Если бы крысы были, как звезды,
В дырках от звезд они вили бы гнезда…
(Алексей Кулистиков)
Я слушаю эфир.
В этом нет ничего таинственного, что обычно подразумевается под словом «разведчик». Я просто слушаю эфир. Он трещит, шипит, хрипит, булькает в двух черных чашечках телефонов. Он отчасти даже издевается надо мной. Он живет своей жизнью — какое ему дело до неведомого винтика огромной военной машины марки «ВМФ»?
Я слушаю эфир.
Я уже чертовски устал. Четвертый час вахты — и, кстати, четвертый час утра. Хочется спать — нельзя. Я тупо смотрю на индикаторы — они высвечивают надоевшие частоты. В рубке тихо и душно. За бортом — ночь, черная вода Скагеррака и четыреста метров глубины.
Я слушаю эфир.
«Station calling me…»
Я вскидываю голову. Что за черт?! Кому из натовцев не спится? И кто его вызывал? Почему я не слышал?!
Я хотел спать. Я хотел есть. Мне надоело всё. Я хотел домой.
Я больше не хочу спать. Я забыл о голоде. Мне захотелось жить. И что мне делать дома?
«Station calling me this is…»
Я слушаю эфир.
«This is…»
…Дома мы о них только слышим. Читаем в газетах, видим в ящике. Возмущаемся (иногда в узком кругу после третьего тоста, иногда на митингах под красными знаменами) проклятыми друзьями-империалистами. От что творят, с-собаки!
Здесь мы слышим их. Не только слышим, но и видим. Над головами со страшным ревом режут мачты «боевые соколы» F16. В пределах видимости во все стороны горизонта силуэты друзей из-за океана, с островов и с континента. Под нами утробно булькают звукоподводной связью маленькие и бесшумные металлические акулки, сотворенные на верфи «Ховальдскрафтверке».
Вся эта теплая компания хрипит, командует, добивается чего-то, докладывает что-то кому-то, целится, шутит, болтает, управляет и матерится по-английски, по-немецки, по-датски, по-норвежски, по-фламандски, по-голландски и еще черт знает по-каковски, очевидно, изображая английские фразы. Они забивают частоты и диапазоны. Круть влево, круть вправо — считается попыткой бегства с диапазона, карается на месте, новая частота без предупреждения.
Я лихорадочно кручу ручку настройки, пытаясь в этой мешанине найти основной на данный момент эпизод. Бесполезно.
«Stand by».
Жду.
«Five… four… three… two… one… MARK!!!»
Это торпедная атака. Условно атакуют подводную лодку вероятного противника. Мы их. Они нас.
«Stand by», — голос зажравшийся и довольный. Что, опять?
«Five… four…»
А если этот «mark» по мне? По конкретному кораблю, а не по мифической подводной лодке? Поневоле мысли неуставные лезут в голову. Но — потом… Сейчас — азарт. Услышать. Записать.
«Two… one… MARK!!!»
День первый, 8 января 1996 года, понедельник
...Не люблю замполитов... Ну да, замполиты были при Советской власти — сейчас это называется воспитательный работник. Да и хрен с ними! Называться эти представители военного племени могут как угодно, но методы у них едины: рот закрыл — рабочее место убрано. И суть одна — обеспечивать идеологическое прикрытие. Чего угодно. Комиссары хоть говорили: «Делай, как я!». Эти, нынешние: «Делай, как я скажу…»
Конечно, все, что я о них думаю — не новая истина, но куда денешься. На службе без них никуда. Что ты! Как это с советских времен без идейно-политического влияния? А нонеча и без корабельного батюшки? Без него и автомат не стрельнет, и радиоприемник не заработает, и ноченькой темной кто-нибудь где-нибудь в Скагерраке за борт сиганет! А как же? Правда, у меня глубочайшее обратное убеждение.
Кстати, о батюшке… Вот уж воистину, велики и чудны дела твои, господи — ну ведь все ж отягощенные погонами выше каплеевских начинали служить еще под Лениным. Убей меня — не верю я, что все они под мундиром и с партбилетом были религиозны. А вот поди ж ты — «Головные уборы… Снять!!! К утрррренней молитве!» Бред собачий…
Кому это «Смир-р-рна»? Ха, о волке примолвка… Славный наш старлей по воспитполитчасти, ярый борец с н/у отношениями. Что там у него сегодня по плану? «Демократия… свобода слова… межнациональные отношения…» Хоть бы не испошлял хорошие понятия…
Все сидят, я лежу. Лежу на третьем ярусе, на койке Юры Железкина и чихаю на всю обильно пересыпанную паузами, повторениями и словесными вывертами лекцию зама. Чес-слово, я бы сказал лучше… Эх, зам, зам… Добро, я вас Игорем просто буду величать? Добро? Еще бы не было добра!! Так вот, Игорёша, все твое идейнополитвлияние ломаного гроша не стоит, во всяком случае в «Инициативной группе». Чувствуешь, воспитатель? Это, конечно, не безумный новодворский «Демократический союз», но… О, Игорь, ты бы дорого дал, чтобы прочитать сейчас мои мысли – не зря ты хотел снять меня с похода и рассказывал о горячих просьбах кагэбэшников (ну да-да, знаю, эта контора называется Федеральной службой безопасности, но что от этого изменилось?!) кэпу и замам всех мастей. Дудки!
Я скручиваю кукиш и выглядываю из-за полотенца-занавески. Хе-е, трепись… Последняя твоя лекция на этом пароходе. Мы вот еще только не решили, что с тобой делать… Наверное, выкинем, как и всех. У нас идеи свои, у тебя свои. Однажды я с тобой попробовал подискутировать на какую-то вольную тему — майн готт, как говорят немцы, какой цирк развернулся по этому поводу!!
Сегодня у меня день рождения. Двадцать первый год – не как зря, водку можно в магазине покупать. Но ее я и так покупаю – рожа приличная. Подарочек у меня сегодня будет что надо. Сам приготовил. Да сохрани нас бог, да сопутствует нам удача. Аминь!
Самое-то странное знаете что? Не то, что мы собираемся захватывать корабль, а то, почему мы собираемся его захватывать. Вот в чем соль-то. Эта мысль пришла внезапно – мне, по крайней мере. Вчера, то есть сегодня в четыре часа утра. Как всегда приперся с первого поста, кинул «Цусиму» в рундук, провернул бурную дискуссию с Николой, выслушал поздравление и зажевал куском хлеба с маслом и колбасой кружку мутного красно-коричневого пойла со вкусом свежей ржавчины и бледным запахом какао. Завалился спать и вдруг вспомнил то, что Порхевич говорил мне накануне.
А сказал он мне вот что. Когда помощник и К° бесились на КПРе и по всему кораблю, Игорь сказал: «Ну что, выходим из подполья? Захватываем корабль и выкидываем «Веселый Роджер», пока он тут буйствует?» Посмеялись и забыли, тем паче, что огорчений наутро хватало… Вспоминать неохота.
Что-то из меня гражданская профессия поперла — даже, если полгода проработал в газете, привыкаешь к обобщениям и метафорам. Так вот, кораблик наш всю матушку-Расею мне напоминает — все куплены, всё повязано… «Скованные одной цепью…» Это даже не выразишь – дух такой, что ли, витает по кораблю. Все наши политвыкрутасы извращены, как половой акт в тяжелом немецком порнофильме. А вы говорите, политвоспитание… Да, здесь спокойный, терпеливый и мудрый командир, первый после бога, справедливый и хороший. Хотя живет он высоко (каюта его ближе всего к клотику — выше только, наверное, первый пост), но пришествия его в кубрики, в ПЦ и тэ дэ совершаются весьма часто. Вот только кораблик он не держит. Его держит «первый министр» при императоре, он же просто первый помощник и хорошо держит. В рукавицах из ежовой шкуры. Он всем вертит и крутит, насаждает свою власть, создает свою гвардию и стравливает людей между собой. Кэп – император. Пом – бог. К нему обращена молитва: «Помилуй мя, боже!!!». Есть еще зам, не контролирующий обстановку, но это настолько несерьезная личность, что если бы он вздумал отвоевывать и себе портфель в этом кабинете одного министра, то был бы послан по вполне конкретным координатам. Он это понимает и не рыпается. Карась еще. «Вот у нас, в Кронштадте…». Ну его на фиг, про штатного агитатора уже говорено-переговорено — слава те, господи, что хоть попа персонального на «Зонд» не посадили — только, блин, переносного алтаря у нас на посудине не хватало. И так места нет ни хрена…
Пардон, отвлекся. Так вот, лежу это я, вспоминаю слова Порхевича. Рядом плюхается Костя. Мы с ним заводим обычную пластинку: «В армии или на флоте начинаешь четко понимать, что все люди – подонки»; и где-то на шестой-седьмой минуте нашего трепа у меня словно вспыхивает что-то в мозгу. Тело передергивается, как от удара током. Смотрю на Костю. Он на меня. Говорю: «Костя, идея!» Он: «Захватить корабль?» Выдаю семиэтажную формулу выражения высшего восторга. «У дураков мысли сходятся», – продолжает Костя, но я уже не слушаю его. В моем чудесно просветленном мозгу мгновенно появилась картинка: «Инициативная группа берет корабль в свои руки». Да еще как появилась!! «Симфония!» – как любит выражаться один из моих косвенных начальников. Я ясно и четко увидел, как мы взламываем пирамиду, хватаем автоматы, как вламываемся в каюту помощника, как захватываем каюту шамана и радиорубку, как блокируем кэпа и зама, как захватываем каюты и объявляем тревогу, как… Я даже зажмурился и помотал головой. Холера ясная! Костя лежал рядом и огромными глазами смотрел на меня. Он мне еще ничего не сказал, но я знал: он думает о том же самом. «Массовое помешательство, – по-моему шепнул я. – Завтра надо сказать об этом Порхевичу и Борису. Сегодня, – поправил я и добавил: – Спи!»…
Он «ушел» почти мгновенно, только рот приоткрыл, а я еще и еще раз прокрутил в мозгу внезапно проявившуюся пленку. Да, все сходится, все увязано, но убей бог из рогатки – это не я. Это не мысли, не мой расчет, не моя уверенность. Это даже не моя идея. Я минут десять поискал этому определение и, наконец сформулировал: «Психоз». Объяснение лежало вроде бы на поверхности: на «белый террор» ответим «красным террором». Но… Во-первых, это не плетется с моим достаточно мягким характером. Во-вторых, я слишком патриот, чтобы не понимать, что меня ожидает за элементарное пиратство. В-третьих и в-главных, что мы будем делать, захватив всю посудину? Это, что называется, в-самых главных! Вновь закрутившаяся пленка топит здравые мысли, и я засыпаю под аккомпанемент сошедшей на меня пиратской благодати…
С того момента, как я проснулся (а подорвался я, несмотря на день рождения, по подъему, в пол-одиннадцатого) произошло много событий. Во-первых, (как у Сталина – во-первых, во-вторых, в-третьих…) подъехал к Порхевичу и Борису. Думал начать с намеков, полунамеков, а Порхевич возьми и выдай то же самое, только в другой более четкой форме. «Борис, а ты согласен?» «Хе…» Больше от него сложно было чего-либо добиться.
Костя выдал идею, что благодать господня вошла в целую банду, только надо ее собрать (банду, естественно). В числе завербованных оказался Толик («У повстанцев появились бронетанковые войска», – пошутил Порхевич и тут же был гордо послан), Мишель (просто Мишка или Кот), Костя сказал, что вербанул кого-то из бичей. «А рулевой?» – подал голос Порхевич. «Под автоматом», – предложил я. «А штурман?» – не унимался Игорь. Все посмотрели на Бориса. Он кивнул. «Бенимович», – попробовал свои силы в юморе Толик. Порхевич смерил его уничтожающим взглядом.
Я уехал от своих «во-первых, во-вторых…». Так вот, во-вторых, мы выяснили, что лежит в арсенале, где находятся «Стингеры» (ПЗРК «Стрела» – так официально называется это противосамолетное устройство), как отключается сигнализация. В-третьих, внесли кое-какие коррективы, например, решили штурмовать сначала каюту помощника (предварительно ее обесточив).
«Господня пленка», заправленная в меня вчера, продолжала крутиться в моей башке, выбивая оттуда всякую противоречащую мысль, и я в конце концов сам поверил, что штурм корабля – это жизненно необходимое мероприятие, нечто вроде учения по БЗЖ. Вот с такими мыслями я и слушал из-за портьеры-полотенца лекцию замполита (он что-то опять доказывал кому-то, оперируя железобетонным доводом: «А вот у нас, в Кронштадте…») и не заметил, как уснул.
Проснулся перед чаями. Гады! На ужин не разбудили. Да и чаи уже накрылись по полной схеме: с блинчиками, с вареньем консервированным. Как же, на корабле именинничек-с!! Была б моя воля, сделал бы себе триста шестьдесят пять дней рождений в году (в високосные годы – триста шестьдесят шесть). По крайней мере человеком в эти дни себя чувствуешь. И то не всегда. Прихватить могут и в День ангела.
Мы с Костей так и не заснули. Легли в постель, как обычно после утренних чаев, чтобы не привлекать ничьего внимания. Лежим, болтаем о том-сем. Странное дело – и «господня пленка» отпустила, и робости, дрожи в коленях никакой. Будто всю жизнь тем и занимался, что корабли захватывал.
Кот погромыхивает посудой – бачкует помаленьку. Тоже ни грамма не волнуется – хоть бы кружку уронил ради смеха. Нет, стоит себе, затирает с олимпийски спокойной физиономией.
Кубрик часам к пяти угомонился. Телевизор уже давно не работает – программы кончились, обо всем уже переговорено, все кемарят.
Смотрю на часы. Старое облезлое гонконгское чудо часовой техники с шестнадцатью мелодиями высвечивает «05:03». Пора. Лежу для верности еще минуту, толкаю Костю. Он вскакивает без разговоров. Натягиваю робу и кроссы, Костя тоже берет чьи-то кеды – тапки нам не пригодятся. Идем в танк. На полдороге Костя останавливается и хлопает себя по лбу: «Елки! А Толик?» Идем за Толиком. Порхевич и Борис подрываются моментально. «Может, тоже не спали?» – думаю. Нет, на фейсах «боевые шрамы» что надо. Дружно шагаем к ПЦ, там делимся: я отключаю сигнализацию, Борис берет дубликаты ключей от кают и кубриков в рубке дежурного, Порхевич спускается в ПЦ и возвращается оттуда с мушкелем и кувалдой, Костя через минуту метнулся на пост и приволок фотик с заряженной вспышкой. Из ПЦ вслед за Порхевичем вылез Кот, Борис уже бойко закрывает каюты дубликатами. Остаются каюты помощника, шамана и кэпа. Время? «05:15» О’кей.
Костя берет фотик, Порхевич мушкель, Толик обесточивает каюту пома, я стучу. Молчание. Стучу громче. «Позвони», – советует Борис. Набираю единицу в дежурной рубке. Из комнаты еле слышен нудный звонок телефона и забористый мат. Проснулся Юрий наш свет Евгеньевич! Стучу еще раз. «Кого хер принес?!» Заранее подготовленного ответа нет, но я выпаливаю первое, что лезет в голову: «Товарищ старший лейтенант, вас зачем-то срочно вызывают к командиру!» Пом распахивает двери во всю воротную и это его губит.
Вспышка Костиного аппарата бьет по глазам не только ему, но и всем остальным. Он инстинктивно зажмуривается и пытается вскинуть руки к лицу, но Порхевич, опережая его, изо всей силы опускает мушкель ему на голову. Пом начинает оседать и пытается очевидно, крикнуть, но Порхевич не дает ему этого сделать и бьет его еще и еще раз. На шарового цвета мушкеле появляются темные пятна, отливающие на свету красным. Все. Пом готов. Толик снова подключает каюту к сети.
Внезапно начинает дергаться еще одна дверь. «… твою мать, боцман-то сегодня по низам!» – шепчет Порхевич. Они переглядываются с Борисом и бегут туда. Борис молниеносно поворачивает ключ в замке, боцман, очевидно вознамерившийся выбить дверь плечом, вылетает в продольник и нарывается на мушкель Порхевича. Хороший человек, жаль его, но не надо попадаться. Боцмана закидывают в пустую каюту (еще два ее обитателя на вахте) и опять закрывают, предварительно вытащив из его кармана связку ключей. Еще одну связку кидают мне Костя и Кот, шурующие в каюте пома. Сейф уже вскрыт, на столе грудой пистолеты, обоймы к ним, магазины к автоматам. Подрагивающими руками открываю пирамиду. Хочу выгрести автоматы, но Порхевич жестом останавливает, кидается к ПЦ и опускает крышку. Завинчивает на барашки. Смотрю на часы: «05:18». Быстро идем.
Автоматы в каюту пома. Каждый вооружается пистолетом; обоймы в карман. Костя вяжет Косого (кличка пома): «Довыпендривался!» Ну, что ж, Юрий Евгеньевич, говоря вашими же словами: «Значит, не повезло…» Нет, не так: «Уже не повезло…» «В ПЦ там шороху не будет?» – озабоченно топчется на месте Толя. Кот презрительно усмехается: «Там все кипят во главе с КПРом».
Каждый берет автомат и магазин. Запасной бы в подсумок, но о ремнях не позаботились. Костя тихо матерится. Ладно, черт с ними, с подсумками, сориентируемся – отступать поздно. Идем штурмовать радиорубку и ГКП. Я и Кот – в радиорубку, Порхевич и Борис – на ГКП. Костя и Толик – на подстраховке.
Стучу в радиорубку. Дверь открывается, морзянки не слышно. «Отлично», – успеваю подумать я, ногой бью в дверь, она открывается, отбрасывая того, кто стоит за ней. Вламываюсь в рубку, краем глаза вижу, как Порхевич с Борисом лезут на ГКП.
Кот захлопывает дверь, я ору: «Всем на палубу, лицом вниз!» и для верности передергиваю затвор. Мне уже все равно, я – террорист. Скашиваю глаза на Кота – на лице только азарт. Слыша механический звук затвора, радисты, не дожидаясь второго приглашения, утыкаются носом в палубу. Хватаю телефоны, обрываю шнуры, вяжу каждого «козлом»: руки к ноге (правую к левой – если это вас интересует). Кот водит стволом калашника вправо-влево. Вяжу Радика (есть такой радист). «Я с вами», – шепчет он. Может и на него благодать шандарахнулась? Ладно, выясним потом – радисты еще никогда никому не мешали. «Потом развяжу», – тоже шепчу я и скручиваю его таким же «козлом»: друг он друг, но если это чистая тактика, глупо было бы попасться на нее.
Связываю радистов еще и вместе, надергав проводов, где только можно. Оставляю Кота, иду на ГКП. Отлично! Штурман связан, Шурка под автоматом (это рулевой наш). Где кэп? Ах, да! Спит.
Спал. Костя и Толик проявили инициативу. Вламываемся с Порхевичем в каюту, кэп уже под прицелом. Видя меня, изумленно поднимает брови. «Ты главарь? – спрашивает он у меня. «Нет, – мотаю головой. – Замполит». «Что вам нужно?» Надо отдать ему должное – лицо держит. «Очистить корабль». «Полностью?» «Да». «Что вы хотите делать?» «Командир, это наше дело». «Товарищ командир» уже не плетется. Бандит и жертва не могут быть товарищами. Да и строго говоря, не командир он уже для нас. Странная, однако ситуация – двоевластие на боевом корабле… «Как хотите… Я играю тревогу». Он хочет позвонить прямо из каюты. Черта с два, кэп! У нас нынче ночью террористическое вдохновение. Киваю Порхевичу вверх – он понимает меня с полувзгляда и выметается из каюты. Сейчас его задача – загнать сигнальщика на первый пост и закрыть их всех там. Вслушиваюсь. Наконец через иллюминатор доносится: «ГКП – мостик. Стукни там в каюту кэпа. Могут тревожиться». Звоню на ГКП: «Борис, спроси у Толстого, он каюты додумался открыть?» Через ту же инстанцию мостик отвечает: «Да». Звонить вообще-то можно и напрямую, но я хочу, чтобы Борис был в курсе обстановки.
Звоним. Тревога. Вслед за звонками ору в «каштан»: «Учебная тревога!! Вахте оставаться на своих местах!! Команде покинуть корабль условно!!» Секунда паузы: «Экипажу корабля построиться на спардеке!» Толя и Костя тоже умелись: один на бак, другой на ют. Врубаю общий сбор и не прекращаю звонить, пока не вижу: все, кроме вахты – на спардеке, с жилетами и одеялами, в шинелях. Прикидываю диспозицию: Порхевич контролирует ситуацию с мостика, Толя с бака, правое крыло – Борис с ГКП, левое – Кот из радиорубки, Костя сзади, с юта прикрывает оба крыла. Бичи в машине, шухера наверху они не услышат. Надо вообще-то застраховаться. «Командир, запретите бичам вылезать из машины». Кэп запрещает, мотивируя учением. Но кто поручится за эту машинную гвардию? Надо бы еще одного… И вдруг я совершенно отчетливо увидел каким-то внутренним сверхзрением, что Кот отпустил Радика, вооружив его пистолетом, и что Радик уже стоит на шухере, закрыв на замок от пирамиды вход в шахту машины со шкафута. Все, теперь все под контролем.
«Кэп, ваше слово…» Незаметно я перешел на фамильярное «кэп». «Товарищи!» – начал он. Я видел: кэп страшно волнуется. «Покидать корабль придется фактически. Он захвачен пиратами, пробравшимися в наш экипаж…» Я его не прерываю, нам уже все равно, то же шестое сверхзрение подсказывает мне, что на Родину мы уже не вернемся.
В иллюминатор каюты слышно, как зашумела, а потом внезапно притихла толпа. Внезапно прогремели выстрелы и раздался сдавленный вопль (Эдик, метрист, проявил дурную инициативу, попробовал метнуться со спардека, я так понял, в арсенал. Одна из пуль Порхевича, срикошетив, вошла ему в правое бедро).
И вот тут произошло самое странное. Находясь в каюте кэпа, вдруг увидел вот этим самым «шестым сверхчувством» (или внутренним «сверхзрением», если вам будет угодно) я увидел, именно увидел, а не представил все то, что творилось сейчас на спардеке. Замершее каре (как положено – по БЧ и службам, все уже проснулись, начали подзамерзать, вот только не уйти никуда со спардека – разве что на тот свет. Или за борт – что равносильно). Растерянное, ошеломленно-убитое лицо зама (где ваше воспитполитвлияние, милорд? Где же ваш «ПМ», который в таких случаях выхватывается из кобуры? Где же то слово, которое вместо пули сразит наповал подлого террориста? Хотя бы ради смеха о матерях и сестрах стандартную жалобную фразу ввернул…) – он здесь сейчас за главного. Корчащийся от боли около каюты Эдик и темные, быстро расплывающиеся пятна на влажной чистой палубе… Толпа… Интересно, кто-нибудь еще дернется?
…Короткая очередь, со страшным визгом пули срикошетили от металлических балясин трапа и ушли в небо, прочертив в темноте две огненные трассы. Две. Третья вонзилась в того, кто дернулся. Не видно, к сожалению, в кого (даже внутреннее сверхзрение бессильно). Вот он лежит перед трапом, не успев сбежать с него, тоже орет… И главное – хоть бы еще кто пошевелился. Конечно – еще какой-нибудь дурной кусок металла срикошетит…
Я беру микрофон (включен циркуляр): «Толпа, не надо дергаться. Вас всех дома ждут. Порхевич, объясни им популярно, что от них требуется…» Я вижу как отвисают челюсти и Николы, и иже с ним. Он пытается сделать шаг вперед. «Назад!» – орет Порхевич. Никола приходит в себя. Разделить компанию с двумя эртээсовцами ему явно не хочется.
Смотрю на кэпа. Он умный мужик, понимает, что если раздадутся выстрелы из его каюты, то с мостика и бака пуля найдет всех. «Говорите!» – командую я. «Товарищи… Сейчас самое главное – организованно покинуть корабль…» Слов больше нет.
Порхевич распоряжается на мостике. Первый плотик, с шумом раскрывшись, грохнулся за борт и начал на глазах принимать очертания округлой оранжевой палатки. Никто на спардеке не шевелится. Половинки футляра плотика плавают, как скорлупа разбитого яйца. Порхевич дает семиэтажную команду, чтобы плотик подтянули отпорником к спардеку и удерживали его. Никто не шевелится. Игорь наводит автомат на левое крыло… Услужливый Сара тут же засуетился с отпорником… Их благородия годки и тут стоят столбами – хай карась мечется… Устроить бы им, да патроны беречь надо… Не в благородство играем, а в террористов.
Плотик подтянут. Порхевич разражается целой речью. Смысл: согласно заверениям помощника сие транспортное средство выдерживает до двадцати пяти человек. Мы же, учитывая потихоньку ухудшающиеся погодные условия (ветер, волна), проявляем гуманность из расчета – двадцать рыл в плотик. Дуете андерстэнд? «Вперед!» – тоном помощника командует Порхевич. Толпа стоит и молчит. Видимо прикидывает, как двадцать совсем не худых молодых людей вместятся на десятиместное резиновое корыто.
Выстрелы грохнули одновременно: Костя с юта, Толя с бака хлопнули по разу над головами. Толпа поняла и конвульсивно содрогнулась. «Левое крыло, по одному товсь… Ноль!» – орет Порхевич и сваливает еще один плотик едва ли не на головы первых сиганувших со спардека. «Быстрее вылезать на плотики!» – продолжает орать Игорь. – Температура воды около нуля, простынете!» Многие скидывают шинели, но спасательные ошейники натягивают и сигают в воду. Левое крыло и место группы очищены за пять-семь, ну максимум десять минут.
Сначала беспокоюсь, что Борису тяжело на ГКП, но внутреннее зрение подсказывает мне, что он связал и Шурика и ходит по ГКП, не оглядываясь.
«Але, толпа! – Порхевич вновь вскидывает автомат. – Вздумаете причалить к шкафуту или главной палубе – стреляем в плотик!!» Как бы в подтверждение этому гремит Толин выстрел, пули отскакивают от фальшборта; второй плотик лихорадочно уходит в ночь.
«Правый борт, товсь! Ноль!» – Порхевич входит в раж. Картина повторяется. Через пять минут спардек пустой – только груда шинелей, одеял и корчащийся от боли Эдик и… ну, правильно, Макеич. И застывший, как изваяние, зам. Виноват, на куче шинелей сидят Игорь, электрик из бичей и Шура, радиомастер.
«Пойдемте, командир! Ваша очередь!» – говорю я кэпу. «Капитан уходит последним!» «Ничего, традиции не вечны…» Я направляю его для верности стволом автомата. Он выходит из каюты.
Идем через ГКП. Слышно, как с шумом грохается в воду еще один плотик. На спардеке совершенно спокойно возится Борис. Зам в столбняке. Шурка и Игорь сидят. Кэп перешагивает через штурмана – тот лежит лицом вниз, до сих пор оглушенный.
Борис подводит плотик к спардеку, поворачивается к Игорю. «Игорь, подведи его, чтобы с палубы садиться». Борис сбегает вниз, ловит плотик, удерживаемый Игорем, швартует его, ставит к борту полутрап. Оборачивается, машет мне. «Вперед, Кэп!» – и подталкиваю командира, он идет. Игорь и Шурка сносят Макеича и Эдика. Борис принимает кэпа, я возвращаюсь за замом. «Вперед». Зам сидит, привалившись к надстройке. Увидев автомат, тяжело поднимается, идет. Наконец, все посажены. Идем с Борисом на первый пост, выталкиваем еще троих. Они все слышали, все поняли. Снимаем с сигнальщика на прощание канадку. Еще трое в плотике – их держит Толя.
Идем внутрь. Я, Борис и Игорь-электрик (наверное, он тоже из облагодетельствованных небесами).
Радик кивает на приоткрытую каюту шамана. Оттуда слышны стоны. «Куда ты ему попал?» «В руку». «Но он же передаст…» «Ничего он не передаст, я его каюту обесточил…»
«Шура, выходи…» Рука у шамана перемотана какой-то окровавленной тряпкой. Конвоирую его. Его мощное тело как-то сгорбилось, обвисло. В поперечнике он цепляется за створку дверцы пирамиды – она гулко и уныло ляпает по металлу.
Возвращаюсь. Борис уже ведет Жору, моториста. В глаза ему не смотрю – лишние отрицательные эмоции. Радик выводит еще одного. Игорь помогает выйти раненому. Спускаюсь в машину – там все гремит и стучит, как всегда – задаю направление и выводу мичмана, старшину команды. Сажаем всех. ВСЁ. Отталкиваем плотик. Гуд бай!!
Остался ПЦ. Отвинчиваем барашки, открываем крышку. Борис орет: «Але, ПЦ… Яма, вылезайте!!» Первый – Лифт. Его встречаю я. Глаза по семь копеек одной монетой. Пытается что-то сказать, я ору: «Молчать!»
Порхевич, Игорь и Шура уже спустили последний плот. Сажаю Лифта, Борис приводит кого-то из вахты. Радик караулит ПЦ. Так и водим по два человека. Наконец, все сели. Теперь их держат вдвоем – Толя и Порхевич. Кот приводит радистов – сначала одного, потом второго. Развязывает на ГКП штурмана – туда же. Игорь и Шура притаскивают боцмана и пома (самый тяжелый – в смысле состояния – пом).
Корабль пуст.
«Шура, на тебя тоже снизошло?» «Что?» «Что и на нас…» «Ничего на меня не сходило…» «Шура к ним туда же, от греха». Я указываю ему направление автоматом.
Вот теперь корабль пуст. Лишних – только Шурка–рулевой связанный на ГКП. У него судьба другая. Мы собственными руками захватили боевую единицу Военно-Морского Флота Российской Федерации — малый разведывательный корабль «Зонд», он же МРЗК «Зонд», он же — для врагов и идиотов — гидрографическое судно «Зонд». Мы выкинули фактичсеки за борт в ночь почти семьдесят своих боевых друзей и собутыльников. Сегодня — девятое января тысяча девятьсот девяносто шестого года. Кто мне скажет, за каким хреном мы это сделали? Кто мне внятно скажет, откуда у нас — одновременно у всей «Инициативной группы» — появилась эта бредовая идея? Кто мне скажет, что нами двигало — откуда появилась реакция, просчет действий своих противников, сверхчеловеческие знания о происходящем? Кто скажет хотя бы мне — хрен с ними, с остальными?! Я уже начинаю бояться того, что сделал. Но испугаться по-настоящему не успеваю — удовлетворение от сделанного захлестывает меня, а в голове начинает вновь крутиться «господня пленка»…
…Кораблик стоит удачно. В дрейфе – ждали английский КВП новый, на яшку не становились. Пока дрейфовали, залезли в глубь Бельта. Это хорошо. Борис на ГКП – он у нас навигатор. Шурик на рулях (под автоматом Кота). Игорь в машине (Толя на подхвате). Радик и Костя в радиорубке… «Он сказал: «Поехали!» Как говорит мой кент Вася-одессит (он, конечно, только родился в «Жемчужине у моря», но акцент у него прорезается тот еще): «Мы разошлись, как в море корабли – левыми бортами…»
Разбегаемся по постам с Порхевичем. Он идет наводить ревизию всего хозяйства. Я спускаюсь вниз, в ПЦ — я единственный, кто может послушать и, самое главное, понять, что говорят вокруг друзья из НАТО. Мой пост в самом углу, приемники до сих пор шипят, частоты выставлены. Около КПР пришкертованы приемники и огромные двенадцатидорожечные магнитофоны аппаратуры перехвата группы полковника Сотникова. Как-то полковник (он действительно полковник, а не капитан первого ранга, хотя и носит морскую форму — черт его знает, почему так получилось) потерялся — не видел я его почему-то среди толпы на спардеке… Вот черт, неужели он остался в своей каюте?! Ему-то, в принципе, наши тревоги до одного места! Он прикомандированным от ГРУ черт знает сколько по разведкораблям болтается вместе со своей аппаратурой, телефонные переговоры по радиорелейным линиям связи, как сам говорил, около двадцати лет слушает и записывает.
Выметаюсь наверх со скоростью пули. Лечу по продольнику, долблюсь в каюту полковника. «Какого хера?!! Б…дь, поспать не дадут!!!» — хриплый спросонья голос полковника заставляет меня вздрогнуть. «Борис!!!» — ору, как больной слон. Голос разносится по гулкому пустому кораблю. Борис с автоматом спускается с ГКП: «Чего тебе?». «Мы полковника забыли!» «Где забыли?!» «Да в каюте, … твою дивизию!» Борис смотрит на меня, я на него, за дверью тишина. Полковник, очевидно, соображает, что происходит — у него в жизни однажды такое уже было, когда пришлось ругаться через дверь в девяносто первом с новонезависимыми латышами в Лиепае. Пока ругался, глядишь — документы секретные и ликвидировал. Благодаря чему российская разведка продолжала слушать телефонные разговоры все по тем же радиорелейным линиям все той же сети «Айс Хай»… Так-то. Но нам он в качестве члена экипажа совершенно не нужен — есть мизерная надежда, что не все плотики канули в ночь. А потому надо выводить. А если нет?!
«Чего там за тревога была?» — вопрошает Сотников из-за двери. «Срочное оставление корабля» — отвечаю ему я. «Ну ни хера себе! И что — оставили?» «Да, оставили» «Что — все?» «Все» «А что случилось-то?» «Захват корабля!» — выпаливаю я. Полковник словно ждал этого и распахивает дверь. Успеваю отскочить, но вижу, что у него в руках пистолет. «Борис, у него пистолет!!!» — ору я, полковник видит Бориса с автоматом и начинает что-то медленно соображать. Это я так выразился — медленно. На самом деле проходят доли секунды. Я пытаюсь понять, что делать, он, как старый вояка, приходит в себя раньше и начинает поднимать пистолет. Борис даже не пытается предупреждать — нажимает на спусковой крючок. Две пули из «калаша» бросают полковника обратно в каюту. Кровь заливает койку и палубу. Очевидно, он мертв. Во всяком случае, глаза у него не двигаются, а одна из пробоин в груди как раз там, где сердце. К моему несчастью, я его очень хорошо знал. Борис тоже. Мы оба работали на его посту как раз до Нового года — вернее, до Рождества. После у натовцев наступили каникулы, и мы ушли из Скагеррака — мы там слушали разговоры Комсонора и Комбалтапа (командующих в южной Норвегии и в зоне Балтийских проливов то есть. Вернее, их штабов).
Не сговариваясь, закрываем дверь на ключ. На выстрелы сбежались практически все. «Что случилось?» — таращит глаза Порхевич. «Неладно началось, — говорю. — Прямо по Николая Островскому — решили погром начать весело, начали еврейку насиловать, а она взяла да померла». «Это где у него так?» — не понимает Толстый. «В «Как закалялась сталь», естественно», — отвечаю я…
Снова спускаюсь в ПЦ. Приемники все так же шипят. У европейцев — глухая ночь. У нас — шесть утра, у них — аккурат разгар собачьей вахты, три часа ночи. Лихорадочно включаю сотниковский пост — на всякий случай. Я не знаю, есть ли здесь радиорелейки, ловятся ли где-нибудь какие-нибудь «лепестки», но на всякий случай пусть оно работает. Вывожу громкость приемников поста на полную мощность — жаль, что нет у них внешних динамиков, придется ориентироваться только на «уши».
Прогоняю УКВ-диапазон. Оно, конечно, понятно, что ни одна собака не летает и не ходит ни под одним флагом — ночь, но береженого бог бережет. Жаль — вот чего-чего действительно жаль! — что на «Зонде» нет гидролокатора, сориентированного на «Гертруду». Есть такая фишка у немцев — только их подводные лодки могут переговариваться направленным ультразвуком. Если слушать через гидролокатор получается этакая булькающая, но вполне различимая речь и что ценно — по-английски! Тем же радиожаргоном. Наши идиоты-писатели все никак не верят, что такая элементарная вещь действительно существует, поэтому зачисляют ее в разряд фантастики и даже при переводах того же Клэнси пишут: «Гертруда» — звуковая подводная связь, ЗПС. Не существует» Черт, подводные лодки Германии — самые малошумные в мире. Подойдет такая дура, как это уже не раз бывало — ничего, ничего, потом, аки явление Христа народу, из-под воды за минуту высовывается черный силуэт, гансы вываливаются на ходовой мостик : «О, Руссланд…»
Пока тишина. Над морем еще не рассветает. Время к семи. Работают только все те же два поста. С остальной техникой я просто не умею управляться. Её здесь столько понаставлено, она вся такого пенсионного возраста, что держись! Надо подняться, настроить телевизор — дело такое, могли уже и в новости попасть… Ах, черт, болтать начало совершенно безбожно. Балла четыре есть уже точно. Холера, что-то нас ждет впереди нехорошее в смысле погоды… Ну да нам это только на руку.
Спускается Костя: «Всё нормально». «Что нормально?» — не понимаю я. «В радиорубке все нормально. Радик кодовую радиограмму послал. Ее приняли». «Будем надеяться, что ее приняли», — отвечаю я и добавляю: «Что, по вахте соскучился?». «Да нет, есть безумная затея спутниковое телевидение поймать…» «И на чем ты это собираешься ловить?» «На навигационный комплекс».
От идеи отдает бредовостью, но рациональное зерно в этом есть. Навигационному комплексу лет тридцать, он еще, слава богу, ламповый (как подавляющее большинство всей аппаратуры вокруг), а принцип телевизионной развертки у него механический (это мне так объяснил в свое время Лифт — я так до сих пор не могу понять, как ЭТО так происходит. Что-то тут есть от анекдота «Закат Солнца вручную»). Единственный его плюс — он действительно ловит спутниковые сигналы глобальных навигационных сетей. На кой хрен это надо было ГРУ ГШ — не понимаю, но комплекс стоял. Я себя всегда утешаю тем, что «есть многое на свете, друг Горацио, с чего хренеют наши мудрецы».
Пока я размышляю, Костя включает комплекс. Ощущение такое, что начинает разгоняться небольшая центрифуга — механическая развертка вступает в действие во всей своей красе. В ПЦ становится шумно, как в машинном. Чуть позже ритмичные завывания стихают — то ли вся эта огромная бандура (пять шкафов размером и формой напоминающие токарные станки, полностью закрытые кожухами) как-то устаканивает что-то внутри себя, то ли просто привыкаю… В таком вое шипение головных телефонов слышно слабовато — если даже и будут братья-натовцы что-либо трендеть, то я много не наслушаю. Как знать, может быть Костя и отстроит комплекс. Настраивали же его годки в самом начале моей службы — на «Гирорулевом». Не на что-нибудь — на «Хот Бёрд». Даже какую-то эротику смотрели…
Семь утра. Телевизор в кубрике — чудо японской техники, подаренное шефами из славного города Кёнига — выловил из окружающего эфира четыре немецких и три датских канала. Удивительно, что немецкие вообще ловятся — мы в датских террводах фактически. Видно отвратительно — качка усилилась баллов до четырех с половиной, самопальную дециметровую антенну, примотанную к фок-мачте мотает вместе с кораблем, а повернуть ее нет никакой возможности. Вот слышно хорошо — особенно даков. Жаль — непонятно. Это ж нужно было себе язык такой придумать. Викинги хреновы!
Оживает «каштан». «Антон, я тут кое-что настроил», — это Костя. Спускаюсь вниз. Точно — настроил. Экранчик маленький, как у большого осциллографа, такой же зеленоватый, но видно условно хорошо. Это ОРТ — заграничное вещание. Слушать тоже можно только через «уши», но и то радость. «Пусть работает», — говорю я. «Да пусть. Он через «Горизонт», по-моему, идет, а это спутник стационарный, кажется — в одной точке висит», — Костя пожимает плечами и зевает. «Что, спать охота?» — ухмыляюсь я. «Ага. Я в радиорубку пойду. Там тепло». «А чего в кубрике поспать не хочешь?» «А вдруг на посту понадоблюсь?». Я кошусь в экранчик — новостей пока нет. Ну нет, так нет… Поднимаюсь вслед за Костей, но иду не в рубку, а в кубрик. Вроде и весь корабль свободен, а ни в одну каюту идти не хочется.
Первое желание — завалиться на нижнюю койку, не снимая гадов… Однако что-то сдерживает. Скорее всего, понимание, что всё только начинается. Общие слова: жизнь круто перевернулась. Я до сих пор подсознательно пытаюсь понять — во-первых, КАК мы это сделали, во-вторых, ЗАЧЕМ мы это сделали. Внятного ответа я сам себе пока дать не могу. Даже подсознательно. Включаю телевизор и начинаю щелкать ленивчиком: всё непонятно, одни утренние передачи. На каких-то каналах деловые новости — в Германии как раз начало рабочего дня. Жду новостей.
Входит Порхевич. Он так и не расстался с автоматом. «На хера он тебе?» — спрашиваю его. «Не знаю. Мне почему-то с ним как-то… правильнее, что ли», — отвечает он и сам спрашивает в свою очередь: «Что по ящику показывают?» «Не могу понять. Хрень всякую. Типа деловых новостей. Муть голубая, к нам никакого отношения не имеющая…» «Жаль, наши передачи тут поймать невозможно…» «Костя на своем гробе поймал заграничное ОРТ». «На каком гробе?» «На навигационном комплексе?» «А это уродство ископаемое еще на что-то годно?! Схожу посмотрю…» «Заодно послушай мои приемники — может быть кто-то что-то трендит? Свистни, чуть что, по «каштану». Хорошо?» «Хорошо», — Порхевич уходит, я снова остаюсь один. С работающим телевизором, но один. Потом решительно встаю и иду в ПЦ — надо составить какое-то подобие сводки по аналогии с тем, что составлял зам по разведке…
День второй, 9 января 1996 года, вторник
…То, что мы захватили, сложно назвать кораблем… «Зонд» построили в Штральзунде, слава те, господи, в шестидесятом году! У него слой шаровой краски пополам с суриком на бортах толще, чем металл, из которого эти самые борта сварены!!! По-хорошему, это совсем не корабль — все малые разведывательные корабли не что иное, как собой соответствующим образом переделанные рыболовецкие суда. Но, если к обычному траулеру присобачить на мостик специально для поста РТР «рубку мостика», в главном трюме расположить приемный центр (ПЦ) и командный пункт разведки (КПР), на главной палубе к ГКП «пристроить» кубрик на 35-40 человек, на самом кубрике настелить спардек, а в твиндеке соорудить еще один кубрик для БЧ-5, то получается очень даже подходящая боевая единица… Действительно, боевой корабль. Все, что относится к военно-морскому флоту, называется кораблями. Убил бы тех корреспондентов, которые называют боевые корабли судами. «Судно» — это вообще такой «местный мат», как говаривал мой кент Вася-одессит.
Хотя и такой мат применяется. В целях маскировки разведчики всегда и во всех флотах именовались гидрографическими судами и даже имели по две официальных гербовых печати: одна – «в/ч № ...», вторая – «гидрографическое судно такое-то». «Зонд» — не исключение… Порхевич при обходе вытащил зачем-то обе печати у кэпа из сейфа и припер мне. «И на хрен мне они нужны? Приказы подписывать и пропечатывать?» «Счета министерству обороны выставлять будешь… Или на память заберешь…»
Служить на «Зонде» можно и нужно. Жить — невозможно. В главном кубрике — койки в три яруса при высоте подволока два с полтиной метра, как в квартире-хрущевке. На площади меньше, чем в сорок квадратов, живут, спят, едят, пьют, играют во что-нибудь, спорят, смотрят телевизор или кинофильм по кинапу — причем все это порой одновременно! — сорок человек… В походе они хоть по вахтам разделены, а у стенки что делается — совершенно непредставимо. Набейте сорок рыл в хрущевку-двушку и заставьте их постоянно в ней находиться с закрытыми окнами (в нашем случае — с задраенными люмиками). Веселья будут полные портки, блин…
По официальным данным, размерения «Зонда» (мы их даже записывали в специальные секретные тетради — пронумерованные и прошнурованные, просто-таки «перед прочтением сжечь») — 50.8 на 8.8 на 3.6 метров. Но из всего объема помещений на пятидесятиметровой длины и восьмиметровой ширины корабле на «жилые» помещения приходится меньше двадцати процентов. Славное, понимаешь, море — священный Байкал, славный корабль — омулевая бочка, а ты — омуль в этой бочке. Причем в плотно набитой… Называется эта бочка на официальном натовском языке — okean. Поскольку, у нас сейчас установлена, говоря официальным языком, «дополнительная аппаратура перехвата радиорелейной связи» — сотниковский пост — то получаемся мы okean mod («modified»). Причем не «оушн» (ocean), а именно по-русски — okean. И спелляцию для верности: оскар-кило-эко-альфа-новембер с соответствующим акцентом. Интересно, «Атлантик» над Бельтами летает? Или все-таки уважают гансы и все прочие натовцы датскую суверенность и ее же воздушное пространство? Надо будет послушать чуть попозже — он обычно в девять по «зулу» вылетает, это одиннадцать по-нашему… Ну, около девяти — соответственно, около одиннадцати.
Сижу на КПРе, составляю «сказку» — пародию на ежедневную сводку. Пока шли учения, я много отирался рядом с замом по разведке, поэтому примерную форму я себе не просто представляю, но и могу сообразить, как ее составить. Шифровать, конечно, не умею, а потому надежда на Радика — отправлял всегда именно он, а не шаман. А вдруг еще нужно подтверждение через шамана?! Хрен его знает, поздно, блин, об этом думать!
За полчаса составил по КПРовским данным «сказку» и отнес Радику. Кидаем эту ерунду с тем расчетом, что в Центре еще ничего не знают. Радик отсылает сигнал и начинает дремать прямо в кресле. Выметаюсь здесь делать не хрен…
…Время – январь девяносто шестого, девятое число, вторник, девять утра. Место действия – Большой Бельт. Шуруем на максимальной скорости – десять узлов и даже чуть-чуть больше. Как быстро мы все делали ночью и как медленно ползем сейчас – только-только проползли Лангеланн, втягиваемся в горловину Нюборг-Корсёр. Две ВМБ – бр-р-р… Неинтересно ходить под пушками. Еще один хитрый-хитрый момент — как раз между Нюборгом и Корсёром даки протягивают мост через Большой Бельт с материка на Зеландию. Мост, по-моему, двойного назначения — автомобильный и железнодорожный. Или только автомобильный, а железнодорожные составы, как и прежде, тягают паромами? Черт их разберет…
Он, конечно, еще строится, и откроют его только года через четыре… Но все-таки. Все стройки одинаковы — сначала накидают разного мусора, настроят заборов и складов, загадят все одиннадцать миль, на которую растянут этот мост или туннель, или мост-туннель. А туман-то все гуще…Вообще, любой мост лучше преодолевать вдоль, а не поперек. Когда его преодолеваешь вдоль, максимум, с какой проблемой столкнешься в той же Европе — где взять двадцать баксов в местной валюте, чтобы пошлину уплатить. Как только начинаешь преодолевать его поперек, начинаются настоящие проблемы. Я до службы любил на байдарке ходить. Подойдешь, бывало, по реке к какому-нибудь железнодорожному красавцу, только под ним намереваешься к берегу пристать, откуда-то из будки рядом с мостом выскакивает мухобой и начинает ружжом размахивать, вопя, что это объект стратегический и не хрен всяким тут шляться! Хорошо хоть эта конструкция недостроена, а то пришлось бы, задницей чую, посмотреть на датских мухобоев… И заодно себя спалить покачественней всякого «Атлантика».
Как мы будем проходить под опорами этого чуда века? Тем более, под пушками…
С другой стороны – а каково было тем, кто был под нашими пушками? У меня приступ либеральности. С кем бы поделиться? Рубка спит. Я уже настолько привык гнуться на вахте (да и выспался под день рождения), что спать не хочется. Может быть, когда-нибудь потом. Сейчас нельзя – идем по проливам. В нашем распоряжении – сутки – больше нельзя. Сейчас высаженные уже, наверное, добрались до берегов. Как минимум, их обнаружили немцы из Бундесгренцшутце — Кильская бухта не самое пустынное место в этом мире вообще и на Балтике в частности. Туда-сюда, шухер, местный вариант гэбэ (БФФ он называется, Бундесфербундфербанд – так, кажется, редкой силы бредовости словосочетание для русского уха!), тянучка, российское посольство, запрос в Москву (документы-то все тут, по рундукам, по каютам…) – на все про все плюс к тем трем часам, которые уже прошли, еще часа четыре (учитывая местную точность, а также здешний и наш бюрократизм), от силы пять. Оно, конечно, вся эта хрень с опознаниями и проверками может и растянуться — опять же, плотики течением могло унести черт знает куда, но расслабляться не фиг. От точки нашего дрейфа до Каттегата всего-то шестьдесят миль. Старая посудина «Зонд» трясется, как старый маразматик, выжимая из себя узлы. Мех как-то выдал — «каштан» был включен, поэтому весь корабль слышал: «Мы, товарищ капитан-лейтенант, все можем. Надо двенадцать узлов — будет двенадцать. Если поднатужимся, выдадим и пятнадцать. Когда придет он, наш последний и решительный, то мы дадим и восемнадцать, но останемся без кают-компании на хер…» Официально, правда, okean’ы имеют скорость 11 узлов и при соблюдении означенного скоростного режима могут проплюхать до 7900 морских миль. Это согласно ТТХ. И-эх-х, жисть-жестянка…
Я в кубрике, смотрю телик. Новости на ZDF — это второй немецкий телеканал. Первая новость из России. Что-то о Чечне — картинка за спиной диктора изображает классического чеченского моджахеда с зелёно-бело-красной полоской на папахе. Моджахед сменяется картой. Вижу, что стрелка показывает куда-то на север от Чечни — в Дагестан. Сюжет короткий, без съемок. Значит, еще ничего непонятно. Через пару часов сообщат, а там глядишь — и наши проснутся. Четвертая власть, бля… В немецком выпуске новостей об инциденте в Кильской бухте, насколько я могу видеть, нет ничего. Во всяком случае, знакомый силуэт МРЗК на месте давешнего моджахеда не появляется. И то радость. Черт, только бы успеть выместись из проливов! Надо будет чуть попозже посмотреть по ОРТ, что на нашей бывшей Родине произошло.
…Решил пройтись по кораблю. Вхожу на ГКП. Кот спит в углу, поставив автомат между колен. Шурика Борис отконвоировал в каюту кэпа и запер там – пусть живет и радуется – ведет посудину сам. «Где Порхевич?» Он кивает наверх: «На мостике». Я одеваю валяющийся на палубе бушлат и выхожу на качающийся спардек.
Утро, как таковое, еще не наступило. Оно и не наступит. Волна лупит в нос, тормозит корабль. Радик принял навипы перед тем, как уснуть: в Скагерраке намечается 9 баллов, а за углом, в Каттегате, до пяти-шести. Нормально – «погода благоприятствовала любви» (слова незабвенного О. Бендера). Под шторм легче уматывать… Хм, несколько кощунственно звучит, я помню восемь баллов и не хочу, чтобы это повторялось. Но это факт – вертолеты не летают, корабли не шляются – жить-то хочется.
Порхевич стоит на мостике около БМТ, автомат рядом. На плечах канадка, как бурка, на боку подсумок (ученые!!). На палубе – «Стингер» (ПЗРК «Стрела», made in USSR еще).
Оборачивается, выплевывает папиросу. Холодно, я слегка передергиваюсь. Он без слов достает еще одну канадку, дает мне. Потом достает из будки сигнальщиков бутылку рислинга. Отпиваю добрый глоток, натягиваю канадку. Тепло, черт возьми!
Корабль качается, но упрямо лезет через волну. Молодцы там, в машине! Делюсь этой мыслью с Порхевичем, пытаясь начать разговор. Он скептически усмехается: «Я могу даже сказать, кто где кемарит… Идем на автопилоте». Я вопросительно смотрю на него. «Обходил корабль еще раз… – поясняет он. – Как военный руководитель этой авантюры, должен же я знать чего, где и сколько…» «Ты считаешь наше предприятие авантюрой?» «А чем же еще?» И добавляет привычное выражение. «Суди сам, – продолжает он. – На Родине мы уже изгои, сволочи и террористы. В ФСБ не будут смотреть на то, что это, как это мы назвали, «корабль подонков», на наши благородные побуждения, если они у нас даже были и тэ дэ. Мы заслуживаем вышку, и мы ее получим. Остается… отбрыкаться от… – он начал загибать пальцы, – а – даков, бэ – англичан, вэ – наших коллег из-за океана, гэ – немцев, дэ – шведов, е – норгов и, наконец, самое главное же – от наших дорогих соотечественников».
Он прав. Можно отбрыкаться от даков и норгов, но очень тяжело воевать с ТУ-95 или чем-то похожим, которым иногда, в особых случаях глубоко начхать на европейские границы и воздушные коридоры.
«Спрашивается, чего ради мы затеяли все это?» – Порхевич все больше распаляется, а в такие моменты его красноречие не поддавалось торможению. Я не прерываю его. «Чего ради?» «На риторические вопросы ответов нет». «Какой это, к (такой-то) матери, риторический вопрос?! Мы захватили корабль. Ко-рабль… Не яхту, не катер, не сухогруз, не индейскую пирогу – корабль Военно-Морского Флота нашей собственной страны, находящийся на боевой службе…» «…выперли за борт команду, применили оружие, убили офицера, ранили шестерых человек… А кстати, откуда шестой?» «Пытался вылезти через шахту машины…»
Сквозь шум движка послышался какой-то чужеродный звук. Мы замираем – неужели вертолет или самолет. Но ничего нет, и мы продолжаем прерванный разговор.
«Кстати, убитый — офицер Главного разведуправления Генштаба. Не последняя шишка в означенном управлении. Знаешь, что лично я по этому поводу думаю?» – говорю я Порхевичу. «Ну?» «По-моему, вся эта затея, одновременно пришедшая в головы целой банде из семи рыл, не что иное, как элементарный протест…» «Согласен, у нас есть против чего протестовать…» «Правда, сейчас по идее не советские времена, а самые что ни на есть свободные…» «Вот именно!! – взвивается Порхевич. – По идее…»
Он прав тысячу раз. Мы можем (пардон, могли – Родина в прошлом) заниматься только констатацией фактов. Действовать даже самые светлые головы в армии (и наверху, и внизу), увы, не могут – не умеют. Не верят, что есть какие-то более мягкие заменители люминию и чугундию. Ура-а! Порхевича — в президенты!!! Тем более, что один хрен, в июне президентские выборы…
«…а взять хотя бы флот…» – митингующий голос Порхевича прорывается через мои мысли. – Ты ведь сам давал мне «Капитальный ремонт»… Читаешь о четырнадцатом годе, служишь «девяносто четвертый тире девяносто шестой» - Е…ся (высшая степень умопомешательства) можно! Ведь ничего не изменилось…» «Только лицемерия стало больше. В одна-тыща-девятьсот-четырнадцатом в демократию на флоте не играли…» «Тоже правильно…» – согласился Порхевич. «Вообще — все армии похожи друг на друга. И флоты тоже» — я глотнул рислинга еще. — «Души! Дави! Да здравствует!.. Только на разных языках…»
Меня почему-то зарубает на символах. «Порхевич, может флаг снимем?» Толстый смотрит на меня с недоумением: «А какая, на фиг, разница? Висит себе и висит. Тем более, при такой качке я лично никуда не полезу. И тебе не рекомендую». Хорошо, пойдем под флагом… На клотике, правда, флаг весьма условный: для того, чтобы не менять постоянно полотнища (ветер их треплет нещадно и рвет в шматья примерно за неделю), хитрые боцмана всего Военно-Морского Флота заменяют их искусно сделанной из оргалита имитацией. Наша имитация раскрашена под Андреевский флаг с гидрографической эмблемой в левом верхнем углу.
«Чего тебя флаг взволновал?» — Порхевич всё никак не может отойти от моего предложения. «Не знаю. Символ все-таки. Мы вроде как террористами считаемся, а тут — официальный российский символ…» «Слушай, не дури башку. Не ты ли неделю назад распинался, что между терроризмом государственным и терроризмом отдельных групп разница не принципиальная, а техническая». «Да, а если по флагу узнают…» Порхевич смотрит на меня такими глазами, что я понимаю весь идиотизм своей фразы — силуэты всех наших разведкораблей есть во всех сигнальных книгах всех флотов по обе стороны Балтийских проливов. Есть на них флаг, нет на них флага — это совершенно ничего не меняет… Тем более, что эта имитация совершенно незаметна со стороны — даром, что полосы Андреевского креста на белом фоне…
Вопрос о флаге проваливается в дыру в разговоре под рислинг….
…Утро так и не наступало. Плюс ко всему на подозрительно притихающий Бельт начал ложиться туман. Хороший, симпатичный, белый. Закрутилась наша РЛС. Оба собираемся спускаться вниз. Что-то всё же в нашей авантюре не то. Что-то не то.
«Мостик – ГКП!!» Это Борис (как все-таки въелись в нас штампы?). «Жрать-то будете?» «Облом в провизионку идти», – буркнул по «Каштану» Порхевич. «Свалюсь от голода и недосыпания прямо у руля», – предостерегает наш рулевой. Это серьезно. Придется идти. Я остаюсь на мостике – сигнальщик из меня, правда, никудышный, но что-то я все-таки увижу…
Наблюдать за густо покрытым туманом морем — медитативное зрелище. Интересно, не въедем ли мы сдуру в опору того самого моста через Большой Бельт? Вроде бы не должны…
Самое большое беспокойство вызывают все же немецкие подлодки — очень не хочется встречаться с воинством лучшего друга «Коли, который помогает Боре»…
…Одиннадцать, двенадцатый час. Горловину Нюборг-Корсер мы прошли. Мы все сидим в бывшей каюте кэпа. Мы обедаем. Борис все еще на ГКП – он и ест, и спит прямо там. В машине никого – Игорь и Толя здесь. Вид у толпы вообще-то помятый, но более-менее. Нет еще Радика – он в рубке, ему оттуда лучше не отлучаться. Интересно, в Центре уже знают о захвате или нет? Ну да ничего, пока разберутся, туда-сюда, мы будем уже на траверзе Калунборга, а к восьми-девяти вечера выползем в чистый Каттегат. А там – помогай нам бог. Елки-палки, до Фарер еще переться и переться: десять суток с нашим ходом (при условии, что нас раньше не потопят кто-то из перечисленных Порхевичем). Стоп, почему до Фарер? Кто говорил про Фареры?!
Обед получился ничего, сносный (его готовили корпоративно Порхевич, Костя и я). Чисто для аппетита грохнули по сто граммов шила (из бидона у кэпа в каюте). Костя принципиально отказался – ну, флаг ему в руки и медаль на шею.
Игорь, электрик, первым прерывает молчание: «Куда идем?» «К Фарерам», – почему-то сказал Толя. Порхевич посмотрел на меня – я кивнул. «Опять», – говорит Костя. «Что опять?» «Опять у дураков мысли сходятся…» Мысль о Фарерах, каменистых и малонаселенных островах без армии и погранохраны, пришла ко всем одновременно. И опять закрутилась господня пленка. На это раз перед моими глазами совершенно отчетливо встают очертания серых хмурых скал и тихого пустынного фьорда. Наваждение. Ведь Фареры на полпути между Англией и Исландией!! Как мы туда дойдем?!! И опять божья благодать гасит все разумные сигналы, исторгаемые из наших душ. Мы соглашаемся, что Фареры — это самое то. Странная мысль — мы ведь еще только в Бельте!
Половина двенадцатого. Надо бы сходить в ПЦ, послушать — так, на всякий случай. День все-таки рабочий, «Атлантик» может вылететь… Если он нас увидит — считай кирдык. Вложит всем, где мы есть… Обида в том, что «Атлантики» летают не только над Балтикой, но и над Северным морем, а взлетают либо из Фленсбурга, либо из Нордхольца. И то, и другой аэродромы — в северной Германии, на границе с Данией. По-любому, если этот самолет выходит на точку начала выполнения задания — на Балтике это остров Мён, в Северах это остров Лесё, — он по определению проходит над Большим Бельтом. Блин, вылетел он или как? Короче, «ероплан летит германский, сто пудов сплошной брони, от напасти басурманской, матерь божья, сохрани!»… Ведь болтаемся-то мы как раз в Большом Бельте, хоть и в верхней его части… Как раз под «североморский» «Атлантик» попадаем…
Спускаюсь, иду на свой родной пост. Приемники тихо шипят. На одном из «Катранов» частота 6748 уже выставлена. Выставляю на втором 6732, вырубаю громкость всех остальных на фиг. Теперь шипят только две пары «ушей» да меланхолично взревывает навигационный комплекс — наш славный телевизор на паровой тяге.
«Argonaut, Argonaut! This is lima-two-bravo, this is lima-two-bravo! Over». Ёшкин свет, что ж тебе не спится-то, конь германский!!! Это «балтийский» «Атлантик» — заговорил приемник с 6748. Тут же откликнулся его коллега с 6732: «Argonaut, Argonaut! This is two-papa-oscar, this is two-papa-oscar! Over». Оба! Чего ж в рань-то такую?!
Аргонавт отозвался (романтические люди придумывали позывные центру базовой патрульной авиации во Фленсбурге!). Автоматически хватаю бланк и карандаш, начинаю лихорадочно записывать: «de l2b psn cordan 0834z». «Roger», — Аргонавт его понял. Я тоже. Он над Мёном, то есть над нашим районом пролетел полчаса назад и не заметил. И то слава богу!
Другим голосом Аргонавт отозвался в другом приемнике. Пишу: «de 2po psn on task 0835z». Два-пэ-о тоже нас не заметил — он сообщил, что вышел на точку начала патрулирования над Лесё. Ему дальше в Скагеррак и Северное море. Так, передышка есть… Он, конечно, может нас обнаружить на обратном пути, что весьма вероятно… И что делать тогда будем? А вот на этот вопрос ни одна господня пленка ответа не дает.
Завожу кассетники на автозапись на два приемника с «Атлантиками» — за день, конечно, испишут всю кассету, едва шум будет превышать норму, но на голос точно среагируют. Как минимум, будем знать, что вслед за нами послали из славной ВМБ Балтийск — больше просто неоткуда…
Теперь можно и телик посмотреть. Причем родной российский канал — ОРТ. Чего у нас там нового и за каким хреном сегодня с утра показывали по немцам в новостях моджахеда? Новости будут только в двенадцать часов. Изображение, насколько можно это назвать изображением, пока хорошее… Ладно, пока послушаем, что там друзья-враги брешут?
