Дело 317

Дело № 317


Пролог

Эта история произошла со мной не так давно, прошлым летом. Я успешно получил свои премиальные, был награждён званием генерала-майора (в отставке), тридцать второй волгой и дачкой в Балашихе. И столь же успешно вышел на пенсию, как и полагалось. Мой уход провожали буйно: начали с цитат из общих воспоминаний о связывающей нас трудной и опасной службе, затем кидались в дурачка, купались в речке, ели шашлыки, и тому подобное. В общем, отметили так хорошо, что мне даже показалось, что и вовсе я никуда не ухожу, а просто, стал на ещё одну звёздочку старше. Несмотря на то, что полковника мне присвоили ещё в 1999 году, я как-то даже и не стремился к получению нового звания. Но повесточка пришла сама собой, и я представился перед начальством словно стойкий оловянный солдатик, глотая слюну при каждом «Так точно!» генерала-полковника и двоих маршалов. Как ни странно, у меня даже вспотели руки, а такое не наблюдалось за мной уже давно, ещё с тех пор как я, в 76-м, будучи лейтенантом, преследовал одного бандюгу и пальнул в него... Насмерть, конечно же. Тогда мои вспотевшие руки дрожали, вот, равно как и при присвоении звания.
Но, в общем-то, суть была в другом. Отблагодарив генерала-полковника Демидова и козырнув под дружное «Ура!» в ответ на моё «Служу отечеству!», я уже собрался покидать кабинет, вернее, уже даже покинул его, как меня нагнал Демидов и повернул к себе лицом:
- Лексаныч, послушай! – он запыхался, - Я ж ведь не сказал тебе самого главного, забыл, старый дурень! Слушай...
- Да, товарищ генерал? – он был на четыре с половиной года моложе меня, но я по привычке, отработанной ещё со своих юношеских лет суворовского училища, всегда обращался ко всем старшим по званию на «вы», даже если мы уже годами знали друг друга. Не знаю, почему именно эта привычка во мне осталась, ведь казалось бы, уже всё то, чему могли меня научить в детстве, по старении организма выбилось из головы, эта привычка до сих пор осталась. Дурная? Нет, не сказал бы, скорее просто привычка.
- В общем отправлять тебя собрались.
Я нахмурил свои седые брови:
- Как, «отправлять»? Куда это? Шутить изволите? – на что начальник рассмеялся:
- Ха-ха-ха! Да брось, что так напрягся-то? В отставку тебя отправить решили, а ты что подумал? А?
- Да ничего, я так... Заработался. Извините.
- Вот-вот. Пора б тебе, Лексаныч, отдохнуть. Съездеешь на дачку, пожаришь шашлычков, поживёшь там всё лето, а осенью возвращайся в город. Красота ж ведь! – он провёл рукой куда-то в сторону, будто что-то хотел ею то ли вообразить, то ли нарисовать.
Отставка. Заслуженный и окончательный покой. Я не ожидал услышать этого, но с другой стороны, меня это вовсе не огорчило. В любом случае, 62 года – это конечно же не 42, и уже даже не 52. Это возраст, в котором мне уже действительно пора было уступить своё место молодым кадрам, тому же Парусову, и просто наслаждаться заслуженным отдохом. Мне вспомнилось, как в отставку отправили полковника Поташова, ещё при советской власти, а я занял его место не только в кадрах, но и в кабинете. В том самом кабинете, в котором я провёл двадцать с лишним лет, в котором я переживал, думал, праздновал, обсуждал идеи, и ещё много чего прошло через его стены. Тогда, в том далёком прошлом, когда Поташов ушёл в отставку, он положил мне руку на плечо, долго смотрел, но так ничего не сказав, забрал сумки с вещами и ушёл, а я повернулся и стоял лицом к пустому кабинету с двумя окнами, письменным столом, что тогда казался мне огромным, словно в этой притче про детей и деревья. Всё было новым, неопознанным. И мне стало жалко этого старого полковника, как-то ёкнуло тогда сердце...
Теперь же, в тот самый момент, когда мне доложили об отставке, я вернулся в кабинет и тоже встал лицом к окнам. И как-то задумался, что ли. Всё-таки, не такое уж это и плохое чувство – отставка. Грусти не было вообще, просто ощущение чего-то нового на душе, то ли неиспробанного, то ли просто обретшее покой стремление, полностью угасшая амбиция: вот то, к чему я стремился всю жизнь. Вот оно, освобождение.
-  О том, что люди делают в отставке, объяснять конечно же глупо, - генерал-полковник встал за моей спиной, смотря мне в затылок, - А о том, что выделено тебе по этому случаю, я думаю, ты и сам знаешь. Дачка впреть твоя, бывшему хозяину, - он сделал паузу с намёком на Поташова, что умер два года назад, - прослужила гордо. Не отчаивайся, и, самое главное, не загружай себя прежней службой.
От всего сердца сказал. Да уж. Хотя что уж говорить, ему тоже недалеко до этого.
- Словом, кхм, мне будет тебя не хватать, - я оглянулся и мы обнялись, как закадычные друзья после долгих расставаний, хлопая друг друга по плечу. В конце он добавил, - Парусов просил очистить кабинет к концу дня. Новые кадры, свежая кровь, сам понимаешь...
- Кого хоть на моё место-то? – неуверенно спросил я.
- А член их разберёт! Новенькие кто-то... – он достал платок из кармана и обычным жесток дыхнул в очки, протёр их. Я в это время осматривал кабинет и предсталял на моём месте нового начальника. Интересно, если не Парусов, то кто же? Неужели незнакомое мне лицо? Хотя вряд ли, - Ну давай, полковник, бывай! – он ошибся, ошибся со званием ровно на полчаса, но за собой этого даже не заметил. И удалился.
Я вошёл, закрыл за собой дверь и присел. За один день на меня свалилось сначала новое звание, а затем и отставка. Я не скрою, об этом шли слухи ещё на прошлой неделе, да и позавчера я уже знал, что меня наградят. Но, как говорится, хотелось всё увидеть своими глазами, услышать своими ушами. И вот вам, пожалуйста.
- Дожил, старик! – промолвил я и мне почему-то стало очень смешно. Я засмеялся, плача сквозь смех, но хихикая как ребёнок. На душе было одновременно и грустно и весело, - Что же мне на это скажет Дарья? Вот воистину интересно! Приду домой, - подумал я, - и сразу хап её за талию. И букет цветов. Вот зрелище будет! Скажет, «Дуралей ты старый, что же ты задумал-то?», а я ей в ответ «Не дуралей, а генерал»! Вот так вот... Неужели всё это теперь достанется кому-то другому, - я вернулся мыслями на стул, с которого встал, утёр глаза и прошёл вглубь кабинета, к письменному столу, - Что ж, табула раза так табула раза, ничего не поделаешь, старший приказал, - с этими словами я открыл ящик, достал оттуда ключ от сейфа, спрятанного в небольшой коробочке из-под скрепок, - Интересно, а будущему начальнику отдела понадобится этот волшебный ящичек, вбитый в стену или нет?
С этими мыслями я сжал ключ в кулаке и, закрыв ящик, направился по отношению к полкам, стоявшим в углу. Взявшись за верхнюю обеими руками, я аккуратно снял её с места и поставил на рядом стоящий стул, створками вверх, чтобы не просыпать содержание на пол. На месте снятой полки красовалась железная дверца в стене, квадратом занимая приблизительно полметра с каждой стороны. В верхнее отверстие я всунул ключ, а внизу, при помощи ручки, набрал комбинацию. «Эх, прощай, дорогой мой сейф, хранитель всех секретный и важдных дел» - подумал я и резко открыл дверцу.
Внутри лежали, стопкой на стопке, сотни, тысячи, сотни тысяч макулатуры. Документы, справки, подтвержения, вырезки из газет, фотографии, письма, диалоги и заявления. Словом, все те дела, которые мне удалось закрыть (то есть, наверное, наоборот раскрыть) за периуд моей работы. Да, я хранил их как трофеи, не знаю почему. Просто, для того, чтобы потом, на досуге, их почитать. Скорее всего именно так, раз я был уверен, что в будущем они мне пригодятся. Хотя, куда уж там, банальная груда бумаги, и ничто больше. Или я не прав?
- Где-то тут должен быть мой наградной... – пробормотал я, решив первым делом извлечь всё важное. Я засунул руки и начал шарить сквозь груды макулатуры, пытаясь нащупать на самом дне сейфа мой сподручный наган. Бумага грудой повалилась из сейфа.
Я успел поймать несколько папок, остальное упало на пол. Ругая себя за то, что уже ничего не соображаю, и мог бы запросто порвать папки, я осторожно вынул руки из сейфа. За рукав зацепилась ещё одна папка, которую я не успел задержать другой рукой и, упустив мою руку, она упала на пол к паре остальных. Рубашкой вниз. Из папки выпала какая-то старая фотокарточка и упала рядом, лицом вверх. Ненароком, я наступил на неё, и лишь потом глянул как следует вниз.
Казалось, фотография лязгнула, когда я убрал свой ботинок.
Я нагнулся, чтобы разглядеть её, забросив все остальные дела. На ней виднелось лицо девушки лет двадцати, с косами у ушей и шарфом на шее, рыжими волосами и веснушками. Взгляд её меня ударил, глубоко и сильно. Она показалась очень знакомой, это лицо, эта шея. Всё было знакомо, но я так и не мог вспомнить, что это была за девушка. Я развернул карточку, попытался прочитать надпись, но не смог – кончик фото был оторван. На обратной её стороне виднелась ещё одна надпись: «Кристина К».
- Хм? Что ещё за «К.»? Что-то очень знакомое, очень близкое, но не могу вспомнить, что именно... – подумал я, почесав макушку, и попытался поискать глубже в своей запылённой памяти, - Кристина, Кристина...
Я посмотрел на папку, из которой выпало это фото. Обычная жёлтая папка. Я взял её свободной рукой и встал в полный рост. На лицевой её стороне я прочёл очередную надпись: «Дело № 317». Что-то ударило, словно гром, в моей голове, и я почувствовал, как начинаю вспоминаль детали этого дела. Я направился к столу, сел, зажёг лампу, надел очки и, сосредоточившися, вдался в папку.
Эти лица, эти люди, эти сводки... Я нашёл как раз то место, откуда выпала фотокарточка. И, чем больше я вчитывался, листая страницы, в содержание папки, тем больше приходила ко мне память. Я вспомнил время, события, взгляды, диалоги, чувства. Я вспомнил то, что было, и то, что должно было быть. Я вспомнил всё...



19 октября 1991 г.

Мужское тело с грохотом пролетело через тонкие решётки между этажами и почти лопнуло упав вниз, издавши звук, похожий на треск мяса во время приготовления отбивных. Его левая рука ещё незаметно шевельнулось через несколько секунд после падения, затем оно издало кривое сипение, пустив последний вздох. На плиточном полу, при входе в подъезд, где ещё минуту назад было тихо и мирно, теперь лежало тело молодого человека, упавшее животом вниз, с согнутыми в коленях ногами и накосо проломленным черепом, от удара при падении. Ещё тёплое. В правой части спины на белой клечатой рубашке виднелось кровавое пятно продолговатой формы. На шею упал сверху огромный кусок проволоки с одной из перекладин, а позже свалилась и сама перекладина с третьего этажа.
Через минуту после падения послышались голоса с нескольких этажей сверху. Кто-то открывал дверной замок, кто-то заскрипел дверью. В подъезд со стороны улицы вошла женщина средних лет с пустым мусорным ведром в правой руке. При виде трупа она бросила ведро в сторону и начала креститься и что-то приговаривать. Левой рукой она шарила в кармане своего халата.
Сверху послышались едва разборчивые голоса:
- Вань, Ва-а-аня! Иди, посмотри, что там такое?
- Совсем совесть потеряли, в четыре утра так шуметь... Да что за чёрт в самом деле?
- Ну нихуя себе! Манька, смотри! Это ж Громов!
- Дурак, он убитый...
Женщина, что несла ведро, перестала креститься и подошла поближе к трупу. Сначала она осмотрела его с ног до головы, затем увидела решётку и глянула вверх, в лестничный проём. На разных этажах виднелись разные лица людей, быть может всего двое или трое человек, но по звуку можно было сказать, что по лестнице вниз спускалось гораздо больше жильцов. Хозяйка глянула ещё выше, где заметила устраняющуюся вверх фигуру, уже где-то около выхода на крышу. Она хотела что-то крикнуть этой фигуре, но пока стояла и смотрела вниз, фигура уже скрылась. Люди, что спускались вниз, не успели её заметить, так как всё внимание их было на том, что происходило внизу.
Первым на площаку подъезда спустился чей-то ребёнок и сразу спрятался за штанину своих родителей. Кто-то смотрел на убитого такими глазами, будто перед ним лежал инопланетный плод чьей-то искажённой фантазии. Сверху раздался другой крик:
- Это Громов... Точно! Кирилл Громов! Зовите начальников!
- Да что ж ты раскричался-то? – утешил его чей-то женский голос.
Женщина смотрела на всё происходящее и слёзы текли по её глазам. Она пыталась что-то сделать, возможно утешить себя, но не могла. Быть может, она знала убитого при жизни, и распознавала его теперь, а быть может и нет. Те люди, что столпились рядом с ней во столь ранний час в свою очередь мерили хозяйку взглядами, недоверчивыми и ужасающими. Она, в свою очередь, отошла в сторону и снова начала креститься, на сей раз глядя на своих соседей подъезду:
- Это не я, граждане! Вы с ума сошли! При чём здесь вообще я? Я просто мимо проходила, вот, мусор выносила! Вы не можете так думать! – она бросилась в истерику, на её глаза навернулись слёзы и кто-то попытался её успокоить, взять в руки, прижать к себе. Она что-то говорила сквозь плач, её травма росла и хозяйке казалось, что труп специально норовил свалиться на неё, но упал мимо.
В этот момент на крыше дома хлопнула дверь. Сквозняк, пронёсшийся через шахту, говорил о том, что кто-то только что покинул чердак. Возможно он был в другом подъезде, возможно и нет. Люди не знали этого, об этом догадалась лишь сама женщина, и она, сквозь слёзы, попыталась произнести:
- Убийца на... на крыше. Он там, наверху... Его надо... надо...
- Успокойтесь, прошу вас... Принесите ей воды! – сказал какой-то лысый мужчина в белом домашнем халате и тапочках, спустившийся следом за всеми по лестнице. Он же обнял хозяйку и сам же побежал к ней в дом за водой. В это время с другой стороны уже кто-то доложил о сообщении об убийстве в «02».
Какая-то старушка молча прошла мимо трупа уже минут через десять после убийства, глянула на расколотый через, ранение в спине, и спокойно промолвила:
- Ещё один... Сами виноваты. Не то сейчас время, чтобы из квартир высовываться...
И поднялась обратно к себе на этаж выше. Милиция прибыла только к семи утра.



5 июня 2007 г.

Через три дня после моей чрезвычайно случайной находки мы вместе с Парусовым впервые посетили дачку. Это был пятидесятигектарный участок с фонтаном в центре, трёхэтажным коттеджем и небольшим леском неподалёку, через который журчаще протекала речка. От фонтана тропинка вела к беседке, в которые мы сидели одни в тот день и сперва молча наслаждались пением птиц в лесу. Парусов достал несколько бутылок качественного пива и заказал солёной рыбы, а я принёс с дома то, что осталось после буйных гулянок трехдневной давности. И саму находку, разумеется.
Открыв первую бутылку, я культурно отлил пива в бакал и сделал пару глотков, любуясь этой нехитрой постройкой. Да, сказать, что бывшый дом Раввиновича, партийного деятеля и одного из сподвижников Министра Обороны СССР своё отжил было нельзя. Он всё ещё стоял на своём месте, немного сменивши свой «имидж», как говорят сегодня. Но был здесь, даже несмотря на то, что за последнее десятилетие уже трижды успел сменить хозяев. Меня наталкивало на мысль, что, если бы моя отставка случилась, так скажем, лет пятнадцать тому назад, то сидел бы я просто в санатории со штукатуркой на стенах и ел котлеты по-киевски. А если бы я ушёл ещё при старом режиме, то вообще бы проводил его дома, в самых обычных условиях московской двухкомнатной квартиры. Мне стало на мгновение жалко Поташова, который как минимум десять лет жил как муравей-труженник, и это ведь уже после своего семидесятилетия. И не жаловался до тех пор, пока ему самому не предложили эту самую роскошь. А ведь даже тогда, он не умел оценить или понять смысла за этим стремлением к капитализации жизни человека, так как, даже подрабатывая швейцаром в отеле Национал в начале 90-х, генерал-лейтенант всё равно в душе своей оставался убеждённым коммунистом.
Как правило, таких как он тогда было много. Как исключение, я сам никогда не был таким же, не чувствовал себя им сидя в беседке и верно знал, что таким никогда не стану.
- А ведь как коварна оказывается эта жизнь... – подумал я, но Парусов вытянул меня из моих очередных мышлений своим высоковатым голоском:
- Дядя Вов, - он уже давно привык называть меня именно так из-за старой шутки, которая уже давно себя изжила, но ему очевидно до сих пор это имя нравилось, а я не возражал, - Вы опять о чём-то своём думаете? Уже минуту на этот дом смотрите не моргая.
- Я? – я обернулся, - Да нет, что ты. Просто заинтриговала кладка черепицы на крыше.
- Так вот, я говорил... – начал было Парусов, закончив первую бутылку пива и спокойно открывая вторую, при том норовя отправить в рот кусок рыбки, - А да! Знаете, кем они вас заменили?
- Слышал. Куликовым. И что?
- Нет, вы представляете! Ему же ещё даже сорока нет! «Майор-специалист из рязанского десантного», тьфу ты! – он глотнул пива, - Откуда он вообще взялся, этот Куликов? Ума не приложу как его вообще в УГРО взяли.
- Не кипятись, Саш. Ничего не добьёшься. В аппарате говорят, что человек он проверенный, пусть и контуженный. Образование у него есть. Плюс ходит слушок, что он из МВД и сводки наводит хорошо. Чем тебе не «легавый»? – улыбнулся я, в то время как Парусов от этого высказывания чуть не подавился своей рыбой. Мне было достаточно всего лишь пошутить, как мой бывший напарник округлял глаза до невозможности.
- Вот опять вы за своё, дядя Вов! Как вам не стыдно, а?
- Да пошутил я, Парусов, пошутил! Человека оправдывает только время, а утверждает жизнь. Так что поживём – увидим.
- Эт вы точно сказали! – приметил Парусов, продолжая заниматься своим любимым делом, ещё глотнул пива, на сей раз синхронно со мной, почему то, и продолжил разговор, - Вот скажите мне, просто из общего интереса. Вы рады вашему достижению?
Я немного задумался, хотя было не над чем особо-то:
- Если ты имеешь в виду мою отставку, то это конечно приятно, но истинный отдых, он ведь бывает лишь в гробу... А меня, даже здесь, выходит, всё ещё ждут дела. Да и вкусить его надо, этот отдых, а у меня как-то сейчас совсем другое в голове крутится.
- Что вы имеете в виду?
Сказать, что я ждал момента, чтобы всего лишь ещё раз поймать реакцию Парусова, было бы глупо. Раз уж я решил посвятить этого человека своей находке, то реакция его была весьма ожидаемой. Во всяком случае, у меня не было желания метать бисер перед свиньями, особенно тот бисер, который я шестнадцать лет тому назад кинул в архив и больше им не занимался. А тут вдруг ещё и выясняется, что всё, что имело место быть тогда, могло быть до сих в неведомости этого дела. С практически стопроцентной вероятностью. Как те убийцы, которых я в своё время запирал на год, а то и больше, в кутузку, и закрывал дело, а потом такое прояснялось, что лучше даже не вспоминать. И так было каждый раз, когда я говорил себе, что на сей раз довёл дело до конца. А 317-е, оно было одним из первых убийств, которые я обязовался открыть до конца из-за сложившихся тогда обстоятельств. И его же закрыл через полгода, с другим событием. И забыл. Как бывает всегда, когда бы так хотелось что-то совершить, но не доводилось.
Теперь же, решившись поведать об этом деле и Парусову, которого в те годы рядом со мной не было, не столько сколько ради реакции и бисера, а сколько ради простого урока, дабы показать этому мальчику как надо доводить вещи до конца, я был более чем мотивирован на продолжение дела. Но, разумеется, уже не как генерал-майор Игнатьев, а обычный гражданин, ведущий частное расследование по поводу убийства одного закрытого дела. Как бы расследования, которое никогда бы и не существовало, так называемого «экстрима-на-досуге», опять же, прошу извинить за молодёжный сленг. И дал себе мужское слово раскрыть это дело до самого конца, пока не станет ясен настоящий убийца. Даже после шестнадцатилетней пыли и тиши. По-моему, как никак, самый подходящий момент для частного расследования. Или я не прав?
- Да вот, понимаешь, - начал я с ухмылкой и улыбаясь, смотря Парусову прямо в глаза, - тут ведь вот какое дело... – с этими шуточными словами я достал папку с делом из пакета, что лежал рядом со мной, и аккуратного, словно релику какую-то, положил его рядом с Парусовым, на ту часть стола, где не стояло бутылок пива и не пахло рыбой. Саша меня сразу понял и тотчас вытер руки платком, всё внимание на деле, - Да ты не бойся, загляни. Папка не кусается, ещё вчера кормил.
- «Дело № 317», - неуверенно прочёл Парусов с обложки, и тут же уставился на меня, -  Ну и что? Где вы взяли это?
- Не поверишь, Парусов – достал из архивов. Но суть то не в этом. Ты открой его, говорю, и прочти самую первую страницу. Ну, смелей, смелей.
Очевидно, Парусов решил, что это дело было пасквилем, то ли на него, то ли на Куликова, то ли на ещё чёрт знает кого. Поэтому относился к представленой мною находкой с крайней опаской, что меня лишь смешило ещё больше. Его глаза забегали по первой странице дела после того как он всё-таки решился её посмотреть, и то, скорее всего после того, как я чуть ли не отдал ему приказ об этом. Смешной человек, ей-богу!
- Позвольте, дядя Вова! Но оно же закрыто и сдано в архив! Зачем вам закрытое дело?
- А ты читай, вырезку из статьи, что ниже, - он замямлил что-то себе под нос, - И вслух читай, чтобы сильнее в неё вникнуть.
- Виноват, товарищ генерал! – в шутку сказал он, и принялся вчитываться в статью МК от 20 октября 1991 г. – «Новая жертва подъездов»... Тэк-с... «Вчера в районе половины шестого утра в подъезде дома по адресу олрор одной из жильцов был обнаружен труп юноши, по установленной личности – 21-летнего Громова Кирилла Владимировича, проживающего в городе Москве с 1989 года. По словам свидетельницы, выносившей на улицу ведро мусора после пяти утра, со стороны входа в подъезд раздался громкий удар или хлопок, а потом ею же был замечен труп юноши, лежащий на кафельном полу подъезда лицом к земле, с пятном крови на его спине»... «рост»... «телосложение»... Всё ясно с этим. - Парусов отвлёкся.
- Нет-нет-нет, ты уж читай всё. Иначе так дело не пойдёт, - снова улыбнулся каламбуру я.
- «В отличие от других свидетей, гражданка Макаренко, первой увидевшая труп, услышала шаги вверх по лестнице и осмотрела проёмы верхних лестничных ходов, но так никого и не смогла никого заметить. Другие свидетели также утверждают, что слышали шаги на лестнице после падения тела, но менее отчётливо. За текущий год это уже четырнадцатое...» Так. «похороны»... «Больше никаких улик пока не было найдено. Дело об убийстве доверено окружному прокурору Игнатьеву Семёну Александровичу». А почему сразу прокурору, дядя Вов?
- Да тьфу! Ты мне лучше скажи, что ты обо всё этом думаешь?
Парусов больше не пил. Он смотрел на меня очень внимательно, бросая взгляд на только что прочитанную вырезку из газеты. Я знал, теперь его тянуло покопаться в этом деле, разобраться, что к чему. Теперь он был заинтересован и уже боялся что-либо сказать, так как понимал, что я всерьёз занялся старым, забытым архивом. И что бы он теперь мне ни сказал, я уже твёрдо знал, что должен буду сделать в ближайшие дни. Но я продолжал смотреть на него, а он на меня, и молчание сдавливало его виски. Я ждал ответа.
- Не могу знать, товарищ генерал. Дело, похоже, действительно интересное, да только вот в архивах, по-моему, больно долго завалялось. По тем меркам расследования, что указаны здесь, - Парусов ткнул пальцем в другой листок с описаниями подозреваемых, - больше пятнашки бы за такое дело не дали. Без всякой вышки. А значит, что убийца, если он ещё при жизни, свою свободу заслужил.
- Э-эх, странный ты человек, Парусов, - я пустил усмешку, сдунув в ус, - Ты ведь главного-то не заметил!
- Чего именно?
- А вот, глянь-ка вот сюда, - я достал из под стопки листьев вторую вырезку из газеты, того же Комсомольца, но уже датированную от 12 мая 1992 г., - Чти.
Парусов посмотрел на неё с ещё большим удивлением, но всё же взял вырезку в руки, приблизил к себе и внимательно прочитал её содержание:
- «В ночь с 11 на 12 мая в районе Бутово произошло дорожно-транспортное проишествие. Водитель автомобиля Мерседес-Бенц 400 модели направляясь по Бутовскому Шоссэ в сторону Битцы на скорости 85 км/ч потерпел столкновение с телеграфным столбом на 43-километре от города. По сводкам дорожно-патрульной службы, машина выехала на встречную часть и, не сбавив скорости, вошла в столкновение со столбом. Водитель Мерседеса, по установленной личности Сергей Павлович Канидзе, скончался на месте происшествия. Дальнейшая информация была передана для расследования правохранительным органам города Москвы.» - он сделал паузу и чётко посмотрел на меня, - Так я не понял.
- Чего ты не понял? – переспросил я.
- Какое отношение это проишествие имеет к делу? Ну, разбился человек, бывает. Но при чём здесь это?
Можно сказать, что где-то в глубине своей души, я немного поджидал и этот момент. Мне больше всего хотелось показать Парусову, что он слишком быстро приходил к общему заключению, не обращая внимания на детали. И причиной этому было отнюдь не только то, что я только что приподнёс ему новую загадку, столь долго жившую во мне самом. Я хотел как можно больше заставить этого тугодума размыслить о том, как эти вещи могли быть связаны между собой. И для этого я достал из кармана пальто как раз то, чего не доставало этой папки и что я убрал из неё ещё с самого начала – фотографию Кристины К. Я спокойно положил карточку на стол рядом с делом, но лицевой стороной вниз. Парусов нагнлся и, хотел было вынуть фото из под моей руки, но я пальцем указал на надпись на обратной её стороне:
- Видишь имя?
- Да.
- Так вот, эту девушку на самом деле звали Кристиной Канидзе, - хотя почему именно «звали»? Очевидно, я просто обговорился, - Она являлась сестрой убитому в автокатастрофе Сергею. И эта фотография тоже валялась в одной папке с делом, - Я дал Парусову взять её в руки и осмотреть лицо девушки.
- Красивенькая... – отозвался он.
- Кристина была знакома с Громовым ещё с конца 80-х. Причём не на шапошном уровне. У них была любовь, как я выяснил из заметок дела. Об этом я узнал ещё тогда, когда занялся расследованием. Но гипотеза, та самая гипотеза, которую я выдвинул тогда, указывала на причастность к убийству Громова её брата Сергея. По крайней мере, именно к этому выводу я пришёл тогда, при официальной версии, - я сглотнул слюну, - Хотя, как видишь, меня остановила сама смерть Сергея примерно через полгода после убийства жертвы. И, разумеется, если доверять тому тактическому ходу событий, при котором велось это дело, то смерть подозреваемого убийцы привела к невольному закрытию официалки и переводу дела в архив.
- И что же вы хотите этим сказать? – недоумевал Парусов.
- Я хочу сказать то, что возможно, официальная версия ведения и закрытия дела не является объективной по отношению того, что действительно произошло во время убийства. Другими словами, мне кажется, что этого Сергея просто подставили на убийстве Громова, причём за последние три дня я дважды пришёл именно к этому мнению. Но я могу быть и не прав.
- То есть, другими словами, вы решили снова занятся расследованием, так сказать, посыпать соли на старые раны, как вы сами любите говорить?
Я рассмеялся:
- Ну почему сразу так-то? Но в общем-то, да, Саш, ты прав: я решил занятся расследованием одного из своих старых случаев. Да, на досуге. Да, спустя почти шестнадцать лет. Как говорится, будет чем потешиться старику в отставке, - улыбка так и не сходился с моего лица, но смешка в лице Парусова даже и не наблюдалось, поэтому я нехотя принял серьёзный вид, - Тебя это удивляет?
- Ну, немного, наверное. Вы бы лучше на охоту сходили, кабанчика постреляли.
- А я вот и постреляю! Только, хе-хе, своего кабанчика. Причём могу предложить тебе пари, что к концу лета настроящий убийца будет красоваться на первом листе папки. Жив ли он сейчас или нет. Ты меня знаешь.
- Да уж, - Парусов закончил последнюю бутылку, - нашли с кем спорить, дядя Вов. У вас же даже при осмотре коммиссии не к чему придраться было, не то что при «анализах».
- Ага. Эт-точно! Только, вот что я тебе дам как совет, Парусов...
- Ну?
- Ты своих в это дело не впутывай. Оно моё до конца лета, и чтобы никто, как говорится, этого не пронюхал. Вот когда наступит сентябрь, я решу, что с ним делать. Только обещать того, что я выдам убийцу властям, если я его ещё найду, я не могу. Скорее всего дело исчезнет, если моё расследование зайдёт в тупик.
Парусов улыбнулся и назвал меня по имени-отчеству, что он делал крайне редко:
- Будет сделано, Семён Алексаныч! Разрешите идти?
- Иди-иди. В общем, ты меня понял. И сам туда не суйся, иначе расчевертую! – он засмеялся, затем встал и ушёл.
Я остался сидеть в беседке возле дома. Если всё то, что я доверил Парусову только что, действительно означало, что я решил промыть старые кости, или как выразился он копируя меня – «сыпнуть соли на старые раны», то значит, тому и вправду быть. Я мог ошибаться по поводу практически всего, что выдвинул тогда, при закрытии дела, равно как мог и ошибаться сейчас, по поводу всего сказанного Парусову. Наверное, правда находилась где-то посередине, но её следовало найти именно мне. Как те любители экстимальных ощущений, прыгающие вниз с мостов с верёвками на пузе, я решил заняться собственным экстримом. Но решил я это ещё тогда, когда я впервые перечитал Дело № 317, как я уже говорил. Теперь же я был уже чётко уверен, что расследование началось. Алеа жекта эст, как говорили римляне...
Я покинул беседку вслед за Парусовым и направился к дому, набирая по пути номер на протёртом сотовом:
- Алё, районная диспетчерская? Да, здравствуйте. Это Игратьев говорит. Да, генерал-майор, да. Соедините меня с полковником Раевым, пожалуйста. Хорошо, пожалуйста. Восемнадцатый кадровый, ага...



