения выступить для югославского народа. Не позволят – буду искать другой способ им помочь.
- Не притворяйся, - заметила Моника, – ты хочешь поехать в Югославию и выступать на линии огня. А о последствиях подумал?
- Если разрешат – да. Я понимаю, что обратного хода уже не будет. Но по-другому не могу. Не могу.

В посольстве никто не спал. Обалдевший при виде Рудольфа охранник пропустил его через чёрный ход. Посол, усталый и злой, только что закончил пресс-конференцию, поднялся к своему кабинету.
Навстречу ему встал высокий красивый блондин с безумно знакомым лицом.
- Здравствуйте, господин посол. Меня зовут Рудольф фон Шлоссер. Я хочу попросить политического убежища в Югославии.

Рудольф сказал это по-русски, не сомневаясь, что посол поймёт. Тот понял, но не был уверен, что понял правильно.
Он повторил фразу.
Посол отёр пот со лба.
- Я не уполномочен давать или не давать вам разрешения – вы сами понимаете, почему. Подождите немного.

- Господин президент, на связи Вена. С вами хочет поговорить посол.
Президент Югославии, естественно, всю ночь провёл на работе. Несмотря на понятную усталость и нервотрёпку, он взял трубку. С чего вдруг послу в Австрии вздумалось среди ночи звонить в Белград?
Через две секунды на его лице появилось бешеное выражение. Вот только этого не хватало!
- А фон Шлоссеров нам здесь не надо! – исступлённо заорал он. – Пока я глава государства, этот похабник и скандалист не ступит на землю Югославии!
- Обожди. Не клади пока трубку, - негромко произнёс кто-то за спиной у президента. Сюда могли впустить очень немногих…
Президент обернулся – перед ним стоял Радко Ладич.
- Этот немец воспитывает моего внука. Если ты не пустишь его в Югославию, я самолично переведу их всех через границу и обеспечу здесь все условия.
Народный герой Югославии говорил более чем серьёзно, и президент понимал, что он сделает всё, что обещает. Мысленно обложив Шлоссера и Ладича причудливым сербским матом, глава Югославии сказал в трубку:
- Пускайте его и всех, кого с собой возьмёт. И ставьте в очередь на получение гражданства – понятно, что назад ему дороги нет. – И положил трубку.

Вернувшегося из посольства Шлоссера обступили все домочадцы. Он помолчал.
- Я уезжаю в Югославию. Вероятно, навсегда.
Прежде чем Моника успела сказать хоть слово, дети хором закричали:
- А я чего, не люди?
- Мы тоже едем!
- Вы понимаете, что это не игрушки? – спросил Рудольф. – Что вы погибнуть можете?
Хоровой ответ уверил его, что им наплевать на такую возможность. Немец был тронут до глубины души – чуть ли не впервые в жизни.
- Сядь и успокойся, - вступила Моника. – Ты переутомился, перенервничал из-за своих концертов. Тебе надо отдохнуть…
- Какой, на хрен, отдых!? – Рудольф был не в том настроении, чтобы выбирать выражения. – Там люди гибнут!
- Карина, - обратилась Моника к старшей девочке, - пойди принеси коробку с лекарствами. Ты знаешь, где.
- Не пойду. Ему не надо лекарства! Он здоровый и нормальный.
- Моника, я поеду. Я скорее сойду с ума, сидя здесь.
- А я никуда не поеду. И Самуэля с Даниэлой не дам. Безумие тащить с собой в этот ад маленьких детей. Если ты так хочешь уехать, уезжай один, с ними. – Она кивнула на детей.
Старшие из беспризорной компании, Карина и Франц, выхватили из кроваток спящих малышей и побежали к дверям. Остальные – за ними. Рудольф, уже одетый, взял на руки младших, четырёхлетнюю Фриду и пятилетнего Макса, и замкнул кавалькаду. В дверях он обернулся.
- Прости. Я действительно не могу по-другому. Спасибо за твоё терпение, за то, что ты со мной была. Всего тебе самого-самого доброго.
- Тебе не дают покоя лавры Дин Рида, - отозвалась Моника. – Смотри, и закончишь так же.
Дверь захлопнулась.

Небольшой частный самолёт фырчал, готовясь взлететь. Лётчик согласился только за очень большие деньги. Тем более лететь приходилось в обход – через Словению и Хорватию. Венгрия своё воздушное пространство открыла только для самолётов НАТО.
Рудольф смотрел, как его юные друзья усаживаются в салон, и у него в ушах начинал звучать марш «Прощание славянки». Сам он сел последним, убедился, что все пристегнулись, взял на колени Шамиля (Самуэля по-европейски) и Даниэлу-Юлию. Самолёт оторвался от земли, и марш сменился песней, приходящей на ум каждому, кто круто меняет свою жизнь (даже и не в первый раз).

Прекрасное далёко! Не будь ко мне жестоко...

Тревожное, задумчивое лицо Карины…

Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь…

Смутный страх перед непонятным – на лице Макса…
Рудольф – в своей обычной маске невозмутимого спокойствия. Он ни о чём не жалеет. Но ведь он отвечает теперь не только за самого себя.
Он перешёл очередной Рубикон…

Прекрасное далёко, из чистого истока
В прекрасное далёко
Я начинаю путь…

Самолёт сделал круг над Веной, качнул крыльями в знак прощания и лёг курсом на Белград.

- Навязался на мою шею этот проклятый немец! – ворчал президент Югославии, ожидая Шлоссера на аэродроме. – Ветер ещё такой…
- Летит!! – закричал из окна дежурный диспетчер, первым увидевший самолёт.
Президент вышел из машины, дал отмашку оркестру, и грянул марш «Прощание славянки». Под его звуки самолёт коснулся земли, проехал по взлётно-посадочной полосе положенное расстояние и остановился.
Быстренько расстелили красную ковровую дорожку для высокого гостя. Дверь самолёта открылась, и на аэродром стали сбегать дети. Дисциплинированно сгуртовались сбоку от трапа. Рудольф вышел последним, на его плечах сидела Даниэла-Юлия, а за руки немец держал Шамиля и Фриду.
Сойдя с трапа, он снял с плеч девочку, подвёл всех троих к остальным. Повернулся к президенту и пожал ему руку.
- Живео Србия! – сказал он.
Зааплодировал даже оркестр и рота почётного караула. Западный немец, знаменитый артист, которому светили блестящие перспективы, бросил всё к чёртовой бабушке и приехал в полунищую, разбомбленную Югославию! Говорит на их родном языке или по-русски! Ура ему!!!
- Ура! Живео! – раскатилось над аэропортом.
Подлетели журналисты, и началась импровизированная пресс-конференция.
- Что заставило вас приехать в Белград?
- Я хочу помочь, чем сумею, народу Югославии, который и так испытал много горя.
- Кто эти дети?
- Мои очень хорошие друзья.
- Ваша жена с вами?
- Нет, она не захотела ехать. Вероятно, подаст на развод. Это её право, и я ей желаю только хорошего.
- Правда, что среди этих детей – внук генерала Радко Ладича?
- Да, правда, но я вам его не укажу – они все очень устали после суток без сна и часового перелёта. Потом вы всё узнаете, но не сейчас.
- Ваши ближайшие творческие планы?
- Будет зависеть от желания народа Югославии.
- Как вам первые впечатления от Югославии?
- Я как будто вернулся домой. – Эта фраза вырвалась у Рудольфа непроизвольно.
- Мы тоже хотим сказать! – Франц и ещё два старших мальчика – Курт и Андреас – вышли вперёд. Говорили они, конечно, по-немецки, но работал синхронный перевод, и все всё понимали. – Нам нравится Югославия, мы хотим здесь жить и сделать что-нибудь хорошее!
Когда стихли аплодисменты, Рудольф улыбнулся:
- Мне не стоит отставать от своих друзей. Щас спою!
И он запел – единственное, что подходило и чего требовала его душа.

Летят перелётные птицы
В осенней дали голубой, -
Летят они в дальние страны,
А я остаюся с тобой.
А я остаюся с тобою,
Родная моя сторона!
Не нужно мне солнце чужое,
Чужая земля не нужна.