Двенадцать часов. Ох, черт, отвлекся… УКВ заслушался — ничего не нашел, рано еще даже по европейскому времени. Никто не вылетал плюс ко всему туман, погода нелетная… Только дурной толстый «Атлантик» выпустили, «Торнадо» и Эф-шестнадцатые предпочитают оставлять на аэродромах. Но начало новостей я явно пропустил…
«…Как сообщили корреспонденту нашего телеканала в Управлении внутренних дел Дагестана, к десяти часам в городе были захвачены аэропорт и железнодорожный вокзал. Заложников согнали на верхние этажи городской больницы. Сами боевики расположились на первом этаже. В ходе операции есть убитые и раненые. Командует боевиками двадцативосьмилетний зять Дудаева Салман Радуев. Рассказывает наш корреспондент…
«Рано утром девятого января кизлярцы проснулись от выстрелов. Боевики сначала захватили центральную больницу и роддом. Затем начали собирать заложников по всему городу…»
Рано утром — это когда? Если часов в пять — то аккурат параллельно нам. Вот почему активность по нашему поиску столь низка — пока все взоры обращены туда. Наверное, и немцам тоже говорят: «Да отвяньте вы со своими непонятными перебежчиками — не до вас сейчас…»
Что там дальше? Вслушиваюсь. Говорит женщина: «Выломали окна, говорят: “Или выходите, или взорвем дом”. Родителям даже одеться не дали. И говорят: “В больницу, вперед”. Бабушка у нас соседка была, ее и убить хотели, пристрелить. Она говорит: “Убивай тут, куда я пойду?” Она ходить не может». Вот что говорил и показывал ZDF. Наши только к полудню расчухались…
Так, слушаем дальше. «Борис Ельцин крайне обеспокоен событиями в Кизляре и намерен предпринять самые решительные действия для восстановления законности и порядка. Об этом сообщил пресс-секретарь главы Российской Федерации Сергей Медведев. Чечено-дагестанский участок на кизлярском направлении прикрывают внутренние войска. Как сообщили Интерфаксу сегодня в Федеральной пограничной службе, на этом направлении пограничников практически нет. Непосредственно в Кизляре находится резервная погранзастава численностью в тридцать человек. Они приведены в боевую готовность. Кроме заставы в городе расположен батальон внутренних войск…»
Все понятно. Поскольку всё происходит параллельно, то вся мощь государства латает дыру там, где она больше. В нашем случае — опять-таки, если про него уже все известно — потери не превышают допустимых.
«Олег Шишкин, специально для ОРТ». Понятно…
Два часа дня. Вроде бы, что нам теперь с того — чем мы в глазах компетентных органов любимой родины лучше того же самого Салмана Радуева. Нет же, тянет меня почему-то к навигационному комплексу… Тем более, что ОРТ перешло на спецвыпуски новостей — наверное, раз в час хреначат. Или раз в два часа. Вслушиваюсь: «…По уточненным данным, в Кизляр вошли свыше двухсот дудаевских боевиков. Об этом сообщили Интерфаксу сегодня в МВД Дагестана. Они захватили городскую больницу, где удерживают около ста заложников. Боевики требуют вывести войска из Чечни, в противном случае они грозятся расстреливать заложников. Боевики обстреляли железнодорожный вокзал. Из прилегающих к нему жилых домов боевики ведут снайперский огонь. По данным на одиннадцать часов московского времени, идет также бой в районе войсковой части внутренних войск, которая блокирована боевиками. Ранее банда пыталась овладеть аэропортом и мостом через реку Таловка. По данным МВД, на место события прибыл спецназ МВД России».
До меня вдруг доходит — не зря все-таки «Атлантик» сегодня в такую рань выперся. На всякий случай — вдруг российский флот, где бы он ни остался, в повышенную боевую готовность приведен? Идея, между прочим, не такая уж и бредовая — хрен их, чеченцев, знает, может быть, захват Кизляра это только сигнал ко всеобщим захватам?! Служат же у нас где-нибудь на кораблях чечнцы? Или ингуши, их браться по крови? Вон бравый генерал Муси Дуди Джохар (это ежели его так по-вайнахски обзывать) — тоже ведь до поры, до времени командовал себе дальнебомбардировочным полком, до генерала единственный из чеченцев дослужился, полк на отличном счету был… Ну как есть отличник боевой и политической подготовки и любимец Сталина генерал Власов… Так, а нам чем это может грозить?..
Снова отвлекаюсь, дослушиваю и досматриваю: «…К 12 часам дня батальону внутренних войск удалось прорвать окружение и блокировать территорию горбольницы. По данным МВД Дагестана, в городе сейчас находится порядка двухсот пятидесяти сотрудников правоохранительных органов и до трехсот солдат и офицеров внутренних войск МВД России. В состояние полной боевой готовности приведена расположенная на окраине Кизляра комендатура Федеральной пограничной службы (около тридцати человек). К Кизляру выдвинуты и части федеральных войск, подразделения милиции из Чечни. Но, скорее всего, им придется вступить в бой с дудаевцами еще на подступах к городу. По данным МВД Дагестана, большая часть боевиков засела в окружающих город лесополосах. Блокпостов из числа военнослужащих Министерства обороны Российской Федерации на пути следования бандитов не было…»
…У нас вроде бы как чеченцев не было… И ингушей тоже… Из нацменов только обрусевшие хохлы, бульбаши и казахи, а также свои местные, но не с Кавказа… блин, а чего я об этом думаю?! Нам-то что от этого? Один хрен, по другой статье пойдем… Причем сразу в расход, чтоб не успели Родину продать по сходной цене… Интересно, наши скажут что-нибудь о захвате «Зонда»? Наверное, если скажут, то только под конец дня. Сейчас главное — это Кизляр. Не будут же доблестные пропагандисты умножать грустные сущности российского бытия сверх необходимого… Ух, из меня гражданская профессия поперла – сознание, задавленное господней пленкой, раскрепощается, что ль?
Три дня. Снова спускаюсь в ПЦ к «механическому телевизору». К сожалению, смотреть со звуком его может только один человек — «уши» только одни. Новости ОРТ. Опять Кизляр. Почему-то меня к ним тянет — не спать, не пить, не есть, а смотреть новости…
«…Как сообщили нам в Управлении информации МВД России, к 8.30 утра банда Радуева совершила множество преступлений против мирного населения». На экране — чин из МВД России: «Потери среди сил МВД — двое убитых представителей местного отделения милиции. Учитывая сложность обстановки, сегодня министр внутренних дел генерал Куликов прервал свой отпуск и лично координирует действия, связанные с проведением операции в Кизляре. По его решению к месту проведения операции направлена группа офицеров и сотрудников МВД во главе с заместителем министра внутренних дел генералом Петром Латышевым». Так, это мы слышали… Про нас опять ничего.
Корреспондент продолжает: «По словам Фурса, бандгруппа пытается разыграть сценарий буденновской трагедии. Командующий внутренними войсками Виктор Гафаров с подразделениями спецназа пытается блокировать боевиков». На экране — снова чин из МВД, наверное, он и есть Фурс: «В настоящее время идут перестрелки и предпринимаются меры, чтобы локализовать усилия террористов». Опять диктор: «По мнению представителя МВД, боевики используют такие же коварные и бесчеловечные методы, как и в Буденновске». Снова чин: «Они именно на это рассчитывают, чтобы коварными методами террора подтолкнуть ситуацию и взорвать ее, и нельзя исключать, что их действия будут направлены на то, чтобы нанести как можно больший удар по мирному населению, а тактика та же — прикрываться мирными гражданами, женщинами, детьми и стариками». Ну слава богу, мы хоть никем не прикрываемся… Хотя молчание родины по поводу ее детей-отщепенцев как-то настораживает… Или действительно еще ничего не пронюхали?
На экране опять какой-то большой чин. Всматриваюсь, пытаясь разглядеть титры. Ага, это у нас «командующий группировкой федеральных сил в Чечне генерал-лейтенант Вячеслав Тихомиров». И что он? «У нас сейчас там создан штаб, прибыли группы, которые занимаются разведывательной деятельностью. Ситуация взята под контроль, она уже отслеживается, анализируется, проводятся разведывательно-поисковые действия. То есть включился тот план, который обычно в этом случае применяется в этой ситуации. Поэтому я не думаю, что должна быть какая-то паника, растерянность. Все управляется. Нужно просто разобраться, потому что, как правило, опять завязано мирное население. Поэтому всегда хочется очень осторожно, хирургическим образом к этому вопросу подойти».
Хирургия. Там отрезать, тут пришить… Когда же про нас? Нет, новости заканчиваются на Кизляре…
Двадцать минут четвертого. Как день тянется-то, а! Повинуясь какому-то инстинкту или вдохновению, мы перетаскиваем жратву и готовый «свежеспяхтенный» Лексеичем хлеб в первый кубрик (Лексеич, Лексеич, мятрист ты наш херов, где-то ты сейчас? Вот же вынесло тебя из своей русско-белорусской дяревни в мятристы. Все-таки хлеб пяхти у тебя лучше получается…). Выдвинули все рундуки и сделали из них «контейнеры», забив сверху досками от продуктовых ящиков. Для чего мы это делали? Бог его знает…
Костя смотался в лабораторию и проявил свои пленки. Он, оказывается, очень много наснимал этой ночью. Фотовспышка, свет на спардеке сделали свое дело: кадры может, не очень четко, но получились. Не было только толпы, стоящей на спардеке – с юта Костя не уходил. А так – очень ценные вещи в архив «Инициативной группы» (особенно помощник…).
Я снова спустился в ПЦ и немного посидел у УКВ-приемника, послушал немцев и даков, особенно всю шваль типа службы берегового наблюдения, поиска и спасения и тэ пэ. Все искал, что в их перебрехивании проскользнет «Зонд» и «терроризм». Но пока ничего. Помалкивают.
Поднимаюсь в кубрик. Груда больших и малых «контейнеров» уже уложена на койках. Порхевич и Радик занимаются мелким мародерством – вытаскивают из груды барахла, вываленного из рундуков, кое-какие необходимые вещи. «Интересно знать, зачем это все?» – думаю я, но сама мысль сделать такой быстроперебрасываемый с места на место НЗ мне очень понравилась. Подумываю, что можно снять из радиоаппаратуры. Прихожу к парадоксальнейшему выводу – «Масштаб» и «Кайру». Первый для обеспечения информацией, все-таки фототелеграф даже в век интернета никто пока не отменил, второй – для слежения за теми, кто может нас потопить. Снимаем эти гробы, находим подходящий «чемодан», укладываем. Все. Зачем они нам, правда, не очень понятно… Но здравая мысль на предмет сопряжения антенн, подключения и настройки и так далее почему-то тонет в лавине других мыслей…
Четыре часа дня. Согласно всем канонам, а также всем когда-либо прочитанным мной приключенческим романам, у нас сейчас должна была наступить жесточайшая депрессия. Мы должны были вспомнить матерей, сестер, братьев, отцов и дедов, всех близких и дальних родственников, любимых девушек, а также Родину, присягу, партию, ежели кто в какой состоит, и тому подобные святые вещи. Ни хрена подобного… Не знаю, о чем думают на ГКП наши молодые отцы – Борис и примирившийся со своей участью Шурик – а я, Порхевич, Костя, Радик совершенно не думаем, по крайней мере, не разговариваем на эту тему. Мы вообще разговариваем как-то абстрактно. На общие темы. Или на конкретные — касающиеся технического обеспечения нашей авантюры. Что-то меня по этому поводу гложет… Ну не может быть такого! Нам ведь не так много лет, чтобы спокойно принимать всё то, что свалилось на наши головы.
Все-таки когда Костя и Радик уходят в радиорубку, я толкаю Порхевичу идею на предмет странностей в наших разговорах. Но даже он пожимает плечами. «Мы сейчас слишком заняты и взвинчены, чтобы что-либо вспоминать…»
Ветер крепчает, волнение усиливается. Шторм. Его дыхание обдает нас из-за Скагена, достает даже здесь. Спускаемся с Порхевичем в ПЦ, включаем ради смеха «Иней», потом я вспоминаю, что еще рано – погоду немцы дают на двадцать часов. Тогда Порхевич садится за свой «Кит» и принимает погоду с циркулярки. Черт возьми! Оказывается, эти четыре с половиной балла вокруг нас есть отголосок того ужаса величиной в десять с половиной баллов, который коловоротит за углом в Скагерраке.
«Толпа, тревога!! – вдруг орет по трансляшке Борис. – Цель на РЛС типа патрульного катера!!» Хватаем автоматы, бежим наверх, на мостик. Порхевич прильнул к БМТ. Где-то вдалеке проскочила какая-то вертихвостка, типа катеришки береговой охраны. Нас спасло, очевидно, то, что по их разгильдяйству не работала их РЛС. «Если… то… иначе… все» - один из алгоритмов в программировании, не помню уж какой. «Отбой!» – с удовольствием командует Борис.
Пять вечера. Подползаем к Самсё. Медленно, черт возьми!! Ах, если бы «Зонд» мог летать – вот это было бы идеальным вариантом. Отчего, чёрт возьми, люди не летают, если уж некоторые из них не плавают? Увы – идеальных вариантов в мире не бывает. Все устали. Напряжение не отпускает нас слишком долго – надо что-то постоянно делать, чтобы избавиться от назойливой мысли: «Господи, когда же это все кончится?» и загнать в подсознание не менее назойливую господню пленку (это, кстати, стало как бы официальным обозначением нашей божьей благодати). Сейчас эта пленка настойчиво сверлила мозг: «Фареры!!»
Шесть вечера. Я в кубрике один. Сижу перед телевизором. ZDF, новости… На первом месте — Кизляр. На втором — тоже Кизляр. Интонация — слегка охреневшая. Гансы — они такие. Им бы порадоваться, что у русских всё плохо, но комплекс вины со второй мировой подсказывает им, что надо поогорчаться, что все ТАК плохо… Хотя чеченцы у них — «партизанен». Эк их в лесах пятьдесят лет назад испугали, даже слово новое выучили… На третьем месте… Стоп, стоп… Да это ж мы!!! Слава богу, что не аэровидеосъемка — миловало нас, вертолеты над нами не летали. Не в состоянии по погодным условиям. Но речь определенно о нас — хотя и силуэт на видеозаставке не наш, а «маяковский» («Херсонес», наверное, сфоткали). Блин, ну почему я не понимаю беглого немецкого! Так, заставка сменилась — да на кого! На боевого пловца!!! Опаньки, граждане… Это, как у Стругацких: «Там же тарантулы! Они же, братцы, в плен не берут…» Елы-палы! Щелкаю «ленивчиком», надеясь найти еще какие-нибудь новости, потом вылетаю из кубрика и ссыпаюсь по трапу в ПЦ.
На комплексе — практически родной заграничный ОРТ. Есть! Там тоже новости — и в новостях тоже мы… Точнее, о тех, кто против нас. Видно хреново — зато слышно нормально.
«…С конца Второй мировой войны во всех военных флотах развитых стран существовали противодиверсионные силы, поскольку моряки хорошо знали, насколько опасны боевые пловцы. Их было сложно обнаружить с помощью специальной аппаратуры, и проникнуть даже в тщательно охраняемую военно-морскую базу они вполне могли…» Дальше титр:
Анатолий Карпенко, мэр города Очаков, ветеран спецподразделения боевых пловцов ВМФ СССР. И вещает означенный мэр: «У нас часть существовала такая - «Омега». Что в названии? Вы понимаете, тут перед определенным заданием группе присваивался какое-то название, а так чисто... обычно группе присваивался номер, и все. У боевого пловца никогда не было цели поставлено: уничтожить. Была цель - вывести из строя. Потому что уничтожить тот же крейсер, как говорится, нет таких средств. Хотя они есть и были у нас, но это в том случае, если ведется уже ядерная война - это первое. И, опять таки, задачи такой, это было бы расточительно - это первое. А второе, мы одной группой из восьми человек практически за четыре часа выводили из строя основное ядро сил флота. В количестве шесть-восемь кораблей. Причем самые ведущие, самые ценные, самые новые. Мы выбирали самые главные цели, самые мощные».
Да, робяты… Эти легенды мы слышали: появился на К-117 (ПЛАРБ такая по кличке «Брянск») в командирской рубке человек в гидрокостюме на глубине 120 метров, наклеил на панели приборов ленту с надписью «уничтожено» и испарился. Вахта во главе с командиром — а он, скажем прямо, целый кап-раз — глазами хлопает и челюстями щелкает, потом кап-раз что твой тифон воет на весь корабль: «Найти! Привести! Пидоры! Всех сгною на хрен!», все живые и неживые ломятся по отсекам — а там пусто, как в голове у министра. Лодка всплывает в аварийном режиме и таранит ни в чем не повинный траулер… Да, судя по всему, ни фига это не легенды… В гавани славной ВМБ Балтийск мои бывшие сослуживцы по учебке тоже время от времени подобные фокусы устраивали — веселились диверы-офицеры по лету, матросиков гоняли кресты на ГКП перед мордой рулевого рисовать. И ведь рисовали же…
Отвлекаюсь от мыслей-скакунов на телевизор. А там все тот же пан Карпенко на чистом русском (от же споганили украинську мову кляты москали!!!) продолжает вещать: «Экзаменационный лист. Вы находитесь в тылу противника. Навстречу вам бабушка с внуком, ваши действия? Валится бабушка и внук, закапываются. Засыпаются, чтобы собаки не могли найти. Потому что группа идет выполнять задачу по уничтожению установки «Першинга», который должен нанести ядерный удар по городу Николаеву. Потому что бабушка придет в деревню и расскажет, что встретила непонятную группу и все». Ага, что-то похожее я читал в «Ридерз Дайджест» — приходила такая хрень мне по почте, предлагали подписаться всего за сколько-то там… Там описывалась история времен войны в Заливе девяносто первого. Натовскую разведдиверсионную группу обнаружила десятилетняя девочка. Типа наши бывшие потенциальные противники оказались гуманными до помрачения в мозгах — приласкали дитятю, угостили конфектом и дали первые уроки демократии и свободы. Она сказала им «спасибо» по-аглицки и по-арабски, после чего навела на умиротворенных разведчиков иракских солдат из ближайшей деревни-гарнизона. В варианте то ли «Зарубежного военного обозрения», то ли «Российского военного обозрения» девчонку попросту пристрелили и прикопали. Этот вариант кажется мне более близким к истине…
Едрена корень, о чем я думаю! А о чем думать? Тарантулы — они, братцы, в плен не берут… «Наталья Кондратюк, специально для ОРТ, Очаков, Украина». Дякую… Скорее всего, я поймал вторую часть сюжета — сначала сообщили, что на перехват мятежного корабля послали (вернее, пошлют — хороший хозяин в такую погоду не то что собаку из дому не выгонит, а танк в дом загонит, чтоб ветром не унесло) подводных диверсантов. Это им такую утечку из крайне компетентных источников организовали. А сюжет потом уже «пришили» — январь месяц, а пан Карпенко в осенней куртке. Очаков, конечно, город южный, но не в Африке же он…
Что имеем? Имеем крайне хреновую ситуацию. «Фареры, Фареры…» никто не отменял. А Родина запустила в погоню тарантулов, тьфу, черт, «Омегу», хрен, перец — специально, чтоб в плен не брать. Здрассьте, покойнички. Помолчу-ка я ребятам об этом веселом факте пока. Подыхать так подыхать, так хоть до конца веселее будет — не будут лихорадочно ждать, что появится кент в гидрокостюме и налепит каждому на лоб табличку «уничтожено».
Так, тарантулы — это омерзительно…Мягко говоря. Насколько реально? Вспоминаю, что еще утром поставил магнитофоны на запись «Атлантиков» — балтийского и североморского. Возвращаюсь на собственный пост. На прослушку, первый на очереди — балтийский.
Шум… Снова шум… Снова… Бляха-муха, треть кассеты белого шума… О, заклад! «Argonaut, Argonaut! This is lima-two-bravo, this is lima-two-bravo! Over». «This is Argonaut. Over». «This is lima-two-bravo. Precedence immediate. Date-time-group — zero-nine-one-two-four-zero zulu January nine-six. Unclass. Locational one, serial two…» Немец говорит по-английски очень четко, старательно выговаривая даже звук «р», который англичане проглатывают. Serial two — назад полетел… Оп-па! Блин, попали мы — это уже точно… «One alfa-golf-delta. Romeo-uniform. Muna class. I say again — Muna class. My position five-five-zero-three north, one-four-four-five east». П…ц, говоря по-русски. Здрассьте, тарантулы!
Muna class — это единственный в Балтийске диверсионный корабль. Называется он «Гироскоп». Его официальное предназначение — тренировки и доставка к месту боевых действий разведывательно-диверсионных подразделений. За каким хером он выполз — даже гадать не нужно. М-да, не сбрехали мои коллеги… Мои… Радуев теперь мой коллега…
Утешает одно — «Гироскоп» чуть меньше «Зонда» и скорость у него средняя поменьше – всего лишь десять узлов против наших одиннадцати расчетных. Про то, что будет, когда придет он, наш последний и решительный, лучше не думать… А о чем думать? Думай, замполит херов, думай…
До полного п…ца еще, правда, далеко… Судя по координатам, это… Это… Листаю собственную совсекретную тетрадь — у меня там столько всего натыркано. Так, так, так… А, вот, раздел «Авиабазы», смотрим датские… О! Рённе! Они практически рядом с Рённе, с островом Борнхольм — практически в середине Балтики. А мы уже, слава богу, проскочили Бельт… Ну опять же практически проскочили — проползли Самсё…
Поднимаюсь в кубрик. Заваливаюсь на собственную нижнюю койку, не снимая гадов… Это было мое желание еще в половине седьмого утра. Насилу я его осуществил…
… Громовой звук из машинного отделения подбрасывает меня на койке. «Взрыв, твою мать! Добрались-таки тарантулы!!!» — первая мысль. Подскакиваю, туту же ударяюсь головой о верхнюю койку. «М-мать!!!» Встать сразу не удается — болтанка страшная. Несколько раз больно ударяюсь о разного рода углы. Странно — как минимум, несколько секунд уже прошло, но второго взрыва не слышно… Может быть, это не тарантулы? Тьфу ты, черт, чего ж я их тарантулами-то кличу, боевых доблестных пловцов? Вот же привязалась метафора! Но если не они, что тогда?!
Насколько я могу понять сквозь какафонию звуков, которой всегда наполнен движущийся корабль, на «Зонде», можно сказать, стоит тишина. Слышно топотание по трапу и громыхание — наверное, Кот или Порхевич несутся с автоматами в машину. Выскакиваю из каюты пома и я.
Очередная мощная волна валит «Зонд» на левый борт. Бегу по продольнику к машинному и понимаю, что одна нога у меня ступает по палубе, а вторая по переборке. Бредовое ощущение! Оно продолжается примерно две секунды и означает, что крен корабля достиг градусов сорока. Прямо перед самым машинным возвращаюсь на палубу, распахиваю люк, больно ударяюсь головой (блин, люк низкий, точно до крови рассадил!) и буквально ссыпаюсь по трапу.
Боя в машинном нет. Трупов тоже. Это радует. Запах перегретого масла и горелой изоляции — обычный запах машинного — перебивается каким-то могучим, резким и странно знакомым. Таким русским народным… Насмерть перебродившей брагой воняет, твою дивизию!!!
Меня отпускает — какие бы ни были тарантулы, «Омеги», черти, дьяволы, но взрывать машинное отделение посредством бомбы с брагой они не будут. Зрение проясняется настолько, что отчетливо различаю четыре фигуры: две с автоматами — это еле удерживают равновесие Кот и Порхевич (оба тут — значит, оба по трапу громыхали); две без автоматов в робе, перемазанной мазутом — Игорь и Толик. На лицах у всех четверых слегка охреневшее выражение. Половина машинного забрызгана какой-то слизью, похожей на ошметки сопель. Сопли испаряются с перегретой машины и запах браги становится всё сильнее и сильнее.
«Что тут за херь?!» — автоматически ору я, понимая, что, в общем-то, ничего страшного. Оно и впрямь ничего страшного. «Это огнетушитель рванул!» — орет Толя, перекрикивая машину. «Какой, на хрен, огнетушитель?!» «Подарок от бичей, которых мы выкинули с корабля…» «Да, б…, кто-нибудь объяснит мне внятно?!» — я начинаю беситься. Объяснять про диверсантов-тарантулов мне неохота, но чего резину-то тянуть? «Да бражку годки поставили!» — кричит Игорь и до меня доходит. Голь в ВМФ на выдумки хитра была всегда. Подавляющее большинство огнетушителей на подавляющем большинстве кораблей пусты, как глубокий космос — им нашли совершенно иное применение. Карасей гонят промывать баллоны до стерильной чистоты, потом туда заливается сливовый компот (самые популярные сладкие консервы на флоте!), бутылка сэкономленного вина, кидается пара горбушек спиртухи — и вся эта масса бродит. Брага как брага получается — в башку бьет хорошо, вкус не сильно мерзостный, но правда гадишь от нее дальше, чем видишь… Одно плохо (или хорошо, наоборот?), я не слышал про то, чтобы она разрывала огнетушители — там сталь шестимиллиметровая, на давление пенной начинки рассчитанная с избытком. Это ж сколько газа должно было скопиться в этой «бомбе»?! «Давно висит!» — вторит моим мыслям Порхевич. Мы уже поднимаемся по трапу. «Еще, наверное, до нас повесили», — раздумчиво тянет Кот. «Как бы даже не при Советской власти еще. Чтоб так ё…ло, нужна хорошая выдержка», — отвечаю ему.
От сердца отлегло — тарантулы до нас пока не добрались. «Зонд» мотает с борта на борт. Сзади слышен грохот и мат — Толик швырнул в угол машинного огнетушитель и оторванную от него взрывом крышку. Ядрёный запах браги выносится вслед за нами в продольник. «Ну ее на хер, Толя! Не нужно ничего делать — сама испарится, само все выветрится!» — Игорь наставляет Толика, и я с ним полностью согласен. Еще влезет во что-нибудь вертящееся. Что с ним потом раненым делать? Добивать, чтоб не мучился? У нас никого с медобразованием нет, чтоб при качке в четыре балла операцию под местным хотя бы наркозом делать…
Иду по привычке не в каюту, а в кубрик. Надо бы послушать североморский «Атлантик» — почему-то я его упустил из виду… Но почему-то вновь заваливаюсь на койку…
Девять вечера. Просыпаюсь, как от толчка. Корабль болтается, как старая лоханка. За бортом пять баллов и это только начало. По кубрику летает незакрепленное барахло. На соседней койке спит Порхевич. Внутренний голос говорит мне, что «машинисты» тоже спят. Пусть спят. Мы знаем одно – больше там не должно ничего взорваться. То, что мы идем, как подводная лодка в надводном положении – наплевать.
Опять спускаюсь к навигационному комплексу. Он для меня, как наркотик. Знаю, что сейчас девять вечера — значит, новости по ОРТ. Точно, новости… Начинается опять с Кизляра — на экране уже бородатая морда в черной шапочке. Я так понимаю, что это сам Радуев: «Кроме меня, как командующего северо-восточным направлением, полковника Радуева, в операции принимает участие командующий юго-восточным направлением полковник Исрапилов. Он перед вами. И хотя у нас в принципе нет никакого смысла говорить о численности и других аспектах этой операции, только ради того, чтобы показать вранье российских СМИ, которые передают, что здесь 50 боевиков, мы вам можем дать возможность посчитать наших боевиков. Их больше 500. И сегодня мы свою задачу выполнили основную. Если федеральные войска и правительство Дагестана хотят, чтобы мы уничтожили этот город, мы спокойно можем его превратить в ад и пепел. Давайте насмерть будем здесь драться. Абсолютно мы знаем, куда мы приехали. Мы выполняем приказ, солдаты генерала Дудаева и готовы выполнить любой его приказ. И до тех пор, пока Россия не будет признавать Дудаева как президента Чеченской Республики Ичкерия, будет повторяться Буденновск, Кизляр...»
Вот мудак-то… Что дальше? «Войска Северо-Кавказского военного округа в случае необходимости готовы приступить к активным действиям, заявил Интерфаксу представитель Главкома Сухопутных войск, подчеркнув при этом, что армейские подразделения готовы оказать помощь российским внутренним войскам, если это потребуется. То, что в банде Салмана Радуева есть иностранные наемники, подтвердил сегодня в беседе с корреспондентом ИТАР–ТАСС прокурор Чечни Басханов. По его словам, около ста пятидесяти наемников прибыли нелегально из Пакистана и уже принимали участие в боевых действиях в Гудермесе под началом Салмана Радуева. Очевидно, сказал прокурор, все они сейчас действуют в Кизляре. Представитель Министерства обороны сообщил Интерфаксу, что подразделения Северо-Кавказского военного округа перекрыли возможные маршруты отхода в Чечню дудаевской группировки, захватившей ряд объектов в Кизляре. По его словам, армейские части перекрыли также возможные направления движения этих боевиков от границы Чечни в глубь территории Дагестана. Российский военный ответил, что пока армейские части не участвуют в ликвидации чеченской группировки, находящейся в Кизляре». Ой, не верится мне в героизм военных наших...
Досматриваю новости, поднимаюсь на ГКП. Борис уже зеленоватый, но сидит в кресле кэпа. Шурик на рулях. «Ну как?» – спрашиваю нашего навигатора. «Вышли в Каттегат…» Итак, Бельт позади. Хочется сказать Борису: «Иди, спи», но его держит здесь жестокая необходимость.
«Кораблик начинают мотать пять баллов», – Борис произнес эту округленную фразу совершенно спокойно. Вокруг уже был не вечер, а бешеная, швыряющаяся ветром и водой, кружащаяся в диком танце беззвездная ночь. Теперь наша цель – Анхольт.
День третий. 10 января 1996 года, среда.
Двенадцать ночи. Восемнадцать часов корабль в наших руках. Шторм нам на руку – вертолеты и корабли по базам. Идем вслепую: без огней и РЛС. На верхнюю палубу страшно выйти. Дует жесткий норд. Идем по Каттегату.
У меня уже вошло в привычку принять свой разлюбезный наркотик — спуститься к новостям. Электричества эта сволочь механическая жрет, конечно, немерено, но у нас все-таки дизель-генератор. Честные сто тонн топлива нам заправили седьмого числа, в день выхода. Пока движок работает, все остальное тоже работает…
Итак, новости ОРТ, Кизляр… «Сегодня в Кремле практически весь день шли заседания за закрытыми дверями. И только в самом начале на одно из заседаний были допущены журналисты. Там Президент и сказал, что на пути продвижения боевиков к Кизляру были дислоцированы в разных местах несколько тысяч военнослужащих федеральных сил и бандитов никто нигде не остановил... Пресс-секретарь Президента сообщил нам, на кого и какие функции возложены в операции по освобождению заложников...» Кто у нас пресс-секретарь? А, Дмитрий Медведев… «Я хочу обратить внимание, что Президент возложил одинаковую ответственность за происшедшее в Кизляре на всех участников совещания, руководителей силовых министерств и ведомств. В первую очередь поручено предпринять самые активные действия, чтобы нормализовать обстановку и нейтрализовать боевиков, всем участникам. Будет организован штаб, который возглавлять будет директор ФСБ Михаил Барсуков. В этот штаб войдут военачальники штабов, силовых министерств, а также представитель Федерального агентства правительственной связи и информации. Ответственным за блокирование террористов в Кизляре назначен министр обороны Павел Грачев. Ведение переговоров с террористами поручено председателю Госсовета Дагестана Магомедали Магомедову. Президент получает оперативную информацию о том, что происходит в Кизляре и вокруг него, и очень внимательно следит за событиями».
«По словам министра, все основные магистрали вокруг Чечни перекрыты, он не исключает попыток других групп непримиримых совершить акцию, подобную кизлярской, в других районах России. По его данным, на девятнадцать часов московского времени боевики банды Халила, просочившиеся в Кизляр в течение нескольких дней, и банды зятя Дудаева Радуева удерживают около двух тысяч заложников. Среди них пациенты и персонал больницы и около тысячи жителей, согнанные из окрестных домов». Это по словам какого министра, Куликова, что ль? Точно! Вот и сам он: «Разблокирован жилой дом на улице Островского и практически заблокированы боевики в районе больницы, родильного дома и прилегающей школы в радиусе пятисот метров. Потери при этом составили пять человек убитыми местных жителей и пять человек сотрудников дагестанской милиции, один военнослужащий внутренних войск ранен». Врет, поди… «По словам Куликова, Радуев, с которым есть радиосвязь, заявил, что под его командованием в больнице находится около шестисот боевиков. Однако, как заявил министр внутренних дел, “никто из них на этот раз не уйдет от ответственности, особенно Радуев, по которому давно могила плачет”. Спецподразделения антитеррористического центра ФСБ во главе с начальником центра первым заместителем директора ФСБ генерал-полковником Виктором Зориным срочно вылетели сегодня в Кизляр». Все ясно… Что же меня все к новостям-то тянет?! Вырубаю на хрен весь комплекс и почти бегом вылетаю из ПЦ… Это то ли действительно информационный наркотик, то ли начинающееся сумасшествие…
Двадцать минут первого. Мы с Порхевичем, как негласные военно-политические лидеры этой авантюры, сидим в каюте кэпа. Мотает немилосердно. Навигационная карта, которая лежит на столе, то и дело, хочет спрыгнуть с него. У нас военное совещание. Хотя, признаться, по совести, проходит оно, как в бреду — все эти восемнадцать часов мы не спали…
В каюте трое – на диване спит Кот. Он у нас и взвод охраны, и боевой взвод. Сейчас ему делать, в принципе, нечего – пусть спит. Разговариваем вполголоса. Порхевич наверное раз пятый прикладывается к бутылке какого-то венгерского пойла, невозмутимо почесывая грудь. Матерю его. Он разъясняет. «Во-первых, я сам ходил за ним – до сих пор штаны мокрые. А во-вторых, не ударяйся ты в замполитство. Ты же сам иногда прикладываешься – и ничего, нормальный здоровый политруководила…» В чуть-чуть взбудораженном состоянии Порхевичу только возраста не хватает, чтобы стать Генсеком. «И вообще, – продолжает он. – Лучше подумай не об укреплении организации – это такая хитрая вещь, что чем больше ее повышаешь, тем ниже она становится…» «Так что?» «Надо Борису помочь… Он уже синеватый. А впереди еще Каттегат с пятью и Скагеррак с девятью баллами…»
Это правда. Болтает — дай дорогу! Это, как говаривалось в старом анекдоте, еще Алма-Ата, а что в Кабуле будет?! Спать хочется отчаянно — это мне, который по большому счету ничем особым не занимался. Рядом отчаянно дерет рот Порхевич — не сидится ему одному и не ходится по кораблю. А каково же тогда тому же Борису, который на ГКП безвылазно сидит уже полсуток? Я ладно — заснул и проснулся, хотя и не делал этого. А вот ежели рулевой заснет — въедем в какой-нибудь плавмаяк, мало не покажется! В прошлом походе на «Гирорулевом» в здравом уме и твердой памяти ухитрились же врезаться в плавмаяк Фемарн-Бельт! Там, правда, были привходящие обстоятельства — лопнула вал-линия и заклинило рули. Что поделать — корабельный дизель свое отработал, а вовремя не заменили. Но момент, когда мы врезались в маяк, запомню надолго: не буду зарекаться относительно всей жизни (сколько ее там осталось, если нас гэбисты выловят-таки?), но надолго — это точно. Хорошо хоть было лето — посреди ночи сыграли тревогу, мы вылетели с постов, ни хрена не понимая, и аккурат в тот момент, когда мы врезались. Скрежет, грохот… Фемарн-Бельт — плавучая пирамида, сваренная из стальных ферм. Вот углом эта пирамида нам и разрезала корпус чуть выше ватерлинии.
О, черт! Да я сплю — натуральным образом! Причем с открытыми глазами… М-да... А ведь нам еще по проливам идти и идти. Только что замком Гамлета в Хельсингёре не любоваться, блин. Другой дорогой идем…
«Антон, спишь?» — это Порхевич. «Сплю, ясен пень…» «Так ведь нельзя же…» «Я знаю, что нельзя, но спать-то хочется…» Бляха-муха, разговор двух дебилов. Кофейку, что ль, запарить? Так ведь безнадежно: за недолгое время работы в редакции я понял, что кофе, который рекламируется и продается в России, оказывает одно-единственное действие на организм человека — мочегонное. Никакого стимулирующего эффекта — пойло из коньяка и половины банки кофе, описанное у Суворова в «Аквариуме» кануло далеко в прошлое. Вернее, осталось в советских временах…
Я опять задумался — скорее всего, опять сплю. Слева костяной стук и мат Порхевича — вот он как раз точно заснул и звезданулся головой о переборку. Что-то надо делать радикальное. Порхевич почти с ненавистью смотрит на Кота и тяжело вздыхает.
«Антон, что тебе Сотников давал?» «Когда?» «В декабре, когда вы с ним учения слушали». Да, было такое — командно-штабные натовские учения «Able Archer» шли к концу, нужно было не проспать сигнал об окончании exercis’ов. Сотников больше доверял мне, нежели Борису (да и признаться по совести, классность у меня повыше — я спец первого класса, а Борис второго), поэтому пришел, загадочно улыбаясь, и дал некую таблетку — обыкновенную, маленькую, миллиграммов на пять. Помню, спросил у него, чего это такое, на что он точно также загадочно улыбнулся. Примерно через полчаса стало мне хорошо — спать расхотелось, настроение бодрое, жрать не хочется совершенно, даже слух улучшился. Естественно, что сигнал Renaissance я услышал — тем более, что оператор его повторил два раза, да еще проспеллировал. Правда, было это на исходе суток моего бодрствования. Так что чудо-медикаменты у Сотникова есть. Только вот в каюту к нему лезть не хочется. Однако, надо…
«Пошли», — встаю я. «Куда?» — хлопает глазами Порхевич. «К Сотникову». «Может быть, лучше к доктору?» «А ты знаешь, что искать надо? Думаешь, прямо на таблетках написано — стимулятор?» «Ничего я не думаю. А ты что, знаешь, какие таблетки тебе Сотников давал?» «По наитию действовать будем. Желудочные и жаропонижающие я как-нибудь различу. Да и не нужны они ему были… Он бы их и так у дока взял». «Ну пошли…»
…Ключ до сих пор торчит в замке со стороны продольника. Задраено хорошо, да и прошло не так уж много времени — всего полдня, но почему-то тянет сладковатым запахом. «Было бы лето, уже куча мух бы жужжала», — почему-то подумалось. Проворачиваю ключ, толкаю дверь каюты. Перешагиваю через комингс.
Полковник лежит практически в той же позе, в какой упал после выстрелов Кота. Каюта маленькая — несмотря на почти пятибалльную болтанку, тело практически не двигалось. Качка бортовая, а потому полковник только елозил между внешней переборкой и комингсом. На палубу каюты натекла приличная лужа через две дырки от Котовых пуль — он лупил из «калаша» практически в упор, а потому полковник (я заметил, что избегаю называть его по фамилии) не стал для 5.45 преградой. Одна оставила маленькое отверстие в иллюминаторе, вторая пробила переборку. Лужа темно-красная — вода смешалась с кровью.
Порхевич застыл на входе. Я, осторожно ступая на цыпочках, протискиваюсь между телом и койкой. Не могу оторвать глаз от мертвого полковника, но вовремя соображаю, что пришел сюда не на труп любоваться. Думаю, с чего начать… Где бы я был, если бы был пачкой таблеток? Либо в личных вещах, либо в рундуке. Чемодан Сотникова стоит в большом рундуке — своеобразном платяном шкафу. Достаю, ставлю на бачок, открываю. Шмотки, книги, справочники. Ха, портмоне — рубли и доллары. Доллары-то ему на хрена? Нащупываю в одном из клапанов чемодана коробочки с таблетками.
Я оказался неправ. У полковника таблетки разных видов. Однако нужные нам бросаются в глаза — упаковка уж больно специфична. Коробочка обычная — белая —, но там, где обычно пишется название химфармзавода, гордо значится «Министерство обороны РФ. Первитин». Открываю коробочку — вроде те самые. Коробочка оказалась непочатой — внутри даже инструкция была вложена. Ага. «первитин — препарат семейства амфетаминов… содержит… метамфетамина… Психологическое действие… После приема… наступает активное состояние. Подъем настроения сочетается с выраженным повышением психической и физической активности, приливом энергии, уверенностью в себе, своих силах и возможностях. Повышение умственной и физической работоспособности подтверждается объективными данными. Исчезает потребность в отдыхе и сне. При больших дозах активное бодрствование продолжается 2-3 суток, при малых - 4-8 часов… «. О! То, что надо…
«Нашел?» — Порхевич говорит почему-то шепотом. «Да, нашел…» — я прячу коробочку первитина в карман, вытаскиваю из чемодана банку растворимого кофе и кидаю ее Порхевичу. «Зачем она?» — не понимает Толстый. «Ему уже, один хрен, без надобности. А нам еще очень и очень даже пригодится». Я осмелел и без опаски перешагиваю через мертвое тело, мародерствуя в залитой морской водой пополам с кровью каюте. Нахожу еще одну банку кофе — початую, несколько банок консервов, полтора десятка пачек китайских сухих «одноразовых» макаронов, четыре блока LM’а. В кармане сменного кителя обнаруживается еще одна упаковка первитина. Негусто, но на пару дней, чтобы проскочить Проливы, думаю, хватит… Нам же под кайфом не век находиться — пачками глушить не собираемся.
Выхожу из каюты, передаю Порхевичу трофеи — он держит всё в охапке, как Дед Мороз. Я закрываю каюту на ключ, ключ вытаскиваю из скважины и кладу в карман. «По-хорошему, сюда мы больше не войдем», — говорю я, забираю у Толстого часть трофеев, и мы идем в кубрик. Самое ценное — первитин и курево. Мне проще — я не курю, Костя тоже не курит, но вот остальные без курева точно сдохнут…
Изучаю инструкцию: «Дозировка. Метамфетамин (разовые дозы): а/ 3-10 мг - легкое действие, бодрость, повышение внимания, работоспособности, снятие усталости и сонливости. Эффективны для продуктивной интеллектуальной деятельности; б/ 10-25 мг - средние, снижение внимания, повышение двигательной активности, выраженное психическое возбуждение, периферические эффекты, незначительное повышение давления и учащение пульса. Эффективны для ночных дежурств, активных физических действий…». Во, это для нас. Как он тут расфасован? Ага, по пять миллиграммов. Значится, устанавливаем дозировку – на первый случай по две таблетки. Борису и двум нашим бичам. Делю, а Порхевич идет проводить процедуру, вооружившись графином воды.
Остаюсь один, задумываюсь. Неожиданно приходит в голову почти гениальная идея. Пока не оформляю ее, жду Порхевича. За эти сутки у нас выработался своеобразный коллективный стиль руководства: «Ум – хорошо, а два – лучше». Что поделать – мы не военные люди, единоначалия у нас нет, поэтому мы не играем в демократию… Мы ее, понимашь, в жизнь претворяем. Вот и все, просто как … трусы по рубль двадцать.
Дверь открывается, входит Порхевич. «Раздал?» «Угу». «Действует?» «Почти мгновенно. У Бориса даже кожа посвежела…» «Как Шурка?» «Спит. Прямо в кресле». «Жаль парня. Ни за х… страдает». «Лайф из лайф. Так, кажется, по-вашему, по-микрофонному?» Я пожимаю плечами – вообще-то правда, «не надо попадаться» – лозунг ЦРУ популярен везде. Делюсь идеей: «Порхевич, а что если мы прямо на углу кинем эс-о-эс?» «На углу – это где?» «На траверзе Скагена, когда нас будет мотать уже баллов восемь…»
Порхевич достает беломорину, затягивается. Я непроизвольно передергиваю носом, он усмехается, раздраивает иллюминатор, садится около него. Каюта сразу же наполняется холодным воздухом, вздрагивает карта, начинает ворочаться Кот. «Закрой», – прошу его. Он закрывает и спрашивает: «А что нам это даст?» «Официальную гибель «Зонда». «То есть?» «Как говорил начальник РТС, смысл в чем… Мы кидаем рдо типа «Эс-о-эс… «Зонд»… Просим милосердия…» «Но ведь при таком сигнале дают координаты…» «Резонный вопрос: а зачем нам их давать? Наше дело – создать видимость, что банда, захватившая корабль, не справилась с управлением, и эта старая посуда идет по… (женский половой орган). Do you?..» «Дую вообще-то. А если ринутся искать?» «Не ринутся. Невозможно запеленговать три фразы. Разведчик с «тепловизором» не полетит – нелетная погода. Со спутника? Тоже ничего не выйдет, мало ли судов борется со штормом…» «Убедительно… Почти…»
Мишка начинает шевелиться, что-то говорит во сне типа «Подонки… Всех перестреляю… Если не будете подчиняться…» Мы с Порхевичем переглядываемся и тихо смеемся. «Общая идея – велика вещь. Даже во сне она не отпускает своих подчиненных…» – вдохновенно патетически говорит Порхевич и поднимается: – Я пойду на обход владений, а ты поищи по телику что-нибудь идеологически не выдержанное». Он допивает рислинг и уходит.
Нахожу по дакам какой-то кровавый махач а-ля Брюс Ли. Главного героя в детстве, как всегда, обидели, он вырастает, овладевает приемами и начинает кровно мстить. Посмотрим, за неимением лучшего… Изображение, правда, не ахти, но на мостик же не гаркнешь: «Сигнальщик, дециметровую антенну на столько-то градусов!..»
Открывается дверь. Входит Костя с «Зенитом». «Антон, давай запечатлею. Надеюсь, ты не будешь отбрыкиваться, что ты двойной агент, и работаешь на эту… как ее…» «БФФ?» – подсказываю я. «Точно… Ну что?» «Давай…» Мигает вспышка. «Есть…» Он взводит фотоаппарат, садится за стол и говорит, мельком посматривая на телевизор: «Я вот сижу с Радиком в рубке, мы с ним думали: а что же будет в конце нашей авантюры? Ведь все когда-то кончается…» «Честно тебе сказать, Костик?» «… его знает, товарищ майор?» «Так точно, товарищ ста-арший матрос» «Ваши шутки в данной ситуации неуместны… И все-таки… Господня пленка в этой ситуации молчит». «Почему молчит? Мне она аж орет: «Фареры!!» «Этого мало. Очень мало. Мы же должны иметь какую-то идею, кроме убеждения, что жизненно необходимо продраться сквозь шторм к Фарерам…» «Идея есть, Костя. Просто наши действия ее опередили…» «Хотелось бы верить…»
Благородный герой на экране засветил своему противнику в черном кимоно ногой в челюсть так, что зубы полетели в разные стороны, как брызги. Вошел Порхевич, мокрый, как чучело. Мы с Костей скептически оглядываем его. «Иди, переоденься», – советует Костя. «Было бы во что…» Я осматриваю его и советую: «Штурман был примерно твоих габаритов…»
Пока он переодевается, у нас созревает идея запарить кофеек. А когда он снова входит в каюту в тельнике, офицерской куртке и каких-то гражданских неуставных штанах, вода в чайнике уже почти вскипает.
«Кстати, – спрашиваю я, – Мишель разобрался с нашим арсеналом?» Порхевич утвердительно кивает: «Он все перетащил на первый пост. У нас должны были проводиться стрельбы, поэтому автоматных патронов почти немеряно. Пистолетных тоже прилично. Есть гранаты. Есть даже глушители к пистолетам…» «Мощно, – крутит головой Костя. – Можно еще кого-то захватывать…» «Угу, – киваю я и вдруг совершенно выдаю: – На выходе из Скагеррака датский траулер…» Порхевич воззревается на меня: «С какого хрена?» «Не знаю… Предчувствие…» Это их успокаивает. Предчувствиям, вдохновению и прочим подачкам господа бога у нас верят.
Два ночи. Никакой кофе не помогает. Первитин на себя решили не расходовать. «Давай подрыхнем!» — не выдерживает Порхевич.
Пять утра. Просыпаюсь, хотя в нормальном состоянии, наверное, спал бы и спал. Интересно, Порхевич проснулся? Он остался после фильма в командирской каюте, я прикинул и спустился в каюту пома. Сейчас я лежу на бывшей помовской койке в темноте и слушаю удары волн о корпус корабля…
У меня ощущение, что мне не двадцать один год, а уже под тридцать. Говорят, что в экстремальных случаях взрослеешь быстро, но не ураганными же темпами. Я немного анализирую то, что говорю и думаю — я другой. Серьезно другой. Да, конечно, мне на год больше, чем всем остальным моим подельникам, но не настолько же! Черт, немного спокойствия, я с этим разберусь… Надо вставать — нам сегодня за угол заворачивать.
Поднимаюсь в каюту кэпа. В бывшую каюту кэпа — наверное, так надо сказать. Костя все еще там — читает книгу. Порхевич тоже остался в той же каюте — но он спит. Кот уже умелся — наверное, к Борису на ГКП. «Где еще кто?» — интересуюсь у единственного живого. «Шурка спит в каюте шамана, Радик в кубрике, бичи наши славные где-то там у себя в машине», — говоря это, Костя даже не отрывается от книги. «Что читаешь?» «Любимый твой «Капитальный ремонт» перечитываю. Хорошая вещь. Убираем пропаганду — исключительный портрет военно-морского сообщества получается. Чего стоит только монолог автора о том, «нет людей на этом острове плавающей стали». Это точно…» Я только усмехаюсь: «Я тебе еще Джонса подкину, если здесь есть — «Отныне и вовек». Тоже знатная штука!» «Если нас не грохнут раньше», — меланхолично замечает Костя. «Черный юмор, что ж ты вьешься над моею головой?..», — начинаю я мурлыкать себе под нос, проворачивая разного рода шкеры в кэповской каюте. — «Ты добычи не дождешься, черный юмор, я не твой». «Чего ищешь?» — Костя невозмутим, его даже мое отвратительное пение при полном отсутствии слуха вывести из себя не может. «Кофе хочу. Растворимого». «Так бы сразу и сказал», — Костя шарит рядом с собой и выуживает красную банку, утащенную мной же у покойного Сотникова. «Кипятить чем воду видишь?» — вопрошает он. Вижу. У кэпа в каюте есть электрический чайник — я почему-то только сейчас его обнаружил, хотя мы уже почти сутки командуем кораблем. Включаю чайник в розетку — спасибо дизель-генератору.
Меня все так же тянет к «телевизору». «Слушай, Костя, настрой еще раз эту чертову бандуру». «А ты ее что, выключил?» «Ага… Чего-то я подумал, что бегаю к ней, как за планом, блин. Да так оно, наверное, и есть — информация это ж ведь страшный наркотик». «Не знаю, не знаю. Я на гражданке сам в газете фотокором подрабатывал… Но, наверное, не так, как ты, информационной лихорадкой заболел…». Костя наконец-таки отрывается от книжки — телевизор смотреть становится невозможно, изображение прыгает. «Эта хреновина полчаса еще прогреваться будет… Учти это». «Я знаю. Новости в шесть часов». «А-а, ну тогда в твоем распоряжении больше часа…». Костя уходит.
Пью кофе. Все-таки дерьмо, даром, что бразильский. Оно, конечно, страна кофейная, но в страну вечнозеленых помидоров они гонят всякую хрень, которую и кофе-то назвать сложно. Так, кофей… причем именно кофей.
На запах просыпается Порхевич. «С добрым утром, тетя Хая», — дружески приветствую его угрюмую рожу. «Какое, на хер, доброе! Только проснулся — а тут ты сидишь… Сделай и мне кофейку». «Ун моменто!» Делаю кружку и ему… Возвращается Костя и садится в то же кресло, берет ту же книгу: «Включить я его включил. И настроил тоже. Так… Условно… Что-то видно будет. Слышно — точно». Что ж, и на том спасибо…
Шесть утра. Сутки нашей власти над «Зондом». Опять спускаюсь в ПЦ к привычному «механическому телевизору». Начало новостей, я, как всегда, пропустил… Ага, журналист рассказывает: «Первый самолет с журналистами прилетел в Махачкалу в ночь на десятое января. Желающих “подбросить” до Кизляра было много, но на подходе к городу на посту-пикете все машины с журналистами “тормознули”. Не пустили ни наших, ни иностранных... Я добирался до Кизляра от Моздока. Проехав по трассе, понимаешь, что боевики могли без проблем небольшими группами добраться до города. На постах-пикетах, несмотря на грозных собак и автоматы, пропускали практически всех, достаточно было вынуть из кошелька пятидесятитысячную купюру. Ближе к Кизляру в ход шли и десятитысячные. Никто не пытался проверить содержимое багажника автомобиля или вещи пассажиров...» М-да. Скорее всего, этот репортаж пошел в эфир только благодаря раннему утру — дальше точно зарубят, чтоб картину не портил.
Опять повторяют вчерашние съемки — с Радуевым. Точно, он разлагольствует: «Хотя слушаем, уже два–три часа передают, что здесь пятьдесят человек захватили больницу, сто заложников, это очередное вранье российских федеральных войск и его руководства. Мы тем, что здесь много заложников, не хотим и не обольщаемся, мы не проводим теракт, мы проводим плановую диверсионную, войсковую операцию с целью уничтожения военного объекта на территории города Кизляра. Вертолетная база перевалочная. По нашим разведданным, вчера здесь должны были быть восемь вертолетов, которые должны были привезти боезапасы для группировки, которая работает в Чеченской Республике Ичкерия, и была поставлена задача нанести массированный удар и уничтожить эту военную базу и в придачу военный городок. Вертолетная база, к нашему сожалению большому, там оказалось всего три вертолета и один бэтээр. Буквально за полчаса эта база была полностью уничтожена нанесением удара. И мы немножко задержались в городе с целью ликвидации военного городка. В этой войсковой операции принимают участие боевые подразделения двух направлений вооруженных сил Чеченской Республики Ичкерия — северо-восточного направления и юго-восточного направления». Что ж, ему положено хвалиться успехами. Отчет перед спонсорами за предоставленное бабло…
Смотрим дальше: «Как нам заявили сегодня по телефону представители ФСБ, “никаких сведений, а тем более комментариев о событиях в Кизляре сегодня от нас не ждите”. В телефонной беседе с представителем штаба, заместителем секретаря Совета безопасности Владимиром Рубановым удалось выяснить следующее: все сведения, поступающие из Кизляра, обрабатываются и попадают на стол к Борису Ельцину. Как заявил Рубанов, необходимо держать руку на пульсе и вовремя использовать ресурсы президентских полномочий. Рубанов считает, что решить кизлярскую проблему можно будет только применив верно подобранную комбинацию, состоящую из силовых методов и переговорного процесса…». Ну, ничего нового… Они, как и мы, «подвисли» — порезали, поубивали, кого-то выгнали и «подвисли». Так, нас покажут? Или хотя бы скажут чего-нибудь?
«По утверждению агентства Интерфакс, Федеральная пограничная служба располагает разведданными, что существует опасность еще одного прорыва дудаевских боевиков из Чечни в глубь сопредельных российских территорий. Правда, высокопоставленный представитель Федеральной пограничной службы заверил корреспондента агентства, что пограничники их ждут в полной боевой готовности. Речь идет о горном участке границы на юго-востоке Чечни», — и это всё. Новости окончены. Про «Зонд» опять тишина. Неужели сумели-таки в этом бардаке сохранить в тайне?!
Половина седьмого. Я вернулся в каюту пома. «Зонд» трясется и стонет. Интересно, что будет, когда мы завернем за Скаген. Кстати, там есть маленькое неудобство – радиолокационная станция, ОНЦ по-моему (ОНЦ в переводе с военно-метристского — «обнаружение надводных целей»). Она может нас присечь, но будем надеяться на шторм и халяву.
Что нам предстоит выдержать – это слабопредставимо. «Зонду» все-таки тридцать шесть лет. В нормальном состоянии лично я черта с два полез бы на такую героическую вероятную гибель, но сейчас делать нечего. Вчера… нет, уже сегодня на военном совещании «новое командование» приняло мое предложение, дружно решив, убедив всех сомневающихся (мы держали связь по трансляшке и с КП-5, и с ГКП): надо рисковать. Надо тушить огни, выключать РЛС и, перекрестясь, ломиться напрямую через шторм в Северное море. Ломиться, нигде не шкерясь. Шторм – это наш выигрыш во времени в этих узких кишках, которые называются Балтийскими проливами.
Кто-то стучится в дверь каюты. «Входи!» Входит Радик с белым листом бумаги. «Это еще что?» Я встаю, включаю свет. О! Это рдо в наш адрес. Что-то о Родине и матерях, «вернись, я все прощу» и дальше в таком же духе. «Ну и что ты об этом думаешь?» Радик стоит, прислонившись к косяку. Отвечает сразу: «Поздно. Теперь раз уже решили к Фарерам, надо идти. Оправдан-то из нас девятерых будет только Шурка…» Я отдаю ему листок: «Отдай Косте. Он собирает такие вещи». Радик улыбается и исчезает в продольнике.
Значит, все-таки пока наши доблестные отцы-командиры сумели сохранить весь захват в относительной тайне. Немцы что-то, наверное, трепанулись своим телевизионщикам — а как иначе расценивать тот самый сюжет по ZDF?! — но быстро сообразили, что к чему (наверное, не без подачи компетентных российских органов) и навели, говоря немецким же шпионским жаргоном, «тинтенвёлке» (чернильное облако — так это переводится).
Выключаю свет, снова ложусь… В принципе, подтверждаются наши расчеты: немцы или даки не желают нас преследовать, рассуждая, очевидно: «Союзнические отношения союзническими отношениями, но угнанный кораблик – это личное горе русских, пусть они и разъе…ся». Наши же считают, что девять рыл сами сдадутся, тем паче, что заложников на кораблике нет. Расстреливать с всепогодных истребителей – да на хрена это надо? Тратить горючее, ракеты и нервные клетки пилотов. Лучше после окончания шторма выслать на перехват тот же «Гироскоп» или дежурный СКР с боевиками–диверами из Парусного на борту. Взять их будет легко (это нас, то есть) – непрофессионалы, молодняк, гуманисты. Вот такие шансы, политический авантюрист, и.о. замполита в этой банде из девяти рыл. Итак, шторм – он для нас может стать и гибелью, и помощью. Господи, если ты существуешь, то сделай так, чтобы второе взяло верх над первым. Аминь!
Одно тревожит — командование же все-таки послало за нами следом тарантулов (вот черт, прилипло же!) — и где те тарантулы? Единственная непонятка во всей этой комбинации… Ладно, «Гироскоп» все же не птица, летать не умеет. Шторм крепчает, ему сейчас будет еще хреновее, чем нам.
Я чувствую, что снова «уезжаю». Спать, пока можно! На «командирской вахте» сейчас Костя и Кот – дежурная двойка. Борис и «бичи» держатся на первитине. Надо, мужики!! С этими мыслями я опять засыпаю.
Меня будит Порхевич. Мысленно осыпаю его всеми ругательствами, которые знаю, но сознаю, что, если верить моей «электронике», уже полдень и спать явно достаточно. Встаю. «Ты все проспал», – сообщает мне наш боевой командир. «Что именно?» «Мы уже почти на траверзе Лесё…» Господи, симфония-то какая! Скоро Скаген и … девять баллов.
«Зонд» швыряет, как посудное полотенце. По каюте с шумом и легким грохотом носится все, что не закреплено. Одевая робу, машинально натягиваю гюйс. «Они нам в смысле пожрать приготовили». «Угу, – кивает Порхевич, – я тебя только за этим и разбудил». «Чего дают?» – чисто механический вопрос. «Не задавай глупых вопросов». Выходим из каюты. Спрашиваю, как Борис. Порхевич поднимает большой палец: «Твоя отрава действует прекрасно…» «Не моя, а полковничья», – буркнул я.
А обед сносный. Костя постепенно претендует на должность штатного кока-фотографа – вот только не сыпанул бы однажды фиксажа вместо соли. «Где наш летописец, кстати, кемарит?» – «В каюте зама по разведке…» – «И да будет он им. Ты как?» – «Положительно. Но не впадай в манию величия. Пролезь пока за угол безнаказанно, а там посмотрим…» – «За угол… За угол…» – тру переносицу.
Приходит с ГКП Борис. Значит, Шурка на рулях. Я не видел нашего бессменного штурмана почти половину суток. Его похудевший фейс уже не отливает синеватым оттенком, как вчера вечером, глаза даже поблескивают. Хороший признак. Правда, талмуд предупреждает, что потом может наступить депрессия и сонливость, но это будет потом, завтра-послезавтра, через три дня. Сейчас Борис единственный, кто способен вести нашу чересчур громоздкую для девяти человек посудину по шести-семибалльному морю.
Уже вовсю среда. Нас не трогают. Эфир молчит. Шторм все усиливается. С ГКП видно, что бочки с краской скоро расшкертуются и будут свободно кататься по палубе. Теперь главное – проскочить Скаген…
Вопрос на засыпку самому себе — что я знаю про то место, куда мы путь держим? Тут уж моя заслуженная почти совсекретная тетрадь ни фига не поможет. Тут нужны справочники, которые я натырил на КПРе, а еще лучше — боевая тетрадь Лифта. Сдается мне, что вот там-то я общие сведения и почерпну… Роюсь в ящике с литературой. Есть! Тетрадь даже не Лифта — зама по разведке. Это еще лучше. Нам вдалбливали только корабельный состав военно-морских сил Дании и Германии, а тут обе страны ТВД разложены просто по полочкам. Меня интересует главное — что у них есть на Фарерах, они же Овечьи острова. Кроме, конечно, футбольной сборной, набившей морду Австрии (хотя и с минимальным счетом), порта Торсхавн, кучи рыбацких судов и собственного диалекта датского языка (это я где-то вычитал еще на гражданке).
«Военно-морские силы включают оперативное командование ВМС, Гренландское военно-морское командование и военно-морское командование на Фарерских островах». Чудесно. Малость поподробнее — что такое это самое военно-морское командование? «…Военно-морские командования на острове Гренландия и Фарерских островах собственных сил не имеют. Им в зависимости от обстановки выделяются один-два корабля и катера охраны рыболовства». Еще чудеснее! Один-два парохода рыбохраны!!! На всю изрезанную — и в сумме чуть ли не тысячекилометровую — береговую линию. Прорвемся! Что у них там еще есть? «Территория Дании, кроме Фарерских островов…» — это неинтересно… А вот поинтереснее: «Фарерские острова входят в зону ответственности регионального командования «Восток», остров Гренландия - регионального командования «Запад» стратегического командования ОВС НАТО на Атлантике» — данные интересные, но факультативные. Означает одно — если нас засекут, то главный шухер начнется не в Копенгагене, а в Вашингтоне. Наверное… А скорее всего — в Кефлавике. Это в Исландии — на любимом непотопляемом авианосце американцев в Атлантике. Читаем дальше? Читаем: «На острове Гренландия расположена авиационная база ВВС США (Туле). Кроме того, на нем и Фарерских островах находятся радиолокационные станции, входящие в систему ПВО и ПРО Северо-Американского континента». О! Это серьезнее… Но станция здоровенная и рассчитанная не на надводные цели. Они больше за небом следят. Уж не помню, какой древнегреческий философ так засматривался на звезды, что в дерьмо на земле вступал регулярно — за что ему товарищ Платон очень сильно пенял. Вот эта РЛСка из той самой серии. Заманчиво… Прорвемся, короче…
Теперь смотрим, откуда супостаты могут вывернуться, чтобы нас угубить, пока нас болтает, как, извините, какашку в проруби. Откуда они теоретически могут вывернуться… То, что тарантулы ближайшие сутки ниоткуда не вывернутся — это точно. Не припомню я, чтобы диверов учили в штормовую погоду где-либо высаживаться. Да и на фига отцам-командирам людьми рисковать? Авось шторм нас притопит… А людишки нужны — как минимум, в Кизляре том же самом… Эх, жаль, что настроиться невозможно — мотает нас не по-детски…
Продолжим увлекательное чтение. «Всего в ВМС Дании насчитывается пять подводных лодок, восемь фрегатов, в том числе три УРО, 14 корветов, шесть минных заградителей, 12 минно-тральных кораблей и 28 катеров, из них два ракетных. Наиболее современными являются ФР типа «Тетис» и корветы типа «Флювефискен», которые имеют модульные комплексы вооружения. Командованию военно-морских сил оперативно подчинена эскадрилья поисково-спасательных вертолетов из состава ВВС (восемь вертолетов S-61A «Си Кинг»)». Это я знаю. Причем наизусть. Мало того, что эту хрень нам долбили на практически занятиях в отряде в Балтийске, так и при первой высадке на корабль господа годки господам карасям то же самое вдалбливали, как «Отче наш» — что не доходило через голову, доходило через руки. До двухсот пятидесяти раз особо тупым приходилось отжиматься — за неправильные ответы. Причем, это зараз. А в сумме в день и до тысячи можно было заработать. И умных разведчиков от идиотов можно было по рукам отличить — чем накачаннее руки, тем тупее их обладатель. Зато корабельный состав наших друзей из Датского королевства и объединенной Германии знали наизусть — ночью можно было разбудить, ответили бы.