6 июня 2007 г.

Своё частное неофициальное расследование я решил начать с того человека, к которому мне больше всего пришлось повидаться за тот суровый октябрь 1991 года. За дне в небольшим недели я бывал у неё дома раза в два больше, чем за всё это лето, хотя тогда мне казалось, что именно из общения с этой девушкой из расследования выпала какая-то основная деталь, после чего других улик мне найти не удалось. Трудно сказать... Тогда все были словно на дыбах: что родители самого убитого юноши, что его друзья, что его враги. Да и потом, такое было время, что само слово «убийство» уже никого не особо удивляло. Расследования тогда редко доводились до конца, даже в уголовке. А у меня, районного участкового, они вообще грудой лежали на рабочьем столе, Парусов заходил и выходил (гонял я его много тогда), а их всё не убавлялось.
Так вот в то самое время именно она, эта рыжеволосая кареглазка, Кристина Канидзе, только-только вступившая в свой двадцать первый год, смогла как-то повлиять на меня и заставить меня отвлечься от всего этого сумасбродства, творившегося вокруг. Кристина открылась мне всем сердцем, как человек, лишившийся не только любви и заботы, но вообще единственного, что имело в её жизни хоть какую-то ценность. И да, если бы не я, девушка бы скорее всего покончила с собой. От горя. Но я оказался рядом и пытался дать ей понять, что жизнь продолжается, а она, будто лучь во всей этой тьме, вела меня дальше и дальше по запутанной нити к узлу развязки. Но увы, довести до конца не смогла...
Кристина Павловна Канидзе, несмотря на грузинские корни в третьем колене, считала себя истинной кореной москвичкой. И не удивительно, ведь она родилась в 1970 году и прожила в столице уже тридцать семь лет. Ни разу не уехав за границу, даже не на курорт.
О Грузии она мало что знала, что в принципе и не важно, но иногда я замечал в ней эту искорку восточных кровей, это воспламенение в глазах, что довольно часто угасало при волнении, но снова загоралось при смелости, дерзости и каверзах девушки.
Надо отдать должное, что Кристина всегда поражала меня некоторыми чертами своего характера. Например, при разговоре, она могла быть занята абсолютно посторонними делами, но стоило лишь этим воспользоваться, как она сразу давала знать, что услышала и поняла всё. Или же, можно было часами уговаривать её чего-либо сделать или наооборот не делать, при том она вразумительно кивала головой, но уже через пять минут после диалога с ней, можно было быть уверенным, что именно это она и сделает.
Очень своеобразная и своехарактерная девушка.
И решил я начать своё расследование, как уже говорилось, именно с неё. Естественно, пришлось попотеть с её нынешним местом жительства, потому какс тех пор, как бабушка её умерла лет двенадцать тому назад, Кристина вскоре вышла замуж за некого Роберта Бирмана и переехала жить на окраину города, в роскошный особняк своего мужа. Но я до сих пор помнил тот самый дом, тот подъезд, те крики. Они почему-то всё время мерещелись мне с того утра, когда я отыскал папку с делом № 317, за пару дней до решения о повторном расследовании, до самых вотор особняка. Я потряс головой, выходя из своей «Волги», оглянулся по сторонам, протёр носовым платком лоб, лицо, затем запер автомобиль и направился ко входу. Да, это местечко благоухало, но, как там у нас говорится, «бережённого Бог бережёт»? Вот-вот, поэтому таких диковин я уже близко к сердцу не принимал. Другое дело, это сама Кристина Павловна. Она должна была меня узнать! Иначе бы всё шло без толку. Но, конечно же, она меня узнала, правда и не сразу.
- Вам кого, господин? – строго позарился на меня секьюрити в сером костюме, стоявщий у железных ворот. Я достал свой пропуск:
- Игнатьев Семён Александрович, генерал уголовного розыска милиции города Москвы, - я улыбнулся и убрал пропуск, - Не волнуйтесь, уже в отставке. Вот, решил заняться на досуге расследованием одного дела номер триста семнадцать, ради личного удовольствия, так сказать. Э-э-э, мне бы хотелось поговорить с гражданкой Бирман, если не трудно. Так, задать парочку вопросов...
Секьюрити осмотрел меня с ног до головы, потом тоже улыбнулся (оттренировали на манер Запада, чёрт возьми!) и строго доложил:
- Хорошо. Прошу подождать меня здесь.
Затем куда-то удалился. А через минуту я уже входил в особняк, настлаждаясь двумя пальмами, фонтанчиком с лебедями, мраморными колоннами и другой тщеславной роскошью. «Воры богов», как называла их моя жена по той причине, что разворуют всякую дорогую всячину со всего мира, приспособят у себя, и всё им потом не так. Жиру бесятся. Но, впрочем, не мне об этом судить, это – старые споры, я через это уже прошёл и со многим смирился. Что же вы хотите, времена меняются. Просто, не каждый день вот такое вот увидишь, да ещё и в таком изобилии...
Я встретил Кристину сидящей на кресле, лицом к окну. При виде моего отражения она поднялась, пересела на диван и предложился мне сладкого чаю.
- Нет-нет, спасибо. Я ещё дома попил кофейку, - со смешком отказался я и решил сразу перейти к делу, - Вы помните меня, Кристина Павловна?
- Хм. Вы знаете, не очень, - она прищурила глаза на секунду, - Мне сказали, что у вас ко мне будут определённые вопросы, да. Н-но, мы с вами разве знакомы?
- Неужели вы забыли меня? Следователь Семён Игнатьев. Я же представился вам ещё по телефону сегодня утром. Я думал, вы вспомнили.
Она сделала вопросительную мину:
- Ну-ка, напомните мне. Может что-то знакомое... Вы – друг Роберта?
- Никак нет, Кристина Павловна, - я ухмыльнулся и полез в папку за делом. С одной стороны меня рвало на части от нетерпения, но с другой, мне была интересна реакция девушки, поэтому заместо слов я предпочёл представиться фактами. Я вынул дело из переносной бежевой папки и положил его на стеклянный столик перед хозяйкой дома, - Вот, взгляните. Может, вспомните чего.
Кристина поначалу вчиталась в то, что положил я перед ней. Даже с каким-то интересом, ведь разумеется, название дела и номер его ничего ей не говорили. Но лишь только девушка открыла его и вглянулась в фотографию на второй странице, холодная дрожь прошла по всему её телу. Я заметил эти изменения в мимике, во взгляде. Она сразу стала серьёзной, брови нахмурились, а в глазах её, сквозь первые морщинки второй молодости, я снова заметил эту искру, этот самый утерянный взгляд, по которому я понял, что не ошибся в том, что решил снова навестить её. Кристина ещё могла знать многое, чего не знал я. Проблема заключалась в том, чтобы она смогла поведать об этом мне, почти шестнадцать лет спустя.
Пока девушка перелистывала одну - две страницы, и вглядывалась в фотографии, я воспользовался моментом дабы снова разглядеть её. Да, безусловно, для многих она уже давно перестала быть девушкой и была, скорее всего, уже женщиной в возрасте, приближаясь к сороковке. Но я, помня те самые события и разговоры, не мог называть её иначе. Просто не мог. Плюс мой возраст. Нет, в глубине моей души она оставалась для меня всё той же девушкой, ищущей настоящей, полноценной и истинной любви, но так её и не получившей. На её ранее длинных и густых рыжих волосах, теперь забранных в гребешок у затылка, виднелись две проседины, у висков, закрашенные в какой-то иной, искусственный цвет, абсолютно не тот, каким я его помню. Вокруг рта её образовались морщины, а родинка на левой шеке переросла в родимое пятно, уже вовсе не укрошающее внешность Кристины. Складки под глазами, морщинки у рта, разрез в подбородке... Теперь всё это казалось таким вечным и подчёркивающим, всё, что бы тогда даже и не бросилось в глаза. Казалось, эта кожа никогда не была молодой, эти руки всегда были покрыты морщинами, а эта фигура, теперь хрупкая и изогнутая, ни разу не раскрывала себя с мужественной стороны.
Хотя на самом деле всё было иначе. Ведь возраст, это такая штука, которую почти никогда не замечаешь на себе, зато она сразу даёт о себе знать в лицах других. Если бы я жил с ней бок о бок, я бы даже не заметил всех этих изменений, немного как, скажем, внешний вид Дарьи. Хотя тот, кто жену не видел даже год, уже найдёт в ней какие-то изменения. Я бы так и не судил, согласен, о человеке, который годился мне в дочери. Я бы не смог. Но все те события на благо моей чуткой памяти. Всё то, через что мне перешлось пройти вместе с Кристиной за те две недели, её истерики, плач, рёв, слёзы, сопли, дрожь, вред здоровью и самоубийственное состояние... Я думал я рихнусь! Ещё ни разу за все свои сорок шесть (на то время) лет жизни мне не пришлось так переживать за одного человека. Я стал ей словно отцом, врачом и законом на какое-то время, несмотря на то, что и у самого были дети, семья, да и прочие дела. Не знаю, как-то мне тогда её жалко стало, что ли...
 - Семён Алексаныч, Семён Алексаныч! – ныла Кристина, прижавшись ко мне дождливым октябрьским вечером, на допросе, - Не кидайте меня, прошу вас! Меня убьют, убьют как Кирюшку! А я ведь совсем-совсем одна! Семён Алексаныч, я умоляю вас, будьте со мной рядом, вы единственная моя нажеджа в этом мире, вы найдёте убийцу!
И, как сейчас помню, она вцеплялась в моё пальто своими лакированными ногтями и хлюпала носом. Потом я отвозил её к бабке, укрывал пледом, как детя, готовил чай с лимоном и, один раз, даже остался у них ночевать. Кристина рассказывала мне что-то такое, фантастическое, ночью, но я уже толком-то и не помню. Вообще, несмотря на то, что она была смелой девушкой, иногда она казалась мне просто ребёнком. Наверное, это как-то действовало на меня, потому что из детей у меня был и есть лишь сын, а мальчишки требуют к себе иного воспитания. Я никогда не ловил себя на мысли, чем могло быть вызвано такое поведение, хотя что такое две недели по сравнению с жизнью...
И вот теперь, эта самая Кристина сидела передо мной в роскошном кожанном диване, в зелёном платье с кружевами и цветочками на юбке, при колцах, серьгах, браслетах, и прочем «добре», и молча рассматривала то, что она постепенно узнавала. Через несколько мгновений она с силой захлопнула моё дело, так, что даже болонка, сидевшая у неё на коленях, тяфкнула и куда-то умчалась. Захлопнула, а не закрыла, и придвинула уверенным жестом кисти руки его обратно ко мне:
- Уберите, - тихо, сквозь зубы пробормотала девушка, - Спрячьте его. Немедленно!
Я, хоть и смеханул, но всё же нехотя повиновался её словам, аккуратно подцепив дело своей правой рукой и вернув его обратно в рабочью папку.
- Вы знаете, - начал я после пятисекундной паузы, - я просто хотел освежить вам память. Простите, конечно, старика, если вдруг вы...
- Молчите! – Кристина перебила меня и снова прищурила свои глаза, на сей раз немного враждебно, - Замолчите! Теперь я помню всё! Зачем, зачем вы это сделали? Мне так хорошо жилось без ваших воспоминаний! Зачем вы снова мутите стоячую воду, вскрываете мои не зажившие до конца раны?!
- Ну, изивните, ради бога! Я же...
- Чего вы от меня хотите?! – Кристина почти выкрикнула этот вопрос.
Не скрою, что я ожидал какой-никакой реакции от моего бывшего подозреваемого. Поэтому специально не представился до конца в телефонном разговоре, чтобы избежать лишних конфузий прямо через трубку. Я назвал всего лишь свою должность, добавил, что нахожусь в отставке, как всегда, и попросил уделись мне максимум полчаса для разговора. И это сработало. Но главное я припас на саму встречу, ведь знал, что девушка могла забить те события, естественно, будучи больше всего пострадавшей, грубо говоря, да и живущей уже абсолютно другой жизнью. На самом деле, я шёл ва банк. Кристина могла вообще и виду не дать, что что-то вспомнила о деле № 317. Могла вообще ведь признаться, что помнить не помнит, и что со мной времени терять она не намерена. Потому что, признаюсь, были и такие случаи в моей уголовной жизни.
Но сыграл я ва-банк именно потому что знал, что, скорее всего, этого не произойдёт. Насколько я помнил Кристину и надеялся, что она не изменится, я знал, чем можно было её задеть. Я поместил фотографию Кирилла Громова на первой же странице дела, так, чтобы она сразу бросилась в глаза, и уловил каждый кусочек удивления на её лице, когда взгляд её пал на это фото. Она вспомнила всё, что можно было вспомнить, в один лишь миг, как поётся в песне. И была готова хоть вечно пролистывать этот момент в своей голове, но постоянно падать на него снова и снова. Как на фотографию, от которой Кристина решила избавится и, не мешкаясь, перевернула эту страницу... Тотчас попав, конечно же, на ещё одну фотографию Кирилла. Что было второй частью моей задумки.
Как я и предпологал, поскольку, повторяю, помнил и знал Кристину, она могла вытворить меня вон сразу после просмотра дела. Могла. Но в 95-ти процентах этого случая этого бы не сделала. Потому как я затронул не только её прошлое, но ещё и точку её интереса. Она отнеслась к этому своеобразно, как телезритель бы отнёсся к ещё одному сериалу, при том узнав, что сериал этот он уже смотрел, но давно. Ей просто стало интересно, я знаю это. Интересно, зачем мне всё это опять потребовалось. Интересно, что я собираюсь делать дальше. Интересно, какую роль смогла бы в этом теперь сыграть она, и так далее. А посему, можно было смело заявить, что подозреваемый номер один убийста Кирилла Громока 19 октября 1991 года, после шестнадцали лет отсутствия, снова попал в мой список. А значит, делу № 317, всё же и нехотя, но дали какое-то продолжение. Что ж...
- Гражданка Бирман. Позвольте мне объясниться, - я выгодял пауку молчания для удачного и правильного ответа на заданный Кристиной вопрос, - Не думайте, что я буду следовать законам, наказывать нарушителей и докладывать в милицию о своих промыслах. Я повторяю вам, что теперь нахожусь в отставке, и что всё, чего я хочу, это лишь провести личное расследование «на досуге», без всяких рамок и канонов закона. В конце концов, как это сейчас делают во многих цивилизованных странах. Скажите мне, как интеллигентная девушка, я имею на это право или нет?
- Но при чём здесь я? Зачем наносить мне такую боль? После стольких лет? Я ведь могу отказаться участвовать в ваших делах, и на то имею полное право, - она была серьёзна, как никогда. Ещё ни разу я не видел Кристину столь серьёзной, ответственной и правопорядочной. Ни разу за последние шестнадцать лет.
- Согласен, согласен, - я вздохнул, - Согласен. Конечно, это не лучший из вариантов путешествия во времени. Простите за каламбур. Но, сказать по правде, я надеялся, что вам это не будет безынтересно. Или всё же будет?
Девушка промолчала. Я встал со стула, прихватил вместе с собой папку и протёр ладонью лоб, покряхтывающе разгибаясь в полный рост:
- Знаете что? Я дам вам время. Парочку суток на размышления. Как образованный человек другому образованному человеку. Подумайте над этим, хотите ли вы тоже участвовать в этом деле, в качестве свидетеля, как раньше. У вас всегда есть право выбора. Если нет, то нет, Кристина Павловна. Я вас не уговариваю, - я развернулся к ней спиной, подложил папку под мышку и направился быстрым шагом к входной двери, - Всего доброго.
- Подождите! – она окликнула меня в тот момент, когда я был уже на пороге входной двери и двое секьюрити готовились мне её открыть, - Оставьте мне дело, пожалуйста.
- Не могу, увы. Но, позвольте вам оставить что-то другое, чем вы, я уж знаю, дорожите не меньше, - я бросил свой вгляд на папку, обернувшись, затем поймал взгляд Кристины и, не сводя с неё глаз, снова достал дело. Со второй страницы мне удалось раскрепить скрепку с фотографией убитого, которую я бережно положил на книжную полку рядом с собой. Затем, как по обычаю, козырнул и вяло отдал честь, после чего удалился прочь.
Кристина Павловна ничего не сказала. Тогда. Но я знал, что она этого так не оставит, и, будучи теперь заинтригованной нитями прошлого, столь сильно связавшими её жизнь, она обязательно даст о себе знать в самое ближайшее после нашей начальной встречи время. Мне оставалось лишь ждать.



8 июня 2007 г.