Его голос перекрывал даже шум самолётов. Персонал аэропорта высыпал на улицу – послушать. Теперь слушать Рудольфа фон Шлоссера вживую и за бесплатно можно будет часто. Хорошо!
- Здравствуй, Югославия!

Глава 44.
Побег Рудольфа шокировал Запад. Никто не понимал, почему знаменитый певец бросил место в Венской Опере ради Югославии, в которой его ждали натовские бомбы и нищенские гонорары. Не желая ставить свой талант на службу агрессорам, он восстановил этих агрессоров против себя. Во всём мире дали негласную установку: певца Рудольфа фон Шлоссера никогда не существовало. Разом исчезли его клипы, записи песен на радио, диски были изъяты из продажи. Ведущие музыкальных программ и передач о звёздах не упоминали его имени. Не было такого человека. Никогда.
Моника подала на развод, который оформили чуть ли не на следующий день. Интервью с ней, которое брал вездесущий Шрайбикус, в печать уже не пошло, зато сам Вольфганг Майер полгода спустя пошёл с нею в загс. Когда над ним смеялись, что он подбирает объедки своего приятеля, он отвечал: «Ну что я сделаю, если они для меня вкуснее любого деликатеса?»
Фрау Лотта фон Зидлиц тоже устроила свою личную жизнь – по большому счёту, благодаря Рудольфу. Однажды она написала Антону Шварцу, чтобы он не смел хвалить в своих статьях такого мерзавца, как барон Шлоссер. Тот ответил письмом, подробно разбиравшим все достоинства «ещё одного великого немца». Завязалась переписка. Постепенно имя Рудольфа исчезло из неё – оба стали больше интересоваться друг другом…

А Рудольф на следующий же день после приезда в Югославию начал выступать. И в сборных концертах, и в сольных, и на оперных подмостках – куда направляли, там и пел. Прежде всего его спросили, знает ли он советские военные песни. Немец знал много, и не только военных.
Песни нужно было подобрать такие, чтобы подбадривали, утешали, вдохновляли, но и не слишком беспечные – страна воюет, уже есть жертвы. И с грустными песнями перебарщивать нельзя, чтобы не вогнать людей в ещё большее горе и тоску.
Талантливый артист с незаурядными аналитическими способностями, Рудольф с подбором репертуара не промахнулся. Когда он выходил на сцену и начинал петь «В лесу прифронтовом», «Распрягайте, хлопцы, коней», «Смуглянку» - в толпе перешёптывались:
- А он точно немец?
- Не может быть! Поёт без акцента!
- Ладно без акцента. ТАК поют только русские и наши!
Рудольф выкладывался на этих выступлениях как никогда. Он и раньше всегда старался спеть как можно лучше, но сейчас каждая песня была как фильм, по-настоящему берущий за душу уже целый народ. Красивый, сильный, мужественный голос немца нёсся над всей Югославией.
С первых дней бомбардировок на улицах Белграда образовалась живая цепь – люди стояли, взявшись за руки, показывая натовским лётчикам, что они не боятся. Концерты, в которых задействовали всех звёзд югославской эстрады, а теперь и Рудольфа, по тому же принципу проходили под открытым небом, транслировались на всю страну. Не раз они прерывались бомбёжками, и артисты, не дожидаясь «скорой» и МЧС, бежали на помощь пострадавшим. В один такой день начальник охраны Рудольфа, капитан сербского КГБ Ранко Бороевич, даже не заметил, как и когда исчез со сцены его подопечный.
Было и такое, когда импровизированной эстрадой служил сбитый натовский «Стелс». Рудольф исполнял на нём «Первым делом самолёты», а потом бывший бомбардировщик-невидимку возили по всему Белграду с издевательской надписью «Извините, мы не знали, что он невидимый!»
Народ Югославии объединился перед бедой. Бомба могла упасть на любой дом, и все, понимая это, старались чем могли помочь пострадавшим, подержать друг друга. Рудольфа восхищал такой подъём. Рациональным шпионским умом он понимал, что это не навсегда – но именно ради таких моментов стоит жить. В мирное время люди обычные, не самые хорошие – но вот пришла общая беда, и в этом времени ничему плохому, и даже не плохому, а просто обыкновенному, места не было, всё это сама жизнь заставляла отбросить. И отбрасывали. Становились чище, концентрировали в себе всё лучшее, что свойственно человеку, - это делало их сильнее. Такое не забывается.
Рудольф чувствовал, что сросся с Югославией навсегда, что уже не сможет уехать отсюда, что все силы, весь талант он отдаст народу Югославии, с которым вместе пережил то, что неразрывно связало его с этой страной и с этими людьми.