«Для организации противодесантной обороны и наблюдения за обстановкой в прибрежных водах созданы три BMP…», — это военно-морских района значит. И каких? «Зунд» (штаб в Форт-Стевнс, зона ответственности - проливы Большой Бельт, Зунд, западная часть Балтийского моря)», — это мы уже прошли. «Каттегат» (ВМБ Фредериксхавн, зона ответственности - восточная часть Северного моря и пролив Каттегат» — во, это то, что нам нужно. Тут мы как раз и ломимся, как лось по кукурузе… «Для базирования кораблей используются ВМБ Корсер и Фредериксхавн, а также пункты базирования Орхус, Хольмен (Копенгаген) и Рённе», — чудно. Корсёр мы уже проскочили, Фредериксхавн — вот он, за Лесё прячется. Мы уж почти на траверзе… Смею надеяться, что уже прошли. Оно, конечно, не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати, но штормовая погода почему-то меня утешает — не должно никого околачиваться в районе дорогого и нежно ожидаемого острова с нежным именем Лесё, а тем паче на углу у Скагена. В Датском королевстве люди здоровые и избытком энтузиазма не страдают. Однако смею напомнить, что всем хорошо известная своим тормозным народом Эстония несколько столетий находилась под властью Дании. Будем надеяться, что взаимно два народа друг на друга повлияли…
Половина четвертого. На ГКП трудно стоять. Взбесившаяся вода кладет «Зонд» то на один борт, то на другой. Лопнул меандр, и его половины болтаются в воздухе, как случайно уцелевшие волосы на лысине. Сломался приемный штырь ПЦ.
По «Рейду» то и дело доносится до нас приятный женский голос: «Олл шипс, олл шипс, олл шипс, зис из Скаген рэйдио…» Это навип для любых кораблей. Но там же еще и РЛС…
Борис изредка включает нашу РЛС-ку. «Цель» – вдруг восклицает он и добавляет: «Гражданская… Паром какой-то…» Задумавшись, я не обращаю внимания на его слова, а он продолжает: «Может, подъедем к нему, да в его тени проскочим мимо этой эрэлэски?.. Слышь, че говорю?» Выхожу из задумчивости: «А? Что?» Он внятно излагает то, что только что предложил. Зову Порхевича. Втроем решаем – быть по сему…
… Паром большой и, по-моему, шведский. Он угрюмо шурует сквозь волны и ни грамма не качается. Весь тот бардак, который сотворил царь Нептун из своих владений, ему глубоко по одному месту. Становимся достаточно близко, чтобы тень его закрывала нас на экране локатора, но и достаточно далеко, чтобы не въехать в него (с нашими то талантами!). С этой громилы на нас не обращают ни малейшего внимания – подумаешь, какая-то мелочь в компанию пристроилась, от волны, наверное, шкерится. Пусть себе идет – добро ей. Добро так добро…
Эта здоровенная дура идет средним, ближе к малому – мы надрываемся на полном. Так вот, ноздря в ноздрю мы и заворачиваем за Скаген…
… твою мать!!! Что здесь делается!!! Но, как видно, бог на свете существует – направление ветра норд-вест, и волна лупит нам в корму, подгоняя нас и давая возможность делать все те же десять-одиннадцать узлов. Волна захлестывает ют, шкафут, заливает спардек, достает до мостика, наверное даже стучится в окна первого поста. На ГКП на палубе лужи, в продольнике бегает вода, в ПЦ со всей дури врезался в какую-то «Бруснику» незакрепленный «Катран» – результаты понятны. Только за счет штормовок держатся все наши «контейнеры» в первом кубрике. Бочки все-таки сорвало с креплений, они носятся по палубе, едва не пробивая борта.
Порхевич рядом. Шурика отослали. От парома отстали. Короче – одни в океане. «Порхевич, по-моему, пора…» – говорю я. «Ты считаешь?» – «Мы уже даже за углом…» «А ты хоть текст этой липы сварганил?» – интересуется Борис. «Да там и варганить-то особенно нечего: эс-о-эс… «Зонд»… «взываем к милосердию» и срыв на пару-тройку «жучек». «Радик спит?» – спрашивает Порхевич. «Наверное, – отвечаю я. – Сейчас разбужу».
Иду в радиорубку. Там полумрак (иллюминаторы завешаны шторами), разрываемый только разного рода лампочками на приемниках, и духота. Радик спит на диване. Бужу его. Он вскакивает, догадываясь, зачем я пришел. «Давай текст…» Даю ему бумажку с тремя фразами и добавляю от себя: «Только как можно быстрее…» Он кивает и начинает быстро-быстро стучать чем-то по чему-то – в темноте не видно. Буквально через минуту он спрашивает: «Повторять будем?» «Нет», – я отрицательно качаю головой.
Я и Порхевич надеваем КЗИ – идем наводить имидж, то есть выкидывать за борт все, что имеет способность плавать. Поверх резинового «презерватива» цепляем монтажные пояса и привязываем к ним страховочные концы. Страхует нас Радик. «Ну что, вперед, могучая шпана?» – киваю я Порхевичу. Он тяжело вздыхает, застегивает крючки на спасательном жилете, открывает дверь и шагает в ад. Я за ним.
В море летят круги, бочки с краской, спасательные жилеты из боцманской и даже один спасательный плотик. Вылетая, он раскрывается, создавая полнейшую иллюзию, что мы пытались якобы спастись.
КЗИ уже полны воды. Вода хлюпает в резиновых бахилах, заливается в лицевое отверстие, проникает сквозь мельчайшие поры. Идем в связке, в натяг. Специально сделали такой «бесконечный» шкерт.
Хлоп! Натяг ослабевает, когда мы на юте. Шкерт у Радика, очевидно, из рук вырвало. Порхевич, не удержав равновесия, тыкается носом вперед, но я ухватываюсь за что-то, и связка удерживает равновесие. В следующую секунду сердце мое проваливается куда-то в желудок, и какой-то девятый вал всей своей многотонной мощью обрушивается на осевший ют, припечатывая нас к капу юта. Вода схлынула, и Порхевич, догадавшийся нацепить ремень со штык-ножом от АКМа, режет шкерт. Не дожидаясь, пока нас накроет еще чем-то, уходим (это очень вежливо сказано) с юта. Открываю дверь на ГКП и … нас впихивает туда очередной водяной пинок.
Отдыхаем, приходим в себя. По ГКП шляются из угла в угол целые маленькие озера. В дверях стоит бледный, как полотно, Радик, говорит что-то в оправдание. Борис скептически оглядывает обоих: «Мда… Скидывай… (синоним слова «презерватив»)». А что еще остается делать? Борис продолжает командовать: «Разденетесь – живо в бичевский кубрик, там одеяла теплые… Орлы».
Мы продрогли, на нас сухого места нет. Радик отволок наши шмотки в шахту машины на высушку. Борис, ворча, как старый дед, принес две спортивки, вышел еще раз, вернулся с бутылкой шила и налил на палец в два стакана, закрепленных в держателе на бачке. Корабль продолжает прыгать по морям-по волнам, жидкость в стаканах также опасно изменяет угол наклона своей поверхности. «Чего смотрим?», — Борис держит бутылку в воздухе, как заправский бармен. А мы не смотрим — мы пьем… Спирт проваливается как-то незаметно. По жилам моментально разливается тепло, мы только покрепче заматываемся в одеяла. «Прикемарьте на часик…» – Борис закрывает дверь, оставив початый пузырь шила и две бутылки рислинга на свободной койке…
Переглядываюсь с Порхевичем, наливаю на палец еще. Потом добавляю — и основательно. Корабль качнуло так, что в пищеводе что-то ухнуло вниз, словно мы стоим в скоростном лифте, падающем вниз. Я еле успеваю выдернуть оба стакана из колец-держателей — иначе шило отправилось бы на палубу под койку. Не дожидаясь, пока нас махнет в обратную сторону, я всовываю Порхевичу стакан, говорю: «Ну, поехали». И спроваживаю огненную жидкость залпом прямо в желудок. Ух-х-х! Глаза пытаются вылезти из орбит, я смотрю на Порхевича и понимаю, что представляю сейчас примерно такое зрелище: филин, натянутый на глобус. Слава богу, спирт успевает провалиться в желудок до того момента, как «Зонд» сваливается вниз с очередной волны.
О, в мозгах резко поплыло — спирт все-таки, да еще не разбавленный… Хорошо, что натуральный, этиловый. Командование все-таки здраво рассуждает — чем возиться с обожравшимися технического спирта кандидатами в покойники (увещевания о том, что если бы технический спирт можно было пить, его бы выпили товарищи мичмана, никогда ни на кого из русских матросов и старшин не действовали), лучше все-таки поставлять для протирки приборов тонким слоем чистый этиловый спирт. С пьяным в задницу матросом возни меньше, чем с покойным. Определенная логика в этом наличествует.
Порхевич почему-то полез в рундуки. «Не лежится тебе, не гниется… Какого хрена ты там забыл?» «Это ж бичевский кубрик…» «Ну и?» «Да в жизни не поверю, что у них по углам никакой заначки не захарьковано!!» «Ну ищи…»
Шило начинает действовать на меня странным образом. Нет, опьянение никуда не девается — мне хорошо, тепло, светло и уютно. И звездочки в глазах на месте. Но почему-то возникает чувство этакой очистки мозга. Словно кто-то взял и приподнял полиэтиленовую (странно, но именно — полиэтиленовую) пленку — сначала с левого, потом с правого полушария… именно так — сначала с левого, потом с правого… Мне захотелось выпить снова. Срочно. Практически бегом… Как этот чертов рислинг открыть?!
«О блин!!!» — слышу довольный голос Толстого откуда-то у себя из-под ног. Соображаю, что он где-то там ползает. «Чего блин?» «Харьковник обещанный нашел!» «И что там?» «А там… Американская тушенка! Немецкие галеты!! И русская водка!!! До херища!!!!» «Издеваешься?» «Ну, почти…» Он встает (Наполеон хренов — полноватая невысокая фигура, задрапированная в одеяло!): и правда — в одной руке здоровенная банка тушенки, в другой — бутылка водки. Нет, из-под водки… Потому что закрыта пластмассовой пробкой. «Ты считаешь, это можно есть и пить?» «Антон, ты же из нас самый умный, ответь мне на простой вопрос: чем спирт отличается от водки?» «Крепостью?» «Не совсем…» «Вкусом…» «Опять не то… Слушай меня, брат!» — возгласил он, зубами вытащил пластмассовую пробку из поллитры и продолжил: «Так вот… Тьфу (пробка полетела в угол кубрика)! Спирт можно пить!» «А водку?!» «А водку — нужно!!! Давай стакан… Не вздумай ставить в кольцо! После первой теперь хрен ты их поймаешь!»
Держу оба стакана на весу — Порхевич наливает из бутылки примерно по половинке. Это не водка, а шило — понятно по запаху. Водичкой бы, кончено, запить, да только где ее взять?! Не в продольник же выходить после второго стакана! А уж тем более не со стаканом…
Ух-х-х! Второй нормальный стакан без тоста проваливается в желудок гораздо проще первого — даже не очень жжет пищевод. Пленка отдирается с полушарий просто с треском. Мозги туманятся — мы хреначим стоградусное пойло практически на голодный желудок. По убойной силе наша трапеза находится где-то рядом с нейтронной бомбой: инфраструктура остается нетронутой, а вот живой силе хреново.
«Лепота!!!» — Порхевич отваливается на койке. Глаза у него мечтательные-мечтательные. До отупения. Потом приобретают некую осмысленность: «Там поблизости ножичка никакого нету?» Оглядываюсь. «Не вижу» «По рундукам пошарь…» А, ну да, конечно, хозяев-то рундуков нет, и не появятся они тут…
Вдруг меня пробирает. Половина хмеля улетучивается к едрене фене и меня окутывает едкий, липкий, первобытный страх. Что за черт, где я, кто я, что я, куда я?!! Что мы делаем?! А самое главное — что мы СДЕЛАЛИ?! Пленка содрана со всего мозга, я трезвею не по минутам, а по секундам… «А-а, дошло?» Я вздрагиваю — кто здесь?! Доходит — Порхевич. «Давай еще по одной налью… Я из-за этого полностью трезвым и не хожу…» «Из-за чего?» «Из-за этого… Ну, чтоб понимать, что со мной делается…» «Что?» — тупо вопрошаю, внутренне все еще содрогаясь от нахлынувшего ужаса. «Потом скажу. Вздрогнули, покойнички!» Оказывается, он уже налил, а я, оказывается, держал. Третьи полстакана шила идут, как первые — с содроганием. Становится существенного легче — страх отступает. Я почти готов к восприятию какой-либо информации.
С жутким грохотом с койки падает бутылка рислинга. Я вздрагиваю. «Так же и обоссаться недолго!» — бормочет Порхевич. Бутылка, по счастью, не разбивается. «Может, шило на мыло сменим?» — спрашивает Толстый. «В каком смысле?» «В смысле — понизим градус. На винишко перейдем. Его вообще из горла пить можно… Со стаканами не заморачиваться опять же» Идея абсолютно здравая, о чем я ему и сообщаю. «А открыть, едрена корень? Ты ножик нашел?» Не нашел — всё правильно. Сую руку под койку, вытягиваю рундук, свешиваюсь, начинаю копаться… «Зонд» мотает — качка, по-моему, стала стопроцентно килевой. Не знаю почему, но это открытие меня некоторым образом успокаивает.
Действительно, нахожу перочинный (условно — таким откидным лезвием не карандаши точить, а кедры пилить, как разбойник Кудеяр в поэме у Некрасова) нож. Рислинг молдавский, закупорен пластиковой пробкой, как простой русский народный портвейн. А назвали-то, назвали… «Слышь, деятель, лови секиру, банку откроешь! Шо мовчишь? Спиймав, чи шо?» «Хохол херов…» — ворчит Порхевич и взрезает жестянку с тушенкой. «Живой уголок! — веселюсь я. — Тут вот у нас выпь…» «А тут у нас закусь… Давай сюда твою птичку болотную», — в тон бурчит Порхевич…
«Болотная птичка» из горла под тушенку идет крайне хорошо. Минут пять просто молчим и жрем. Голова тупая и твердая — это не метафора, это ощущение. Прерываю молчание: «Так из-за чего ты полностью трезвым и не ходишь?!» Странное дело, язык пока ворочается нормально. Порхевич прикладывается к бутылке и облизывает губы: «Как тебе сказать… Мы еще когда все начали — ну, когда всех повыгоняли к едрене фене — дай, думаю, стресс сниму… Ну, нашел пузырь рислинга…» — он снова делает большой глоток. Тушенку мы сожрали, поэтому заедать нечем. «Так, нашел…» — я его поторапливаю, тем более, что пузырь этот я помню. «Ну, нашел… Открыл. Выпил. Чувствую — не то что-то…» «Блин, мне из тебя клещами тянуть?!!»
Глаза у Толстого становятся тупыми-тупыми, он смотрит в одну точку. Я начинаю почему-то злиться, но тут он встряхивает головой и внезапно спрашивает: «Ты не думаешь, что нами кто-то управляет?» Я отбираю бутылку и допиваю все, что осталось: «Хрен его знает! С чего ты взял?..» «Понимаешь…» — по-моему, на Порхевича налетает такой же приступ страха, как и на меня пятью минутами раньше. Глаза его становятся какими-то белыми, руки начинают подрагивать. Кое-как он наливает еще шила — причем разливает все, что осталось в найденной бутылке. Не глядя на меня, опрокидывает стакан. Не меняя выражения лица, закусывает молодецким понюхом правого локтя. Его начинает отпускать. Я немедленно совершаю тот же процесс. Никогда в таких странных пьянках не участвовал… Вообще-то, и живу я еще очень недолго…
«Знаешь, я ведь не зря спросил про управление…» — Порхевича тихо отпускает, он вновь приобретает свой нормальный оттенок, даже глаза у него вновь становятся темно-серыми, а не белыми. «Мы ведь все делаем как-то очень сильно правильно… Тебя что, готовил кто-то корабли захватывать?» «Нет». «И меня нет. А вот гляди ж ты, просчитали, захватили, перестреляли, кого надо и кого не надо… Сидим теперь на вахтах, все правильно делаем, чтоб не увидел нас никто… Скажи, может банда профанов — даже очень талантливых профанов — сделать, скажем, газету с нуля? Ты ж, по-моему, в газете работал?» «Работал… Какое-то время. Ты что имеешь в виду? С точки зрения журналистики — наверное, да. Журналистика вообще очень простое ремесло. Говорят же: сто авиаконструкторов смогут сделать за год отличную газету, но сто журналистов не смогут за год построить самолет…» «Нет, я имел в виду не только писанину… Газету ведь не только пишут — ты меня понимаешь?» «Ну да… Ты имеешь в виду — сверстать, желательно на компе, кальки выгнать, в типографию отвезти куда надо, заплатить за все, потом забрать, продать…» «Во-во-во… Вот ты мог бы, не зная ничего и никого, в чужом городе газету издать с нуля?» «Нет. Однозначно нет» «О!» — Порхевич поднимает палец.
Меня снова начинает пробирать страх. Немедленно хочется снова выпить. Фантастику хорошо читать, ужастики хорошо смотреть, но жить в фантастическом ужастике как-то не очень… Хорошо хоть нет команды друг друга поубивать или, скажем, перетрахать… Хрен их знает, кто там нами управляет через какие-нибудь лучи…
«Это что ж получается? А-ли-са, ми-ело-фон? Так, что ль прикажете всю эту хрень понимать?!» — это я говорю уже вслух, но, по-моему. Порхевич меня не слышит.
Странное дело, в нас двоих плещется уже бутылка шила, но что-то ни в одном глазу… Или это так кажется? Мало того, у меня даже появилось ощущение, что тихо трезвею. И качка почему-то не замечается, хотя умом я понимаю, что мотает нас будь здоров — вторая (или первая? Короче, та, которую нам Борис оставил) бутылка с шилом и две с рислингом весело звеня, катаются по койке. Ощущение какой-то слабореальности происходящего… Опять выпить надо — это точно…
«Обрати внимание! Мы так и не переоделись! До сих пор ты и я во фланках, тельниках, прогарах…» — а, это Порхевич ораторствует… Интересно, сколько он уже успел высказать? «И что? Что ты этим хочешь сказать?» Не знаю, понял ли он меня — я и так-то говорю быстро, а тут на быстроту накладываются девяносто шесть градусов хорошего шила. Нет, понял… Отвечает вроде.
«Я хочу сказать, что мы не делаем лишних действий, потому что в программу не заложено. Потому что им надо довести нас до Фарер в целости и сохранности». «А потом?» «А хрен его знает». Он наливает уже из второго (или первого?) пузыря. «Ну, за неуправляемость!» «М-да, тост на охоте должен быть коротким, как выстрел…» Опрокидываю очередные сто граммов и вдруг как будто включаюсь. Я понимаю, что пью именно спирт, что он сухой, как черт знает что, что у меня внутри уже все горит на хрен, что закуски у нас нет, а запивки и подавно, что всандалили мы этого, с позволения сказать, напитка, уже немеряное количество… И что самое интересное — ни капли не пролили. Вижу по Порхевичу, что до него примерно то же самое дошло. Но он всегда был человеком действия — пошарил вокруг себя, достал «кудеяров нож» и открыл вторую бутылку рислинга. Хорошо, что пробка пластмассовая — прямо как в портвейне старом добром…
«От, бляха-муха! Это ж где такой изврат найти — шило рислингом запивать?!!» — мысль проскочила и испарилась. Потому что лучше уж рислингом, чем сидеть с пересушенной глоткой. Про то, что будет твориться утром, предпочитаю не думать…
«А утром нас операторы полечат…» — похоже, что мы с Порхевичем думаем в унисон. «Какие, на хрен, операторы?!» «Ну, те, которые нас ведут… Которые нами … это… управляют… Вот у тебя кто оператор — мужик или баба?» «А у тебя?» — у меня уже все плавает в мозгах. Я понимаю, что говорим мы, мягко выражаясь на повышенных тонах — наше счастье, что корабль практически пуст, а ребята кто на ГКП, кто в машине, кто в радиорубке.
«У меня — мужик. Старше меня. Лет тридцать пять ему, мне кажется…» «Чего это вдруг?» «Да не мои у меня мысли! Я с первого дня…» «Ой, я тебя умоляю, а сейчас какой? Неделю, что ли, болтаемся?!» «У меня уже ощущение, что месяц». Это точно — время тянется, как резиновое. Машинально смотрю на часы (бичи себе хороший хронометр на переборку повесили) — киряем мы что-то около сорока минут. Сидел бы дома — уже часа три прошло бы, наверное…
«…Я сразу дерябнул, и раздвоение пошло» — голос Толстого выплывает из тумана. Я физически ощущаю звуковые волны — девяносто шесть градусов чистого алкоголя дошли, что называется, до печенок. «Угу…» «Хрена ли угу?! Ты все это время трезвый проходил, а я прикладывался. И вот иду это я, а в голове у меня как будто два человека живут — я сам и еще кто-то… Я сам думаю — да на хер мне всё это надо? А другой — надо сделать так-то и так-то. И главное ведь — делаю!!!» Я ему верю. Но влил я в себя, наверное, слишком убойную дозу, чтобы ощущать присутствие в голове неведомого оператора с не менее неведомым миелофоном, который, как я помню — порождение фантазии Кира Булычева, он же Игорь Можейко (господи, это-то я откуда помню?!) и представляет собой прибор для чтения мыслей, но никак не управления.
«Хорошо арабам и прочим мусульманам…» — это опять Порхевич из акустического тумана вылезает. «И чем же?» — я еле ворочаю языком, мне уже до балды и операторы, и арабы, и тарантулы, и шторм, и то, что я не умею плавать… «Они не пьют — вера запрещает. И если ими кто-то управляет, то они этого не ощущают…» Мне почему-то это кажется крайне важным, но очередные пятьдесят граммов уносят меня куда-то к чертовой матери. «Интересно, как герой в «Иронии судьбы» так быстро трезвел?» — это уж точно, наверное, последняя мысль. Она приходит под рислинг — надо же чем-то запивать…
…А вот откуда анекдот взялся, не знаю совершенно. Точно одно — не Порхевич мне его рассказал. Не его голос. «Двое из спецслужб сидят на перерыве. « Ну, что будем делать?» — «Может, в футбольчик сыграем?» — «Ну, давай…» Взяли они свои миелофоны, нашли футболистов на стадионе, подключились к мозгам двух из них, управляют ими, играют! Один другому футболистом подножку подставил, другой не выдержал, что его футболиста завалили, дал в морду футболисту-обидчику. Подрались они футболистами. Довольные! Отдохнули. Пошли на перекур. Стоят, беседуют: «Ну, что завтра будем делать?» — «Не знаю, может, сексом займемся?»
…Я понимаю, что сплю. Такое количество спирта и рислинга в связке не могут пройти даром ни для одного организма. И между тем, я понимаю, что вижу сон. Причем не свой сон. Я знаю твердо, что после пробуждения вот уже двадцать один год подряд я не помню ни одного своего сна в деталях. Этот же сон я смотрю со стороны. Да, точно со стороны, но одновременно участвую в нем…
Мне снится, что стою я на ежедневном утреннем построении студентов истфака нашего пединститута для прослушивания очередной сводки последних новостей. Всё это займет минут десять, после чего декан истфака (полковник исторических наук, между прочим) осуществит развод на занятия.
Ровно восемь часов утра. Из динамика доносятся знакомые с детства звуки песни «О встречном»: «Страна встает со славою на встречу дня…». Хорошо поставленный голос диктора начинает зачитывать сводку.
«Председатель Совета Обороны дорогой товарищ генералиссимус Альберт Иванович Макашов выступил с заявлением, в котором решительно отверг грязные инсинуации, содержащиеся в интервью бывшего так называемого президента России Ельцина, которое тот дал в Лондоне телекомпании Си-Эн-Эн и четвертому каналу британского телевидения. В этом грязном пасквиле на нашу страну отщепенец Ельцин подверг сомнению горячую любовь новой исторической общности — советского народа — к своим мудрым руководителям. («Как же!» — думаю я внутри своего сна (!!!) и вспоминаю (внутри сна!!!), как по чудом сохранившемуся после обысков приемнику ловил еле-еле слышные позывные радиостанции «Свобода» и слышал голос Бывшего сквозь гудение глушилок).
Мир и спокойствие пришли, наконец, в аулы и города Закавказья. Сообщений о жертвах и разрушениях с мест не поступало. Остатки банд сепаратистов в количестве двух-трех миллионов человек бежали на территорию Ирана. Советом Обороны правительству Ирана направлена нота протеста и предупреждение о немедленном применении силы в случае отказа от советских мирных предложений.
Указом председателя Совета Обороны закрыто последнее отделение бывшего объединения «Менатеп» за деятельность, несовместимую с социалистическим образом жизни.
И в заключение. Вчера в Кремле Секретарь Совета Обороны по идеологии товарищ Геннадий Андреевич Зюганов вручил государственные награды верным сынам Родины. Орденом Дружбы Народов награждены: Маршал Советского Союза Грачев — за мужество, проявленное во время вылазок сепаратистов в 1994-1996 годах; генерал-полковник Куликов — за большую работу по координации усилий специальных служб страны по борьбе против экстремизма и сепаратизма; полковник Белоус — за стойкость и отвагу, проявленные при выполнении партийного долга в январе 1991 года. Большая группа офицеров и солдат Воздушно-десантных войск награждена медалями «За взятие Риги» и «За взятие Вильнюса».
На этом сводка оканчивается, и все уже было приготовились к процедуре развода, но внезапно из динамика доносится: «Дан приказ ему на Запад…». «Опять экстренное…» — проносится по рядам. «В ответ на обращение Комитета национального спасения Польши, — вещает диктор (по-моему, Игорь Кириллов). — Советская Армия взяла под контроль и охрану все административные и промышленные центры Польской Республики. Население цветами встречает Советскую Армию-освободительницу». «Так… Теперь Польша», — думаю я внутри сна.
Развод идет своим чередом. Дежурный по факультету (кто-то из младших офицеров) зачитывает распорядок учебного дня:
первая пара — марксистское мировоззрение;
вторая пара — теория и практика партийной и комсомольской работы в школе;
третья пара — физическая подготовка.
В перерывах — по просьбе студенческой комсомольской организации — строевые занятия.
По своему кретинизму день обещает быть ничем не выделяющимся. Но неожиданно звучит сигнал «Слушайте все!». Дежурный доводит до всего личного состава приказ ректора о созыве общего комсомольского собрания с повесткой дня «Обсуждение персональных дел студентов, допустивших свой выход из Коммунистического союза молодежи в период 1991-1993 годов и допустивших невступление в Коммунистический союз молодежи в период 1994-1996 годов». Я, ясно осознавая, чем это пахнет персонально для меня, немедленно и горячо желаю провалиться сквозь землю или что там есть подо мной, и… просыпаюсь в холодном поту.
…Это точно не мой сон. Да, конечно, люди имеют обыкновение ночью спать и видеть сны. Но свои… Мысли обрывочные. Сердце колотится, как бешеное. Еще бы ему не колотиться — столько горючего влито. Голова разваливается, во рту как будто кошки гадили. В бичевском кубрике темно, качка вроде бы как подуменьшилась. Мутными глазами всматриваюсь в темноту. Ага, зрение привыкает — крышка иллюминатора открыта. Значит, это за бортом темно…
Ох, бля, твою дивизию, как хреново-то!!! Откуда-то из мирового эфира доносится бодрый храп. Понимаю — Порхевич. Он, конечно, потолще меня, в нем килограммов восемьдесят пять, но и его сморило. Пытаюсь увидеть, сколько времени, но вспоминаю, что часов на руке нет, а те, которые висят на переборке, мне не видны. Черт с ними пока… Что-то упирается в бок. Шарю рукой. О! Бутылка. Рислинга или из-под рислинга? Рислинга!!!
Вино, которое мы чудом не допили, вливается мне в глотку само. Возникает укол совести — а как же Порхевич, он-то тоже с бодуна будет маяться — но все это быстро проходит. «Залезет в свою необъятную канадку, что-нибудь там нароет», — думаю я и пытаюсь встать с койки. Ноги вроде держат. Шарю по переборке возле входа, нащупываю выключатель — есть! Щелкаю верхним и включается тусклое аварийное освещение.
…Ага, покемарили мы не часок, как нам Борис рекомендовал, а все шесть — хронометр показывает полдвенадцатого и, судя, по темноте, это полдвенадцатого ночи. Не думаю, что мы дрыхли сутки — значит, пока еще среда. Со стороны Порхевича слышна какая-то осмысленная возня. «С пробуждением вас!» — стараюсь быть как можно любезнее. В ответ слышу что нерадостное и матерное. «Пивка бы!» — первые осмысленные слова. «Или хотя бы водички», — вторые осмысленные слова из того же места. Ничем не могу его обрадовать — из кубрика пора вылезать. В конце концов, руководители во всей этой авантюре пока мы — во всяком случае, нас ребята таковыми признают. Доношу до Порхевича эту мысль. Он с явным интересом смотрит на меня: «Ты помнишь, о чем мы вчера говорили?» «Это было не вчера, а еще сегодня, часов в шесть вечера. Сейчас умоюсь, вспомню подробнее». Трогаю отросшую за три дня неровную щетину: «Да и побриться бы не мешало…» «Брейся, я еще полежу…» Бог в помощь!
День четвертый, 11 января 1996 года, четверг
«Больше хлорки в гальюне — будешь храбрым ты вдвойне», как говаривал незабвенный старший мичман Войтович. И я с ним согласен — целиком и полностью. В качестве хлорки выступает наша с Порхевичем пьянка. В первый раз за последние три дня я бреюсь — взял кассетный станок «жиллетт» у пома в каюте. Морда опухшая, смотреть противно… Жаль по шмоткам помовским не удастся пройтись — габариты у нас с ним коренным образом различаются. Надеюсь, что различаются, а не различались… Кому-то с похмелья помогает пиво, кому-то водки надо хряпнуть, а мне вот бритье… Под душ сунуться, что ли? Вроде бы качка не очень, чтобы очень…
Забортная вода в корабельной системе ледяная. Очень хорошо! Вау!!! Похмелье и головная боль отступают — мышцы так сводит от холода, что о голове как-то забываешь. Зато чувствую себя, как новенький. Что мешало это сделать раньше?!
Шлепаю, обмотавшись полотенцем, в свой — вернее, бывший свой — кубрик. Хочется одеть чистую робу, чистый тельник и чистые патрусы с носками. А еще я знаю место, где стоят хорошие ботинки, а не кирзовые гады с прогарами на гладкой подошве, в которых навернуться на металлической палубе — раз плюнуть. Кубрик пуст. Практически пуст — на своей койке спит Костя. Странно — каюты не нашлось? С другой стороны — пришел же я сюда за одеждой и новыми ботинками…
«Антон!» — это Костя. Проснулся. «Чего тебе?» «Оклемались вы там с Порхевичем?» «Как видишь…» «А я только тебя вижу… А он где?» «Он, наверное, за рислингом пошел — похмеляться. Не сторож я брату моему, все мы большие мальчики…» «Да уж, орали вы там с ним здорово». М-да, так и чувствовал — мощно общались. Прямо по анекдоту: «Товарищ матрос, хрен ли вы матюкаетесь, как пятилетний?! — Я не матюкаюсь, у меня голос такой!»
«Я кое-что уловил из вашей беседы. По-моему, вы что-то говорили о том, что нами управляют…» «Может быть». «Да не может быть, а так точно. Я вот тоже задумался, пока шторм нас мотает. Так оно и выходит — не сами мы кораблик захватывали. Сильно гладко все прошло. Да и пленка эта господня, будь она неладна. Как задумываешься над чем-нибудь, так она все мысли глушит — только на время шторма и отпустило…» Костя вздыхает. Я заканчиваю одеваться в чистое («Как перед боем!» — мелькает в голове). «Чего вы нас не разбудили?» «Во-первых, зачем? Один хрен, вас бы и не добудились, а если б добудились, то на многое вы годны бы не были. А во-вторых, Борис вас пожалел, сказал, чтобы мы от вас отвяли. Мы и отвяли…» «Надо сказать спасибо человеку… Ты еще спать будешь или пойдешь со мной?» «А ты куда?» «В каюты к шаману и заму — мы их как-то за все это время не удосужились посмотреть… Да и наш НЗ весь этот бардачный (киваю на раскиданные по всему кубрику «запакованные» рундуки) пересмотреть надо. Во всяком случае, «Масштаб» и «Кайру» выкинуть надо — даже если мы пересядем на какую-нибудь другую посудину, то как мы их там устанавливать будем?» Костя с интересом смотрит на меня: «А я все ждал — догадаешься ты сам или как?»
«Костя, просвети меня, мы можем сейчас телик посмотреть?» — почему-то возможность посмотреть последние новости кажется мне крайне важной. «Либо у кэпа в каюте — но даков или гансов, у них сейчас аккурат девять вечера. Как раз, наверное, новости и идут». Да, наверное — причем, как раз по гансам. По ZDF. Ладно, посмотрим там. Меня почему-то ситуация в Кизляре притягивает, как магнит — даже похмелье не мучает особо при мысли, что сейчас буду в «одноглазого» таращиться.
Костя настраивает телевизор. Насчет отступившего похмелья я погорячился. Еще на гражданке замечал за собой — чем сильнее похмелье, тем хуже выношу телевизор наутро. Стандартная частота развертки в шестьдесят герц входит в резонанс с чем-то там у меня внутри… Короче, травить тянет. Решаю вытерпеть.
Помогает то, что немцы запустили в новостях нарезку из российских новостей. Сквозь немецкую речь пробивается русская дикторша: «По данным МВД Дагестана, в результате теракта в Кизляре погибли двадцать человек, в том числе семь сотрудников милиции…» «…Mord eine Menge Menschen ausf;hren …» (что-то вроде этого, господи, ну и язык все-таки!!!) «…Из здания кизлярской больницы, более суток находившегося в руках боевиков, люди эвакуированы. Там работают саперы, уже обнаружившие около 40 взрывных устройств…» Ага, оттуда они все-таки ушли… Прямо как мы — перестреляли, кого нужно, и слиняли. Только что с властями не договаривались. О, лично экс-бомбардировщик Дудаев (сквозь немецкий перевод генерал — или кто он там у чеченцев, генералиссимус, что ли? — говорит никак не на вайнахском, а на великом и могучем): «Все происходит под моим строгим контролем. Ситуация управляема, я не считаю ее чем-то неординарным. ... Я далек от мысли, что кровопролитие закончится сегодня. Я не раз заявлял и сейчас заявляю, что война только началась. Я предполагаю, что произойдет событие более важное, чем в Кизляре… Я ответственно заявляю, что одной моей команды было достаточно, чтобы начать или остановить любую операцию». Что-то мне подсказывает — трендит. Особенно в свете того, что вчера мне наговорил Порхевич. Почему-то ярко запомнилось — он вел речь об операторах, которые нами управляют. Интересно было бы на моего оператора посмотреть…
Всё, не могу больше — шестьдесят герц плюс качка выше сил моего организма. Правда, потравить, что ли? Тогда зачем у Порхевича всё вино выпивал? Нет уж. Терпи, козаче, атаманом будешь… Хотя каким на хрен, атаманом? Живым бы из этой истории выпутаться — неважно, на каком берегу, российском ли, американском ли… О, кстати, о продаже Родины оптом и в розницу! Я же собирался выяснять о секретах в каютах шамана и зама!
«Слушай, Костя, ты наш нижний телевизор можешь отладить к трем часам ночи? К нашим новостям?» «Могу, чего ж не мочь?» «Отлаживай сейчас, пусть работает эта конструкция, а потом поднимайся — у зама в каюте посидим. Тянет меня туда чего-то…» «Ну, раз тянет — это причина уважительная. Настрою, приду — полчаса на все мне дай». «Не сторож я тебе…»
На этой библейской ноте и расходимся по продольнику в разные стороны. Косте в ПЦ, мне в сторону юта — каюта зама последняя по продольнику. То ли мне кажется, то ли это действительно так, но из каюты Сотникова потянуло неким запашком. Разлагаться он там начал, что ли?
…Первой мне почему-то до боли в кишках хочется провернуть именно каюту зама. Чем такая любовь объясняется — ума не приложу. Скорее всего, больной головой. А еще очень хочется не ходить на двух ногах, а ползать на четырех костях — не держат меня ноженьки. Не хочут…
По счастью, поднимали мы всю толпу по большому сбору да еще ночью, а в этот момент никогда не думают о том, что, выходя, треба хату запирать. Когда этот общекорабельный будильник звонит, то ноги сами передвигаются, а руки в рукава пролезают… Ага, а ноги — в ногава… Так, что ли? Ой, твою мать, как башка трещит-то!!! Короче, открыта каюта оказалась…
Я, как ни странно, в каюте зама не был по-хорошему ни разу. Он меня даже на звездюли и пряники не вызывал. Пом вызывал — было дело под Полтавой, как говорится… У зама по разведке — на учениях натовских дневал и ночевал. У Сотникова — святое дело. Даже у кэпа в каюте пару раз бывал. У этого орла — ни разу. Хотя нет — вру. Один раз я тут был, но недолго. Меня особист высвистывал и строго-настрого велел за всеми смотреть, на всех стучать, за что мне будет тарелка с манной кашей пополам с малиновым вареньем. Когда-нибудь потом… После чего присвоил мне «позывной» — агентурную кличку Карандаш, записал ее в какую-то свою спецтетрадь, я расписался, что о своих будущих поручениях я оповещен, и мы расстались довольные друг другом. Я твердо знал, что ничего мне делать не придется — перед каждым походом (а у меня их было четыре) на каждую коробку приходит особист и производит стандартную процедуру вербовки стукачей в каюте зама, после чего оставляет всех в покое. Во-первых, стучать особисту, находящемуся в Балтийске, откуда-нибудь из Кильской бухты весьма затруднительно — нет таких техсредств на кораблях. Во-вторых, стук, как таковой, особистов не интересует — им просто премию платят за количество информаторов и нал выдают на представительские расходы и на водку для информаторов. Естественно, что нал желательно спрятать и пропить самому — что благополучно и делается.
…А зам-то — человек с хорошими странностями. Иначе чем объяснить, что кроме портрета Верховного Главнокомандующего царя Бориса в каюте на переборку пришпилен от руки фломастером написанный здоровенный лозунг: «Учиться военному делу настоящим образом! В.И.Ленин». Между прочим, фраза — выдранная из контекста какой-то ленинской речи перед то ли красными курсантами, то ли красногвардейцами, мало того — это окончание предложения. И звучать она должна так: «Короче, главное для вас, товарищи… (и далее про военное дело и настоящий образ)». Нет же, дернули цитату с мясом и кровью… но что она у зама-то делает фломастером написанная? Или он и впрямь в нее верит?..
Кроме ленинского лозунга переборку украшает тоже фломастером и тоже от руки (но очень талантливо) нарисованная некая летающая тарелка с лозунгообразной же припиской по-английски: I want to believe. Особой связи между Лениным и НЛО не вижу, но свои тараканы есть у всякого. Может быть, наш штатный воспитатель видеофильмов пересмотрел и чуть съехал на этой почве — всяко бывает… Вот и хочет верить во всяческую хрень.
Костя входит и тоже видит лозунги на переборке — он, как и я, не бывал в этом воспитательном обиталище ни разу, поэтому для него милые странности зама тоже внове. Декламирую первое пришедшее на ум: «Каждый начальник ссыт в умывальник… Ленин на переборке — это относительно безвредно…» «Хорошо хоть Че Гевару не вывесил рядом с ЕБН», — отзывается Костя и интересуется, что мы в этой каюте забыли. Я и сам пока не знаю, что мы тут забыли. Пытаюсь больным мозгом хотя бы для себя сформулировать ответ. Костя просто роется в рундуках — просто так, для профилактики. Я тоже просматриваю содержимое некоторых: действительно, куча видеокассет, книги глянцевые журналы (российские кальки западных аналогов). «Антон, нашел чего-нибудь?» «Только видеокассеты…» «Порнуха небось?» «Зачем ему порнуха? Ему и Устава хватает…» «А причем тут Устав?!» «А как же? Устав — особенно устав внутренней службы — самая порнографическая книга на свете. На каждой странице кто-то кого-то трахает…» «Шуточки тебе все… Смотри, я тут кучу личных дел обнаружил». «Наших?» «И наших тоже!»
Действительно, личные дела. На всех — матросов, старшин, мичманов и офицеров. Это даже, скорее, не личные дела, а досье. Доносов друг на друга нет (и то слава богу!), но фотографии во всех видах — на вахте, в карауле и в свободное время — наличествуют. На паре-тройке листов в каждом деле — личные данные, жизненные вехи и краткие характеристики персонажа досье. Характеристики не стандартно-казенные типа «нет, нет, не был, не участвовал, связей, порочащих его, не имел, характер нордический, стойкий», а обязательно с примерами, характеризующими ту или иную черту характера. Не ленюсь, нахожу свое досье, с интересом читаю, что мой полтора десятка лет назад удравший из семьи, а ныне покойный папаша, оказывается, в молодости благополучно отсидел два года за хулиганство, долистываю до своих качеств. Выясняю, что я крайне ответственен: «сам на вахтах работает от начала до конца и заставляет это делать своих подчиненных. В каждом походе ведет бланки радиоприема с первого до последнего дня похода даже в пределах российских террвод…» Так, это хорошо. Какой я еще? Правильно, ленивый в том, что касается повседневных хозработ — я стараюсь от них увильнуть под любым предлогом, в основном, вахтенным. Есть во мне такое — нелюбовь к надраиванию медяшки, покрасочным работам и прочим способам большой приборки…
Как интересно, оказывается, читать о себе! Выясняешь, что люди знают о тебе даже то, в чем сам себе не хочешь признаваться — например, о твоей небрежности в общении с людьми и страсти к спиртным напиткам… Мысль о спиртном вызывает у меня стойкое желание пробежаться до гальюна и потравить, но я проявляю недюжинную силу воли, рассудив, что это мероприятие всегда успеется.
«Давай наши досье отложим, потом поизучаем на досуге», — говорит Костя, и я с ним согласен. Он находит свое, роется, ищет остальных. Стопка обычных канцелярских скоросшивателей передо мной растет, я похмельным разумом пытаюсь понять, чем наши досье отличаются от всех остальных. Что-то есть в них такое, что отличает их от всех остальных…
Костя кидает мне досье Шурки, и до меня доходит: все наши досье, кроме Шуркиного, помечены красным кружком в левом верхнем углу. Пересматриваю еще раз — точно, все правильно: «Краев Антон Валерьевич», «Порхун Игорь Михайлович», «Хорун Борис Викторович», «Сухенко Константин Владимирович», «Просвиров Анатолий Иванович»… Все, кроме Шуркиного — поскольку Шурик оказался среди нас не по своей воле, а был захвачен по необходимости в момент захвата корабля. Костя тоже замечает отметки на досье: «Смотри-ка, а мы у него давно на заметке были!» Он быстро пересматривает все семьдесят с лишним папок и растерянно чешет затылок: «Точно, только мы. Как знал, что мы соберемся корабль захватывать…»
Почему-то эта сентенция вызывает у меня почти неконтролируемый приступ тошноты, я вылетаю из каюты зама и едва успеваю по качающемуся немилосердно продольнику в такой же немилосердно качающийся гальюн… Остроты ситуации добавляет и то, что забортная вода, прорывающаяся в систему, время от времени с мерзким чпоком выплескивается то из одного, то из другого очка. Короче, есть шанс получить своим же отработанным рубоном в репу… Мне удается успеть не схлопотать.
…Сознание слегка проясняется. Вспоминается вчерашняя беседа с Порхевичем — красные кружочки на наших личных делах омерзительно явственно указывают на верность предположения моего боевого друга и собутыльника о том, что где-то далеко на родном российском берегу (вариант — на неродном американском) сидят за пультами дяди и тети и прикидывают, как нами лучше распорядиться. Лучше, конечно, об этом не думать… «Фареры, Фареры…»
…Три часа ночи. Точнее, без нескольких минут три часа. Почти бегом спускаюсь в ПЦ — только бы настройка нашего механического телика не сорвалась. Добегаю — не сорвалась, но начало полуночных новостей я пропустил. Первая новость — кизлярская, естественно. Главное уже, я так понимаю, сказали.
«По сведениям ГУВД Кизляра, из примерно четырехсот боевиков только половина проникла в город с территории Чечни. Остальные присоединились уже в Дагестане, так как являются местными жителями чеченской национальности…
…Магомедов, который был одним из руководителей переговорного процесса, утром еще не знал точно, сколько заложников увезли с собой боевики…» Ага, значит, они умелись из Кизляра под прикрытием заложников. И сколько? «…больше ста человек, а договаривались о том, что с террористами поедут только представители руководства Дагестана», — немедленно отвечает телевизор. «В Кизляре не могут назвать и точного числа погибших. Официальные лица пока отказываются называть какие-либо конкретные цифры, только предполагают, что количество жертв из числа мирных жителей и сотрудников МВД колеблется от десяти до двадцати человек…».
В общем, ясно… Мы бы тоже срыли с «Зонда», если бы была такая возможность. Фактически и срыли — рдо-то жалобное дали. Чем не уход с заложниками?!
Грохочут балясины под ботинками — в ПЦ спускается Порхевич. Проснулось тело наконец-то! «Как почивать изволили?» «А всю жидкость, не иначе, ты допил?» — вместо «здрассьте» начинает обличать Толстый. «Кто спит, тот обедает. И похмеляется тоже», — отбиваюсь дополненной русскими реалиями французской поговоркой, вычитанной у Дюма. Вдруг меня осеняет спросить: «Тебе ничего ночью подозрительного не снилось?» Порхевич сам смотрит на меня с серьезным подозрением: «А тебе?» «Я первый спросил. Но признаюсь — мне снилась вполне связная херня — другого слова не подберу. Цветная вдобавок» «Во-во… И мне херня — цветная и связная. Какой-то, блин, детектив с эпизодом: Горбачёв, Миттеран, группа советских космонавтов и целый взвод охраны и я барахтаются в реке Сене, а изумленные парижане и гости столицы Франции взирают на это ****ство… Никогда такого не видел. А тем более, не помнил…» «Режиссер, блин… Ты чего хотел мне предложить?» «Да ничего в принципе. Есть идеи?» «Есть. Зовем Костю и лезем к шаману в каюту — давно мне там хотелось побывать… »
…У шамана в каюте можно жить и работать месяцами безвылазно. Она примерно такая же по размерам, как каюта пома, в которой я сейчас обитаю, но разделена на две части. В «передней» — койка, бачок, банка, рундук во всю ширь переборки, умывальник собственный (только что гальюна собственного, как в кабинете какого-нибудь мэра города или начальника УФСБ, нет). В дальней «полукаюте» — рабочее место под иллюминатором. Уж на что мы все, служба «Р», привычные к разного рода переплетениям проводов, шкалам и верньерам без счета, но тут мы трое — и я, и Порхевич, и Костя — теряемся. «Что будет, если скрестить науку математику и науку кибернетику? Наука кибенематика», — озадаченно бурчит Порхевич. Кибенематика окружает нас со всех сторон — и железки родного российского лампового производства, и компьютер наличествует. Компьютер, правда, странный какой-то — клавиатура маленькая по сравнению с тем, что я видел на гражданке и воткнута она прямо в монитор. Во всяком случае, ни корпуса-десктопа, ни вертикального мини-тауэра не наблюдается. То ли эта Nokia специально для российских военных сделана (благо, мы с финнами дружим взасос — они за водку готовы, как русские, все, что угодно продать), то ли это сильно старый комп. По-моему, я про такие читал — в них все встроено в монитор. Винт там, правда, практически никакущий — такие компы только для расчетов годятся.
«Антон, ты в этой конструкции что-то понимаешь?» — вопрошает Костя. «Ну, наборники у нас были, верстальный один…» «Ты не выёживайся, ты пальцем покажи…» «Ты рекламу продажи компьютеров видел когда-нибудь? Помнишь там — двести восемьдесят шестые, триста восемьдесят шестые, четыреста восемьдесят шестые? Наборник — это компьютер даже меньше — польские какие-то были по кличке «Мазовия», их ноль восемьдесят шестыми называли. А вот верстальный у нас был «четверка» — четыреста восемьдесят шестой». «А вот это персонально что за херь?» «Это? Это что-то среднее между нашими наборниками и нашим же верстальным». «Ясно… Что ничего не ясно. Ты его включить можешь?» «Если в нем нет пароля, то запросто».
Nokia включается, как монитор — кнопкой под экраном. С интересом жду, что машина выкинет панель «Enter password», но не выкидывает. Видимо, рассчитано было, что чужие здесь не ходят. Тоже неплохо. На монохромном экране — две панели «нортон-коммандера». Черт, мыши тут не предусмотрено, будем работать клавой. Большинство директорий — программные. Оп, а это что — директория «NET». Сеть? Какая, на хрен, на корабле сеть? Вхожу, нахожу файл istok.exe. Istok? У нас есть своя сеть? Мы имеем собственный интернет? Вот уж воистину «в Греции все есть» — в данном случае Грецию заменяем на Россию.
Программа запускается — причем по-русски. Действительно, «ИСТОК Сеть компьютерной связи». Велики и чудны дела твои, господи! Но русские вообще загадочный народ. Даже в автомобилях у них три положения двери — «открыто», «закрыто» и «не закрыто». Смотрю на менюшки: «электронная почта», «факс-модем», «телекс», «телетайп», «конференции», «электронная подпись», «доска объявлений», «диалог» (это что еще за хрень?), «циркулярная передача сообщений», «on-line доступ к базам данных», «фоновый режим». Не-е, пока в России есть шарашки, она непобедима. В эпоху наступающей всеобщей интернетизации мы будем таки иметь свой маленький сетевой гешефт — абонентов этак на полтораста. Может быть, побольше — включая штабы во главе с Генштабом, корабли-разведчики и что-нибудь еще типа каких-нибудь спецслужбистских контор.
«Что нашел?» — почему-то шепотом спрашивает Порхевич. Они с Костей склонились надо мной и смотрят в монитор. «Сеть нашел. Наш шаман с помощью этой вот херовины в режиме реального времени через спутник общался с большим количеством абонентов». «А ты пообщаться можешь?» «Могу, но не хочу. Пока я буду разбираться, как эта мудистика работает, какой-нибудь сисадмин…» «Кто?!» «Администратор сети этой самой, который следит за тем, чтоб она не рухнула… Так вот, это администратор живо засечет ненормальную активность узла за нумером, скажем Эр-Ка-двадцать три-бэ…» «С чего ты взял этот номер? Там написано?» «С потолка. Переводится на русский, как разведывательный корабль за номером двадцать три Балтийского флота… Непринципиально — главное, что засечет, сопоставит его с кораблем по кличке «Зонд»… А потом нас возьмут за жопу — к бабке не ходи». «Нужно будет этот конструктор с собой взять», — говорит Костя. Я киваю: «Угу. Вместо бессмысленных «Масштаба» и «Кайры», как ты и советовал… Порхевич, ты можешь его отключить и собрать в кучу? Посмотреть, что в нем есть, можно будет и потом». «А если что-нибудь потеряется?» — беспокоится Порхевич. «Ну, а что мы сделаем? Умерла так умерла…» «А что в комплект входит?» «Сам вот этот комп-монитор, клавиатура, еще, наверное, стабилизатор напряжения — посмотри, через что он в сеть врублен…»
Порхевич начинает собирать железо в кучу, а мы с Костей смотрим дальше. На переборке — расписание с картой. Карта изображает Проливы, расчерченные какими-то синусоидами (в правом нижнем углу лейбл — «Военно-топографическое управление Генерального штаба ВС РФ. «Совинформспутник»). Сдается мне, что в научпоповских книжках, читанных мною классе этак в десятом, так изображались орбиты спутников. Приглядываюсь… Точно — орбиты трех цветов. Надписи поверх синусоид: «Ураган А1 — Космос-1970», «Ураган А2 — Космос-1971», «Ураган А3 — Космос-1972». Расписание тоже расчерчено под эти три спутника — наверное, отмечены «окна»…
«Ух ты, блин, она еще и бибикает!» — шепчет Костя, осматривая очередной «приемник» прямо под расписанием. М-да, это скорее не приемник, а передатчик. Сделан он из любимой на флоте вороненой стали, а еще на него нахреначена целая армия маленьких металлических табличек с предостерегающими надписями типа «Уходя, выключай ток» и более информативными — типа «Комплект пользователя. Глобальная навигационная спутниковая система (ГЛОНАСС)». Но самое главное — лампочка на этом чуде техники светится, а чудовищных размеров тумблер «Сеть» (о, великая традиция российских военных заводов делать все так, чтобы до самого последнего чурки доходил смысл наличия того или иного причиндала!) находится в положении «вкл.». Означать это может все, что угодно, но самый худший вариант — все время, пока мы прем через Проливы, нас благополучно ведут российские или штатовские спутники. Скорее российские, поскольку система российская, а американцы не умеют общаться с механическими телевизорами или ламповыми компами — разучились. Для особо тупых на заднем кожухе этого «комплекта пользователя» присобачена еще одна табличка: «Система КС-161 через к/а «Ураган» выдает в режиме реального времени с прецизионной точностью координаты любому военному пользователю». К/а — это, я так разумею, космический аппарат, а к «военным пользователям» у нас относятся и пилот какого-нибудь Ту-22М2, и артиллерист какого-нибудь «Смелого», «Быстрого» или «Хитрожопого», и командир группы спецназа — той же вроде как ликвидированной «Омеги». И идем мы с этой включенной хренью второй день с прецизионной точностью. Крайне странно, что мы еще живы, а «Зонд» еще цел.
Страха нет. Есть мрачная констатация факта. То ли авиационного бензина не хватает, чтобы один бомбардировщик выслать, то ли попросту погода нелетная. То ли последить решили, как далеко может зайти оборзевшая вконец матросня в конце двадцатого века. Ставлю тумблер в положение «выкл.». лампочка гаснет. Оно, конечно, антенну, на которую этот ящик заведен, могло и поломать к едрене фене, тем более, что минимум один штырь точно своротило на хрен, но лучше всю прецизионную точность держать втайне от военных пользователей — и от пилота, и от артиллериста, и от командира группы тарантулов… тьфу, дьявол… спецназа.
По крайней мере, теперь мы относительно невидимы. Если верить Голливуду, то спутник видит все до номера автомобиля включительно и делает фотографии злых террористов и добрых агентов КГБ прямо с орбиты. В реале, это, конечно, хрень собачья, но лучше исходить из худшего. Прощай, Оккам, сущности мы будем городить друг на друга, как художники-абстракционисты. Чего мы сразу в каюту к шаману не вломились — хэ его зэ, товарищ контр-адмирал… Операторы наши не допетрили? Или нужно так было, чтобы они через спутник продолжали нами рулить? Значит, теперь они должны нас потерять? А «господня пленка» кончиться? Непохоже что-то, чтоб она кончалась — как комар внутри зудит: «Фареры, Фареры…» Или это выключение, как таблетка — через полчаса действовать начинает?
Вроде все. «Куда это — в кубрик волочь?» — Порхевич держит в руках груду аппаратуры. «Да», — киваю ему и еще раз внимательно смотрю на каюту, чтоб больше в нее не лазить. У двери на переборке висит маленькая распечатка спутниковой фотографии с тем же лейблом — «Военно-топографическое управление Генерального штаба ВС. «Совинформспутник». Подпись под лейблом: «База ВВС США «Зона 51». Так вот ты какой, «Ангар-18»!!! Я всматриваюсь в прямоугольники и черно-белые полосы на фотографии — это ведь та самая база, на которой американское правительство с сороковых годов прячет останки пришельцев из космоса! Мы и ее раскопали. Воистину, нет пределов русскому гению! А если он еще и выпьет!!!
…«Как думаешь, Антон, за нами только любимая родина охотится или кто еще?» — спрашивает Порхевич. Мы в кубрике — забиваем «спецрундук». Мы сделали его из деревянного оружейного ящика, который почему-то валялся у кэпа в каюте. В нем — КПРовская литература, комп из шаманской каюты, личные дела из каюты зама. Хлама у нас, конечно, много, но не переть же на Фареры все подряд? Пленка, в принципе, утверждает, что мы до них дойдем…
«Так как?» Он достает откуда-то из-под ближайшей подушки бутылку рислинга. «У тебя что, неисчерпаемые запасы?» «Практически». «А что касается охоты… Все на нас охотятся — сейчас только шторм кончится, сорвутся со стопоров». «Почему?» «А хрен нас знает — может быть, мы засланцы злобной лапотной России и везем ручного медведя, натасканного на немцев». «Да у нас же немцы — лучшие друзья давно! Еще с Берлинской стены поломатой…»
…Дружба, не дружба, а опасность нам грозит действительно со всех сторон. Шпионов никто не любит — а особенно в развитом демократическом обществе. Нет, посмотреть фильмец про подвиги суперагента с лицензией на убивство за нумером ноль-ноль-семь очень даже можно. Тем более, с Шоном Коннери или душкой Тимоти Далтоном в главной роли. Но не более того. Если хоть одна сволочь засечет нас на нашем пути к Фарерам в Северном море или в пределах двенадцатимильной британской зоны (а то, что мы туда влезем — к бабке не ходи… Береговая линия там такая загадочная, что двинуться можно!), разборок не миновать. А учитывая весь шухер, поднятый на нашей любимой исторической родине, можно почувствовать себя «Либерти». Когда нас обучали, то постоянно приводили в пример этого несчастного американца. Во время Семидневной войны в шестьдесят седьмом на Ближнем Востоке он, что называется «выполнял миссию разведки и освещения обстановки на ТВД». Проще говоря, следил и за арабами, и за евреями. За что получил и от тех, и от других. Сначала его атаковали сирийские «МиГи», потом им внезапно «помогли» израильские «Миражи» — и так шесть раз за день. Доконали американца союзнички-евреи: под занавес многострадальный «Либерти» стал мишенью для израильских торпедных катеров. Итог — больше тридцати трупов, больше семидесяти раненых (на нем всего экипажа полтораста человек! Две трети народа выкосило за один день) и не подлежащий практически восстановлению корабль. Нам в отряде крутили учебную радиограмму — ретрансляцию одной из последних радиограмм с “Либерти” с сообщением о воздушной атаке. Мы ее наизусть помнили — предсказание нашей собственной вероятной суровой судьбы:
«IBA this is Q2BW
I read back for possible correction
Operation immediate Time 081015Z
From USS Liberty
Unclass sitrep follows
Air attack
Item A At 081015Z while ship on crs 283 spd 05 psn 3135N 3329E ship was attacked by unidentified fighter
Item B Ship unable to carry out mission
Item C Communication capability limited
How copy? Over»
Скромненько так и со вкусом. «Связь по возможности ограничена. Как записал? Прием…» Отбой, на хрен… Ой, нужно, от «Зонда» избавляться! Нужно! А как? А на что менять?..
…Почему-то стукнуло в голову: я же только один «Атлантик» послушал. Оно, конечно, теперь уже все равно — но это только с одной стороны. Да, мы приближаемся к выходу из Проливов с неизбежностью дембеля или краха мировой системы империализма. Но это не отменяет охоту на нас — шторм идет на убыль с такой же неизбежностью. Балтийский «Атлантик» нас не увидел — это почти точно. Он увидел «тарантулов». А мы от него благополучно удрали. А вот проливный «Атлантик»… Что-то меня шторм от него отвлек…
Так, какой из двух кассетников, у меня был заведен на Проливы? На одном кассета домотана до конца — значит, этот, другой я все-таки слушал… Запись, в смысле.
Размышления размышлениями, а руки думают сами — помимо головы. Так, телефоны на виски (мичман в учебке в Подольске намертво вбил — наушники на гражданке, а тут головные телефоны, которые, кстати, для лучшего приема действительно лучше не на уши натягивать, а на висках оставлять. Звук четче — чай, не музыку слушаем — да и вопли «Каштана» тоже послушать невредно). Опять, как и на первой кассете, шум… Снова шум… Снова… Так, обнаружение! «Argonaut, Argonaut! This is two-papa-oscar, this is two-papa-oscar! Over». « Two-papa-oscar this is Argonaut. Over». «This is two-papa-oscar. Precedence operational immediate. Operational immediate. Are you ready to receive?». Что-то серьезное обнаружил — выше «оперативно-срочной» рдо по приоритету только «флэш». Неужели мы?!!
«This is two-papa-oscar. Date-time-group — zero-nine-one-three-zero-one zulu January nine-six. Unclass. Locational one, serial two…» Этот тоже на обратном пути что-то засек, как и первый. «One alfa-golf-india. Romeo-uniform. Okean mod class. I say again — okean mod class. I spell…» Можешь, блин, не спеллировать. Это мы. Okean mod class — это реально мы. Это псевдогидрограф с антенной перехвата радиорелеек… Можно даже координаты не слушать — это п…ц. «Probably Zond. I spell — zulu-oscar-november-delta». Спасибо, просветил, не дал помереть идиотами… Хотя, чего я дергаюсь? Он про нас сообщил еще, слава тебе господи, девятого. Сейчас на календаре одиннадцатое, мало того, три часа дня — мы пока прем вперед с уверенностью танка. Если бы нас очень хотели остановить, то сразу после сообщения 2po просто грохнули бы какой-нибудь всепогодной ракетой или выслали бы своих тарантулов. Как минимум, сейчас. Но посылать пока никто никого не хочет… Или уже послали?! Пока мы хлебальником хлопаем?