Вторая моя встреча с бывшей гражданкой Канидзе себя ждать не заставила, как я, в принципе, и полагал. Да и обвенчалась она, на сей раз, триумфом, что тоже не мудрено. Дело было в том, что я чуял, предполагал и догадывался о том, что Кристина отыщет меня сама. Теперь я был ей нужен, потому как открыл в её памяти маленькую дверцу, забытую и покрытую пылью времён, ту самую, что интересовала девушку ещё с тех давних пор, но которой она не могла найти разгадки. Я стал её лазейкой, её окошком в прошлое, и она понимала, что теперь, чем дальше пойдёт моё расследование, тем глубже застрянет она в этом окошке.
Да и потом, отказаться мне помочь, вот так вот просто, из-за старых обид – по-моему это детство, вы так не считаете?
Так или иначе, между нами состоялась вторая встреча. На этот раз, Кристина сама отыскала меня, позвонив мне на мобильный телефон на следующий же день после моего к ней визита. Она удивилась тому, что я ответил столь быстро, хотя где-то понимала, что мой план всё-таки сработал и продолжал быть в силе. Кристина предложила мне встретиться, но уже не у неё дома, а в одном кафе на берегу Москвы-реки. У памятника Петру Первому. Названия кафе я называть не буду, к данной истории оно отношения не имеет. Но вот само место напомнило мне о кое-чём. Ведь именно в тех местах, у Крымской набережной, где-то возле Якиманки и Замоскворечья, проживал тогда Кирилл Громов вместе с родителями. И они с Кристиной, должно быть, часто встречались и гуляли в тех самых местах. Я помню, как девушка даже часто приходила прогуляться по Парку Культуры, Нескучному Саду уже после события, спустя месяц, два, три... Быть может даже спустя годы. Ведь в этот день, она тоже хотела там быть, душой и сердцем, чему, по идее, я и не противоречил. Хотя лично моих воспоминаний с этими местами связать было нельзя, так как прожил я тридцать пять лет в Ленинграде, а в столицу приехал уже в последние годы застоя. Мало таких моментов связывало меня с ней.
В общем, встреча была запланирована. И состоялась. На пятницу, 8 июня. За четверг я пробил ещё немного данных про этого Громова, по каналам через Парусова (тогда он ещё не знал о моих намерениях, но не скрою, что мог догадываться), но дало это мало чего. На момент смерти, как выяснилось, Кирилла окружали всего четверо близких людей: его родители, Кристина и его давнешний товарищ со времён армии Толька Сопрыкин. С Сопрыкиным мне тоже не мешало бы сойтись, как подумал тогда я, но всё надо было делать толково и не торопить время. Особенно раз уж я решил следовать за цепочкой развития в хронологическом порядке, что и главным навыком любого следователя.
Кристину я увидел ещё издалека, когда шёл по Голутвинскому, но особо не торопился. Погода была на редкость хорошей. Я купил мороженное в вафельном стаканчике и принялся посасывать пломбир на половину беззубым ртом. Мне захотелось вернуться в 1991-й год, когда я ещё мог почувствовать себя молодым, даже если понятие это относительно. Но показать этого своей подозреваемой я не мог, поэтому лишь только распознав белую шляпку, я мигом привёл себя в порядок и приблизился к кафе.
Она сидела спиной ко мне, опять же, и её дамская шляпка, местами прикрытая серой шалью, подыгрывала на нотах ветру. Солнечные лучи падали на перчатки, что положила она рядом с собой, и на плечи её длинного платья, где несколько зайчиков резвились вниз и вверх, бросая отражение от разных предметов прохожих. И от воды. Я знал, зачей ей был нужен весь этот маскарад, в котором она походила бы на вдову, если бы он был чёрного цвета. Думаю, и вы об этом догадались. Но надо было держать с себя в руках с такой, вроде бы и смелой, но очень в глубине души эмоциональной женской натурой.
Я подсел рядом, за её столик, попросив официанта принести мне кофе без сливок, но с сахаром. Протёр свой левый ус, затем с щуром в глазах, пряча их от зайчиков, спросил:
- Вам здесь не одиноко, простите?
Кристина что-то читала. По-моему, какую-то книгу. Меня она не заметила, казалось бы, поэтому на мою реплику ответила с удивлением:
- Ой, это вы? – она запнулась, но нашлась, - Ах, здравствуйте! Вы знаете, и да и нет.
- Добрый день. Скучаете?
- Да как вам сказать, Семён Александрович... – при этой фразе девушка сняла с себя очки, что прятали половину лица, и я разглядел, насколько печален и угнетён был теперь её взгляд, насколько была разрушена та безупречность двухдневной давности. Даже не смотря на улыбку, такую неживую и лживую.
- Вы что, плакали? – с удивлением выдал я, - Ох, вот уж не стоило! Но вы же уже взрослая и сильная женщина, Кристина Павловна! Зачем же вам сейчас вдаваться в капризы, у вас же положение: муж, семья, капитал. Вы простите, что я так сразу, но я буду основывать  свой сыск на фактах, а не на чувствах, - я сделал паузу, потому что мне показалось, что она хотела что-то вставить, хотя не угасала, а значит, понимала, о чём я говорил, - Поэтому будет много того, что может принести вам боль из прошлого. Но, раз уж вы решились на это, мы с вами должны оставаться как можно более объективными фас-а-фас данной реальности.
- Вы правы, правы... – пролепетала она сквозь слёзы, пришмыгнув носом и махнув ладонью в мою сторону.
- Давайте я закажу вам чаю. Хотите? – я сделал жест официанту.
- Не откажусь...
- Ваш муж – большой ревнивец? – она улыбнулась и чуть кивнула головой, - Я вижу, вы помните не только дурное, но и хорошие моменты тоже. Один чай, будьте добры, с сахаром, - бросил я в сторону официанта, потом взглянул в глаза Кристине. Они были готовы сьесть меня, до последнего момента, пока не зажглись той самой искрой.
- Вы выглядете так, будто уверены в том, что я могу рассказать вам многое о Кирюше. И хотя вы в чём-то заблуждаетесь, я согласилась помочь вам в вашей «развлекалочке», - она словно выплюнула это слово из своих недр, кинулась им в меня, - не корысти ради. Мне не в чём сознаться, Семён Александрович. Просто мне осточертела вся эта жизнь, эти подарки, эта изящность, гламур, если вы хотите. Мне это всё надоело, равно как мои муж и дети. И сейчас, я готова к вашему допросу, и меня мало задевает то, что об этом думают окружающие люди. В том числе и вы.
Нам принесли чай. Я расплатился и протянул его Кристине:
- Несомненно, здесь есть над чем подумать. Но давайте с вами заранее договоримся так: речь не будет идти ни о вашей теперяшней жизни, ни о моей, ни о жизнях близких вам и мне людей. Вам этого не надо, а мне это не интересно. Речь пойдёт о событиях прошлых лет, о всём том, что было связано с вами в последние годы жизни Кирилла. И только.
- Тогда зачем вам понадобились мои муж и семья? – она недоумевала.
Я ухмыльнулся:
- Видите ли, я просто заметил, что сегодня на вашем пальце нету обручального кольца. И я знаю почему. Скажите, вы с Робертом давно женаты?
- Тринадцать лет.
- Страшная дата! Тогда вы ведь и толком не подразумевали, что столько времени проживёте с человеком, которого вы так и не смогли полюбить. Но вы вышли замуж за него, потому что не могли смириться со смертью Кирилла. Или я не прав? – я любил добавлять это словосочетание в свои домыслы, довольно часто, даже настолько, что это уже стало заядлым в разговорах с Дарьей.
- Вас это не касается, вы же сами только что...
- Подождите, подождите. Да, я прочертил грань, но надо знать, где и как её чертить. Вопрос я этот задал потому как сегодняшнее число является годовщиной вашей первой встречи с Кириллом, если я не ошибаюсь, в 1987 году.
- Вчера... – поправила меня Кристина и надела очки обратно.
- Извините, - я продолжил, - Именно по этой причине, вы согласились на встречу здесь. И сняли кольцо. Вы не забывали о любимом вами человеке всё это время. Просто вас удивило то, что я взялся за старое, забытое дело. Отсюда и ваша позавчерашняя реакция. Или я опять ошибаюсь? – я улыбнулся и двумя глотками прикончил свой кофе.
Она опять молчала. Казалось, когда я это сказал, она не смотрела на меня, а скорее - туда, куда-то вдаль самой реки. Или на памятник, которого раньше здесь не было. Трудно было разглядеть её вгляд за этими очками. Но я со своего не сходил, так как знал, что смогу и даже обязан начать расследование именно с этого человека и с этой ключевой разгадки. Надо было отдать должное моей интуиции, которая подавала мне всё новую и новую пищу для размышлений, но также ловко затуплялась на самых простецких моментах.
Кристина хотела что-то сказать, но молчала только по той причине, что всё за неё говорил я. Я просто считывал мысли с её глаз, а когда она спрятала их за очками, возможно надеясь на что-то, я просто чувствовал небходимость вмешаться в её жизнь, даже несмотря на данное мной обещание. Лес рубят – щепки летят.
Я на секунду положил свою руку на её. Всего лишь на секунду:
- Вы не волнуйтесь, вашу теперяшнюю личную жизнь я полностью отдаю вам же на растерзание. Скажу прямо: мне на неё наплевать. Но вот хотелось бы знать, как вы познакомились с Кириллом. Как вы впервые увидились с ним, место, время, диалоги, если возможно. Это произошло здесь двадцать лет тому назад?
- А вы, оказывается, подлиза, дядя участковый! – вдруг произнесла она с ухмылкой, убрав свою руку из под моей, и на моём лице расплылась нечёткая улыбка. Я вспомнил, что именно так называла меня она в первые месяцы после смерти Кирилла. А значит, и этого она тоже не забыла, хотя как бы она вообще могла такое забыть, - Нет. Вы ошибаетесь. Мы виделись ещё до этого, да и вообще... Всё было немного не так, как вы себе это представляете... Даже совсем не так, я бы сказала...



22 апреля 1987 г.

К одиннадцати часам утра у Московского Института Стали и Сплавов собралась толпа народу. У входа за ограду образовался круг молодёжи, в основном парней, кричащий, качающийся, разноцветный и замкнутый круг. Ребята болели за то, что происходило внутри, поднимали руки кверху, громко ругались и толкали друг друга. А в центра велась самая обыкновенная драка. Двое юношей, словно петухи, отходили друг от друга, ходили кругом, норовя клюнуть того-другого, затем либо снова сходились, либо просто кидались друг на друга. При каждой резкой реакции в круге снова возростал интерес, снова начинался гам и крики. Стоявшие среди ребят единицы девушек с ужасом в глазах отворачивались, выходили вон из круга, или же прижимались к плечам своих парней. А круг тем временем всё пополнялся и пополнялся.
По правую сторону ринга, свернув пальцы в кулаки, пошатываясь, стоял второкурсник института и топтал левой ногой сброшенную с соперника в начале поединка кепку. Кто-то тянул к нему руки, видимо хотел оттащить, но он отмахивался и с искоркой в глазах смотрел на своего соперника.
Им был Кирилл Громов. Хиленький и худеньких паренёк видом лет на пятнадцать поднимался с колен в нескольких метрах от второкурсника, сплёвывая кровь и вытирая нос рукавом. Его замшевая куртёнка коричневого цвета была изящно попорчена, испачкана, и на рукаве виднелись пятна крови. Кирилл выглядил особенно нелепо супротив того верзилы, с которым он вступил в бой, поэтому пытался взять соперника скоростью и тотчас вставши на ноги, принялся двигаться боком, словно краб, готовя кулаки к атаке.
- Ну что, щенок, наглотался своей кровицы? – рычал второкурсник, - Ничего, это только начало... Я покажу тебе, как кадрить Машку! Ты у меня ещё пожалеешь о том, что к ней вообще подошёл!
- Да сдалась мне твоя макака! – Кирилл увернулся от удара соперника, подставил тому подножку, но неудачно, поэтому попался на второй удар и оба, вцепившись друг в друга, повалились на землю.
- Сучёнок! Падла! – кричал, пыхтя, второкурсник и бил Кирилла по голове, пытаясь снять его с себа. Кирилл же, тем временем, сжал ладони на горле соперника и пытался того задушить. Галдящая толпа продолжала смотреть за этим зрелищем, не делая ни жеста, чтобы их разнять. Её это забавляло. Кто-то кинулся в Кирилла платком, но он не обратил на него внимания. Взгляды обоих ребят встретились и в них, прежде всего, читалась ненависть. Затем злость, затем ревность и уже некая усталость. Но ни капли страха.
- Вот Гром даёт! Полез на деваху Рыжего! – кричали в одном конце толпы, - Самоубийца!
- Да нет, он просто подыгрывает. Тоже мне герой-любовник нашёлся! – отвечали в другом.
- Давай, давай, Кирюх! Сделай его! Давай! – раздалось где-то в центре.
- Гх-гх-гнида! – заревел Рыжий, ударив Кирилла по затылку, затем высвободился от его хватки, пользуясь моментом, попытался встать, но успел поставить лишь одну ногу, так как другую тотчас схватил Громов и снова повалил того на землю, взяв верх.
- Нет, гнида это ты. А моё имя ты запомнишь ещё надол... – отозвался Кирилл, но не успел закончить, так как второкурсник резко ударил того коленом в пах, затем локтем в продых и ударом ноги отбросил от себя.
Кирилл упал, оглушённый, корчась от боли, но тут в толпе всё затихло, а Рыжий сник. За его спиной послышалось:
- Шухер, ребя! Мусор идёт!
Оба соперника прекратили драку и толпа рассосалась за несколько секунд. Среди тех, кто остался стоять, круг расширился, и показался ректор института с двумя участковыми. Оба свистели в свистки и дубинками разгоняли остатки толпы. Кирилл перевернулся с живота на спину и поперхнулся собственной кровью. Рыжий распрямился окончательно, ногой пнул сопернику его кепку и до сих пор глубоко дышал после схватки горла.
- Та-а-ак! Что здесь происходит? – раздался голос ректора, первым прибежавшего на поле битвы и расталкивающего последних созерцателей печальной картины, - А ну-ка! Ну-ка! Расступись, дай пройти! – он остановился у лежащего и сморщенного от боли Кирилла, - Как? Громов? Опять вы? Нет, это просто возмутительно! Это неслыханно, это...
- Товарищи, вы куда? Товарищи! Не расходимся! Все – свидетели этой драки! – объявил один из участковых заурядным голосом, - Прошу всех задержаться, кому не ясно?
Ребята невольно подчинялись. Кто-то всё-таки медленно отходил, кто-то даже убегал, но большинство оставшихся, с десяток парней, всё же, вздыхая, поневоле оставались на своих местах. Второй участковый принялся записывать имена бывших болельщиков, а ныне свиделетей, в блокнот, осматривая всех суровым взглядом. Первый же помогал Кириллу встать. Рыжий стоял рядом и смотрел на это зрелище победоносным взглядом. Ему хотелось выделиться, в крайнем случае засчитать этот поединок победой именно в его сторону, но сейчас уже никому не было до этого дела. Ректор продолжал пререкаться:
- Вы только посмотрите! В который раз уже Громов срывает порядок нашего заведения своими м-мерзопакостными выходками! Это безобразие просто необходимо остановить! – он перевёл дух, - А вы, Рыжих, что делаете? Думаете, это вам с рук сойдёт?
- Да Владимир Александрович, я вообще... – хотел было оправдаться второкурсник Рыжих, но слова ему так и не дали.
- Даже и слышать не желаю! – ректор повернулся лицом к одному участковых, расспашивающего о событиях Громова, - Н-немедленно! Сро-чно! Сию секунду! Чтобы этого позора не было, граждане! Министерство не допустит! – у ректора была такая привычка разговаривать короткими но со смыслом фразами, после очередной из которых он последовал за одним из участковых в то время как другой составлял протокол и отпускал последних свидетелей.
- Скотина! – сквозь зубы произнёс Кирилл в сторону второкурсника, поднимая свою затоптанную кепку и поправляя на себе куртку. Шёл он едва, прихрамывая, и постоянно вытирал нос суставом руки. За его спиной стоял Рыжих, тоже приводя себя в порядок, отчитывался перед стражем закона. Последнего слова Громова он не услышал.
Всё затихло через пять минут после столь буйного ринга. Драчунов поместили в УАЗ и повезли на разборки. Ректор же вернулся в институт и принялся назначать дежурных на уборку территории. В его голове имена Громов и Рыжих, а особенно Громов звучали уже не в первый раз, да и хотелось, чтобы они звучали в последний. Но получалось так, что Громова вечно спасали обстоятельства. То приезжали его родители, то объявляли субботник, то начальство запрещало принимать дисциплинарные меры. В общем, что-то постоянно происходило, отчего ректору заведения уже было не по себе и он хотел сделать всё возможное, чтобы избавить Кирилла от драк, а своё помещение от Кирилла. И очень надеялся, что хотя бы на сей раз обстоятельства сыграют ему на руку
Примерно через полчаса после инцидента двое пострадавших сидели к кабинете капитана милиции Раева во всей своей красе. У Рыжих была разбита нижняя губа, кровь засохла на подбородке и сгустком зависла у горла. Правый глаз был подбит и весь лоб в ссадинах. У Громова картина была ещё плачевнее: нос разбит так, что кровь течь просто не переставала и, уже сидя без куртки с окровавленным рукавом, он шмыгал носом и подставлял к нему платок, пропитанный нашатырём. Вторая рана виднелась в районе темени, где тоже уже созравала нехилая шишка. Во рту не хватало двух зубов с ниждей левой стороны. Кирилл говорил, но слабо, пытаясь найти правильные слова чтобы долго не болтать. Рыжих же каверзно улыбался при каждом взгляде на него.
- Ну что, супчики-голубчики? – начал Раев, переводя свои маленькие поросячьи глазки с одного на другого и при том постукивая карандашом по бумаге, - Будем говорить или опять сидеть как будто воды в рот набрали? У меня времени валом, я и подождать могу, а вот вы, чем дольше здесь сидите, тем меньший шанс у вас отсюда уйти сегодня будет.
Кирилл с ненавистью глянул на начальника. Рыжих с ухмылкой и простецки произнёс:
- Хах! Куда ж вы денитесь-то, конечно нас отпустите...
- Особо смелыми у меня в кабинете быть не надо, - Раев откинулся назад, - Пупок развяжется. А вот для особо глухонемых могу повторить саой вопрос: из-за чего вы подрались?
С минуту-другую в кабинете стояла тишина. Началиник бегал глазами с одного парня на другого, а они тем временем переглядывались между собой. Рыжих фыркнул, уловив на себе презрительный взгляд Громова, но продолжал молчать. Громов же глотал свою кровь. Раев не выдержал и направил руку с сторону телефонной трубки:
- Ну что мне, звонить вашим родителям, что ли? Ну вы же не маленькие уже, сами за себя отвечаете... – он не выдержал и закричал, почему-то больше на Рыжего, ударив кулаком по столу, - Так будете вы говорить или нет, ёб твою мать?!
- Он... Он мне денег должен, - с запинкой пролепетал Федя Рыжих, стараясь иметь как можно более искренний вид.
- Каких таких денег?
- Две тыщи рублей... А отдавать всё никак не хотел. Вот мне и пришлось...
Не дав тому закончить, начальник резко повернул свою голову к Кириллу и выпалил:
- Громов, это правда? – тот молчал, - Громов, я тебя спрашиваю - это правда? – молчание, - Та-а-ак... Рыжих, а ну-ка иди подожди в коридоре.
- А... А как же..?
- Иди, иди. Я сам тебя позову.
Нехотя, Федя встал и, бросив последний суровый взгляд на Кирилла, удалился за дверь. Через несколько секунд после того, как та закрылась, Раев поднялся со своего скрипучего кресла, подошёл к окну, зажёг сигарету, сделал пару затяжек, затем положил её на пепельницу на столе, вместе со спичками, и медленным шагом замерял кабинет, остановившись ровно за сидящим Кириллом. Тот не шевельнулся, продолжая смотреть вниз, на сырой от обуви паркетный пол. Тогда Раев замахнулся и со всего размаху треснул свою жертву по правой щеке. Кирилл свалился со стула на руки, но не издал ни звука. Раев схватил его за волосы и силой потянул голову к себе, наклонившись:
- Что же ты со мной делаешь, сучёнок? А?! – зашептал он сквозь зубы почти у самого уха, - Я тебя спрашиваю, что я тебе такого сделал, чтобы это заслужить?! – Кирилл стиснул челюсть сквозь боль, но продолжал молчать и щурить глаза, - Лишь за сий год это уже пятый раз! Пятый! Да за такое тебя, щенок, не то что в заключение, тебя в исправительную колонию поместить надо!
Раев с силой отбросил голову Кирилла от себя и тот снова упал, с колен на живот. Затем медленно поднялся и сел на стул, продолжая глотать свою кровь. На левой щеке его виднелась ссадина, но после драки различить её от остальных увечий уже было сложно. Начальник же вернулся к своему столу, сделал ещё пару затяжек, затем встал спиной к своей жертве и стал молча смотреть в окно.
- Это из-за Маши... – спокойно вставил Кирилл.
Раев вмиг обернулся, уставившись на него:
- Какой ещё Маши? Какой к чёрту Маши?! – он подскочил к Громову и на сей раз взял его за шиворот обеими руками, слегка приподняв с места, - Ты что, издеваешься?! Твоя тётка всё сделала, что смогла, всё, чтобы ты сейчас нормально учился в столичном заведении, а ты решил записаться в казановы? Решил, сопляк, в героев-любовников поиграть? Ты хоть понимаешь, что своими выходками ты не только себя, ты и меня, и свою тётку, ты весь коллектив позоришь! Когда в райкоме с меня спрашивают за все твои хулиганства, знаешь, как я себя чувствую? Знаешь?! – Раев тряс Кирилла так, как будто хотел выстясти его потроха наружу, но парень лишь поднял голову и смотрел злобно на начальника. Когда тот перестал его трясти и чуть угомонился, Кирилл положил свои руки на его, иронично улыбнулся, и тихо промолвил:
- Ну что, успокоился? Иди, покури ещё, товарищ начальник, - и с силой отдёрнул от себя его руки. Раева это задело, он хотел снова дать сорванцу под первое число, но, замахнувшись во второй раз, остановился, разжал кулак, затем махнул рукой и сел обратно за свой рабочий стол, доканчивая сигарету нервными вдохами. Он взял карандаш в правую руку, достал какой-то листок и, с папиросой во рту, поднёс его к бумаги, спрашивая:
- Фамилия?
- Громов.
Раев ударил карандашом по бумаге, одновременно затушив сигарету:
- Не валяй дурака! Её фамилия?
- Не знаю.
- Как не знаешь?
- Да вот так! Я вообще её видел впервые! Стою, подходит девушка, предлагает познакомиться, сходить в кино. Что я, такой шанс буду упускать? – он опять улыбнулся.
- А если серьёзно, Громов? – начальник что-то уже записывал.
- Серьёзнее некуда.  Я её говорю, что в принципе не против, только лениных мало. Ну, тут подваливает её барбос и начинает мне что-то гавкать. Я не стерпел и послал его.
- Так вот и послал? – на это Кирилл промолчал, продолжая смотреть на начальника. Раев усмехнулся, что-то ещё записал, потом оторвался и уже спокойно сказал:
- Кирилл, ты сейчас висишь над пропастью. На ниточке. Мне ничего не стоит её перерезать. И, если ты сам этого ещё не понял, свалишься ты в самое дерьмо. Потому что такой детский сад я не прощал никому. Ты, - он ткнул пальцем в листок, - ты исключение. Сам знаешь почему. Но у меня нервы тоже не стальные, Кирилл. Если я не выдержу, то за себя отвечать не буду. Поэтому, только из-за уважения к Клавдии Ивановне, сегодня я тебя отпускаю.
Кирилл продолжал молчать. Он знал, где и чего и когда говорить. Но с последних слов Раева в его голове крутилось имя «Клавка», а не «Клавдия Ивановна». И он улыбнулся инкомпетентности Раева по отношению к самому себе. Тот продолжал:
- Но чтобы тебя в своём кабинете я видел в последний раз. Если ещё чего натворишь – разговор у нас будет совсем другим. Понял меня? – Кирилл кивнул, - Вот так. Теперь пшёл вон отсюда! – Раев скомкал лист о протоколе и метко бросил его в урну в двух метрах от себя. Каирилл проследил глазами за ним, затем поднялся, снял со спинки стула свою кепку, помял её в руках, надел на себя и направился к двери. У двери он бросил последний взгляд на стул и на начальнка, как раз в тот момент, когда Раев остановил его движением карандаша в своей руке, - Да, и ещё, Громов. Это решение – моё. И решение райкома, что стоит за мной. По поводу того, что решил сама Партия, что им с тобой делать, я уже не знаю. Если тебя исключат из МИСиСа, сам будешь виноват, голубчик.
Кирилл улыбнулся и на это. Прежде чем открыть дверь, он слегка поклонился начальнику и укоризненно ответил:
- Всего доброго, Игорь Константиныч! Клавке привет! – и резко удалился.
- Вот сучёнок!.. – оскалился Раев, затем крикнул в дверь, - Рыжих, ко мне!
Громов вышел из кабинета, с дерзкой улыбкой на лице кивнул в сторону своего бывшего противника, потом зашагал по коридору прочь из отделения. На улице небо было хмурым, облака собирались в тучи и готовились к весеннему дождю, а в воздухе пахло первыми цветами. Почерневшие куски снега доживали своё существование, превращаясь в воду и стекая прочь по тротуарам. На деревьях шебетали первые перелётные птицы. Настроение Кирилла улучшалось при виде приближения весны, поэтому он быстро забыл о своём инциденте с Раевым и, выйдя на улицу, натянул на голову кепку и резво спустился вниз по ступенькам, улыбаясь встречному дождю.
У поворота за угол близлежащего дома Кирилла окликнул мужской голос. Он обернулся в первый раз, но никого не заметил, поэтому подумал, что ему просто показалось. Тогда он продолжил путь, но когда услышал своё имя второй раз – остановился, и тотчас его левое плечо схватила чья-то рука. Обернувшись во второй раз, Громов заметил запыхавшегося друга и девушку, стоявшую в нескольких метрах от него. Перед самим Кириллом появилась дружеская ладонь:
- Ну как, Ворон, отстрелялся?
- Всё в порядке, - спокойно заверил его Громов и пожал руку, продолжив, - Как дела, Серёг?
- У меня-то всё тип-топ. А ты сам как? Опять мозги мыли?
Кирилл отошёл на шаг назад, примкнув к стенке дома, чтобы не попадать под прохожих, и машинально поднял голову кверху, фиксируя взглядом небо:
- Да так. Ничего страшного, - он сделал тайный жест в сторону девушки, и, почти шёпотом, спросил, - А это кто? Почитательница?
- Тьфу! – Сергей чуть ли не сплюнул в сторону, - Да сеструха это моя, вы разве не знакомы? – Громов туманно качнул головой, на что парень подозвал её, - Кристька!
- Чего? - девушка приблизилась, встала между ними. Несколько первых капель дождя отразились на её лице и она недоверчиво глянула в сторону Громова, - Приветики.
- Ага, - Громов глянул в её глаза, но мельком, - Кирилл Громов.
- Кристина Канидзе, - иронично промолвила она и обратилась к своему брату, - Кто это?
- Кирилл. Басист из моей группы. Я рассказывал тебе про него.
- А-а-а, помню-помню... – с усмешкой сказала Кристина и снова обратилась к Сергею, - смотрите не заиграйтесь, парниши.
- Уж без твоего ведома обойдёмся, - гаркнул Кирилл, оттолкнувшись от стены, и положил свою руку на плечо друга, - Как обычно, в семь?
- Да-да, жду тебя в подвале. Правда, Барсук обещал желать лучшего...
- Заболел? – Кирилл собирался уходить, но застыл в шаге и насторожился.
- Если бы! Говорит, у него субботник.
- В среду?!
- А фиг его знает... Нам, Ворон, главное без тебя плохо, - Кирилл широко улыбнулся, но ничего не сказал, - Точно будешь?
- Буду-буду. Давай.
- Пока, - ответил Сергей и тоже хлопнул своей рукой по плечу юноши. Кристина тоже кивнула, но только из-за уважения брата, как сразу понял Кирилл. На ходу он рассмеялся, и метрах в пяти от парочки бросил им в след:
- Вертихвосткам привет! – после со смехом удалился в дождь.
- Да иди ты... – громко ответила Кристина и, позарившись на Серёгу, высказала своё мнение, - Хам какой-то просто.
Сергей ухмыльнулся, удаляясь в перекрёсток:
- Не хам. Ворон.
- Почему Ворон?
- Потому что... – Сергей почти прошептал, влеча её за собой, и уже через несколько минут их обоих съел весенний ливень.