Недели через три генерал Ладич захотел увидеться с внуком. Надо сказать, что воспитанники Рудольфа освоились в Сербии очень быстро, начали уже понимать по-сербски, и даже маленькая Даниэла-Юлия пыталась лепетать на двух языках. Шамиль (по-сербски Самойло) плохо ещё говорил, но понимал уже прилично и мог пообщаться с дедом.
Встречу организовал Ранко Бороевич (Ладич скрывался где-то в Сербии, ежедневно меняя жильё). Рудольфа привезли туда же после очередного концерта – с завязанными глазами, соблюдая все меры предосторожности.
Была уже глубокая ночь. На пороге небольшого сельского домика немца встретил сам Ладич – крепко сбитый пожилой серб с седеющей головой. Приобнял одной рукой и повёл внутрь.
Шамиль уже сладко спал. Мужчины уселись на кухне, для конспирации не зажигая света. Рудольф чувствовал себя странновато – как будто напротив сидит его отец, и они совсем не чужие друг другу. Он сейчас был бы чуть старше Ладича.
- Ну, здравствуй, немец, - проницательные глаза генерала оглядывали «похабника и скандалиста». – Спасибо тебе за Самойло… Расскажи про Таису, как она там жила? Не обижал её этот Абдулла?
На этот вопрос Рудольф мог честно ответить «нет». В отличие от прочих полевых командиров, для которых женщины были вещами, Хасанов любил и ценил Таису. Немец рассказал всё, что знал об их семейной жизни.
- Она была очень счастлива замужем, но не хотела, чтобы её сын всю жизнь бегал по горам. И она раскаивалась, что бросила вас.
- Ты, немец, не знаешь, что ты сделал для меня. Я, когда в первый раз про Самойло услышал… Как будто воскрес, ей-богу!
Ладич был вдовец, его жены не стало года за два до побега Таисы. До того, как он узнал о внуке, генерал жил только армией, войной… Не раз ему приходила мысль сдаться международному трибуналу – такая тоска иногда брала, когда он сидел в очередном убежище и думал, что вот так и пройдёт вся дальнейшая жизнь – прятки и побеги… Останавливало его только то, что его солдаты и офицеры – и живые, и мёртвые – не простили бы своему генералу такого поступка. А сейчас Ладич вспоминал те далёкие уже годы, когда он был лейтенантом, а мать Таисы – студенткой. Время, когда Таиса была маленькой. Глядя на спавшего на диване мальчика, он чувствовал себя так, как будто то время, лучшее в его жизни, вернулось…
- Я про тебя чего только не читал и не слышал, - он вгляделся в худое, скуластое лицо того, кому был обязан этим счастьем. – Врут, небось, всё.
- Нет, друже Радко, всё, что обо мне пишут, правда. Особенно жёлтая пресса.
- Расскажи о себе. Нет, не хочешь – не надо. Просто знать бы как следует, что ты за человек.
- Что сказать? Я из семьи прусских баронов, хотя барон сам по себе липовый: и мама моя, и бабушка – простолюдинки. За баронов Шлоссеров всегда шли замуж только по любви, - Рудольф улыбнулся, - мы не были никогда ни богаты, ни близки ко двору. Мой отец был советским агентом, мама – парижской хиппи, её настоящим отцом был немец, эсэсовец, хотя в документах значился один из лидеров французской компартии. Встретились в шестьдесят восьмом, во время известных событий. Семейная жизнь не сложилась, отец уехал в Румынию, потом там и остался. О моём рождении так и не узнал. И я не знал, что с ним и как. Увидел его в первый и последний раз на фотографии в личном деле, в той же Румынии, в восемьдесят девятом году. Понимаете, я увидел своё собственное лицо, только лет на десять постарше… Его расстреляли вместе с Чаушеску. Он один остался им верным. В ночь переворота погибла моя мачеха, а со сводной сестрой я встретился через несколько лет. Никогда себе не прощу, что тогда, десять лет назад, не попытался её найти!
Начало светать.
- Я родился во Франции, в новогоднюю ночь 1970 года. Мама умерла во время родов, я жил четыре года у её тётки во Франции. До сих пор по-французски говорю чуть лучше, чем по-немецки. А потом начался мировой экономический кризис, я оказался обузой, и меня сбагрили Гелену. Кстати, тот набор, в который попал я, был последним. На будущий год уже не набирали.
- Что так?
- Скажем так, мы оказались нерентабельны. Программу подготовки детей-шпионов запустили в начале пятидесятых, в шестидесятые состоялся первый выпуск. Надо сказать, что по неписаному закону дети из нормальных семей к нам не попадали – специально брали тех, кому не было дороги в обычную жизнь.
Рудольф вздохнул.
- Выдерживали службу в разведке, конечно, не все – не каждый из нас был на неё способен. Ломались, пытались уйти, но после Службы трудно было приспособиться к нормальной человеческой жизни. У нас из всей Службы был самый высокий процент самоубийств. В мой набор попало семнадцать человек, за двадцатипятилетний возраст перешли трое, в том числе я. Не знаю, почему – может, потому, что очень хотел жить… А может, спасало то, чем я сейчас зарабатываю на жизнь. – Лёгкая улыбка тронула губы немца. – С восьми лет начал шпионить – конечно, сначала принести-отнести-отвлечь, а потом, лет с пятнадцати – уже как самостоятельный, опытный агент. Выполнял всё, что приказывали. Прошёл всю Восточную Европу, участвовал во всех переворотах с восемьдесят пятого по девяносто второй год. После распада СССР, когда схлынула первая эйфория, начались кадровые чистки, многие из нас оказались в новых условиях не нужны – ведь нас натаскивали на борьбу с империей зла, которой больше не существовало. Меня оставили. Переучили на востоковеда и отправили на Кавказ. Был дважды ранен, во второй раз выкарабкался чудом и благодаря заботам сестрёнки… Мы встретились на Кавказе… До конца жизни буду грызть себя за бездействие. С ней случилось всё, что могло случиться в переворотной буче с маленькой девочкой. Мать спасла её, жертвуя собой… Ангелика два года назад вышла замуж, мы с ней разругались из-за её жениха, с тех пор я ничего о ней не знаю… Дурак я был, друже Радко, и полный урод. Очень хотел бы её увидеть, узнать, как она, может, даже помириться…
- Ты семидесятого года? А выглядишь от силы на двадцать три.
- В Штатах меня омолодили на десять лет. Ещё на Кавказе оказалось, что я умею петь, и неплохо. Но тогда этот путь был для меня закрыт – на руках была сестрёнка, в биографии – папа-коммунист, а потом началось «дело Романовых».
- Это я читал, с большим интересом. Молодец, такое дело сумел расследовать!
- Я работал не один, друже Радко. Мне очень помогла одна русская девушка, но я сделал всё, чтобы её имя в жёлтую прессу не попало. Она сейчас живёт в России, надеюсь, живёт хорошо.
- Любишь её.
- Люблю. И хочу, чтобы она была от меня подальше. Пусть найдёт себе кого-нибудь нормального. Я ей не нужен. Ей не будет со мной хорошо.
Ладич покачал головой.
- А в Америку-то как попал?
- После «дела Романовых» меня послали на задание в Москву – в качестве известного певца и героя-любовника. Это был такой плевок в душу!.. Вроде бы у меня нервы закалённые, а всё равно больше недели не выдержал. Вернулся и попросился в отставку. А потом валялся в квартире и напивался до бесчувствия. Меня нашёл один знаменитый продюсер и увёз в Штаты. Сделал мировой звездой, привёл в оперу. Но за это нужно было платить, как за всё на свете, служить Штатам, вкладывать свой талант в доказывание их превосходства над всем миром. Я этого не хочу. Вот и всё.
- Да… Кто бы сказал, что напротив будет сидеть молодой красивый немец, бывший западный шпион, знаменитый певец, будет рассказывать свою жизнь, а я буду ему ещё и сочувствовать… В жизни бы не поверил! Я ведь из Крагуеваца, мне лет пять было, когда фашисты полгорода вырезали… Да знаю я, что твой дед был советским разведчиком, я видел фильм «Вариант «Омега»! А всё-таки не думал, что немцу буду так обязан! Будет в чём нужда – обращайся. Горы для тебя сверну.

Глава 45.
Генерал и его маленький внук очень привязались друг к другу и встречались теперь часто. Остальных своих воспитанников Рудольф задействовал на концертах, но не больше двух раз в день. Старшим, Карине и Францу, он доверял уже сольные выступления. Сразу сказав, правда, что это только на период бомбардировок. И в любом случае осенью честная компания пойдёт в школу.
- Вы должны что-то уметь! – внушал немец. – Сцена – вещь неверная, сегодня ты звезда, а завтра – никто. А жить надо. Кто не захочет жить трудом – держать не буду и лично отвезу к австрийской границе. Мне, по большому счёту, всё равно, кем вы станете – главное, чтобы были людьми.
Шли дни, недели. По-прежнему на Югославию сбрасывали бомбы, давили её дипломатически. Она не сдавалась. Страна, во вторую мировую войну освободившая себя от фашистов практически без посторонней помощи, не собиралась покоряться новым захватчикам.
По-прежнему Рудольф давал по несколько выступлений в день. Когда он спал и чем питался – было загадкой даже для Бороевича. И всё чаще немцу приходила мысль: неужели в его жизни ничего не будет, кроме концертов? Он любит своих воспитанников, уделяет им всё свободное время… но это не то. В Югославии, как и во всём мире, знают всю его подноготную – даже то, что у него никогда не будет своих детей. А всё-таки хочется настоящей семьи. То, что пытались создать они с Моникой – не семья. При первом же серьёзном расхождении во мнениях закончилось разрывом. Как всегда, теория потерпела крах при столкновении в действительностью… До сих пор его никто не любил – все только хотели. И даже хотели не всего, а как бы по частям – его голос, его красоту, его необычную биографию, и, конечно, его деньги… Кто-то хотел просто «пристроиться», кто-то – разделить его мировую славу… Он, он сам, человек по имени Рудольф фон Шлоссер, был никому не нужен! Бомбардировки закончатся… Дети вырастут, у них будет своя жизнь… Если он не погибнет, у него в конечном итоге останется только сценическая карьера. Что дальше?
Он не сможет жить без сцены. Ещё и потому, что жить ему больше не для чего. Значит, впереди яростная борьба за место под солнцем, судорожные и с каждым годом всё более жалкие попытки удержаться, старания любой ценой сохранить молодость и красоту, чтобы хотя бы зеркало могло ему сказать, что впереди ещё что-то есть…
Эти мысли стучались в его голову всё настойчивее. Он спрашивал себя: чего тебе не хватает? И понимал, что того, чего не хватает, у него не будет никогда.
После Моники у него не было женщин – сразу по приезде в Югославию немец открыл, что они его не интересуют. Вот не нужен ему секс (в любом виде) – и всё. Его это даже порадовало – что за пример он будет подавать своим воспитанникам, как сможет требовать от них порядочности, если сам начнёт таскать к себе в постель меняющихся как перчатки фанаток! Как это называется? Нет, он прекрасно знал, как, но предпочитал без нужды таких выражений не употреблять, тем более при детях. Даже таких.
И всё-таки очень хотелось настоящего счастья. Личного.