Так, замполит и зампотех хренов, ты, конечно, спец по литературе и по потехам, а потому — думай, обезьяна. Что кроме Фарер может предложить тебе твой «оператор» — если конечно, поверить, что Порхевич не бредил спьяну (все-таки, по его собственному признанию, долго не просыхал — понемножку, но все-таки). И какое отношение ко всему тому, что с нами произошло, имеет зам — ну ведь по виду дурак дураком, а ведь гляди ты, именно наши восемь личных дел помечены у него. Бля, голова пухнет. А тут еще шаманский комп…
Наверное, оператор все-таки глянул на местность со спутника — ничем иным я свое внезапное видение объяснить, наверное, не могу. «Видение» совершенно нам необходимо: датский траулер примерно вполовину меньше «Зонда», только что вышедший из базы (а значит, с солидным запасом топлива). Через Северное море проползти хватит, даст бог, и до Фарер останется… А «Зонд» придется утопить — как ни прискорбно. Все-таки водная могила у Сотникова будет… Меньше думать, меньше! Время растягивается, как резина — в день захвата события прессовались со страшной силой, в один час умещалось больше, чем сейчас в полдня. Сколько же еще? Сколько до Фарер?! «Фареры, Фареры…» Кто ты, наш бог?...
…Когда-то очень давно, в другой жизни, в девяносто третьем году, летом, я сочинил такое стихотворение, которое понравилось мне самому. Причем, сочинил, в самой что ни на есть прозаической обстановке — мыл посуду в реке. Лешка с Ольгой, с которыми мы ходили втроем на байдарке по Десне до Новгород-Северского, пошли типа за водой (но, отдаю им должное, воды принесли!) после ужина, а я занялся хозяйством. И заодно стих сочинил — очень, хочу заметить, к нашей ситуации подходящий. Молиться впору — тому самому неведомому богу ниоткуда. Чужие Боги Ниоткуда — почти по Лавкрафту…
Опять позвал меня мой бог,
Вновь ничего не разъясняя.
Родным добавится тревог,
Но я бороться не желаю.
Теперь пылает мой костер,
И месяц август лупит с неба,
А небо — выцветший шатер,
И снова не хватает хлеба,
И обгорелое лицо,
И угольки с травою в чае…
Храни меня, в конце концов,
Коль ничего не разъясняешь.
Кто ты, Никола ли, Андрей,
Ты свою свечку заработал.
Мне тошно жить среди людей,
От сериалов чуть не рвота.
Храни, храни меня, костер
От злой судьбы, от злой напасти.
Сожги в себе ненужный сор,
Дурное призрачное счастье.
Храни меня, храни, огонь,
Храни и очищай мне сердце,
Но только главного не тронь —
Не тронь моих единоверцев.
Спаси их пламя, сохрани,
Пророк неведомого бога,
Ты нас забросил в эти дни,
Коль храмом у тебя дорога.
Пока есть ты, то живы мы —
В щетине, с битыми очками.
На нос несется мат с кормы,
Воюют котелки с кострами,
А звезды падают с небес
И требуют сказать желанье,
Чтоб комариный род исчез,
«Прощай!» сменилось «До свиданьем…»
Оно, конечно, концовка смазанная, но я потом ничего с этим стихом не делал. Как родилось, так и родилось — от переделки и перекройки еще ни одно стихотворение лучше не стало. Искренность, знаете ли, пропадает…
…«Зонд» на выходе из Скагеррака. Теперь уже это можно сказать с уверенностью. Море – два с половиной. Еще сутки после того нашего дурного выхода бушевал океан – и вот все, наконец, стихает окончательно… Время – полпятого. Начинает вечереть. Небо так и не очистилось от туч. Неужели шторм кончился? Не верится…
…Мы все (практически все — без бичей) сидим в каюте кэпа. Это очередной расширенный военный совет. Обсуждаем мое «видение»: датский траулер примерно вполовину меньше «Зонда», только что вышедший из базы. Это и есть наше с Порхевичем предложение. В принципе, толпа «за», на «Зонде» оставаться смертельно опасно – это понимает каждый. Значит, на очередной подвиг нас побуждают Их Величества Обстоятельства. Единственная сложность – что делать с людьми. Даже Костя высказывает малость экстремистскую идею: «Главное, что в плен-то не возьмешь…» «Лишние свидетели», – поддерживает Борис. Костя делает рубящий жест крест-накрест. У Порхевича приступ гуманности: «Но ведь это не плетется с нашими идеями…» «А почему нельзя?» – интересуется Кот. «А куда ты их сунешь?» «В трюм. Заложниками». «Может, высадим?» – интересуется Радик. «Куда? – интересуется в ответ Борис. – На плотик? Чтобы они причалили к датскому берегу и сдали нас со всеми потрохами? Не улыбается… Совершенно не улыбается…» Думаю: «Высадить, высадить… О!» «Толпа! Как говорят немцы, айне Идее… В Северном море есть старые платформы, без вышек, но с жилыми помещениями…» У Порхевича проясняется лицо. Ему явно не хочется добавлять в нашу эпическую картину еще крови. «А хранить их где?» – вопрошает Борис. «Кого?!» «Ну, этих … пленных…» «Как где? Где Кот предложил – в трюме». «Там есть трюм?» «Конечно! А куда рыбу скидывать?» «Убедил, – Борис встает и выходит, предупреждая: – Извести по «Каштану». Костя сообщает о моем предложении на КП-5. Они его поддерживают». «В общем, все «за»?» – Порхевич оглядывает военный совет. Молчание – знак согласия. Звоню Борису на ГКП: «Борис, принято». «Угу, – говорит он и извещает: — Цель по локатору. Типа траулера, такого, который нужен нам…»
…Это он – наше вожделение, наше видение и предвидение. Датский траулер в половину «Зонда» с экипажем в десять-двенадцать человек «североморского» типа, не так давно вышедший из базы. У него темно-синий, слегка побитый корпус с двумя белыми полосами чуть ниже фальшборта. Он называется «Тереза». Он идет к нам, чтобы спасти бедное, почти погибающее странное судно без флагов и опознавательных знаков, с которого машут руками три калеки, перемотанные бинтами. Он идет, чтобы спасти этих калек и получить довольно приличную сумму по «сэлвидж контракту»…
…Калеки (их, правда, не три, вопреки расхожему выражению, а только две) – это, естественно, Радик и Костя. Комплекция подходящая. Пока этот рыбачок подъезжал к нам, они успели обмотаться какими-то «окровавленными» тряпками и бинтами. В их задачу входит подать два кранца и завести один конец на баке. Я сижу там же, на баке, за брашпилем. Кот в поперечнике. Порхевич на юте за фальштрубой. Борис на ГКП. Толя на мостике, как прикрытие. У боевиков автоматы со свежими рожками. У калек – пистолеты со свежими обоймами.
Считаю количество даков на палубе. Раз… два… три… пять… семь… девять… Девять. Кэп – десять. Пара бичей – двенадцать. Радист – тринадцать. Рулевой – четырнадцать. Кок (если он не на палубе) – пятнадцать. «Тереза» похожа несколько на «Зонд» – все траулеры похожи друг на друга – только у нее, естественно, нет спардека. ГКП там же. Радиорубка похоже тоже – вон оттуда, из иллюминатора высовывается физиономия с телефонами на шее. Так. Они подъезжают…
Костя и Радик суетятся, машут руками, что-то кричат, показывают руками вокруг. Даки тоже сгрудились у левого борта. Волнение чуть-чуть усиливается, начинает вечереть. Наши калеки крепят кранцы, с «Терезы» кидают бросательный, и Радик заводит его на бак. «Тереза» швартуется – ее ют ниже нашего спардека. Она прыгает у нашего борта – даки устанавливают трап, на палубе уже не девять, а десять или одиннадцать человек. Пора!
Я встаю. Одновременно со мной вылезает с ГКП Борис, из продольника Кот. Порхевич выскакивает из-за фальштрубы и прыгает с командирского крыла к ним на ют. Кот идет по шкафуту, держа автомат, направленным на «Терезу». Толя держит палубу с мостика. Нервы... Нервы…
Порхевич подходит к радиорубке, разбивает иллюминатор и убеждается, что в ней никого нет. И вдруг я вижу, как кэп сунул руку в карман и что-то выхватил… «Пистолет!» Кэп стреляет, не целясь, но руки дрожат, и пуля ударяется в металлическую палубу рядом с Порхевичем – он отшатывается… Может, задело, может, нет… Четыре очереди разбиваются о командирский мостик «Терезы» – пули рикошетят, куда бог пошлет. Толпа рыбаков в ужасе замирает, потом все дружно начинают падать, очевидно думая, что на палубе их спасение. Думать больше некогда, прыгаю на «Терезу», ору Коту: «Держи их на палубе!!» Вижу как Порхевич скрывается на тамошнем ГКП, туда же прыгает Борис… Толя скатывается с мостика…
Влетаю в их продольник. Ударом ноги открываю первую попавшуюся дверь… Пусто!.. Вторую… Пусто! Больше всего на свете я боюсь увидеть в одной из кают какую-нибудь особу женского пола. Или кокшу, или какую-нибудь «баталершу», или просто дежурную расходную бабу, хрен их скандинавских демократов разберет к такой-то матери… По всему продольнику стоит такой же грохот. Слышно, как открылась дверь в машину, загремели тяжелые сапоги Порхевича, «гусеницы» Толика…
Все каюты распахнуты. Порхевич и Борис выводят из машины двоих в черных комбинезонах (как я и думал – «пара бичей»). Распахивая двери, случайно натыкаюсь на трюм, киваю Порхевичу. Он соответственно кивает мне – посмотри, мол… Спускаюсь. Темная сырая «консервная банка». Света нет, но и щелей, по-моему, тоже. Ладно, потом посмотрим. Выхожу, мотаю головой. Порхевич подталкивает пленников, те погружаются в темноту, мы задраиваем люк и дверь тамбура. Есть. «Тереза» наша!!
Выскакиваем на палубу. Что-то там неестественно… А, вот что! Все до сих пор лежат. Одними глазами спрашиваю у Кота, что случилось. Отвечает Костя: «Они мертвые…»
«Как?!» – Это Порхевич. «Просто… Кто сразу, кто от болевого шока…» Доходит сразу — когда стреляешь практически в упор, глупо надеяться на какую-либо собственную гуманность. Плюс двенадцать…
Ясно. Просто до безобразия. Плюс рикошет… Палуба-то металлическая… Маленькое утешение для совести – кэп очень зря выстрелил. Не хватался бы за пистоль, остались бы все живы. Если бы, да кабы, во рту бы выросли бобы — был бы не рот, а огород…
«Некогда!» – торопит Порхевич. Темнеет. «Терезу» бросает вверх-вниз и бьет о борт «Зонда». Я ору: «Начинайте подавать!» Все, кто остался на «Зонде», подают наши «контейнеры» с НЗ. Темнеет все больше, Порхевич звереет: «Бросайте их, черт возьми!!!»
Заканчиваем через полчаса. Мертвецов отправляем на «Зонд». Шурик и Борис уже на ГКП, изучают незнакомые приборы. Игорь с Толиком в машине. Разберутся ли?
Разобрались!! Порхевич еще раз проверяет, все ли мы взяли, что хотели из одежды, жратвы, разного неуставного барахла. «Информационный рундук» переперли первым. За ним — оставшиеся «стингеры». Тяжелые, заразы, и неудобные! «Ну, все…» Игорь еще один раз, последний, отправляется на «Зонд» открыть кингстоны. Возвращается минут через пятнадцать… Один кранец перетерло, и трехбалльное море лупит «Терезу» о борт погибающего «Зонда», сдирая с нее щегольскую краску. Игорь едва не падает на палубу, Кот на палубе рубит конец… Начинаем отдрейфовывать от «Зонда», выделяющегося теперь только темным силуэтом в быстро темнеющем пространстве.
Чихнула и отработала наша машина. «Тереза» вздрогнула и с погашенными огнями начинает набирать ход. Скоро ночь скрывает от нас осевший «Зонд»…
Радик из рубки сообщает, что идет еще один шторм, чуть полегче предыдущего – баллов пять, но нам уже на все начхать. Мы в море. Мы вышли из Проливов. Теперь мы можем быть уверены в своей безнаказанности — если только таинственная «господня пленка» не записана где-нибудь в Ясенево, к которому формально принадлежим и мы, в недалеком прошлом — военные псевдогидрографы. Находки в каюте зама, странное поведение натовцев и, особенно, вовремя приглючившийся и материализовавшийся траулер, лично меня подталкивают именно к такому варианту развития событий.
…Мы сидим в каюте кэпа этой самой «Терезы». Мы — это я, Порхевич, Костя, Кот и Радик. Девять вечера. До сих пор продолжается четверг. Телевизор тут получше — и принимает почетче, да и стандарт тут, по-моему, другой. PAL, что ли…
«Giroskop», — вдруг говорит этот телевизор и показывает в качестве рисунка за плечом диктора знакомый силуэт практически родного корабля тарантулов... тьфу ты, черт, вот же привязалось дерьмо на язык!.. диверсантов, то есть, из Балтийска. Тот самый, которого отрядили за нами и которого обнаружил «Атлантик». За каким хреном он в новостях? Блин, и говорит-то даже не на английском, а на датском или на каком-то таком же языколомном скандинавском… Чего-то там конфликтного… А, дошло! Они у Борнхольма зачем-то встали — датчане не совсем дурные, знали, что за пароход у порта Рённе околачивается, видно, протест заявили, наши его проигнорировали. Так, риксдаг местный показывают (господи, из каких дебрей подсознания я название датского парламента вытащил?!). Судя по картинкам, что-то с НАТО связано — эмблема в виде розы ветров, самолеты, корабли. Вспоминаю, что нам вдалбливали: на Борнхольме эрэлэска, катера, «рыбнадзор» (корабли охраны окружающей среды). А! НАТО была запрещена какая-либо военная активность на Борнхольме. А теперь вот видимо, в свете инцидента с российскими диверсантами, говоря официальным языком, «парламент Дании разрешил боевым самолетам и кораблям стран НАТО пользоваться аэродромом и портом Рённе». Нас это, в принципе, касается мало — главное, что наши тарантулы за нами не пошли. И то счастье дурное…
«Kizlyar», — телевизор говорит название российского города опять с каким-то незнакомым скандинавским акцентом. Наверное, все-таки с норвежским, судя по наличию на экране буквы ;. Насколько я успел запомнить из всего виденного, слышанного и читанного, этот дифтонг является буквой только в Норвегии. Норвежский текст идет поверх репортажа все того же Олега Шишкина с ОРТ. Кое-что даже слышно: «…Чеченцы, жители Кизляра, опасаются за свою безопасность… В районах, примыкающих к Чечне, появились группы агрессивно настроенных граждан, требующих определить адреса, захватить и казнить родственников Радуева и других боевиков, участвовавших в террористическом акте в Кизляре… … которые на похоронах своих родных и близких требовали выдать им оружие для расправы с боевиками и их родственниками… На помощь Терскому казачьему войску готовы выехать отряды добровольцев из числа сибирских, уральских, а также калмыцких казаков… По предварительным данным, из числа мирных жителей погибло порядка 30 человек… Объявлен день траура. С утра собирали трупы людей, погибших от рук снайперов. Хоронили тех, кто пал от бандитских пуль в первый день трагедии… На установленной у входа в больницу мине подорвался 18-летний житель Кизляра. Парень остался без ног, а врачи оценивают его состояние как крайне тяжелое… Снайперы продолжают обстреливать улицы из подвалов и с крыш домов…». Остальное заглушает норг-диктор.
Так, и куда все эти орлы-радуевцы делись? Неужто там ситуация продолжает развиваться параллельно нам? Кизляр-то был захвачен девятого, в шесть утра. И «Зонд» тоже. Около шести утра. Ну, чуть раньше… Может, над ними тоже операторы сидят, а внушение доходит быстрее, потому что мусульмане не пьют? Бред какой-то…
…Хрен с ними, с мусульманами. Мы, наверное, можем и выпить. Как минимум, за упокой души «Зонда» и двенадцати даков по стакану кинуть надо. Костя отказывается — мотивирует, что непьющий в принципе. Нам же больше достанется… «Ну что, Антон, ты у нас замполит, с тебя и тост», — смотрит на меня Порхевич. «Так вроде ж за упокой собрались пить?» — протестует Костя, но его слово авторитета не имеет, поскольку он непьющий.
Я, внезапно вспомнив то, что врезалось еще со школьных времен, выдаю даже вполне сносный длинный тост (обычно я предпочитаю солидаризироваться с народом коми, в языке которых существует самый короткий в мире тост — «Ю!», «Пьем!» то есть): «Еще Маркс писал, что прежде чем заниматься любой политикой, человек должен что-то есть и пить, где-то жить, во что-то одеваться, чем-то развлекаться, что тоже немаловажно. И не просто есть, пить и одеваться, а хорошо есть, пить и одеваться. Говорится также, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Но истинно русский человек вслед за китайцем Мао поправляет еврея Маркса. Мао придумал социализм с китайской спецификой — вот их уже полтора миллиарда и они догоняют и перегоняют Америку, жаль Хрущев до этого не дожил…» «Он хотел, чтобы Советский Союз догнал и перегнал…» — возражает Радик. «Он хотел, чтобы социализм показал капитализму кузькину мать — чем китайцы и занимаются. Так вот, о русском вкладе в марксизм. Русский человек понял, что из всей стратегической триады, необходимой для того, чтобы человек занимался политикой, как то — есть, пить и одеваться — необходимо оставить только одну составляющую. Среднюю. Пить. Пьем! И занимаемся политикой — странным образом, но занимаемся…»
Пока мы пьем, Костя крутит настройку «Шарпа» и находит что-то на русском языке. Это что-то хрипит, сбивается с волны, но временами слышно вполне сносно. Речь опять же о Кизляре: «…служба Федеральной пограничной службы опровергает информацию о том, что директор погранслужбы России Андрей Николаев подавал прошение об отставке… сотрудник пресс-службы Иван Рудич высказал мнение, что… не обладаем такой информацией, было ли прошение об отставке или не было его… Президент России Ельцин провел рабочую встречу с директором Федеральной пограничной службы. Генерал армии Николаев проинформировал Президента о предпринятых ФПС мерах в связи с бандитской вылазкой дудаевских боевиков в Кизляре… факт крайнего недовольства Президента России бездействием пограничников, якобы пропустивших тем самым дудаевскую банду террористов в город Кизляр… на кизлярском же направлении стояли внутренние войска и подразделения МВД Дагестана. После заседания Совета безопасности, где Президент России столь эмоционально высказался о кизлярской трагедии… после анализа реальной ситуации все обвинения с пограничников Борисом Ельциным были сняты». Частота уходит окончательно… Порхевич наливает по второй — неплохо бы все-таки помянуть… Костя ворчит про себя: «Офицер восемнадцатого века — слегка пьян, до синевы выбрит, эрудирован от Баха до Оффенбаха. Офицер двадцатого века — слегка выбрит, до синевы пьян, эрудирован от Эдиты Пьехи до «иди ты на хер». Вот уж воистину!». Мы, конечно, не офицеры, но истина пугающая…
День пятый, 12 января 1996 года, пятница
…Мне опять снится нечто, пугающее в своей реальности. Я вновь вижу свой сон со стороны — и одновременно участвую в нем. Жутковатое восхищение не покидает меня в течение всего этого полубредового просмотра.
…Я отчаянно пытаюсь ухватиться за перила набирающего ход вагона, кто-то пытается протянуть мне руку, но я, поскользнувшись на мокрых от дождя камнях, падаю под колёса поезда, сметая на пути вагоны, рельсы, шпалы и железные мосты с перилами. Мой друг (я так и не могу его идентифицировать — она остается абстракцией на протяжении всего сна), хоть и обеспокоенный моей судьбой, но всё же в относительном комфорте катит в одну сторону, а я, с трудом подняв своё тело, должен двигать в другую сторону – на маленькую станцию в двух километрах от места моего падения, чтобы дождаться этого же поезда, но идущего в обратную сторону. Я медленно поворачиваюсь и иду, придавленный тяжёлым грузом и раскачиваемый ветром от левого рельса к правому, спотыкаясь о шпалы и камни, в указанном направлении. Временами меня с ног сбивает налетевший шквал снега пополам градом размером с футбольный мяч. Я падаю и ползу, цепляясь ревматическими опухшими пальцами за шпалы, и грызу в ярости рельсы. Потом прикладываюсь к ним, холодным и мокрым от дождя, своим разгорячённым лбом и вспоминаю, как двадцать восемь гвардейских панфиловцев боролись с полусотней гвардейских немецко-фашистских танков, и медленно, но верно (как носитель «Энергия» с кораблём «Буран» на горбу) поднимаюсь и в благородной ярости прохожу расстояние, равное пятидесяти танкам, поделенным на двадцать восемь гвардейских панфиловцев, и снова падаю, разбивая вдребезги ту шпалу, в которую попадаю своим носом, и в своём бессилии скручиваю левую и правую рельсы в двадцать четыре морских узла, пока мой ум изощряется в поисках очередного поучительного примера из мировой истории, который смог бы поднять меня и продвинуть ещё на некоторое расстояние. И мне видятся вьетнамские патриоты, перетаскивающие огромные грузы на своих плечах, двигающиеся по ночам, скрываясь от американских воздушных пиратов. И, произнеся несколько русских подбадривающих слов, которые и мёртвого могут поднять, я поднимаюсь и прохожу путь, равный отношению десяти лет американской агрессии к двум миллионам погибших в этой войне, и… всё начинается сначала… Когда я понимаю, что мне не дойти до станции, а поезд уже гремит за спиной, я с обречённой решимостью поднимаюсь и встречаю его грудью! Одновременно я хватаю его за морду и отрываю от земли. Колёса вращаются с огромной силой, но – увы для всего железнодорожного транспорта! – побеждает сильнейший, и машинист нажимает на тормоза… И я падаю в руки своего абстрактного друга, и играет марш «Встречание славяна», и поедается тушёнка ящиками, и вместо брызг шампанского летят брызги стёкол, выбиваемых нашими головами – мы празднуем встречу…
Я просыпаюсь. Литературно-исторический бред. Хотя и забавно — «Обмен разумов» Шекли напоминает. Концовочка там именно такая — забористая в своей завернутости. Интересно, кому это такие глюки снятся? «Мне бы для начала приезд государя-императора в Кострому», — бормочу я и засыпаю вновь. Теперь уже плотно без сновидений и до восьми утра…
…Девять утра. Четвертый день нашего побега в никуда. Мы идем по Северам. Идем практически как боги. Нет, как дьяволы, что, в сущности, все равно. Бывшая «Тереза», а ныне «The Cunt» (ух! Никто этого пока не знает, но я решил назвать эту посудину именно так) режет одиннадцатью узлами голубые волны моря. Идем к Фарерам.
На ГКП – Борис, съевший очередную порцию нашего «лекарства» и более-менее проспавшийся в промежутке. Остальные спят по каютам. На вахте я и Порхевич.
…Я обращаю внимание на рёв реактивного самолета, но его самого визуально не обнаруживаю – летит он, судя по этому звуку не высоко, но близко – двигатели слышны минуту-полторы… Озираюсь, но с тем же результатом – слышимый самолёт остается невидим. Хватаю восьмикратный бинокль и мечусь взглядом по горизонту (все-таки херовый из меня сигналец). Порхевич, наблюдая, что интересно, невооруженным глазом этот объект, машет руками, головами, и указывает голосом, пытаясь направить меня на путь истинный. В конце-концов мой восьмикратно увеличенный взгляд достигает цели – и не узнать «елку» — шведский «Вигген» – невозможно: буря восторгов!!! Он и в самом деле на елку, как ее дети рисуют, похож силуэтом — пара маленьких треугольных крылышек-стабилизаторов спереди, пара основных, таких же треугольных, ближе к корме. Елка и елка… Чего он только делает вблизи английских и норвежских террвод, вопрошаю я сам себя и сам себе же отвечаю — летает. Швеция Норвегии и Британии не противник, а очень даже союзник. Пусть летает — не сторожа мы небу британской и норвежской корон…
…Сидим в моей каюте. Их (кают) тут девять штук – как раз на каждого по каюте. Где можно, мы выломали вторые полки, чтобы дышать было легче. На маленькой электроплитке готовится кофеек. Порхевич листает какой-то журнал, то и дело задерживаясь глазами на рекламах. Даки, в общем, неплохую посудину себе отгрохали. Мы внесли в нее свой колорит (русские, как-никак…).
Мы уже здесь вторые сутки – пообтерлись, приоделись. Порхевич, например, сидит в сером водолазном свитере, тех самых неуставных штанах и чьих-то кроссах. Мне как-то больше по душе темно-синий командирский лапсердак с нашивками. Злые языки (типа Кости) распускают подлые слухи, что я польстился именно на эти нашивки, но опровергнуть эту гнусную клевету можно довольно просто – он (сиречь лапсердак) теплый, из хорошего сукна. Поэтому и таскаю в паре со своими сине-зелеными абсолютно неуставными джинсами и своими же кроссами. Некоторую экзотичность нашему виду придают ремни с ножами и кобурами, но это уже – увы! – специфика.
Кофе готов. Можно наслаждаться. Порхевич вдруг бьет себя по лбу: «Елки! Я у кэпа в каюте отличное печенье нашел!» – и выметается. Я оглядываю свое обиталище. Ничего берлога, симпатичная. Раньше здесь жил, по-моему, боцман (на переборке небольшое панно из шкертов и узлов, переплетенных в замысловатую паутину, а в шкафчике – куртка типа штормовки, сапоги и большой «боцманский» нож) – теперь я. Надолго ли?
Возвращается Порхевич и вместе с печеньем в красивой круглой жестяной банке приносит идею: «Давай допросим даков!!» Смотрю на него и с сожалением убеждаюсь, что девяностые сутки в море, да еще с такими перипетиями в конце не проходят даром. Говорю сострадательно: «Порхевич! Солнце мое ненаглядное! Это же даки!!» «Ну и что?» – он уже захвачен идеей. Развиваю мысль: «Дурила электрическая, на каком языке мы с ними будем разговаривать? Или ты датский знаешь?» Он непонимающе смотрит на меня: «У нас целый ящик КПРовской литературы пополам с шаманским компом… Неужели там нет русско-датского словаря?.. Я даже помню, какого он цвета…» Это я и сам помню – ярко-красного. Да и за ящиком этим далеко ходить не надо – он в моей каюте (литература там лежит для того, чтобы аппаратура не болталась).
Достаем, открываем… Находим, как ни странно… Порхевич восторженно проглатывает единым духом кофе, и глаза его лезут на лоб. Я флегматично изрекаю: «Не хер спешить, когда глушишь кипяток…» Он утешается моим советом…
Оказывается, задавать вопросы – это не самое сложное (хотя при первом взгляде на датские слова думаешь прямо противоположное). Их еще надо составить. Их еще надо выработать!
Первый вопрос – это мучающая нас проблема: кто владелец судна? Второй – как поддерживается связь с берегом? Может быть, уже подняты по тревоге Каруп, Глюксбург и Ставангер? Надо будет послушать в радиорубке КВ или УКВ… Стой! Дубина я дубина – где ж мы это послушаем, приемники-то все на «Зонде» остались… Вот так, Антоша, вот так вступают с принцессами в брак… Может, Костя догадался? Он обычно помнит то, что у меня в голове не помещается ввиду ее перегруженности всяким хламом… Ну, ладно… Два вопроса есть… Надо бы еще спросить дака, куда они направлялись и имеет ли их посудина отношение к ВМС. «Тереза» – то она «Тереза», но в Кильской бухте не так давно — в декабре, когда мы еще не были террористами, а выполняли спецзадание ГРУ ГШ — немецкий рыбачок «Сольса» таскался у нас на глазах в паре чуть ли не с ПЛ.
На исходе часа, когда штук восемь интересующих нас вопросов были уже составлены, Порхевич еще раз доказал, что истинный славянин крепок той разновидностью ума, которую принято называть «задним умом». Он выдал великолепную фразу: «А на каком языке он нам будет отвечать?» На глупые вопросы могут быть только глупые ответы: «На датском, конечно…» Мы смотрим друг на друга, и тут мне в голову приходит спасительная идея: «Давай составим вопросы по принципу детектора лжи…» «Что за принцип?» – «На эти вопросы можно ответить только «да» или «нет». – «И все». – «А как мы свои перекроим?» – «Элементарно! Они задаются… ну, как же это… в пользу задающего…» – «Например?..» – «Смотри: «Кто хозяин судна?» Это нейтрально. То, что я предлагаю: «Хозяин судна капитан?» Да или нет…» «Нормально…» – соглашается Порхевич.
Включаем свет в трюме, выводим первого дака – он смотрит угрюмо исподлобья. У второго более лояльный взгляд, но он на потом. Чтобы скрыть свое русское происхождение, перекидываемся короткими английскими репликами (я все-таки микрофонщик). Приводим пленника в каюту. Задаю дежурный вопрос: «Ду ю спик инглиш?» Он мотает головой: «Ни». Ни так ни… «Шпрехен зи дойч?» – «Ни». Не шпрехает… Ну, что ж, поехали наши вопросы… Без предупреждения выдаю: «Индехавер скибе каптайн?» Он презрительно смотрит на меня и смеется в лицо. Переглядываемся с Порхевичем: этот безнадежен. Будет молчать, как партизан на допросе…
Приводим лояльного. Та же процедура, но ответы несколько иные. Насчет «инглиш» – «ни», а вот насчет «дойч» – «шлехьт» (плохо)». Это уже откровеннее. Ну, что ж, мы тоже «шлехьт». Начинаю изъясняться: «Ихь фраге дихь, ду антворте «я» одер «найн». Ферштейн?» Ферштеет. Выдаю вопрос, который бы потряс любого лингвиста: «Индехавер зис скибе из кэптен? (Владелец судна – капитан?)» (Английские связки я ввернул от избытка чувств – русские здесь явно не подошли бы.) Он таращит на меня глаза, но въезжает, потому что кивает: «Я».
Симфония! Сказка!! Окрыленный, вываливаю очередного лингвистического уродца: «Форбиндельсе виз кюст ис облигаториск? (связь с берегом обязательна?)». Он с минуту думает, пытаясь понять соображаю ли я сам, что говорю, и отвечает: «Ни». «Облигаториск?» – уточняю я. «Ни-и», – он уже сообразил, что меня беспокоит именно это и добавляет: «Навигаториск…» Порхевич разворачивает смысл этого слова: переговоры чисто по навигации; нужно что-то – спросил, не нужно – и так сойдет.
«Хаве скибе форхольд ту нэйви? (имеет ли судно отношение к ВМС?)» – «Ни». Отлично – камень с души. Наконец, «ретнинге тил норт си?» – «Ни». А это еще куда? Видя мою непонимающую физиономию, он говорит что-то. Улавливая что-то знакомое, луплю по-английски: «Норвегиан си?» «Я», – он доволен.
Конвоируем словоохотливого лоялиста. Из этого невероятного немецко-датско-английского диалога мы почерпываем обнадеживающие сведения – суденышко – личная собственность покойного кэпа, связь с берегом шла от случая к случаю (навипы, иногда координаты с каким-нибудь «рэйдио»). От ВМС они так же далеки, как и мы по складу ума. А шли они даже в Норвежское море, так что топлива до Фарер (которые в этом самом море и лежат) хватит.
Приволокли баночки на ГКП, сидим там. Рулит Борис – у них руль такой же кнопочный. Уже почти пять вечера. Проснулись некоторые из тех, кто спал. Вон Кот вышел на палубу, задевая автоматом за пиллерсы – стоит, курит на соленом воздухе. «Интересно, он спит тоже с автоматом?» – улыбается Порхевич. «Не, – объясняет Борис и мы поворачиваемся к нему. – Просто он сейчас даков пойдет конвоировать на ужин…» – «А что, он приготовлен?» – «Да нет, консервов поедят…»
«Ну, кого видели? Сколько супостатов угубили?» — довольно потягиваясь, вопрошает Порхевич. «Елку» вашу видели», — отвечает Костя. — «Задрал инспектировать – через каждые полтора часа, хоть часы проверяй, исключая перерыв на обед. Не прилетел, сволочь, в четырнадцать часов и опоздал на десять минут в пятнадцать сорок». «Ты так точно его отследил?!» «Я ж говорю — хоть часы проверяй… Да сегодня вообще День ВВС какой-то…» «А кто еще небо нонеча чертил следом инверсии?» «Сначала какой-то транспортник — «Геркулес», что ли, высоко летел, я не разобрал. Потом каскадом: американец F–16, предположительно англичанин «Буканир» — но это не на сто процентов, затем нас повёл «Торнадо», начавший вокруг нас крутиться через каждые двадцать–двадцать пять минут…» Костя увлекается перечислением (причем, судя по высокому штилю, которым он это излагает, наверное, свои впечатления записывал куда-то в блокнотик — а теперь пересказывает). Я от нечего делать задираю голову и офонареваю на месте – параллельно нам высоко в небе без звука плывет собственной персоной B–52. Этот силуэт — длинный с огромными крыльями и четырьмя моторами — спутать невозможно ни с чем. Удостоверившись, что его обнаружили, ероплан ложится на левый разворот и величаво линяет на фиг. М-да, мы не сильно бы, наверное, удивились, если бы эту авиавыставку «Фарнборо на выезде» завершила бы эскадрилья «стелсов» B-2 или родной российско-украинский Ан–225 с «Бураном» на горбу, совершающий приводнение на волны Северного моря. Для полного счастья не хватает сегодня только планеров и крылатых ракет…
Вдруг по ушам лупит очередь из Калашникова. Смотрим на Кота – это он! Пулей вылетаю на крыло, Порхевич за мной. Вижу руку Кота – он показывает куда-то назад по левому борту. Там какое-то оранжевое пятно. Что рядом – не успеваю разглядеть, а Порхевич уже орет: «Человек за бортом!!!»
Машина мгновенно глушится, ложится в циркуляцию. Теперь вижу, что оранжевое пятно – это быстро уходящий в воду спасательный плотик, а рядом барахтается человек. Он видит, что его заметили и гребет к кораблю. Мы уже на юте, Порхевич кидает круг. Кот какой-то конец. Вытягиваем… Толю!! Он мокрый и счастливый. «Толя, объясни мне, за каким хером ты туда заехал?» – проникновенно спрашивает Порхевич. «Кто-то из них меня выкинул, – Толя показывает на место, где был плот. – Я стоял, курил, вдруг кто-то хватает меня за ноги и… туда… Потом следом плотик летит… Потом они… Они залезли, кто-то из вас начал стрелять, четь меня не убил…» Кот очаровательно улыбается.
В общем-то, все ясно. Они же бичи. Все выходы из трюма им обязаны быть известны. Они и вылезли через какую-нибудь вентиляцию. Но, как всегда – удача улыбается достойным – если бы Коту не захотелось покурить, они бы удрали, а Толя плыл бы до упора – до самого дна… Жаль, но так получилось – не надо убегать от тех, кто собирается подарить вам жизнь. Таково мое личное убеждение…
Вынужденного купальщика Толика растирают спиртом и обматывают одеялом. Весь запас шила остался на «Зонде», а потому грандиозное квасилово типа того, которое мы устроили с Порхевичем, ему не грозит. А вот свои двести грамм бренди он получает. Физиономия его расплывается. Мы его отправляем подремать. «Я бы, наверное, не отказался тоже…» — мечтательно произносит Порхевич. Легкая тишина, потом он же добавляет: «А может быть, мы устроим какую-нибудь вечеринку? Вроде бы никто нам уже особо не грозит…» Интонация настолько просительная, что первым не выдерживаю я: «Идея здравая…» Вторым реагирует Костя и самоуверенно заявляет, что к девяти часам все будет «o’kay» при его, естественно, прямом участии. Порхевич кидает взгляд на часы три дня. «Хм…», — вся его физиономия выражает недоверие, а я выдаю микрофонный термин «BENT» (в радиожаргоне — отмена «O’KAY»). «Значит, мне веры нет?!» — звереет Костя. Он заявляет, что берет в камбузные рабочие Радика (тот пытается протестовать, даже открывает рот, но потом решает, что делать что-то надо — радиорубка нам все равно без надобности). Я, в принципе, с ним согласен, но тонко намекаю, что неплохо бы принять навипы — или, на худой конец, погоду по фототелеграфу (здесь на ГКП стоит такая же трандюлина, как наш брошенный на «Зонде» «Иней»). Радик уметается за погодой, а Костя пинком (сказано образно – попробуй пни Порхевича с Костиной комплекцией!) выгоняет с камбуза всех сомневающихся и лишних…
«Погода будет», — Радик не особо распространяется насчет конкретных параметров того, чего «будет», но вид у него абсолютно оптимистичный. Совещаемся со всей толпой и приняли решение лечь в дрейф.. «Слышь, народ!» — вид у меня ехидный. «Что-то мне выражение твоего лица не нравится», — говорит Игорь. «Угу. Мне пришло в голову, что неплохо бы изменить цветовую гамму этой посудины», — говорю я и ощущаю взгляд пяти пар волчьих глаз. Был бы Толик в продольнике, он бы смотрел на меня точно так же. «Граждане, надо, как минимум, перекраситься», — убеждаю я их. Взгляды понемногу оттаивают. Костя выглядывает из камбуза: «Он прав, тем более, что здесь есть хорошая резиновая лодка с мотором». «Пойду поищу краску», — говорит Порхевич. Отсюда вывод — становимся на яшку…
…Костя развивает такую бурную деятельность, что у проходящих мимо пароходов может создаться впечатление, что на нашей посудине запущена еще одна «дэгэшка». Лодка (прямо из фильмов про «морских котиков») чудо как хороша — главное, остойчива. Наша абсолютно темно-синяя посудина покачивается на штилевом (насколько это возможно) Северном море достаточно далеко и от Дании, и от Норвегии, и уже тем паче от Англии. На ее борту гордо красуется хулиганское название «The Cunt» (в американской матерщине — обозначение женского полового органа), на месте порта приписки стоит «Pillau», пусть думают – где это, все равно, кроме немцев никто не поймет. На фальштрубе – наша эмблема, выгнувшаяся условная черная кошка (сознаюсь — ее контур слизан впрямую со знаменитой эмблемы одноименной банды из, если не ошибаюсь, третьей серии «Место встречи изменить нельзя») на фоне красного флага, а сам красно-бело-черный флаг (полосы вертикальные)… хотелось бы сказать, слегка колышется над надстройкой, но не получится — мы его по российской вэмээфовской привычке нарисовали на куске фанеры (у датчан оргалита не оказалось).
Мы втаскиваем и складываем резиновую лодку (местный боцман, Свен Ольсен его звали, царствие ему небесное, запасливым был мужиком), немного отдыхаем, принюхиваемся к ароматам, доносящимся с камбуза, беззлобно обзываем Костю сволочью и разбегаемся. Кто куда, а мы с Порхевичем «вахтить» («довахтивать» – такой неологизм изволил выдать наш новый кэп)…
…«Послушать бы, что потенциальные союзнички про нас говорят, да все приемники на дне Скагеррака уже давно валяются», — мечтательно вздыхаю я. «Может, Радик в этом отношении поумнее нас с тобой?» — предполагает Порхевич. Хорошо бы. В нашем распоряжении все-таки есть магнитола «Сименс», но на ней ограниченное количество частот FM-диапазона, и всепрограммный приемник «Шарп», но на нем указана длина волны, а не частота. Зову Радика по внутренней. Он приходит, выслушивает мою просьбу и любезно сообщает: «Есть такая формула».
Формула для человека, который постоянно имел проблемы с математикой, замысловата. Длина радиоволны в метрах (обозначается греческой буквой лямбда) равна отношению скорости света (три умножить на десять в восьмой степени) к величине частоты в герцах. Я хлопаю глазами. Пока я ими хлопаю, Радик спрашивает, чего мне надо: «Атлантик» послушать на шестьдесят семь-сорок восемь — правильно?» «Правильно». Радик начинает отстраивать «Шарп».
Времени, конечно, около пяти вечера, но по Гринвичу еще около двух. Вполне могут еще околачиваться — и один, и второй. «Смотри, брешет чего-то!» — прерывает мои размышления Порхевич. И впрямь!!! На пределе слышимости брешет, но все же…
«…is oscar six yankee. Precedence immediate. Immediate… How copy? Over» «Loud and clear. Loud and clear». Это, блин, ему там за углом, где-то на Балтике «громко и отчетливо». А мне вот ни хрена не громко и уж тем более не отчетливо. Порхевич открывает рот, чтобы что-то спросить — смотрю на него страшными глазами, он давит слова еще в зародыше.
«…is oscar six yankee. One-two-one-four-zero-zero zulu January nine-six. Classification unclass. Locational two serial two». Назад идет — понятно, что назад, сколько времени-то… Оператор на «Атлантике» в резким немецким акцентом продолжает: «Two foxtrot-foxtrot. Romeo-uniform. Krivak…» Krivak — это у нас сторожевой корабль, СКР второго ранга. Номера не слышу — частота уходит. Но возвращается: «…formation golf». Навскидку — по-моему, в кильватерном строю идут. Так, теперь пи-си-эс (pcs — position-course-speed). Блин, ни фига не слышно… По-моему, 5457 севера, 1231 востока. За точность не ручаюсь, но слышалось так. Это ж где у нас? Курс у них — на ост. Домой, знать, идут. И то хорошо. Только где же это?
«Что услышал?» — это Радик. «Два наших боевых корабля. Где-то на Балтике, по логике событий, в районе Мёна, поскольку по времени он должен домой не то, что лететь, а уже прилететь. Курс у них самый благоприятный по отношению к нам — на ост. В базу идут».
Лезу в свою чудо-тетрадку, открывающуюся почти ленинскими словами «Учиться настоящему делу военным образом». Так, 5457n, 1231e — это точно Silver Tower, Мён. Итак, российский ВМФ нас не нашел… Или не захотел находить…
…Мы стоим. Мы в дрейфе. На хронометрах нашей посудины с гордым английским (точнее американским матерным) именем «The Cunt» восемь вечера. На рулях Шурка (о, слышал бы кто-нибудь их с Борисом великолепный торг на ГКП, окончившийся надежнейшим решением этого конфликта – монетой достоинством в одну датскую крону, там, правда, орлов нет, вместо него профиль королевы Маргреты, зато решка наличествует). Рядом с ним бутылка бренди из терезовских запасов и коробка с «сухим пайком», выделенным нашим старпомо-баталеро-коко-фото-Костей, который творит на местном камбузе банальное российское блюдо «макароны по-флотски». Благо pasta и meat concerved на этой посудине просто завались — причем, «родных». Ежели pasta — то made in Italy, ежели meat concerved — то made in Argentina. Лепота!
Мы на якоре. Мы в легкой депрессии. Мы отбрыкались (практически отбрыкались) от всех, от кого можно – в том числе и от родного ДКБФ. Как всегда после огромной напряженки наступает грандиозный спад, ибо вершина – это начало спуска. И хотя «господня пленка» уныло бубнит: «Фареры, Фареры…», мы устали и имеем право на отдых. Мы устали от многих непривычных вещей – от пиратства, от вынужденных выстрелов и смертей, от напряженных, как струны, нервов, от состояния погони, от двух штормов, от двенадцати и более-часовых вахт, от назойливых «приказов свыше», от той жизни, которой мы жили в прошлой жизни… Мы устали даже от отсутствия воспоминаний. Захотелось свободы, покоя, уюта и ностальгии. И еще – захотелось один хотя бы раз до Фарер собраться вместе. Не знаю, как кому, а мне кажется, что дальше этих богом забытых островов мы не поедем. Что-то там будет…
Именно это я пытаюсь втолковать сейчас Порхевичу. На столе в его каюте пара бутылок рислинга еще из зондовских фондов. Толстый предлагает «вспрыснуть сто грамм для аппетита». Потом на него снисходит вдохновение на «сто грамм для аппетита и сто грамм после аппетита». Я предлагаю не маяться дурью, процитировав Губермана: «Известно даже недоумку, Как можно духом воспарить — За миг до супа кинуть рюмку, А после супа повторить…» И мы совмещаем «до» и «после».
Хмель нас не берет (куда уж там — после того, сколько мы выпили позавчера вечером на покойном «Зонде», и сумели после ЭТОГО проснуться!), но языки развязываются. Поэтому мы примерно пятнадцать минут развиваем тему «Фарерские острова. Общественно-экономический и политический строй», выкладывая все, что знаем или слышали когда-то об этих клочках суши…
Выглядит это примерно так. Порхевич: «Я вот знаю, что они принадлежат Дании, но говорят там на каком-то своем языке — даже не диалекте, а языке. А еще у них сборная футбольная своя есть. Интересно, за каким хреном футбольная сборная какой-то датской провинции в мировом чемпионате участвует?! Этак можно и сборную Белгородской области в УЕФА заявить!». Я: «Мало того, что участвует, ухитрилась даже австриякам навалять сдуру! Один-ноль, но австриякам хватило позору…» Порхевич: «Не, ты мне не ответил. За каким хреном у облезлых Овечьих островов есть своя сборная, а у Белгородской области нет?!» Я: «Это связано с особым европейским миросозерцанием. Они очень любят давать суверенные права кому-нибудь из своих… Давай лучше по единой кинем…» Порхевич: «Наливай! А почему — по единой?» Я: «А это мой тесть так и не случившийся по причине моего нахождения здесь говаривал… Анекдот такой есть русский народный. Давай!» Порхевич: «Давай!»
Продолжаем. Я: «Читывал я один проспект в турфирме, когда в отпуске был. Чего-то запомнилось…» Порхевич: «Это тебе оператор твой вспоминать помогает. Не иначе тобой тетка какая-нибудь рулит. Еще и влюбилась, наверное…» Я: «Отвянь! Так вот, Фареры имеют собственный флаг, правительство, столицу Торсхавн, собственную монету, и вообще во всех отношениях самобытны, но политически подчинены Дании – острова входят в ее состав на правах автономии». Порхевич: «Скажите, какие подробности!!! Ты давай, за стаканом следи…» Я: «Я слежу, слежу… По единой?» Порхевич: «По единой!»
Продолжаем по второму кругу. Я: «А еще фарерцы — китобои с несколько садистическими наклонностями. Китов загоняют в бухту, и на несколько дней вода в ней становится красной — «зеленые» фарерцев не любят. Традиционные промыслы – сбор яиц морских птиц на птичих базарах и ловля птиц замысловатым четырехметровым сачком – флейастоном. Теперь это национальные виды спорта». Порхевич: «М-да… Прямо как литробол у русских… Кстати, о национальных видах спорта… М-м?» Я: «Угу»
Продолжаем после третьей. Порхевич: «А еще я знаю, что их викинги открыли…» Я: «Ни хрена не викинги! Когда викинги туда приперлись, там уже монахи жили…» Порхевич: «Какие, блин, монахи?!» Я: «Христианские. Из Ирландии — вроде как мы…» Порхевич: «А мы из Ирландии разве идем?!» Я: «Ну, из Дании — это один хрен…» Порхевич: «М-да, тяжело у тебя после третьей с географией…» Я: «Не с географией, а с логикой выражения мыслей… Поехали?» Порхевич: «Ясен пень…»
Внизу, в таком же, как на «Зонде» продольнике (Порхевич живет в каюте местного кэпа, потому признан нами чем-то вроде командира) шум и суета. Личный состав, свободный от вахты, готовится к дружескому ужину в помещении, представлявшем собой помесь кают-компании и столовой команды.
…«Але, это камбуз?» – Порхевич с еврейскими нотами в голосе звонит по датскому аналогу «Каштана». «Камбуз», – откликается Костя малость озверело. Слышно, как потрескивает и шипит сама атмосфера на камбузе. «Сколько вы людей сегодня намереваетесь отравить?» Порхевичу указываются координаты убытия по осям «икс» и «игрек». «Это таки хамство с вашей стороны», – не сдается он, но камбуз гордо молчит. Он поворачивается ко мне: «Очевидно, нам по английскому обычаю предлагается пить кофе и ждать первой перемены блюд…»
Пожимаю одним плечом и вставляю в «Сименс» кассету с моим любимым «Наутилусом».
«Какая тоска – не знать, куда пойти,
Пойдем туда, где разрывается ткань…
В одну тюрьму из другой тюрьмы –
Нас разбудили в такую кромешную рань…» – немного срывается в рок-н-ролльном ритме голос Вячеслава Бутусова.
«О нас поет», – внезапно говорит Порхевич. «Нет, – не соглашаюсь. – Песня к нам не подходит». «Вот песня – нет. Согласен. Но эти четыре строчки о нас, обо всей нашей авантюре…» Я прокручиваю их снова – да, действительно, если вдуматься, то… А Порхевич развивает свою мысль: «Ты не находишь, что все это не правдоподобно… Бывают минуты, когда мне очень хочется проснуться…» Черт возьми, он читает мои мысли. В воздухе повисает легкое напряжение, и я разряжаю его традиционным вопросом: «Ты все-таки хочешь сказать, что нами кто-то управляет?» «Ой, я тебя умоляю, не строй глазки — конечно, управляет. Вот сейчас, например, то ли у них самих какой-то праздник, то ли сознательно решили дать нам отдохнуть…» «Давай будем пользоваться тем, что дано… Знаешь, скорее всего, наверное, мы из-под спутника ушли» «Из-под какого, на хрен, спутника?» «Космического. Как еще можно низвести неожиданную «божью благодать» на восемь рыл сразу? Опять же, и наше шестое «сверхчувство», и «Фареры… Фареры…», и траулер…»
Порхевич крякает, лезет в рундук и достает еще один пузырь рислинга. «Сопьемся раньше, чем вечеринка начнется», — предупреждаю его. «Не сопьемся. Расскажи-ка лучше анекдот народный, который твой неслучившийся тесть рассказывал. Кстати, почему неслучившийся?» «Отец моей однокурсницы, на которой я должен был жениться, после службы. Служба, как ты понимаешь, у всех у нас кончилась несколько… м-м-м, нестандартно. Наливай…» «Ты анекдот сначала расскажи…» «Короче, пришел купец к попу и говорит: а не выпить ли нам, батюшка? Отчего ж, отвечает батюшка. Наливает купец, говорит: ну что, батюшка, по первой? По единой, говорит батюшка. Дерябнули… Ты чего не наливаешь?» «Наливаю. Продолжай» «Так вот, дерябнули. Купец, как водится, говорит: хороша водочка, не иначе, ключница делала. А не выпить ли нам, батюшка, говорит, по второй? Отчего же не выпить, сын мой, выпьем по единой, соглашается поп. Выпили. Купец раскраснелся, борода торчком. А что, отец, говорит он, не выпить ли нам по третьей? Тут поп взъярился: ты что ж, собачий сын, за мной рюмки считаешь?! Сказано же в Писании — по единой вкушай! По единой! Понял, диавольское отродье? До купца дошло и более он не считал и детям своим зарек… Пьем!» «Пьем… А что, в Писании и впрямь про «по единой» сказано?» «А хрен его знает… Раз поп сказал, знать так тому и быть…»
Он почему-то облегченно вздыхает. Эк его пробрало… А Толстый, как будто продолжая фразу: «Только вот кто из великих держав нами управляет?» – «То есть? Ю-эс-эй или Россия?» Он кивает: «Но… Если Штаты – то зачем им топить «Зонд»? Или это просто недочет?» «А если Россия, – подхватываю я, – то топить «Зонд» и захватывать траулер тем паче нелогично». «А если это тоже недочет?..» Я поживаю плечами: «Кто его знает… Может аппаратура несовершенна?» «Может, я ошибаюсь, а, Антон?» – «Знаешь, какое мое личное мнение?» – «Ну?» – «Плыть к Фарерам… Оба варианта – Штаты или Россия — беспроигрышны». «Почему?» – удивляется он. «Если это Россия, то нас доведут до конца и пальцем не тронут… Если это Штаты, то по окончании всей этой катавасии можно будет найти способ сдать их всему миру с подобной аппаратурой. Значит, так, я, как политический лидер «Инициативной группы» рекомендую думать об этом как можно меньше. Сейчас наша цель – Фареры, хотя бы ради того, чтобы узнать, что скрывается за «господней пленкой». Ду ю андерстэнд?» «Дую, но хреново… Хорошо…»
…Десять вечера. Мы сидим в кают-компании и поглощаем последние шедевры производства фирмы «Konstantin cambus-volk inc.» — например, классические макароны по-флотски. Изредка то один, то другой участник нашего застолья сообщает с блеском в глазах, что в нашем коке-фотографе гибнут страшной силы таланты. Константин скромно цветет и пахнет как майская роза. Он один тут абсолютно трезв как стекло. На остальных военно-политическое руководство выделило приличную дозу из датских и бережно перенесенных российских запасов (вот только шило всё на «Зонде» осталось)… Мы не пьяны, но легкость чувствуется. Мы сейчас далеко-далеко от всего, что нас окружало и окружает; как на иной планете. Вокруг звездная ночь и покачивающее нас на длинных и плавных волнах Северное море. И мы. Можно ни о чем не думать и не беспокоиться…
Костя сходил за «Зенитом» и вспышкой – щелкает всех на память. Борис присел у маленького пианино в углу кают-компании (датчане тоже искусство любят, даже рыбаки — только пианино у них электронное, синтезатор по-нашему) и меланхолично перебирает гамму, пытаясь наиграть какую-то мелодию (выходит что-то национально-казахское — он родом из Курганской области…). Кот в углу полуобнял «Сименс»–двухкассетник, из динамиков которого доносятся, как мне объясняет Порхевич, маломелодичные звуки «Русской рулетки» «Акцепта». Не знаю, что в этом всем находят металлисты – лично мне не очень, но Кот явно прибалдел — закрыл глаза и «погрузился в мир волшебных звуков». Самая колоритная личность – это, конечно же, Толик. Он то рисует, то что-то бренчит на ненастроенной гитаре, заводя всех в узкое место этими гаммами, то просто выписывает «узоры гусеницами по светлому фону линолеума» (цитата из все того же Порхевича — уж очень уморительны расхаживания Толика в огромных ботинках сорок шестого размера при росте меньше метра шестидесяти), время от время наезжая кому-то на ногу и вызывая очередь благодушного мата. Когда я вспоминаю, что Борису сегодня не дали его порцию первитина, уже поздно – наш доблестный штурман кипит, выбив носом из пианино, кажется, «до-бемоль-мажор». То, о чем предупреждали все медицинские талмуды. Последний звук пианино долго тает в воздухе.
…Спор завязывается, как всегда, с ерунды. Это скорее даже не спор, а обмен мнениями. Кто-то вспоминает постер этого альбома «Акцепта», «Русской рулетки», и смеясь, говорит, что крайний справа там – наш бывший замполит. Костя моментально приволакивает фотку этого плаката – точно! Игорь Владимирович — зам по воспитательной части гидрографического судна «Зонд» — в профиль собственной персоной. По-моему, даже пистолет протягивает. Что ж, самое дело для зама – если провинился в чем-то по их линии, то это лучший выход – засношают. Хотя нет, револьвер протягивает не он… Все равно… «А интересно, – говорит Костя. – Как бы зам отнесся к нам, если бы каким-то чудом оказался здесь?» «Объявил бы всех преступниками и был бы прав, – говорит Порхевич. – Ведь если здраво рассуждать, то на нас висят шестеро раненых, тринадцать покойников, два захваченных корабля разных стран, из которых один потоплен… В одну тюрьму из другой тюрьмы…» «Но ты же знал, на что шел?» – Радик придвинулся ближе. «И ты знал, – парирует Порхевич, вдохновляясь. – Мало того, ты же сам пошел с нами. У нас выбора не было…» «И у нас тоже», – это Игорь, электрик, машинист, короче «до полутора на все руки от скуки». «А причем тут вы?» «Мы? – Игорь задумывается, Радик выручает: – У нас был примерно такой же ход мыслей. Нам надоел тот … (определение флотских порядков, имя существительное), который творится вокруг…» О!! Порхевич находит применение своим ораторским талантам. Он вдохновенно проезжается по тому болоту, в которое превратились наши доблестные Вооруженные Силы вообще и Военно-Морской Флот в частности. «Смотрите сами! – вещал он. – У нас же молодые и здоровые парни подчас сами калечат себя. Для чего? Чтобы не служить. Мы же живем в самой счастливой, самой лучшей, самой-самой стране… Мы же должны зубами за нее держаться, защищать ее…» «… от врагов унешних и унутренних и так далее, смотри памятку молодого матроса…» – я цитирую наизусть «Капитальный ремонт» Леонида Соболева. «Именно… А у нас? Армия, флот – это каторга!! Мы же ничего не защищаем, мы отбываем как на зоне…» «Временная смерть!» – изящно вворачивает Радик, а Порхевич продолжает: «У нас же даже гордости нет за то, где мы служим… Во флоте!! Звучит-то как!! А мы только морду воротим…» «И уродуем форму на ДМБ», – добавляю я. «Хотя бы и так, – нашего военного руководителя сложно остановить. – У наших потенциальных противников, американцев, есть эмблемы армий, кораблей, дивизий, полков…» «А у нас, что, нет?» – протестует Костя. «Где? – это уже я, Порхевичу нужно передохнуть. – На воротах КПП? А на корабле? А на фланке? «65 лет морской разведке» и то в комендатуре сняли, единственную мою принадлежность к флотской интеллигенции… А аппаратура? Оборудование? Подготовленность? На том самом «Осте», том же сраном «Альстере» аппаратура в сто, в двести раз лучше, чем на нашем. «Киты» сталинских времен… Устроить хоть бы раз обмен опытом, немцы бы нас – меня, Бориса, Толю, Порхевича к себе бы перетащили, а не удалось бы – коммунизднули ночью темной и пригласили бы к себе работать, предварительно повесив по ордену за прежние заслуги…» «Это ты, предположим, завернул под влиянием бренди!» – заявил Игорь. «Ты же много не знаешь, Игорек! В ПЦ ведь все держится на голой совести и энтузиазме, на русских «авось» и «… твою мать!». И это – против профессионалов…» «У нас еще ничего, – Порхевич отдышался. – А на боевиках?! Один раз в год стрельбы… Один раз!!! Да, в России лучшее в мире оружие… Но чьих руках? Нам долбят уставы, мы чистим корабли, основное – порядок на боевом посту и правильная поза… Культура несения вахты… Как будто, от того что у меня ноги на блоке, зависит все мои про…бы…»
Чувствую, надо его прервать. Самое безопасное — цитатой. Из того же «Капитального ремонта»: «Нет людей на этом острове плавающей стали. Есть адмиралы, офицеры, кондукторы, унтер-офицеры и матросы. Они расставлены по ступеням раз навсегда установленной службы, одни выше, другие ниже, и каждый на своей ступеньке ждет удара сверху и посылает удар вниз, — но никогда не наоборот. Порядок вещей определен столетиями, и нервное подергивание адмиральской щеки на верхней ступени лестницы мгновенно отдается на нижних ступенях хриплым матюгом унтер-офицеров, а короткое слово «кабак-с!», слетевшее с адмиральских поджатых губ в разговоре наедине с командиром корабля, разливается по нижним ступеням широкой волной полутора годов карцера, распределенных поровну между тридцатью шестью матросами, плохо вымывшими кубрик номер двадцать («О! Карцера не было, но трахали нас долго! Точно — адмирал ногой в пайолу попал, а она вывернулась… Весь туфель свой в мазуту измазал», — радостно узнает ситуацию Игорь). Каждая ступень имеет свою кличку: на одних только титулы и имена-отчества, на других — чин и фамилия, на третьих — только фамилия, а на нижней ступени - презрительное бесфамилье...» «Ух ты! Прямо-таки монолог Гамлета!» — говорит Радик. «А дальше слабо?» — ехидничает Костя.
Не слабо. Это я действительно помню наизусть. Только не дальше. А то, что перед этим куском: «Нет людей на этом острове плавающей стали. Сталь любит числа. Она родилась на заводах в числах градусов, в числах атмосфер, в числах тонн. Сквозь числа формул и числа чертежей она прошла великий машинный путь и вновь обрела числа:
26000 тонн водоизмещения
42000 лошадиных сил в турбинах
592 фута длины
40000000 рублей затрат
12 двенадцатидюймовых орудий
1186648 заклепок
1186 матросов
39 офицеров
1 командир — это только числа, обыкновенные числа, без которых сталь не могла бы жить — то есть передвигаться по воде и бросать из стальных труб стальные цилиндры, чтобы поразить другую сталь, в которой 2000000 заклепок и 1306 матросов. В ее тяжкой броневой скорлупе, в скупом просторе башен, казематов, отсеков хитро и экономно расставлены тысячи приборов. Одни — грубы, неприхотливы и легко заменимы. Таков прибойник стодвадцатимиллиметрового орудия, вталкивающий снаряд в дуло: это просто палка с обитым кожей утолщением на конце. Он может валяться на сквозняке, не боится ни дождя, ни мороза, он груб и крепок и в случае поломки может быть мгновенно заменен.
Другие — хрупки, капризны и ценны это — хронометры. Их берегут в бархатном покое пружинного ящика, им отведена особая каюта, где температура ровна, где их не беспокоят рев и сотрясение орудий, и ежедневно штурманский офицер тонкими, осторожными пальцами заводит их длинным золоченым ключом и записывает максимальную и минимальную температуру каюты. От прибойника до хронометра — все приборы на корабле имеют свою ценность и требуют той или иной суммы забот.
Человеческие приборы на корабле также различны. Одни — грубы, неприхотливы и крепки: матрос второй статьи, по судовому расписанию номер 422 — пара рук для подносимого к заряднику снаряда, цепкая, хваткая и сильная. Он не боится ни дождя, ни сквозняка, ни солонины. Он груб и крепок и в случае порчи может быть мгновенно заменен. Другие - капризны, хрупки и ценны: офицеры. Их держат в кожаном покое пружинных кресел кают-компании, где температура ровна и воздух чист от запаха пота и грубых слов, их ежедневно свозят на берег в общество равных им и привычных людей, их ежемесячно заводят золотым ключом крупных кредиток и тщательно смазывают тугую пружину честолюбия. Матроса делают год-полтора, офицера, как и хронометр, обтачивают, шлифуют и выверяют десятками лет. От командира корабля до матроса второй статьи — все обслуживающие корабль человеческие приборы имеют свою ценность и требуют той или иной суммы забот…»
«М-да… Смоктуновский отдыхает», — цедит Порхевич. Его обломили на середине вдохновенного монолога, и он очень хочет вернуться в дискуссию на правах первого лица. Заметив, что он собирается с мыслями, я примирительно произношу: «Не хрен спорить — воздух сотрясать…» Наш спец по двиганию мыслей – все тот же Порхевич – категорически возражает: «Самое-то главное что? Дать народу выговориться. Этим мы, в принципе, сейчас и занимаемся…» «Очень хорошо, ты выговорился», — я наливаю себе стакан вина, выпиваю его и предлагаю: «Лучше я стихи почитаю». «Свои?» — ехидничает Костя. «Канэшна, дарагой! Я время от времени этим развлекаюсь. Тем более — все в тему нашей дискуссии. Итак, стих про славный град Балтийск. Какой у нас порт приписки, все помним?». Начинаю читать (стараюсь избавиться от легендарного подвывания, которым страдают все поэты, читающие свои стихи):
Кто-то сошел с ума —
я или порт.