9 июня 2007 г.

Во время своего обучения в МИСиСе, у Громова были особые отношения с тремя людьми: Фёдором Афонасьевичем Рыжих, Артемием Егоровичем Антоновым и Марией Владимировной Селиной. Первый и последняя из них, в определённое время, поддерживали контакт любовных отношений, в то время как Антонов, творческий человек по натуре, состоял вместе с Кириллом в рок-группе того времени. Как я понял со слов Кристины, Антонов и Рыжих особо не знали друг друга, но, тем не менее, оба могли желать Громову зла. А значит, в какой-то степени, начинать следовало с них, как с одной из двух логических цепочек развития. Следовательно, требовалось розыскать обоих, имея для этого твёрдые основания полагать, что каким-то образом, они могли быть знакомы с убийцем Кирилла, сами быть убийцами, или же быть замешаными в его убийстве. И, опять же, если следовать логике, то стоило и найти их возможную точку «пересечения взглядов», как говорили у нас в отделении, то бишь как раз то, что могло привести их обоих к мысле об убийстве.
Но начинать стоило именно с Рыжих, так как он был больше всего замешан в драках с Громовы в годы обучения в институте, да и к тому же был связан с ним именно через Селину. Селина на тот момент жила вместе с Рыжих в коммунальной квартире, по наслышке когда-то они встречались и поддерживали отношения на уровне платонической любви. Но при появлении Громова в её жизни Мария постепенно бросила Рыжих и заинтересовалась Кириллом, что естественно, сыграло на внутренних чувствах первого из них и отразилось в его ненависти к Громову. Но, конечно же, и я могу заявлять это абсолютно уверенно с высоти своих лет, что сама Селина никак не могла быть причиной убийства, во-первый потому как Кирилл не питал к ней никаких чувств, а во-вторых, после появления в его жизни Кристины Канидзе не то что Селина, даже институт для Кирилла ушёл на второй план. Здесь, конечно, требовалось понять почему, но не той методикой, кою я бы предпочёл применить для выяснения отношений. Что и натолкнуло меня на ту мысль, что требовалось поговорить с Фёдором Афонасьевичем.
С Рыжих моя встреча была совершенно другой, ежели с Кристиной, как будто полной противоположностью, вовсе не похожей на мемуары о потеряной любви, а каким-то жалким подобием на допрос МУРа. В телефонной базе его не числилось как жильца г. Москвы, но он числился как собственник жилья в кадастре, и проходил в пересчёте населения за 2005 г., а значит, всё ещё жил в столице. Но жил, скорее всего, бедно, раз не имел даже телефонного номера. Или жил у кого-то, с кем-то. Адрес Рыжих конечно же пробил Парусов, как верный солдатик. Мы сидели с ним у меня на дачке на следующий день после моего визита к Канидзе, попивая коньяк, и он меня удивил тем, что, буквально за полчаса, смог найти мне почти всё про этого человечка. Потом дал мне прочитать бумажку с адресом и, подняв прови кверху, задал вопрос:
- Вы бы бросили эту затею, товарищ генерал. Этот ваш Рыжих вроде бы ещё тот алкаш, после жены банкира он вообще никак не будет клеиться к вашему допросу.
- Ну во-первых, Саша, кто тебе сказал, что это допрос? А? – он молчал, - А во-вторых...
Я отвлёкся и закусил бужениной. После двух рюмок во рту всё как-то першило. Парусов недоумевал от нетерпения:
- А что во-вторых, дядя Вов?
- А во-вторых то, что ты хоть в одном из наших бывших дел видел хоть кусочек логики? – он покачал головой, потянулся за бутылкой, но я прикрыл свой стакан рукой, - Это сейчас время пошло такое, что все приступления ясны и легки, как щёлканные орешки. Но ты возьми и вспомни то, что творилось тогда, какое тогда было время. Тогда могло быть всё, что угодно. И твоего этого «алкаша», подполковник, я и раньше имел на примете. И был он вполне интеллигентным молодым человеком, - я сделал паузу и закусил ещё раз, а Парусов хотел вставить очередное «но», наливая себе ещё одну рюмашку, но я его опередил – Был...Что с ним стало после перестройки я увижу сегодня. Вот так вот.
Вообще, я знал, и мог предполагать, почему Парусов так отозвался о Рыжих. Действительно, здесь не требовалось и семи пядей чтобы понять, что он лишился всего, что имел раньше, и, скорее всего, здесь уже ничем помочь нельзя. Знал я и это потому что ещё тогда его фамилия крутилась у меня в голове и я был готов предполагать, что Рыжих мог быть замешан в убийстве ещё больше Антонова, но так и не довёл весь этот треугольник до конца. Потом ещё был Сергей Канидзе, но с ним мы тоже толком не поговорили. А Парусов конкретно тянул кота за хвост, потому что думал, что мне это всё не за чем и что я вообще жиру бешусь со всей этой историей. Его можно было понять. У него было по двенадцать – тринадцать заездов на день, из которых две или три кражи, как минимум одна смерть, пять пропавших без вести и все остальные – драки с повреждениями или нет. И своих майоров он гонял так, что весь пол был протоптан в моём бывшем кабинете. Но, разумеется, это уже была его команда, его люди, совсем не такие, какой были когда-то мои. Посему я предпочитал вести дела своими методами, а с ними, в последние дни своей работы, очень сильно разноглашался. Причём порой даже по всяким пустякам.
У Парусова не было того, что было у меня, а именно умения влиться в свои работу, что я кстати, признаться честно, тоже обрёл не сразу, а последствием долгой работы в отделении. Другими словами, для его квадрат был квадратом, чёрный увет чёрным. До костей даже, порой. Меня это довольно часто раздражало при работе с ним. Следуя своей железной логике, Парусов выдал мне в ответ:
- Ну вам конечно видней, но всё таки может лучше начать с Антонова? У него и биография будет получше, а судя по ней, он мог бы практичнее совершить убийство. Ну?
- Саша, - я поднялся со стола, - Ты пьян. Я не буду тебе объяснять своих решений, и тем более, своего мышления. Со временем ты, может быть, и сам это поймёшь, - я отправил в рот последний кусок буженины, надел шляпу и взял Парусова за руку, чтобы глянуть на его часы, а заодно и чтобы лишить его залюбившегося бокала. Пять минут шестого, - Давай, вставай. Поехали в город.
Есть, товарищ генерал, - Парусов поднялся с места за считанные секунды, встав рядом со мной по струнке, - Разрешите идти?
- Ну ступай, - я улыбнулся и добавил ему вслед, когда он повернулся и вышел прочь, - Сокол ты наш хитроглазый... – потом убрал бутылку в пальто, закрыл кабинет и вышел в сени. Парусов пожелал мне удачи и вскоре уехал на своём УАЗике. Я же прошёл в приёмную домика чтобы забрать нужные документы, положил в них листок с адресом, что запомнил сразу при втором его почтении, прошептав, - Так, Чистова 15... Пятнадцать... Ага. Текстильщики, значит? Заманчиво...
К дому номер 15 я подъехал где-то почти к шести часам, смежаясь с субботними пробками вечно заложенного города. Собой дом не представлял ничего особенного – обычная многоэтажка, даже слишком обычная из-за своего посткоммунистического дизайна и традиционального сходства со всеми другими многоэтажками того же времени застройки. Двор, затопленный машинами, детская площадка, домофоны с вахтёрами, в общем, тут было всё. Поэтому я даже обрадовался тому, что Рыжих жил в подобном месте, по идее ничем не отличаясь от массы.
Тем не менее, поднимаясь на лифте на восьмой этаж, в 324-ю квартиру, меня охватила мысль, что этот Рыжих мог быть совсем не тем, за кого я его принимал. Нет, разумеется, он мог знать много про Громова, что бы безусловно помогло мне в моём деле. Но факт оставался фактом в том, что я мог бы напрочь, как это говорится, «спугнуть» своего очередного подозреваемого своим к нему визитом, и спугнуть ещё больше, чем если бы я сделал это тогла, в октябре 1991 г. А спугнуть именно потому что не смог бы передать ему смысл своей затеи, ведь в отличие от Кристины Павловны, Рыжих мог просто не понять меня как надо. Или вообще не понять. Из чего исходило, что действовать в контакте с бывшим врагом Кирилла требовалось иначе, на что я, конечно же, решился пойти без проблем. Ведь в случае потери того самого контакта, я рисковал лишь утечкой части информацию, которую мог бы получить и с Антонова. Но оно того в принципе стоило.
У двери в квартиру я немного помялся, сделал более простецкий вид и смягчённое выражение лица, после чего дотронулся до звонка и дважды спешно в него позвонил. Послышалось уканье кукушки и, спустя пару секунд, дверь мне открыла женщина средних лет в одном банном халатике и с замотаным полотенцем на голове. Женщина недоверчиво осмотрела меня сверху донизу, затем подняла взгляд обратно на моё лицо и нехотя по простецки спросила:
- Вам чего?
- Добрый день, - начал я, - Фёдор Рыжих здесь живёт?
Женщина ехидно убынулась:
- А-а-а, всё ясно... Ещё один «дружок» навидался, значит! А Федьки нету, понял? Нет и не будет! – она завелась видя появившуюся улыбку на моём лице, - И не надо на меня так смотреть, я тебе не приём стеклотары и не самогонный аппарат! Пошёл вон отсюда!
- Сильная женщина! Ещё той закалки! – подумал я и машинально подставил руку под отверствие в двери, собираясь представиться иначе, как из недр квартиры раздался хриплый мужской баритон:
- А ну тихо, дура! Кого это тут нет? Я те ща покажу как гостям врать! – голос прозвенел над её головой и я воспользовался моментом чтобы взяться за ручку двери пока хозяйка смотрела назад. От неё разило спиртом и стиральным порошком.
- Да пошёл бы ты спать, козёл! – женщина не сдавалась, - Ты на себя посмотри! Какие гости? На тебе же даже рожа твоя не сидит!
- Ти-ихо! – надавил на неё голос и я увидел в дверях небритый мужской профиль сморщенного от постоянного употребления алкоголя лица. Человек был среднего роста, брюнет, коренаст и немного упитан, и постоянно норовил дать щелбан своей сожительнице, при том сам едва держась на ногах. В тот момент я почувствовал себя крайне лишним в их семейной жизни, но уйти уже не мог, потому как что-то меня в этих разборках привлекало, что-то давало моей заурядной дачной жизни желание временно окунуться в их мир и заново познать все детали своей бывшей работы, - Небось ведь Лёшка пришёл, а ты мне тут...
В этот момент человек обернулся и замер на месте, увидив перед собой незнакомца. Его глубоко осевшие глаза прищучились, брови нахмурились и рот приоткрылся, показав пожелтевшие зубы. Словно по приказу человек хотел тут же поправить на себе майку и подштаники, в которых он очевидно любил ходить по квартире, но дойти до поясницы его руки не смогли, остановившись на груди. Поэтому, чтобы не выглядеть глупо, человек сделал вид, что отмахивается от прокуренной гари, а сам с удивлением спросил:
- Ты кто такой, дед?
- Я вам всё объясню, вы – Фёдор Рыжих?
- Ну, - гаркнул человек и поставил кулаки на пояс. К такому появлению незнакомца он был, очевидно не готов, поэтому при своём нехилом телосложении мог и применить силу, если что, если вдруг, как я прочёл по выражению его лица.
- Меня зовут Игнатьев Семён Александрович, - более-менее каверзно представился я, - Я по поводу Кирилла Громова, помните такого?
- Ах, как же-как же! – саркастически произнёс он и меня это где-то порадовало, ведь раз помнил, то значит и дело могло продвигаться дальше, - Забудешь его! Ну, раз друг, тогда к Громову своему и убирайся, а нас тревожить тут нечего, - уже спокойнее произнёс он, собираясь второй раз закрыть за мной дверь.
- Погодите, погодите. Кирилл умер, и уже давно.
- Как это умер? – Рыжих насторожился, вконец оставив дверь впокое, а женщина отошла назад и присела на стул в прихожей, - Когда? Почему?
- Может, дадите пройти? – скромно вставил я и смело сделал шаг вперёд.
- Эх, чёрт с тобой, - он привычно махнул рукой и отступил от двери, показывая на кухню слева, - Заходи.
Я смело прошёл на кухню. Она была не такой уж и большой, но всё же не совсем уж и крохотной, как бывает в некоторых хрущёвках. В ней пахло куревом и рыбным супом, на полу валялись пустые бутылки, плита вся почернела от грязи, а в некоторых углах на потолке свили свои обители пауки. Обе створки окна были настижь распахнутыми и скозь него я смог лицезреть пейзаж московского дворика, вдохнув свежесть улицы. Солнца, к сожалению этим днём не было, и серые облака предвещали начало дождя. Мой взгляд прошёлся по дырявой скатерти на обеденном столе, облупившейся правой стенке и, наконец, остановился на вставших на без пяти три часах. Мне захотелось их поправить, завести и даже протереть тряпочкой, так как я терпеть не мог вставшие часы – они теряли весь смысл своей изначальной функции, показывать время. Или же спешащие, отстающие часы. Словно заноза в пальце, кою не мешало бы выташись. Но я сдержался и, кряхтя, присел на ближайщий табурет, положив перед собой папку с делом. Для себя я понял, что тянуть с беседой было нельзя, так как табачный дым и гарь, даже при открытом настижь окне, мешали мне дышать и, плюс из-за своего возраста, я не мог находится при такой дымовой завесе больше чем десять – пятнадцать минут. Но, к счастью, Рыжих себя ждать не заставил. С незнакомцами в своём доме он обращался осторожно, по всей видимости.
- Так, а ну быстро брысь к себе! – выдал Фёдор сразу после того, как закрыл за мной дверь, запер её и тоже направился на кухню.
- Федь, ты чего! А вдруг это к тебе из этих самых, органов? – осторожно спросила хозяйка.
- Сонька! – он накричал на неё как на бездомную дворнягу, - Дурила ты этакая, я чё тебе сказал? Живо! – и ударил её своей тяжёлой ладонью по коленке.
- Ай! Урод... – она встала, оскорблённая, и направилась в другую часть квартиры. У меня сжались кулаки, я терпел, но, как человек, никогда бы не причинивший женщине физической боли, не мог видеть этого. Смотрев в окно, у меня было желание встать и со всего размаха дать этому мерзавцу под первое число. Но меня бы это никуда толком не привело, да и в мои годы, мне было уже смешно замахиваться на подвыпивших сорокалетних  мужиков. Это всё-таки уже не подростки, даже если всё ещё дети для меня. Если бы я сорвался, то потерял бы возможно важную улику, но обещал себе всё равно его проучить, быть может и иначе. Во всяком случае, пока привилегировало моё молчание.
Фёдор прошёл на кухню вслед за мной и, не глядя, уселся за стол, покачнув с дюжину стоявших на нём бутылок. Затем он всё молча и с кислой физиономией достал откуда-то папиросу, полез за спичками, но, по всей видимости, их так и не нашёл:
- Сонь, куда ты спички ныкнула? – крикнул он на пол оборота головы в коридор.
- Я прошу вас, не надо курить. Хотя бы на парочку минуток, - очень вежливо попросил я, на что Рыжих сморщился, отбросил курево прочь и почесал лысую плешь левой рукой:
- Ну, папаша, чего пришёл-то? – сухо кинул мне он, смотря на пол.
- У меня к вам есть дело. Видите ли, в город я попал буквально случайным проездом и решил розыскать Кирилла Громова, о котором неоднократно слышал от своей супруги. Но найти не смог, и вот только недавно узнал, что его больше нет в живых. Да и убили его, оказывается, при весьма смутных обстоятельствах, как мне сказала Кристина Канидзе, его давнешняя знакомая.
- Поздравляю, батя. А от меня то чего те надо?
- Вы ведь учились вместе с Громовым в МИСиСе в конце 80-х.
- Ну, учились. Было такое. Тебе-то с этого что? Чего-то ты, дядя, недоговариваешь...
Я улыбнулся, ибо понял, что теперь собеседник мной был заинтригован. Раскрывать карты всё равно не входило в мои понятия, а посему я решил сразу перейти к делу, но остаться под прикрытием того плана, по которому я выбрал действовать с самого начала. Если Рыжих был заинтересован в беседе со мной, это с наибольшей вероятностью означало, что я мог узнать ту информацию, за которой пришёл и которую смогу выудить из ещё одного подозреваемого в моём деле. То, что это будет полной правдой – не факт, правду я всё равно не узнаю ни от кого никогда. Но хотя бы что-то я смогу выудить, логично - дело двинется дальше. Как всегда, я мог и заблуждаться.
- Скажите пожалуйста, - начал я, - вы помните Марию Селину?
- Селину... Селину? – он замер и смотрел на меня в полном повиновании.
- По глазам вижу, что помните. Так вот, я её настоящий муж, уже пять с половиной лет...
- Поздравляю... – снова отозвался он, но на сей раз уже гозадо серьёзнее, - А ваша жена вам наговорила гадостей про меня, да?
- Да что вы! – я рассмеялся, - Ничего такого и не было! Просто... Просто она рассказывала мне про Громова, о человеке, которого она любила когда-то, но об его убийстве я узнал лишь на днях, ведь сам в 1991 году жил в Ленинграде. Я захотел розыскать его, просто из чистого интереса.
- И как она поживает, ваша жена?
- Да, хорошо всё. Скажите мне лучше, вы ведь знали Громова. Может, помните что-то из вашей жизни, какой нибудь момент? Сможете мне поведать?
С этими словами я достал бутылку коньяка из внутреннего кармана своего пальтишка и поставил её на стол. Измученный склонностью к алкоголизму Фёдор Рыжих не мог отказать себе в таком подарке, тем более что коньяк был импортный. Мой жест окончательно убил все его мешканья и он понял, что я действительно хотел что-то узнать о Громове. Быть может, он воспринял это как шанс показаться героем в чьих-то глазах, после стольких лет запоя. И побить в грудь, как любят это делать наши униженные и растоптанные господа алкоголики. Но меня, разумеется, интересовало другое, и, если бы у этого человека ещё тогда бы мозги стояли на месте, данного разговора бы просто не могло быть. Однако, скорее всего я надавил на одно из больных мест в его душе, если не на самое больное.
- А, чёрт с тобой! – он привычно махнул рукой и подставил свой стакан, сидя ко мне боком, - Наливайте. Щас хряпнем.
Я подставил его стакан к себе и налил его до отказу, затем достал второй стакан, что пылился сбоку, и тоже отлил немного коньяка себе, с рюмку. Чокнулся, затем пригубил и поставил стакан рядом с собой. Рыжих выдул почти всё и закусил чем-то со стола:
- Значится, хочешь знать что стало со мной после драки с Громовым? Хорошо, давно у меня этого не спрашивали, - он вздохнул, - Я вылетел. Вылетел из института, вылетел из Партии. Даже Машка меня бросила, стерва... Не любила, как оказалось. Работал почти три года грузщиком потому как дома лежала больная мать. Больше зарабатывать было не кому – отец мой ушёл к другой женщине. Работал подолгу, сперва было мучительно, но затем привык. Мать, конечно, сильно напрягала... – он опять вздохнул, - Скончалась в 90-м. От туберкулёза. И я остался один, совсем один... Наливай ещё, давай.
Я налил по второй:
- А отец как же ваш? Не помогал совсем? – как отвлекающий манёвр.
- Он уехал из страны когда началась вся эта суматоха с правительством. Я сам тогда много потерял, пришлось искать хотя бы кого-то, с кем мог бы ужиться. Естественно, я запил. Да и каждый бы запил на моём месте... – ага, опять отмазочка, что и не удивительно, - Но Громова я конечно уже не вспоминал. Был у меня вариант отомстить ему, отомстить так, чтобы запомнил навсегда моё имя, - при этих словах он сжал левую руку в кулак, а правой «хряпнул» второй стакан, - но я его не осуществил. Не решился. Страшно стало.
- А что вы, простите, хотели сделать такого уж страшного?
- Дедуль, а тебе это зачем? Ты вынюхивать вздумал?
- Да нет, - спокойно ответил я, уже заведомо понмиая, что никаким убийцей этот Рыжих и быть не мог. Быть может, частью заговора, да и то на вряд ли. Нет, скорее всего он просто держал давнюю злобу на какого-то человека, стечение обстоятельств и всё в подобном духе. Но убить... нет. И я мог это заявлять абсолютно спокойно, - Да нет, просто вот всё, что ты сейчас мне рассказываешь... Ну неинтересно оно как-то. Ты лучше расскажи про встречу с Громовым. Какой-нибудь заезженный момент. Всё-таки, что за Громов такой был-то? Поведай.
Рыжих сморщил лицо. Глаза его, обволоканные туманной дымкой, смотрели куда-то вперёд, он вдавался в воспоминания:
- Сволочь он был, этот твой Громов. Сука последняя...



27 апреля 1987 г.