Югославия никогда не забывала про День Победы. В этом году он тем более имел особое значение, и отмечали его ещё более торжественно и душевно, чем обычно. Рудольф исполнил на праздничном гала-концерте три песни: «Мы за ценой не постоим», «Ночь над Белградом», а закрывали концерт «Помнят люди». Зал не просто подпевал и аплодировал – немца подхватили и качнули, наверное, раз пятнадцать!
Исполнилось два месяца с начала бомбардировок. К ним приспособились, почти привыкли. Но та концентрация лучшего в народе, которая началась с первых дней и помогала выживать, никуда не делась. Страна готова была стоять до конца.
Рудольф готовился к очередному выступлению. Спеть ему предстояло «Ночь над Белградом» и «Птицу счастья». Костюмерша помогла ему облачиться в концертный костюм – форму советского офицера времён Великой Отечественной. Вздохнула, что её снова пришлось ушивать.
- Ну скажите на милость, зачем вам худеть? В марте у вас была прекрасная фигура, а сейчас, простите, отощали, как Кощей!
- Да? – немец внимательно оглядел своё отражение в зеркале. – По-моему, у меня бёдра полноваты. Хорошо, что форменные брюки скрадывают… Спасибо, я готов. Скажите гримёру, что он может быть свободен – гримом я, как обычно, не воспользуюсь.
Он шёл к сцене, мысленно повторяя слова песен. Никогда ещё их не забывал, но надо на всякий случай подстраховаться. «Ночь над Белградом» обещала «зарю впереди», а «Птица счастья» - что «завтра будет лучше, чем вчера»…
«Не будет завтра лучше, чем вчера! Всё останется так же», - произнёс внутренний голос Рудольфа. – «Ничего в твоей жизни не изменится, разве что к худшему. Концерты, концерты, концерты – пока не свалишься. И всегда будешь один – настоящая любовь и семейное счастье не для звёзд».
- Стоп! – скомандовал себе Рудольф. – Ныть по поводу неурядиц в личной жизни будешь потом, там, где никто этого не увидит и не услышит. Тем, кто сидит сейчас в зале и у телевизоров, намного хуже, чем тебе – они пострадали от войны. И ты не имеешь права раскисать. Соберись! От тебя ждут песен – бодрых, жизнеутверждающих, - и ты сейчас выйдешь на сцену и споёшь их! И улыбаться будешь, и шутить при необходимости. Давай, вперёд!
Он раздвинул кулисы и шагнул на сцену.
Любимому певцу захлопали. Оркестр заиграл «Ночь над Белградом».
Рудольф впервые в жизни не почувствовал, что у него растут крылья. И понял, что спеть не сможет. На этот раз ему себя не переломить.
На его лице была такая боль и такое отчаяние, что приветственные аплодисменты как ножом обрезало. В следующий миг замолк оркестр.
Через долю секунды отключились прожектора – все, кроме того, в круге света от которого немец сейчас стоял.
И в этой тёмной тишине Рудольф начал:

Снова туда, где море огней,
Снова туда с тоскою моей…
Светит прожектор, и фанфары звенят,
Публика ждёт – будь смелей, акробат!

К середине стало ясно даже самым тупым: он не перепевает знаменитую арию – он поёт о себе. С лёгкой насмешкой прозвучали слова о вельможах, которые никогда не подадут ему руки…

Мой конь, как птица,
По кругу мчится,
Дождем душистым на манеж летят букеты!
Но кончен номер, и гаснет свет –
И никого со мною рядом нет…

Всем в зале отчётливо представилась заваленная цветами гримёрка знаменитого певца. Ночь, его воспитанники давно спят, а ему не спится – он думает о своей трудной, несложившейся жизни… Но о его горе и тоске никто не знает, потому что завтра он выйдет на сцену, лучезарнейше, как он один умеет, улыбнётся и спросит: «Что вам спеть?»

Цветы роняют
Лепестки на песок,
Никто не знает,
Как мой путь одинок.
Сквозь дождь и ветер
Мне идти суждено,
Нигде не светит
Мне родное окно…
Устал я греться
У чужого огня.
Ну где же сердце,
Что полюбит меня?
Живу без ласки,
Боль в душе затая…
Всегда быть в маске –
Судьба моя!

Когда минут пять спустя под потолком замер последний звук, зал всё ещё сидел не шелохнувшись. Рудольф стоял в той же позе, с тем же лицом…
Первый хлопок… второй… и зал взорвался! Встал и зааплодировал!! Аплодировала и администрация театра, и рабочий персонал!
И сразу же послышались крики:
- Пусть ваше родное окно будет здесь, в Сербии!
- Оставайтесь навсегда!
- Мы любим вас, Мистер Икс!
- Вы – наш!
По худым щекам четвёртого великого тенора Земли катились слёзы. Он вдруг всем существом почувствовал, что теперь он – часть единого целого – югославского народа. У него есть Родина. А его семья – вся страна.
С третьей попытки он проглотил наконец застрявший в горле ком, поднял обе руки и закричал:
- Спасибо!
Через двадцать минут занавес наконец закрыли, но аплодисменты не умолкали.

За кулисами на Рудольфа накинулась вся югославская тусовка – кто с поздравлениями, кто с вопросами. Те, кто бесился от зависти, предпочли промолчать.
- Извините, - сказал он, - я не могу сейчас говорить…
Мир качнулся у него перед глазами, поплыл куда-то, начал вращаться… всё быстрее, быстрее…
Сознание отключилось, и немец как подкошенный рухнул на дощатый пол не ремонтировавшегося лет сорок Национального театра Сербии.

Глава 46.
Первое, что увидел Рудольф, когда очнулся, было лицо врача «скорой помощи».
- Как же вы, молодой человек, умудрились себя до такого довести?
- До чего? – спросил немец и поразился, как слабо прозвучал его голос. – Что вообще случилось?
- Да ничего, просто вы упали в голодный обморок. Домой вам нельзя, поедем в стационар.
- Что за чушь? Я сейчас встану и…
И тут же понял, что не сможет этого сделать.
- Спокойно, - сказал стоявший рядом Ранко. – Делай, что доктор говорит, и ни о чём не думай. О детях мы со Станой позаботимся. Доктор, я буду его сопровождать в госпиталь. Служба такая.
Получив в вену капельницу с глюкозой, немец спокойно проспал до утра. А утром в открытое окно ворвался тёплый, но свежий воздух. Рудольф вдохнул его полной грудью и всем нутром почувствовал, что жить – хорошо!
Журналистов от больницы впору было отгонять ОМОНу. Обморок Рудольфа уже оброс такими слухами и домыслами, что возмущённо кряхтел даже президент Югославии. Хорошо, что упал не на сцене, а за кулисами!

Несколько дней спустя бывшего агента СГБ для дальнейшей поправки здоровья отправили в санаторий. Там он прочитал в газете, что стал полноценным гражданином Югославии и что ему присвоено звание народного артиста республики.
Пробыл он в санатории около месяца. Несколько раз Бороевичи привозили его воспитанников, со всей страны приходили письма и открытки, а в начале июня приехали… Ангелика и Карел со своей полугодовалой дочкой Синтией.
Увидев друг друга, Гели и Рудольф тут же бросились обниматься. Все оскорбления были забыты намертво. Карелу немец пожал руку не очень уверенно – предубеждение оставалось, но по мере общего разговора холод между ними проходил. Сказано было много и разное. Видно было, что Ангелика и Карел счастливы по-настоящему. В цирке Гели, не чуравшаяся любой работы, прижилась, «левые» концерты давали им достаточно средств, и пара начала уже задумываться о втором ребёнке.
В общем, стало ясно, что зря немец на всех известных ему языках ругал Карела. В свою очередь, Ангелика удивлялась, насколько изменился её любимый брат. Перед Гели сидел человек сильный, уверенный, довольный жизнью. Его молодость не казалась искусственной, но сквозь неё проглядывала мужская зрелость, и это немцу очень шло.
Разговора о Лесе никто из них не заводил.
Пока Рудольф был в санатории, бомбардировки Югославии наконец закончились – Дейтонскими соглашениями.