Бухта — язык, зубы — дома,
город — огромный рот.
Невидимкой иду
сквозь кордон КПП.
Часовой тоже, наверно, в бреду…
Шаг за шагом — стопа к стопе.
Порт сварганил себе салат —
звук, мысли, свет.
Ненасытный, как матрос или солдат,
погрузился в бред.
Кирпичи осыпаются вниз
и покачиваются на воде,
Море лижет костлявый мыс,
маяк светит в Страну Нигде.
По идее звучит гудок —
от стенки кто-то ушел в никуда.
Дождь с дерьмом забил водосток…
А была ли весна? И когда?
Мордой ткнувшись в асфальт
ужратый матрос
Под беззвучные скрипку и альт
на часть попытался направить нос.
На крутом вираже из дверей кабака,
зацепившись за воздух, повис
Лейтенант с глазами пивного ларька —
карманы, видать, не тянут вниз.
Если есть ты, господь,
то вразуми,
Что за помешанный порт,
что со светом и что с людьми?
Патруль по булыжнику прет —
шлемы с готикой на черепах,
Углем над глазницами — брови вразлет,
кое-где мох пророс на костях.
Дома бессветны, как фонари,
пули пять-сорок пять гроздьями ан стволах…
Бред решил все же дождаться зари,
а в люке канализации лодка всплыла.
Шарахаюсь от чертей,
привидений и ведьм —
Добро, были б обычными, без затей…
Морские черви изъели земную твердь.
Кто-то «поехал» из нас двоих —
я или порт,
Город без звезд, снов, желаний людских,
город-рот…
Тишина. М-да, лучшие аплодисменты для начинающего поэта… «Класс. Антон, а когда ты это написал?» — это Костя. «В апреле прошлого года». «Почитай еще что-нибудь». «Хорошенького понемножку. Да и не написано у меня столько, чтобы устраивать вечер поэзии. А большую часть из того, что я написал, я попросту не помню». «Неужели поэт не помнит то, что написал?» — это Порхевич. «Естественно. Свихнешься, все запоминаючи. Или, что гораздо хуже, можно словить одну из двух болезней, которые хуже триппера — либо «звездочку», либо комплекс непризнанного гения. Ни первой, ни второй не страдаю…»
«Сейчас бы на реку, да костерок, да шашлычки!» — вдруг совсем не к месту говорит Толик. Все с изумлением глядят на него. «Ты чего — сейчас же январь, и море вокруг!» «Вот я и говорю — сейчас бы в лето, да на Оку… Не поэтический вечер, так песни под гитару у костра получились бы». «А ты, Толь, откуда?» — я знал, что он Тульской области, но не знал, откуда конкретно. «Из Белева». «О! Я там был до службы», — я действительно был в Белёве. В конце лета девяносто третьего я ходил на байдарке со своим другом Лешкой по Оке. «И как он тебе?» — мы разговариваем только с Толиком, остальные тоже чего-то обсуждают. Странное дело — я впервые нормально разговариваю с Толиком не то, что за время нашего захвата (то есть, за четыре дня), а, по-моему, даже за все время похода… «Да как тебе сказать…» «Как есть… Я же знаю, что он из себя представляет». «Честно скажу — мост железнодорожный через Оку впечатлил. Мы к нему тогда вечером подошли. Идем, а впереди — нагромождение геометрических фигур – треугольник, полукруг, трапеция. Потом, правда, оказалось, что треугольник относится ко второму, строящемуся железнодорожному мосту…» «Его, кстати, так и не достроили до сих пор… Там у нас вторую ветку обязательно нужно, две воинские части стоят – «голубых»-летунов и сапёров». Я улыбаюсь про себя — Белёв ровесник Москвы — основан в 1147 году. Городишко мелкий, грязный до невозможности и ублюдный. Через город протекает какая-то речка-вонючка, а через неё перекинут мост – «Октябрьский» (соответственно речке, наверное, и название моста). Местный юноша, помню, тогда сказал мне, ищущему магазин, что надо идти через этот самый мост до центра, там будет памятник поэту Пушкину или Жуковскому, а около него он – магазин – и будет. Там он и был. Только памятник был не Пушкину и не Жуковскому, а Одоевскому. Но Толику я об этом ничего не сказал — обидится еще.
«…Ты еще был в каких-то городах тульских?» — я, оказывается, Толика не слушаю ни фига, а он вопрос задает. «В Чекалине и Суворове. Во время того же похода… Стояли мы на берегу, рядом с Чекалином. Меня тогда еще помню, поразило, что в городе своя пекарня, а хлеб им привозят из Суворова: когда покупал, на ярлычки смотрел…» «А у них вечно так. Помню, первыми триколор над горсоветом водрузили, тогда еще во всех газетах писали, даже я прочитал о местных демократах, а пекарня ни хера не работала нормально…» «Хм… Очевидно, на референдуме: «Свобода или хлеб?» жители города выбрали свободу. Честь им за это и хвала…» — я ехидничаю, но Толик, похоже, этого не замечает. Он вообще мало что замечает, не касающегося того, что он в данный момент держит в голове…
«…Ждем еще одну Цусиму, чтоб зашевелиться…», — доносится зычный голос Порхевича. «Ты не прав! – Костя принимает оппортунистическую стойку. – Цусимы не будет – воевать сейчас хотят все меньше и меньше…» «Да-а?!» – на лице Порхевича абсолютный скепсис. «Великие державы, во всяком случае», – добавляет Костя… Опять связались. Вот же людям не пьется…
Толик, поговорив со мной, наконец, находит для себя достойное занятие, наехав на очередном витке на стопку ярких журналов. Обладатели отдавленных им ног облегченно вздохнули. Спор немного притихает: мы с Порхевичем отдыхаем и восстанавливаем винищем энергию, потерянную в длинных монологах, компания оппортунистов во главе с Костей ищет новые сверхубийственные доводы. Кот меняет кассету. «Хе… «Квины»…, – благодушествует Порхевич. Но враг не дремлет. То ли действительно вставший в оппортунизм, то ли старающийся просто нас поддеть (поддатых со своей трезвой колокольни), Костя опять начинает наезжать: «Ну вот смотри, Антон, сейчас примут новую военную доктрину, сделают нашу бесприбыльную организацию профессиональной… Ты не находишь, что тогда армия и флот не будут худшим сколком с нашего общества? ... Ведь, возьми, к примеру, тех людей, для которых весь военный долбоебизм — лишь ненужное бесплатное приложение к тому делу, которому они преданы…»
У Порхевича снова срываются предохранители с ораторского блока. Черт побери, по пьяни он великолепен (кстати сказать, в трезвом состоянии не хуже). Я на подстраховке. «Опомнись, Костя! – в голосе Порхевича прорывается патетика. – Людей действительно влюбленных в свое дело, действительно преданных своему делу в армии, а тем паче на флоте – единицы. Ты же умный человек, ты должен понимать, что влюбленный в свое дело – это, прежде всего, думающий человек. А думающим людям тесно в этой организации. Тесно и душно…» «Но многие служат, и многим нравится…» – вставляет Игорь. «Кто служит, кому нравится? Нравится тем, кто без ума от занимательной порнографии в духе устава. Нравится тем, кто любит подчиняться. Кто отвык думать самостоятельно…» «Вот на то и профессиональная армия», — пытается доказать свое Костя. «Да не будет у нас профессиональной армии еще лет десять-пятнадцать!» — это уже я зверею. «Почему?» — удивляется, как ни странно, Порхевич. «Невыгодна профессиональная армия. Ей платить надо, ее содержать надо, с ней надо обращаться по-человечески, ее вооружать надо тоже по-человечески… Нет, невыгодна она в нынешней России. Да и долго ее вводить — вон американцы десять лет на профессиональную армию переходили…» «Так когда это было!» — встревает Радик. «После и во время вьетнамской войны — с семьдесят второго по восемьдесят второй». «А я чего-то думал, что у них уже давно профессиональная армия…» «Но ведь у всех цивилизованных стран армии профессиональные», — не сдается Костя. «Ничего подобного! Профессиональные армии есть только в Штатах, Англии — исходя из исторических традиций, и в Японии — им запрещено иметь призывную армию…» Народ почему-то ошеломленно смотрит на меня. Я им Америку открыл? Перевожу дух, облизываю губы и выливаю в себя единым духом стакан сладковатого (или показалось) бренди.
Спор малость поутихает. Собственно говоря, это и не спор. Мы выговариваем в нашем кругу сейчас то, что могли бы говорить на митингах, собраниях, разного рода начальникам на всех уровнях, писать в воззваниях, хартиях, программах… Могли бы, но не делали, а теперь и не сделаем. Странным образом повторяется история с Онегиным, Печориным и тому подобными громкими героями. Тот же самый Порхевич (я все хотел завести специальную записнушку под его изречения) говорил несколько раз: «Не надо стыдиться громких слов. Мы – потерянное поколение». И впрямь — говорит он громко…
…Костя с Котом отводят Бориса в его комнату (а если быть чуточку поточнее, то отволакивают). Мы по памяти сдаем им вахту (почесав затылок, Порхевич сообщает Косте, где, чего и сколько, а также место и направление дрейфа), они идут вступать во владение кораблем на очередные двенадцать часов: «Навестите Шурика на ГКП!» – орет вдогонку Порхевич. «А этого на хрена?» – спрашивает Игорь. «Проверить, как далеко он уехал», – поясняет наш кэп.
Очевидно, Порхевич решил выдержать еще один раунд, потому что он больше не налегает на питье, а в основном что-то размеренно жует. Присоединяюсь к нему – совмещаю приятное с полезным. Одновременно и насыщаюсь, и трезвею. «Радик! – прошу я своего недавнего оппонента. – Поставь «Нау». Щелкает клавиша:
«Какие-то скрипки где-то
впились в чьи-то узкие плечи…»
«Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки… Вот уж воистину…» – усмехается Игорь. «Тебе не нравится «Нау»?» – ополчаюсь я на земляка. «Нет, почему же… Но не до фанатизма же…» – «А кто сказал, что до фанатизма? Я вовсе не фанат. Просто в их песнях жизнь узнается… Даже фильмы смотреть не нужно, чего я, признаться, очень не люблю…» «Не любишь фильмы смотреть?!» – Игорь искренне поражен. Я киваю и улыбаюсь – понимаю, не до каждого это доходит, но фильмы я действительно смотреть не люблю. Шедевры кинематографии, которые я посмотрел за свою жизнь от начала до конца, можно пересчитать по пальцам. Хотя и двух рук.
Толик что-то чирикает прямо на журналах; подхожу, смотрю… Хе, он оказывается нас все это время рисовал… Ну что же, довольно-таки колоритные рожи (особенно у меня – я так считаю)… Порхевич в ораторском запале, я со скепсисом на фейсе, Костя, чему-то противоречащий… Похоже!
Входят Костя и Кот. «Ну че, приняли?» – подает голос военный лидер. Костя кивает, а Кот улыбается: «У Шурки на ГКП истреблена ровно половина запаса. Держится четко, глаза смотрят. Можно быть спокойным…»
Наш полуразговор-полудискуссия продолжается часов до трех. Никого это не волнует – распорядок в наших руках. Диапазон тем – самый что ни на есть широкий: от политического трупа по Коммунизм до всеобщего и полного разоружения. Порхевич уже малость хрипит… Толя спит, откровенно и в наглую. Он отличный малый, наши идеи воспринимает, но не старается понять – ему это не нужно. Он художник божьей милостью и на всем необъятном белом свете его волнует только это…
Самое интересное, что во время разговора никто даже словом не обмолвился о покойных даках. Несмотря на наши нынешние безоглядные террористические замашки, совесть в нас еще более-менее имеется. Не хочется трогать больную тему…
Около трех решаем разбредаться. Оставляем все барахло на совесть вахты и идем спать. «Спокойной ночи, Порхевич!» «Умгм», – он что-то неразборчиво мычит. Вхожу в каюту и падаю на койку. Только сейчас ощущаю, как же все-таки я хочу спать. В полутрансовом состоянии раздеваюсь и моментально проваливаюсь в глубокий сон.
…Я, наверное, уже привык к своим снам. Никак не привыкну только к тому, что я их помню наутро. Точнее, могу воспроизвести. Мне снова снится ясный четкий цветной сон. Только сегодня он гораздо больше похож на бред, хотя я снова принимаю в нем участие в двух лицах — и участвую, и смотрю со стороны…
…Я в строю. На мне почему-то не синяя морская роба, а зеленая полевая камуфляжная форма. На плечах даже какие-то погоны — по-моему, такие же, как и у меня в реальности. Хм, в реальности… В прошлом… Ладно, проехали. В реальности я старшина первой статьи, тут я сержант — лычек особо не видно, потому что погоны зеленые и «сопли» на них тоже. Перед строем ходит некий абстрактный начальник с какими-то звездами на плечах — тоже зелеными. Он командует.
Вы когда–нибудь слышали о строевом приёме «К дежурству готовсь!» — при котором делается шаг левой ногой вперёд, выхватывается штык–нож, делается наклон и штык–ножом начинает счищаться гуталин с сапога? И всё это не по разделениям, а одновременно! Но делать нечего, команда дадена, как говорится…
Меня разводят на дежурство в библиотеку. У входа стоит почему-то школьный салатовый стол, к нему придвинуты два школьных салатовых же стула. К столу-парте привинчен маленький прямоугольничек из оргстекла, под которым замурован листок бумаги с написанными красивым женским почерком «Правильными правилами поведения сержанта на самом дежурнявом дежурстве».
Справа стопочкой лежат книги из той самой библиотеки, которую охраняю — специально положили, чтобы читал на дежурстве. Беру первую, читаю название: «Тут и наши не пройдут». Подзаголовок: «Инженерная техника сапёрных войск». Вторая книжка вынуждает меня проснуться — в мозгу остается только абсолютно бредовое название: «диссертационная монография «Стрельба по президентам, как разновидность охоты влёт и скорость самолёта, как отклоняющий фактор»…
…Меня спросонья душит хохот. От блин, ЦУ для МО! «К дежурству готовсь!». «…Как разновидность охоты влет»! Приснится же такое воспалённому мозгу!!! Да, сдается мне, что не моему даже! Если Порхевич все-таки прав, то сдается мне, что наши операторы, как и мы, что-то попраздновали. Даже похлеще нас — нализались в шматья. То-то мой (моя, если верить Порхевичу) бредит с похмелья! Прям, как мы…
Мои сны начинают интересовать меня, как научный феномен. Интересен не сам феномен человеческого сна, естественно. Тем, кто хочет узнать об этом феномене подробнее, рекомендую фильм «Дело было в Пенькове» (киностудия имени Горького, 1957 год) — там лектор в популярной форме объясняет колхозникам суть проблемы. Меня же интересует, так сказать, прикладное значение происходящего со мной явления. Невежественные люди верят в существование вещих снов. Мне бы в свете того, что мне показывают, верить в них не хочется. Тем более, что есть исторический прецедент: четыре сна Веры Павловны, созданные гением Эн Гэ Чернышевского, пророческими, слава те одно место, не стали… Не хотелось бы и мне выполнять команду полковника исторических наук «К дежурству готовсь!». «Стрельба по президентам…» Ой, умру на хрен!
День шестой, 13 января 1996 года, суббота
…Интересно, кто на рулях? Борис по идее еще не проснулся – талмуд клятвенно утверждает, что спать ему не менее суток (если конечно не подкачать его очередной порцией нашего подкрепляющего зелья – но для этого его надо еще растолкать). Вообще-то, здесь больше удобств – напротив моей койки в переборку вделан коммуникатор, можно позвонить на ГКП. Протягиваю руку. «Слушаю!» – голос Бориса. Смотрю на часы – без пяти двенадцать. «Ты что – уже выспался?» – «Выспишься тут… Полчаса назад Константину застучало в голову сниматься с места – разбудили гады… Накачали этой вашей заразой…» – «Стоишь?» – «Летаю». Действительно, идиотский вопрос – соответственно ответ.
Умываюсь. Дверь распахивается от сильнейшего пинка, едва не убив меня во цвете лет. На пороге с рожей капитана Флинта стоит Порхевич и сообщает мне, что он так иногда шутит. Хорошо, примем это утверждение на веру. Чем вызвано сие могучее вторжение? Ах, на вахту? А не занимался ли подсчетами наш многоуважаемый командир, сколько литров «диавольской воды» мы вчера поглотили? Нет? В таком разе не хрен тыкать мне на будильник и сообщать, что уже полдень. Надеюсь, что мне будет дано добро промыть свои косые очи? Добро? Ну, еще бы… Ух ты, солнышко… Че жрать-то? Что, мы вчера все съели что ли?! Выпили – согласен, но не съели… Террористы… Расточители…
Порхевич только пожимает плечами – ему уже довольно привычно слушать мои излияния, только обычно я их произношу у ложа его благородия, когда пытаюсь поднять его утром. А вот сегодня все получилось наоборот – что-то в лесу большое сдохло, может даже Несси всплыла кверху брюхом…
Входим на ГКП через полчаса (подпитав свои организмы богатейшими разогретыми остатками ночного рубона). Борис с обычным меланхоличным выражением лица сидит за рулями (приспособив баночку) и приветствует нас кивком головы. «Голова болит?» – осведомляется он в общем лице. Рыкаю что-то нечленораздельное, Порхевич догадывается, куда он клонит, заверяет: «Не похмеляюсь…» Новый день… Суббота, тринадцатое. Строго говоря, у меня сегодня профессиональный праздник. Поскольку я цельный год проработал в редакции, то смело могу считать себя журналюгой. Для нас президент по кличке ЕБН установил 13 января — в честь выхода первой в России газеты «Санкт-Питербурхския Ведомости» — День российской печати. А посему чувствую себя именинником… Хоть и на вахте.
…Пока Порхевич обозревает окрестности, я слушаю в радиорубке русскую редакцию BBC. Англия уже близко, поэтому слышно нормально… Святое дело, выпуски новостей начинают с Чечни: «Вчера, на третий день противостояния в Первомайском ситуация здесь существенно не изменилась. Во всяком случае, официальные представители Москвы и Дагестана хранят молчание по поводу того, что же на самом деле происходит на переговорах...» Потому что разговаривают там глухой со слепым. О, горца послали с горцами разговаривать — депутата Рамазана Абдулатипова. Он дагегстанец, авось с вайнахами добазарится… Диктор не цитирует Абдулатипова, а дает синхрон: «Я думаю, что задача одна: для того, чтобы с минимальными жертвами осуществить операцию до конца, то есть освободить территорию Дагестана и дагестанских заложников от террористов». А теперь обязательно кого-нибудь из джигитов — они же партизаны и повстанцы для «би-би-сей»: «Наши требования: немедленно чтобы нам дали представителей по правам человека из Москвы, из международной организации Красного Креста, журналистов зарубежных, из семи стран минимум. Чтобы там же присутствовали представители Государственной Думы от демократических партий… Мы уничтожили базу на территории Дагестана, кстати, она не называется территорией Дагестана, она называется территорией России. А мы ведем войну с Россией». Понятно, что с Россией. Теперь самого Радуева должны вставить. Точно — вставляют: «Ваше правительство загнало нас в это село дагестанское. Если мы примем бой, это село будет полностью уничтожено вместе с населением. Здесь еще люди живут, вы знаете об этом? Мы выполняем приказ Дудаева. ... Умереть, выполняя приказ Дудаева, мы считаем самой святой мечтой». Во время войны просили считать коммунистом, теперь — «прошу считать воином аллаха»…
О!! Чечня кончилась, теперь, что-то там про «Зонд»? Точно: «… неизвестные террористы выстроили весь экипаж на спардеке и, держа его под прицелами, выдвинули неприемлемые условия командиру, угрожая взрывом судна… Вести «Зонд» в Киль командир отказался… Бандиты высадили весь экипаж – семьдесят человек – на четыре спасательных плотика (Брехня!! На шесть…) и увели корабль в проливы… Согласно последним сообщениям ИТАР-ТАСС и ДПА, террористы не сумели справиться с управлением… «Зонд» потерпел катастрофу на траверзе мыса Скаген во время бушевавшего там десятибалльного шторма…» Короче, подробности во время вечернего выпуска новостей… Это ж целых восемь часов ждать!!! До девяти вечера по-нашему.
Смотри-ка ты, бравые ребята из спецслужб решили запустить мульку про наши приключения в широкий эфир. Это как, предупреждение? Типа продемонстрировать нежную дружбу всего цивилизованного мира супротив злобных террористов? Судя по тому, что «би-би-сям» (британскому официозу) инфо одновременно сдали и российский официоз, и немецкий… Ой, сдается мне, что очень вовремя мы «Терезу» захватили и в «The Cunt» переименовали. Шарахнули бы по нам какой-нибудь металлической сигарой типа «воздух-поверхность» и прощай, мама! Мама-то, конечно, и так прощай, но хоть живы остались.
Выхожу из радиорубки. Слышу, как на ГКП орет, надрывается «Си Фокс» (аналог «Рейда»). «Порхевич! – ору я. – Вечером BBC целый репортаж будет про нас передавать…» «Ты лучше послушай, – угрюмо отвечает Порхевич, – что нужно от нас вон тому гаду». Он тыкает в блик на экране локатора, одновременно махнув рукой куда-то назад. «Кто это?» «Послушай…» Беру трубку.
«Fishing ship… This is English naval ship River. Over».
«Over», – отвечаю я. «Кто это?» – спрашивает Порхевич. «Не помню… Слетай за кэпээровской литературой, посмотри, что такое «Ривер»…» «Чей он?» «Английский…» Порхевич исчезает…
«Fishing ship this is River… What is name of your ship?» «The Cunt». Жду вопрос насчет порта приписки, но они, видимо, удовлетворившись, ничего не спрашивают. «Борис, – говорю я. – Играни на всякий случай боевую тревогу…» Сигнализации здесь нет, поэтому Борис звонит Константину и передает мою просьбу. М-да, не поспать человеку после вахты…
«The Cunt this is River… Who is the captain of your ship?» «I’m», – скромно отвечаю я. «Your name». «Sven Olsen», – вспоминаю я боцмана-покойника. «Do you speak English?» «Very bad», – сознательно облегчаю себе жизнь.
«Это тралец», – вламывается Порхевич с «ЗВО» в руках. Я знаю этот журнал, третий номер за прошлый год. Смотрю на силуэт «Ривера» и прикидываю, куда именно влепить «Стингеры»…
«Your fishing–district?» Они обо мне примерно такого же мнения, как о каком-нибудь китайце. Вопросы пошли в стиле «твоя – моя»… Но это мне даже на руку – мне с ними на брудершафт не пить… «Norwegian Sea», – любезно сообщаю я.
Словно вспышка режет мозг – у меня опять появилось «сверхзрение». Не поворачиваясь от «Си-Фокса», я вижу все, что творится на корабле. Костя с Котом на мостике (у одного – «Утес», у другого – «Стингер»). Где-то между вьюшками и механизмами на юте курит Порхевич («Стингер» рядом на палубе). В одной из кают занимает оборону Толя со «Стингером». Игорь остался в машине один. Шурик заперт – c’est la vie! Наконец, в рубке наготове «Стингер» у Радика в руках. Я тралец вижу. Для верности спрашиваю у Бориса: «Визуально этот пидор наблюдается?» «Да… По левому борту…» Я сейчас даже вижу места на его обшивке, которые мы должны держать и которые мы держим под прицелом. Словно кто-то обвел их жирным красным фломастером: привод и кабели у основания пушки, ГКП, предположительно иллюминатор радиорубки у основания одного из штырей и район вал-линии (ниже ватерлинии). Туда в случае чего полетят наши «Стингеры».
«What is nationality of your ship?» Опомнились! «Danish». «Why is port of destination Pillau?..» Вот суки! «Our manager is German. Your dream – returning to Pillau…» «A-a… Good…» Гуд так гуд… Убедил сволочей…
«Они вышли на траверз», – сообщает Борис. «Близко?» «Четыре-шесть кабельтовых…» Матерюсь, убрав трубку за спину.
«Meet you Russian reconnoiter Zond?» Это чересчур прямо. Изобразим идиота: «I don’t understand…» «Russian ship Zond…» – поясняют с «Ривера». Би-би-си сообщает, а Ройал Нэви знай ищут… Так что ли… Ну что же, не видели… «No, sir…» «I’m sorry…» Я тоже сожалею.
На тральце не проявляют никаких поползновений к захвату нашей посудины. Вижу, как уходит скованность с лиц ребят (вопли «Си-Фокса» слышны по всему кораблю…).
Чего? Сколько мне лет? Чего бы сбрехнуть? Не живется им спокойно. «Twenty six…» – накидываю пять лет. «Who is your manager?» Ух, б…! Покоя им нет… «Kim Pecher», – выдаю первое пришедшее на ум условно-немецкое имясочетание. «What is name of your company?» Сволочь, ну на хера-то это ему? Режу правду-матку: «Initiative group inc.». Добавляю для вящей убедительности: «Office in Copenhagen…» «А-а…» «Бэ», – тоже витамин. Соображаю, что ему, очевидно, просто потрепаться захотелось. Надо бы как-то отбой сделать, да не удобно шляться со «Стингерами» и «Утесом» на виду у всей этой банды. Скоро он отвяжется?
«Уходит», – говорит Борис. Мы слегка притормаживаем, пропуская тральщик, он продолжает резво бежать по голубой глади тихого Северного моря. «Good bye!!!» – орет «Си-Фокс», я с шумом и облегчением вздыхаю про себя: «Тем же концом по тому же месту!», а вслух я горланю: «Good bye!» Хочу добавить какую-нибудь здравицу в честь английской королевы, но от волнения из головы вылетает все, кроме «English Queen Lizaveta»…
«Ты был в ударе!» – Порхевич прикладывает одну руку к сердцу и демонстративно отвешивает изящный поклон. По-моему, он явно переоценивает мои лингвистические возможности, если вспомнить особенно все вопросы и все ответы. Ну, ладно, воспримем славу как должное… Неожиданно в голову толкает «мысля». «Порхевич, какая частота у англичан?..» «То есть?..» «Ну, ваша, энэсовская…» «А-а, тридцать три – девятнадцать… Стой! Ты хочешь, чтобы я ее послушал?» Киваю… Он чешет затылок, потом спрашивает: «Ты формулу перевода помнишь?» «Угу…» – нахожу бумажку с формулой, перевожу, он отстраивается на «Шарпе»… Она, сиречь частота, уже пиликает вовсю. Порхевич по привычке наклоняется к динамику, морщится (слышен его мат насчет огромного количества адресатов), потом придвигает к себе журнал, начинает писать. Смотрю через его плечо: «… de 3co … = complete search in area alfa / no contact / wfi = K» «Что он сказал?» Я соображаю: «Закончил поиск в районе «альфа». Контакта нет. Ждет дальнейших указаний». Пока переводили, Розайт сказал ему, чтобы он возвращался домой. «Три-це-о» подтвердил: «eta 140600 z jan 96». Завтра возвращается… Ну и фл-л-лаг тебе в руки!!! Зеленый с синим крестом!!! Я вскидываю вверх обе руки, как форвард только что забивший гол в «девятку» за секунду до конца финального матча… Все!!! Больше нас никто не ищет… Я ору что-то нечленораздельное, Порхевич смотрит на меня стеклянным взором, потом врубается и повторяет мои действия…
Когда восторг немного проходит, подает свой голос критический реализм: «А если это не «Ривер», а какая-то другая посудина?» Но Порхевич уверенно заявляет: «Он лупил откуда-то из-под борта…» М-да… Если пара миль — это «из-под борта», то я испанский летчик. Жаль, что пеленгатора нет… Хрен с ним!
…Надо бы еще послушать, чего бравые англичане говорят про Кизляр. Времени — три по-нашему, значит, полдень по Гринвичу. Полдень, господа! Джентльмены пьют и закусывают! Но сначала слушают радио… Смотри ж ты, как говаривал один мой знакомый хохол, срака сракою, а як гарно бреше: «По данным МВД Дагестана, сейчас в руках у боевиков остаются сто шестнадцать заложников, в том числе двдацать женщин и детей. В МВД республики не подтверждают появившиеся сообщения о том, что главари террористов сумели просочиться через оцепление федеральных сил и уйти из Первомайского, оставив после себя смертников. Отвечая на вопрос, почему колонна автобусов застряла у Первомайского, министр по делам национальностей Дагестана Магомед-Салих Гусаев сообщил — цитата: “Основная загвоздка в захваченных боевиками на блок-посту 37 милиционерах. Военные требуют их немедленного освобождения. Салман Радуев согласен их отпустить только после того, как ему организуют встречу с кем-либо из представителей командования федеральных войск, Международного Красного Креста и зарубежными журналистами” — конец цитаты. К тому же, как отметил замминистра безопасности республики Баулов, дудаевцы нарушили условия договора, попытавшись проехать в Чечню с заложниками. Они не должны были брать с собой никого, кроме добровольцев, в числе которых были и члены правительства Дагестана». Неужто ограничатся только сухой сводкой? Нет, конечно! Дают интервью командира первомайских джигитов. Исрапилов, кажется, его фамилия. Вопрос: «Был ли у вас приказ на выполнение операции в Кизляре и как она планировалась?» Ответ: «Эту операцию возглавлял полковник Радуев. Мне никакого приказа не поступало. Однако в операции были задействованы и подразделения, которыми я непосредственно командовал, поэтому счел необходимым лично принять в ней участие. Нам поставили задачу уничтожить вертолетную базу и авиазавод. Не могу сказать, что операция в Кизляре была проведена успешно. Главной причиной этого считаю отсутствие необходимого опыта у Радуева — это мое личное мнение. Считаю, что он не смог бы вывести подразделение в столь экстремальных условиях. Он никогда не был в окружении, а для меня это — уже в четвертый раз...» Исчерпывающе. Вопрос: «Когда ваша группа шла в Кизляр, планировалось ли заранее взять заложников?» Ответ: «Я рассчитывал, что мы сможем выйти из Кизляра, не беря заложников. Однако когда мы выехали с места дислокации, то по всем рациям российских военных передавалось, что наша группа направляется в Дагестан. Понял: отход будет закрыт, и принял решение взять заложников». Опять исчерпывающе. Вопрос: «А как вы вообще смогли попасть в Дагестан, если федеральные силы знали о ваших намерениях?» Крайне любопытно… Ну-ка, ну-ка… Ответ: «Мы приехали в Кизляр колонной автомашин, полностью загруженных боеприпасами и оружием. По всем постам передавали, что мы движемся в направлении Кизляра для совершения теракта в России. Знали даже мою фамилию и количество бойцов в моем отряде. Были моменты, когда нам преграждали дорогу, но серьезных препятствий мы не встречали». Во как… Вопрос: «Радуев сказал, что, возможно, группу боевиков российские спецслужбы специально заманивали на территорию Дагестана, чтобы впоследствии уничтожить». Ответ: «Я тоже так думаю…» Я, кстати, тоже думаю что-то в этом роде… На моей стороне — опыт «господней пленки».
Ладно, про Чечню сказали. Теперь что-то про «Зонд», тем более, что утром что-то квакнули? Нет, промолчали, на Штаты переключились, что-то у них там замело по самые гланды… И то верно — зима ведь, не хрен собачий…
…Я уже в каюте, когда меня настигает сигнал внутренней трансляции. Это Борис: «Слышь, Антон, задолбался я уже рулить сам. Даже твои таблетки ни хера не помогают. Давай научу вахту — сложного ничего нет, а я хоть отдохну по-нормальному…» «Учи, конечно — потом мы заступим, и нас научишь… Тут осталось-то идти — хрен да ни хрена…» «Это вам хрен да ни хрена, а мне с Шуркой стоять тут на ГКП» «Ладно, не ворчи…»
Придется учиться. Борис и впрямь ангел рода человеческого — он столько провел на ГКП аж на двух кораблях, что претензий к нему вот конкретно сейчас быть просто не может. Всё равно ведь, пока он нас научит, полсуток точно пройдет…
Хорошо, что бичи уже по-нормальному освоились в машине и спят по очереди, время от времени взбадривая себя первитином. Борис тоже пока, конечно, глушит эту ерунду – сложно будет ему отвыкать, как от любого «допинга», но ничего не поделаешь…
«…Что ты смотр-ришь устало, и в глаза-ах твоих грусть? Хочешь, что-нибудь из Устава почитаю тебе наизусть?..» — радостно орет Порхевич. «Ну, почитай, почитай, раз такой умный», — ворчу я. Кроме Порхевича в каюте сидит Радик и с большим интересом смотрит, как наш боевой командующий достает из рундука очередное пойло (виски, по-моему) и распевает: «Услышав лай кар-раульной соба-аки, а также мяуканье кар-раульной кошки, сигнал передать громко, четко и без искажений! Во как!» Это точно. Но откуда он постоянно бухло достает?! Вроде мы с «Зонда» только вино перекинули — и то пару-тройку коробок. Неужели тут запасы такие бездонные?! Это рыбаки, черт побери, или бутлегеры?
«По какому вопросу празднуем, граждане?» — вопрошаю в воздух и, как ни странно, немедленно получаю ответ. Причем от Порхевича: «Наш с тобой профессиональный праздник отмечаем! День расейской, понимашь, прессы!» «А ты с какого боку к расейской, понимашь, прессе присоседился?!» «А я, понимашь, перед призывом аж десять месяцев подмастерьем в типографии нашей родной белгородской трудился… На печатном комплексе по кличке «Планета» — здоровенная такая транда!» «А у меня до Дня радио еще далеко, потому лучше к вам присоединиться», — заключает Радик вполне здраво. И то верно — не все нам двоим наливаться и содрогаться от мысли, что где-то в Ясеневе сидят операторы — сорокалетний мужчина и влюбленная в меня женщина (это все фантазии Порхевича!) — и управляют нами по полной практически программе.
…Это и впрямь виски. Согласно всем легендам, моряки пьют исключительно ром, но тут нам попались каике-то неправильные моряки. Зато виски у них правильный — в меру вонючий, как хорошая самогонка, и достаточно крепкий… Крепость, конечно, у всех спиртных напитков стандартная — но пойло либо вставляет, либо нет. Это пойло вставляло умеренно — можно не только пить до отпада, но и разговоры разговаривать…
«Ну что, за четвертую власть, что ли!» — Порхевич за тамаду. Я выпиваю, закусываю молодецким понюхом правого локтя, чтобы не поганить благородный напиток (хотя бы первую порцию) рыбной консервой в качестве закуси, и только потом возражаю: «Какая в задницу четвертая власть?! Это в каких-нибудь Штатах она четвертая, а у нас она — кто заплатит больше…». «Это уже не власть, а проститутка какая-то получается», — бормочет Радик и провоцирует Порхевича на филиппику, общий смысл которой сводится к тому, что какой народ, такие и власти, а особенно четвертая. «Опять тебе народ не угодил! Как что у реформаторов и демагогов через жопу начинает идти, так вечно народ не тот попадается». «Молчать! Я тут начальник или где? Забыл, что ежели говорит начальник — демократия, говорит подчиненный — демагогия. И вообще, я что, не прав? Любой народ — это такая жопа! Думает жопой, живет в жопе и боится не бога, а жопы... Существуют даже народные поверья, согласно которым, если сейчас, например, никакой жопы нет, это верный признак того, что скоро точно наступит жопа!» Мы покатываемся со смеху, а Порхевич наливает и на полном серьезе продолжает: «Ты вспомни, как на гражданке было! За город выезжаешь, а там — полнейшая жопа. Вернешься домой, а это не дом, а какая-то жопа. И даже (он поднимает назидательно палец и делает умный вид) когда в Москве три часа дня, в Петропавловске-Камчатском — жопа! Ну что, как твой несостоявшийся тесть, Антон, говорил — по единой?!»
…Хорошо. Пока Россия пьет, она точно непобедима! При всех властях — от первой до четвертой. А Порхевич наливает и продолжает ораторствовать на избранную заднепроходную тему, ненавязчиво перейдя на исторические экзерсисы: «Только подумай, ведь прошлое России в свете того, что вывалили в газетах за последние лет семь — немыслимая жопа. Будущее, зная, что вокруг творится — жопа, вообще неподвластная уму. Настоящее — точно жопа, причем самая настоящая. Президент — жопа. Его окружение — никакая не семья, а жопа…» Без смеха ни слушать, ни пить невозможно…
«Вот ты, пресса, хоть раз родную конституцию читал?» — обличающее спрашивает Порхевич. «Можно подумать, ты читал!» — подначивает Радик. «И не просто читал, а изучал прямо на рабочем месте! Мы ее печатали в типографии», — гордо говорит Толстый. «И что почерпнул?» «У-у-у, много! Например, что местное самоуправление в России обеспечивает самостоятельное решение населением вопросов местного значения. Причем, разрешается делать это с учетом исторических и иных традиций. Поскольку исторически у нашего народа есть только два способа непосредственного осуществления своей власти на местах – удар по морде и посылание собеседника на хер – основной закон страны следует искренне считать образцом государственной мудрости и заботы о человеке…» Не поспоришь…
«Мы чего празднуем — День Конституции или День российской прессы?!» — возмущается Радик. Порхевич хлопает глазами: «А, я совсем забыл — наливать надо! Между прочим, к твоему сведению, конституция и пресса очень даже рядом стоят, — назидательно говорит он. — Вот, например, сказано в основном законе, что мужчина и женщина имеют равные права и свободы, и все мужчины и женщины имеют право собираться вместе. Но мирно, без оружия. Я так понимаю, для совместного распития спиртных напитков или чтения периодической печати — как у нас славный зам, дай бог здоровья на его жопу, делал массовые читки славного издания «Гальюн таймс», если кто не помнит…» Помним, чего ж не помнить, было такое идиотическое изобретение у нашего главного воспитателя — но уж больно заковыристо пришел наш тамада к этому выводу. Тем вкуснее виски…
Пытаюсь остановить поток его красноречия: «Я, конечно, понимаю, что от не хрен делать, ты изучил основной закон, как зэк уголовный кодекс. И все-таки вернемся к прессе…» «И ведь вернемся. Не пресса ли виновата во всех бедах российских вооруженных сил?! За это, кстати, надо выпить, пока нам с небес не сказали «фуй!» Я прав?» «Нема базару!»
«…Посмотри, до какого состояния дошли Вооруженные Силы после того, как четвертая власть развалила Советский Союз! Никому ничего не надо, никто ни за что не отвечает, никто не шевелится… Результат? Мы захватываем корабль и благополучно никем не узнанные, не увиденные и не пойманные, идем к Фарерам. То ли еще будет!» «Можно подумать, при советской власти лучше было! Тогда вообще казарменные методы распространили на всю страну, и весь наш бывший великий, могучий Советский Союз превратили в дикую пародию на армию! – теперь вдохновение чувствую я, это моя стихия: – Казарма в школе – люминий в отношениях «учитель-ученик» и завоененная и заформализованная «организация юных бюрократов»…» «Это ты о чем?» – осведомляется Радик. «О пионерах, о чем же еще… Я их еще застал немножко. Казарма в каком-нибудь техническом училище – как следствие: пришедшие на гражданку из армии эти самые знаменитые неуставные взаимоотношения, с которыми сейчас с чисто военным остервенением бьется вся замполитская рать со времен Никиты-Кукурузника». «И которые, – продолжает мою мысль Порхевич, – возвращаясь с гражданки в организацию их породившую, до сих пор разлагают саму эту организацию, то есть вооруженные силы, состоящие, как известно из армии, авиации и флота». Дополнение существенное. Порхевич хочет перейти к тосту, но влезаю снова я: «А вузы? Рассадники знаний и свободомыслия? Они во что превращены? В эту же самую казарму! Только за годков — профессорско-преподавательский состав, вымогающий деньги. Потом мы удивляемся, откуда в нашей прекрасной стране появляются плохие инженеры, врачи, юристы и протчая, и протчая, и протчая…» Радик пытается возразить: «Но ведь в последнее время мы только и слышим, что о том, как вводятся чуть ли не директивно новые свободы…» «… и войска спецназ…» – в тон ему ухмыляется Порхевич и наконец пробивает «нишу» для тоста: «Армия — любимое детище нашего народа, и она набьет морду всякому, кто посмеет с этим спорить. Выпьем же за отсутствие сомнений!» А мы и не сомневаемся…
«…Вот Антон, ты бы за кого на выборах голосовал бы, если бы мы корабль не захватили?» — Радику уже основательно хорошо, он все-таки по телесному сложению похудее нас обоих будет, а потому ему меньше надо. Не успеваю ответить, поскольку вклинивается Порхевич с очередной цитатой из многострадальной конституции: «Статья восемьдесят первая. Борисом Николаевичем Ельциным может быть избран гражданин Российской Федерации не моложе тридцати пяти лет, постоянно проживающий в Российской Федерации не менее десяти лет. Одно и то же лицо не может занимать должность Бориса Николаевича Ельцина более двух сроков подряд. Порядок выборов Бориса Николаевича Ельцина определяется федеральным законом». «Порхевич, ты кроме конституции чего-нибудь печатал?!» «Не поверишь, печатал! Справочник по психиатрии, например». «И оттуда ты что-нибудь почерпнул?» «А как же! Определение термина «плюрализм», например…» «А причем тут психиатрия?! Насколько я знаю, плюрализм — это всего-навсего множественность мнений…» «А вот хреном тебе по всей морде! Наука утверждает, что плюрализм — это половой акт, совершаемый несколькими людьми на глазах друг у друга. Означенный справочник, страница сто пятьдесят первая!» М-да, век живи — век учись…
Литр виски закончился совершенно незаметно. Порхевич, тонко намекая, вопит «А я всегда думал, что литр — это много!!!» и показывает взглядом на рундук, но я говорю: «Ну все, демократия кончилась, началась служба… Ну на хрен, завтра сменимся, дерябнем…» «Заметьте! Не я это предложил!!!» — патетически восклицает Порхевич, цитируя фильм «Покровские ворота». «Натюрлих!» — поддерживает Радик…
…Какое-то у меня началось дискретное восприятие реальности — короткими кусками. Этакая морзянка — точка-тире, точка-тире. Дни, которые в начале захвата тянулись, как резиновая кишка, сейчас проскакивают незаметно, как будто их и нету. Вроде бы только что с англичанами трендел по «Си Фоксу», а уже вечер — и надо бы Би-Би-Си послушать, что говорят про нас и про Чечню. Настраиваюсь, слушаю: «Девятого января из Москвы в Моздок на выручку заложникам вылетело сразу несколько “бортов” армейской авиации. Внутри бесплатных самолетов сидели сводные отряды СОБРа Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД, московского и областного СОБРа и бойцы из “Витязя”. Всем объяснили, что командировка в Дагестан займет пару дней. Туда и обратно. Что в аэропорту их уже ждут теплые автобусы... На летном поле, увы, автобусы ждали лишь “витязей”, а собровцам после 4-часового сидения на морозе организаторы операции предоставили для ночлега в аэропорту продуваемые кузова крытых “Уралов”. В 4.30 утра 10 января продрогших до костей собровцев по команде “Подъем!” — хотя никто от стука зубов глаз не сомкнул — погрузили в “вертушки” для переброски в Кизляр — освобождать радуевских пленников. Еще полдня — уже в Кизляре — спецназ продержали на морозе организаторы “тщательно спланированной операции”, пока в конце концов его не перебросили на тех же “вертушках” в чисто поле за селом Первомайским...» Так, это лирика. А поконкретнее? Вот и конкретика, хотя самые первые данные на сегодня я пропустил: «Поступавшие в течение дня сообщения о том, что террористы якобы начали расстреливать заложников, вынуждены были опровергать ФСБ и МВД, а также правоохранительные органы Дагестана. Пресс-службы этих структур не исключили, что часть непроверенных публикаций, связанных с акцией партизан Радуева, инспирируется самими чеченскими партизанами...» Сложное у меня отношение к тому, что они джигитов партизанами называют… «Председатель Верховного Совета Чечни Амин Осмаев выразил готовность в любое время встретиться с террористами. Он надеется урегулировать ситуацию, как это было в чеченских городах Ачхой-Мартан, Урус-Мартан, Шали, где моджахедов удалось убедить покинуть эти населенные пункты. Одновременно побывавший среди заложников министр по делам национальностей Дагестана Магомед-Салих Гусаев выразил надежду, что ситуацию удастся урегулировать, если в станицу Первомайская прибудут представители Международного Красного Креста». И все. Про «Зонд» опять ни слова…
День седьмой, 14 января 1996 года, воскресенье
Утро. Серое, мрачное, ублюдочно-английское утро над Северным морем. Поднимаемся вдоль Шетландов, стараясь не влезть в двенадцатимильную зону. Когда мы доползем до самого северного мыса этих серых камней, то нам, как марафонцам, останется только финишная прямая. Удивительно: пока шли Северным морем – ни одного шторма. Точно морю надоело беситься еще тогда, когда мы выходили из Каттегата в Скагеррак… Но в принципе прошло ведь всего три с половиной дня – так что удивляться чему-либо рано… Тем паче, что Радик принял великолепный навип на Норвежское море – пять баллов. Не в смысле, что все настолько хорошо, а в смысле состояния моря по двенадцатибалльной шкале (и силы ветра тоже). Нынче наша с Порхевичем вахта — мы стоим с четырех утра, осваиваем премудрости, которым нас вчера обучил на скорую руку Борис — на кнопочном руле это оказалось не таким уж непостижимым делом. У Порхевича получается лучше — ну он на гражданке и машину умел водить. Я в этом отношении туп, но тоже тыкаю в кнопки. Иногда. У Толстого это получается более-менее уверенно… «Квалифицированно!» – как заявил Порхевич полчаса назад, оглянувшись, нет ли рядом Бориса…
Небо над нами чистое. День ВВС, который устроили нам натовцы два дня назад, не повторялся. Вчера была суббота, сегодня — воскресенье, священный день. Да и без этого событий все меньше и меньше. Мы все как-то уже влились в тот немного разгильдяйский, но довольно устойчивый ритм жизни, который сами же себе установили. Оно, конечно, понятно – сложно жить в размеренном спокойном ритме, когда не знаешь, что тебя ждет впереди. Не только не знаешь, но даже и не представляешь… Когда даже нет намека на светлое будущее… Держимся. Осталось немного. Кто читает – литературы с «Зонда» нагребли непомерное количество. Кто рисует. Кто пишет (это я – прилив вдохновения и стихотворный понос, даже Порхевичу дал почитать)… Конечно, мы люди – вспоминается и дом родной, но это как-то похоже на несколько затянувшийся выпускной вечер. Те же ощущения… Все знают, что в Россию никогда не вернуться, но абсолютно это не воспринимают… Соответственно и воспоминания о родных и близких попадают в ту же «мнемологическую» нишу…
…Десять утра. Смена вахты — на рули садятся Костя и Кот. Я сдаю Косте «небесную обстакановку», особо упомянув про возможность неожиданных визитов — пусть потаращится в горизонт, это бывает полезным. Не знаю, как у Кости с Котом (мы как-то с этими вахтами «уехали» от них – мало контачим), а у нас с Порхевичем сам собой сложился весьма интересный микроколлектив количеством в 2 (два) языка. Регулярно на вахте то одного, то другого прорывает на какую-нибудь животрепещущую тему — трендеть в течение шести часов о чем-то надо. Так я, например, узнал, что двадцатилетний Порхевич на гражданке жил с женщиной на десять лет его старше — был обозван мной геронтофилом, после чего я был послан по известному каждому русскому человеку адресу.
…Сейчас мы идем в его каюту к приемнику — послушать о событиях на родине (благо, только что спорили о мусульманской этике — чего-то где-то как-то начитались когда-то, теперь судорожно вспоминаем). Русская редакция Би-Би-Си к нашим услугам — у них целая специальная передача этому делу посвящена. «…Лидеры национальных движений Дагестана приехали в Первомайское по требованию Салмана Радуева, которое он выдвинул накануне при передаче заложников, отказавшихся покинуть село». Цитата из Радуева: «Я пригласил представителей всех активистов движений народов Дагестана. Я пригласил с тем, чтобы поговорить с ними и объяснить ситуацию».
«По-моему, эти джигиты сами пытаются понять, что же они такое сделали, зачем им эти люди, которых они взяли в заложники, и что им с ними делать», — говорит Порхевич. У меня такое же ощущение. Действия радуевского отряда похожи на то, как если бы эти орлы во сне что-то сделали, потом очнулись — ох, елы-палы, куда мы ломимся?! И что тут за люди? Но инстинкт требует держать заложников при себе до последнего — это ж деньги, это ж гарантии какие-никакие… Нет, мужчины с гор торговаться умеют, вэрно, дарагой?!
«К переговорам в селе Первомайское подключаются военные. По словам заместителя руководителя администрации Госсовета и правительства Дагестана Акалова, войска не будут штурмовать Первомайское сегодня ночью, а также завтра. Ожидается, что переговоры с участием военных начнутся в воскресенье утром...» Сегодня, то есть. А если на нас это все экстраполировать, что получается? Что на нас тоже кто-то выйдет с предложением переговоров? «Впрочем, сегодня начальник штаба чеченских формирований Аслан Масхадов заявил, что Радуева ждет военный суд по законам шариата. Масхадов также заявил, о том, что отряд вместе с заложниками должен дойти до ближайшего к границе чеченского села, после чего их отпустят». Радио также сообщает, что в десять часов утра четырнадцатого января, по словам директора ФСБ Барсукова, у моджахедов Радуева истекает лимит времени для освобождения заложников, а также о том, что «в случае убийства террористами хотя бы одного заложника их всех ждет неминуемая кара». В общем, все ясно. А про «Зонд»? А про «Зонд» ни слова… Опять к снегопадам в Вашингтоне и невозможности проехать по Нью-Йорку…
«Порхевич, помнишь я тебе анекдот про миелофон рассказывал, когда на «Зонде» пьянствовали?» «Что-то помню. Это про спецслужбы, которые мысли населения мониторят?» «Ну да. Рассказать еще один?» «Шуруй». «Майор спецслужб сидит на работе, мониторит миелофоном, как алкоголик пытается повеситься. Тот час стоит в петельке, два, - все не решается. Стало майору жалко алкоголика, - выбил стульчик из-под ног. Пошел домой, - довольный! Утром просыпается, думает: «Ну, я и дурак! Ему же еще и обезболивание можно было сделать!» «Добрый ты, Антоша! И анекдоты у тебя под стать — такие же добрые. Но общий смысл понятен…»
…Четвертый час дня. Щелкает связь, голос Порхевича вежливо до умопомрачения просит меня зайти к нему в каюту. Разбудил — и очень вовремя. Командир, ети его… Сначала иду на камбуз, стою в нерешительности, потом завариваю кофе, достаю ингредиенты, необходимые для бутербродов и провожу простейшую кулинарную операцию. Переливаю кофе в термос, складываю бутерброды на тарелку… Это на вахте пригодится. Чувствую прилив аппетита, соображаю себе для поедания здесь и сейчас «командирскую тюху» (горбушка хлеба с маслом, томат-пастой и луком, густо присыпанная солью — несказанное лакомство!!! Надо только, чтобы все было свежим и натурально-холодным)…
Аппетитно жуя, стучу ногой в лакированную дверь каюты нашего военного лидера. «Да-да…» – раздается в ответ. Вхожу. Порхевич в обычной царственной позе: полулежа на диване с сигаретой в зубах… Кажется, я скоро научусь различать по запаху «Приму», «Кэмел» и какую-то датскую отраву (четвертого не дано – «Беломор» кончился). Сейчас явственно попахивало «Кэмелом».
«Хай!» – приветствую Порхевича на американский манер. Он кивает и садится: «Ты зря не пришел, когда я тебе звонил… Англичане «Зонд» показывали…» Да, я явно много потерял, но… ладно… «Как они хоть «Зонд»-то обозвали? Эй-джи-ай?» – у нашей бывшей посудины английское, вообще натовское обозначение AGI. «Нет, – Порхевич кивает один из журналов. – Гидрограф. Я даже записал. Они титры давали». На чьей-то голой заднице (колоритное светлое пятно на темном фоне обложки глянцевого журнала) начертано: «Hydrographic naval ship in hands of terrorists. Damage beside Cape Scagen». «Ну и что там?» Перевожу: «Военно-гидрографическое судно «Зонд» в руках террористов. Катастрофа у мыса Скаген». «Ух, черт… Кофе будешь?» «Конечно…» – я вспоминаю про бутерброд у меня в руке и дожевываю его. Ну что ж, Би-Би-Си более-менее объективна – мы гады и сволочи, но почему-то никак не диссиденты и борцы за демократические идеалы. Видно самим надоели собственные сказки. Приврать, я так думаю, приврали – как же без этого – но в пределах допустимого… Я задумываюсь, и до меня не сразу доходит, что именно говорит Порхевич. «А?!» «Хер на… Я говорю, что показывали они его странно — полузатопленным посреди волн и бушующего моря». Оп! А это что значит? Это значит, что наш бравый кораблик не затонул после открытия тех самых легендарных кингстонов — вода просто заполнила его до определенного уровня, а дальше он сам как-то сохранил плавучесть. Это крайне негативный момент — кто бы его не оттаранил в гавань, не знаю, как мертвых даков, но мертвого Сотникова найдут точно. Из закрытой каюты тело никуда не делось — иллюминатор слишком мал. Теперь точно хрен вернешься — а оно и раньше было хрен. Куда ни кинь — всюду хрен. Национальный такой русский символ…
«Пошли на вахту, командирище!» — я встаю. «Захотели бы нас грохнуть — уже грохнули бы. И на Фареры не звали бы…» На часах почти четыре. Борис и Шурка у нас свободны от вахт — они мертво отсыпаются за все, что мы с ними делали все это время. Как-то сильно быстро мы навыки рулевого освоили. «Фареры, Фареры…»
…Ближе к концу вахты начинаю соображать, сколько уже спит наш полупленник-получлен экипажа Шурик, который давно понял, что бунтовать бессмысленно. Но вся его обреченная душа протестовала и протестует до сих пор против разрыва с Таней и Антошкой, оставшимися где-то там, в другой жизни. Хе-е, вместе с Борисом они продрыхли почти сутки… Пора… Звоню в его каюту… Довольно бодрый голос: «Да, слушаю…» «Шурец, ты нормально выспался?» «Да, да…» – заверяет он. «Точно?» «Точно…» «Ладно, поверим… Шурец, подъем, время стоять… Два часика на нашей вахте — о’кей?» «Конечно…» «Пожрать мы тебе сейчас сообразим…» «Да ладно…» «Я сейчас дам – ладно…». Он приходит на ГКП, сдаю ему рули и Порхевича, сам иду на камбуз — там делаю традиционные бутерброды и наливаю в термос новую порцию кофе. Отношу весь этот скудный рубон на ГКП и сообщаю Шурику, что сейчас разбудим еще и Бориса: «Оставь и ему… О’кей?» Он кивает…
Бориса мы действительно разбудили. Он ворчит, но внимает моим уговорам, что первитин, конечно, во сне хорошо рассасывается, но от суточного сна гальюники могут прохватить, а потому лучше всего лечиться соленым морским воздухом и хорошим — относительно — кофе. В данном случае — немецким (хотя кофе в Европе не растет, хороший растворимый делают именно тут).
На самом деле, разбудил я наших рулевых не зря. Радик принял навип на ближайшие два дня на наш район — очень нехороший навип, надо сказать. Английские метеорологи обещают в Норвежском море шторм, что подтвердил и «Си Фокс», меланхоличным женским голоском объявив: «All ships, all ships, all ships! Navigation warning! Navigation warning!» Хорошо, что не Galе warning пока еще. Денек покайфовать можно… До Фарер двое-трое суток. И шторм…
Пьем кофе на камбузе. За этим занятием у Порхевича пробивает еще одна идея: «Ты не находишь, что в нашей группе имеют место проявления некоторого шовинизма?» Термин он применил неправильно, но смысл угадываю: «Он?..» – киваю головой в сторону ГКП. «И Толя. А он – особенно… Ты не находишь, что у нас чересчур клановая организация?..» «То есть?» «Знаешь, чего нам не хватает? Агитации. Привлечения новых сознательных членов в «Инициативную группу». Вспомнил, черт побери! Когда то было — «Инициативная группа»?! С другой стороны — он прав. Это одна из особенностей нашего мозгового сотрудничества – он всегда по-пролетарски выдаст то, что еще только довольно хитро закручивается в моих заинтеллигенченных извилинах. «Ты с Костей контачил на эту тему?» – спрашиваю я. «Нет. Надо будет спросить, как проснется…» Мы как-то во всех перипетиях о Шурике не очень помнили… Есть он и есть — а за страх или за совесть человек стоит на рулях, важно ли это? За два дня до Фарер оказалось — важно. А вдруг зарулит аккурат в лапы к датскому рыбнадзору? А те не будут разбираться — интернируют до выяснения… Удивительно, но даже в таком тесном обществе и ограниченном объеме можно малость подзатеряться. Мы ведь, в сущности, очень неопытные люди и не психологи. Нас связывают только идеи, девяносто суток «Зонда» и «господня пленка». И то – не всех! Вернее, не во всех случаях присутствуют все три элемента. То, что нам дико везет во всех военных операциях, я, например, отношу целиком на счет любвеобильной фортуны и малой толики военного гения у кого-то из нас… И не стоит никого оставлять без внимания.
Шурка Шуркой, а вот Толя… Вдруг у меня появляется целая теория, которую я и вываливаю Порхевичу: «Толя человек творческий. Его дело создавать шедевры. Наше – идеологов и лидеров – создавать ему условия, при которых он мог бы творить. Чтобы создавать действительные шедевры, надо иметь силы и тратить эти силы на само творчество, а не на создание условий для этого». Эх, изящество-то какое… «В общем, все правильно, – Порхевич чешет затылок. – Толя, строго говоря, разделяет наши идеи, какими бы они ни были, не воспринимая их? Так?» «Почти, но, в общем, верно… Позже, когда мы стабилизируемся, то займемся и им…» «Что ты понимаешь под словом «стабилизируешься»?» Ха, что я понимаю под этим словом… Что я понимаю… А действительно, что мы все понимаем под этим словом. У меня один раз был разговор с Костей на эту тему. Он выдал тогда в полуироническом тоне версию о республике Свободия под красным флагом с черной кошкой… Это единственное идиотски-логичное или наоборот, логично-идиотское следствие из всех наших действий и господней пленки. Беда только в том, что по случаю борьбы с подобным государственным образованием в одной эскадре будут бороздить просторы Северной Атлантики американец «Спрюенс» и наш «девятьсот полста шестой» под лозунгом борьбы с мировым терроризмом каким-нибудь…
Порхевич, как видно, отчаялся дождаться ответа, потому что сам продолжает свою мысль и выезжает на очень неожиданное продолжение: «Вот и думай, что такое «стабилизация» в нашей ситуации?.. Думай… Всю нашу жизнь НАС пытаются научить думать, но, как ни странно, используют для этого те же военные средства…» Порхевич не замечает, как его понесло в сторону народного образования. Это мне на руку – подальше от глупых вопросов стиля «Фареры»; что дальше?» и поближе к моей прошлой жизни, где я начинал учиться на педагога-историка. Игоря вдохновенно несет, но очень много из того, что мне сейчас говорит, я понял раньше… «Мы сейчас как школа, – он еще раз притягивает тему очередного нашего диалога к конкретной ситуации. – Она дает знание в виде голой теории, никак не объясняя, что же конкретно с той теорией делать, как применить ее… Нужна ли мне вообще, предположим, высшая математика, все ее интегралы, примеры, алгоритмы, если я не знаю, где их применять?.. Деньги считать? Отличить штуку от обычного рубля или разменять сотку баксов по двадцатке я всегда сумею… А вот сказать, зачем мне математика или физика, если я хочу, допустим, быть кулинаром – это выше сил нашей системы… Да и сама система выглядит довольно оригинально…» «По-военному», – мне удается, наконец, вставить реплику. Порхевич кивает: «Начиная с этого маразма – продленки… Совместное выполнение домашних занятий… Ах-ах… Зачем мне думать, стараться, решать, напрягая последние мозги, какой-то пример, если рядом у Васи он уже решен?.. Пока ты маленький, то сложных путей себе не ищешь, а идешь там, где сопротивление наименьшее, – то есть передираешь все подчистую…» «Это – оконченный дурак. Если поумнее – то с процессом творческих мук», – делюсь своим школьным опытом. «Вот-вот… А передираешь у каких категорий? Тех, которым доставляет удовольствие сам процесс учебы – раз, затурканных родителями зубрил – два, тех, кому просто нравится быть центром внимания и поэтому учащихся хорошо…» «Для поддержания имиджа». Порхевич кивает: «Точно… Это три… Убийственная для любого поползновения мысли в юной башке система: все разложено по полочкам, это читаешь – это нет, этот герой говорит то-то потому, что автор хотел сказать то-то… Кто знает, что действительно автор хотел сказать? Не е…т (определение действия), люминий!!! В учебнике или пособии написано: шаг влево-вправо – попытка к бегству – расстрел на месте. Потом приходят молодые, наивные селедки из педов и натыкаются на такой детский пессимизм… В противовес ему у них есть только одно средство – колонка двоек за бардак в классе или материнская затрещина тетрадкой зарвавшемуся дебоширу… Дешево и сердито…» Порхевич переводит дух. Мне, порой, кажется, что его монологи (или наши диалоги, что равносильно) стоит изучать в школе на уроках истории или литературы. «Вот и получается, – он продолжает, – что обучают у нас методом убеждения: «учись, детка, нынче без образования никуда…», только убеждение это имеет… – он руками очерчивает подобие шведской подводной лодки, – форму догмы, и лежит та догма у входа в класс, но не обойти, не перепрыгнуть, только прогрызть… Ну и что? Один д…б прогрызает, а остальные с радостным улюлюканьем лезут в эту дыру…» «Один за всех и все за одного…» «… За одним – так будет точнее…» – Порхевич допивает кофе, берет старенькую гитару, долго настраивает ее, потом начинает что-то петь – наверное, из «Аквариума», он его любит: «…И если б ты была сахаром, боюсь, что я вызвал бы дождь, и нам всем будет лучше, когда ты уйдешь…» Поет он лучше, чем философствует…
…Заваливаюсь в свою каюту и вдруг вспоминаю о компьютере, который уволокли у шамана. Где у нас информационный рундук? У Порхевича? Хрен ему, а не сон… «Але, Толстый!» «Чем обязан?» «Оглянись, незнакомый прохожий! У тебя розетка в каюте есть, ясен пень?» «Есть, ясен пень…» «Ну, распаковывай информационный рундук — будем смотреть, что шаман успел в комп левого записать…» «Порнуху, что же еще…» «Нет, батенька! Ладно, я поднимаюсь…»
«А почему не порнуху?» — Порхевич уже открыл рундук и вытаскивает из него комп, клаву и жуткий ящик со шкалой амперметра. «А потому что порнуха много весит, а винт у этого ящика маленький — метров этак на двадцать… А что это за хреновина?» «Материшься ты не по-детски как-то… Это стабилизатор. Ты же сам мне сказал, чтобы я его забрал…» «Согласен. Сам сказал. И, заметь, не отказываюсь — потому что разумнее подключать действительно через него…» «Так ты мне не объяснил свою матерщину…» «Компьютер, батенька, это такая загадочная вещь, в которой, вопреки законам сохранения материи и энергии, глюки возникают из ниоткуда, файлы исчезают в никуда, объем называется весом, а измеряется в метрах». «Ты сам-то понял, чё сказал?» «Понял, конечно… Врубай иллюминацию!»