В актовом зале школы № 259 ранним апрельским утром собралась толпа людей всех возрастов и доходов. Сначала, когда один из работников школы распахнул настижь два окна и завязал узелком занавески, толпа словно ворвалась в помещение с шумом и гамом. Затем, по мере того, как в зал входили высокопоставленные чины, толпа утихомиривалась. Минут через пятнадцать – двадцать после открытия зала свободных мест почти не оставалось. Кто-то всё ещё входил, кто-то становился сзади, примыкал к стене. Кто-то садился на корточки. Дверь за возмущающимися людьми бережно закрыл школьный работник. Позади всё ещё были слышны возгласы:
- Эй, дядя, ты куда это лезешь вне очереди?
- Мне можно, мне можно. Я здесь занимал.
- Сейчас тебя бы-ы-ыстро самого займут!
- Да что ж это такое, товарищи? Не толкайтесь!
С противоположной стороны зала, на сцене, сидело всего двое человек в серых костюмах. Один был преклонново возраста, с залысиной на голове и раздутыми щеками, полной комплекции мужчиной в очках. Второй мужчина, чуть повыше ростом, но худощавее, лет где-то двадцати пяти, с зализанными волосами сидел рядом с ним за письменным столом, повёрнутым перпендикулярно сцены. Супротив них, из небольшой дверцы, скорее всего ведущей в гримёрную, вышла, по одному, вся партийная комиссия. Она состояла из женщины средних лет в коричневых пиджаке и юбке, с папкой в руке, ещё двух мужчин, одного милиционера и, собственно, гвоздей всего этого представления – двух подростков. Женщина сделала знак мужчинам сесть на стулья в конце сцены, сама села в центре, на третьем стуле, положив ногу на ногу. Вслед за ней устроился и участковый, а подростки, опустив головы, встали за небольшой трибуной в левой части сцены, рядом с дверью. На их лицах виднелись швы былой битвы, и они практически бы были готовы её повторить ещё раз, в зале, на глазах у всех. Да только едва удерживали себя и своими взглядами они кидались друг в друга грязью и были готовы разорвать друг дружку.
- Товарищи, - начала женщина, откашлявшись, и почти прокричав это слово, дабы смолкнуть разгладевшийся зал, - Товарищи! Прошу минуточку внимания! Пожалуйста!, - она перевела дух, - Товарищи. Мы собрались здесь сегодня на тридцать третьем партсобрании районной комиссии для того, чтобы решить дальшейшую судьбу Громова, Кирилла Владимировича, и Рыжих, Фёдора Афонасьевича. Эти граждане, будучи не только тунеядцами, но ещё и дрочунами, дебоширами и грозой общества, позволили себе устроить драку у парадного входа учебного заведения Московского Института Стали и Сплавов в среду, 22 апреля, за что оба были систематически исключены из института, - женщина сделала паузу и внимательно осмотрела зал. Стояла тишина, за исключением чьего-то кашля с задних рядов и шёпота где-то справа, - Товарищи! Граждане! Я, Стрелкова Полина Георгиевна, как народный председатель совета Партии и секретарь районной коммиссии, предлагаю, от лица самой себя, а также председателей девятого и двадцать пятого ЖЕКов, навсегда исключить Громова Кирилла Владимировича и Рыжих Фёдора Афонасьевича из нашей партии!
В зале поднялся гам. С передних рядов кричали что-то неразборчивое и непонятное, в центре кто-то встал, обернулся и тоже кричал. На задних рядах либо молчали, либо заговаривали между собой. Кто-то пытался унять народ, но в дело сначала вмешалась женщина, правда безуспешно, а потом один из мужчин, сидящих сзади. Он встал, стукнул кулаком по стоящему рядом письменному столу и крикнул:
- Тишина в зале! Тихо! Тихо! – люди начали потихоньку угоманиваться, - Я сказал тихо! Прошу всех желающих высказаться поднять руку и выступить вперёд.
- А шо це ми сразу должны и вперёд-то виступать? – раздался громкий голос из зала.
- Ваша фамилия? – спокойно спросил милиционер.
Голос замялся, потом встал мужичок в кепчонке, оттряхнулся, и захотев показаться смелым, неловко выпячил грудь вперед:
- Трушкевич Иосиф Абрамович.
- Гражданин Трушкевич... Не коризни ради вам скажу: у нас сидят два стенографиста, они всё записывают, - продолжил мужчина, - Поэтому не затрудняйтесь задавать вопросы стоя и громко, товарищ.
- Я... – продолжил Трушкевич, - Я пенсионэр, мне сэмдэсят два года. Я живу-таки на пропитание своих сына и дочери. Я зарабатываю копэйки, ша, - он повернулся лицом к залу, делая грустный вид, - Развэ сэгодня-таки можно прожить на двадцать пять рублей в год, скажите мнэ? И ви заставляете мэня ходить на ваши пагтсобрания уже четыге года! Че-ты-ре! – он, казалось бы, хотел пропустить слезу, но не получалось.
На сцене один из присутствующих, молодой, что сидел и записывал что-то рядом со старым стенографом, незаметно шепнул тому на ухо:
- Кто это?
- Наш возлюбленный завсегдатай, жид пархатый, - отозвался второй, что постарше, - Щас начнёт про жизнь при Брежневе накатывать... И никакие ему не семьдесят два, кстати. Так, полтинник стукнул лет пять назад.
- А-а-а. Ясно.
- Товарищ Трушкевич, - отозвался самый старый мужчина, начавший дискуссию, - Умоляю вас, сядьте. Ваш случай известен всем, и мы его обязательно учтём на следующем собрании. Но сейчас речь идёт о другом.
- Да-да, ви так вот всегда говорите! – отозвался старик, но сел. Сел, потому что за два ряда за ним поднял руку кто-то другой.
- Ещё предложения будут? – высказалась женщина и рукой указала на того другого человека, - Прошу вас.
Тот встал, откашлялся:
- Серов, Владимир Александрович. Ректор факультета общей металлургии. Позвольте мне начать с того, что поведением этих двух студентов я был ошеломлён ещё давно. Громов, например, вёл себя по-хамски ещё после самого поступления в институт. Вступительные экзамены он сдал просто отвратительно. Рыжих же учился хорошо первое время, но потом у него тоже что-то произошло, вроде бы в семье. Да, товарищи, семейные проблемы, переживания, деньги, это всё не сахар. Но не стоит тем не менее забывать где вы учитесь и на кого, к тому же вам это обучение подаётся бесплатно. Спасибо.
- Значит, каково ваше мнение по поводу заданного вопроса, товарищ Серов? – переспросила женщина, почесав свою левую ляжку через колготки.
- Я считаю... Простите, я считаю, что Громова стоит безоговорочно исключить из Партии, - он ещё раз поднял руку в знак протеста, - И как можно быстрее. Рыжых мы можем дать последний шанс, но многие дороги в институте ему уже закрыты, - Серов сел.
- Спасибо, - отозвалась Стрелкова.
- Доигрался, Федя... – сквозь зубы произнёс Громов. Рыжих молчал.
В зале стало тихо, никто не говорил, но слышалась возня. Какая-то женщина с задних рядов попыталась выйти, но её не пустили. Женщина-секретарь смотрела на головы стенографистов и ждала когда те перестанул записывать. Затем опять обратилась к залу:
- Будут ещё какие высказывания, товарищи?
С почти заднего ряда поднялся ещё один человек. Он был высокого роста, с седыми волосами, усами, бородой, и держал в левой руке трость. Выражался он довольно быстро и чётко, поправлял очки на носу и говорил низким басом. Когда он встал и назвался, начал свою речь, то даже не протянул руки, а все окружающие его люди тотчас обернулись и смотрели на него. Речь у этого человека была действительно пронзающей:
- Павел Вахтангович Канидзе, заместитель председателя Госбанка СССР, - он специально прервался, чтобы внедрить в себя то удивлентие, затем продолжил, - Сын Сергея Канидзе, друга Кирилла. Я хочу высказаться по поводу сложившейся ситуации. Да, я согласен с чрезвычайными мерами, принятыми коммиссией для устранения антипартийников. Но вы взгляните на их лица. Это же дети. Пусть совершеннолетние, но дети. И вы предлагаете исключить их из Партии СССР за правонаружение в виде фелонии? Когда есть куча других способов расправы с тунеядством? Нет, по-моему это нереально.
- Правильно, пороть их надо! Пороть! – отозвался кто-то с задних мест, но его тут же подавили.
- И что же предлагаете нам вы? – отозвался с задних рядов пожилой человек, увидев, что имеет дело не с глупцом.
- Исправительные работы, - отрезал Канидзе, - Часы строгого режима, хотя бы на тех же субботниках.
Тут не выдержала женщина в юбке:
- Ну и как вы себе это представляете?! Организовывать субботники для антисоветников, учить морали, поведению... Нет уж, это всё-таки взрослые люди, ответственные за свои поступки, а не пионеры какие-то. И судить их надо по-взрослому. Вот так, - она легонько стукнула кулаком по трибуне и уставилась на Канидзе с недовольным видом.
- Товарищ Стрелкова, я отдаю полный отсчёт сказанному, - продолжил отец Сергея, - и моё мнение остаётся лишь мнением. Просто я узнал Кирилла Громова за последние годы. Поверьте мне, это детдомовский ребёнок, выросший в эпоху застоя и изучивший жизнь не с лучшей её стороны. И хотя он обучен многому, воспитанием никто не занимался. Поэтому рос Кирилл как рос, и может быть даже хорошо, что он родителей своих не знает. А ведь взял бы пример с незнамо кого. Но нюанс тут в другом. Его поведение может исправить только упорный труд. Или армейская колония. Потому что вот такой он человек... У меня всё, - он по-важному сел на место, не желая более участвовать в этом бессмысленном дебате. Под его жесты можно было бы устроить целую овацию, настолько этот человек любил привлекать к себе внимание, причём заодно ещё и пользовался обоянием у женского пола. В свои сорок восемь лет он успевал посетить Госбанк более чем десять раз на дню, провести вечер за столом с любящей семьёй, ночью поваляться в постели с любовницей, и, в результате выигранного времени при расприделении «Льгот и Налогов на 1988 г.» для подписи самому председателю утром поприсутствовать на очередном партсобрании. Как говорится, ради очередного самоутверждения, - Да, горько бы сейчас пришлось его папке с мамкой... – крутилось у него в голове.
- Я не согласен с работами! – вдруг раздалось со сцены и все мигом переключились на неё. Громов держался обеими руками за трибуну, к которой его поставили, поднял голову и смотрел на зал, - Фигня всё это! Наработаю силы, смирюсь и останусь при своём всё равно! Хотите исключить из Партии? Да нате, исключайте! Управы у вас на таких как я всё равно не будет! – при том Громов с силой оторвал от груди своего пиджака комсомольский значок, кинул его на трибуну, а сам молча развернулся и удалился со сцены.
- Куда?! Стоять!!! – закричал участковый и, ринув со сцены, на скачке поймал Громова за плечо, - А ну на место, товарищ!, - затем, тихо, у самого уха Кирилла, - Ты что же делаешь опять, гад? Совсем сдурел! Да тебя же щас в Васильки сгонят за антипартийку! Клавдию-то хоть не позорь, сопляк!
Зал медленно, но с упоением наблюдал за этой сценой. Неужели дело дойдёт до срыва партсобрания? Что же тогда будет с организатором, со стенографами, с Рыжих, со Стрелковой? Люди начали вставать со своих мест, наблюдать за происходящим как за спектаклем, кто-то даже покидал свои места и вовсе, устремившись к дверце, откуда вывели подростков.
- Та-а-аварищ Громов! Соизвольте вернуться на выделенное вам место! Вы меня слышите? Сию секунду вернитесь, иначе мы подведём итоги собрания прямо сейчас!
- Да пошли вы все, козлы! – выкрикнул Громов и с силой вырвался из цепкой хватки участкового. Затем он резко распахнул дверь, оттолкнув дежурного и канул в коридор. За ним увязались двое дежурных, участковый и ещё несколько особо любопытных зрителей. Пожилой мужчина, смотрящий на это, повернулся лицом в залу и почувствовал себя полным дураком. Он взял в руки ручку и достал откуда-то чистый листок бумаги.
- Ах, так?, - с лица его так и не сходило удивление, - Ну что же... Тогда будем исключать.
- Исключайте! – промолвила Стрелкова, услышав его слова, и высморкалась в платок.
Пожилой мужчина что-то нашгрябал за бумаге за несколько секунд. За это время один из стенографов перекинулся взглядами с другим, в зале уже стояла очередная суматоха, а Рыжих смотрел то на одних, то на других, и у него в голове обе сценки никак не клеелись вместе. Он глянул на Канидзе и понял, что эта была провокация, и вряд ли простая. Этот чиновник специально задел Громова, добивался его исключения из Партии, только неясно зачем. Он стоял и понимал, что после выкидыша Кирилла его собственная судьба могла ещё смягчиться. И очень на это надеялся.
- Общим выдвижением представителей районной коммиссии Октябрьского округа города Москвы, а также разрешением Верховного Совета СССР, из КПСС навсегда исключаются Громов, Кирилл Владимирович, а также Рыжих, Фёдор Афонасьевич...
- Как же так? – вдруг вскричал ошеломлённый новостью Фёдор, который никак не ожидал его без всякой заминки отчислят вместе с Громовым, - А меня то за что?
- За всё хорошее, - гаркнула Стрелкова и обратилась к пожилому, - Продолжайте.
- ...Рыжих, Фёдор Афонасьевич за плохой пример поведения в общественных и светских местах. Тем не менее...
- Но я же не более виноват чем он? – совсем взъелся было Рыжих.
- Тем не менее! – настоял пожилой, - Тем не менее, последнему из них, то есть Рыжих, разрешается посещать учебное завидение по бывшему месту назначения.
- Но это же ещё хуже! – не унимался парень, - Меня ж ведь там теперь засмеют! Беспартийный, без талона, и заработок в жопу!
- Да замолчите вы наконец или нет?!! – вдруг заорала женщина, потом перевела дух, и покорилась окружившей её тишине, - Несносный мальчишка...
Ещё несколько секунд в зале стояла тишина. Фёдор смотрел на толпу, на людей, хотел что-то сказать, но ничего уже не мог. Вокруг него, перед ним теперь сидело так много разных, абсолютно случайных лиц, что нельзя было даже различить тех, кто был рад его исключению из партии, от тех, кому было всё равно. Все глядели разно, и Фёдора это испугало. Он отцепил свой значок и аккуратно положил рядом со значком Громова, потом сел и сидел молча, на стуле рядом, уже ничего не говоря, до тех пор, пока собрание не закончилось. Наконец встал, вышел в коридор, и, застав более-менее убогого мужика в козырьке, спокойно у него спросил:
- Дядь... Дай на пивко, а?
- Отстань, чмо позорное, - и удалился.
Фёдор удалился за ним, но отстал, не заметив пизкого полока с дуру налетел на дверной косяк, но от полной досады лишь почесал ушибленное место и посмотрел взад:
- Ну ладно, Гром, я тебя ещё достану, гнида ты этакая...
Когда из зала вышел Павел Канидзе, он прошёл по коридору в противоположную сторону, вместе с толпой, затем остановился. Сбоку его окликнула чёрная фигура, стоявшая покосившись к стене, касаясь головой известняковых плиток школы. Человек смотрел на Павла одновременно с непониманием и обречением, практически не моргая, лишь пальцем показывая знак приближения:
- Отец... – раздалось из уст фигуры.
Канидзе обернулся, быстрым шагом подошёл к человеку и посмотрел сверху вниз:
- Сергей? Что ты здесь делаешь?
- Отец, я всё слышал. Зачем ты это сделал? – спросил молодой человек.
Павел Вахтангович помялся, краем глаза глянул на часы на руке, затем посечал локоть и посмотрел прямо в глаза своем сыну:
- Иди домой. У меня дела, я скоро тоже буду, - он хотел было повернуться и уйти прочь, но рука Сергея ловко поймала его плечо и придержала его:
- Ты не ответил на мой вопрос, - он сделал паузу, - Зачем ты выставил Кирилла на посмешище? Что он тебе сделал?
- Я не собираюсь, - спокойно начал тот, - И никогда не собирался отвечать на твои глупые вопросы. Если ты сам не видишь, что межну сыном председателя Госбанка СССР и детдомовским сорванцом не может быть никаких цельных отношений...
- Но! – хотел вставить Сергей но отец отрезал и спокойно продолжил дальше:
- ...То это хотя бы вижу я. И говорю тебе об этом. Твоё будущее, сын, это не Громов. И если я так решил, то так оно и будет, - он посмотрел на Сергея, на его всё ещё детский взгляд, усмехнулся поведению своего сына, затем положил свою руку на руку Сергея, как бы забирая того с собой, - Давай, пошли. Не будь таким как Громов, не бросай в грязь то, что у тебя есть и что тебе дорого.
Сегрей промолчал. Он понимал, что в корне его отец был прав. Причём прав абсолютно. Но, как он решил, класть крест на его дружбе с Кириллом было ещё слишком рано. Он также молча отошёл от стены и последовал за своим отцом, вниз, вон из школы.
Тем временем в мужском туалете, в нескольких метрах от пустеющего зала шло довольно кровавое побоище. Когда Громов покинул двери, он бросился бежать к лестнице, но участковый остановил его, чуть ли не набросившись сверху, и заломил руку за спину:
- Сучёнок! Ах ты сучёнок! Я же тебя сейчас закопаю!
- Попробуй, - Громов сделал вид, что поддался, но на самом деле, не мог сладить с Раевым, как ни пытался. Тот ударил Кирилла по лицу и, силком, затащил в первую попавшуюся дверь, отчего юноша упал на кафельный пол в мужском туалете.
Раев оглянулся, обощёл Громова и нанёс ему удар ботинком в лицо.
- Ничего-ничего. Мужик - вытерпишь. Вот мы тебя и водичкой окатим, - с этими словами он открыл кран холодной воды у умывальника и плеснул ею в Кирилла. Тот попытался встать, опёрся на колени и выпрямился в полной рост.
- Давай! Убей меня, давай! Лимита позорная! – вскричал, улыбаясь и хлюпая кровью Громов, - он радовался злости Раева, даже заведомо зная, что та не имеет границ.
Капитан налетел на парня после этих слов, задевших его до души. Последовал второй удар, ногой в живот. Громов решился задержать его, и тоже ударил Раева в бок, за что тот обозлился ещё больше, завёл парня в кабинку туалета, схватил за шиворот одной рукой и сделал несколько сильных ударов в лицо другой, затем схватил за волосы и ударил головой об плитку на стене кабинки. В конце-концов, милиционер успокоился, остановился, вышел к умывальникам и, сполоснувшись водой, закрыл кран. Сзади было слышно как медленно приходил в себя Кирилл, ворочался, пытался встать. Раев спокойно привёл себя в порядок, причесался, глубоко вдохнул и вернулся в кабинку к своей жертве на пару слов:
- Налакался, падла? Я тебя предупреждал... И чтобы больше духу твоего у меня в квартире не было, начиная с завтра же! Тварюга, - он плюнул в Громова, развернулся и ушёл обратно. А Кирилл потом ещё долго приходил в себя, отмывал кровь с лица, рассматривал следы от ударов и бездушно смеялся над ними. Школу он покинул лишь через час, когда в туалет начали заходить дети и интересоваться случившимся.



12 июня 2007 г.

Я сидел за обеденным столом на веранде и завтракал, смотря телевизор. Напротив, у кухонной плиты стояла Дарья и лепила из теста пирожки. По телевизору показывали выступление Путина, репортажи о Дне Конституции, выступление депутатов и прочее. Я смотрел на это всё и вспоминал, как в 1964 году по единственному каналу телевидения, ещё в чёрно-белом и с помехами шла трансляция того, что творилось в Доме Советов на тот момент. Озлобленные сторонники Хрущёва с яростью в глазах пытались вынуть микрофон из рук Брежнева, а Громыко и Андропов стояли в стороне пытаясь им хоть как-то противостоять. Это зрелище напоминало обезьянник, хотя на самом деле с тех пор общество изменилось мало. Тогда я сидел и смотрел на это будучи молодым парнишкой, и отец мой любил толкать меня в плечо и поговаривать, мол, смотри, до дорба это не доведёт. А мать вседа пыталась его угомонить. Я же смотрел на это и понимал, что мне абсолютно не было никакого дела до того, что творилось там, «наверху», кто был обезьянами, а кто – нет. Я понимал лишь одно, что мне через полчаса надо было бежать на танцы, в кабак, и на каток, а у меня не чищен пиджак, не причёсан, и Дашка стоит меня дожидается внизу, у подъезда. Вот как сейчас, примерно точно также, только теперь я всё ещё не закончил есть, не принял таблеток для понижения давления, а дело, естественно, само собой раскрываться и не думает.
А ведь иногда, так, быть может редко-редко, но с возрастом всё чаще, ибо жизнь следует геометрической параболе, хочется всё бросить к чертям, надеть костюмчик, и насладиться текущим моментом...
Но, к сожалению, я слишком себя растренеровал для этого, с годами приучился к тому, что, чтобы отдыхать на досуге, надо обязательно чем-то заниматься, куда-то себя вкладывать. И так жил все свои годы с этим девизом. Разучился лениться, даже если порой этого очень хотелось, тратить время попусту, задавать ненужные вопросы и тому прочее. И научился любить жизнь, любить её несмотря ни на что, наслаждаться именно таким моментом, каким он мне давался и что бы я ни делал в этот самый момент. А потом привык, забылся, остались всего лишь обрывки воспоминаний о том, каким я был в годы моей безупречной юности. Как фотокарточки, на которых я молод. Мой внутренний облик оброс щётиной точно так же, как и внешний, осел, когда одрябла и сгустилась, появились морщины и складки. Всё в ней закономерно, в этой жизни.
И так я смотрел на репортажи с президиума, вспоминая свою молодость, где-то в глубине души радовался крепизне нашей отчизны, несмотря на все невзгоды. И где-то надеялся на то, что однажды наша страна всё-таки будет жить лучше, ещё лучше чем она жила все те годы, когда, как говорится, людям жилось хорошо. Но понятие это крайне относительное.
С высоты своей табуретки, допивая последние капли лимонного чая, я проделывал в своей голове дальнейшие ходы. Встать. Вытереть рот. Поблагодарить жену за завтрак. Зайти в ванную комнату, умыться. Подняться вверх по лестнице на второй этаж. Из тумбочки в спальне забрать пузырёк таблеток, принять. Запить водой из графина. Подойти к письменному столу, взять папку. Достать документ о местопроживании. Позвонить Раеву и всё уточнить вместе с ним. Ну и, в том же духе. Все, как говориться, спланировать.
Но, лишь встав из-за стола, я уже отрёкся от плана и хозяйку дома отблагодарил по-другому. Я подошёл вплотную в Даше и коснулся ладонями её плечей. Она откинула голову назад, вытерла руки полотенцем и взяла в них мои ладони:
- Сень, ну ты что? Грустишь?
- Да нет, Даруня. Плохо мне, плохо...
- Как так плохо? – она убрала руки, обернулась и серьёзно посмотрела мне в глаза.
- На душе мне плохо, - легко ответил я, вздохнул, отпустил её плечи и молча удалился, бросив в ответ, - Спасибо за завтрак.
Дарья понимала меня в том плане, что я шёл против своей воли. Что ж, может это и так Я просто сказал себе, что раз принялся за старое дело, то должен буду довести его до самого конца. Как мужик. Даже если мне хотелось совсем другого. В том-то и был мой досуг, моя профессия, все скитания моей души. И это можно было оспаривать до невозможности, но суть находилась в другом месте. Всё равно что бегать туда-сюда раз двадцать, только чтобы узнать то, что можно было бы узнать и за один забег. Да ну и пусть. Мне теперь можно было всё, моя жизнь наконец-то обретала тот самый заслуженный отдых.
Я умылся в ванной, глянул пару раз на свои морщины, до тех пор, пока мне не стало омерзительно. Так вот что имел в виду Булгаков, когда он писал о приступах ипохондрии в «Жизни господина де Мольера»... Старость. Она повсюду. От неё не убежать. Согласен.
- Но ведь о ней можно просто забыть, если отойти от зеркала, - подумал я и улыбнулся.
Я поднялся наверх, на второй этаж, принял таблетки, запив их водой. Как и расчитывалось. Затем, опять же, как и планировал, подошёл к письменному столу, открыл верхний ящик, только пришлось его сначала отпереть, память мне изменила – я запер его на ключ. И, когда открыл, достал оттуда уже начинавшее мне быть сродни «Дело № 317», которое я мог теперь читать как роман, после десятидневного знакомства. Первым в папке лежал отрывок записей моей беседы с Фёдором Рыжих, откуда было ясно, что Громов насильно рязвязал конфликт с учредительными кадрами района, за что, при поступлении осенью 1987 года в армию был лишён прописки в Москве на периуд более чем два года. Из этого в свою очередь вытекало, что либо Громов не знал вообще, что он делает, либо он хотел кому-то отомстить таким образом, но кому – пока оставалось тайной. Из всего выясненного мной доселе через разговоры с Кристиной и Фёдором, я понял, что ключ к дальнейшей разгадке может лежать в оставшихся людях, близких к Громову в те годы. То есть, надо было взяться за само логическое звено, соединяющее Кристину с Фёдором. За кого, вы спросите? За Марию Селину.
Селина была знакома с Кристиной Канидзе ещё со школьных лет. Они вместе учились в средних классах, в одной из школ где-то в Новогиреево. Затем семья Кристины переехала ближе к центру города, но связи подруги не потеряли. Кристина поступила на факультет экономики в МГУ, а Мария долгое время работала официанткой в ресторане, чтобы помогать учиться своей младшей сестре, информация о которой мне менее важна. Как выяснилось по сводкам Раева, которому я позвонил вслед за изучением старой биографии этой девушки, в 1993-м году Селина уехала в Санкт-Петербург (если бы я не цитировал этих слов, то конечно же бы сказал «Ленинград»), случайно познакомившись с одним молодым человеком на московских улицах. Там женилась, через год у них родился сын, Василий. Жили нормально, без перебоев. В середине девяностых муж устроился работать в компьютерную компанию, стал прилично зарабатывать и повышаться в должности. Сын пошёл в школу. Потом наступили путинские времена и всё такое. В общем, лично говоря, на жизнь гражданки Селиной жаловаться бы не приводилось.
Мария могла знать о смерти Громова, хотя бы из газет. Она не могла догадываться о том, как это случилось и кто тому виной, но могла точно и ясно изложить свои события, прожитые рядом с Кириллом и Кристиной до их разлуки. Конечно же, это было ещё одной попыткой на допрос, обычным понятием дедукции общего дела, а не какой-то там гипотезой о точной гибели юноши. Кроме Марии, как я это понял позже, никто больше не мог передать мне того, что пытали друг к другу Кирилл и Кристина, их первое настоящее знакомство, судьба, повернувшая их вместе. Поэтому тогда мне особо показалось, что я был на правильном пути, причём будто бы хотел с него сойти, но вовремя не сделал этого.
После показаний Рыжих я должен был во что бы то ни стало розыскать Марию Селину. А следовательно, мне требовалось отправиться в Ленинград на несколько дней, чтобы найти её. Для этого я нанял личного водителя и запланировал выезд на утро 13 июня, в 6 часов 30 минут утра. Дальнейшие дни я планировал провести в гостинице пока не получу то, что должен буду получить. Поэтому в этом плане то, что я делал, мне казалось правильнее всего остального, и особенно сказалось, когда я узнал и кое-что другое, о чём пока что рассказывать повременю. Оно того стоит.
Я проверил папку на порядок документов ещё раз, достал с последней страницы адрес Марии и положил его рядом с собой. Это всё, что мне требовалось взять в дорогу. Саму папку я решил оставить Раеву, так как моей «самодеятельностью» могли бы очень сильно заинтересоваться наверху, что бы помешало мне в какой-то степени довести дело до конца. Раеву я доверял как своему близкому другу, с тех пор как в 1994-м мы работали над одним и тем же делом про маньяка-насильника в окрестностях Зеленограда. С тех пор мне казалось, что Раев мог бы понять меня и помочь мне в моём деле, но в суть дела я его особо не вводил, пока что, и пользовался лишь некоторыми показаниями с общих фронтов, так сказать. И тогда мне казалось, что Раев мог сохранить мой архив до лучших времён. Как говорится, пока вождь не вернётся на родину.
Я завязал папку и положил её у выхода вниз. Затем взялся за свой телефон. Снизу в то время вошла моя жена, подошла ко мне и к моему удивлению обняла меня за талию:
- Сень... А, Сень? А может всё-таки не надо тебе туда ехать? Что оно тебе даст, это твоё путешествие?
Глазами я посмотрел вбок, не шевеля головой:
- Даня, я всё решил. Раз решил, значит так и будет. И потом, меня не будет всего несколько дней.
- Ты бы взял бы меня с собой, что ли, - она улыбнулась.
- И взял бы! – я наконец повернулся к ней лицом, мне было так тепло и радостно что она находилась рядом, стояла рядом со мной и смотрела мне широко в глаза, - И взял бы, да не могу, ты же знаешь.
- Знаю... – она вздохнула.
Я почувствовал, как её дрожащие руки нежно прижимались ко мне, пытались обхватить меня, как раньше. Правда, обхватывать там уже было нечего. И спина и шея, на затылке, заволосели и позвонки стали более чувствительны на ощупь из-за обвисшей кожи. Я вспомимал, как, будучи молодой девушкой, она цеплялась за мою шею и буквально повисала на ней, пока мы целовались. Потом обнимались, потом целовались вновь... Мне казалось, что сейчас было всё как раньше, быть может хотелось этого, одним краем мозга. Но всей остальной его частью я понимал, что мы изменились и очень сильно. Теперь лишь один взгляд, который мы читали друг на друга, лишь этот самый взгляд с минуту заменял нам наш бешеный поцелуй, когда над было по 20, и наши объятия, когда нам было по 40. И мы продолжали жить, и жизнь менялась, и мы менялись вместе с нею. Но наша любовь так и оставалась на своём, прежнем месте.
- Я обещаю, Дарунь, - начал я, - Когда всё это кончится, в один прекрасный день, мы уедем вообще из этих мест, из этой жизни. Мы поедем с тобой на юг, быть может даже этой зимой. Там нам будет светить солнце, петь птицы и волноваться море. Вот увидишь. Лишь потерпи немножко, и у нас всё будет, - я справедливо улыбнулся.
- Ты вцепился в это дело как сторожевой пёс, - возразила жена, - Зачем оно тебе? Неужели ты решил, что наш совместный отдых может подождать?
- Ну, спешить нам теперь уже некуда. Мы с тобой спешили всю нашу жизнь, - я обнял её, прижал её голову к своей груди, - Всё спешили, спешили, спешили... А ведь ничего от нас никуда так и не делось, согласись?
- А дело?
- А дело... Оно тоже никуда не делось. Просто, я люблю закрывать двери перед уходом, - я улыбнулся и посмотрел вдаль, поняв, что Дарья не сможет оценить моей аллегории. Это как раз было во мне тем, чего она не воспринимала никак и даже презирала, местами. Сейчас же она была спокойна и не сказала ничего, промолчала.
От Дарьи меня оторвал телефонный звонок. Это был Раев. Пора.