Встречать его приехали все «шлоссерята», семейство Бороевичей в полном составе (Ранко, его жена Стана, две дочки и сын), а вечером пришла весточка и от генерала Ладича.
Лучшая красота – здоровье, и в этом немец убедился на собственном опыте. Жизнь постепенно входила в мирную колею, Рудольф начал запись нового альбома – «Славянские песни», одновременно готовя партию Евгения Онегина, которую ему предстояло петь в новом сезоне. Партия баритональная, но для него решили сделать исключение…
Его голос звучал даже лучше, чем раньше, тексты песен были частично его собственные, частично стихи славянских классиков. Параллельно он готовил воспитанников к школе.
Со стены одобрительно улыбался Генрих Гейне.
Гром грянул, откуда не ждали…

Шёл октябрь 1999 года. Двенадцать «шлоссерят» пошли в школу, Рудольф пел Онегина и готовил альбом к выходу, наводя последние штрихи. Он был счастлив и доволен.
Но в конце месяца его вызвали в прокуратуру республики. Беседовал со знаменитым артистом лично генеральный прокурор.
- На вас запрос из Интерпола, - начал он с места в карьер. – Вас обвиняют в похищении несовершеннолетней Даниэлы-Юлии фон Гартлинг.
- Да, мою младшую дочь зовут Даниэла-Юлия, - Рудольф сделал удивлённое лицо. – Но почему она фон Гартлинг? Она найдёныш неизвестного происхождения, а временно носила фамилию фон Зидлиц.
- Некоторое время назад в Интерпол обратилась гражданка Франции Марина фон Цоллерн, с заявлением, что в августе 1998 года пропала без вести её несовершеннолетняя родственница, Даниэла-Юлия фон Гартлинг. А в доме вашего сослуживца Зидлица в тот же день появилась девочка неизвестного происхождения, возраста пропавшей, которой дали то же имя.
«Да, с этим вышел прокол. Не хотелось менять ей имя».
- Откуда Марина фон Цоллерн знает, когда Даниэла-Юлия появилась у Зидлицев? – бывший майор СГБ разыгрывал наивность, не переходя границ.
- В сентябре в Париж прибыл гражданин Колумбии Пантоха Димас (Рудольф чудом не вздрогнул), который заявил, что вы на это способны. Он и рассказал, когда у Зидлицев появилась младшая приёмная дочь. Вы тогда были агентом СГБ Германии, вам выгодно было выкрасть маленькую принцессу, чтобы золото Романовых не досталось её родственникам, а перешло в государственную казну. Когда девочка была отнята у неизвестных похитителей, ей изменили фамилию, чтобы не затевать процесс с Цоллернами. Втайне от всех стали готовить доказательства её принадлежности к дому Романовых.
- Домыслы!
- Но Марина фон Цоллерн требует проведения генетической экспертизы. Вы уже должны быть выданы Интерполу, и президент склонен это сделать.
- Я арестован?
- Пока под подпиской о невыезде.

Шум поднялся страшный. Вездесущий Шрайбикус, по своим каналам узнавший подробности скандала, примчался в Югославию. Когда-то Рудольф выручил его, теперь настала пора отдать долг.
…Рудольф, Ранко Бороевич, Шрайбикус и генерал Ладич сидели на первом этаже дома немца (двухэтажный особняк принадлежал некогда сербскому олигарху, и был конфискован после побега того из страны) и обсуждали положение. Дети уже спали.
- Главное – не допустить твоей выдачи, - уверенно сказал Ладич. – Ранко, немцу нужно усилить охрану.
- Уже сделано. В случае чего спрячем так, что ни ЦРУ, ни МОССАД не найдёт. Немец, я, конечно, в твои дела не мешаюсь, но ты как-то думаешь доказывать свою невиновность?
Естественно, никто из присутствующих, кроме самого Рудольфа, не знал подлинной истории Даниэлы.
- Доказать можно только путём генетической экспертизы, но нет никакой гарантии, что её не подделают. Если принцессы нет, её нужно создать. Одно хорошо: тайно её не похитят. Соль в том, что всё надо сделать официально, - ответил Рудольф. – Я думаю съездить в Париж и поговорить с самой великой княгиней, убедить её не участвовать в этой авантюре.
- Не вздумай! – предупредил Ранко. – Убьют и «ох» не скажут.
- А ведь, - вступил молчавший до сих пор Шрайбикус, - есть ещё один человек, которого привлекут к делу. Как и в каком качестве, конечно, вопрос…
- Кто? – спросил немец, хотя уже знал ответ.
- Александра Тимофеева. Я потряс Зидлица, понимая, что всё ты мне не расскажешь в любом случае.
- З-зараза!
- Теперь уже все знают, что в Париже с тобой была не Ангелика. А найти Лесю в России не так уж трудно.
- Согласен, - сказал Ранко. – Нужно привезти её сюда. Просто потому, что ей опасно стало оставаться в России.
Бороевич был прав: молодую жизнь Леси спасло то, что Дубовский весь ушёл в проект «Уходящий президент». Но если кто-то из друзей Дубовского докопается, что Леся – приёмная дочь Султана Рамазанова, которого олигарх ненавидит зоологически… Плюс именно они со Шлоссером испортили ему песню в августе девяносто восьмого…
- Она не захочет уезжать из России, - сказал Рудольф.
- А её ещё спрашивать будут? Не захочет – увезём силой. Дело идёт о её безопасности.
- А в Париж я всё равно поеду.
- Не смей! Тебе уже отдельную камеру подыскали. И если я за время работы в прессе хоть что-то стал понимать, вынесут тебя оттуда вперёд ногами.
- А ты – национальное достояние Югославии, - добавил Ранко.
- Брось, - немец поморщился. – Хорошо, есть ещё вариант – предположим, она действительно принцесса, а нам нужно весь мир убедить в обратном. Вольфи, если ты логично и последовательно докажешь, что её прямым предком был провокатор Абрам Геккельман…
- И доказывать не надо – все документы есть в открытом доступе.
- …Вопрос о её праве на престол отпадёт сам собой. А вот насчёт царского золота… Чтобы от моей дочери отцепились раз и навсегда, нужно одно – доказать, что она – не Романова. То есть – что Вера фон Гартлинг не была её матерью. Независимо от заключения генетиков. Бывают разные совпадения.
- Перебор получается, - заметил Ладич. – Гартлинг, что ли, прижил её от другой женщины?
- А кто будет сопоставлять, друже Радко? Или Цоллерны признают родственницей и наследницей престола еврейку, или – официально заявляют, что она не имеет отношения к дому Романовых.
- Вот за это вашего брата из спецслужб и не люблю, - задумчиво произнёс Ладич. – Всегда так вывернете – правда муху превратите в слона! А ты что, будешь искать подставную мать?
- А есть варианты?
Варианты были. И один из них – правда – не пришёл в голову никому.

Глава 47.
«Что конкретно знает Димас Пантоха? После того, как он вышел из психиатрички, начал, наверное, собирать обо мне всё, что мог, стараясь выкопать убойный компромат. Вряд ли он воспользовался чем-то, кроме открытых источников информации. Хотя установил же, когда в доме Зидлицев появилась Даниэла… Соответственно, он знает всю мою биографию до мельчайших деталей, подробности всего «дела Романовых». Видит плохое в каждом моём поступке, потому что ненавидит меня всем существом, и есть за что…» - немец с трудом отогнал от себя горькие воспоминания – сейчас дело было не в нём, а в Даниэле, не имевшей к гибели Иллюминады никакого отношения. – «Он узнавал подробности усыновления Шамиля и Даниэлы, отсюда, наверное, и узнал, когда она появилась у Оскара и Сильвии. В день, когда пропала принцесса, о чём он, конечно, тоже знает. Оскар работает в СГБ, и без него следствие не могло обойтись – значит, мы тесно общались. А что он за человек, Пантоха мог и сам догадаться. Как же он ненавидит меня, если так тщательно перекапывал любую мелочь?!.. Ладно, Мистер Икс, что делать будешь? Можно, конечно, попробовать всё-таки поговорить с великой княгиней, убедить её, что происхождение девочки ничем, кроме моих слов, подтвердить невозможно, а результат генетической экспертизы сам по себе ничего не значит и доказательством для суда не является. Теоретически ребёнка могли подменить на любом этапе. Даже Оскар, строго говоря, мог только догадываться, что за девочку вручили ему в тот день мы с… К тому же экспертиза даст не точный ответ, а процент вероятности. И что Цоллерны с этим процентом будут делать? Повесят над фамильным камином?
А безопасности Даниэле это всё равно не гарантирует. Даже если до них дойдёт, что через несколько лет Даниэлу официально признают мёртвой, и руки у Цоллернов будут развязаны, - на всякий случай они начнут пытаться избавиться от неё сейчас. Просто на всякий случай. От греха.
Конечно, выгодное для неё решение суда можно купить. Но это означает всю оставшуюся жизнь сидеть на пороховой бочке, потому что будет по крайней мере один человек, знающий, как это решение принималось. И всё начнётся сначала…
Вариантов нет – надо искать подставную мать. Пусть это будет очередная ловушка, в которую я попаду навсегда. Даниэла, моя дочь, важнее».