Компьютер, как ни странно, работает — сколько его мотало и швыряло. Хоорошоо делают гоооспода финны — загружается. Знакомые — только черно-белые, а не ярко-синие — панели «нортон коммандера». Прыгаю курсором по директориям. На первый взгляд — все программные. Хотя нет — вот название «DOCUMENTS». Вхожу. Несколько текстовых файлов. Порхевич за спиной смотрит, по-моему, не дыша — смотрит на меня, как на волшебника. Вообще-то, работать на компьютере может даже секретарша — умная, конечно. Но ведь прогресс не стоит на месте…
F3… Чтоб не изменить ненароком. Файл называется tablitsa.txt. Это крайне по-русски — поименовывать файлы латиницей, но не по-английски, а по-русски. Что имеем? Как говорят у нас в радиоразведке, text to follows: «Возможные последствия воздействия психотронного оружия.
Вид излучения: Ультравысокочастотное излучение (частота от 0.3 до 3 ГГц)
Восприятие: Не ощущается. Проникает глубоко в ткани организма.
Последствия: Трудноизлечимые заболевания. Активизация раковых клеток».
Это не про нас. Наверное, не про нас… Читаем дальше:
«Вид излучения: Сверхвысокочастотное излучение (частота от 3 до 30 ГГц)
Восприятие: Не ощущается. Воздействует на биотоки.
Последствия: Нарушение восприятия, усталость, тошнота и головная боль. Повреждение центральной нервной системы (ЦНС)».
Опять не про нас. Усталость у нас только от одного фактора — от всего этого нашего безумного похода. Дальше…
«Вид излучения: Крайневысокочастотное излучение (частота от 30 до 300 ГГц)
Восприятие: Не ощущается. Незначительное проникновение в ткани организма.
Последствия: Патологические отклонения в работе внутренних органов, расстройства ЦНС, управления психикой».
Это ближе к истине. Интересно. Крайне интересно. Последние параметры:
«Вид излучения: Рентгеновское излучение (длина волны от 10Е-8 до 10Е-12 м).
Восприятие: Не ощущается. Эффективные проникающие свойства.
Последствия: Избирательное поражение центра головного мозга, отвечающего за память, сердечно-сосудистую систему».
Нет, это уже не про нас. Какой-то здесь пробел есть — аккурат между крайневысокочастотным и рентгеновским излучениями. Но больше в файле ничего нет.
Следующий файл — istoria.txt. F3. Что мы тут имеем? Имеем текстик: «В 1921 году при ВЧК был создан особый отдел по дистанционному воздействию на биологические объекты. Разработки этого спецотдела организации, периодически менявшей свои названия от ВЧК до ФСБ, легли в основу методов нейролингвистического программирования, психотропных и психотронных технологий. Кандидат технических наук Слепуха подтверждает, что у истоков разработки методик "пси"-воздействия в нашей стране стояли дочь Дзержинского Маргарита Тельце и доцент Луни. Главный упор делался на применение психотропных средств на основе естественных и синтетических наркотиков. Тогда же было подмечено, что эффект изменения психики существенно ускоряется. если подопытный находится к высокочастотном поле. При этом сам генератор может находиться на значительной отдалении. В качестве передающего источника излучения от генератора могут использоваться коммуникации сетей жилых зданий: проводка освещения, телефонной и радиосети, водопроводные трубы, радио, телевизор.
Вопросы управления индивидуальным и массовым сознанием изучались во времени СССР также в Институте мозга, созданном академиком Владимиром Бехтеревым. С 30-х годов штат сотрудников института был значительно увеличен сначала до 150 человек, а потом и более. Здесь впервые помимо гипнотического воздействия стали применять технические новинки: людей облучали радиосигналами и звуком разной частоты, незаметно воздействуя на энергетическую систему человека».
Так. Весьма познавательно. О нас ни слова. Что в других файлах? Просматриваю. Ничего хорошего — ЦУ по пользованию компом и сетью «Исток». Мозаика вроде бы складывается, но только отдельными кусками. Этакий паззл — есть одна фигурка, есть левый край, есть правый нижний угол, но еще пары сотен элементов не хватает… Просматриваю весь винт — больше ничего. Очевидно, комп нужен был только для управления и входа в сеть. О! Кстати… Пытаюсь в программных файлах найти электронную почту, но терплю поражение — программы здесь гораздо более загадочные, нежели в обычном офисном компе.
Матерюсь, Порхевич успокаивает: «Ничего, потом найдешь. А как они, кстати, выглядят, эти письма электронные?» «А хер их знает!» «М-да, упрям ты батенька…» «Я не упрям. Я рассуждаю логически. Если есть программа электронной почты, то обязательно должна быть и переписка. А если есть переписка, то где-то же она ведется и хранится? Хотя бы последние пять писем… Можно, конечно, предположить, что из соображений секретности каждое письмо и каждый ответ удаляются к едрене фене. Но это, я надеюсь, наихудший вариант…» «Пока прокатывает именно он?» «Ага. Собирай иллюминацию — сеанс на сегодня окончен». «Да ладно — жалко тебе, что ли? Я на нем хоть работать поучусь…» «Только укрепи его как следует, чтоб не навернулся на хрен при очередном шторме…» «А ты, кстати, где научился?» «В редакции. Дома я только машинку печатную механическую видывал. На ней и умел печатать. А пришел в первый день, меня посадили к компу, ткнули пальцем — скидывать файлы будешь сюда. Какие файлы, какое что — я дня два привыкал только к тому, что цифры на клавиатуре не в верхнем регистре, а в нижнем…» «Чего?!» Терпеливо объясняю бывшему типографскому работнику: «На пишмаше, чтобы цифру напечатать, нужно вот эту клавишу, которая здесь Shift обозначена, нажать и удерживать…» «А на пишмаше клавиатура тоже так устроена, что ли?» «Абсолютно точно так же. А откуда ее, по-твоему, срисовывали?» «Да черт ее знает, русскую инженерную мысль!» «Почему русскую? В данном случае — финскую. А вообще — американскую…» «Но ты ж говорил про какую-то русскую сеть…» «От того, что на машине установлены русские программы, машина русской не становится… Короче, два правила — переключение языка с русского на английский делается одновременным нажатием обоих «шифтов», а название файла обязательно набираешь по-английски…» «Я ведь английского не знаю хорошо!» — пугается Порхевич. «Я неправильно выразился — латиницей. А набирать можешь самую дебильную абракадабру. Сохранение — кнопка эф-два».
Я сижу рядом с товарищем командиром и смотрю, как он тыкает пальцами в кнопки кривыми пальцами — без слезы не взглянешь. Вижу, что основные функции он запомнил, говорю «годен!» и покидаю его — пусть детка занимается. Чем бы дитя не тешилось — лишь бы не вешалось…
День восьмой, 15 января 1996 года, понедельник
…Мне снова снится странный сон. Короткий и цветной.
Мне снится, что я стал иракским (почему иракским?!) морским разведчиком. И что мой некий абстрактный друг завербовался в американский десант. Десантники захватили мой корабль, и мой друг выпустил две пули калибра 5.56 мне в затылок. Я вижу отражение его глаз в стеклах приборов. Поступает он, между нами, совершенно верно.
Я падаю лицом вверх. Оно совсем не изуродовано. А я мертв.
Я не знаю, куда он девал остальные патроны.
Я лежу и чувствую самую надежную опору на свете — плечо друга…
…Хорошо, что сейчас не нужен никакой механический телевизор, чтобы знать, что там с Чечней, Дагестаном и заложниками. Меня почему-то так и тянет к приемнику, тянет узнать, что же там происходит, я постоянно провожу какие-то параллели с нашей историей, тем более, что начались оба инцидента в один и тот же день, практически в одно и то же время. И даже развивались параллельно — до какого-то момента о, что делали мы, было как бы эхом того, что делал Радуев со своими моджахедами. Черт его знает, я чувствую связь, меня тянет к приемнику, но со стороны, похож я, наверное, на собаку — глаза умные-умные, а сказать ни хрена не могу.
По Гринвичу двенадцать дня, а в Москве только девять утра. Настраиваюсь на голос Родины. Как она там без нас? На частоте 13 740 выясняю, что весьма и весьма бурно. «Маяк» (или как это теперь называется?) сообщает: «В восемь часов возобновились переговоры представителей руководства Дагестана и федеральных войск с дудаевскими боевиками по освобождению удерживаемых террористами более 100 заложников. Как сообщил оперативный дежурный по МВД республики, требования к террористам остались прежними — освободить заложников и сдать оружие… ИТАР–ТАСС со ссылкой на пресс-центр объединенной группировки федеральных сил в Чечне сообщает, что ситуация в Грозном минувшей ночью полностью контролировалась федеральными силами. Сведения о возможных вооруженных провокациях со стороны боевиков, входящих в группу Шамиля Басаева, пока не подтвердились…» Это называется «официальное задымление». Прямо как в моем первом дурацком сне: «остатки сепаратистов в количестве двух-трех миллионов человек». Типа все под контролем, есть случайные вылазки… Ох, чувствую, застрянут войска в этой дикой Ичкерии лет еще на пятнадцать, хлеще Афгана будет. Чем еще дышит родная сторонка? Тем же: «…Оперативный дежурный по МВД Дагестана охарактеризовал ситуацию на переговорах как нормально развивающуюся… Главное требование к террористам остается прежним — освободить заложников и сдать оружие. Минувшая ночь, данная боевикам Радуева на размышление, прошла без происшествий...» Ага, готовились джигиты, значит, к последнему и решительному… «…Сегодня в восьмом часу утра войскам оцепления отдан приказ сузить кольцо вокруг дагестанского села Первомайское. Как сообщил оперативный дежурный по республиканскому координационному штабу, войска вернулись на исходные позиции, которые они занимали до воскресенья. Ранее сообщалось, что внутреннее кольцо оцепления отстоит от села Первомайское примерно на 1 километр. По данным МВД Дагестана, в районе села Первомайское идет передислокация бронетехники. Над селом летают вертолеты, боевикам предложено для ведения переговоров выйти в нейтральную полосу с белым флагом…»
Изящно сменим частоту. Порхевичу, с которым я несу вахты, по-моему, все равно, что слушать. Возвращаемся чуть назад, на 11 902, на Би-Би-Си. Там, конечно же, голос с акцентом, панымаеш: «Я не имел никакого отношения к разработке и подготовке рейда Салмана Радуева. Если бы они взяли аэропорт или военную базу, тогда бы я с удовольствием возложил на себя руководство операцией». Это кто, г-н Масхадов? Точно, он вещает: «…В республике есть люди, которые говорили и говорят, что делать Радуеву… Я не приветствую то, что в военную операцию вовлекаются мирные граждане… Это не мой почерк и не мой метод. Если бы я принимал решение о разгроме вертолетной базы, я бы сделал это небольшими силами и спокойно вернулся в Чечню». В Вильнюсе ты по-другому пел, насколько я знаю, ну да там ты был все-таки полковником Советской Армии, что существенно меняет дело. «Я обязательно сделаю все для того, чтобы вытащить ребят из отряда Радуева целыми и невредимыми… На случай штурма Первомайского штабом чеченских формирований разработаны разные варианты организации провода людей Радуева через свободный коридор на территорию Чечни», — полковник вещает вдохновенно. Чувствует силу. В заложниках, наверное.
Кручу вперед. На «Маяке» — откуда взяли только?! — крутят радиоперехват. Типа радиоперехват, типа инструкция Радуеву Дудаева. «Не ведите долгих переговоров, каждое слово, каждая интонация — против вас. Подготовьте милиционеров к расстрелу и предупредите их об этом. Даже можно некоторых расстрелять». Захваченных милиционеров, если они у них есть, я так понимаю… «Держите жесткую позицию. К вам идут на помощь, и поэтому они торопятся… Считайте себя смертниками…» Бисмилляхи р-рахмани р-рахим! «Готовьтесь предстать перед аллахом. Забудьте обо всем земном, тогда вам будет легче. Исходите из самого худшего». Аллаху акбар!!!
Радийщики и рады бы чего-нибудь еще покрутить. Но материал кончился. Диктор добавляет только, что «по радиоперехватам, которые имеются в распоряжении федеральных сил, ясно, что Салмана Радуева инструктирует с территории Чечни начальник главного штаба дудаевских формирований Аслан Масхадов. Именно его приказами руководствуются боевики в селе Первомайское, отказываясь идти на контакт с федеральными силами». А Би-Би-Сям полковник прямым текстом заливал совсем противоположное…
«Ну, что там, на Восточном фронте?» — Порхевич точно из сна выплыл и пытается понять, в каком он мире — глаза малость шальные и озирается. «Воюют, товарищ Сталин», — отвечаю цитатой из «Штирлициады». Он смотрит на меня, зевает во всю пасть и продолжает игру: «Вас еще не убили, товарищ Жюков?» «Нет, товарищ Верховный Гавнокомандующий!» Порхевич игнорирует «гавнокомандующего»: «Тогда дайте «Беломор»!..» «Кончился твой «беломор», дымила хренов! Вчера еще. Кури теперь сигареты японские…» «Откуда я тебе возьму японские?» «Не те ты книги в своей типографии печатал. Сигареты японские «Цу-зые»…» «Умных развелось — хоть отстреливай!» «Успеешь отстрелить еще — вот закончится мазут, придется еще один траулер захватывать, чтоб до Фарер добраться…» «Не накаркай!!!» «Служу Советскому Союзу, как сказала одна ворона, глядя на взорвавшийся «Челленджер»…»
…Время к полудню. Пора слушать об обстановке в родной стране. Как минимум, пока еще родной — официально президентским указом нас российского гражданства не лишали. Интересу мне добавляют две вещи — сегодняшний сон и тот факт, что события у нас и в Кизляре тире Первомайском развиваются практически параллельно. Ну, может быть, у нас — с некоторым люфтом во времени. Стало быть, если там хрупкое равновесие нарушено, то и нам останется покайфовать примерно полсуток. Хотя тарантулы и остались у Борнхольма, но кто знает, что еще есть в загашниках у наших бравых Вооруженных Сил.
По моим часам — двенадцать уже было. Включаю радио — российскую радиостанцию. Так, это уже плохо… Штурм начался.
«…Федеральные войска начали операцию по освобождению заложников в Первомайском. Все возможные меры по мирному разрешению ситуации исчерпаны, говорится в официальном заявлении Центра общественных связей ФСБ России о положении в дагестанском селе Первомайское, где дудаевские боевики удерживают около ста заложников на девять часов московского времени сегодняшнего дня…» В девять я слушал, но тогда, видимо, даже вездесущих корреспондентов к Первомайскому не подпускали. «Проходившие вчера переговоры с террористами успеха не имели… Террористы из стрелкового оружия и минометов начали обстрел подразделений федеральных войск. Также был обстрелян и вертолет… С раннего утра вновь продолжались попытки федеральной стороны установить контакты с Радуевым… По радиосети и громкоговорящей связи вновь и вновь повторялись призывы решить проблему мирным путем. На 9.00 ответа не поступило… В девять часов утра начался штурм села Первомайское… По истечении десятиминутного ультиматума началась артподготовка, поддержанная с воздуха вертолетами…»
У меня внутри почему-то все обрывается. Со дна души поднимаются неопределенные, но самые поганые предчувствия. Думай, обезьяна, думай, замполит. Тебе сон приснился — а снам, предчувствиям, видениям и прочей хренотени в нашей команде принято верить.
«…В Первомайском сегодня утром террористы во главе с Радуевым расстреляли шесть заложников, милиционеров из Новосибирска… Трагизм ситуации заключается в том, сказал источник из ФСБ, что тридцать шесть сотрудников дорожно-патрульной службы из Новосибирска добровольно стали заложниками террористов по договоренности, что в обмен на них бандиты освободят из числа пленников женщин и детей. Только поэтому они не открывали огонь и сдали оружие радуевцам. Однако бандиты своего обещания не выполнили…» Кого-то пустили синхроном, фамилия и имя не воспринимаются, но акцент выдает какого-то дагестанца: «С утра к боевикам на переговоры пошли старики из близлежащих населенных пунктов. Салман Радуев расстрелял этих стариков, шесть-семь человек. Точная цифра пока уточняется. Он после этих событий получил распоряжение от Дудаева расстрелял еще шесть-семь человек омоновцев, которые раньше были взяты как заложники… Лишь после этого было принято решение о штурме боевиков. Сейчас еще бой не прекратился, идет стрельба между подразделением “Альфа” и боевиками». Еще один синхрон. О, черт, деятель из Совета Федерации, бывший председатель горсовета моего родного города Петр Ширшов! И что он там говорит? «Я бы только доложил вам, что опираюсь на ту официальную информацию, которую я имею на сегодняшнюю минуту. Но, во-первых, по системам радиоперехвата командной системы было выявлено, что идет усиление в обращении с жестокостью к захваченным заложникам. Именно с этого уже начинают развиваться события. По этим же средствам информации было выявлено то, что часть или отдельные заложники были расстреляны. После этого началось развитие событий так, как оно было спланировано».
Волшебное слово — «спланировано». Если там было спланировано, то и у нас что-то спланировано. Но, если с джигитами хотя бы разговоры велись, переговоры, то мы
остаемся в полной неизвестности. Я почему-то упорно и уверенно связываю события в Дагестане и нашу эпопею. Уж очень все параллельно. А если параллельно, то нам всех покойников должны припомнить — здесь и сейчас. Что делать? Правильно, сматываться. В нашем террористическом деле, если ты не мученик-шахид, главное — вовремя смыться. Однажды мы уже смылись — с «Зонда» на «Терезу». Теперь пора смываться с «Терезы». Но никакие видения меня не посещают. Ситуация, кажется мне, по замыслу неведомых операторов, идет к своему логическому завершению…
Мозги работают четко-четко. «Порхевич, нам нужно отсюда уматывать…» Он смотрит круглыми глазами: «Ты чего?! Обкурился? А где траву взял?» «Блин, Толстый… Я не шучу. Все серьезно… Смотри, я тебе уже говорил… или не говорил… да до балды! Я слушаю радио — в Первомайском сейчас штурм — штурмуют джигитов, освобождают заложников. События у нас и там происходят параллельно…» Не знаю, что понял Порхевич из моего сбивчивого монолога, но вывод он делает однозначный: «Ты думаешь, что нас будут штурмовать и возвращать в лоно, так сказать?..» Я киваю: «Да, однозначно. Временного люфта у нас не более полсуток. Сегодня к вечеру стоит ожидать чего угодно». «Да как они нас тут достанут?!» «А я откуда знаю?! Как угодно — на подводной лодке, на вертолете, на боевом корабле… Как угодно!» — меня колотит. «Стой, не раскисай!!!» — рявкает Порхевич, и я унимаюсь.
«Тебе в очередной раз никакого траулера не приглючилось?» — вопрошает военный руководитель. «Нет. Ни видения, ни сигнала, ни даже господней пленки…» «Совсем операторы службу запустили», — ворчит Порхевич. Его злой, но задумчивый вид успокаивает меня. Но колотить продолжает: «Что делать будем?!» «Что делать, что делать… Сухари сушить… А точнее — траулер высматривать. А потом захватывать. Тут осталось-то пару дней пути. Максимум, тройку дней…» «Думаешь, найдем вот так, на дуру?» «Найдем. Жопой чую, что найдем…» «Так не просто ж найти надо! А до вечера успеть!» «Надо — успеем. Ты вот сосредоточься, чтобы тебе потребный кораблик приглючился… Не может быть, чтоб операторы нас насовсем бросили. Так, покурить отошли…» «А не боишься опять в стрельбу ударяться?» «Танки с дизтопливом тоже не резиновые… Гадом буду, что все равно до Фарер бы не хватило…» «Все равно захватывать бы пришлось?» «Пришлось, пришлось бы… Бля буду, пришлось бы…»
Я успокаиваюсь. В принципе, район через который мы сейчас идем — район рыболовецкий. Что-нибудь да нароем… Иду на ГКП к Борису.
«Борь, слушай, если какой-нибудь траулеришка будет на локаторе, свистни. Добро?» «Чего ж не свистнуть, свистну… Свищу уже, можно сказать…» «Чего, так быстро?!» «А чего кота за яйца тянуть? Вон он на локаторе. Пара миль от нас…» Борис показывает на отметку на круглом зеленом экранчике. Мне эта ярко-зеленая точка ни о чем не говорит, но Борису виднее. Слышу, что внизу раздаются громкие вопли Порхевича — он уже начал собирать необходимые шмотки и жратву, не дожидаясь вестей с ГКП… Комп не забыл бы…
…Мы уже видим его. Он еще меньше, чем экс-«Тереза», с которой мы собираемся слинять. Немного, но меньше. Флаг… Флаг на нем, вроде бы как исландский. Точно, исландский — синий с двумя традиционными скандинавскими «вытянутыми» крестами, красным на фоне белого. Я его вижу так же отчетливо, как через бинокль или БМТ, хотя до него навскидку пара кабельтовых, а зрение у меня нельзя назвать идеальным. Все вокруг словно проявляется, обретает резкость, контраст — нестерпимую резкость и нестерпимый контраст. Я с трудом поворачиваю голову — рядом нестерпимо яркий и нестерпимо контрастный Порхевич прет из трюма какую-то длинную дуру. Узнаю один из наших «стингеров». Зачем он его волочет?
Поворачиваю с еще большим трудом голову в другую сторону — Кот с автоматом. Знакомая картина. Когда-то я ее уже видел. Когда? Когда?.. Вспоминаю — да, это было. И не один раз. Мы уже захватывали корабли. Один раз — свой. Кажется, он назывался «Зонд». А мы, значит, «зондеркоманда»… Ха-ха… Забавно… Потом мы захватили «Терезу». Вот тогда я и видел Кота с автоматом. Он еще перестрелял всех даков, которые собрались на палубе. Рядом с Котом Радик. У него тоже автомат. Я ощущаю в руке пистолет. Откуда-то я знаю, что это Beretta FS92. Нашел у боцмана Свена Ольсена в каюте. Раньше у меня тоже был в руках пистолет. Но ПМ.
Время растягивается — воздух словно превратился в кисель, и мы продираемся сквозь этот кисель. Мы сближаемся с обреченным — я откуда-то знаю, что он именно обреченный — траулером. Оба судна качаются в разном ритме на гигантских качелях по имени Северная Атлантика. Я откуда-то знаю, что нам повезет. И точно так же знаю, что им не повезет. Принцип Горца: «Должен остаться только один».
Мое чудовищно усилившееся зрение улавливает название траулера — Bikram. Что ж, «Бикрам» так «Бикрам». Почему-то приходит на ум, что название составлено из первых букв наших имен — Борис, Игорь, Костя, Радик, Антон (а также Анатолий и Александр), Михаил. Это символ или как? Всё есть символы… Наверное, и это тоже. Вот же хрень в башку лезет…
«Смотрел я фильмец со Степой Чайкиным «Захват» — редкий бред…» — ворчит рядом Порхевич. Почему-то звук его голоса звучит для меня, как иерихонская труба. Я вздрагиваю, наваждение — резкость и контрастность пополам с киселеобразным временем — пропадает. В лицо лупит холодный соленый воздух пополам с морской соленой взвесью. Мы уже подошли на расстояние в полкабельтова. Прекрасно видна команда исландца, сгрудившаяся на баке — выбирают сети брашпилем. На нас не обращают ни малейшего внимания — мало ли тут коллег ошивается…
Порхевич начинает готовить «Стрелу» к выстрелу. «Ты что задумал?» «Да вот думаю, что если шугануть их из ПЗРК— сами посыплются за борт…» «Ты думаешь? Ты уверен? Это у нас часом не последний «стингер»?» «Последний, не последний… А хрена ли ты можешь еще предложить? Абордаж и рукопашный бой на качающихся палубах?! Так туда еще перебраться надо…» Он прав. В ближнем бою у нас могут быть и потери. Невосполнимые потери, которых пока не было…
Расстояние все меньше. Меньше полукабельтова. Порхевич вскидывает «стингер». «Куда ты будешь стрелять?» «В брашпиль…» Оглушительно рявкает ПЗРК, и ракета уходит прямой наводкой в сторону бака исландца. Уши закладывает по полной программе. Время снова растягивается. Я вижу, как ракета медленно-медленно вылетает из ствола «стингера», прочерчивает точно так же медленно дымную короткую дугу, вижу, как оборачиваются рабочие на брашпиле, как один мгновенно реагирует и пытается нырнуть в сторону, как ракета врезается в колесо брашпиля и как она медленно превращается в ярчайшую вспышку, из которой во все стороны разлетаются осколки конструкции, троса и прочий мусор, в который превратился механизм. «Ложииииииись!!!!!!» — орет Порхевич, ору то же самое, кажется и я. Мы падаем на палубу, укрываясь за фальшбортом. Удар… Еще удар… Что-то свистит над нашими головами, раздается звон разбитого иллюминатора. Всё…
Тут со стороны исландца раздается вопль, который менее всего можно было предположить: «Чеченцы, бля!!!» «Какие чеченцы в море? И откуда русские на исландском траулере?» — мелькает в голове, а на исландце уже началась бурная деятельность. За борт летят плотики, следом за ними — остатки команды. Над траулером рассеивается облако дыма. Плотики с максимально возможной скоростью уходят от судна, мы же наоборот — с максимально возможной скоростью подходим к нему. Теперь это наш корабль. Третий по счету.
…В детстве у меня был фильмоскоп, оставшийся мне в наследство от старшего двоюродного брата. Я смотрел на нем диафильмы — обыкновенная тридцатипятимиллиметровая пленка с цветными диапозитивами — кадрами из мультфильмов. Один кадр — одна картинка. И еще подпись к ней. Всего в каждом диафильме кадров по двадцать. У меня возникает ощущение, что я смотрю диафильм.
Кадр первый. Два траулера стоят борт о борт. Мотает немилосердно, видно, что фальшборт одного выше, чем фальшборт другого. Над одним из траулеров рассеивается облако дыма. Подпись: «Швартовка».
Кадр второй. На палубе второго траулера появились люди, один из них с автоматом. Они перепрыгивают с палубы первого траулера, который волной поднимает выше второго. Подпись: «Высадка команды судна «The Cunt» на траулер «Бикрам».
Кадр третий. Часть людей, оставшихся на палубе первого траулера, перебрасывает или аккуратно передает людям, высадившимся на второй траулер, какие-то ящики и мешки. Подпись: «Переброска снаряжения и продовольствия с судна «The Cunt» на траулер «Бикрам».
Кадр четвертый. Остававшиеся на первом траулере оказываются на палубе второго траулера. Подпись: «Окончание высадки».
…Диафильм заканчивается. Последним, насколько я понимаю, на «Бикрам» прыгает Игорь. «Всё, эта хреновина скоро затонет», — говорит он, показывая на бывшую «Терезу». «Ты и про «Зонд» так же говорил, а он-то до конца не затонул», — ворчит Порхевич. «Как это?!» — изумляется Игорь. «Кверху каком!» — дразнится Порхевич. «Просто по телику репортаж показывали — «Зонд» был только наполовину затоплен. Где-то у него оказался воздушный пузырь», — поясняю я. «Ну, эта посудинка поменьше… Вроде бы воздуху скапливаться негде», — в голосе Игоря не слышно железобетонной уверенности.
Идем с Порхевичем инспектировать место попадания ракеты. «М-да… Как говорится, сход-развал-свал в одну кучу. Вы платите только за развал», — ворчит Порхевич. Брашпиль разнесло в клочья, трос оторвало и вся уже выбранная сеть, соответственно, отправилась на дно Атлантического океана. Посечены фальшборта, досталось от осколков и здешнему ГКП. Но, как говорится, кость не задета. Идти эта конструкция может — и может идти прилично.
Судно вздрагивает. Заработали шпили, выбирающие якоря. Вовремя. Судя по всему, Игорь и толик освоились в местной машине. Это хорошо. Это просто классно. Надо уматывать отсюда как можно скорее — затонувший «The Cunt» сойдет за «исландский траулер»…
…Три часа по Москве. Мы идем. Это удивительно, но мы идем. Игорь утверждает, что топлива на этом самом «Бикраме» вполне достаточно. До Фарер хватит, а там и трава не расти. Пленка снова появилась: «Фареры, Фареры…» Я снова прилипаю к приемнику. Стресс окончен, нужны новости. Причем новости о Кизляре.
Так, что у нас там? «…В основном завершен первый этап боевой операции по освобождению заложников в дагестанском селе Первомайское. Оборона боевиков вокруг села ликвидирована. Идет уничтожение террористов в самом селе… Боевики рассечены… Авиация, спецподразделения ФСБ и МВД пресекают все попытки террористов пробиться к мечети и к школе, где находятся заложники… Оказывают ожесточенное сопротивление… Сведения о потерях уточняются…» Скудно. Видимо, серьезно завязли. Продолжаем слушать. «…Небезызвестный Шамиль Басаев с отрядом в более семидесяти человек…» Криво как сформулировали! «…через территорию Грузии проникнуть в Россию с целью организации и осуществления терактов и диверсий… Предполагаемый переход Басаева в Грузию практически невозможен по техническим причинам — даже хорошо подготовленным альпинистам сложно преодолеть толщи льда и двухметровый снег на горных перевалах…. Соответствующие меры все же были приняты. Пограничники переведены на казарменное положение, на дагестанском и чеченском отрезках грузино-российской границы выставлены дополнительные наряды…» Это уже не так интересно. Нас, по большому счету, это уже не касается.
Я собираюсь было выключить нашу верную радиоточку, как вдруг понимаю, что следующая новость касается нас напрямую. «Первые плановые совместные военно-морские учения России и США «Совместные действия-девяносто шесть» начались в понедельник в Северном море… В них участвуют с российской стороны большие противолодочные корабли «Североморск» и «Адмирал Левченко» и вертолеты КА-двадцать семь. С американской — крейсер… и вертолеты «Си Хок»… Отработать задачи навигации и связи, а также взаимодействие в случае ЧП над морем с самолетами». Так, только этого нам еще не хватало… По некоторым косвенным данным, наши военно-морские подвиги уже вызвали некое нездоровое оживление в штабах бывших вероятных противников, а ныне потенциальных союзников. Не исключено, что вышеупомянутые вертолеты будут наперегонки искать одно маленькое ярко-синее судно — одни, чтобы снять с него команду и судно грохнуть, другие, чтобы грохнуть суденышко, не снимая команды. Догадайтесь с трех раз, кто какие цели преследует. Потом по молчаливому согласию влепят в сценарий учений эпизод «Учебное бомбометание по условной цели»… Вроде бы ж уже все поуходили, все, кто можно, а вот гляди ж ты!!! Или просто Балтфлот нас Северному флоту передал? Так сказать, в порядке шефской помощи — от «Бывшего флота» «Современному флоту»? Ой, не нравится мне все это…
Есть дикое желание достучаться до Порхевича — он и на «Бикраме» занимает капитанскую каюту, просто в силу привычки. Я сижу в каюте опять же боцмана (правда, как его звали — или зовут, если он среди спасшихся — я не знаю, никаких опознавательных знаков или документов в каюте нет). Традиции не меняются — Игорь и Толик в машине, Борис и Шурка на ГКП на рулях, Радик и Костя занимаются хер знает чем. Костя, кстати, много наснимал — проявлять ему, правда, негде и нечем — надеется, наверное, что на Фарерах сдаст это всё в какой-нибудь «фотоэкспресс» кодаковский. Порхевич как-то перепер аккуратно комп и теперь сидит, тыкает пальцами в клаву, имитирует бурную деятельность.
Тянусь было за микрофоном местного «каштана», как вдруг он оживает сам. И звонит мне именно Порхевич: «Антон?» «А кто ж еще, дурья твоя башка?!» «Нашел я, наверное, письма электронные...» «Какие письма?» — машинально удивляюсь я, а потом вспоминаю, какие. Порхевич, не в силах прочитать мои мысли, немедленно разъясняет: «Те, которые ты хотел найти, когда компьютер мне показывал…» «А откуда ты знаешь, что это именно они?» «Уж больно похожи… Ты б пришел посмотреть…» Что ж, выпьем за то, чтобы обещания выполнялись, а желания сбывались. Хотел с Порхевичем пообщаться — получи, хотел письма шамана на далекую родину посмотреть — нет вопросов. Если это именно они, конечно…
Порхевич сидит у компа с видом победителя. «Чего ухмыляешься? Ты уверен, что это действительно переписка Юстаса с Алексом?» «Совершенно точно. Там так все просто, что оторопь берет…» Ну-ну… А ведь он прав!!! Я смотрю в экран монитора и поверить своим глазам не могу — все просто и тупо, как дверь. У файлов расширение .msg! А означать это может только message! Во блин! А я-то парился! И впрямь все гениальное просто…
Писем немного — всего шесть. Но номера у них хороши! От двенадцатого до сто двенадцатого. Не ленился товарищ старший мичман связываться посредством локальной военной сети «Исток» с компетентными товарищами. Открываю наугад письмо номер 12 (файл 12.msg).
«Shaman Allied 16 Dec 95 21:32:03 } } 2 2 Y&сб MSGID: 2:5020/517 36c9e3f9 PID: GEDW32 3.0.0-dam9 CHRS: IBMPC 2 Received-From-MTA: DNS; [192.168.100.49]
Final-Recipient: RFC822; maratius@mod.gov.su
Action: failed
Status: 4.4.2
Remote-MTA: DNS; mc4.mod.gov.su
Diagnostic-Code: SMTP; 451 <maratius@mod.gov.su >... reply: read error from mc4.mod.gov.su.
Last-Attempt-Date: Sat, 16 Dec 95 21:53:05 +0300»
Белиберда какая-то техническая… Кажется, это называется «логи». Как-то так наш сисадмин в редакции это называл. А еще он говорил, что вся информация о выполненных с файлами действиях и лицах, их совершивших, хранится до тех пор, пока ее на хрен вручную не удалят. Вот то, что шаман не удалил, мы сейчас и читаем. А почему он ее не удалил? Номера-то вон как разбросаны!
Лихорадочно открываю оставшиеся пять файлов. У всех «предисловие» одинаково — только даты меняются. Попутно соображаю, что означает mod после «собачки»… Доходит внезапно — ministery of defense, министерство обороны! На учениях когда с Сотниковым сидели, там адресат один был похожий — mod UK.
Так, теперь даты — 16 декабря, 22 декабря, 30 декабря, 4 января, 6 января и 8 января. Все правильно, 9 января он ничего не смог переслать и не успел стереть предыдущие депеши. И что писал? Интересно, текст тоже весь будет таким загадочным техническим шифром идти? Нет, вроде бы даже по-русски…
«16 Dec 95 21:32, Shaman wrote to Allied: В ответ на ваш входящий № 015/12 сообщаю:
Работаю над детализацией плана действий. Жду предложений и дополнений». Негусто. Просматриваю остальные. В одном нахожу нечто обнадеживающее: «6 Jan 96 21:35, Shaman wrote to Allied: В ответ на ваш входящий № 013/01 сообщаю:
Высылаю проект плана действий. Жду одобрения». По логике вещей далее должно идти нечто подробное — и оно идет. Только в виде какой-то немыслимой кодировки, где все нормальные буквы заменены на символы. Кодированный текст длинный — страниц на пять. Это и есть, я так понимаю, некий абстрактный «план действий».
«Что за план?» — риторически вопрошает Порхевич. «Хэ-зэ. Очень бы хотелось знать…» «Ну да, если учесть, что все письма он отсылала примерно в одно время — в полдесятого вечера или чуть позже, аккурат после вечерних чаев». «Угу, и сохранены только шесть писем из ста двенадцати минимум. Остальные стер. Давай догадаемся с трех раз, об чем спич у них шел?» «Ты еще скажи, что о нас…» «Есть у меня такое мерзкое предположение…» «На чем основано?» «Ни на чем практически. На предчувствиях. Смотри, из шести писем четыре идут практически подряд. Тридцатого декабря мы зашли в базу, четвертого мы из базы вышли, шестого произошел грандиозный скандал, когда помощник нас трахал во все дыхательные и пихательные, а восьмого включилась «господня пленка»… Во как!» «Да уж… А что ж он передавал двадцать второго? Что тогда у нас произошло?» «А это непринципиально… Уточнения и дополнения, наверное, получил». Ради смеха смотрю письмо. Точно: «22 Dec 95 21:30, Shaman wrote to Allied: В ответ на ваш входящий № 018/12 сообщаю: Предложения и дополнения получил. Включил в план действий». «И еще…» — задумчиво говорит Порхевич. «Что ты увидел?» «У него в декабре всего восемнадцать инструкций поступило за месяц практически, а в январе, если учесть, что мы только четвертого вышли, к шестому числу уже было тринадцать входящих… Интенсификация радиообмена в разы… М-да… Слушай, давай выпьем…» «Ты что, и сюда запасы перетащил?!» «Конечно! Мало того, тут местные запасы обнаружились! Ну так как?» «Давай, хрен с тобой…»
Порхевич достает из мини-холодильника, которым оснащена его новая каюта, бутылку знакомого рислинга, а мне вдруг начинает сверлить голову какая-то неясная тревога. Что-то я такое видел, связанное с только что увиденным и прочитанным, что упустил в горячке…
Толстый уже открыл бутылку и, пренебрегая условностями, протягивает ее мне прямо так, без всякого стакана. «За что хоть пьем?» «За прогресс и научные достижения!» «Громко… ну ладно, принимается…» Делаю добрый глоток. Вот же странно — вино оказалось единственным, что связывает нас с покойным ныне «Зондом». Ну еще сворованный комп… Отдаю пузырь Порхевичу, тот повторяет тост, делает глоток и зажмуривается от удовольствия, как кот. «Э, слушай, дорогой, скоро скорбная дата в истории государства российского!» Пытаюсь сообразить, про что это он… «Двадцать первого семьдесят два года со дня смерти Ленина, однако…» «Ну так это когда еще будет!!!» «Ну так и мы где тогда будем?! А дедушка непомянутый будет в мавзолее валяться?!» «Блин, Толстый, ты мертвого уговоришь… Давай — Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!!!» «Лэнин горец, да?» «Пошел ты на хрен, подавлюсь от смеха! Пьем!» Пьем.
«Ну что, допивать сразу или будем глазки строить?» — в бутылке остается на два небольших глотка или на один серьезный, поэтому Порхевич задается полуриторическим вопросом. «Глазки строить будем…» — отвечаю ему. Он вздыхает: «Как знаешь…» И неожиданно продолжает: «Мне почему-то жаль старого советского гимна…» «Чего это тебя на ностальгию потянуло?» «Да так… Вот у тебя в семье под что просыпались?» «Да, это точно… Пока маленький был — под радио, под гимн. Лучше любого будильника…» «Угу. Как на службе — проснешься без пяти шесть и лежишь, тихо просыпаешься, сон стряхиваешь, ждешь, когда сигнал прозвучит…» «Ага, это точно. И в шесть часов — первый аккорд. А-а-а-а-а-а-а-а!!!! Союз нерушимый республик свободных…» мы ржем, как два жеребца — воспоминания одинаковы. Первый аккорд советского гимна хорошо использовать вместо трубы архангела Гавриила, дабы созывать покойников на Страшный Суд — эффект тот же. Все сразу встают и идут на завод — даже те, кто на нем и не работает… «А сейчас — вроде музыка и державная…» «Ну да, Глинка писал все-таки…» «…А не то. Типичное не то. Может споем гимн. Ты слова помнишь?» «Конечно, помню. Я даже новые слова в свое время написал: Союз нерушимый республик голодных сплотила по-новой Великая Русь, да здравствует созданный волей народов, но что получилось, сказать не возьмусь…» «Не, ну их на хер, незалёжанные государства типа Украйны, давай по-правильному гимн споем…» Поем — с душой, качественно. Особенно слова: «Па-а-артия Ле-энина, си-и-ила нарродная-а...». Это у нас выходит с особенным чувством…
«О! Вот теперь и выпить не грех!» — Порхевич делает маленький глоток из бутылки и протягивает мне остатки. Хорошо! И тут у меня вдруг какая-то молния режет мозг. Я вспоминаю, что именно должен был сообразить, пока читал электронные письма. У шамана тоже была пометка на личном деле — иная, нежели у нас, но была. У нас были красные, а у него, по-моему, синяя…
…Семь вечера. В голове уже нормально — остатки хмеля улетучились. Надо, наверное, русскую редакцию Би-Би-Си послушать. Так, для разнообразия. Они поскольку защитники прав, свобод и общечеловеческих ценностей, любят предоставлять слово разного рода деятелям с гор. Хоть послушаем вариант «бэ» того, что с нами должно было произойти. Настраиваюсь. О, точно, джигит! Геббельс местный по фамилии Удугов: «Два часа назад начались активные удары по российским войскам с флангов и тыла. Сегодня в двенадцать тридцать российская артиллерия и ракетные установки типа “Град” со стороны дагестанского селения Тухчар нанесли удар по чеченскому селению Центорой. Это село находится в шестидесяти километрах от места события в Шалинском районе. Никогда там боевых действий не было. Удар пришелся по центру села, убито сорок два человека…» Так, батенька, это вы не по существу трендите. Это вы свою кличку оправдываете, в сторону уводите, на зверства российских оккупантов переводите. А по существу? Про Первомайское или где это там всё происходит? По существу сказали за товарища Удугова: «Пресс-секретарь Дудаева Мовлади Удугов сообщил, что российские войска продолжают подтягивать к селу тяжелую бронетехнику. По его словам, они наносят по селу удары из установок “Град”. Удугов опроверг сведения о том, что боевики Радуева расстреляли дагестанских старейшин, которые прибыли к ним для переговоров». Ничего информативного. Пропаганда. Хотя и талантливая — впечатлительные европейцы должны ахнуть и возненавидеть кровожадных русских. Надо бы своих послушать…
О, блин!!! А по своим знакомый, понимашь, голос! «Каждый час я имею информацию отсюда и оттуда. В общем, начали как всегда с ошибок. Я имею в виду, что пропустили эту дудаевскую банду до Кизляра...» Царь Борис, понимашь, в своем косноязычном репертуаре!!! Информация у него отсюда и оттуда! «Договоренность была такая, что они доезжают до границы, до поселка Первомайского и освобождают всех заложников, — тоже обманули. Переговоры шли шесть дней каждый день. В общем, шли упорно. И делали предупреждения. Нет, и все: заложников не отпустим…» Слушать гаранта Конституции — это песня отдельная! Что он там про штурм Первомайского говорит? «…Операция очень и очень тщательно подготовлена. Детальнейшая подготовка к этой операции даст результаты. Конечно, значительно меньше потерь. Нужно время для подготовки, и там, где дудаевские отряды сформированы, и наша разведка имеет данные, что в этом месте находится отряд дудаевцев и там нет гражданского населения, их надо...» Это, я так понимаю, либо совещание какое-нибудь экстренное в Кремле проводит, либо к гражданам России обращается, понимаешь… Ладно, хрен с ним. Чего-нибудь еще умного скажут? «…Оборона террористов в дагестанском поселке Первомайский прорвана. Подразделения внутренних войск МВД России и спецназа ФСБ уничтожают мелкие группы боевиков Радуева,.. Оставшиеся в живых боевики пытаются расправиться с заложниками, большая часть которых находится в мечети и местной школе. Огнем с вертолетов и снайперов федеральные войска не дают террористам прорваться к заложникам…» М-да, бардачина у них там редкостный. Судя по нам, джигитам удастся проскочить… Кажется мне почему-то так…
День девятый, 16 января 1996 года, вторник
Утро начинается со шторма. Шторм… Еще один шторм… Короткая, крутая, злая балтийская волна сменилась теперь для нас широкой, раздольной, пологой океанской… И-эх-х, душа моя нараспашку!!! «Бикрам» — еще более миниатюрная посудина, чем «Зонд» и даже «Тереза», поэтому все это погодное коловерчение для нее – сплошной бег по пересеченной местности (в самом своем худшем варианте). ГКП иногда напоминает рубку какой-нибудь лодки (типа «Иван Вашингтон»). Очередная волна облизывает стекла, и Борис тихо матерится, жалуясь на отсутствие «дворников». Пойду послушаю новости, который не отпускают меня уже девятый день подряд.
Голос Родины из «Шарпа» уверяет меня, что к тринадцати часам вчерашнего дня (это первая новость) первый этап операции в первомайском был завершен: «Штурмовые отряды поддерживаются с воздуха… Авиация работает ювелирно, ни один из объектов, в которых находятся заложники, не пострадал ...» И когда по нам начнут работать с воздуха? Или уже работали? О, опять гарант перлы выдает: «Операция очень и очень тщательно подготовлена. Скажем, если тридцать восемь снайперов, то каждому снайперу определена цель, и он все время видит эту цель. Она, цель, перемещается, и он глазами перемещается постоянно, постоянно — вот таким образом. Ну и по всем другим делам: как задымить, понимаешь, улицы, как дать возможность заложникам убежать. Задымляются улицы, и они оттуда, с городка убегают. А когда они разбегаются широким фронтом, тогда, конечно, трудно их убивать…» Ой, маменьки!!! Я, как при триппере, ссу и плачу!!! Что там еще?
«Со стороны Гудермесского района Чечни на подмогу боевикам Радуева к Первомайскому уже подошли дудаевские подразделения… Вступили в бой с федеральными силами… Однако эти попытки были предотвращены и боевики были блокированы войсками в прилегающих к Дагестану районах Чечни… Полномасштабные боевые действия по ликвидации группировки дудаевских террористов в поселке в основном завершены…» Ладно, поверим. Еще что-нибудь Родина скажет умного для нас персонально?
«В Северном море начинаются совместные российско-американские учения «Совместные действия-96». В них принимают участие большие противолодочные корабли Северного флота «Адмирал Левченко» и «Североморск». Сказала, ё-моё… «В соответствии с планом, сегодня "Североморск" и "Адмирал Левченко" прибыли в норвежский порт Ставангер, где был уточнен план учений», – сообщил представитель штаба Северного флота. Он также сообщил, что учения уже фактически начались — российские вертолеты КА-двадцать семь и американские «Си Хок» отработали совместные действия по условной цели в рамках так называемых Асвекс — противолодочных боевых учений. Вертолетчики отработали условную цель семидесятипятикилограммовыми бомбами — специальными боеприпасами, которые применяются для авиаучений и представляют собой полумуляжи. В ходе учений предстоит также отработать…» Я так понимаю, прощай, «Тереза»! Ты все-таки не утонула и была узрета зорким глазом какого-нибудь пилота. Ох, сдается мне, никакие вертолеты ничего не отрабатывали. По договоренности между нашими и ненашими шваркнули по полузатопленному корпусу каким-нибудь «кормораном» с какого-нибудь эф-шестнадцатого, и, как и предполагалось, в сценарий учений вставили новый эпизод. Всем хорошо. Кто же все-таки нас пасет — Ю-Эс или матушка-Расея?
Еще что умного? Я уже ко всему готов. Нет, российская радиостанция сегодня просто перевыполняет план по сюрпризам и радостям в наш адрес. «У берегов принадлежащих Дании Фарерских островов, расположенных в Северной Атлантике, сегодня затонул исландский траулер. Пятеро из членов экипажа были спасены. Шестеро моряков считаются пропавшими без вести. Спасенных доставил в главный город Фарер – Торсхавн – корабль датской береговой охраны. Как сообщается, на борту судна находились одиннадцать членов экипажа, среди которых – граждане России и Латвии. Как сообщил почетный консул России на Фарерах Отни Дамм, среди спасенных – двое россиян». О, теперь понятно, откуда русский мат при эвакуации экипажа «Бикрама»… А вот пять трупов — это плохо. Плюс к полутора десяткам, которые уже висят на нас… И быстро как сообщили-то! Да в шторм всех подняли! Не иначе, в рамках тех самых учений… Датчанин выскочил, но нас не заметил — это хорошо. Или не захотел заметить — это плохо… Или тоже хорошо?
Так, и теперь срочное сообщение, в последний час. Из Первомайского, ясен хрен: «Федеральными силами в селе зафиксированы попытки боевиков выйти из зоны боевых действий под видом заложников. Как минимум зафиксирован один такой случай, когда террорист, переодевшись в гражданскую одежду, пытался выскользнуть из села. Войска проверяют личности всех тех, кто заявляет о себе как о заложниках…» Таки нас должны проверить? Я уже чисто механически переношу все перипетии событий в Первомайском на нас — уж очень всё гладко и параллельно… «При артподготовке дудаевцы запаниковали и некоторым заложникам удалось забиться в подвалы. Другие же через поле ползком отправились к позициям российских войск. Чтобы воины не открыли огонь, решившимся на столь отчаянный шаг заложникам приходилось размахивать над собой белыми флагами…» Так, ладно, это всё пропаганда. Добраться б до Фарер побыстрее…
…Аттракцион «Гигантские качели» явно затягивается. Фототелеграф, установленный и в этой радиорубке (такой же, как наш покойный ныне «Иней»), выдал нам сегодня карту «Портсмутского центра». Прыгать нам тут еще одни сутки. Расшифровав это, Порхевич уныло говорит: «Да-а…», вложив в этот многозначительный возглас всю силу своего разочарования. Хорошо еще, что ключи от провизионки у Кости – иначе наш командир опять притащил бы бренди и делил бы его на ГКП на троих или четверых.
Из-за шторма опять теряем темп. Это плохо. Наша молниеносная, абсолютно бездумная операция сама по себе с самого начала подразумевала высочайший темп. Пока мы его держим — все отлично, начинаем чуть-чуть притормаживать — начинаются разного рода отклонения (и я тоже не исключение – свои маразмы есть у каждого). Порхевич с горя перешел на «Приму» – даже здесь, на ГКП, ощущается убивающий в упор лошадь запах табака пятой категории. Борис только усмехается. «Они изволят нервничать», – бормочу я и тихо зверею, подмечая боковым зрением, что Борис вставил в зубы такую же вонючую датскую сигарету. Тяжела ты, жизнь некурящего, в этом притоне…
Стою на рулях… Борис время от времени выдает целеуказания, иногда поглядывая на локацию. Вообще, стояние (сидение – если брать наши условия) – это настолько тупая операция, что остается даже какое-то время на разного рода неуставные мысли. Я, кстати, поговорил с Костей насчет Шурки (не знаю, как Порхевич). Оказывается, этот наш химик – скептик, лево-правый уклонист-оппортунист кое в чем подчищает наши агитационные недочеты. Благодарность ему за это от имени командования! Была бы учетно-послужная карточка, записали бы… Ладно, ерунда…
Пол-одиннадцатого вечера, полтора часа до смены… Идем, как всегда, с выключенным прожектором и огнями. За бортом ночь…
Порхевичу, наконец, надоедает болтаться из угла в угол дивана в одиночку – приволакивает на ГКП гитару и, усевшись на комингс, закатывает импровизированный концерт. «Заводы, б…, стоят — одни гитаристы в стране!» — вворачивает Борис. Репертуар у Толстого широк крайне — от «Аквариума» до Высоцкого. Сам он тоже неплохо сочиняет. Я не великий любитель бардовских концертов, поэтому задумываюсь о чем-то своем. Включаюсь, когда стандартный набор прерывается чем-то незнакомым. Прислушиваюсь… Эту песню Порхевич сочинил сам — от начала до конца. Я даже знаю, почему его торкнуло на темы древнего мира. Мы с ним в школе изучали немецкий, а отнюдь не английский, с которым столкнулись на службе (в Подольске — в учебке — нам великий и всемирный вдолбили за полгода через голову и задницу, но это уже отдельная тема). А в выпускном классе самая любимая немецкая книга во всей России — набор учебных текстов «Der Trojanische Krieg». Вот он и написал свою собственную «Илиаду»:
Всем стервятникам на радость
Сумасшествие людское.
Из-за женщины коварной
Лишена земля покоя.
Хитроумны и отважны
Сыновья богов — герои.
Медь, сочащаяся солнцем —
Чьи глаза она закроет?
Захлебнувшаяся кровью,
Разоренная Троада,
Небо, смешанное с дымом,
Горы трупов… Илиада.
С венценосного Олимпа
Направляемое счастье;
Жребий жизни, как довесок
У весов Судьбы во власти.
Грека грек, данай троянца
Десять лет мешает с пылью,
Чтоб потом слепцы воспели
Доблесть, ложь мешая с былью.
Вероломная победа
Как законная награда
Нет нигде пророкам веры…
Плач о мире — Илиада.
Да уж… Не знаю, о чем он там думал, когда эту современную «Илиаду» писал, но уж очень современной она у него получилась — в свете того особенно, что я каждый день по своему телевизионному наркотику вижу. Вот уж точно — «…данай троянца десять лет мешает с пылью…». Ну пока не десять, пока только два… Сдается мне иногда, что российские военные руководствуются принципом Адольфа Алоизиевича, который однажды, году этак в сорок втором, выдал по поводу Советского Союза: «Мне говорят: «Остерегайся! Тебе навяжут двадцать лет партизанской войны!» Я в восхищении от такой перспективы… Германия будет оставаться в состоянии постоянной боевой готовности». Черт, ну ж память у меня — как мусорный ящик. Всякая хрень вылезает…
Порхевич настраивает гитару, потом очень хитро смотрит на меня и начинает на совершенно незнакомый мотив напевать до потери сознания знакомые слова… Это же мои стихи, которые я уже здесь придумал и дал ему почитать!!! Елки-палки, ну наконец-то!!! Почти четыре года я ждал этого момента… Мои стихи поют… Наверное, у меня чересчур счастливая рожа, потому что Порхевич усмехается и поет еще одно мое стихотворение… «Соб-бака», – беззлобно выругиваю я его…
…Что-то подбрасывает меня, не успевшего еще толком заснуть, на моем военно-морском ложе, кидает в брюки и кроссовки, швыряет на ГКП… Тревога!!! Суденышко как мотоциклист на вираже круто кренится на левый борт, входя в бешеную циркуляцию… Первая же дурная волна едва не опрокидывает наше хрупкое суденышко… Цепляем клотиком гребни волн… С мостика ударяет ярчайший луч дугового фонаря и начинает метаться по поверхности океана… В открытую дверь с шипением вылетает из чьих-то рук «люстра» – осветительная ракета – на пять-шесть секунд повисает над беснующимися волнами, заливая все вокруг мертвенно-зеленоватым светом… На ГКП врывается вонь отработавших газов, но тут же в открытую дверь захлестывает длинный и холодный язык волны, залившей левое крыло… Траулер входит во второй круг… Прожектор все пляшет по волнам. По лицам на ГКП соображаю, кто там… А, Костя… Как бы его еще не потерять… Что хоть случилось? Кого потеряли? Вообще-то, я уже понял… «Шурку», – это говорит Порхевич. Я, кажется, произнес свой вопрос вслух, и он мне отвечает. «Бикрам» вздрагивает всем корпусом от ударов волн, чувствуется, что третий круг циркуляции может стать для него последним… Еще одна волна заливает весь ГКП… Мы мокрые, но никуда не уходим… Над поверхностью моря повисает еще одна «люстра», потом еще одна… Никого… Один за другим вытаскиваем концы из-за борта – никого… «Ниспошли ему бог покой… Честное слово, он ни в чем не виноват…» – шепчет Порхевич. Прожектор гаснет, с мостика сходит Костя… С крыла, захлопнув дверь, входит Мишка… Борис сидит на рулях… Порхевич тяжело опускается на комингс… Я сажусь на балясину… Мы молчим… Порхевич хлопает себя по карманам и только сейчас замечает, что он насквозь мокрый… Вообще-то, мы все насквозь мокрые (а я еще и голый по пояс)…
«Бикрам» ложится на курс… Борис становится на рули. Костя уходит куда-то, приносит ему сухую одежду. Потом мы тоже спускаемся в каюты. Вытираюсь, переодеваюсь… Не спится. Не хочется. Хочется напиться вусмерть, до чертиков, до потери пульса, до… До чего там еще можно нализаться?
Иду к Порхевичу. Оказывается, не один я такой умный. Там уже большинство… Из машины поднялись Игорь и Толя. Все. Порхевич достает стаканы, открывает бутылку, по-моему, виски, наливает кому как повезет… «Подожди! – говорю я. – А Борис?» Порхевич наливает еще один, восьмой стакан. Идем на ГКП… Тоста нет – просто поднимает свои стаканы и единым духом опрокидываем в пищеводы жидкость…
Шурка погиб нелепо. Не просто нелепо, а максимально глупо.
Когда они заступили, Борис еще сидел на ГКП. Качало немилосердно. Сердце болталось, как в пустом лифте – вверх-вниз. У Шурки же еще с «Зонда» привычка: открыть двери ГКП, стать на балясину, высунуться из двери и свеситься чуть ли не до половины, перегнувшись через леер. А дальше – в зависимости от самочувствия. То ли травануть, то ли сплюнуть, то ли просто выкинуть бычок…
Тут ему действительно стало хреново, он спросил у Бориса добро высунуться. Борис, естественно, буркнул ему в ответ что-то типа «добро» — человеку плохо, куда попрешь против физиологии… Шурка высунулся по своей дурной привычке, но не учел, что крыло здесь уже, чем на «Зонде»… Траулер развернулся чуть боком, волна ударила в борт, Шурка не удержался и вылетел за борт… Он даже крикнуть и не успел. А Борис вышел в штурманскую… На секунду вышел, бросил рули… Ищи теперь виноватого… Тревога была сыграна мгновенно, сразу в циркуляцию. Но… Увы… Это наша первая потеря — первая, и, будем надеяться, единственная.
…Удивительное дело — я опять хочу послушать новости. Это, наверное, нечто вроде болезни или условного рефлекса. Только что погиб человек — один из наших, пусть даже мы и заставили его присоединиться к нашей террористической инициативной группе силой… Всё равно — наш. Был наш. Но мне все равно нужны новости — что-то в них есть такого важного для меня, для нас всех. В них есть некая разгадка того, что происходит сейчас здесь, в Северо-Восточной Атлантике.
По российской станции — патриотическая пропаганда: «Террористы Салмана Радуева, блокированные в центре села Первомайское, по радиосвязи призывают Джохара Дудаева прийти им на помощь… Все стопятидесятиметровое пространство перед засевшими в мечети и школе боевиками простреливается подразделениями федеральных войск… Из инструкций дудаевского штаба террористам Радуева, перехваченных ФСБ вчера в 22.30 по Москве. “Экономьте боеприпасы, держитесь до конца. Чем больше врагов, тем интересней война”… В стане террористов идет разброд и часть из них все-таки предлагает сложить оружие и отпустить заложников в обмен на гарантию сохранения жизни… Речь идет об уголовном преступлении, и виновные в нем должны быть преданы суду на территории Республики Дагестан, где преступление было совершено…» По логике вещей, теперь слово должно быть дано кому-то из доблестных военных. Так и есть: «Будем продолжать работать всеми видами вооружений, после чего будем расширять зону влияния.. При начале артиллерийской подготовки среди бандитов началась паника, они разбежались по подвалам. Сейчас их оттуда выколупывают потихоньку». Орел, черт побери! Слуга царю, отец солдатам! Прямо-таки по Лермонтову: полковник наш рожден ухватом! Или чем там?..
Что у англичан? У англичан — некая осторожно-альтернативная точка зрения. Би-Би-Си — корпорация государственная, каждый работающий подданный Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии отстегивает ежемесячно на ее прокорм специальный налог, поэтому ей нужно быть предельно государственной в своих суждениях, а Британия очень лояльно относится к наведению конституционного порядка в мятежной Ичкерии, поскольку ее свои собственные ирландские республиканцы задрали дальше некуда. «…У российских военных в распоряжении есть радиоперехват переговоров Шамиля Басаева с Салманом Радуевым. В нем Басаев призывает боевиков держаться, заявляя, что первое заседание Государственной Думы нового созыва спасет их и атак больше не будет. Басаев заявил, что впоследствии село Первомайское будет переименовано в Газават-Юрт. “Газават” — священная война мусульман…» Что еще? «Военные источники сообщают о потерях, понесенных обеими сторонами в ходе боя. Как утверждают представители федеральных сил, убито уже сто двадцать боевиков, а федеральные силы потеряли лишь шесть человек убитыми и свыше тридцати ранеными, среди них подполковник из отряда быстрого реагирования Андрей Крестьянинов». Но джигита запустить надо, как же без джигита: «…По просьбе заложников чеченские бойцы выпустили четверых заложников для того, чтобы они от имени заложников обратились к дагестанскому правительству с просьбой прекратить штурм, так как гибнут заложники. Я называю фамилии заложников, которые отпущены, чтобы потом российское ФСБ не передавало, что они их освободили в результате боев. Вот Алиев, Минкаилова, Даудала, Чмырь Эдуард. Они хотят рассказать ситуацию реальную, если им фээсбэшники позволят».
И уж совершенно неожиданный финал: «…Вечером из Турции неожиданно поступили сообщения, что в порту Трабзон группа неизвестных, предположительно чеченцев, совершила вооруженный налет на теплоход, который прибыл из Сочи. От пятнадцати до двадцати человек ворвались на судно и, открыв огонь из автоматического оружия, начали скандировать прочеченские лозунги. Спецслужбы порта перекрыли въезды и выезды в Трабзон…». Это что, эпидемия — корабли захватывать? С нас начавшаяся? Типа СПИДа террористического? Операторы, которые нас ведут (если они есть) поделились опытом с операторами, которые моджахедов включают и выключают?
День десятый, 17 января 1996 года, среда
…Я знаю, что это последний не мой сон, который мне снится. Я знаю это во сне — такая суровая уверенность, — я знаю это и наяву — завтра мы будем на Фарерах. Мне снится нечто абстрактное. Никаких фигур, никаких действий, никакого бреда. Только какое-то серое клубящееся ничто, и на фоне этого — строки, бегущие слева направо, как бегущая строка или специальный телетекст. Мне снятся стихи. То ли это дар, то ли проклятие — за последние дни я написал больше стихов, чем за всю предыдущую службу…
Сначала звучат голоса. «Почему у нас нет единого воинского кладбища типа Арлингтонского у американцев?» «И не будет. Слишком большим было бы это кладбище…»
Дальше идут те самые строки. «Кладбище наших душ, Дум и надежд некрополь. Между кровавых луж Листья роняет тополь. Стонет у ног земля — Слышишь ее страданья? Тысячеверстный шлях Города без Названья… Бронза пустых глазниц, Черви в кишках бетонных, Падают звезды ниц В Городе Обреченных. Кости — времен мосты, Счет мертвецам на тонны, Звездочки и кресты Русского Арлингтона…»
Я никогда не мечтал за всю свою короткую жизнь, что буду так писать. Не мечтаю и сейчас. Я знаю, что все это мне снится. Я знаю, что проснусь и запомню все, что я сейчас вижу…
«Ширится каждый век Город Героев Серых. Тянется вдаль Проспект Павших и Убиенных. Цинк и железа ржа Въелись в тела живущих. Вечно им тут лежать, Принадлежать грядущим. Всем нам в слезах тонуть В даром не нужных странах. Тысячелетний путь Города Безымянных. Мощи здесь все святы — Юных и убеленных… Звездочки и кресты Русского Арлингтона».