13 июня 2007 г.

В Ленинград мы приехали поздно вечером, почти к ночи. Прошлой ночью я спал мало, встал в пять утра, и выехал с двумя шофёрами в половине шестого, посему уснул в машине. Он разбудил меня при вьезде в город, и первым, что я увидел, была Нева. При лучах садящегося солнца она казалась словно позолоченной, украшенной ликом всего города. Я посмотрел по другую сторону и увидел новостройки. Торговые комплексы, кинозалы, огромные стоянки... Ничего этого не было ещё даже в 1997-м году, когда я последний раз посетил Колыбель Революции. Тогда всё было по-другому, не как сейчас. Да и Москва, в принципе, была другой. Но мне казалось, что Москва менялась всегда, либо ухудшаясь, или же наоборот улучшаясь во времени и в пространстве. Ленинград же мне казался вечным, неизменным и замороженным во времени.
Теперь я понимал, что заблуждался.
Мы остановились у гостиницы Аркадия. Я вынул кошелёк из внутреннего кармана пиджака и протянул его своим ребятам, спокойно сказав:
- Вот. Снимите себе два номера на пару дней.
- Семё-ё-ён Алексаныч, - начал один из них, - Ну зачем же вы так... У нас же есть свои, да ещё и премиальные...
- Берите-берите, - настоял я, - На свои будете выполнять вашу работу, а сейчас вы на моём задании, там хватит.
Они помялись, но один за другим достали по пять тысяч рублей и вернули мне кошелёк. Я убрал его в пиджак, тот застегнул, затем надел свою шляпу открыл заднюю дверцу волги:
- Оставайтесь в Аркадии до моего звонка, послезавтра. Если что, звоните сами, - я улыбнулся, - Дальше я иду один, г-спода.
- Удачи! – отозвался один
- Всего вам доброго, Семён Алексаныч, - добавил другой, после чего я вылез наружу, прихватил свою папку и хлопнул дверцей. Затем я удалился вглубь дворов, без оглядки, но точно знал, что мои ребята поступят именно так, как я их попросил. Эти ослушек не совершали. А даже если бы и совершали, мне было бы всё равно, ведь та команда, с кем я работал до этого была гораздо лучше. И так считал не я лишь один.
Дворами я дошёл до ближайшей станции метро и направился в сторону Звёздной. Меня тянуло в гости к моему давнешнему другу генерал-лейтенанту Шумейко, с которым я тоже виделся в последний раз в 97-м. Накануне своего приезда я созвонился с Павликом и договорился, что пару деньков покочую у него дома, в Пушкине. Он был рад моему приезду, к тому же, как-никак, я был не только старым товарищем, но и человеком, знавшим когда-то его нынче усопшую жену, как близкого друга Дарьи (именно через неё я познакомил Шумейко с его женой). Её уже не было в живых двенадцать лет. Умерла она от рака лёгких, в возрасте 55-и лет, по всей видимости много курила. Но, честно говоря, мне её не было жалко, так как для меня она всегда была немного стервозной бабой, даже если о мёртвых так нельзя. Но Пашку я понимаю, он конечно переживал, ведь любил её. Запил, начались проблемы с сердцем, был дважды госпитализирован и посажен «на строгий режим». Хех! Теперь последние десять лет жил дома, один в трёхкомнатной квартире. К нему изредка презжала его дочь с внуками, ходили вместе по грибы, обедали и делились событиями. И Полкан, его пёс, тоже хоть как-то запонял отсутствие супруги. Но больше не было ничего, и если даже с одной стороны больше ничего и не было надо, то с другой, казалось, старик проживал последние годы своей жизни довольно хорошо, по ставнению с нормой его возраста. В этом году ему исполнялось семьдесят.
Я вышел на Звёздной и сел в автобус. Всё не так как раньше. Я посмотрел в окно. Половина одиннадцатого вечера. Солнце играло с оконными лучами где-то там, вдали, на горизонте, хотя в автобусе уже чувствовалась ночная атмосфера. Люди ехали домой, спать. Я взял рядом лежащую газету, с понтом почитать, а сам думал, как бы мне представиться Шумейке, да так, чтобы он меня не узнал. Так скажем сыграть на душевных нотах старческого разума. Потом вспомнил, что он бы меня узнал всё равно. Даже если бы я и не позвонил ему вовсе, а явился бы просто так. Хитрый он был лис, вот что.
У порога его двери, где всё тоже казалось другим, не так, как раньше, я пару раз зализал назад волосы. Типично. Зачем – не знаю, наверное ради понта. Потом постучался и столь же типично прочистил горло. Дверь мне открыла женщина, наверное им теперь была судьба открывать мне дверь. Но женщина эта была вовсе не такой, какую я встретил у Рыжих, нет. Я узнал эту женщину, для меня девушку, а ещё точнее давнюю любовь:
- Здравствуй, Лисёнок... – улыбчиво произнёс я, держа в руке две бутылки коньяка, завёрнутые в кондитерскую бумагу.
Женщина стояла в фартуке поверх блузки и синих джинсов, со скалкой в руке. Она смотрела на меня огромными, поглощающими всё глазами, и как-то немного туманно улыбалась. Быть может, она распознала меня, но тем было бы и лучше.
- Мам! Мам! Кто там пришёл? – раздался детский голос из кухни и в прихожую вбежал малыш лет восьми. Когда он увидел меня, то замер на месте, его глаза сделались такими же квадратными и он пролепетал в полголоса, - Здрасте...
- Большой какой стал он у тебя! – я засмеялся, - Ну так что, Лизка, старых гостей принимать будешь?
- Ой, простите меня великодушно, Семён Александрович! Не узнала вас! – она машинально забрала у меня спитрное, и я также протянул ей коробку шоколадных конфет из другой руки, - Ой, ой... – она засмущалась, - Извините пожалуйста... Ой, батюшки! Какая же я глупая! – засуетилась в прихожей, указывая мне на кухню, - Вы проходите, проходите! Я сейчас папу позову!
Я прошёл в прихожую, снял козырёк и положил его на тумбу. Затем повернулся лицом к зеркалу, и прилизал волосы руками. Через пальцы проскочила седина, и я отвёл взгляд в сторону, на дверь, ведущую в покои генерала-лейтенанта. Ручка двери повернулась как раз в тот момент, когда я убрал руки от волос, и, повернувшись лицом к двери, встретил самого Шумейко. Он вышел в обломовском халате, с распахнутой волосатой грудью и трубкой в руке, похожий на Врангеля, измученного нашатырём и приключениями. На лице виднелись глубокие морщины, поверх которых очки, которые были лишь маленькими очёчками десять лет назад (что-что, но на зрение Шумейко никогда жаловаться не приходилось), медленно сползали на нос в то время как он пытался своей свободной рукой закрыть за собой дверь.
- Литовский-то опять разбушевался, совсем покою не даёт... – что-то пробубнил про себя Шумейко, видимо из своих старых дел, и, лишь только увидел меня, сразу замер на месте, - Ба... Ба! Кого я ви-и-ижу! – по его старческому лицу расплылась огромная слюнявая улыбка, - Се-е-е-е-еня! Ты ли, не ты ли? Живой?
- Как видишь... – я подошёл к ниму и мы с ним крепко обнялись, похлопав друг друга по спине – Сам-то как живёшь? Лисёнок рассказывала...
- Плохо, плохо я живу. Пло-хо, - отрезал он и тотчас принял серьёзный вид, посмотрев в сторону и протерев свободной рукой уголки своего рта.
- Что такое?
- Пойдём, - он повернулся лицом к кухне и повернул меня вместе с ним, - Пойдём, я тебе всё расскажу. Лизка! – он крикнул вперёд, - Накрывай стол!.. Гость приехал.
Лиза отправилась к старому серванту, стоящему на пути на кухню. В нижнем отсеки лежали тарелки, и Лиза с лёгкостью достала оттуда праздничный сервиз. Я смотрел на Павла, и когда увидел, что он расположился на кухне, аккуратно присел и взял Лизу за локоть:
- Давай помогу.
- Не надо, я сама, - попыталась отбиться от меня Лиза, но я ловко примкнул носом к её густым волосам, чувствуя запах фирменного шампуня, - Семён Александрович, пожалуйста, не будем, снова то...
- Лисё-ё-ёнок, - оттяжно пролепетал я, носом бродя по её волосам.
Мне вспомнился момент, когда Шумейко впервые ознакомил меня с делом № 317. На дворе стоял первый морозный холод ноября 1991 года, я сидел у себя в кабинете в Москве. В дверь постучалась молодая женщина, это была Лиза. Тогда ей лишь исполнился тридцать один год. Её длинные кудри свисали до самой груди, на руках были меховые перчатки, и сапоги с каблуками на длинной основе украшали её ноги. Её румяные красные щёки сжались, выдавая улыбку, когда она впервые увидела меня:
- Ой, извините! А папы нету?
- Лиза? Входите, Лиза. Ваш отец сейчас будет, - произнёс я, наслаждаясь её женственностью и красотой.
Нет, безусловно Дарья была мне дороже и красивее. У Дарьи было то, что нажилось мною годами – та самая близость. Её любовь была регулярна и пряма, предсказуема и проверена годами, десятилетиями. К Дарье я привык так, что просто не мог уже представлять свою жизнь без неё. Но Лиза... Елизавета Павловна Шумейко, буроволосая Лиза, Лисёнок... Я почувствовал, что притянут к ней как безуспешный юноша в своей любви, хотя скорее это была даже не любовь, а просто какая-то набоковская страсть. И Лиза тоже знала об этом с первых встреч. Она безусловно годилась на роль моей любовницы, а я исполнял монолог честного и правильного мужа, которому впервые пришлось изменить своей столь же верной и безупречно честной супруге.
Это конечно же продлилось не долго. У Лизы на руках был грудной ребёнок, тогда – первый её сын Сергей. У неё был муж, военный, без всяких сомнений имеющий связи с самим Шумейко, безбожно любящий её. Любовный треугольник терял свои углы и было ясно, что наши с ней отношения были не более чем просто картонными.
- Лисёнок? Что ты здесь делаешь? – с удивлением произнёс Павел, когда вошёл в мой кабинет. В его руке виднелось то самое дело...
Если быть ироничным, то выходило, что с Лизой я познакомился тогда же, когда и с делом. Поэтому мне в начале казалось, что между ними была связь, но это были лишь ложные домыслы: какое отношение дело об убийстве могло иметь к дочери полковника УГРО города Москвы Шумейко?.. Конечно же, никакого. Просто Лиза оказалась рядом, и с ней я вспомнил свою молодость, ещё раз, заново. Её молодые годы угасали, но всё ещё могли быть видны за этим тогда невинным взглядом. Теперь же на её висках тоже виднелась первая седина, эти густые и когда-то пышные волосы давали первые изъяны возраста и времени.
- Уберите руки, - шёпотом напомнила мне Лиза, держа в руках тарелки и вставая с корточек в своём длинном синем платье, - Вы с ума сошли! Немедленно уберите руки!
- Извини, я не хотел... – попытался оправдаться я, но тут лицом к коридору обернулся сам глава семейства и усерчиво провозгласил:
- Ну скоро вы там уже? Сенька, что ты возишься?
Я выступил вперёд.
- Идите, - поддакнула Лиза.
Её отец не знал о нашей афере. И это было правильно, потому как близкое знакомство с Дарьей могло бы многое вывести на чистую воду, а Дарья с этими делами шутить не любила. Уже дважды она покидала меня из-за всяческих пустяков, один раз уехала на неделю жить к подруге и ничего об этом мне не сказала. Тогда, кстати, Шумейко же мне и помог, как это ни странно. О как! А второй раз, вообще попыталась перерезать себе вены. Но случай был редкий: женский духи в моём кармане пиджака, запах поцелуев на шее и огромное количество алкоголя. Последнее – с её стороны. Я смеялся, пока она бегала вокруг меня и кидала мне мелкие и нелепые оскорбления. Потом затих, когда затихла и она. А вот потом меня точно бросило в дрожь:
- Даруня! Э-э-э, ты что? Ты чего, а? С ножами не шутят! – она шла на меня с ножом в руке, - А ну положь, дура! Мне неприятности не нужны!
- Ты их уже заработал, гад!
- Не цепляйся к словам и положь ножик... Я прошу тебя. Дарунь!
- И не подумаю! – она побежала в ванную и попыталась запереть за собой дверь. Эх, бабы, бабы... Я знаю, так не говорят. Но кто же мог подумать, ведь такой я свою жену встречал впервые. И запомнил это надолго, когда Шумейко глянул на меня искоса с кухни.
Через полчаса мы сидели на кухне, втроём. Я, напротив меня Лиза, слева, во главе стола – Шумейко, Павел Алексеевич. Тот самый Павлик... И второй Павлик, младший внук, чуть его правее. А позади мирно сопел в уголке Полкан, видя собачьи сны. Лиза изредка вставала, наливала компот или вино, в зависимости от желающих, бегала к холодильнику, возвращалась и в основном слушала нас, закореневших служак. Павлик ковырялся в еде, игрался с вилкой и получал замечания от своей мамы. Шумейко же конкретно понесло. Он рассказывал обо всём и о каждом сразу. Сначала вдавался в прошлое, рассказывая мне то, что я помнил и сам, но с удовольствием слушал этого старика, мол, пусть болтает. Потом он ругал 90-е годы, правительство, потерю жены и поведение своих детей. Потом пил, пил много, курил трубку, и продолжал свою плетору:
- В 95-м меня сослали в эту чёртову Рязань, мол, соцком, проверка и всё такое... Там не было ни шиша, даже девки ихние все поразъехались, одни пьяницы по улицам ходили... И барыги всякие. Вот скажи мне, - он посмотрел на меня, - как я могу узнать, кто в этой глуши наш, а кто нет, когда я захожу в отделение, и вижу эту... эту свинью... И он улыбается мне, пальцы растопырил, весь гордый сидит...
- Деда, свинья это девочка, а не мальчик... – вмешался внук, но мама тотчас нашла на него расправу:
- Пошли спать, сынок. Давай, иди чисти зубы и одевай пижаму. Давай-давай.
- Карлсону пора домой, - со смешинкой произнёс дед, потом привстал, чтобы пропустить внука, и вернулся в исходное положение, - Сидит эта рожа, себе, значит...
- Пап...
- Хорошо, хорошо, - он пропустил и Лизу, затем глубоко вздохнул, - вернулся я когда из Питера пришла телеграмма... Мол так вот и так, Павел Александрович, жена ваша в больнице. Рак лёгких... Жить осталось... Осталось... – он не смог закончить предложение и отпил спирта, по щеке, играя на морщинах, пролилась слеза, очки запотели и Шумейко снял их, - В общем я не успел... Слишком поздно. Когда я приехал она уже...
- Я помню, друг, помню, - отозвался я и тоже отпил вина, - Несправедливо они тогда с тобой обошлись, ведь начальник без жены это тоже начальник, как-никак...
- А то! Суки.., - сквозь зубы произнёс он и посмотрел на меня, - Ладно, давай не будем о плохом. Расскажи мне лучше, с какой целью ты к нам пожаловал. Ведь я тебя Сенька знаю, ты просто так «по гостям»-то не будешь.
- Эт-да, не буду, - я улыбнулся, - здесь ты правильно сказал. А пожаловал я к тебе, соб-сно, вот с чем...



5 мая 1987 г.

Папка практически выпала из рук Раева и шумно упала на его стол.
- Ну что, щенок, дождался своего? Выгнали из института, исключили из партии, здорово, правда? – он посмотрел на Кирилла исподлобья, и вытянулся к нему всем телом, оперши ладонями стол, - Но ты ведь не этого добивался, я же знаю. Ты добивался другого, и поверь, щенок, я признаю, что тебе это удалось... – Раев сделал паузу и уселся назад в своё кожаное кресло, - Что скажешь?
- Василий Юрьевич, я не понимаю, о чём вы? – подняв голову произнёс Кирилл и глаза его горели искрами, так, как будто жгли насквозь, было ясно, что он так ответил специально.
Раев закурил сигарету:
- Подлюга... Знаешь что с такими как ты бывает?
- Ой, боюсь! – ехидно выдал Кирилл, - Об этом тебе уже «Клавка» рассказала?
- Послушай ты, Громов. Если ты думал или думаешь, что я должен принимать твои скандалы как детство, ты глубоко-о-о заблуждаешься. У тебя была цель, расселить нас с Клавой, сам знаешь зачем. Поздравляю, щенок. Ты этого добился, - он сделал затяжку, - Но знаешь ли ты, чем за такие дела платят?
- Неужели деньгами? – улыбнулся Громов и тут же получил по лицу деревянной пепельницей, брошенной Раевым. Из носа капнула кровь, голова отвернулась.
Раев обошёл стол, сел на него задом, затянулся ещё один раз и поднял с пола пепельницу, чтобы сбросить в неё окурки.
- Не угадал, щенок. Афган по тебе плачет, Громов, Афган. Если ты думаешь, что твои мерзкие выходки позволят тебе безнаказанно прожить жизнь, то ты в полной жопе. Тебя выебут, как козла отпущения, и бросят на холодный, липкий пол. И вот тогда, весь в соплях и крови, ты будешь валяться на земле и понимать, каким ты был лохом до этого. Потом попытаешься исправиться, а будет поздно. Вот увидишь...
- Ага, Василь Юрыч. Угрожать изволили? – отозвался подросток
- Вовсе нет, - он сделал последнюю затяжку, - решил предсказать тебе твоё будущее. Причём заметь, щенок, именно будущее, а не грядущее. Потому что большую часть его ты уже себе заработал своим поведением.
- А мне того на сделанное хватит, козёл вонючий. Самое главное – это что тебя в нашем доме больше не будет. И чины свои ты тоже проморгал. Вот так вот... Тоже мне, папочка нашёлся.
- Отца на тебя нет, сучёнок, - Раев встал, привычно обошёл свою жертву и замахнулся на Кирилла сзади. Он хотел, как всегда, врезать тому удар по затылку, так, чтобы Громов упал со стула, но последнего спас стук в дверь. Кто-то постучал сначала тихо, затем громко два раза, затем тишина, затем опять. Раев привёл себя в порядок, - Да-да, войдите.
В отверствии двери показалась круглая голова с коротко подстриженными волосами, затем чёрный в полосочку галстук и военная форма. Затем показалось всё тело, им был мужчина средних лет, знатной статуры погонами подполковника на плечах. На лице виднелись небольшой шрам, от левого уха по щеке до верхней губы, затем уходил под чёрные густые усы, и ямочка на подбородке. В руке мужчина держал фуражку, и когда он легонько распахнул дверь, в козырьке отразился луч солнца из окна.
Раев резко встал и стал шарить в бумагах на своём столе чтобы найти фуражку, затем достал её откуда-то снизу, надел, прировнял, и наконец достойно отдал честь входящему старше по званию должностному лицу:
- Здравия желаю товарищ подполковник! – выпулил, и хотел было сесть, но рукой подполковник дал тому знать, что хочет быть один с парнем. Раев негодовал.
Офицер подошёл с столу, бросил взгляд на Громова, затем посмотрел прямо в глаза Раеву и сквозь зубы, как и положено всем офицерам, спокойно выдал:
- Капитан, выйди пожалуйста на часок, покурить. Мне надо поговорить с мальчишкой.
- Товарищ подполковник, смею возразить! Кирилл Громов находится под моей дальнейшей ответственностью до полной дачи показаний, – он добавил, робея, - И в воспитательных мерах, у него в личной жизни неладно...
- Знаю я твои воспитательные меры, шакал, - пробубнил себе под нос подполковник, косо глянув на кровь на кончике носа Громова. Он сделал ещё шаг вперёд, удивляясь наглости Раева, нагнул голову к уху капитана и еле слышно шепнул, - Ты что же, червь могильный, кровопийца, приказов не понимаешь? Или мне с тобой покумекать по-другому, по-нашему, военному? – он увидел страх в глазах Раева и улыбнулся его трусости, - Брысь отсюда... Шаго-о-ом!
- Виноват, Павел Алексеевич! – Раев встал по струнке, ещё раз отдал честь, - Виноват! – и живо удалился в дверь. В его глазах страх смешался с ненавистью, но смотрел он честно, подчинённо, как сторожевая псина.
Шумейко сел на место Раева, положил рядом фуражку, покачнулся на стуле, и наконец, представился перед Громовым. Тот продолжал бегать глазами по его мундиру, но поочерёдно уводил взгляд в землю, на пол, когда подполковник смотрел прямо, открыто.
- Так вот ты какой, Кирилл Громов... – он почесал усы большим и указательным пальцами правой руки, - Да-а-а, наслышались, наслышались, - и криво улыбнулся.
- Какой есть, - нашёлся Кирилл, - Прикажете правду-матку?
- Кирилл, - подполковник устроился поудобней в раевском кресле, подальше отодвинул от себя табакерку с окурками, - Тебе скоро 20 лет. Двадцать! В твоём возрасте уже надо думать о будущем жизни. А не устраивать чёрт знает что в институте!
- А-а-а, вразумить пришли, дядя, - улыбнулся подросток, - А ничего не выйдет. Вон товарищ Раев уже сколько раз пробовал, и угрозами, и кулаками. Куда уж вам...
- Избалован, - подумал Шумейко, затем опёрся локтями в стол, смотря Громову прямо в глаза, - Скажи-ка мне, Кирилл, а из какого ты детского дома?
- Из 36-го, - тот потупил глаза.
- Учился там же?
- Угу. А вы это к чему?
- И давно знаком с Клавдией Ивановной? – проигнорировав вопрос Кирилла, всё также поинтересовался подполковник.
- Почти с пелёнок... – юноша повесил голову, смотря в пол, - Давно, не помню как. Помню только что у неё сын заболел, тяжело. Ну, мне ровестник был. У него сначала горло взяло, потом кашель, потом... В общем, - он закрыл глаза, - так вот.
- От туберкулёза умер?
- Да хрен знает... И она осталась одна. Без родственников и близких.
- И что же ты, такой шалопай, решил вдруг над ней сжалиться? – Шумейко вытянулся вперёд, как будто не верил своим ушам и хотел услышать правду из уст юноши.
- Хорошо вам, товарищ полковник. У вас семья... Домой пришли – там жена рада, дети здоровы. А значит, не зря живёте. А у меня, - он поднял голову и глянул прямо в глаза своему собеседнику. Из глаз Громова, казалось, текли слёзы, - Клавдия Ивановна, детдом да Раев. Без матери, без отца. Поди узнай, чейный я вообще...
- Ну ладно, тихо, будет тебе! – попытался его утешить Шумейко, - Взрослый уже, реветь! Ты мне лучше скажи, что же ты, раз так своего воспитателя уважаешь, так плохо себя ведёшь? Из института выгоняют, статьи вешают – за драки, хулиганство, беспартийность? Тут, смотри мне, и до криминала рукой подать.
- А что мне ваши угрозы, дядя? Криминал, он и в Африке криминал... Сейчас время такое, что на душе неспокойно. И Клавдия Ивановна, она сама себя загнала, каждый день спивается и люд недобрый на дом к ней ходит. Ей лечиться пора... А у меня денег нет. И жить я с ними не намерен, в, извините меня, дерьме. Решил пойти работать, зарабатывать на лекарства... Говорят у неё какой-то дядя двоюродный есть в Одессе, о ком ни слуху ни духу, вот я и подумал, может быть это...
Шумейко взял со стола ручку, и принялся что-то писать на бумаге. Громов затих, чесял свои кулаки. На несчастного детдомовца, ребёнка войны и революции 20-х годов он никак не был похож. Но на лице читалась печаль, какая-то далёкая, неистовая тоска, и желание сбежать, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Такой взгляд можно обычно прочитать на лицах многих тяжёлых преступников или самоубийц. А ещё синяк, или заеда возле рта, которая ещё больше уродовала его в принципе красивое юношеское лицо. На лице Кирилла можно было заметить слёзы только тогда, когда его щёки освещали лучи солнца, и капли оттдавали особым блеском, но без сей панорамы, лицо его просто казалось вечно грастным, а глаза, эти серые, зелёные глаза – просто всегда заплаканными. Даже когда Громов смеялся или вообще закрывал их.
- Значит так, Кирилл. Давай без церемоний. Сейчас я напишу рекомендацию тебя в ближайшую военную комиссию по повестке из военкомата. Будем считать, что экзамены туда ты прошёл. Сам не хил, не дурак, да и деваться тебе в общем-то некуда. А значит, будешь служить нашей родной Партии, Отечеству и исполнять свой мужской долг.
- Неужели? А если я возьму и откажусь? Что тогда? Как Раев будете бить и кровь из меня высасывать до последней моей капли?
Шумейко открыто расхохотался:
- Ну зачем же так грубо? Я же не такая же сволочь, как твой Раев... Просто выбора у тебя, Кирилл, как я уже говорил, нет. Если ты откажешься присутствовать на военной повестке, и, тем более, порвёшь мою рекомендацию, тебя всё равно найдут. А когда найдут, то возьмут насильно, и в камеру заодно – ты же у нас из тех, кто любит сопротивляться. А там тебя ждёт какой-нибудь штрафбат. Или вообще ссылка. И будешь сидеть на воде да на хлебе, наматывать свои кишки на руку.
- Угу...
- А я тебе предлагаю самому, вольно, да ещё и по моей рекомендации в армию вступить. Отстреляешься годика два – три, сможешь в военное подать. А там тебе и денег всегда хватит, и работа не волк, и выручка с тебя будет. Ты потом ещё такими как Раев сам командовать будешь, - Шумейко дописал рекомендацию, размашисто вставил свою подпись в самый низ листа, затем аккуратно сложил его вдвое и положил на стол перед Громовым, - На, бери... Ну бери, что смотришь? – Кирилл неохотно подчинился, раскрыл лист и вдарился в чтение, - Не пойми меня неправильно, сынок. Если ты к нам зло, то и мы тебе зло. А я тебе предлагаю добро и дружбу. Сейчас упустишь шанс, другого уже не будет.
Подполковник Шумейко часто повторял словосочетание «А я тебе предлагаю...» и подростка это начинало раздражать. Он прочитал письмо, с обычными «приказываю допустить к призыву» и «на свою ответственность», что вызывало благодарность по отношению к оказываемой услуге. Но просто так вступить в армию было в любом случае шагом довольно решительным и Громов даже немного приоткрыл глаза, смотря на письмо. Быть может, он решил действительно попробовать себя в качестве полезного обществу человека, в будущем быть может даже почётного гражданина города. Во всяком случае, отвоевать своё бы он смог и успел бы всегда. Но в данном случае, он отвоевал бы и чужое. Своих близких. Доверие тех, кто ему как раз не верит.
- А что, это идея. Может действительно хватит этого разгильдяйства, пора себя переквалифицировать... – подумал Громов, складывая бумажку в четверо и кидая её в свой грудной карман рубашки, на самое дно.
- Вопросы есть? – улыбнулся подполковник, глазами показывая на карман.
- Нет, товарищ полковник!
- Вот и славно. Можешь быть свободен, - Громов встал, - И помни, Кирилл, я тебя не заставляю. Но думаю, ты к моему мнению прислушаешься. Всё равно у тебя ещё всё лето впереди, призыв лишь осенью, - он пригрозил пальцем, - Помни это!
Громов усмехнулся и махнул на того рукой:
- Да-да-да, Ваше Благородие. Как там у вас, милицеев... Честь имею! – он по-децки козырнул и вышел из кабинета. За открытой дверью показался сидящий в кресле и весь синий от нетерпения Раев, которого Шумейко тихонько позвал к себе указательным пальцем левой руки.
- Ну как? – не выдержал Раев.
- Дверь закрой.
- Виноват! – он повернулся, закрыл за собой дверь, потом встал лицом к полполковнику по стойке смирно, - Разрешите спросить?
- Нормальный парень, толковый, - Шумейко сам ответил на его вопрос, - думаю пойдёт далеко, - Раев улыбнулся.
- Орлов воспитываем, товарищ начальник! Он у меня ещё дальше пойдёт, чем вы думаете, этот щенок...
- А вот если я ещё раз увижу что ты, паскудина, его хоть пальцем тронул, - Шумейко тотчас нахмурил брови, встал из-за стола и подошёл почти вплотную к капитану, - Я тебя лично в сержанты разжалоблю! В чистильщики унитазов! Ты меня понял?
- Так точно!
- Ну, раз понял, то, - он обошёл Раева боком, уловив его нервный взгляд, - Давай, работай, капитан. И порядок у себя на столе наведи, - и, причмокнув, вышел в коридор.