Летом 1999 года Леся благополучно окончила одиннадцатый класс. Платье на выпускной бал одолжила у соседки, учебники для подготовки в вуз – у подруги, которой они не требовались. Несмотря на всю неустроенность расейской жизни, мизерные деньги, полагающиеся ей от государства, полную уверенность, что без взятки ей в институт не попасть, и т.д, и т.п., и др., и пр. – она была рада, что вернулась домой. В книжном шкафу она нашла много хороших книг (достались от прежних хозяев), и, читая, например, воспоминания о русских классиках, думала: «Вряд ли в девятнадцатом веке люди в России жили лучше, чем теперь, а ведь любили Россию и никогда не променяли бы её на другую страну. Вот и я так – ни за какие отбивные больше на Запад не поеду. Как хорошо дома! Всё своё, и ты – часть этого своего».
В июле Леся, к её огромному удивлению, сдала вступительные экзамены и поступила в не самый престижный, но один из лучших московских вузов (она решила стать врачом).
Германия, СГБ, немецкие знакомые ушли куда-то вдаль, и Леся иногда думала – не приснилось ли ей всё это? Нет, не приснилось. Она никогда не сможет забыть спавшую у неё на руках маленькую девочку – последнюю из прямой линии Романовых. А для неё, Леси – просто спасённого ими с немцем ребёнка.

В начале октября она вытащила из почтового ящика большое заказное письмо из Югославии. Адрес её. Кто бы мог писать ей оттуда? Написано по-русски, с подписью Радко Ладича и Ранко Бороевича (Лесе не надо было объяснять, кто такой генерал Ладич, но она никак не могла понять, какое отношение имеет к нему) и припиской Шрайбикуса по-немецки.
Надо же, Шлоссер чесанул в Белград… Ей, против ожидания, было приятно, хоть и странно это узнать. Наш человек! А царевне Даниэле, получается, опять грозит опасность. Конечно, они с немцем (какой он всё-таки молодец!) условились, что говорить, если их будут пытать (пусть даже в буквальном смысле) насчёт этого. Правды она не скажет ни под каким видом, это не обсуждается.
Пропускать занятия ей, конечно, не хотелось бы, особенно по анатомии, но девочка дороже. И если она нужна Даниэле…
Леся взяла денежный перевод, вложенный в письмо. На другой день вылетела в Югославию.

В аэропорту Белграда её встретил Ранко.
- Здравствуйте, Александра, - сказал он по-русски.
- Здравствуйте, - ответила она. – Вы телохранитель Рудольфа фон Шлоссера?
- Руковожу его охраной. Он не знает, что вы здесь. Мы с генералом Ладичем решили сделать ему маленький сюрприз. Он сейчас выступает, играет… пардон, исполняет партию Онегина. Никак к этим оперным терминам не привыкну! Предлагаю поехать прямо в театр.
- Он что, правда поёт в опере? Как Никита Колосков?
- Александра, садитесь в машину. По дороге я вам всё объясню. В письме, конечно, не очень чётко получилось…
Затаив дыхание, Леся слушала о миссии Рудольфа в Москве, увольнении из СГБ, пьянстве, головокружительной мировой карьере. О том, как всё это закончилось побегом в Югославию, концертами в самых опасных местах, арией Мистера Икс и голодным обмороком. А потом было примирение с Ангеликой, чему Леся очень обрадовалась, и требование Интерпола об экстрадиции.
- С ума сойти, - сказала она наконец. – В жизни бы не подумала, что он на такое способен. Вроде бы Голливуд, Бродвей, вся эта светская жизнь – это как раз для него. А он сбежал. И почему?
- Многие на Западе задавали такой вопрос. И им никогда не понять, почему.

В театр приехали только на последнее действие. От оперных певцов требуется быть ещё и драматическими актёрами, и артисты этому требованию полностью удовлетворяли. Особенно Онегин.
Чтобы немец мог спокойно отпеть свою партию, Ранко удерживал Лесю в глубине ложи. И так у его подопечного нервы не казённые…
Сразу после финальной реплики: «Позор… тоска… О жалкий жребий мой!..» бешено аплодировавшую вместе со всеми Лесю Ранко утащил из зала и повёл через служебный вход за кулисы.
- Играют хорошо, поют ещё лучше! – негромко делилась она с ним. – А немец-то какой, а? Он такой был в Париже, и всё равно не то. Какой-то стал более уверенный, что ли, и… непосредственный. Наверное, Мистер Икс таким и был – когда уже все несчастья закончились.
- Нам сюда, - ответил Ранко, поворачивая к гримёрке Рудольфа. – Мои ребята сейчас его фанатов выпроводят, и мы войдём. Народу! Народный артист во всех смыслах – вот кто такой Рудольф фон Шлоссер.
Он сидел на диване в гримёрке, уже переодетый после спектакля, и довольно улыбался. Приятная усталость человека, хорошо сделавшего трудное, но любимое дело, заполняла всё его существо. Он был рад, что здоровье здесь, в Сербии, окрепло, он может выдержать любую нагрузку. В санатории его подкормили, и теперь народ на концертах любовался стройной, подтянутой, но отнюдь не анорексичной фигурой немца. И, к огромному удивлению Рудольфа, поддерживать такую форму оказалось намного легче, чем раньше. Врачи объяснили это его изменившейся в лучшую сторону психикой.
Леся вошла следом за Ранко, держась за его спиной.
- Ты где пропадал?
- Слушай, немец, у меня для тебя подарок. Хорошо, что ты сидишь. Мы с Ладичем написали Лесе Тимофеевой в Москву и попросили её приехать. Она приехала сегодня. Вот она.
Он посторонился, пропуская Лесю.
- Привет, - сказала она хорошо знакомому, но совсем новому для неё человеку.
- Привет, - ответил Рудольф, чувствуя себя как во сне. На его красивом, помолодевшем и посвежевшем лице было смущение, растерянность, радость и непонятно что ещё. Маски не было. – Садись.
Леся села.
- Слушай, ты молодец! Ранко мне всё про тебя рассказал – и как ты из Америки сбежал, и как на обломках самолёта-невидимки пел, и про твоих «шлоссерят»… - Она тараторила без умолку, говоря всё, что приходило в голову – новый Шлоссер смущал её больше, чем некогда в Осетии.
Как давно не видевшиеся друзья, они долго сидели и рассказывали друг другу о себе и обо всём на свете, не касаясь пока того, что привело Лесю в Белград. Рудольфу было приятно быть с ней рядом и говорить о хорошем. Лесе было приятно ничуть не меньше – повёрнутый на внешности и женщинах красавчик с дурной головой превратился во взрослого мужчину, очень довольного своей жизнью. До сих пор не женат… странно… Ах да, Ранко говорил ей, почему… Неужели бедный немец так с этим и смирится?
Было уже за полночь, когда Леся и Шлоссер приехали к нему домой. Их встретила жена Ранко, Стана. Поздоровалась, сказала, что все дети уже спят, кроме Даниэлы, но она не шумит, а просто лежит с открытыми глазами.
- Огромное спасибо, Стана. Они ужинали?
- Конечно!
- Ложитесь тоже спать, уже поздно. Даниэлу-Юлию я укачаю сам. Спокойной ночи.
Леся сидела на стуле в кухне, Рудольф, взяв девочку на руки, ходил взад-вперёд и тихонько напевал:

Сон приходит на порог,
Крепко-крепко спи ты –
Сто путей, сто дорог
Для тебя открыты…

Это не выглядело пародией на сцену с негритёнком из фильма «Цирк». Леся жадно всматривалась в девочку, которую не видела больше года, и думала, что так и есть, это песенка про Даниэлу – она теперь никакая не царевна, а обыкновенный ребёнок, который вырастет в обыкновенного человека. Её жизнь не пройдёт под прицелами телекамер, она не будет с малых лет притворяться и учиться блистать, когда на душе скребут не кошки, а, может, саблезубые тигры… Выберет себе профессию, какую захочет, выйдет замуж, за кого захочет. Или не выйдет, но это будет решать она сама, а не какой-то там протокол.
Даниэле-Юлии было сейчас чуть больше двух лет, она выглядела высокой для своего возраста, тоненькой, от матери ей достались тёмные волосы и светло-синие глаза… А ОТ КОГО ОНА ПОЛУЧИЛА БРОВИ И УГОЛКИ ГЛАЗ, КАК БУДТО ПОДТЯНУТЫЕ К ВИСКАМ, И ВЫСОКИЕ СКУЛЫ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО НИ У ВЕРЫ, НИ У ВАЛЬТЕРА?
У маленькой царевны было фатальное сходство с человеком, на руках которого она сейчас лежала.

Глава 48.
Естественно, Леся решила, что ей это показалось. Такого просто не может быть!
А почему не может? Внешность у Шлоссеров слишком специфическая и генотип сильный: у Рудольфа, Ангелики, их отца и деда – одни и те же особенности черт лица. Все, кто знал Веру фон Раушендорф, в один голос говорили, что семья – это не для неё. По первости ей, наверное, нравилась надёжность, спокойная жизнь, преданность Вальтера. А потом стало скучно. Муж, не оставляя надежд её перевоспитать (наивный!), не давал развода. И она с коварством, иногда свойственным Романовым, решила – или мы разведёмся, или ты будешь воспитывать чужого ребёнка. Причём я сделаю так, что все, кроме тебя, будут уверены, что ребёнок твой.
И где она могла найти… донора спермы, как не в Париже? Далеко, и больных там меньше, чем, например, в славящемся свободой нравов Амстердаме.
Даниэла родилась в августе 1997 года. Вера, как знала Леся, родила на сороковой неделе, как положено. Значит, зачата девочка была где-то в ноябре 1996 года – во время «парижского загула» Шлоссера и великого князя. Когда оба могли не знать даже имени женщины, с которой переспали…
Песня Леры Массквы «На седьмом этаже за семь часов счастья спасибо тебе…» будет написана только через несколько лет, но теперешние обстоятельства соответствовали её тексту на все сто.
Когда девочка наконец уснула, Рудольф отнёс её в кроватку и вернулся к Лесе. На её лице была целая гамма самых противоречивых чувств.
- Что с тобой? – спросил он по-русски.
- Даниэле не нужно подставную мать, - по-русски же ответила Леся. – Вальтер Гартлинг ей никто.
- Не понял.
- Дольфи, она твоя дочь! Родная, а не приёмная. То есть и приёмная тоже… Здесь нас точно никто не слышит?
- Точно. Леся, что ты несёшь? Тебе так захотелось ударить меня в больное место?
- В порядке у тебя всё с этим местом. – Серьёзное лицо бывшей партизанки заставило его откинуть эмоции. – Фотографии, где вы сняты вместе, есть?
- Ну, есть.
- Неси. Я тебе докажу, что с головой у меня всё в порядке.
…Десять минут спустя немец сидел, обхватив руками голову.
- Если это случилось один раз, могло случиться сколько угодно ещё… И где угодно… сколько же у меня детей, о которых я не знаю?! Ты права – у Шлоссеров слишком необычная внешность, и Даниэла ни от матери, ни от… Вальтера Гартлинга её получить не могла… Значит, в Колумбии ошиблись, и Иллюминада, может быть, тоже родила мне дочь!..
- По-моему, нет. Если бы были ещё дети, к тебе, как ко всякой звезде, уже очередь за алиментами выстроилась бы до Африки. Сколько таких, которые мечтают родить от звезды! Ради денег, само собой, или для выпендрёжа. А этого нет. Причём сейчас ведь недостаточно, чтобы эти алименты с тебя стребовать, просто заявить, что вот, так и так. Надо доказать, и генетически, как я понимаю, доказать, что отец – ты, а не Брэд Питт, например. Так что ни с кем больше, прости, пожалуйста, у тебя не получилось. Чудом в твоём организме оказался один нормальный сперматозоид, и он сработал конкретно с яйцеклеткой Веры Гартлинг. Так что колумбийский доктор не соврал. Случайность, и всё. А Вера сделала всё, чтобы Даниэлу считали дочкой Вальтера. Господи, ну и сериал!..
- Значит, Бог не хотел, чтобы угас род Романовых.
- Мы ведь никогда ей не скажем, правда?
- Никогда. Она имеет, конечно, право знать о своей настоящей матери, но ради её безопасности правами человека и свободой выбора придётся пренебречь… А претензии великой княгини теряют всякую почву, - глаза Рудольфа весело заблестели. – Если Даниэла – моя дочь, её мать нужно искать в моём окружении. Вера Гартлинг никогда в него не входила. Значит, матерью Даниэлы быть не может. А если они хотят всех моих… случайных подруг проверять на данный предмет, я экспертам не завидую.
- Копаться будут до второго пришествия, - Леся засмеялась.
- Леся… ты, наверное, презираешь меня?
- За это? Нет. Ты никому не изменил, у тебя обязательств ни перед кем не было. А если бы узнал ещё тогда, жениться бы побежал на таком сокровище. И мучился бы всю жизнь, чтобы хоть ребёнка не дать ей вырастить таким, как она, не тем будь помянута покойница!
Они помолчали, физически чувствуя, как вокруг них сгущается тишина. И эта тишина хотела от них обоих чего-то…
- Значит, зря я натравил Шрайбикуса на Геккельмана-Ландезена-Гартинга, - произнёс Рудольф, только чтобы не молчать.
- Не повредит, я думаю. История была та ещё, а уж в Шрайбикусовом изложении… Ещё кино про этого Геккельмана снимут.
- Меня пусть не зовут даже в качестве консультанта… Леся…
- Я тебя внимательно слушаю.
- Выходи за меня замуж. Я далеко не подарок. У меня отвратительное прошлое. У меня шестнадцать приёмных детей и одна побочная дочь. Я на двенадцать лет старше. Меня часто не бывает дома… Леся, я думал, что всё, вот счастье – в работе, в творчестве, в жизни для народа. Да, я живу этим, и дальше жил бы, и был бы счастлив и доволен… Леся, я не могу без тебя. Я всё сделаю, чтобы у нас была нормальная семья. Пусть это будет даже ненадолго, пусть всего несколько лет… Если у меня есть ребёнок, значит, я способен… могут быть и ещё…
Она смотрела в его глаза – горящие, умоляющие… и такие ясные…
Эти глаза напротив…
- Я люблю тебя, Леся.
- Рудольф… - медленно произнесла она, как будто пробуя это красивое древнегерманское имя на вкус.
И вдруг бросилась к нему и крепко обняла, прижала к себе – самого близкого, родного, дорогого ей человека.
Руки Рудольфа легли на её спину.
Их лица медленно сближались, пока губы наконец не соприкоснулись. Он целовал нежно, бережно, будто боясь сломать. Она отдавала всю себя, всю свою любовь, рвущуюся из самых глубин её существа – страстно, горячо…
Семнадцать пар глаз с одобрением смотрели на целующуюся пару из-за приоткрытой двери.
- Йес! – тихо сказал Франц.
Дверь бесшумно закрылась.