…Просыпаюсь рывком. Сердце колотится в каком-то запредельном ритме. Осторожно пытаюсь вспомнить строки, которые приснились мне только что. Они прорываются, как водопад, как сквозь плотину… Я их помню. Это действительно, наверное, последний «наведенный» кем-то сон…
…«Слышь, начальники?» — Борис обращается с ГКП к нам с Порхевичем обоим, справедливо рассчитывая, что мы можем находиться в одной каюте, либо тихо пьянствуя, либо что-нибудь обсуждая. В принципе, он прав — мы сидим в моей каюте. «Чего?» — отвечаю я. «Сети вижу. Нам рыбки не надо?» «Надо, наверное», — чисто механически соглашаюсь я, совершенно не задумываясь, надо или не надо. «И кто из нас двоих хохол?» — с интересом спрашивает Порхевич. «Я, наверное, не хохол, а еврей…» «Ну да, я не хозяйственный, я домовитый…» «Так чё, тормозить?» — уточняет Борис. «Тормози, тормози…» — успокаиваю его я. Борис отключается — начинает, судя по всему, переговариваться с машинным. Я выхожу из каюты, потом из продольника на шкафут — действительно, вот они, родные. Обычные рыбацкие сети, отмеченные буйками с разноцветными флажками. Сколько мы таких поснимали в Балтийском море — ни в сказке сказать, ни вслух произнести. Знали бы даки такое дело — в международный суд бы какой-нибудь давным-давно на ВМФ России подали бы. Здесь тоже можно в репу заработать, но вокруг пока никого не видно.
Я вспоминаю, как выглядят сети, которые мы собираемся сейчас вытягивать. Вроде бы сеть эта прямоугольная, длиной метров тридцать, высотой метров десять, сверху — канат, с которого она свисает, как стена, снизу — грузила. И болтается эта конструкция по поверхности воды в связке еще с сотней таких «стенок». Значит, можно вытащить одну — и нам не то, что до Фарер жратвы хватит, а до самой Исландии, если «господня пленка» вдруг завопит: «Исландия, Исландия!» Не хотелось бы, конечно, накаркать… Поэтому давлю мысль о возможной смене конечного пункта в зародыше…
Так, надо бы за Радиком сходить — Борис вроде как пошел за Костей. Бичи сами вылезут. Наш экс-радист мирно дрыхнет на второй полке в каюте — нет работы, нет и жизни на Марсе. Расталкиваю его. «С чего пробуждение?» — хлопает он глазами. «Пошли, пошли… Сети тягать будем…» «Какие, на хрен, сети?!» «Обыкновенные, рыбацкие… Жареную рыбу вечером жрать будем вместо консервов…» Радик осознает себя в этом мире и спрыгивает на палубу. «Эх, блин, никакой демократии! Сети… Тягать… За что боролись?» — вздыхает он. «Как это так – демократия и Вооруженные Силы?!! Нас же с флота никто пока еще не увольнял. Если сверху пришел чопик, а он — поверь — пришел, то его надо тут же распределить по всем нижестоящим задницам…» — возмущенным тоном говорю я. «И о том, чтобы найти конкретного виновника, никто не подумает. Как и о том, чтобы назначить конкретного ответственного… Вот же вам торкнуло!» — все так же мученически ворчит Радик, но идет вслед за мной на ют. Я по дороге морализирую: «Военная система — она такая. Наверху перемен не хотят, а снизу даже самые прогрессивные умы — вроде тебя — не смогут никого сместить или переизбрать, потому что там, наверху, много шитых звезд и сверху донизу единоначалие… Элементарные вроде бы вещи…» «Все равно — торкнуло вам, а вы всех остальных с собой тащите!» — неконкретно ворчит не до конца, по-моему, проснувшийся Радик.
Основной брашпиль метким выстрелом из ПЗРК разнес к чертовой матери Порхевич, но на юте на нашем славном «Бикраме» есть еще одна какая-то загадочная лебедка, которой мы с Костей и надеемся вытянуть хотя бы часть сети, чтобы набрать рыбы дня на два. Много ли надо разного рода морепродуктов на семерых?
Порхевич с Костей уже здесь. Толстый что-то говорил, но я улавливаю только конец фразы. «…Оно и верно. Рыбки поедим, да и вообще — морепродукты есть классная закуска…» — мечтательно говорит он. «Вот, командир ты наш славный, из-за таких, как ты, первый и последний президент СССР и объявил десять лет назад громкую трезвенническую компанию!» — возмущается Костя. «И что?.. Где та кампания? Пошла по… (женский половой орган)!!!» «И ты как иллюстрация», – усмехается Игорь. Он, оказывается, уже вылез из машины и внимательно смотрит на эту самую загадочную лебедку.
«Ну что, братан, сумеем мы хоть кусок этой сетки вытащить?!» — патетически обращается Порхевич. «Куда мы денемся?» — бормочет Игорь. «Толик, сходи за отпорником, пожалуйста», — прошу я. «А где он тут?» — изумленно воззревается на меня только что подошедший Толик. «Моя бабушка сказала бы абстрактно: тама… И была бы, между нами, совершенно права. Все траулеры устроены одинаково. Где у нас была боцманская баталерка? На баке. И здесь примерно там же…» «Если Порхевич ее «Стрелой» не разворотил…» — про себя говорит Костя.
Как ни странно, Толик приносит длинный отпорник. «Он не в боцманской был, а на пожарном щите висел!» — радостно сообщает он. Мне, в принципе, по фигу — лишь бы принес. И принес, кстати, вовремя — медленно дрейфующий вдоль сетей по инерции «Бикрам» подошел к разрыву между отдельными «блоками» всей этой огромной стены. Я протягиваю отпорник за борт и начинаю шарить в воде, чтобы зацепиться крюком за тот самый канат, с которого сети свисают. Только бы он внизу не оказался — бывали в нашей практике и такие сети. Нет, все нормально — он вверху. Я цепляю канат и ору всем остальным: «Взялись! Тяните!!!» Сзади меня за отпорник ухватываются несколько пар рук, я слышу, как начинает работать та самая хитрая лебедка. Мы подтягиваем канат — а с ним и сеть — как можно ближе к фальшборту и как можно выше над поверхностью воды. Не могу сказать, что это легко… Как не могу сказать, что на палубе тепло — не май месяц на дворе, январь все-таки…
…Все когда-то кончается — Игорь дотягивается крюком лебедки до каната, и мы можем отпустить отпорник. Теперь сеть болтается между поверхностью моря и крюком лебедки Игорь поворачивает стрелу лебедки — канат заползает «на территорию» «Бикрама». Теперь нужно за него хвататься и тянуть — брашпиля-то хрен, придется вспомнить, как старик золотую рыбку, усираясь, тягал.
Надо отдать должное Косте — он догадался смотаться на камбуз, где запасливые и аккуратные даки назапасали полотенец. Странно — спортивным туризмом вроде бы на гражданке занимался я, знаю, что канатом руки спалить — не хер делать. Мы обматываем руки полотенцами и начинаем изображать старика из сказки Пушкина.
…Хорошо, что ее только тридцать метров — относительно быстро кончилась. Ну ее на хер, долю стариковскую, никакой золотой рыбки не захочется!!! Но тут и не золотая рыбка, а вовсе даже селедка, которую в Северо-Восточной Атлантике ловят круглый год. Рыбины торчат из ячеек довольно часто — прямо не сеть, а доска для шашек рэндзю или крестиков-ноликов. Особенность этих сетей в том, что, пытаясь пройти сквозь сеть и не ощущая сетного полотна как преграды своему движению, рыба натягивает ячею сети на себя до плавников, поэтому не может перемещаться дальше вперёд, а если попрется назад — не сможет снять с себя ячеи. Кроме селедки, которую я лично не представляю себе иначе, чем соленую (а вот, говорят, американцы её копченой едят — вот же извращенцы!), из сети торчат еще какие-то рыбы. Вспоминаю, что видел в магазине в мороженом виде — вроде как сайда, треска, пикша…
Тридцать метров вытянуты полностью — сеть кончилась, пошел голый канат. Опять Костя соображает первым. Он быстро спускается куда-то, возвращается с огромным камбузным ножом и полосует канат в двух местах — сначала у фальшборта (и мы чувствуем невыразимое облегчение, потому что остальные сети ухнули в бездну), а потом около крюка лебедки (ухнула в бездну та часть огромного массива сетей, которую мы не тянули).
«Вот херня-то, чему… служба… в российских вооруженных… силах…. учит», — еле переводит дыхание Порхевич. «А то ж! Призывник должен всё уметь!» — хитро ухмыляется Костя. «Да уж. Этого не отнять…» — задумчиво тянет Радик. — «Мне вот друган рассказывал, когда я в отпуске был… Он сдуру решил в контрактники записаться. В Псков, в десантуру… Ну, его в военкомате с радостью приняли, облобызали, во Псков направили. Он приезжает, а там для контрактников — обычная казарма. Все, как один — карасня, или как там у них это называется…» «Черпаки вроде», — морщит репу Толик. «Да и хрен бы с ними… Так вот, только он приехал, в тот же день буквально — а тут проверка какая-то, аж из Москвы… Ну приехал какой-то конь в чинах, перед ним народ на плацу смирно стоит. Он пригляделся — а группы две…» «Как это?» — спрашиваю я. «А запросто — слева караси-контрактники, а справа мордовороты такие, что дай боже… Это хрен и спрашивает: а чего такая разница? А ему отвечают: там у нас — призывники, а тут у нас — контрактники. А они в призывников молодых прапоров переодели. Представляете?» «И что генерал?» «А что генерал? Во! — заорал — какая у нас, бля, призывная армия… И не хер ее на контракт сраный переводить. С тем в Москву и уехал…»
Мы немного охренело молчим, но тут нас начинает поторапливать Костя: «Ежели кто-то хочет жрать, то давайте рыбу из сети доставать, чтобы я смог вам чего-то приготовить…» Разумно. А сеть потом за борт навернем. Судьба у нее такая…
«Титаник» бы тут не встретить…» — внезапно говорит Толик. «А причем тут «Титаник»?!» — охреневает Порхевич. У него аж селедка очередная из рук выпадает. Мы тоже прислушиваемся. «Да читал я. Или слышал где-то… года три назад норвеги ловили тут где-то селёдку. И вышел у них из строя корабельный двигатель. Ну, начали они ремонтировать машину. И тут вдруг на их глазах из пучины всплывает огромный корабль! Они смотрят и хренеют — «Титаник»!!! По палубам пассажиры мечутся, орут чего-то, о помощи просят, в воду сигают… Норги подойти не смогли, а «Титаник» опять под воду ушел…» «И что?» «Да успели они открытым текстом радиограмму дать. И вроде как американцы это дело приняли да эсминец, что ли, в этот район послали. И точно — спасли тринадцать рыл, одетых в спасжилеты с надписью «Титаник». Все были живы... А правительство Норвегии, по договорённости с американцами, вроде бы запретило своим рыбакам рассказывать про то, свидетелями чего они были…» «Охренеть… Но это было не здесь», — успокаиваю я Толика. «Да мне-то что?» — он пожимает плечами. Понятно — ему просто в голову, как обычно, пришло, решил поделиться…
…Борис сообщает по местному «каштану», что, по его расчетам, сегодня ближе к вечеру наше путешествие подойдет к своему логическому концу. То есть, еще до нолей мы подойдем к Фарерам. «И что дальше?» — ворчу я про себя и с интересом жду, что такой же вопрос раздастся из «каштана». Но никто пока не рвется его задавать — по-моему, наличие «господней пленки» с записью «Фареры, Фареры!» все считают чем-то само собой разумеющимся. Во всяком случае, ни у кого за десять дней так и не возникло мысли о том, за каким хреном нам понадобились эти Овечьи острова…
Зато у Порхевича вопрос ко мне традиционный: «А не заняться ли нам по этому поводу упражнениями по национальному виду спорта?» «Слышь ты, мастер спирта, тебе еще не надоело?!» «Удовольствие надоесть не может!» «Зато от него можно сдохнуть… Я тебе про крысу не рассказывал?» «Во, поднимайся, заодно расскажешь…»
Поднимаюсь меньше чем через полминуты — размеры нашего кораблика позволяют. Порхевич в своей новой маленькой каютке не один — там уже сидит Костя. «Ты тоже решил плюнуть на свое неспортивное поведение и заняться приемом алкоголя внутрь?» — весело вопрошаю его. «Надо же кому-то за вами присматривать… А то вы сопьётесь на фиг оба, пока мы там обеспечиваем нормальное функционирование всех систем очередного корабля», — огрызается совершенно непьющий Костя (ему еще сегодня, кстати, жареную рыбешку готовить, как он обещал — полный местный холодильник всякой рыбы напихали). «Мне почему-то совершенно не стыдно. У нас другая миссия — принимать решения!» — парирую я вполне искренне. Костя не обижается, но бурчит: «Угу, стыд не дым, глаза не выест…»
«Так что ты говорил про крысу?» — радушный Порхевич с очередной бутылкой виски. Откуда эта сволочь их берет постоянно?! По моим подсчетам мы только после «Зонда» их больше ящика выдули! Заметим — практически на двоих! Может быть, у него где-нибудь спрятан полевой синтезатор «Мидас», как у Руматы Эсторского? Порхевич не дает мне времени задуматься над этим физико-химическим феноменом и повторяет вопрос про крысу.
Отхлебываю немножко виски — ух, пробирает! — и задумчиво вещаю: «Решили ученые поэкспериментировать, вживили крысе электрод в мозг, аккурат в центр, который ведает удовольствием. И продемонстрировали животине, что, если нажать на педальку, то можно испытать неземное наслаждение…» «А откуда удовольствие бралось?» — недоумевает Порхевич. «Она цепь замыкала — ток шел на электрод и возбуждал этот самый центр удовольствий», — тоном учителя школы для умственно отсталых детей поясняет Костя. Я ухмыляюсь про себя и продолжаю: «Крыса это дело просекла. Раз нажала, два нажала, а потом уселась на педальку и не отпускала, пока не сдохла». «А от чего сдохла-то?» «От разрыва сердца. Мотор у нее не выдержал количества неземного удовольствия». «Сдохнуть, пуская слюни от счастья — не в этом ли смысл жизни и суть эволюции?» — мечтательно говорит Костя. «Ни хрена!» — решительно возражает Порхевич. — «Цель эволюции — создание венца творения». «Это ты тоже в какой-то книге, которую печатал, вычитал?» — вопрошаю я. «Конечно. И там даже сказано, что именно является венцом творения…» «Не что, а кто… Человек». «Ничего подобного. Человек есть промежуточное звено для создания венца творения — рюмки коньяка с ломтиком лимона!» Мы ржем и потягиваем виски.
«А все-таки, что мы на тех Фарерах делать будем, если нас на берегу никто не встретит?» — Костя задает вопрос, ответа на который у меня нет. И, наверное, не будет. Зато, как ни странно, ответ находится у Порхевича: «Тогда захватим мы эти острова к едрене фене… Кораблей три штуки захватили, хрена ли — с островами какими-то не справимся? Антон, сколько там народу обитает?» «Да хрен их знает… Тысяч сорок… Я помню только откуда-то, что живут там поселениями-коммунами по пятьдесят-сто человек, а что еще лучше – хуторами на островах проливов своего архипелага. Один хутор – один остров. Все, что теснее, способно, скорее всего, вызвать у фарерцев клаустрофобию…» «Во!!! Захватим один хутор, обустроимся там. Один черт, любые хуторяне — народ самодостаточный…» «А потом?» «А ты не перебивай… А потом объявим о желании населения Фарерских островов отделиться от Датского королевства. Дескать, подгнило что-то в ентом самом королевстве, мы решили вернуться к нашим баранам…» «Овцам», — машинально поправляю я. «А баран к овце никакого отношения не имеет?» — ехидно вопрошает Костя. «Имеет, имеет… А ежели датчане опять же корабель пошлют — мятежный хутор усмирять?» «Не пошлют. Они ж такие общечеловеки — усраться можно. А пошлют — мы референдум объявим. С одним вопросом: желаете жить самостоятельно без Дании? Выиграем — сто пудов!» «Я где-то читал, что в Европе есть страна, которая несколько сотен референдумов уже провела — по любому вопросу к урнам бегают», — задумчиво говорит Костя. «Это Швейцария», — отвечаю я (я это опять откуда-то знаю). А Костя продолжает так же задумчиво: «Вообще-то, референдум — фальсификация демократии. Те, кто говорит «да», и те, кто говорит «нет», на деле не выражают своей воли. Они могут сказать лишь одно слово — «да» или «нет». А ведь по-хорошему, говорящий «нет» должен иметь возможность мотивировать, почему он сказал «нет», а не «да», а говорящий «да» должен иметь возможность объяснить, почему он сказал «да», а не «нет». Каждый должен обосновать свое желание, причину одобрения или неодобрения!» Костя шарящий малый… «Послушать тебя, так в Швейцарии не демократия, а наиболее жестокая и беспощадная форма диктаторского режима», — усмехается Порхевич. «Почти, – отвечаю я за Костю, – Но и из этого круга есть выход. Какой-нибудь да есть… Наверное…»
Я наливаю еще. Порхевич и Костя переваривают сказанное, потом рожа Толстого проясняется и он продолжает гнать: «Да хер с ней, с высокой философией! Давай лучше думать, как посты будем распределять!» «Какие посты?» — оторопело вопрошает Костя. «Как какие? Референдум-то мы выиграем? Выиграем. И благодарное население призовет нас на царствие. Кто тут в цари крайний? Значится, я первый буду… Тебе вот какой пост в правительстве свободных Фарер нужен?» «Министром печати и информации он будет», — не даю я рта раскрыть Косте. «Тогда тебя мы сделаем министром сельского хозяйства — самая что ни на есть расстрельная должность!» — мстит Костя. «А нам, татарам, одна хрен — что пулемет, что водка, лишь бы с ног валило… Кстати, ваше здоровье!»
«Порхевич, а что ты еще в своей типографии печатал?» — домогается Костя. «Военные мемуары»,— бурчит Порхевич. «Какие?» «Воспоминания геpманского подводника капитана Айсбеpга, или Как я потопил «Титаник»… Что ж я еще мог печатать?» Вечеринка уходит от обсуждения животрепещущих вопросов…
…Ночь. Тишина. Мы стоим в пяти милях от нашей цели – Фарерских островов. Мы еще их не видим – только локатор меланхолично отчерчивает на экране береговую линию. Ничто, ни один огонек не демаскирует унылые темные громады этих голых скал – мы специально заехали с такой стороны. Надо надеяться, что никто не видит и нас. Мы на месте. Наконец-то.
…Читаю еще КПРовский рукописный справочник, каким-то чудом сохранившийся после всех наших «переездов» с корабля на корабль: «Фарерские острова (Faroe Islands) испещрены многочисленными фьордами и имеют изрезанную береговую линию. Острова, в большинстве своем, в виду постоянных сильных ветров, безлесные, хотя имеются крепкие хвойные породы, клен, горный ясень…» Первая часть того, что написано — крайне пользительно, вторая — ну разве что костер будем разжигать… «Основные отрасли экономики — рыболовство, овцеводство, легкая промышленность. Основными продуктами, в основном идущими на экспорт, являются свежая, мороженая, филетированная и соленая рыба, желатин, изготавливаемый из плавательных пузырей рыб, баранина, овчина, каракуль и изделия из шерсти, гагачий пух и пух буревестников», — во как! В случае чего не замерзнем. А то сегодня, пока сеть тянули вымокли все на хрен, потом еле отогрелись… «2% земли культивируется. Население составляет 43000 человек (на 1994 г.)» — не соврал я Порхевичу, и впрямь тысяч сорок. «Телефонный код страны 298», — вот это уж точно — крайне необходимая в нашей ситуации информация… Захлопываю справочник. Здрассте, приехали…
…Половина двенадцатого. «Бикрам» в дрейфе. Борис измерил глубину – метров девяносто пять–девяносто шесть. Решаем встать на якорь. На баке сейчас возится Игорь – самый наш опытный спец по этим вопросам — и Кот. Наконец кораблик передернулся и затрясся мелкой дрожью… На клюзе – сто метров. Координаты – шестьдесят два с копейками севера, ноль шесть сорок три с небольшим запада. Картина Репина «Приплыли»…
Меняемся. «Зайди в каюту», – приглашает Порхевич. Захожу. «Ты заметил, что господня пленка исчезла?» Действительно, «Фареры, Фареры…» исчезло… «Подожди, – говорю я. – Тебе приснится бухта или как тут это называется… Фьорд… Куда мы должны зайти…» «Шутки шутками, но у меня-то в голове уже крутится похожее смутное видение…» «Ты помнишь наш разговор?» «О чем? Ю-эс-эй или Расея?» «Да» «Помню». «Так вот, хочешь рекомендацию крупной политической шишки на ровном месте?» «Валяй». «Я не знаю, кто толкает нам все эти идиотские предложения… Может быть, это просто совпадения». «Слишком их… до хера…» «Согласен… Но… Действуем-то мы не по пленке, а самостоятельно… Завтра стоит подумать над этим… Так вот, о предложении. Мы дальше отсюда никуда не пойдем. Мы пришли; до бога высоко, до Африки далеко…» «При чем тут Африка?» «Только там, в районе экватора можно надыбать необитаемый берег… Тут скалы, там джунгли – вот и вся разница… Ты слушай, не перебивай… Здесь все выяснится… Завтра, послезавтра – неважно… Для чего-то мы здесь нужны… Для чего – я не знаю…» «Короче!!! – прерывает меня Порхевич. – Что ты предлагаешь?» «Если короче – не торопить события и наслаждаться жизнью – спокойной и свободной… Кто знает, сколько нам ее осталось…» «Ну уж сразу такой пессимизм… Выше голову, беспартийный!!!» «Остается только это – плевать в подволок…» Входит Костя: «Короче, начальники… Как только рассветет – пойдем искать удобную для стоянки бухту. Там, наверное, и высадимся…» «Затрахало по морям ходить?» – ехидно спросил Порхевич. Все еще помнят, как Костя рвался в море. «Я подумал и решил, что суша лучше. Море полезно в ограниченных дозах. Да и земля близко. Не зря же мы столько шли…» Порхевич пожимает плечами: «Я не против. Не попастся бы только раньше времени… Здесь есть что-нибудь военное?» – смотрит на меня. Вспоминаю: «Есть. Типа ПДО – пункт дальнего обнаружения. «Фэрос» его позывной, если интересует…» «А еще? Патрулирует здесь кто?» – допытывается Костя. «Американский АВАКС с Кефлавика и фрегат из Гренедаля… Датская вшивота… «Фюлла», по-моему… Короче, рыбоохрана. Тот самый, который народ с «Бикрама» подбирал… Усек?» Костя кивает. Я иду в свою каюту. Интерсено, что у меня почему-то весь последний день нет желания смотреть или слушать новости…
День одиннадцатый, 18 января 1996 года, четверг.
…Под утро снова начинают одолевать сновидения. Теперь уже они не связные, а обрывочные. Какая-то «кобыла обугленная» (выражение Юры Железкина — где ты, Юрка, любитель «тяжеляка»?) с плакатов «Мэйден» (талисман их любимый — Эдди, что ли) злобно ухмыляется и тыкает пальцем в звездное небо. «Я оттуда, оттуда!!» – беснуется она (он, вообще-то). «Из жопы ты вылезла, лошадь страшная!!» – говорю я, по-моему, вслух и просыпаюсь. Яркий свет, льющийся с неба и отражающийся от ярко-голубых волн, бликами залезает в иллюминатор, словно стучится. Кораблик наш слегка покачивается. Идем… Подходим, точнее…
…Я в свое время видел уже этот фьорд, узкую полоску воды, зажатую с обеих сторон мрачными, почти отвесными скалами. Идем под эхолотом, поминутно измеряя глубину. Пока нормально, «семь футов…»
«Аллё, народ! Водолаз!» Мы летим на правый борт, откуда орет Толя. По-моему, даже траулер наш крениться начинает. Никого не видно. «Где?!» «Да вот же…» — Толик показывает вниз. Юморист, блин… Если это водолаз, то почему дыхательная трубка так похожа на ветку? А если ветка, то почему плывет вертикально? Как бы то ни было, но первым сориентировался Кот. Он вытягивается «смирно» (насколько это возможно) и рапортует: «Товарищ полковник! Экипаж условно военно-гидрографического корабля «Бикрам» совершает боевой поход по маршруту Кильская бухта-Фарерские острова. Происшествий нет. Котов Михаил». Ветка-полковник задумчиво остановилась, переваривая информацию, покружилась на месте и неторопливо поплыла дальше по своим военно–деревянным делам.
За могучей скалой вдруг открывается довольно длинный серый пляж. «Туда?» – Костя вопросительно смотрит всех. «Да, наверное», – за всю толпу решает Порхевич…
…У каменной стены весело трещит костер, в котором догорают остатки шампуров от импровизированного шашлыка (из того самого meat concerved, которое made in Argentina). Довольно холодно, но огонь греет, да и от ветра мы защищены – находимся как бы в маленькой пещере. Только что пообедали – в костер летает газета, какие-то консервные банки, огрызки, какая-то шелуха… Дым от костра из прозрачного превращается в грязно-серый…
Слышен шум далекого прибоя. Сюда волнение не докатывается – лишь ветер покрывает легкой рябью поверхность фьорда. На этой самой водной глади покачивается наш «Бикрам». Кто знает, сколько ему еще здесь стоять? Он выделяется ярким, непонятно откуда взявшимся синим пятном на общем серо-черном фоне… Черные скалы, стального цвета вода – я видел этот фьорд… Где? На все той же «пленке»…
Порхевич встает, плотнее запахивает аляску, выходит из «пещеры». Неожиданно быстро он возвращается. «Ну вот, начинаются контакты, – не дожидаясь вопросов, выдает он. – По пляжу какой-то мужик топает…» «Может, не заметит?» – высказал кто-то идиотскую мысль. Порхевич смотрит на говорившего: «Ты знаешь, очень сложно не заметить «Бикрам», нашу лодку и наши следы на пляже… Согласись…»
Костя, придерживая фотоаппарат, выглядывает из-за камня. «К нам идет, – сообщает он. – Уберите последний мусор…» Мы встаем, сразу начинаем шевелиться, наводить после себя идиотски-философский порядок. Кто его знает, того фарерца, что у него на уме?
Он еще довольно далеко, пляж длинный, а он только-только вывернулся из-за угла. Костя смотрит через телевик: «М-да-а… Рожа у него только топорной работы… Как у зама на «Лотлине»… Может, братья?» – он спрашивает совершенно серьезно и трудно понять, шутит он или нет. Смотрим все по очереди. Он одет почти в такой же костюм, как и мы – старые джинсы, куртку типа канадки, на ногах — сапоги. «А как мы с этим аборигеном будем переговариваться?» – это Игорь-«машинист» подает разумную мысль. Порхевич смотрит с надеждой на меня. По-моему, он явно переоценивает мои лингвистические способности – не во всем необъятном Североатлантическом блоке могут знать военный вариант английского языка. На всякий случай заготавливаю несколько дежурных фраз (типа нашего допроса, но по-английски в смеси с «я» и «ни» – единственным, что мы знали по-датски). Порхевич проверяет свой ПМ. Остальные тоже спохватываются и тянутся к кобурам или штык-ножам. Костя снова нацеливает на пришельца телевик. «Может, выйдем сами?» – предлагает Радик. Переглядываемся. Наш военный руководитель, зачем-то поддернув ремень, решает, показывая на меня: «Я и ты… Ты хоть объясниться сможешь…»
Выходим. Человек видит нас, не может не видеть, но не останавливается, не застывает в недоумении. Вообще, во всем его поведении, в его действиях просматривается такая уверенность, что кажется – он искал и нашел то, что ему требовалось…
Он уже в десяти шагах. Смотрю во все глаза – кобуры нет, карманы не оттопыриваются, автомата под распахнутой накидкой не видно. Кто он? Рыбак? Какой-нибудь смотритель маяка? Или вообще кост-гардовец (ну, из coast guard – береговой охраны) в сухопутном варианте? Или это один из наших операторов? И вообще, кто даст нам гарантию, что откуда-то со скал на нас не пялятся стволы М-16?..
День следующий, 18 (?) января 1996 года, четверг. Финал. Версия 1.
…Он останавливается в трех шагах. Я отчетливо вижу его лицо – дубовое какое-то, словно рубленное топором с ярко-синими, живыми и умными глазами. Открываю рот, чтобы вывалить стандартное: «Do you speak…», но он опережает: «Здравствуйте!» На чисто русском без акцента. Получаю тычок в бок от Порхевича (очевидно, это проявление восторга по поводу встречи с соотечественником-экспериментатором). Вместо «Do you…» из меня вылезает почему-то военное: «Здравия желаем…» Черт его ведает, может он из КГБ да еще в чинах. Он смотрит на нас и вдруг выдает, обращаясь к Порхевичу: «Игорь Михайлович, вы не против, если мы перейдем к делу без всяких околичностей…» «Что-то у вас, русского, подход чисто американский», – это я так шучу. Он вежливо улыбается и показывает глазами на наш закуток. Отступаю и делаю приглашающий жест рукой.
Никто из ребят не сидит. Все стоят. Кот держится за кобуру. Игорь держит «калашник» стволом вниз. Костя перехватил фотик как дубинку. Молчание. «Итак, – начинает наш гость. – Я хочу сделать маленькое уточнение. Я не русский, не американец, не датчанин… Я вообще не принадлежу ни к одной из национальностей землян…» Псих? Who knowt? Вспоминаю «кобылу обугленную» из недавнего кошмара: «Я оттуда, оттуда…» Гость продолжает: «Постарайтесь поверить… Мы впервые на вашей планете представители иной… для вас, конечно… цивилизации». По-моему, он все-таки псих… Не ново, но чувствуется легкое облегчение… Контакты обычно бывают не такими… А какими они бывают, а?!! Что он там говорит? «Я понимаю, вы мне не верите… Но я прошу вас меня не перебивать…» Никто его, вообще-то не трогает… «Мы толкнули вас на этот шаг, абсолютно не предвидя последствий. В этом наша ошибка. Мы планировали эти эксперименты, исходя из нашей психологии. Мы не знали вашу и действовали экспромтом… Сейчас вы свободны…» Гремит выстрел. Нервы не выдерживают этой тихой пытки у Игоря. Пуля из АК входит нашему гостю в поддых, он слегка покачивается, но остается на ногах, а посланная с полутора метров пуля калибра 5,45 остается в его теле. «Меня невозможно убить», – сообщает он мимоходом, и вот тут я начинаю ему верить. Я слишком много прочитал фантастики, чтобы подумать про какой-то неизвестный науке, но состоящий на вооружении российских спецвойск бронежилет. Он продолжает: «Не столь важно название нашей планеты и нашего солнца… Мы переиграли, и это надо признать…» «Ё…ный в рот! — Порхевич внезапно садится на камень и повторяет эту фразу еще раз. — А я-то, дурак наивный, хохмил про операторов, но думал, что мы работаем сами…» «А мы?» — спрашивает Борис и его лицо становится почти таким же, каким оно было на выходе из Большого Бельта. «А мы, – это уже Костя, – оказались всего-навсего марионетками… Антон и Порхевич, по-моему, догадывались об этом, но старались молчать, чтобы программа довела нас живыми хотя бы до финала…» Усталость разливается по телу. Что толку теперь? За что мы дрались? За что захватили три корабля, убили больше полутора десятков, ранили шесть и потеряли одного? За что-о?! Чтобы где-то рапортовали, что эксперимент целиком и полностью удался? Мне уже ничего не хочется…
Такой поворот дела, по-моему, не устраивает разоблачителя всех наших «подвигов». «Нет, вы меня неправильно поняли! – Протестует он. – Мы только давали вам начальный импульс, а дальше вы действовали сами…» Порхевич вдруг встает и деловито берет этого топорного деятеля за отвороты куртки: «Так это мы из-за вашего… (определение) импульса потеряли Родину?!» Нестерпимо хочется выстрелить, но хорошо памятна скромная нервная попытка Игоря. Вспоминается почему-то один детский фильм, где Кощей Бессмертный любезно сообщает покушавшемуся на него террористу: «Бессмертный я, бессмертный… Только кафтан испортил…»
Деятель каким-то хитрым способом освобождается от Порхевича: «Подождите… Я же вас за лацканы не хватаю…» Ну, еще бы!.. Логично, хотя…
Мне вдруг приходит в голову целая серия. Конечно, это американец – так наиболее правдоподобно. Но исходить в обращении к нему мы будем из инопланетной предпосылки. Попробуем разобраться при помощи формальной логики. Начинаю диалог: «Это ваш настоящий облик?» «Нет. Я – биоробот, сделанный по вашему образу и подобию…» Логично, хотя глаза уж очень живые… Дальше: «Где ваш корабль?» «На орбите». «Высота орбиты?» «Не столь важно». Обтекаемо, но терпимо. «Где находится ваша спускаемая капсула?» «Это допрос?» – вежливо осведомляется он. «Нет, расспросы», – находится Борис. «Хорошо… За скалами». «Но здесь же РЛП…» А неужели так сложно сымитировать «Торнадо»?» «Как тогда объяснить исчезновение вашего «Торнадо» с экранов?» Он уточняет: «… сымитировать разбившийся «Торнадо»…» «Тогда должна быть организована спасательная операция…» «Она уже организована… Пятнадцать минут, как тревога…» Понятно… «Нимроды» и «Си Кинги» уже подняты… Кому-кому, а мне этот механизм известен… Послушать бы сейчас…
Он не дает нам опомниться и гвоздит своим доводом: «Скоро они будут здесь…» «И что вы нам предлагаете?» – спрашивает Порхевич. «Лететь с нами…» «А если мы откажемся – заставите силой?» – интересуется Костя. «Нет. Просто здесь скоро будут английские и датские военные спасатели. Вы просто не сумеете им вразумительно объяснить, кто вы такие, как здесь оказались, а уж тем более – что здесь русские в глубине датской территории в непосредственной близости от пункта ПВО, да еще в тот момент, когда рядом разбился английский «Торнадо»… Они сопоставят факты…» Кто бы он ни был – лихо!!!
«Отойдите метров на десять, – просит Порхевич. – Надо посоветоваться…» Он отходит. Провожаем его взглядами. Он демонстративно – или так кажется – отворачивается… «Что делать будем?» – мы кучкуемся. «Нечего делать, – то Игорь. – Надо соглашаться. Мне сидеть сначала у них, потом у нас неохота». «Если бы сидеть…» – добавляет Кот. Я молчу, но чувствую: надо соглашаться. Даже если сейчас нам удастся отстреляться, то уж завтра на нас хватит одного «Экзосета» (если, конечно, на нас будут так разбрасываться). В конце концов, стоит рискнуть – я вспоминаю свой разговор с Порхевичем и принимаю свое решение… Вот только жаль стихи – на «Бикраме» остались…
«Подождите, пожалуйста!» Черт знает, как к нему обращаться… «Мы согласны…» Он чуть заметно кивает – мол, иного я и не ожидал – и приглашает за ним. Идем по той же тропинке, которую он протоптал своими следами, идя к нам. Я иду вторым в колонне. Итак, какую версию принять? Зачем мы понадобились тем, кто стоит за этим человеком неопределенного возраста? Зачем? Если это американцы, то зачем столько сложностей? А если… Да нет, бред. Хотя иногда бред оказывается реальней правды… Что же дальше? Что же дальше? Надо будет постараться держаться вместе… Только вместе… Не поддаваться ни на что… А если это действительно американцы? Ох, в тяжелую историю ты влип, Антоша… И иже с тобой… Бред собачий со всех сторон…
Ё… твою дивизию! Это же действительно «Торнадо»!!! Стой, что за херня? «Торнадо» на таком пятаке, где у вертолета-то могут сложности возникнуть?! Как он сел??? Как он взлетать думает? Как мы все вдевятером поместимся в одноместный истребитель?! На подвесках, как «Кормораны»? Непонятно это все… Что же им нужно?.. Что им нужно?.. Интересно, куда он нас доставит? В Кефлавик, скорее всего – там авиабаза, там начальства до хрена, там, скорее всего, эти экспериментаторы сидят… Сейчас же все ПВО, наверное, на ушах. Хотя, с другой стороны, если это американцы, то соответственно все спокойно…
«Прошу!» – широкий жест в сторону «Торнадо». Куда просит-то? Поднимаемся по небольшому трапу в кабину… Хм-м… Это что, «истребитель в варианте пассажирского»? Салон типа «рафика», ограниченный объемами корпуса самолета… А интересно, где здесь тогда движки?
Странно, иллюминаторов нет, а свет откуда-то идет. Я даже примерно знаю, как сие явление называется – светопанели (если верить фантастам). «Сейчас мы летим на корабль… Я хочу предупредить вас, что обратной дороги для вас нет…» «Не … мозги!» – грубо прерывает его Игорь. Зачем муссировать помногу раз то, что мы и сами прекрасно понимаем? «Хорошо, – наш новый вождь (от слова «водить») вежлив и учтив: – наш полет будет продолжаться около двадцати-тридцати минут. Будут перегрузки. Придется потерпеть». Двадцать-тридцать – это не Кефлавик. А куда? Если эта бандура – СВВП типа «Харриера», тогда на авианосец? Но это «Торнадо»… Или оформлено под «Торнадо»… СВВП на вооружении у Англии, у нас, у Испании… Ах, черт, у Штатов тоже есть… Неужели все-таки американцы?
Наш провожатый садится в пилотское кресло. Теперь со стороны самолет действительно выглядит одноместным. Мне бы сейчас мое «шестое сверхчувство»…
И оно появляется!!! Я вижу этот «Торнадо» со стороны, как будто я нахожусь еще на тропе на подходе к этой маленькой скальной площадке. Где-то вдалеке слышен шум моря и заглушаемый этим шумом стрекот вертолета. Внезапно пол подо мной вздрагивает, и я «вижу», как самолет начинает медленно и практически беззвучно подниматься над камнями. Только тихий свист разрезает свежий просоленный холодный воздух. Ничто не шевелится, не сдвинется с места… А свист все нарастает и нарастает, доходит до высшей точки… Перегрузка вдавливает меня в то подобие кресла, в котором я сижу. Самолет срывается с позиции зависания, но не видно ни включения двигателей, ни движения воздуха, ничего… Ничего!!! И это «Торнадо», хуже которого по реву только «МИГи»! Перегрузка давит настолько сильно, что мозг уже мутится. «Торнадо» ввинчивается в серое с голубыми просветами небо… От сильной тяжести и, по-моему, еще от чего-то теряю сознание…
…Я просыпаюсь. Сколько времени прошло? Сутки? Двое? Может быть, всего час или полчаса? Стой, почему я лежу? Я ведь сидел в этом «Торнадо»… Почему подо мной такая знакомая койка из каюты бывшего боцмана «Терезы»? Света нет… Может, гальюники? Машинально тяну руку к брашке и едва соображаю, что я не на «Бикраме», рука нащупывает выключатель. Вспыхивает свет… … твою мать! Это же моя каюта!!! Мне что, все приснилось? Или как? Стой… Ну-ка, а где записнушка со стихами? Есть! Вот она! Бред собачий…
Оглядываю себя. Меня положили на койку, не раздевая. Даже кобура на месте… Хватаюсь за нее – что за дьявольщина? Пистолет на месте. Штык-нож на месте… Где я? Где сон, где явь? Открываю воду – идет. Подставляю физиономию под кран… Смотрю в зеркало – мокрая, недоуменная, начавшая зарастать рожа. Моя рожа. Вытираюсь полотенцем, причесываюсь… Интересно, где ребята? Надо выйти в коридор…
Открываю дверь… Фантасмагория какая-то… Передо мной довольно длинный пролет из серебристого металла, с оранжевым полом из материала типа пластика с такой же подсветкой, как и в салоне того «Торнадо». В металл вделаны светло-коричневые с мелкими разводами (как на «Зонде») двери с желтыми табличками. Оглядываюсь на свою: табличка из обыкновенной меди с выгравированной моей фамилией… Так… Ну и кто мне здраво разъяснит, куда я попал?! Мурлычу про себя, чтобы успокоить нервы: «Над селом херня летала серебристого металла, очень много в наши дни неопознанной херни…»
Иду по коридору. Вот дверь с Мишкиной фамилией, вот с Костиной, вот с фамилией Бориса… Вот, судя по табличке, каюта Порхевича. Стучу. Молчание. Решаюсь открыть…
То же самое. За дверью – командирская каюта «Терезы» со спящим на диване Порхевичем. Разбудить его – само по себе проблема, тем паче сейчас…
Иду к Косте. Открываю дверь без стука, но Костя уже не спит. «Доброе утро!» – приветствую я его. «С чего ты взял, что сейчас утро?» Действительно, с чего я взял? Часы-то показывают три ночи… «Где мы, Костя?» «Не знаю…» «Ты давно проснулся?» «С полчаса назад». «В коридор выходил?» «Да. Даже к тебе заходил. Ты спал как суслик». «Порхевич тоже…» «Все еще спят… Тут кроме наших кают еще столовая, библиотека, спортзал, ванна…» «… много подсобных помещений, первый и последний не предлагать…» – вспоминаю группу «Кино». «Примерно так. И две глухие стены с обеих сторон этого продольника». «Как?» «Молча. Мы здесь замурованы…» «Как-то же мы сюда попали?» Костя молчит. Надо дождаться, пока проснутся ребята. Почему-то хочется закурить, хотя я и не курящий – наверное, просто, чтобы чем-то заняться… «Где мы, Игорь?» «Не имею представления, Костя… Скорее всего, хозяева этого заведения сами объяснят нам все. Кстати, как мы сюда попали?..» «Не знаю. Я тоже проснулся здесь… А они талантливо оформили каюты… Только вот не знаю, зачем они еще раз летали на Фареры и привезли мне все мои вещи…» «И фото?» «Даже негативы». Странно, зачем они вообще уродовались с каютами? Зачем? Ох, вопросы, вопросы…
На часах – шесть утра. Какое сегодня число? Можно ли доверять нашим часам? Сколько мы провалялись в ауте?
Мы сидим в каюте у Порхевича. Проснулись все. Курильщики безбожно дымят. Белые кусты поднимаются куда-то вверх и исчезают, как будто впитываются в стены. Странно – запаха табака не чувствуется, а носится что-то отдаленно напоминающее ладан. Никто этого не замечает. Все возбуждены – неизвестностью, молчанием, необычной обстановкой, идиотским положением, в котором оказались.
Внезапно звенит вызов интеркома. Порхевич привычно щелкает ручками, потом до него, очевидно, доходит нелепость самого этого положения, но раз начал – делай. «Слушаю…» «Если вы проголодались, ток вашим услугам столовая с привычной вам пищей…» – произносит из динамика исключительно приятный голос. Вопросительно смотрим на этот динамик, а он добавляет: «С этого момента начинают работать все обслуживающие системы вашего блока». «Как в концлагере», – усмехается Борис.
…Где столовая, уже известно. Она здесь больше под кафе закошена. Полутемное уютное помещение с «интимным» освещением, музыкальной аппаратурой, автоматическим баром (там и соки, и обычная выпивка – не выше сухача). Все вежливо и интеллигентно, как в хорошем ресторане… Столики на двоих… На каждом стоит поднос, накрытый салфеткой, под которой угадываются контуры тарелок и стаканов… «Черт, как великолепно великосветски!» – невольно восхищается Радик. В этот момент начинает работать интерком – такой же, как в каютах: «Рассаживайтесь, пожалуйста». Приглашают – надо слушаться. Сажусь за один столик с Костей. Салфетки никто сдергивать не спешит – ждут, что еще выдаст интерком. Наши хозяева, видимо, понимая, что мы жаждем информации, не затягивают с ней особенно. Интерком продолжает: «Мы понимаем вас. Вернее, так – мы стараемся вас понять. Вы совершили очень много совершенно непредсказуемых с нашей точки зрения поступков…» «Кто вы?» – перебивает его долго молчавший Толик. «Там, на Фарерах, вы начали задавать такие вопросы, что мы сочли, что вы догадались, кто мы и где вы. Но у вас очень странные логические предпосылки… Мы не советские люди, мы не американцы… Вы находитесь не на военной базе и не в закрытом научном центре… Вы даже не на Земле…» Чего-о? Бред… «Вы находитесь на борту нашего космического корабля на орбите небесного тела, называемого вами Луной…» «Хотелось бы мне знать, как это проверить», – это Игорь. «К сожалению, пока это невозможно…» «Почему?» «По той же самой причине, по которой вы находитесь в закрытом блоке…» Хорошо еще хоть «находитесь», а не «содержитесь». «Что это за причины?» – опять Толя. От него сложно отвязаться, не применив силу. Они вежливы, и поэтому им придется его терпеть. «Для этого придется прочесть целую лекцию, – в голосе нашего собеседника сквозит улыбка. – Готовы ли вы к ней?» Ладно, рубон потерпит.
«Для вас мы инопланетяне. Мы прибыли к вам не с целью захвата и не с целью установить непосредственный контакт. К сожалению, разрыв между интеллектуальными потенциалами настолько велик, что прямое общение было бы невозможным…» «Бесполезным?» – уточняет Порхевич. «Нет. Невозможным… Различие наших форм – это еще полбеды. Но на определенной стадии развития мозг начинает излучать биотоки такой силы, что они влияют на мозги тех, кто стоит хотя бы на ступень ниже…» «А подробнее об этой градации?» – я уже понял, мне просто интересно, на сколько мы отстаем от этих «суперменов». «Это тема отдельной беседы, – он вежливо ставит меня на место и продолжает: – Как вы поняли, мы достигли этого уровня. Вы – нет. Мы можем общаться в некоторые моменты с помощью шестой сигнальной системы. Вы – нет. Мы будем оказывать на вам психологическое давление. Согласитесь, что несколько накладно будет носить гермошлемы с блокировками только для того, чтобы в вашем распоряжении был весь корабль. Мы, конечно, постараемся сделать для вас все возможное, но просим понять и нас…» Он говорил без тени превосходства, просто и естественно, и, несмотря на невероятную фантастичность его слов, ему веришь.
«Так зачем вам понадобилась Земля?» – резонный вопрос Кости. В его словах снова чувствовалась улыбка: «Я вас к тому и подвожу. На своем долгом пути мы сделали немало великих открытий и одержали немало великих побед. У нас сейчас в принципе то общество, которое предсказывали ваши великие политики и философы. Но идеальных вариантов в мире не бывает. Понятие гармонии мы сводим к критерию личности. А любая логика, в конце концов, сводится к машинной логике…» «То есть, вы омашинились?» – толкнул вопрос Порхевич. «Да, можно и так… Только мы вовремя это заметили…» «Дурак, который знает, что он дурак – уже не дурак», – повторяет Костя когда-то слышанную от меня фразу. Инопланетянин делает вид, что не замечает реплики. «Наша гуманность в совокупности с «омашиниванием», говоря вашими же словами, начала приводить к тому, что начали гибнуть члены наших звездных экспедиций. Они оказались неспособными вступать в противоборство с природой, с первобытными условиями существования…» «Неужели, вы не встречали цивилизаций, подобных нашей?» – спрашивает Костя. «Мы только недавно вышли в Дальний Космос… Поэтому мы встречались с очень немногими… Тех, с которыми мы встречались, мы не смогли понять – гермошлемы с блоками делали свое дело…» «Сняли бы…» – рекомендация Игоря. «Пробовали. Результаты были самыми непредсказуемыми… И главным образом фатальными для нас…» «У вас не было оружия». «Даже если бы было… Мы не можем его применять…» «Гуманны вы не в меру», – замечаю я. «Это наша беда. Мы потеряли некоторые чувства и качества. Именно поэтому ваши поступки были для нас непостижимы…» «Но вы же сами нам их подсказывали!» – восклицает Мишка. «Нет. Вы действовали сами. Мы посылали лишь начальный импульс. Трансформация его в конкретные образы – вы называли это «господней пленкой» – и действия происходили в ваших мозгах. Вы не поддавались логике. Импульс возвращения вызвал у вас Фареры. Импульс контакта – захват траулера. Мы до сих пор расшифровываем данные, снятые с вас… До сих пор!» Вопль души, ты подумай… «Из ваших разговоров, – продолжает он: – мы поняли, что назад вам дороги нет… Тогда и возникло решение взять вас к нам…» «Хорошо, хоть это догадались…» – мой язык меня когда-нибудь погубит. Инопланетянин не обиделся. «Мы вас вполне понимаем… Нас самих испугали последствия нашего эксперимента. Мы проделывали то же самое над шестью группами молодежи. Вы седьмые. Такая решительность и бесповоротность действий наблюдалась только у вас. Мы вами даже восхищаемся…» «Мы даже не на Земле, мы изолированы – что же нам остается?» – вопрос Кота. «Но вы вооружены». «А что толку? Обоймы конечны… Да и не берут вас пули…» – Кот вспомнил неудачный выстрел Игоря. «Это же был биоробот. С ним вообще сложно что-либо сделать…» «Но я не думаю, что в случае нашего бунта вы выйдете усмирять нас сами… Вы слишком гуманны, чтобы стрелять и слишком умны, чтобы нас уговаривать», – это снова я со своими умствованиями. «Логично», – смеха опять не слышно, но улыбка чувствуется. «Ну так все-таки, что вам от нас нужно? – допытывается Порхевич. – Для чего-то же вы нас взяли…» «Во-первых, мы хотели, чтобы вы остались в живых…» «Ну спасибо!» – срывается у Бориса. «Во-вторых, – инопланетянин взял за принцип не замечать наших язвительных невольных реплик (а, может быть, у него просто отсутствует элементарное чувство юмора): – вы можете и должны нам помочь…» «Здоровая инъекция в больную кровь?» – это Костя. «Хотя бы даже и так…» «Брали бы тогда нашу сперму…» «Зачем нам сперма? Нам нужны живые люди, а не стерильные биообъекты, которые помогут нам вернуть потерянное…» Вы всерьез считаете, что восемь человек смогут вернуть утерянное здоровье целой планете?» – Игорь даже не старается сдержать сарказма. «Могут», – серьезно говорит интерком. «Так что же мы должны делать?» – Радик пытается конкретизировать обтекаемые формулировки инопланетянина. «То, что мы попросим… В ваших силах, в интересах дела, в пределах разумного…» «Попросим» следует понимать как «прикажем»?» «Нет. Вы вольны отказаться. Вам будет подсказывать и приказывать только ваша совесть…» Ох-хо-хо, жизнь моя жестянка, высокие моральные категории пошли…» «То есть, мы должны стать вашей гвардией?» – у Порхевича очень часто прорываются пролетарские ухватки. «В какой-то мере так…» – инопланетянин не тушуется. Все понятно. Лозунг: «Все, кто способен держать в руках оружие – до полной победы и тэ дэ». Вся хохма в том, что оружие-то это способны держать только восемь рыл, да и те инопланетные… Ситуация!!! «Мы вернемся на Землю?» «По окончании своей миссии». «То есть? Какова вероятность?» «Примерно тридцать процентов».
Все идет легко до этих слов. Семьдесят процентов верной смерти – это не шутка. «Отключитесь!» – просит … нет, даже, по-моему, требует Костя. Огонек на пульте интеркома гаснет. «Ну, и как вам это понравилось?» – спрашивает Порхевич. «А, в самом деле, что нам еще остается?» - риторически вопрошает Толя. Действительно, что? Домой, на Землю, а тем паче в Союз дороги нет. А возвращаться нас стоит только туда. Здесь спокойствия не обещают, зато гарантируют тридцать процентов верной жизни. Гуманисты… Не совсем на убой кормить будут – оставляют маленькую надежу (лазейку). И то хорошо. Нет, здесь стоит остаться – хотя бы для того, чтобы узнать, на что мы способны… Да и вообще… Я чувствовал, что молодость начинает брать свое – жажда приключений, романтика и прочие сантименты…
Мы молчим. Каждый обдумывает свое решение. Это уже не предательство Родины, на которое сильно смахивало наше невероятное по везучести плавание на «Зонде», «Терезе» с неприличным названием и «Бикраме». Это уже носит громкое название – мы представляем планету Земля. Наши военные руководители одобрили бы наш поступок – в Вооруженных Силах любят все громкое, особенно песни, приветствия и лозунги.
Порхевич переводит глаза с одного на другого и каждый из нас отвечает ему едва заметным кивком. Порхевич кивает сам и поворачивается к интеркому: «Эй, вы, там… Инопланетные!» Интерком снова включается: «Мы слушаем вас…» Усмехаюсь про себя: «Мы, Николай Второй…» «Мы согласны!» – выдыхает Порхевич. Мы ничего дурного не ожидали, — в бесстрастном мягком голосе прорывается глубокое спрятанное торжество. — Спасибо вам… Ешьте на здоровье… Приятного вам аппетита». Интерком отключается снова…
День следующий, 18 (?) января 1996 года, четверг (?). Финал. Версия 2.
…Он останавливается в трех шагах. Я отчетливо вижу его лицо – дубовое какое-то, словно рубленное топором с ярко-синими, живыми и умными глазами (прямо по поговорке — «Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона»). Открываю рот, чтобы вывалить стандартное: «Do you speak…», но он опережает: «Здравствуйте!» На чисто русском без акцента. Получаю тычок в бок от Порхевича (очевидно, это проявление восторга по поводу встречи с соотечественником-экспериментатором). Вместо «Do you…» из меня вылезает почему-то военное: «Здравия желаем…» Черт его ведает, может он из ГРУ или ФСБ, да еще в чинах. Он смотрит на нас и вдруг выдает, обращаясь ко мне и Порхевичу: «Антон Валерьевич, Игорь Михайлович, вы не против, если мы перейдем к делу без всяких околичностей?..»
«Что-то у вас, русского, подход чисто американский», – это я так шучу. Он вежливо улыбается и показывает глазами на наш закуток. Отступаю и делаю приглашающий жест рукой. Никто из ребят не сидит. Все стоят. Кот держится за кобуру. Игорь держит «калашник» стволом вниз. Костя перехватил фотик как дубинку. Молчание. «Итак, — начинает наш гость. — Я хочу сделать маленькое, но существенное для вас уточнение... Никто вас никуда сажать не собирается. Мало того, то, что вы сделали, не может повторить практически никто из специально обученных людей…» Становится чуть легче. Значит все-таки Родина слышит, Родина знает, как ее дети в морях убивают. И смотрит на это вполне положительно. Но все-таки не верится…
Гэбисты обычно бывают не такими… А какими они бывают, а?!! Что он там говорит? «Я понимаю, вы мне не верите… Но я прошу вас меня не перебивать…» Никто его, вообще-то не трогает… «Получилось так, что мы толкнули вас на захват корабля, абсолютно случайно и не предвидя последствий. В этом наша ошибка. Мы планировали эксперименты с наведенными излучениями со спутников, исходя только из теоретических посылок. Мы не знали, как отреагирует конкретная психика на эти излучения, и действовали практически экспромтом… Сейчас вы свободны…» Гремит выстрел. Нервы не выдерживают этой тихой пытки у Игоря. Пуля из АК свистит у нашего гостя над правым плечом. Он белеет и слегка покачивается, но остается на ногах. И пытается шутить: «Осторожнее! Иначе вас точно посадят…» «Положи, бля, автомат!!!» — орет Порхевич на Игоря. Тот смотрит волком, но что-то есть безумное и во взгляде Толстого, и в моем, что Игорь повинуется. «Кот, застегни кобуру…» — прошу я на всякий случай. Кот кивает и застегивает. «Все, излагайте», — поворачиваюсь я к нашему гостю. Он смотрит на меня: «Да, в общем-то все… Осталась только эвакуация…»
«Ё….ный в рот! – Порхевич внезапно садится на камень и повторяет эту фразу еще раз. – А я-то, дурак наивный, в глубине души думал, что мы все-таки работаем сами, без операторов…» «А мы?» — спрашивает Борис и его лицо становится почти таким же, каким оно было на выходе из Большого Бельта. «А мы, – это уже Костя, – оказались всего-навсего марионетками… Антон и Порхевич, по-моему, догадывались об этом, но старались молчать, чтобы программа довела нас живыми хотя бы до финала…» Усталость разливается по телу. Что толку теперь? За что мы дрались? За что захватили три корабля, убили больше полутора десятков, ранили шесть и потеряли одного? За что-о?! Чтобы где-то рапортовали, что эксперимент целиком и полностью удался? Мне уже ничего не хочется…
Такой поворот дела, по-моему, не устраивает разоблачителя всех наших «подвигов». «Нет, вы меня неправильно поняли!» — протестует он. «Правильно мы всё поняли», — говорит Костя. Это точно, думаю я и вспоминаю не к месту (а может быть, к месту?) анекдот: «Сотрудник спецслужб сидит на работе, мониторит миелофоном население - где какие несчастья произошли, где кого ограбили, где кого убили. Сидит и думает: «Да-а, теперь спецслужбы практически живут болью народа!» Вот и наш тоже живет… И эти, над Кизляром и Первомайским — тоже. Они — в особенности. Мне почему-то уже твердо кажется, что непьющими чеченцами тоже рулили, как и нами.
Порхевич вдруг встает и деловито берет этого топорного деятеля за отвороты куртки: «Так это мы из-за вашего ****ского импульса потеряли все, что можно?!» Нестерпимо хочется выстрелить, но хорошо памятны слова деятеля после скромной нервной попытки Игоря. Деятель каким-то хитрым способом освобождается от Порхевича: «Подождите… Я же вас за лацканы не хватаю…» Ну, еще бы!.. Логично, хотя черт его знает, что тут логичнее…
Мне вдруг приходит в голову: он говорит об эвакуации, но как с этого камня эвакуироваться? Расспросить бы его поплотнее, но некогда — иначе получится, как в хреновых голливудских боевиках. Довожу до гостя мысль об эвакуации. Он улыбается: «Прямо сейчас. И прямо отсюда». «Как, черт побери? Где эта ваша спускаемая капсула?!» «Это допрос?» – вежливо осведомляется он. «Нет, расспросы», – находится Борис. «Хорошо… За скалами». «Но здесь же РЛП…» А неужели так сложно сымитировать «Торнадо»?» «Как тогда объяснить исчезновение вашего «Торнадо» с экранов?» Он уточняет: «… сымитировать разбившийся «Торнадо»…» «Тогда должна быть организована спасательная операция…» «Она уже организована… Пятнадцать минут, как тревога…» Понятно… «Нимроды» и «Си Кинги» уже подняты… Кому-кому, а мне этот механизм известен… Послушать бы сейчас — проскальзывает совершенно дурацкая мысль откуда-то из прошлой жизни…
Гость добавляет: «Скоро они будут здесь…» «И что вы нам предлагаете?» – спрашивает Порхевич. «Эвакуироваться…» «А если мы откажемся?» – интересуется Костя. «Здесь скоро будут английские и датские военные спасатели. Вы просто не сумеете им вразумительно объяснить, кто вы такие, как здесь оказались, а уж тем более – что здесь делают русские в глубине датской территории в непосредственной близости от пункта ПВО, да еще в тот момент, когда рядом разбился английский «Торнадо»… Они сопоставят факты…» Кто бы он ни был – лихо!!! Проблему можно решать тремя способами — правильно, неправильно и по-военному. В данном случае военный способ очень подходит.
«Отойдите метров на десять, – просит Порхевич. – Надо посоветоваться…» Он отходит. Провожаем его взглядами. Он демонстративно – или так кажется – отворачивается… «Что делать будем?» – мы кучкуемся. «Нечего делать, — это Игорь. — Надо соглашаться. Мне сидеть сначала у них, потом у нас неохота. Хоть он и обещал, что никто нас не посадит, но за покойников по головке нигде не гладят». «Если бы сидеть…» – добавляет Кот. Я говорю однозначно: «Надо соглашаться. Даже если сейчас нам удастся отстреляться, то уж завтра на нас хватит одного «Экзосета». «Если, конечно, на нас будут так разбрасываться», — добавляет Порхевич. «А что это Костя про вас с Антоном говорил?» — вопрошает Борис. «Чувствовали мы, что нас ведут. На уровне подсознания, но точно ничего не знали. Потому и не говорили ничего», — бурчит Порхевич.
«Подойдите, пожалуйста!» Черт знает, как к нему обращаться… «Мы согласны…» Он чуть заметно кивает – мол, иного я и не ожидал – и приглашает за ним. «А вся наша фигня? Типа компьютера и тому подобного?». Он машет рукой. Это следует понимать, как «не стоит беспокоиться»? Идем по тропинке, которую он протоптал своими следами, идя к нам. Я шагаю вторым в колонне. Итак, какую версию принять? Зачем мы понадобились тем, кто стоит за этим человеком неопределенного возраста? Зачем? А главное — что дальше? Что же дальше? Надо будет постараться держаться вместе… Только вместе… Не поддаваться ни на что… А если это все-таки американцы? Ох, в тяжелую историю ты влип, Антоша… И иже с тобой… Бред собачий со всех сторон…
…Ух, блин, …твою дивизию! «Торнадо» не «Торнадо», но это действительно самолет!!! Стой, что за херня? Самолет на таком пятаке, где у вертолета-то могут сложности возникнуть?! Как он сел??? Как он взлетать думает? Как мы все вдевятером в него поместимся?! На подвесках, как ракеты «воздух-воздух»? Непонятно это все… Что же им нужно?.. Что им нужно?.. Интересно, куда он нас доставит? Если это штатовец, то в Кефлавик, конечно – там авиабаза, там начальства до хрена, там, скорее всего, эти их экспериментаторы сидят… Сейчас же все ПВО, наверное, на ушах. Хотя, с другой стороны, если это американцы, то соответственно все спокойно… А если это наш деятель? Отмечаю про себя, что называю российского офицера спецслужб «нашим» деятелем…
«Прошу!» – широкий жест в сторону самолета. Куда просит-то? Поднимаемся по небольшому трапу в кабину… Хм-м… Это что, «истребитель в варианте пассажирского»? Салон типа «рафика», ограниченный объемами корпуса самолета… А интересно, где здесь тогда движки? В крыльях, что ли? Сопровождающий, чувствуя интерес, усмехается: «Это такая параллельная авиационная линия. В свое время разрабатывался — и долго разрабатывался в конструкторских бюро НКВД ныряющий катер — чтобы к подводным лодкам незаметно подбираться. А Хрущев поставил задачу, чтобы оный ещё и летал. Вот и летает…» «А ныряет?» «Нет, только на воду садится…» «И будем на воду садиться?» Он загадочно улыбается: «Почти». Понятно. Садиться будем на палубу чего-то военно-гражданского. Какого-нибудь танкера с выдвигающимися самолетными катапультами…
Он как-будто слышит меня: «Сейчас мы летим на корабль… Я хочу предупредить вас, что…» «Не е… мозги!» – грубо прерывает его Игорь. «Хорошо, – наш новый вождь (от слова «водить») вежлив и учтив. — Наш полет будет продолжаться около двадцати-тридцати минут. Будут перегрузки. Придется потерпеть». Двадцать-тридцать – это не Кефлавик. А куда? Если эта бандура – СВВП типа «Харриера», тогда на авианосец? СВВП на вооружении у Англии, у Испании… Ах, черт, у Штатов тоже есть… Неужели все-таки американцы? А история про ныряющий катер… Да мало ли таких историй!.. СВВП и у нас тоже есть. У нас, это у России, то есть. А авианосцы? У королевских ВМС, у Штатов, у Франции, у Испании… Опять же у России, только называются эти посудины по-другому.