15 июня 2007 г.

Я сидел в широком кресле, шириной с два автомобильных сидения, и попивал мятный чай с маленькой алюминиевой ложечки. Напротив меня, в не менее широком кресле с красной обшивкой сидела та самая Мария Селина, столь любимая Фёдором Рыжих. На её коленях лежал клубок со спицами и часть начатого свитера. Руки подрагивали, норовя выронить чай на пол, но девушка плотно прижимала кружку к себе, делала мелкие, чёткие глотки и быстро взглядывала на меня, моргая глазами. Я же сидел спокойно, рассматривал обои на стенах. Мне было интересно, стены квартиры обычной светской домохозяйки и жены програмиста  украшали столь помпезные обои и шикарная кафельная плитка устилала вроде бы обыкновенный пол...
- Вы знаете, - Селина снова потянулась за кружкой чая и впилась в её край своими губами, - он был какой-то странный, это Громов. Нет, он конечно был не из тех, кто любит, когда о нём поют дифирамбы. Наоброт. Он не выносил сострадания, заботы о себе. Был такой, знаете, - она покрутила одной рукой над своей головой, ловко удерживая кружку чая в другой, - весь на дыбах, ха-ха-ха. В общем, ещё тот сорвиголова.
- А в чём же заключалась тогда его, эта самая, странность? – поинтересовался я.
- Он был очень... – Мария задумалась, - Он был очень разен.
- Разен?
- Да... Местами он мог был настолько циничен, что даже самые добрые люди могли легко раздражаться. Или же наоборот, он казался дурачком, наивным и робким, а на самом деле...
- Ясно. И каким же вы запомнили его больше всего?
- Мужественным, - с улыбкой и неким упоением в голосе произнесла Селина, - Отважным и храбрым. И добрым, каким Кирилл был на самом деле. Хоть странностей у него было хоть отбавляй.
По словам этого очевидца, Кирилл был сумасшедшим. По крайней мере, именно так я понял её сперва. Либо шизофреником, либо просто на голову больным человеком. И болезнь эта давала знать о себе отнюдь не всегда, а лишь тогда, когда это было неопасно для других людей. Если Громов умел играть с огнём, и тем более столь легко им контролировать, то это означало, что у него было много фанатов. А значит, что и много врагов, что усложняет дело. Мне вспомнилась одна из фраз Кристины Канидзе: «Громова любили за то, чего в нём на самом деле никогда не было.» А ведь в этом что-то есть... И если хорошо подумать, то есть даже очень много чего. Ведь когда он играл приступы храбрости или цинизма, он мог тем самым манипулировать людьми для получения нужных ему целей. Оставалось лишь узнать каких именно целей, для чего, и кем были те самые люди. Очень возможно, что тот самый должок, который Кирилл не смог отдать в связи с недостиганием очередной цели, и был причиной его позднего убийства.
- А ведь в этом что-то есть... – машинально выдал я в слух.
- Что-что? – на секунду отвлеклась Селина, замерев с губами на чашке.
- Ой, изивните старика, это я мысли вслух. Всё никак не могу не дивиться красоте вашего интерьера: обои, плитка... Всё настолько изящно и изыскано! Я в восторге!
- Да что вы, не стоит, - засмущалась она, - Обычная тайландская работа... Мы вообще давно с мужем затевали евроремонт, но не хватало финансов.... Вот, поттягиваемся потихоньку, - она засмеялась ещё раз.
- Ну да, ну да, - поддержал я, - Плитку действительно сложно достать, если ищешь качество. И всё-таки, о птичках. Скажите, вы конечно же любили Кирилла?
В комнате восстановилось молчание. Скорее всего, мой собеседник не ожидал от меня столь прямого и внезапного вопроса. Хотя нет, скорее всего Селина знала то, о чём думаю я, и, по большей своей степени, даже продумывала ответ на мой вопрос. Просто сам вопрос прозвучал немного не так, как хотелось бы ей. Зато именно так хотелось его задать именно мне, ведь каждый следователь в глубине своей души радуется, когда его собеседник испытывает удивление, непонимание, или чувствует, как его дёргают за тонкие ниточки тех самых интриг, о который, он думал, следователь не знает ничего.
Мария смотрела на меня. В её глазах я читал то же, что читал и в глазах Кристины, когда она увидела папку с делом. Только в данном случае я чувствовал всю тяжесть этого взгляда и угадывал её внезапный ответ. Она была предсказуема, эх, предсказуема...
- Не скрою, - наконец решилась на ответ Мария и её зубы нежно коснулись края кружки, к которой до этого прилипли губы, - Да, да, я конечно любила его, - решилась девушка.
- А он, позвольте догадаться, конечно же любил другую? Или я не прав?
- Ну-у-у, этого я уже знать не могу... – начала было она, но я решил немного освежить запылённые годами события.
- Скажем, вашу лучшую подругу того времени, Кристину Канидзе. Вы не бойтесь, не бойтесь, гражданка Селина. Мне могут быть известны такие вещи, о которых вы можете не знать и вовсе ничего. Всё это - следствие, бывшее следствие.
- Кристина? Моя лучшая подруга? С чего это взбрело вам в голову?
- Я просто знаю. Я брал показания у того, кто любил вас не менее: Фёдора Рыжих. Помните такого? – я закончил свой чай и поставил кружку на рядом стоящий столик.
- Господи! – вскричала Мария, - Боже мой! Федька Рыжих... Этот настырный увалень... Вы встречались с ним?
- Посчастливилось, - я ухмыльнулся и добавил, - Представьте себе, он думает, что я – ваш муж! Пришлось именно так заработать его доверие к себе.
Она тоже рассмеялась и всё-таки допила свой чай, вслед за мной. Размусоленная заварка виднелась на уголках её губ, слегка сглаженных первыми морщинами. При слове «муж» она сделала заинтересованное лицо... Нет, Мария безусловно помнила Фёдора, раз она помнила и Громова, в этом не было никаких сомнений. Она могла просто не давать вид, быть может её настоящий муж – жуткий ревнивец и изрядно копался в прошлом своей дорогой супруги. Что ж, это довольно простимо. Я сам ревную Дарью ко многим своим друзьям, причём с возрастом всё больше и больше. Казалось бы, что там осталось, одна кожа да кости, как она сама скажет. Ан-нет, я до сих пор порой веду себя как упрямый телок и встаю на дыбы там, где этого вовсе не надо: в магазинах, метро, коллегами участковыми... Никогда не забуду случай в конце 70-х годов, когда одному лейтенанту понадобилось переспать у нас на квартире. Я тогда был всего на одно звание его ниже, а о своей лояльности я уже рассказывал. Но ревность тогда перебирала всё, и пришлось мне ночью будить жену и ночевать вместе с ней у подруги.
- Игнатьев, что ты творишь, а? Вторую твою дивизию, объясни мне, а! – ворчал этот лейтенант поутру, - Я же к тебе как к другу! А ты в прятки играть вздумал! Ну что ты смеёшься, что?!! – а я прямо со смеху на пол валился, потому как он сидел ко мне лицом, а за его спиной Дарья всячески издевалась над его речью...
- Простите, а вы женат? – услышал я когда вернулся из своих воспоминаний обратно в комнате к моей собеседнице.
- Одиныжды и навсегда, - ответил я, показав Селиной кольцо. Я вас прекрасно понимаю, - я ещё раз глянул на всю эту роскошь по сторонам, - Измена это дело серьёзное и многие мужчины по сути своей ревнивы. Но в данном случае я имел в виду ревность девушки к девушке, желание быть той самой любимой и желанной. Разве вы его не испытали по отношению к той самой любимой Кристине Канидзе? Мне кажется оно должно быть очень хорошо вам известно, особенно раз вы понимали, что чувствовал к вам тогда Фёдор.
- Я не могу сказать что нет, тем более отрицать, что ревновала Кристину к Кириллу. В определённые моменты я понимала, что на её месте могла быть я сама, и всё больше это осознавала со временем. Но в целом, я не давала ревности полностью овладеть мной, ведь оба они были моими друзьями. И я держалась, до тех пор пока поняла, что Кириллу уже никогда не быть со мной вместе
- Быть с тобой вместе или быть полностью твоим, - задумался я, - не одно и то же...
- С Фёдором у меня тоже ничего не вышло, он был совсем не мой тип, да и вообще...
- Скажите, - отрезал я, - вы были знакомы с Громовым дольше чем Кристина?
Она улыбнулась так, как ещё не улыбалась до этого. В этой улыбке читалось всё, и зависть, и ревность и понимание. Разумеется, она знала, что до этого вопроса наш разговор дойдёт гораздо раньше, чем казалось бы. Вопрос о том, что удалось сделать Кристине такого уж особенного, чего Мария, будучи знакомой с Кириллом ещё за год до сего любовного инцидента, сделать так и не смогла чтобы удержать свою любовь. Громов дарил ей цветы, делал подарки, был даже готов в какой-то степени разделить или соединить с ней свою дальнейшую жизнь. Не то, чтобы он был в неё безумно влюблён, нет. Тем сумасшедшим, коим Кирилл стал впоследствии, Селина описывала его уже после знакомства с Канидзе. Потому что именно эта любовь и стала той сумасшедшей сагой, о которой столь бурно писали многие поэти и прозаики на протяжении всего человечества.
- Мы с Кириллом познакомились на первом курсе института. Ещё когда я только пришла подавать туда заявку по окончании школы. Но это были суровые и нудные студенческие будни, как вы понимаете. Важность своей любви я начала осознавать гораздо позже.
- Дайте мне угадать...
- Нет, подождите, - она протёрла лоб соей левой ладонью. Глаза её глядели в пол, - Я до сих пор помню свой последний звонок. Может, вас это заинтересует...
- Я слушаю, - я упоением положил подну ногу на другую и скестил руки в пальцах на коленке, довольно глядя на собеседницу. Дискуссия обрела желаемый эффект.



14 мая 1987 г.