Эпилог.
На свадьбе гуляла вся Югославия. В день, когда Леся Тимофеева стала Александрой фон Шлоссер, газеты вышли с заголовками: «Мистер Икс нашёл свою Теодору!», «Свадьба века», «Принц сербской эстрады женится на русской девушке!».

Суд закончился отказом признать Даниэлу-Юлию фон Шлоссер последней из прямой линии потомков Романовых. Нужно было выждать срок, необходимый для официального признания человека мертвым, чтобы остальные Романовы могли предъявить свои права на наследство. Рудольф и Леся смеялись, представляя, как весь романовский клан передерётся за это богатство.

31 декабря 1999 года ушёл в отставку президент России. Новым главой государства стал майор Платов, бывший агент Влад. Спустя несколько месяцев после избрания он вынудил Дубовского уехать из России, где тот стал потихоньку распродавать свои активы, безуспешно пытаясь справиться с болями в спине, мучавшими его с момента, когда он, напившись, врезался на снегокате в вековую ель.

С ним уехал и подполковник Литовченко. Через несколько лет он надоел бывшему олигарху хуже горькой редьки претензиями и намёками на шантаж, был отравлен и умер три недели спустя в страшных страданиях, понимая, что его не спасут, хотя бы и могли – он нужен мёртвым, потому что его гибель будет использована для провокации против России. Но понял он это только за пару дней до смерти, до того считая, что это игра...

Дочь бывшего президента России незадолго до его отставки вышла замуж в третий раз. Муж её пользовался всеми богатствами, оставшимися в президентской семье, не уходил от жены только из-за этого, и семейным счастьем в их союзе даже не пахло.

Димас Пантоха повесился, узнав о решении суда. Диего и Алиса Бланко воспитали Аиду вместе с тремя своими детьми. Много лет спустя она выйдет замуж за Макса – одного из «шлоссерят». Донья Перфекта дожила до глубокой старости, любуясь детьми и внуками.

Леди Аврора Кортленд дожила почти до ста лет. На свадьбу Леси и Рудольфа она прислала свою новую книгу – «Песня любви», героями которой их и сделала. «Спасибо Господу, что он позволил мне дожить до этого дня. Я не была так счастлива с тех пор, как родилась моя младшая правнучка», - писала она. – «А о вашем неродстве догадывалась ещё тогда, но молчала, потому что была уверена – ничего дурного вы не замышляете, а значит, надо уважать причины, заставившие вас так поступать».

Марина фон Цоллерн до конца жизни мечтала о русской короне. А Роману к двадцати пяти годам надоело быть императором без империи, не захотелось до пенсии оставаться наследником престола, и он ушёл из дома. К Шлоссерам, переехавшим к тому времени в Вену. С подачи Рудольфа занялся продюсированием, и первым его проектом, а затем женой стала Карина, старшая из «шлоссерят».

Сильвия и Оскар ещё дважды стали родителями – Альмы и Хорста. Счастливым оказался и брак Антона Шварца с фрау Лоттой.
Ангелика и Карел Пташек, кроме Синтии, записали в свой актив Стефана и Матильду.
А Моника методом ЭКО родила Шрайбикусу двойню – Ютту и Ханса.

Судьба Леси и Рудольфа сделала ещё один крутой поворот: немец не держал зла на открыто не любившего его президента Сербии, но считал, что тот должен ответить за охватившую страну коррупцию и разгулявшуюся преступность. Поэтому в 2001 вспомнил свои шпионские навыки и в том числе при его участии президент был выдан Гаагскому трибуналу (какая разница, кто осудит и за что – попал ведь Аль Капоне за неуплату налогов).
За преступления перед народом должен и имеет право судить только народ. Эту простую истину бывшему агенту СГБ пришлось понять на собственном опыте спустя шесть лет, когда в своей гаагской камере при неясных обстоятельствах скончался бывший президент Сербии. Весь Белград покрылся плакатами, на которых ещё вчера любимого артиста изображали в гестаповской форме.
На другой день в том самом театре, где Рудольф когда-то свалился в обморок, давали «Травиату». Он пел Альфреда.
Но в этот раз спеть ему было не суждено. Как только немец появился на сцене, зал закричал сотнями голосов:
- Предатель!
- Убийца!
- Вон со сцены!
- Вон из Сербии!
Злобные крики (и Рудольф знал, что это кричит не наёмная клака) били, резали, пронзали насквозь…
- Пять лет назад никто не был против ареста бывшего президента, - негромко сказал Рудольф. – Меня за это даже благодарили. А теперь все мои дела и заслуги побоку?
- Ты ещё поплачь! – издевательски посоветовали с галёрки.
- Да что вы, правда, - отозвались в какой-то из лож тем же тоном, - у него же голос может пропасть на нервной почве…
В зале раздались смешки.
Шлоссер окинул взглядом весь зал и произнёс (тихо, но услышали все):
- Не дождётесь.
Повернулся и в полной тишине ушёл за кулисы.
От него шарахались как от прокажённого. Ранко Бороевич схватил немца под локоть и через чёрный ход потащил к машине.
- Леся и дети у Ладича. Он от тебя не отказался, от своих слов тоже. А ваш дом чуть не на кирпичики разнесли, осталось только то, что на себе. Перед театром толпа, обложили, как того волка у Высоцкого… Едем к Ладичу – переодеваться некогда.

За свою бурную жизнь Рудольф-Фридрих-Вильгельм-Август фон Шлоссер испытал всякое и не раз думал, что хуже уже не будет. Но самое плохое наступило сейчас. Вчера всенародный любимец, успешный артист, - сегодня изгой, предатель, и пути нет никуда, потому что Европа его не примет, а в Югославии на него объявили охоту. А у него семья.
Следующие несколько дней были в его жизни самыми тяжёлыми. Лесю отвлекали заботы о детях, он помогал ей, но горькие мысли не покидали его голову. Как жить дальше? И не только в материальном плане. Выкинули… в один момент выкинули. Ему уже тридцать шесть. Не восемьдесят, конечно, но…
Через несколько дней на имя генерала Ладича стали приходить письма для Рудольфа – приглашения на работу в лучшие театры мира. Негласная почта доставляла их без промедления. В Европе помнили его как человека трудолюбивого и талантливого, после скандального побега прошло семь лет, а с такой большой семьёй не очень-то побегаешь – должен был остепениться. Можно и поэксплуатировать его талант, окрепший и развившийся в Сербии.
Выбрали Вену. Конечно, пришлось трудно – впряглись в ипотечный кредит, спали первое время на полу, укрывшись тёплой одеждой, питались консервами. На Лесины плечи легли все заботы – Рудольф физически не мог ей помочь, день и ночь паша как лошадь и даже как целый табун тяжеловозов.

Справились. Несмотря даже на то, что Леся, убегая из Сербии, была на четвёртом месяце беременности, переносила её тяжело, и родившаяся девочка прожила всего три дня. А на руках был трёхлетний Петя. Остальные были уже взрослыми и старались родителям забот не доставлять, а помочь чем могли. Огромная семья стала ещё дружнее, чем раньше. Не было только Шамиля – он остался у Бороевичей, зная, что второй разлуки с ним дедушка Радко не переживёт. Конечно, никому не пришло в голову осуждать его за это.
Начали потихоньку обустраиваться. Подумав, решили, что всё случившееся к лучшему – таланту Рудольфа тесно становилось в рамках одной Югославии, он должен был принадлежать всему миру. Теперь так и стало.

Старшие мальчики, Фриц и Франц, поступили в том же году в консерваторию Ла Скала. Карина – в местную, венскую, по классу камерного пения. Остальные ещё учились в школе, готовясь кто куда – Рудольф и Леся по-прежнему не настаивали на музыкальной профессии для всех.
Через два года Рудольф получил место ведущего солиста Венской Государственной Оперы. Леся так и не окончила своего образования, но полученные знания ей всё равно пригодились. Никто не мог сказать, что она – просто жена знаменитого артиста. Она умела многое, с такой женой не нужны были никакие личные помощники. Пара смотрелась вместе так, что представить их порознь не мог никто.
Но «жизнь – это лабиринт»…