Наш провожатый садится в пилотское кресло. Неужели наши скитания подходят к концу?.. Перегрузка вдавливает меня в то подобие кресла, в котором я сижу. Наверное, этот летательный аппарат поднимается на воздушных двигателях. А вот… Самолет, по идее, срывается с позиции зависания, и перегрузка давит настолько сильно, что мозг уже мутится. От сильной тяжести почти теряю сознание…
…Не соврал, действительно летели двадцать минут — засекал по хорошим часам экс-боцмана экс-«Терезы» Свена Ольсена. Хорошие — значит, некитайские, к слову. И приземляемся… нет, не приземляемся — садимся на корабельную палубу. Все правильно — только не танкер, а какой-то сухогруз с огромным полубаком. Садимся по-вертолетному — вертикально. Быстро выметаемся всей толпой из «салона», уходим за линию разметки, он гонит: «Быстро, быстро…» Чего такое? Соображаю: от спутника прячет. Наверное, как раз сейчас орбита над нами проходит… Успеваю увидеть, как летательный аппарат уходит под палубу. Ну правильно… Как и предполагалось… Мне оператор подсказал?..
Наш фюрер (ничего крамольного — от немецкого fuehren — вести, идти впереди) в том же стремительном стиле уводит нас вообще с открытой палубы. Мы в таком привычном интерьере корабля — продольники на всех плавсредствах одинаковы. На переборке — родной «Каштан». Фюрер быстро включает его: «Это Третий. Первый, ответь Третьему». «Первый слушает!» — хрипит «Каштан». «Эвакуация осуществлена успешно. Потерь нет». «Принято!» — отвечает неведомый Первый. После паузы из «каштана» доносится уже другой голос: «Каюты с шестой по тринадцатую! С шестой по тринадцатую…» «Каштан» отключается, фюрер (вот же кличка сразу прилепилась к этому деятелю!) поворачивается к нам: «Я сейчас вам покажу ваши каюты. Прошу обживаться… Время обеда — через три часа… Кают-компания в конце этого продольника, каюты тоже выходят в него же». И, по-моему, персонально для меня говорит: «Курс ост. Практически ост…» М-да, вольно вам, товарищ капитан-лейтенант или кто вы там в ГРУ или ФСБ. Вы рот закрыли — рабочее место убрано. Как у хорошего замполита. А нам-то что делать? Пока, конечно, расходиться по каютам…
… Где кают-компания, уже известно. Она здесь какая-то уж очень гражданская. Или специально для нас расстарались? Полутемное уютное помещение с приглушенным освещением, музыкальной аппаратурой (просматривается), баром (там и соки, и обычная выпивка – не выше сухача). Столики (не военно-морские бачки, а именно столики) на двоих… На каждом стоит поднос, накрытый салфеткой, под которой угадываются контуры тарелок и стаканов… «Черт, как великолепно великосветски!» – невольно восхищается Радик. В этот момент начинает работать «каштан» – такой же, как в каютах: «Рассаживайтесь, пожалуйста». Приглашают – надо слушаться. Сажусь за один столик с Костей. Салфетки никто сдергивать не спешит – ждем, что еще выдаст «каштан».
«Каштан» молчит, вместо него появляется наш фюрер. Он, видимо, и будет контактным лицом между нами и большими чинами из спецслужб. «Добрый день!» — фюрер счастлив нас видеть, это явно читается на его топорной работы физиономии. «А он добрый?» — осведомляется Толик, у которого внезапно обнаруживается чувство юмора. «Добрый, добрый…» — успокаивает наш фюрер. — «С Фарерских островов можно, конечно, лететь на самолете, но лучше оттуда плыть на корабле, чтобы почувствовать, как говорится, все прелести северной Атлантики…» «Да вы поэт, товарищ кто-вы-там-по-званию!» — ехидничаю я. «Майор. Кап-три, по-вашему». Почти угадал я со своим «капитан-лейтенантом». «Идем практически путем викингов, — продолжает благодушествовать фюрер-майор. — Во всяком случае, по их траектории. Пароход наш называется «Норрона», флаг у него норвежский, идем мы в Берген…» Оп! А почему не в Мурманск?! Очевидно, мы слишком громко подумали все вместе этот вопрос (прямо, как Алиса в Стране Чудес), поэтому майор-фюрер успокаивает: «Было бы нелогично, если бы сухогруз, исправно курсирующий между Норвегией и Фарерами два раза в неделю, вдруг откровенно чешет мимо пристани Бергена в российские террводы. А как потом этот сложный механизм использовать? Нет уж, лучше мы вас транзитом через Норвегию доставим…» «А как вы нас вывезете из Норвегии? Из того самого Бергена?» «Блоком. Блок — это все ваши восемь кают. Его вытащат краном и перенесут на пирс. А потом точно так же перенесут на российское судно».
Ясно. А дальше? Он продолжает: «Мы понимаем вас. Вернее, так – мы стараемся вас понять. Вы совершили очень много совершенно жутких с точки зрения закона поступков…» «Кто вы?» – перебивает его все тот же долго молчавший до этого Толик. «Вы начали задавать такие вопросы, что я счел, что вы догадались, кто мы и где вы… И каковы причины всех событий последней недели». «Что же это за причины?» – опять Толя. От него сложно отвязаться, не применив силу. Он вежливы, и поэтому ему придется его терпеть. «Для этого придется прочесть целую лекцию», – в голосе нашего собеседника сквозит улыбка. Ладно, рубон потерпит. Для того и собрались.
Он начинает расхаживать по кают-компании взад и вперед, как заправский лектор. «Все дело в том, что вы оказались в туго завязанном узле практически глобальных проблем наших Вооруженных Сил. С одной стороны, существует «проблема-две тысячи десять», с другой стороны — продолжается развал, и Чечня это только подтверждает…» «А что такое — «проблема-две тысячи десять»?» — спрашивает Костя. «США нападут на Россию в две тысячи десятом году», — просто ответил он.
Дальше выяснилось вот что. 2010 год совпадает по времени с достижением Россией наиболее низкого состояния ядерного щита. Старые ракеты пустили и пустят еще под нож, новые в достаточном количестве сделать не успели и не успеют никогда. Одна ненавистная Западу "Сатана" (ядерная межконтинентальная баллистическая ракета РС-20) стоит ста-ста двадцати ракет "Тополь-М", которые собираются принять на вооружение, как основные. У нас таких "зверушек", как "Сатана", было чуть больше трехсот. А это условно — эквивалент тридцати тысяч (!!!) шахтных "Тополей-М". Ракеты "Сатана" пробивали и уничтожали любую ПРО, расчищая путь еще полутора тысячам ракет РВСН, в том числе десятиблочным РС-22, мобильным грунтовым "Тополям", мощнейшему потенциалу подводных и воздушных ракетоносцев. Суммарный удар, если его мерить в "Тополях-М", составлял бы не менее шестидесяти тысяч штук.
Сейчас мы имеем производство «Тополей-М» по четыре-шесть штук в год. Нетрудно подсчитать, к 2010 - 2012 годам у нас будет не более ста "Тополей-М" и больше ничего. Это означает, что наш потенциал уменьшится в шестьсот раз по сравнению с 1991 годом и станет сопоставимым с ядерным потенциалом Китая. Американские специалисты точно знают реальный ресурс наших ракет РС-20 — он закончится к 2007 году.
В 2010 году США будут иметь возможность нанести внезапный удар с подводных лодок, надводных кораблей, самолетов-невидимок B-2 (не заходя в зону действия нашего ПВО), мобильных грунтовых пусковых установок с территорий стран, которые раньше входили в Варшавский Договор и в Советский Союз, но теперь активно вступающих (постепенно, не торопясь, со смаком) в блок НАТО, десятками тысяч крылатых ракет с дальностью в четыре-пять тысяч километров. Несколько сотен таких ракет с ядерными головками малой мощности глубокого проникновения гарантированно, с пятикратным резервированием, уничтожат сотню шахтных "Тополей" и командные пункты. К 2010 году в море в лучшем случае будет находиться одна-единственная российская лодка-стратег (из 2 - 3 "ходячих"), которую от самого пирса будет вести с десяток лодок США - абсолютно бесшумных убийц класса "Сивулф" плюс система раннего обнаружения. Стратегическая авиация будет уничтожена на аэродромах базирования в первый же час операции. Даже в случае рассредоточения стратегической авиации все аэродромы могут быть разбиты "крылатыми" ракетами с ядерными боеголовками малой мощности всего с одной лодки, тихо подошедшей к Новой Земле.
Не будет никакого "угрожаемого периода". К 2010 году в США будет достигнута «оранжевая степень» готовности — по-нашему «постоянная мобилизация». Никакой наземной операции. Никакого предварительного развертывания группировок. План удара без срока, без конкретной даты, в любой момент. А повод для поддержания «оранжевого настроения» в американской армии найдется. Америка по-прежнему рассматривает Россию как своего главного противника и не собирается отказываться от этой доктрины (мы, кстати, тоже — это так, к вопросу о птицах). Америка не может себе позволить риска возрождения России, но она не способна полностью и окончательно уничтожить Россию без прямой агрессии. Поэтому найдут какой-то повод для постоянной боеготовности…
«Какой, например?» — интересуется Радик. «Придумают. На Чечню посмотрят и поймут, что проще всего столкнуть мусульманский мир, даже не мир, нет… мусульманскую этику и так называемые общечеловеческие ценности… Это самое простое — в исламе, который, в общем-то, сам по себе мирная религия, хватает уродов, которых христиане у себя перебили за те шестьсот лет, пока христианство существовало без ислама по соседству…»
Он продолжает. После развала СССР единая система воздушного контроля прекратила свое существование. Над территорией России есть зоны, не контролируемые РЛС, превышающие по размерам территорию Франции. Прорвавшуюся в космос российскую ракету будет ждать стая американских спутников - истребителей баллистических боеголовок... Даже если этот рубеж будет пройден, боеголовку уничтожат противоракетами ПРО наземного и морского базирования.
Договор о СНВ-2 предусматривает практически одностороннее разоружение России. По нему мы должны взорвать полторы сотни шахт, уничтожить все наши тяжелые 10-блочные ракеты РС-20 и РС-22, основу наших ядерных сил сдерживания, переделать с многомиллиардными затратами нашу структуру ядерных сил в пользу крайне уязвимых авиационной и морской составляющих.
«А мы тут причем?» «Вы попали под испытания нового типа оружия — психотронного. Поэтому от ответственности за совершенные вами преступления — а это были именно преступления, не хер глазки строить — вы автоматически освобождаетесь. Вот тут как раз разворачиваются перспективы…» Я уточняю: «Перспективы перспективами, но мы-то причем?»
А мы при психотронном оружии. Психотронное — или как его еще называют, психофизическое — оружие основано, говоря научным языком, «на использовании поражающих свойств запрещенных законом электромагнитных, акустических излучателей в особом диапазоне частот, длин волн и мощности». Боевые излучатели, разработанные еще в Союзе в сверхсекретных лабораториях оборонных НИИ для спецподразделений КГБ, способны поразить весь организм человека на расстоянии — по своим свойствам облучение магнитными полями равносильно радиоактивному воздействию. Особенность: поражает живое существо практически сквозь любую преграду. Основная масса людей сильно недооценивает этот вид оружия — спасибо таблоидам и вообще всей желтой прессе. Старый принцип мальчика, кричавшего «Волк! Волк!», срабатывает на сто процентов. Про психотронное оружие написано столько небылиц, что оно перешло в разряд ненаучной фантастики. Но фюрер-майор разубеждает нас: «Могу уверить вас, что обладание им дает просто неограниченные возможности. С его помощью можно лишить человека жизни, довести его до самоубийства или сумасшествия… А еще посредством направленного излучения можно управлять толпами и отдельными индивидами…»
«Дурак, который знает, что он дурак – уже не дурак», — громко повторяет Костя когда-то слышанную от меня фразу. Фюрер делает вид, что не замечает реплики и рассказывает о том, как была развернута спутниковая система ГЛОНАСС, на аппаратах которой стояли не только и не столько навигационные приборы… Испытывались три поколения этих спутников: в 1986 году запустили «Космосы» с 1778-го по 1780-й, в 1987 году — «Космосы» с1883-го по 1885-й, а в 1988 году — с 1970-го по 1972-й. Все правильно — расписание именно последних трех спутников было в каюте шамана на «Зонде»…
«И как эта хрень работает? Опуская технические подробности?» — это Радик. Оказывается, достаточно просто. Спутник проходит по определенной достаточно низкой орбите над определенным районом. На спутнике стоит мощный излучатель, контролируемый с Земли оператором — хотя, конечно, за координатами объекта следит автоматика. На объекте, по-хорошему, должен быть этакий «маячок», чтобы спутник «нашел» объект. Облучение больших групп людей со спутника пока невозможно — во всяком случае, с приемлемыми результатами. Пока — хорошее словечко, как раз из арсенала гэбистов-технарей…
«Ну, и причем тут «проблема-две тысячи десять»?» — спрашиваю я. «Вояки и политики вынуждены устраивать "ракетный стриптиз" перед США. Момент, когда надо было заставить американцев сокращаться на равных, давно профукан… А вот воздействовать на американцев без всяких выстрелов, одним, так сказать, убеждением, принуждением и личным примером…» «Гуманны вы не в меру», – замечаю я. «Наверное, это наша беда… Но мы, между прочим, еще с советских времен этот план разрабатываем», — улыбается фюрер. «Но, я так понял, вы же сами нам подсказывали, что нам делать!» – восклицает Мишка. «Нет. Вы действовали сами — причем очень неожиданно. Мы посылали лишь начальный импульс. Трансформация его в конкретные образы – вы называли это «господней пленкой» – и действия происходили в ваших мозгах. Мы до сих пор расшифровываем данные, снятые с вас… До сих пор!» Вопль души, ты подумай… «Нас самих испугали последствия эксперимента. Мы проделывали то же самое над шестью группами молодежи. Вы седьмые. Такая решительность и бесповоротность действий наблюдалась только у вас. Мы вами даже восхищаемся…»
Ну мерси, товарищ майор! Восхищение мы вызывали! Интересно, познакомлюсь я когда-нибудь со своим оператором? Метки на личных делах получают свои объяснения… «Ну так все-таки, что вам от нас нужно? – допытывается Порхевич. – Для чего-то же вы нас вытащили с Фарер…» «Во-первых, мы хотели, чтобы вы остались в живых…» «Ну спасибо!» – срывается у Бориса. «Во-вторых, – фюрер-майор взял за принцип не замечать наших язвительных невольных реплик. — Вы можете и должны нам помочь…» «И что же мы должны делать?» – Радик пытается конкретизировать обтекаемые формулировки спецслужбиста. «То, что мы попросим… В ваших силах, в интересах дела, в пределах разумного…» «Попросим» следует понимать как «прикажем»?» «Нет. Вы вольны отказаться. Вам будет подсказывать и приказывать только ваша совесть…» Ох-хо-хо, жисть моя жистянка, высокие моральные категории пошли… «То есть, мы должны стать этакой гвардией специального назначения?» – у Порхевича очень часто прорываются конкретно пролетарские ухватки. «В какой-то мере так…» — фюрер не тушуется. Он нас вербует и практически уже завербовал… Смесь шантажа (полтора десятка трупов с нашей совести никто не снимает — их пока просто разумно не замечают, списывая на внешнее воздействие) и пряника (ребята, вам всего-то по двадцать лет, гляньте, какими вы крутыми, бляха-муха, будете!). Ситуация!!! «Мы вернемся домой?» «По окончании своей миссии» (так, речь о миссии зашла). «То есть? Какова вероятность?» «Примерно тридцать процентов».
Все идет легко до этих слов. Семьдесят процентов верной смерти – это не шутка. И что надо будет делать, интересно? Нешто повесят на нас «маячки» и пошлют нас ловить джигитов в горах кавказских? Ох, чувствую я, не всё сказал майор-фюрер про эту спутниковую группировку, ох, не всё! Ну, не супермены мы, не десантура, и даже не братья по учебке — не диверсанты сиречь… Вся наша доблесть и логика действий внушены нам через спутник некими непонятными операторами. А еще — жажда приключений, романтика и прочие сантименты… Играй, гормон!
«Выйдите!» – просит… нет, даже, по-моему, требует Костя. Фюрер-майор, до сих пор для нас безымянный, выходит из кают-компании. «Ну, и как вам это понравилось?» – спрашивает Порхевич. «А, в самом деле, что нам еще остается?» - риторически вопрошает Толя. Действительно, что? Спокойствия, конечно, не обещают, зато гарантируют тридцать процентов верной жизни. Гуманисты… Не совсем на убой кормить будут – оставляют маленькую надёжу. И то хорошо… Да и вообще… Я чувствовал, что молодость начинает брать свое.
Мы молчим. Каждый обдумывает свое решение. Это уже не терроризм в чистом виде, на который сильно смахивало наше невероятное по везучести плавание на «Зонде», «Терезе» с нецензурным названием и «Бикраме». Это уже носит громкое название – группа специального назначения. Наши военные руководители одобрили бы наш поступок – в Вооруженных Силах любят все громкое, особенно песни, приветствия и лозунги.
Порхевич переводит глаза с одного на другого и каждый из нас отвечает ему едва заметным кивком. Порхевич кивает сам и орет в проход: «Товарищ майор!» Фюрер-майор входит. «Мы согласны!» — за всех выдыхает Порхевич. «Мы ничего другого и не ожидали. Спасибо вам… Ешьте на здоровье… Приятного вам аппетита», — майор пытается говорить бесстрастным мягким голосом, но в нем прорывается глубокое спрятанное торжество. Толя на прощание решает уточнить: «Есть ли защита от этих облучений?» «Очень много привходящих обстоятельств. Человек должен знать, под какое воздействие попал, длину волны, ее мощность и частоту. Только тогда можно предпринять защитные меры - допустим, установить поглотители волн. Но неискушенному человеку определить параметры воздействия практически нереально...» Порадовал дядя. И кто может поручиться, что весь наш диалог, включая «побег из-под Торсхавна» и расселение по каютам на этом, как его там… «Норроне»… — не массовый глюк?
И еще эта странная «проблема-две тысячи десять». В принципе, спецслужбист прав. Насколько я могу судить по газетам и теленовостям, если наши ракетные войска будут перевооружаться нынешними темпами, то к 2010 году суммарный боевой потенциал ракетных войск стратегического назначения может оказаться в "яме", то есть на небывало низком уровне. А ведь уже сегодня нам не приходится говорить о какой-то паритетности с американцами… Одна надежда на сценарий, описанный в старинном, советском еще анекдоте — про пьяного прапорщика Иванова, который проспал на дальней шахте приказ о взрыве всех российских ракет. Там еще рефрен: «Не прапорщик Иванов, а генерал Иванов. И вообще — пока Россия пьет, она непобедима». Может, сухача выпить?..
День следующий, 18 (?) января 1996 года, четверг (?). Сложение вариантов финала.
…У меня смутное ощущение, что все окружающее как бы двоится. Это кажется, дежа вю называется? Нет, дежа вю — это ощущение, что происходящее с тобой уже случалось. А тут немного другое — какое-то у меня странное воспоминание обо всех предыдущих событиях. Словно они происходили в двух вариантах — и я оба эти варианта прожил. А вот теперь эти линии соединились… Победила, насколько я понимаю, инопланетная версия?
За обедом (который, кстати сказать, умудрился не остыть за все то время, пока мы торговались с инопланетянами. Или с кем там мы торговались?) стараемся не говорить о нашей светлой тридцатипроцентной перспективе. Только Игорь задает один вопрос: «Ты им веришь?» На что Порхевич ему ответил: «В нашем положении приходится верить…»
Больше о грядущей карьере космических рейнджеров мы не заикаемся, а почему-то возвращаемся в «прошлую жизнь» и, не сговариваясь, ехидно проходимся по ПВО НАТО. «Интересно, по сколько их там перестроили за то, что они тот «Торнадо» прощелкали?» – весело горит Костя. «Хотел бы знать, что с «Бикрамом»?» – мечтательно спросил Борис в пустоту. «Уничтожен, к сожалению», – интерком включился и выключился. «Вот, сволочи! – Костя огорченно сплевывает: – Подслушивают…» «А и хрен с ними! – благодушествует Толик: – Скоро перестанут…» «Мы не подслушиваем! – снова включается интерком. – Это автоматическая справочная…» «Даже суперавтоматическая!» – говорит Костя, а Игорь добавляет: «Попробуй не поверь…»
Вот и все. Так просто? Да, так просто… Сегодня еще даже не сотые сутки… На Земле восемнадцатое января… А мы уже обедаем на орбите Луны. Хотя Луны ли? Ох, и подзатягивается наш поход!
Расходимся по каютам. Я подзываю Порхевича. Хочу спросить его, но он опережает меня: «У тебя не было ощущения, что все как-то… двоилось, что ли?» «Было, дорогой, было. И как ты думаешь, что сие значит? Что орбита Луны и звездное рейнджерство вилами по воде писано и вниз по течению спущено?» «Отчасти...»
Итак, мы, очевидно, скоро стартуем… Я ходил в Клайд, в Кильскую бухту, в Скагеррак, дошел до Фарер… Такого похода у меня никогда не было и не будет… Это даже и не поход, а одиссея… А что же тогда было до этого? Стой, у Гомера до «Одиссеи» была «Илиада»… Черт с ним, у нас будет «Террориада»…
Все-таки интересно было бы послушать ту спасательную операцию в районе Фарер… Но не судьба мне, как видно…
День следующий, второй, 24 (23?) января 1996 года, среда (вторник?)
…Мне опять снится не мой сон. Первый с момента попадания сюда. На сей раз меня во сне призвали по второму кругу — причем не на флот, а в «зеленую» армию. Припомнили все — в том числе и то, чего я не делал: и что генеральную линию (чью?) не поддерживал, и что дисциплиной не отличался, и что вольнодумством страдал, и что с самокритикой своей жизни в 1994-96 годах не выступал, а главное, что целых три месяца на флоте не дослужил, захватив со своими сообщниками целый корабль ВМФ и не проявив желания дослужить, то есть «политическую ошибку совершил — а их надо исправлять», — так сказали в военкомате.
…Привезли меня во сне обратно в Подольск, но провезли мимо родного ЦМРО, заехали в другие ворота. А встречает меня — оп-па! — старый знакомый еще по учебке цээмровской, старший мичман Троханенко. Только теперь он уже старший прапорщик в камуфляже десантном. А приветствие все то же: «О! Краев! Здрассьте, поебемся!!!» Но обрадовался: «Молодец, что приехал!» Ага, сейчас же, приехал бы я сам, как же!!! А он продолжает: «А то в роте потери — сам знаешь, какая обстановка, газеты читаешь, телевизор смотришь?» И что в них читать, чего там смотреть — «жизнь стала веселей, скоро станет еще веселей», один Кизляр пополам с Первомайским чего стоят. Посидели, чаю попили, повспоминали «молодость» мою, «зрелость», «годковство», поделились взглядами на жизнь, не во всем сошлись, и послал меня старший прапорщик Троханенко… короче, к старшине — прапорщику Иванову — для получения имущества.
Прапорщик Иванов (был и такой «сундук» в Подольске в 1994 году) — флегматичный, всегда печально-добродушный стодесятикилограммовый кабан, как всегда сидел в каптерке, внимательно изучая руководство по хатха-йоге на санскрите, как и два года назад, на той же странице (изучение этой книги никого не обманывало, общеизвестно, что в силу непонятных науке причин прапорщики и мичманы расположены к изучению только одного языка – русского народного). Йогой же старшина занимался каждый день — с утра до вечера теоретически, а вечером переходил к практике: сажал самых шустрых бойцов в позу лотоса головой вниз. От этого они впадали в нирвану (а после нее — в глубокую депрессию), а Иванов торчал с этого момента сначала в кайфе, потом в трансе, и в заключение в камере на гарнизонной гауптвахте, но любимого дела ни на один день (исключая гауптвахту) не оставлял.
Печально и тяжело вздохнув, старшина оторвался от своего занятия, заложив страницу хвостом от селедки. Пыхтя и отдуваясь, он начал снаряжать меня «положенным» — а положены мне были автомат АКС-74 №678847, штык-нож, обмундирование, ботинки, резиновая дубинка ПР-73, бронежилет, каска-сфера с титановыми пластинками, 60 штук патронов калибром 5.45 мм, 5 баллончиков со слезоточивым газом, пластиковый щит и уйма других вещей, сколь полезных, столь гражданскому человеку по гроб жизни не нужных…
Со всем этим барахлом я окончательно разобрался только на аэродроме — демократия в России в очередной раз оказалась под угрозой. Несколько полковников с бульдожьими рожами (вероятно, как социализм, так и полковник с человеческим лицом — явление утопичное) бегали вокруг самолета и надрывно вопили: «Давай, сынки! Вперед, гвардейцы! Послужите Родине, бойцы! Правительство вас не забудет!» Сынки не суетились — не в первый раз. Через три часа уже были на месте. Зам по воспитательной работе стучал себя пяткой в грудь и надрывался: «В республике фашистский переворот, родную власть выгнали из ее зданий, экстремисты разогнали законных народных избранников, на улицах толпы бандитов и преступников. Наша задача — восстановить порядок в регионе и обеспечить спокойствие его населения. Да здравствует Россия! По машинам!!!»
…Я просыпаюсь. Перед глазами стоят последние кадры сна: город, похожий на тысячи российских городов. Пустые магазины, неброско одетые люди, плохие дороги и серые дома… Очень похоже на мой родной город, каким я его оставил, уходя на службу. Где мы все-таки? Судя по снам и некоторым другим моментам, в распоряжении товарищей из Ясенево. Судя по техническому уровню вокруг — по-моему, точно у зеленых человечков… Вот ты какой, северный олень — сиречь, долгожданный Контакт! Начинаю почему-то веселиться — ну надо же, влипли!!! Тут же начинаю в уме сочинять обращение к человечеству, которое буду выкидывать в бутылке за борт космического корабля пришельцев, буде сумею добраться до какого-нибудь шлюза (положено — во всех фильмах и книгах это случается).
…«Привет, Человечество!..»
Нет, не так. Это чересчур фамильярно. К человечеству все-таки обращаюсь — не к Порхевичу и не к Косте. Надо бы повежливее.
…«Здравствуй, уважаемое Человечество! К тебе обращается один из твоих сынов, волею судьбы…»
Не-е, так тоже не потянет. Чересчур заумно. Еще «тебе» и «твоих» с заглавной буквы написать — и прямое обращение к господу нашему Иисусу Христу, или кто там нынче, в постиндустриальное время, за него… Я же не перед микрофоном на трибуне стою, а всего-навсего сочиняю безадресное послание, которое громко обозвал «Письмо человечеству». Надо бы, наверное, вот так…
…«Дорогое Человечество…»
Да уж, не дешевое… Дорогое… Милое… Любимое… Утеньки, моё холосее!.. Сю-сю-сю-сю-сю… какие мы!
Короче, написать надо будет так: «Всем, кто видит настоящий документ, привет!» Есть, вроде бы, такая форма начала вполне официальных американских документов. Была, во всяком случае, во время войны. Итак, пишу дальше. «Мое имя и имена моих друзей вы могли узнать из сообщений информационных агентств (покороче — наших, подлиннее — западных) второй декады января одна тысяча девятьсот девяносто шестого года от Рождества Христова. Да и то, если эти сообщения достигли вашего внимания сквозь информацию о рейде чеченцев на Кизляр»… «Банда террористов, захвативших российское военно-гидрографическое судно…» «Ранено шесть человек…» «Катастрофа у мыса Скаген…»
И-эх-х!!! Хватаю что-то, что попадается под руку, и запускаю в переборку. Японский городовой, куда мы влипли?! Тогда, на «Зонде» хоть цель была — пусть дурная, пусть чужая, но была… А сейчас даже цели нет. Сейчас мы только и делаем, что едим, спим, обучаемся (следовало бы поставить это слово в этакие «мысленные кавычки», но не буду), гоняем себя на тренажерах, любезно предоставленных нам хозяевами этой летающей (и летающей ли?) богадельни, и тихо едем по фазе от однообразных четырех стен этого звездного каземата (опять же вопрос — звездного ли?) и хронического ничегонеделания. Наши благодетели-экспериментаторы, очевидно, еще сами не выработали политику для взаимоотношений со своими новоприобретениями (с нами, то есть). Поэтому контакты между нами и ними регулируются теми негласными договоренностями, которые были подписаны во время исторических переговоров в фьорде и в столовой. Кстати. Эти инкогнито нам до сих пор так и не показались — за исключением того, топором деланного. Не крутанули даже ни одной видеолекции о себе, о своем мире, о своем строе — если уж обозвались зелеными человечками. Странно это. По идее, если уж судьба сложилась так, что везешь к себе домой восемь совершенно незнакомых, мало этого — совершенно чужих твоему миру существ, то нужно этих людей или существ, или кто там они тебе, ввести в курс дела, ознакомить с порядками, правилами, тэ дэ, тэ пэ. Даже у нас (хм, у нас!) в такой далеко не идеальной организации, как Военно-Морской Флот, когда толпа карасей, поглаживая свои только что отросшие шевелюры, приходят на коробку, озираясь и разинув от восхищения рты, то первое с чем ее (толпу) знакомят — с корабельными правилами. Статьи Корабельного Устава номер такие-то учишь от сих до сих, через энное количество времени приду — доложишь. Не будешь знать — будешь отжиматься от сих до обеда… А тут — ничего…
Смотрю на походометр на переборке. Если верить ему, то сегодня среда. 24 января, но я не верю. Кто знает, сколько мы провалялись в ауте в промежутке между стартом на «Торнадо» и пробуждением в каютах… Сутки? Двое? Месяц? Да, нам сказали, что мы оклемались практически сразу, чуть ли не в тот же день, восемнадцатого — но стоит ли этому верить? Тем более, в условиях фактической информационной блокады — ведь ничего привычного среднестатистическому россиянину типа газет, радио или одноглазого ящика, из которых обычно черпаются новости и мнения, здесь нет. Тишина.
Ощущения чем-то напоминают те, которые чувствует вахтенный в трюме после команды «К бою и походу!» — знаешь, что должны отойти от стенки, что проходим мимо набережной, что машут нам руками, что проходим молы. Знаешь, но не видишь, потому что прикован командой к своему боевому посту на полтора метра ниже ватерлинии. А когда, наконец, дают отбой и выходишь на палубу, то славный наш град Пиллау (псевдоним — Балтийск, главный военный порт российского эксклава в ныне враждебной Прибалтике) остается далеко по корме в туманной дымке… Так и здесь. Только здесь еще хуже. Там хоть знаешь, что увидишь. Здесь же — абсолютная непробиваемая неизвестность. Бр-р!..
Тилин-дилин, тилин-дилин! Вызов интеркома. Кто бы это мог быть? А-а, доблестный наш командор, боевой друг и собутыльник… «На тренажеры пойдешь?» «Угу», — киваю, натягивая спортивку. Что-то эти инопланетяне подмешивают нам в жратву, с-собаки, или операторам все-таки отпуска не дали. Иначе чем объяснить, что человек такой могучей лени, как я, сам, по доброй воле, в здравом уме и твердой памяти (практически) ломится каждый вечер в спортзал-качалку. Нет, без химии или гипновнушения тут явно не обошлось…
…По идее мы здесь уже шестой день. Но дни настолько похожи друг на друга, что этот день с таким же успехом можно считать чудовищно растянутым по времени первым. Часы у каждого свои — мы их только время от времени сверяем, чтобы хоть жить в едином ритме. Никаких местных хронометров здесь нет, иллюминаторов (или что там есть в космических кораблях — иллюминаторы ведь?) тоже не наблюдается. Свет при отбое не гасится. Есть некоторые вещи, к которым мы уже привыкли, хотя на Земле (или в прошлой жизни — как считать) они показались бы бредом или в лучшем случае — чудесами японской технологии. Например, исчезновение тупиковой переборки при моем приближении. Я подхожу к ней, а она не отдвигается в сторону, что было бы вполне объяснимо. Она попросту испаряется. Но я знаю — стоит мне пройти, она опять материализуется. Бред? Бред. Но факт. Говорящий, кстати, в пользу инопланетной версии происхождения наших «благодетелей» и операторов.
Из этого факта мы, кстати, сделали свои собственные определенные выводы и излазили в течение всего этого «долгого дня» все каюты и подсобки в удобных и неудобных местах. Естественно, в поисках такой же «воздушной» переборки. «А если они наблюдают?» — спросил однажды Мишель. — «Представляю, как они там уссываются…» «Ну и насрать!» — в том же гальюнном стиле ответствовал Толя.
Ничего мы, конечно же не нашли — этого следовало ожидать. Не такие уж Они и дураки (о, о наших хозяевах начал с большой буквы думать — тоже нехреново) — предупредили раз об опасности прямых контактов и хорош. Homo? Homo… Sapiens’ы? А ежели Sapiens’ы, то по два раза Sapiens’ам не повторяют. Хотя без надежды мертв человек — кто ж это из великих изрек? Наше поведение вполне объяснимо — мы же замурованы здесь, в этой комфортабельной тюрьме. Вчера (позавчера?) состоялся чудный диалог за ужином. Порхевич, вспомнив, что он из Белгорода — семьдесят км от Харькова — он с псевдоукраинским акцентом заметил: «Ситуация майже классична: либо гой еси, добрый молодец, либо х… соси, красна девица». На что меланхолический Борис заметил: «Слышь, в зеркало глянь — где ты тут доброго молодца видишь? Тут одни красны девицы…» Это точно — со свободой воли у нас напряженка. Даже на все четыре стороны не пойдешь — только в четыре стены упрешься…
…Кидаю пудовую гирю правой рукой, хочу поймать ее левой, кто-то завет меня, я отвлекаюсь и промахиваюсь. Шестнадцать кэгэ железа с тяжким грохотом приземляются на палубу, укрытую горчичного цвета паласом (или как это у них тут называется?) в опасной близости от моей ноги. М-да…
Звал меня Борис. Он только что слез с турника и интересуется, где Толя. Пожимаю плечами: «Да хрен его знает? Где-то рисует, наверное…» Анатолий вообще в последнее время ударился в такие художества, что мы только ахаем. Он успел за весь этот «долгий день» красочно проиллюстрировать всю нашу Террориаду. Интерком вежливо поинтересовался (вчера? позавчера?), не желаем ли мы иметь каждый по такому комплекту. Игорь сказал за всех, что желаем. На том разговор и заглох.
Я еще пару раз подбрасываю гирю, прыгаю на турник, раз десять подтягиваюсь и уступаю место Порхевичу. Жажда мышечной деятельности утолена. Была бы еще какая-нибудь умственная… Нет-нет, нашим хлебосольным, но угрюмым хозяевам нельзя отказать в предусмотрительности — книг, и довольно интересных, они накопировали на Земле (если — повторяю — если брать в качестве исходника инопланетную версию) целое море. Я, например, сейчас перечитываю знаменитую еще советскую двадцатипятитомную Библиотеку современной фантастики — в данный конкретный момент на койке валяется «Гибель 31-го отдела». Интересно, но… скучно… Дьявольщина какая-то. Поневоле вспомнишь один наш с Порхевичем разговор: «В одну тюрьму из другой тюрьмы…»
«Рубать сейчас пойдешь?» — спрашивает Порхевич. Я киваю: «Умоюсь, побреюсь и приду…» Он тоже кивает и мычит что-то вроде «добро». Добро так добро, мы друг другу вообще-то не начальники…
Я пинком открываю дверь своей каюты и тихо ошалеваю.
Я стою над бархатно-черной… нет, даже черно-фиолетовой пропастью. Нет не так. Пропасть — это чересчур мягко сказано… Над бездной… Нет, тоже не подходит… Во всем великом и могучем русском языке нет слова, которое бы точно описало то, на краю чего я стоял… А если все же представить это Нечто гигантским (опять же слабое, очень слабое сравнение!!!) холстом непроницаемо-черного цвета, то нужно представить себе и великана-художника (за неимением лучшего пусть будет это определение!!!), который пару раз брызнул из пульверизатора серебряной краской, но увидел, что даже ему не по силам пробить эту идеальную ночь, плюнул, развернулся и ушел. А брызги краски остались — где погуще, где совсем одиночные — и высохли, и отражают свет невидимых ламп в незримой мастерской гиганта-живописца.
«А что будет, если я сделаю еще шаг?» — и мне вдруг смертельно хочется полетать. Одному. Не будучи связанному земным притяжением. Дурное дело нехитрое. И я делаю этот шаг…
…Я стою в своей каюте, которая раньше принадлежала боцману «Терезы» Свену Ольсену. Правильнее, точно такая же, до мелочей каюта раньше принадлежала боцману «Терезы» Свену Ольсену. Оглядываюсь. Всё, как обычно. Всё… А куда же девалась бездна? Э, нет, я так не играю… Или это прелюдия к большому разговору?
Надрывается вызов. «Да, слушаю!» — ору я. Молчание. Выскакиваю в продольник. Там Костя и Порхевич — оба с чумными физиономиями. Хочу спросить их, открываю рот, но Костя опережает меня: «У тебя тоже это было?» Киваю, но спрашиваю: «Что — это?» «Не знаешь?» «Не знаю. Оптический обман здрения», — передразниваю одного мультгероя. Порхевич чешет затылок: «Все это понятно… Что это означало?» «Да хер его знает, товарищ контр-адмирал…» «Я так понимаю, что-то они нам приготовили типа программы «Очевидное-невероятное», — говорит Костя. Это скорее похоже, по моему скромному разумению, на «Что? Где? Когда?», но я молчу. Непринципиально, как говорил ЗКР.
По спине вдруг проползает струйка холодного пота. А что, если эти омашинившиеся братья по разуму приступают к полномасштабным экспериментам с нашей психикой? Мелкомасштабный — с «господней пленкой» — прокатил, вот они и понеслись в своем исследовательском раже… Ни умываться, ни бриться мне уже не хочется… Толкаю мысль об экспериментаторах Порхевичу. Тот пожимает плечами: «К сожалению, мы здесь бессильны…» Вообще-то, выход есть — если почувствую, что схожу с ума, застрелюсь. Оружие-то они у нас, кто бы они ни были, не отобрали…
«Короче, ладно…» — Порхевич берется за ручку двери своей каюты. — «Иди умывайся… Мы ждем…» Ко мне медленно возвращается нормальное настроение, я снова захожу в свою каюту…
…Меня их ненавязчивый сервис когда-нибудь заведет в весьма и весьма узкое место!!! Черт знает, что откуда появляется, через какую стенку просовывается… То графин сока на бачке, то книжка, то еще что-нибудь. Такое ощущение, будто каюту каждый божий день кто-то проворачивает. Интересные у них все-таки правила приличия…
Сейчас, например, на бачке у койки стоит телевизор. Маленький. Японский, по-моему — точно не известно, потому что все опознавательные знаки с изделия стерты. Хорошо — значит, информблокада снята. Будем знать, что хоть в мире делается. Как минимум, будем знать точное земное время — хорошо, если московское. Так, Порхевич и рубон подождут. Информация важнее.
Включаю телик. Как давно я этого не делал — такое ощущение, что целый месяц. Хотя, на самом деле, всего-то дней пять. Хоп, сразу попадаю на родное ОРТ. Ух ты, оказывается сейчас ни фига не утро, а вечер! Причем, вечер двадцать третьего. «Время» на экране… Точнее, господин Скуратов. Корреспондент за кадром сообщает, что Генеральный прокурор России увеличил следственную группу, которая работает в селе Первомайском в Дагестане, до пятидесяти человек… Его старший помощник Александр Звягинцев поясняет, что расширение группы вызвано стремлением генпрокурора ускорить осмотр места происшествия и идентифицировать личности чеченских боевиков, погибших в районе Первомайского. Точно, давно в одноглазого не таращился — забыл уже, что там с Кизляром, Первомайским, чеченцами…
С официального лица камера переключается на чеченского Геббельса. Мовлади Удугов серьезно вещает, что заложники рассредоточены по ближайшим селам: «Это сделано с тем, чтобы обеспечить безопасность самих заложников. Заложники просят, чтобы их передали общественным организациям и духовенству Дагестана. В противном случае они отказываются покидать поселок Новогрозненский. Правительство Дагестана сегодня, во-первых, не дает официальных гарантий безопасности заложников. Второе, сами заложники заявляют о том, что они боятся при отсутствии гарантий». Угу, отказываются. Им там, наверное, тепло… О, главные джигиты прискакали. Масхадов: «Оцениваю операцию Радуева как удачную… Эту операцию я не планировал и к руководству этой операцией подключился, когда этот отряд оказался в Первомайском. Когда мне стало ясно, что федеральные силы не отпустят террористов». Басаев: «Лично я почувствовал вкус боевых действий на территории России. Мы будем дальше воевать, мы будем захватывать, удастся, Владивосток захватим, удастся, Хабаровск захватим, Москву захватим, мы будем воевать до конца, и ничто нас, кроме Аллаха, не остановит на этом пути. Я восхищен смелостью и мужеством бойцов из группы Салмана Радуева…» М-да, сидит оператор, наверное, и ведет этого гаврика, землемера недоделанного… Играл бы он себе в футбол, бегал бы за «Красную Пресню» себе, если бы… Если бы… О, критикует! За то, что Радуев взял в Кизляр слишком много боевиков, целых двести пятьдесят человек. Не, аллахом клянется: «Мы будем воевать до конца, кто бы нам что ни говорил. И будем где попало, когда попало, там, где России больнее всего, мы будем захватывать все, что угодно, все, что в наших силах, мы будем воевать».
Теперь Радуева показывают. Вот же, блин, рекламу им делают, орлам горным… Радуев позирует на фоне заложников, читает корреспонденции от Джохара Дудаева и радостно гонит, опровергая официальную пропаганду: «В три кольца окружены дудаевцы, тридцать восемь снайперов их ведут вот так, вы слышите, то туда, то сюда. Никуда эти боевики не денутся. Двэсти с лишним человек прорывают кольцо, три кольца, и после первого кольца на втором кольце сразу дэвять бээмпэ и два танка. Целых таких две комнаты — склады оружия. Просто их девать некуда. Вот я сейчас пресс-конференцию Барсукова видел, как вам это? Те моменты, которые у них не удаются, он специально украшает, что, мол, мы специально так делали. Я тоже мог сказать, что там, где у меня не получается, я мог сказать, что я так планировал. Но я же не говорю…» Лучше молчи. Но он гонит по полной: «Мы могли бы и там умереть. Если там не умерли, нам дадут другую боевую задачу. Разницы нет, что под Воронежем умереть, что в Чечне, что в Первомайском. Еще неделя, и нам придется выполнить еще одно боевое задание, поэтому мы можем и там умереть…»
«Антон, бляха-муха, сколько ждать?!» — вламывается ко мне Порхевич. Затыкается, увидев телик, и тоже прилипает к экрану.
«Договоренность об обмене пленными была достигнута на переговорах между боевиками и представителями МВД Дагестана, которые велись в течение двух дней в одном из чеченских селений. По данным МВД этой республики, дудаевцы предоставили список пленных, в котором числятся сорок шесть человек. Новосибирский ОМОН сюда включен не был. Их предполагается обменять на захваченных федеральными войсками боевиков в соотношении «один омоновец — три боевика»…» Диктор за кадром затыкается, и опять дают экран Радуеву: «Единственное, что мы требуем, — оставить в покое нашу Республику Ичкерия, чтобы мы разошлись. Они нам возвращают наших ребят, которые там остались, и тела убитых. Зачем им нужны эти тела, а нам, по обычаям мусульманским, надо их захоронить дома...»
«Порхевич, хочешь анекдот? Из миелофонной серии?» «Ты их сам сочиняешь, что ли?» «Да так, в голову приходят… Так рассказывать?» «Валяй…» «В стране мир и покой. Спецслужбы мониторят миелофоном мысли населения. Население начинает думать: на фига нам такое количество сотрудников спецслужб, не пора ли их сокращать? Ну, генералы натурально перепугались, собрались на совещание, думают, — как бы сохранить свои должности? Подумали, подумали, решили — нужно подстроить какой-нибудь теракт, но, чтобы население подумало, что мы не смогли справиться. Нашли террористов, все устроили… Ну вот, на экране перед тобой результаты… Спецслужбы дальше мониторят миелофоном население. Население думает: Ничего, справились, отстояли свое право на существование…» «Ты такой умный… Тебе череп не жмет?!» «Иногда да. К сожалению для себя, я уродился умным».
Умный я, умный. К сожалению моему. Был бы тупым — не попал бы сначала в досье к заму (кто ему там их писал?), а потом под излучение (к кому бы, опять же, ни было — к нашим спутникам или инопланетным). Почему-то лезет в голову собственное стихотворение — я их, оказывается, много написал. Это конкретное — про 81-й причал в Балтийске. Туда сваливают старые корабли на воздушной подушке — выдерут потроха и ставят пустые коробки-корпуса у стенки. Они даже не ржавеют — потому что из какого-то загадочного сплава. Так и болтаются. Их даже не охраняют — украсть их можно только с ведома командующего Балтфлотом. Адмирал Егоров им нынче служит, ежели не ошибаюсь…
Одинокий «Джейран»
На причале пустом…
Боль заржавленных ран,
Старых призраков дом.
Раскуроченный монстр,
Знавший лучшие дни,
Обгорелый погост,
Устремленный в зенит.
Бог учебных боев,
Царь условных побед,
Где морпеховский рев,
Где от трассеров свет?
Только мертвый причал
И с соляром вода.
Бьется бог, скрежеща.
Смерть, увы, навсегда…
Ну что ж… Good Bye, Earth! Thank you! Out.
Постскриптум. Июль 1996 года
«Те, кто в суете повседневности редко устремляет взор в необъятное небо и ещё реже снисходит до незначительных публикаций в прессе, изредка сообщающих о неопознанных летающих объектах и других чудесах, вполне резонно могут подумать, что всякие там НЛО – явления из прошлого. Ан нет, господа! НЛО как летали тысячи лет назад, так и продолжают время от времени навещать нашу старушку Землю, и не только ради прогулки. К примеру, еженедельник «Аргументы и факты» № 27 за июль 1996-го года на первой странице оповещает: «НЛО следит за выборами».
16 июня, в день выборов президента России, около четырех часов утра жители столицы, проживающие в домах, стоящих невдалеке от станции метро Преображенская, наблюдали в небе необычное светящееся тело, которое, скорее всего, имело инопланетную природу, косвенным подтверждением тому вполне может служить информация о том, что в ночь с 15 на 16 июня у некоторых москвичей ни с того ни с сего стали «беситься», т. е. беспокойно вести себя, домашние животные и аквариумные рыбки. Явление, хорошо известное уфологам. Животные более чувствительны к близкому присутствию космических пришельцев, чем скептически настроенные люди. Но и для людей влияние НЛО в той или иной степени ощутимо. Например, магнитные бури в 3-4 балла (а они пришлись как раз на 14 и 15 июня) также на многих способны оказывать негативные явления. А вопрос, есть ли связь между появлением НЛО и магнитными бурями пока не изучен. Тем не менее, многие москвичи, уклонившиеся от голосования, испытывали сильные головные боли».
Валентин Динабургский, «НЛО анфас и в профиль»
Глоссарий от издателя
Радиожаргон
Английский язык, который используется в радиопереговорах, весьма своеобразен для человека, который учился по школьным учебникам и читал Шекспира в подлиннике. Во первых, в нем нет привычных артиклей. Во-вторых, сопряжение слов в предложениях также отличается от литературного стандарта. В-третьих, любое число произносится по одной цифре — без всяких «двадцать», «сто» или «пятьсот восемьдесят семь», только «два-ноль», «один-ноль-ноль» или «пять-восемь-семь». В-четвертых, для облегчения восприятия каждая буква английского алфавита имеет свое собственное название. Русские привыкли буквы называть именами собственными — например, «Зонд» русский радиооператор произнесет для вящего понимания адресатом, как «Захар-Ольга-Николай-Дмитрий». Натовец это же скажет так: «Zulu-Oscar-November-Delta». Глагол «говорить по буквам» по-английски произносится как «to spell», русские живо русифицировали его и говорят «спеллировать», а отглагольное существительное звучит, как «спелляция».
Таблица соответствий в спелляции
Буква алфавита Соответствие Как читать?
A Alpha Англичане и американцы – нечто среднее между «алфа» и «элфа», немцы и датчане — «альфа»
B Bravo «Браво» — все
C Charlie «Чарли» — американцы и англичане пропускают «р», заменяя его горловым звуком, немцы «р» как раз очень хорошо произносят
D Delta «Дэлта», немцы, соответственно — «дэльта»
E Echo «Экоу», немцы — без дифтонга в окончании
F Foxtrot Можно смеяться, но примерная аналогия — «факстрэт». Немцы предпочитают произносить это по-американски
G Golf «Голф» у англичан и американцев, «гольф» у немцев
H Hotel «Хоутел» — у всех
I India «Индия» — очень четко у всех
J Juliet «Джулиет» — у всех
K Kilo «Килоу» — у всех
L Lima «Лима» — у всех
M Mike «Майк» — у всех
N November «Новембер» — у всех
O Oscar «Оскэ» — англичане, вплоть до «аски» — американцы, очень правильно «оскар» — немцы
P Papa «Папа» — у всех, ударение на последний слог
Q Quebec «Квибек» — у всех, ударение на последний слог
R Romeo «Роумиоу» — как-то так у англичан и американцев, без дифтонга в окончании — у немцев
S Sierra «Сьерра» — у всех
T Tango «Тэнгоу» — у всех
U Uniform «Юниформ» — у всех, англичане и американцы, соответственно, заменяют «р» горловым звуком
V Victor «Виктэ» — как-то так у англичан и американцев, «виктор» — у немцев
W Whisky «Виски» — у всех
X X-ray «Эксрэй» — у всех
Y Yankee «Янки» — у всех
Z Zulu «Зулу» — у всех
Часовые пояса
Часовые пояса — это геофизическое деление земного шара на части по 15 градусов каждая, начиная с Гринвича, в Англии. Это деление было введено с тем, чтобы помочь людям узнать текущее время в других частях света. В наши дни это деление принимает и политическую окраску, так как иногда людям нужно, чтобы их время совпадало со временем в других, не очень отдаленных, местах. Более того, существует понятие летнего времени, которое позволяет более эффективно использовать световой день. Часовой пояс обычно определяется правительством государства, либо неким астрономическим институтом.
Всего часовых поясов двадцать четыре — по количеству букв латиницы. Первым — точнее, нулевым — считается гринвичский. Время по Гринвичу называется Greenwich Mean Time — GMT. Латинская буква для обозначения этого часового пояса, не A, как может показаться на первый взгляд, а Z или «zulu». Часовой пояс A («alpha») — следующий. По нему живет население практически всей Европы, а время так и называется — среднеевропейское. Для справки: московское время — это пояс C («charlie»)
Оперативное время НАТО — именно «zulu». Все учения и всё взаимодействие происходят именно по нему. Именно поэтому во всех донесения и радиограммах последняя буква dtg (date-time-group) всегда «zulu». Date-time-group тоже, кстати, формируются по особым правилам — в шестизначном числе первые две цифры представляют число месяца, потом идут часы и минуты, после чего буквенный индекс часового пояса, трехбуквенное обозначение месяца и последние две цифры года.
Позывные
Позывные в радиообмене флотов НАТО не имеют ничего общего со «шпионской» или «армейской» романтикой. Никаких «Роз», «Тюльпанов», «Первых» или «Звезд». Радиопозывные состоят из трех знаков — одной цифры и двух букв латинского алфавита, совмещенных в любых комбинациях при условии, что цифра стоит только первым или вторым знаком. Позывные сменные: назначаются методом слепого перебора комбинаций (то есть никакого подтекста не имеют), действуют ровно 24 часа, время смены — 00.00z. Произносятся по одному знаку — буквы проговариваются по правилам спелляции. Все позывные обезличены, один позывной соответствует одной боевой единице (во флоте — кораблю).
Словарь некоторых жаргонных слов, специальных выражений и сокращений, встречающихся в тексте
eta estimated time of arrivale, расчетное время прибытия (англ. радиожарг.)
Mark условное слово, означающее выпуск торпед (англ. радиожарг.)
Mod modified, модифицированный (англ.)
On task Начало выполнения боевого задания (для разведсамолета «Атлантик») (англ. радиожарг.)
Off task Окончание выполнения боевого задания (для разведсамолета «Атлантик») (англ. радиожарг.)
Over прием! (англ. радиожарг.)
Precedence Срочность радиограммы (англ. радиожарг.): priority — спешно, immediate — срочно, operational immediate — весьма срочно, flash! — молния.
psn position, позиция, координаты на данный момент (англ.радиожарг)
say again повторяю (англ. радиожарг.)
АВАКС самолет дальнего радиолокационного наблюдения Е-3А производства США
«Альстер» корабль радиотехнической разведки ВМС ФРГ
Асвекс ASWEX, anti-submarine warfare exercise, противолодочные учения
Бак носовая часть корабля
Балясины ступеньки трапа
Баночки на морском жаргоне – любые приспособления для сидения
Барашки медные барашковые гайки для задраивания помещений на корабле
Баталер интендант на корабле
Бачковать широкое понятие, в обязанности бачкового на «Зонде» входило накрыть на стол, раздать пищу, убрать со стола и вымыть посуду
БЗЖ борьба за живучесть
Бичи матросы и мичмана машинного отделения (жарг.)
Блок в выражении «ноги на блоке» означает блок питания приемника, обычно стоящий под стойкой
БМТ оптический прибор с 20-кратным увеличением
Боевики 1) боевые корабли
2) диверсанты (см. «диверы»)
Брашпиль один из механизмов на баке (см.), механический ворот, на который наматыватся трос
Брашка настенный светильник (жарг. сокр. от бра)
БЧ боевая часть
ВМБ военно-морская база
ВМС военно-морские силы
ВМФ Военно-Морской Флот
«Второй Северный флот» каламбур, составленный из названий «Северный флот ВМФ России» и «Второй флот ВМС США»
Вьюшки барабаны для намотки швартовочного троса
«Гальюники» они же глюки, т.е. галлюцинации
Гады кирзовые форменные повседневные матросские ботинки без шнуровки
Гансы немцы (жарг.)
ГКП главный командный пост на корабле, ходовая рубка
Гнуться работать на поощрение и только на него (ирон.)
Годок матрос конца второго года службы
Даки датчане (жарг.)
«Девятьсот полста шестой» российский эсминец проекта 956
Диверы диверсанты
Добро разрешение (жарг.)
ДПА Агентство печати Германии
«Дэгэшка» ДГ, дизель-генератор
Зам замполит
«ЗВО» журнал «Зарубежное военное обозрение»
«Иней» приемник фототелеграфных передач
Интерком внутренняя связь
«Кайра» УКВ-приемник (см.)
Канадка куртка сигнальщика
Кап люк или лаз, ведущий с палубы во внутренние помещения корабля
Каплей капитан-лейтенант (жарг.)
Кап-раз капитан первого ранга (жарг.)
Кап-три капитан третьего ранга (жарг.)
Карась 1. матрос начала первого года службы;
2. носок (на флоте нет портянок)
«Катран» КВ-приемник (см.)
«Каштан» внутрикорабельная связь и трансляция
КВ короткие волны
КВП здесь – корабль вертолетной поддержки
КЗИ прорезиненный «Комплект защитный индивидуальный»
Кипеть в смысле «спать» (ирон. жарг.)
«Кит» КВ-приемник (см.)
Клюз отверстие в борту корабля для якорь-цепи или швартова
Комингс корабельный аналог порога
Конец любой трос любой длины и толщины
«Корморан» авиационная ракета
«Конус» УКВ-комплекс (см.)
КПР командный пост радиотехнической службы на корабле
Кранец своеобразная «прокладка» между швартующимися кораблями или между кораблем и стенкой пирса
Кубрик жилое помещение для матросов
Кэп командир (жарг.)
Лифт сокращение от английского варианта слова «лейтенант» и ставшее прозвищем
Люминий слово, обозначающее незыблемость и закоснелость военного порядка (анекд. жарг.)
«Масштаб» приемник фототелеграфных передач
Махач драка (жарг.)
Меандр один из видов КВ-антенн
Метрист специалист по отслеживанию сигналов РЛС (см.)
Микрофонщик радиотелефонист (жарг.)
Мушкель большой деревянный молоток
Навип навигационные предупреждения, передающиеся круглые сутки для всех кораблей и самолетов
НЗ неприкосновенный запас
«Нимрод» базовый патрульный самолет ВВС Великобритании
Ноли ровно полночь, 00.00
Норги норвежцы (жарг.)
Н/у отношения неуставные взаимоотношения
«Осте» полный близнец «Альстера» (см.)
Отпорник очень длинный и достаточно легкий багор
Патрусы трусы (морск. жарг.)
Первый пост помещение на мостике для размещения аппаратуры метристов (см.)
ПЗРК переносной зенитный ракетный комплекс
Пиллау старое немецкое название города Балтийска
Пиллерсы поперечные металлические балки, своего рода «ребра жесткости»
Пирамида металлический шкаф для хранения оружия
ПЛ подводная лодка
ПМ пистолет Макарова
Подволок корабельный вариант потолка
Пом помощник командира корабля
По низам вид дежурства на корабле
Походометр вид матросского «народного творчества», красочно оформленный календарь, расчерченный по количеству дней похода, в котором зачеркивается каждый прошедший день
Прихватить застать за чем-либо недозволенным (жарг., что конкретно не дозволено, зависит от прихватившего начальника)
Прогары кирзовые форменные повседневные матросские ботинки со шнуровкой
Продольник продольный коридор на корабле (а на «Зонде» - единственный)
ПЦ приемный центр
«Рейд» радиотелефон, настроенный на фиксированные каналы для прямых переговоров с другими кораблями и берегом из ходовой рубки (ГКП) (см.)
РЛП наземный радиолокационный пост
РЛС радиолокационная станция
Розайт ВМБ (см.) на восточном побережье Шотландии
Ройял Нэйви Королевские ВМС (см.) Великобритания
РТС радиотехническая служба
Рубон еда (жарг.)
Рундук выдвижной ящик под койками для хранения имущества матроса, мичмана и т.д.
СВВП самолет с вертикальным взлетом и посадкой
«Си Кинг» наиболее популярный в странах НАТО военно-морской вертолет
СКР сторожевой корабль (только в России)
Спардек на «Зонде» – самая верхняя палуба
«Спрюенс» американский эсминец
Старлей старший лейтенант (жарг.)
«Сундук» мичман или прапорщик (жарг.)
«Сэвидж контракт» «договор о спасении», по которому судно-спасатель получает денежное вознаграждение
«Торнадо» многоцелевой истребитель, состоящий на вооружении у ФРГ, Великобритании и Италии
Травить здесь – прочищать желудок (жарг.)
Тревожиться здесь – играть тревогу (жарг.)
УКВ ультракороткие волны
«Утес» ручной пулемет калибра 12,6 мм
Фальшборт часть борта выше уровня верхней палубы
Фальштруба та же дымовая труба, только более многоцелевая – там еще и вентиляция, и некоторые подсобные помещения
«Харриер» СВВП (см.), состоящий на вооружении ВМС Великобритании
Циркуляр трансляция, подключенная на весь корабль
Циркулярка передача, работающая круглые сутки
Чаи четвертый прием пищи на корабле (официальное название – вечерний чай)
Чопик конусообразная деревянная затычка
Шаман специалист-связист и секретчик на корабле (жарг.)
Шаровый цвет серый цвет, цвет «балтийской волны»
Шило спирт (жарг.)
«Шитые звезды» адмиралы (жарг.)
Шкафут часть палубы корабля, ограниченная фальшбортом и переборкой в средней части корабля
Шкериться прятаться (жарг.)
Шкерт веревка, тросик (жарг.)
Штырь вид КВ-антенны
«Экзосет» противокорабельная ракета
Энэсовец радиотелеграфист (жарг.)
Ют кормовая часть корабля
(на) Яшку на якорь (жарг.)
Перевод некоторых иностранных фраз
к вводке (перевод с радиожаргона, англ.)
«Станция, вызывающая меня…»
«Станция, вызывающая меня, я…»
«Я…»
«Ждите».
«5… 4… 3… 2… 1…»
к «День пятый, 12 января 1996 года, пятница»
«Ихь фраге дихь…» (искаж. нем.) – «Я спрашиваю тебя, ты отвечаешь «да» или «нет». Понимаешь?»
«… ретнинге тил норт си?» (искаж. дат.) – «… следуете в Северное море?»
к «День шестой, 13 января 1996 года, суббота»
Перевод диалога:
«Рыболовное судно… Я английский военный корабль «Ривер». Прием».
«Прием…»
«Рыболовное судно, я «Ривер»… Как называется ваше судно?»
«Бикрам».
«Бикрам, я «Ривер»… Кто командир вашего судна?»
«Я».
«Ваше имя».
«Свен Ольсен».
«Вы говорите по-английски?»
«Очень плохо».
«Ваш район рыболовства?» (искаж. англ.)
«Норвежское море».
c’est la vie (франц.) – такова жизнь
Перевод диалога:
«Какова национальная принадлежность вашего судна?»
«Датский».
«Почему порт приписки Пиллау?»
«Наш хозяин – немец. Его мечта – возвращение в Пиллау» (искаж. англ.)
«А-а… Хорошо…»
«Вы встречали русский разведчик «Зонд»?»
«Не понимаю».
«Русский корабль «Зонд».
«Нет, сэр…»
«Жаль…»
«Двадцать шесть».
«Кто ваш хозяин?»
«Ким Пехер» (нем. транскрипция)
«Как называется ваша компания?»
«Инициативная группа, инк.»… Офис в Копенгагене…»
«До свидания!!!»
«До свидания!!!»
English Queen… (англ.) – английская королева Лизавета
к «День следующий, второй, 24 (23?) января 1996 года, среда (вторник?)»
Good-bye, Earth!! Thank you! Out! (англ. радиожарг.) – До свидания, Земля! Спасибо! Конец связи!
Особое почтение:
— размышления о роли жопы в истории России и о Конституции Российской Федерации — © Сергей Мостовщиков
— размышление о референдуме, как фальсификации демократии — © Муамар Каддафи
— сны — © Алексей Кулистиков
— стихи — © Игорь Климов, 1988-1992 гг.