- Вчера, 13 мая 1987 года, генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачёв совершил очередную встречу с президентом Соединённых Штатов Америки Рональдом Рейганом в Нью-Йорке. По сведениям ИТАР ТААС, сюжетом встречи являлась предстоящая ситуация боевых фронтов в Афганистане и Иране, рассматривающаяся с февраля нынешнего года. Товарищ Горбачёв заметил, что возможное вмешательство американских военных сил...
- Привет, папуль! – раздался дружественный женский голос в прихожей.
Павел Вахтангович медленно обернулся, не снимая рук со стола, за которым сидел, уплетая тарелку щавельного борща без сметаны. На его лица, как и прежде, читалась вся серьёзность финансового владельца нынешнего государства:
- А, дочь, это ты... Чему радуемся?
- Ты что, папка! – воскрикнула улыбчивая девушка, положив в углу розовый зонтик и сняв с ног туфли при помощи ложечки. Она прошла на кухню босиком, эффектно швырнув свой рюкзачок на стул, стоявший против отцовского, - Ты забыл? У нас же последний звонок сегодня вечером! В половине восьмого!
Канизде недовольно глянул в сторону, махнул рукой и снова повернулся лицом к телевизору. Его интересовало, что скажет по мнению сложившейся ситуации на юге СССР сам представитель Госбанка. Пока на экране плыли лица Рейгана и других американцев.
- Конечно же я помню, какой сегодня день, Кристина. Я может и постарел, но из ума всё-таки ещё не выжил... – он перевёл дух, заканчивая тарелку борща и закусывая бутербродом с красной икрой, - Но и ты меня пойми, я не смогу быть там. Вон пускай мать идёт.
- Опять ты эту дурь смотришь, - Кристина глянула одним глазом на экран, открывая холодильник, - Ну сколько можно! – она достала маслёнку, села за третий стул и начала намазывать хлеб маслом, пытаясь нарочно закрыть телевизор своей спиной и улыбаясь, - Ну папка, ты ведь знаешь как важно твоё присутствие в массах! Тебя все слушаются, все уважают, все тобой гордятся...
- Ты мне лису Алису из себя не строй, татка. Я тебя сколько раз предупреждал, что если у меня дела, то у меня дела. Точка, - он встал из-за стола, - Меня зам-министра ждёт к восьми. Убери маслёнку с края стола, сейчас уронишь.
- Не фтрафно... – отозвалась Кристина, вкусываясь в бутерброд с икрой.
Павел Вахтангович подошёл к мойке и вымыл тарелку из-под борща хозяйственным мылом и губкой. За окном золотилось, искрилось лучами дневное солнце и кроны деревьев колыхались прямо у самих окон. В распахнутые створки влетел чирикающий воробей и, полетав пару раз над потолком под бурные восклики Кристины, устроился на подоконнике. Но Канидзе этого не заметил. Он словно уставился в экран и продолжал слушать последние известия.
- Доведёт нас этот хохол до ручки, ох доведёт... – отозвался он, смотря на лицо Горбачёва, - Его реформы равно что мыльные пузыри, - пара пузырей выскочила из его рук когда он сполоснул тарелку, - Перестройка вообще одно название.
- Ась? – отозвалась Кристина, сидя спиной к отцу, затем обернулась и увидела, как брызги летят из крана на его пиджак, - Ах, ну да. Кашпировский в действии, совсем забыла.
- Последний звонок в восемь, говоришь? – Павел закончить мыть посуду и повернулся лицом к окну, где всё сидел воробей, - И ты действительно хочешь, чтобы я пришёл?
- А сам ты как думаешь?
- Сам я никак не думаю. Сейчас придёт мать, вот с ней вместе и обсудим.
- Ушла в магазин? – на что Канидзе кивнул, положил кастрюлю в холодильник и вернулся на своё место. Вездесущий воробей наконец улетел с подоконника.
- Кристина, мне не менее важна твоя жизнь чем жизнь Сергея. Но пойми ты наконец, что сейчас наступило такое время, что мне важно знать всё, что происходит вокруг. Ты живёшь засчёт того, что я хорошо зарабатываю. У тебя есть многое, и роскошная одежда, и хорошее пропитание. Ты ведь не хочешь, чтобы всё это в один прекрасный день испарилось? Скажи мне.
Кристина сделала удивлённые глаза, намазывая вторую краюху чёрного хлеба:
- Испарилось? Как это так?
- А вот так! Неизвестно что будет завтра, вот возьмётся и резко наступит денежный кризис, сберкассы начнут продавать ваучеры заместо выдачи денег. Представь себе, да-да, что рубль уже опустился в три раза за последние пять лет. Он стал ниже американского доллара, ты представляешь себе это?
- Ой, пустяки! – девушка взмахнула рукой и засунула бутерброд в рот, - Ниже, выше, вздор! Главное, пап, это чтобы ты в моих глазах не опускался...
- Эх, дурочка, - вздохнул отец, глядя в потолок, - Ни-че-го ты так и не поняла... Ну да ладно, наступит время – поймёшь. Всё поймёшь.
В этот момент в прихожей послышался звон ключей и дверь отворилась. Подумав, что наконец пришла его супруга, Павел Вахтангович резко обернулся и уставился на дверной проём. В нём стояло двое молодых людей, Сергей и его близкий друг Кирилл Громов. Сергей положил ключи на полку, стоящую рядом с входным трюмо, и тоже стал снимать обувь ложечкой. Он носил бежевые штиблеты, всегда начищенные и блестящие. Громов держал в руках футляр с гитарой, через спину висел ещё один с синтезатором. Он попытался нагнуться, но чуть не выронил его из рук, и лёгким движением сделал пируэт, облокотив футляр о стену. Затем он нагнулся и принялся было снимать с себя обувь, но Сергей дотронулся рукой до его плеча и показал, что не стоит. Затем он сделал пару шагов вперёд, зачем-то вытер ноги в носках о половик, и быстро нырнул в ванную комнату.
Павел Вахтангович привстал, прочистил горло и смело шагнул вперёд. На его лице заметно читалось крайнее недовольство и даже некая ярость.
- Здрасьте, товарищ Канизде... – негромко начал Громов.
- Павел Вахтангович, - сурово поправил его тот, оглядев юношу с головы до ног, а сам подумал, - Стыдоба, до сих пор не умеет нормально здороваться.
Он заглянул в ванную, где Сергей мыл руки, легонько запер за собой дверь и подошёл почти вплотную к своему сыну, что смотрел на него через зеркало:
- Здорово, отец. Как оно?
- Ты зачем его сюда привёл? Тебе было мало нашего разговора, а? – почти заорал на него отец, сравниваясь с шумом текущей воды из крана.
- Да ладно тебе, - спокойно отозвался Сергей и взял полотенце чтобы вытереть руки, - Он мой друг, а моим друзьям в этом доме можно находиться столько же, сколько и мне.
Отец сватил сына за плечо и резко повернул к себе. У него были такие глаза, что Сергею на мгновение стало страшно и он мигом положил полотенце обратно, сглотнув слюну. Он смотрел на своего сородича снизу вверх, так как при всём своём росте был сантиметров на пять ниже своего отца (несмотря на то, что его сестра была выше их обоих), и почти в два раза его уже. Взляд Сергея питал непонимание, доброту и отзывчивость.
- Запомни это, сын, - зашипел Павел, - Запомни это раз и навсегда. В своём доме, покуда я жив и в здравом уме, я не потерплю ни одну шваль, будь то хоть твой друг, хоть Папа Римский. У меня богатая и роскошная квартира для приёма почётных гостей, и я не хочу чтобы из неё что-либо пропадало или чтобы её потом вообще обчистили, как Прокофьевых на прошлой неделе, - он продолжал крепко держать своего сына за плечо, но тот и не думал вырываться, лишь выпячил грудь, - Поэтому забирай своего дружка и гуляй отсюда до тех пор, пока не осознаешь свою вину.
Сергей опустил глаза, затем молча выключил кран, вздохнул и решительно обошёл отца стороной. Тот придержал его ещё раз, у двери:
- И ещё. Эти музыкальные инструменты, которые я тебе покупал, ты больше из квартиры уносить права не имеешь. У тебя будут платные уроки музыки, вот на них ей и занимайся. А те «шабаши», на которые ты их таскаешь, не лучше воров в нашем доме. Ты понял? – тот кивнул, - Вот так вот... Мне хватает одного непослушного ребёнка, твоей сестры, но на двух моего терпения уже не хватит. Буду наказывать. А наказываю я сурово, ты знаешь.
- Знаю пап, знаю, - покорно ответил Сергей, - Больше этого не повторится, обещаю. Всё, пусти меня пожалуйста, - он наконец обрёл свободу и вышел в коридор.
- Ну так что? – в полголоса спросил Громов, но ответ на свой вопрос он уже прочёл в глазах своего друга.
- Всё, кина не будет...
Сергей и Павел вышли из ванной, и остановились в коридоре возле Громова. Тот снял с себя синтезатор, выпрямился в полный рост и с ненавистью взглянул на главу семейства Канидзе.
- В общем, мне надо закончить один проект к понедельнику, Ворон. Извини... – Сергей протянул тому руку, но вяло, ибо чувствовал на себе суровый взгляд своего отца.
С минуту стояло молчание. Громов перевёл свой взгляд с руки Сергея прямо в глаза его отцу и их взгляды сразились в равном поединке. Канидзе смотрел на Громова так, будто тот уже украл у него какую-то ценность и норовил кусануть с тылу в добавок. Как на шавку, у которой отняли кость. Громов же смотрел в глаза Павлу как смотрит волк, которого приручили только чтобы убить, люто и ехидно. Он был готов пойти на то, чтобы полностью противостоять воле этого партийного человека и сделать так, как было бы велено его душе. Ни капли трусости на лице, лишь лютая ненависть.
- Зачем вы его терроризируете? – внезапно отозвался Громов, причём это было столь внезапно, что даже Кристина, сидевшая на кухне, вдруг поднялась с места и вышла в коридор, - Вы хотите, чтобы я вас оставил в покое? Да пожалуйста, выкусите, - он машинально сунул фигу в лицо отцу Сергея, затем хитро улыбнулся и продолжил, - Вы думаете, что я у вас что-то своровал? Где-то что-то припрятал? Украл? Давайте! Дерзайте же, ищите меня, - он выставил руки вперёд и на полголоса повысил тон, - Обыскивайте, как легавый! Ну, смелее!
Канидзе поднял брови на своём морщинистом лице так высоко, что даже не стало видно его лба. Он удивился столь наглой дерзости, а Сергей опустил руку и примкнул к углу, заранее зная что сейчас может быть между ними двумя. Он был готов в любой момент держать отца или Кирилла за руки, так как стычка стала неизбежна.
- Что-о-о?!? – начал приходить в себя Павел Вахтангович, - Что ты только что сказал, сопляк?
- Что слышали я сказал, - флегматично ответил Громов, - Могу повторить. И, коли будете меня вытурять, так поговорите с Сергеем, пускай он сам решит, он в состоянии это сделать. А я никуда не пойду, вообще отсюда не уйду. Хотите бить – бейте! На-те! Бейте, зовите дружинников, управдом, кого угодно... Я помогал Сергею с инструментами, и да, мы играем музыку в стиле синт-рок, и ничегошеньки ни вы, ни ваши лысые лбы нам не сделают. Особенно мне, по вашей вине беспартийнику и, как вы тогда сказали? Внебрачному сыну шлюхи, я правильно понял?
Громов встал в дверях и не двигался ни на йоту. Его переполняла ненависть. Канизде знал, что ещё одно слово и он себя не выдержит. А последствия будут тяжёлыми. Он почувствовал, как его сердце забилось сильнее, как пульсирующий удар ударил его в голову и он потряс ею. Затем решил наподдать Кириллу под первое число и принялся засучивать рукава:
- Да знаешь ли ты, сопля голландская, что ты только что мне сказал? Это ведь криминал! Такое можно расценивать как словесное нападение еждевенца и беспартийника на действующего партийного деятеля! Да тебя же за такое, мелюзга, вообще на месте разотрут, и костей не останется! Мне стоит лишь свиснуть, потом так пожалеешь, что вообще жалеть будет нечем... Я собственноручно тебя задушу... – он начинал задыхаться.
- Отец, перестань. Тебе нельзя так возбуждаться... – начал было Сергей, но тот его отстранил.
- А ну или сюда, иди. Я тебя сейчас по стенке размажу, погоди, - Павел повернулся боком к Громову и схватился за железную ложечку, замахнувшись на Громова в надежде что тот струсит, но он того не сделал. Наоборот, Громов схватил золотую статуэтку с трюмо и сунул её себе за пазуху.
- И не подумаю! И вот ещё, - он в ботинках вышел на ковёр в прихожей и принялся топтать его, - И вот ещё за чистоту в квартире! Смотрите, какой я грязный и ужасный, сейчас вам весь половик истопчу! – он практически плясал на ковре пока не получил чёткий тяжёлый удар ложечкой прямо по уху, от чего пошатнулся, встал, и с улыбкой продолжил своё занятие.
Канизде ударил Громова ещё несколько раз, запыхаясь, а потом вдруг резко схватился за сердце и рухнул в кресло для обуви, корчась от боли. Ему стало резко плохо, поднялось давление, ложечка упала на пол. Глазами он искал своих детей, Сергея и Кристину.
- Что же ты делаешь... Сорванец... – еле слышно промолвил он, глядя лицом в потолок, - Серёжа, Серёженька... Принеси воды стакан и... И корвалолу капни.
- А где он у тебя? – удивлённо спросил Сергей, теряясь в его глазах, но Кристина, вытянувшись словно по струнке, быстро нашла ответ и приступила к действиям:
- Сейчас, папочка. Сейчас принесу, - она бросила взгляд на Громова, который перестал издеваться, вернул статуетку на место и подбежал к Павлу, - Придурок! Посмотри что ты наделал...
Громов с секунду смотрел на Канидзе, как он охает и давит грудь, затем, пока Кристина убежала на кухню, резко повернулся к Сергею:
- Ну что ты стоишь, как вкопанный? Ему нужен холодный компресс!
- А? – лишь отозвался Сергей, - Папа, папа держись...
- Серёжа, - раздалось из его уст, - Что же ты...
Громов махнул рукой, ринулся в ванную, схватил первое попавшееся полотенце, намочил его водой, тщательно выжал в определённых местах и вернулся обратно в прихожую, едва не столкнувшись с Кристиной, держущей стакан воды в руке. Он обошёл девушку, столько же резко попытался поднять мужчину чуть повыше, но тот сползал с пуфика. Наконец, вдвоём с Кристиной им это удалось. Девушка напоила отца корвалолом, но стакан так и остался в её руке.
- Поставь стакан, - кричал Кирилл Кристине, - Держи его вот здесь, давай!
- Ни за что, и вообще йди отсюда, - также кричала Кристина. Сергей стоял в стороне и лишь держал своего отца за руку, и глядел тому в глаза уверенным взглядом. На его лице читалось, что всё будет хорошо.
- Так, вот так, аккуратненько, - Громов наложил компресс, взял другую руку и померил пульс чужому человеку, - Чёрт, нужно вызвать скорую, - он посмотрел на белого Сергея и повернулся к Кристину, - У него очень слабый пульс! Нужна неотложка, - но та тоже молчала.
- Не нужно никакой неотложки, я врач - вдруг раздался женский голос за спиной Кирилла, - Что с ним? Очередной приступ? А говорила же, что бренди до добра не доведёт...
- Я не пил, не вил вообще... – едва пробормотал Павел Вахтангович.
Кирилл обернулся и узрел за собой женщину средних лет, похожую на Кристину, с рыже-каштановыми волосами, но с менее женственным лицом и едва видными на коже рыжими бровями. Её огромный бюст практически полностью скрывал рост и фигуру за серым демисезонным пальтишком. Она тотчас сняла очки и положила их на трюмо, выронила из рук пакеты и присела рядом с Громовым, отнимая у того руку своего мужа:
- Мерил пульс?
- Да. Очень низкий. Ему надо прилечь.
- Откуда ты такое знаешь? – удивилась женщина.
- У Клавдии Ивановны был.., - серьёзно начал Громов, но потом понял, что ответ выдет абсолютно безтемным, да ещё и непрофесиональным, с точки зрения врача, и просто махнул рукой, - Давайте я вам помогу подняться, - он посмотрел в глаза Канидзе, как и ранее, но теперь в его взгляде не было ничего из прошлого, он был нейтрален и серьёзен, настолько, что сам Павел даже удивился этому, - Давайте, давайте. Вам надо лежать.
- Кирилл... – выронилось из уст Канизде. Он хотел что-то сказать, но не смог, пока его поднимали и вели к кровати в спальне. Там он наконец был уложен, ему полегчало. Его жена села рядом, сделала всё необходимое с точки зрения медсестры, затем посмотрела на Сергея:
- Он много выпил?
- Дело в том, что вообще-то... – начала Кристина, но рядом стоящий Сергей дёрнул её за рукав и прочистил горло. Громов стоял как истукан и молча моргал глазами, смотря на женщину.
- Пил, мам. Но немного. Это я виноват, - он опустил голову, а Кристина аж ёкнула от удивления, - Я накричал на него в ванной, папа хотел меня вразуметь, а я, дурак... В общем, хорошо что всё обошлось, не правда ли?
- У Паши практически был микроинфаркт, ему придётся полежать пару часиков в постели, - она посмотрела на своего мужа и улыбнулась, - Ты меня понял?
- Лена, не глупи... У меня встреча... С самим мин... – он закашлял.
- Нет, нет, нет, милый! И речи быть не может! Тебе надо лежать, ясно? Подожди, давай я сменю тебе компресс, - она взяла тряпку и направилась к выходу. Громов пошёл вслед за ней.
- Ворон, ты куда? – отозвался Сергей.
- Домой... – он пожал плечами.
- С чего вдруг?
- Да вон, - он глазами показал на отца, затем сделал паузу, - Я лучше пойду... Пускай выздоравливает. Тебе повезло, что мать врач... Вообще повезло, что мать...
- Погоди, Ворон! Стой! – он хотел было кинуться за ним, но его отец подозвал Сергея к себе, и тот поневоле повиновался. Кристина осталась смотреть, затем пустила далёкий взгляд в сторону уходящего Кирилла.
- В коридоре Громов наткнулся на мать Сергея и Кристины. Она шла разгружать пакеты с продуктами на кухню. При виде Кирилла она заметно улыбнулась:
- Молодой человек, я вам весьма признательна. Не знала, что в друзьях у Сергея есть такие находчивые люди... Кстати, совсем забыла. Мы же даже не знакомы! – она протянула Громову дружескую руку, взяв два пакета в другую, - Голубева-Канидзе, Елена Максимовна. Мама Сергея и Кристины, как вы уже догадались.
- Очень приятно, Елена Максимовна, но мне кажется я должен идти... – пробубнил Громов и засмущался, - Вы передайте Сергею, что вот его инструменты, у него там проект какой-то, пусть учится. Я ещё потом заскочу.
- Хорошо-хорошо... – Елена Максимовна улыбнулась ещё раз и сделала серьёзное лицо, - Может, всё-таки отобедаете у нас?
- Нет, не стоит, я сыт, - строго отказался Громов.
Он взялся рукой за ручку входной двери, спокойно, молча. Вздохнул. Затем отпер замок и собрался открыть саму дверь.
- Гром, стой... – послышалось сзади и за плечо его взяла рука Сергея, - Зачем ты это сделал?
Громов обернулся, уставился в глаза своему другу:
- У меня к тебе будет тот же вопрос.
- В смысле?
- Ты попытался спасти мою шкуру? Поверь, оно того не стоило, - он вздохнул и повернулся назад, лицом к двери. Сергей резко втиснулся между Кириллом и дверью, держа того за оба плеча.
- После того как ты попытался спасти мою, я думаю, что это было бы честно, - он мельком глянул на кухню, где стояла его мать, у окна, затем открыл дверь одной рукой, а другой резко потянул Кирилла за собой. Оба они оказались на этаже, рядом с лестничной площадкой. Сергей прижал Кирилла к двери, - Ворон, послушай. Ты можешь думать, что я – такой же как и все, ничего не вижу и ничего не слышу. Но я всё прекрасно понимаю. Мой отец ударил тебя по больному, когда тогда, на собрании, заговорил о твоих родителях. А я знаю, что так это ты никому не прощаешь, - он сглотнул слюну, так как говорил довольно быстро, - Я знаю. Мой отец из таких же. Если надо, он до самой смерти гнобить тебя будет.
- Мне не страшно, - Кирилл засмеялся, - Не загнобит. Он меня очень скоро вообще не увидит, ты забыл что ли?
- Ну да, армия... – Сергей отозвался тихим лепетом, - Но я всё вижу, всё понимаю. Просто знай, что я на твоей стороне и, если что, я уговорю своего отца не вмешиваться во чтобы то ни стало. Увидишь.
Громов смотрел на своего друга и продолжал смеяться. Он убрал его руки со своих плеч, вышел на лестницу и оглянулся, ловя взгляд Сергея всё на том же месте. Он смотрел на Громова с неким недопониманием и снова было хотел его остановить, но остался стоять где был.
- Серый, ты такой умный пацан, а говоришь такую ерунду, - сказал он со своей спины, - Раз ты меня знаешь, то должен знать, что в обиду я себя не дам никогда. Никогда, слышишь? Лучше позаботься о своём папе, ему сейчас нужен...
- Осторожно! – выкрикнул Сергей в то время как Громов хотел было шагнуть на лестницу. Сзади его поймала пара рук и резко потянула его грудь к себе. Громов не удержался на первой ступени и рухнул назад, на руки черноволосой девушке.
- Приветик, Гром! – на его глаза показалась улыбающаяся Мария. Она была одета в школьную форму с колокольчиком на шее и красными бантиками на косах. Её губы оставили помадный след когда она ненароком чмокнула Кирилла в левую щёку и он резко поднялся в полный рост.
- Тьфу! Машка! Опять ты...
- Ага, я! – она всё так же улыбалась, - У тебя всё в порядке?
- Почему? – удивился Громов, - Разве я плохо выгляжу? Да ты посмотри какой орёл перед тобой стоит! – они оба засмеялись, - По курсу, полный вперёд!
- Ты смешной, - ответила Мария и взглянула на Сергея в стороне, - Привет, Серёж. Кристька у себя?
- Глянь... – Канизде спокойно открыл дверь в квартиру.
- Позови!
- Червонник.
- Издеваешься?! – Селина сразу сделала угрюмое лицо и показала рукой на дверь, - Я не хочу заходить, ну позови, а? – Сергей всё недоумевал.
- Кристина Павловна! – вдруг сквозь дверь громко, на весь подъезд, крикнул Громов, - К вам пришли! Будьте столь любезны, соизвольте показаться свету доброму! – Мария украдкой ударила его руке:
- Ну ты что!
- Я что? Ты же сама просила... – он ухмыльнулся, - Странные вы, бабы...
В двери рядом с Сергеем показалась Кристина, также переодетая в форму. На руки она надела по три браслета на каждую, накрасила лицо и нашла туфли на очень высокой платформе. Розовые прозрачные чулки до колен показывали её ноги, а сарафан, который был явно ей мал, стягивал талию так, что её фигура выделялась больше всего. На шее у Кристины располагался пионерский платочек со школьным значком. Волосы были забраны в один большой серый гребень.
- Серёжа, тебя отец зовёт, - она отвлеклась от Сергея, который распрощался с Громовым и вернулся в квартиру, - Машка!
- Кристька! – они подбежали друг к дружке, осматривая с ног до головы новые уборы и местами поправляя их.
- Хороша-а-а, да... – отозвалась Селина.
- Ты вообще Мальвина, - улыбнулась Кристина, меряясь с ней каблуками. Обе девушки засмеялись, затем Мария повернулась к Громову, который подошёл к лифту и нажал на кнопку вызова. Он смотрел вниз, где увидел поднимающихся по лестнице людей Павла Вахтанговича. Очевидно, им уже сообщили о событии, но проверить им самим тоже не терпелось, - Кирюх, а ты как думаешь?
- Вертихвостки... – спокойно отозвался тот и ещё раз глянул вниз. Мария подбежала и хотела дать ему оплеуху, но он удержал её руку. Кристина окликнула её:
- Не связывайся с этим дураком, - она глянула на часы, - Ой, всё, нам надо бежать. Машка, пошли быстро!
- Погоди, я забыла зонтик! Я сейчас! – вдруг отозвалась Селина и, попрощавшись с Громовым, побежала наверх. Она жила парой этажей выше.
- Какой зонтик, ненормальная! На улице солнце! – разгневалась Кристина.
- Примета! – крикнула с верхнего этажа Селина и устремилась ещё выше.
- Глупая, глупая... – покачала головой девушка. Она хотела была спуститься, но Громов окликнул её и показал рукой вниз. В этот момент с нижнего этажа подъехал лифт, - Ну и что? Это папина охрана...
- Они идут за тобой, - улыбнулся Кирилл и вошёл в лифт.
- С чего ты так решил?
- Просто верь.. – Кирилл пожал плечами и нажал кнопку первого этажа, - Ча-о.
В момент когда двери стали закрываться Кристина вдруг резко впрыгнула в лифт к Громову и он пошатнулся, неуклюже тряснув своим огромным троссом. Кристина примкнула к стенке лифта:
- Если они увидят меня, они уже меня никуда не пустят. Папка не хочет чтобы я уходила, но он сейчас не в силе меня удержать.
- Если они увидят меня, - начал Громов, но потом замолк. Снаружи кабины послышались мужские голоса и кто-то постучал в дверь к Канидзе. Затем сверху пришёл топот ног и Кирилл распознал в голосе Марию Селину.
- Вы ищите Кристину?
- А вы её видели, девушка? – переспросил кто-то из мужчин.
- Да здесь была только что... А сейчас нет... – Мария прервалась на секунду, - Вот с минуту назад была! Точно! Может, она на лифте уехала?
- Ду-у-у-ура... – просипела Кристина и резко показала пальцем Кириллу, - Нажми ещё раз!
- Тс-с-с! – отозвался тот, подставив палец ко рту. Затем он медленно убрал его ото рта и нажал на кнопку ещё раз. Лифт так и стоял. Он нажал в третий раз и лишь тогда лифт медленно двинулся вниз.
В тишине кабины было слышно как дышал каждый из них, и тусклая лампочка над ними сияла слабо, болезненно, будто что-то предвещая. Проехав третий этаж лифт вдруг издал какой-то кривой и тонкий сип, будто бы по стеклу медленно провели мокрой рукой. Затем послышался скрежет металла и лифт резко встал. Лампочка полностью погасла.
- Сделано в СССР, - иронично добавил Громов, глядя на лампочку. Единственный свет теперь пробивался лишь через дверной проём третьего этажа и щель между самими дверями лифта.
- Не смешно, - злобно отозвалась Кристина и посмотрела на проём. Её глаз отразился в свете и чья-то тень вдруг на секунду прикрыла его, затем он показался вновь, - Ну и что мы теперь будем делать? – устало спросила девушка.
- Придумаем, - Громов хотел что-то добавить, но свет снова заслонился. На третьем этаже явно было несколько людей. Раздавались разные голоса:
- Он здесь. Вот здесь. Стоит между третьим и вторым.
- Ты уверен?
- Да, смотри...
- Кристина! Кристина, ты здесь? – раздался голос Маши.
- Я здесь! – закричала Кристина, - Мы здесь...
- Мы? Кто там ещё?
- Я, - отозвался Кирилл, затем наступило молчание, - Зовите кого угодно, пускай открывают. Если сядет генератор, тросс может оборваться.
В ответ раздался мужской голос:
- Мужик, а ты-то как туда попал? Ты - Громов, что ли?
- Нет, сам дедушка Ильич. Не валяйте дурака!
Кто-то на другом конце засуетился, послышались возгласы, затем люди отступили от дверей лифта и снова показался свет в проёме. Кто-то пару раз стукнул по створкам этажных дверей лифтовой шахты, затем тот же голос ответил:
- Кристина Павловна, вы главное не волнуйтесь... Да отстань, Сидоров! – в сторону, затем – Мы вас мигом вытащим оттуда. Сейчас, сейчас...
- И поскорее бы! – крикнула Кристина вслед отдаляющемуся топоту ног. Селина посмотрела в проём с другой стороны, чихнула.
- Кристь, ну я пойду тогда... Если получится, то увидимся...
- Ну и подружка у вас, мадам, - ехидно бросил Громов, на что Кристина попыталась его ударить в темноте, но промахнулась, - Хе-хе-хе.
- Машка! Только попробуй, Машка! Зови сюда Лёшу Вальсюка из пятого подъезда, помнишь его?
- Помню... – глухо отозвалась она с той стороны.
- Вот зови его сюда, у него силы хоть отбавляй, а деть некуда. Пусть хоть дверь нам откроет, может выкарабкаемся.
- Не через дверь, - возразил Громов, - Это мёртвое дело.
- А как же тогда?
- Через верх надо, - он посмотрел наверх, - Там можно зацепить люк и вылезти.
- Какой люк?
- Потом покажу... – он вернулся в проёму, - В общем, зови своего Васюка...
- Вальсюка, - поправила Мария.
- Не важно, зови. Пусть открывает наружные, дальше мы сами разберёмся.
- Да, я скоро буду. Да-да, хорошо... – отозвалась девушка снаружи и вместе с шагами также устремилась вниз по лестнице.
Кристина откинула голову назад, ударив ею о стенку лифта и, смотря вверх, медленно присела на корточки, держа в руках женскую сумочку.
- Она убежит на звонок...
- Хм, ты так думаешь? – спросил Громов.
- Я так знаю. Ой, какая-то чертовщина прямо творится... И всё в один день...
Громов рассмеялся:
- Да уж, прямо рязановские комедии... «Ирония судьбы 2: двое в лифте»
- Болван...
- Да что ты! А ведь могло быть и хуже, милая!
В этот момент Кристина не выдержала. Она отпустила свою сумочку, резко поднялась с корточек и в темноте нашла плечи Кирилла. Кристина схватила его за зелёную клечатую рубашку с длинным воротником, которую в этот день носил парень, и резко начала трясти, крича на него в полный голос. Рубашка порвалась в правой подмышке после второй встряски, а с правой стороны косо сьехала набок. Девушка была вне себя. Громов даже не держал её, а просто поддавался её силе, слегка удивлённо и пытаясь найти её тело в тьме кабины. Кристина же остановилась лишь тогда, когда подвернула ногу на высоком каблуке и Громову пришлось поймать её в падении.
- Хуже? Ху-же?!? Да что может быть хуже этого глупого, абсолютно идиотского застревания в лифте? Что, скажи мне! Что?! Это всё ты и твои выкрутасы, урод! Всё они! Если бы ты не доводил моего отца до такого состояния, ничего бы не случилось! Всё бы сейчас было нормально!!!
- Не тряси кабину – грохнемся, - спокойно ответил парень.
- Подонок ты, Громов! Вот ты кто! Подонок!
- У-у-у, какие мы слова-то знаем нехорошие... – он хихикнул и тут почувствовал, что Кристина подвернула ногу и падает. В темноте он решительно сомкнул руки и поймал девушку прямо за талию, ухватив снизу. Кристина оказалась в полных объятиях Кирилла.
- Пусти, гад... – всхлюпнув, сказала она.
- Не пущу, - уверенно ответил Громов, - У тебя каблук стоит неровно. Если я тебя отпущу, ты упадёшь и сломаешь его.
- Тебе-то какая разница, бессердечная тварь... – Кристина пустилась в плачь и громко захныкала, слёзи полились ручьём из её глаз. Кирилл прижал её голову к себе, одной рукой поддерживая девушку снизу, другой хлопая по затылку.
- Ну-ну-ну, ну чего ты, чего ты так убиваешься... Ну не переживай, всё будет хорошо. Что же у вас в семье все такие отчаянные? Нельзя так, так нельзя...
- Да что ты знаешь о моей семье... – раздалось из уст девушки в плечо Кирилла, в то время как она сама охватила его сзади, потом сильно шмыгнула носом, подняла голову и уверенее произнесла, - Преподними меня, я встану ровно.
Кирилл аккуратно поднял Кристину, потом она встала ровно на каблуках, он отпустил её талию и полез в карман, достав оттуда носовой платок и в темноте нашёл её руку, сунув ей его:
- Высморкай нос и не плачь. Не пропустишь ты свой праздник, я сейчас всё сделаю.
В этот момент за дверями лифта послышался голос Сергея:
- Ворон, Кристька, вы там?
- Приём-приём, - отозвался Громов, чуть раскрыв внутренние створки до упора, - Серый, как там ситуация?
- Отец полностью пришёл в себя, готовится к своему митингу, скоро уедет.
- А как же я? – испуганно спросила девушка.
- А тебе, Кри, он сказал прямо так: «Пускай там посидит, ей будет полезно», - и засмеялся.
- Ага. Это с тем учётом, что ваш батя не знает, что я тут, - возразил Громов и добавил, в сторону проёма, - Значит так, Серый. Слушай меня очень внимательно. Готов?
- Ну?
- Неси сюда молоток и зубило, а ещё лучше отвёртку с хорошим двухконечным остриём. Запомнил?
- Это ещё зачем?
- Будешь мне памятник ставить, неси давай.
- Хорошо. Это всё?
- Нет, ещё возьми фонарик. Теперь всё.
- Лады. Ща буду, - он убежал наверх, потом оттуда же послышались шаги людей.
- В потолке есть дырка для открытия аварийного люка. Если бы сейчас было электричество, то, естественно, его можно было бы открыть лишь нажатием кнопки слева, - Кирилл в темноте принялся щупать потолок рукой, случайно наткнулся на горящую лампочку, ругнулся, и, наконец, нашёл саму кнопку, - Вот здесь, - он нажал несколько раз, - Но сейчас, как видишь, она не работает.
- Как же тогда быть? – удивилась Кристина.
- Нужно что-то острое, чтобы поддеть замок внутри скважины для открытия. Тогда оно зашвартуется и можно будет открыть, - он посмотрел на Кристину и увидел, как свет из проёма падает на часть её глаза и её щёку, впервые подумав о её внешней красоте, - У тебя есть что-нибудь острое?
- Острое, острое, - замешкалась Кристина и полезла в свою сумку. В этот момент шаги приблизились к дверям лифта и с наружной стороны заговорил знакомый всем голос, чётко и внятно.
- Кристина, девочка моя.
- Папа?
- Кристина, ничего там не трогай. Сиди спокойно. Я вызвал бригаду электриков, они будут четверть часа. Слышишь, ничего не трогай.
- Я поняла, папа, поняла, - Кристина смотрела в проём и видела в нём глаз отца, - А ты уходишь?
- Пойми, я не могу остаться. Я и так уже опоздал на целый час, из-за этого... Детдомовского выкидыша... – Громов хотел сказать пару ласковых в ответ, но Кристина удержала его рукой и цыкнула в его сторону, - Он у меня ещё попляшет, дочка. Я ему этого так не оставлю... Но мне надо идти, ты же должна понимать, я должен там быть, это важная встреча для всех государственных счетов.
- Иди уже... – надулась Кристина, словно ребёнок, - Иди, отец. Тебе это важнее.
- Я не хочу сказать, что...
- Иди! Всё! – рявкнула Кристина и Громов тоже был не в себе от их разговора.
- Дочка... – лишь произнёс отец, но потом отошёл от скважины, поднялся в полный рост и добавил, - Ну и сиди там, глупая. Пошли, ребят.
Шаги спустились вниз по лестнице. Кристина со злостью ударила в двери:
- Не отец, а прямо зверь какой-то! – отчего лифт заметно пошатнулся и внезапно опустился вниз почти на метр. Затем снова завис.
- Кристька! Я же сказал тебе не трясти! – завопил Громов. Света вообще стало практически не видно, осталась лишь маленькая щёлка вверху. Кирилл попробовал ещё раз нажать на кнопку и поддеть люк пальцем, но безуспешно, - Ну? Нашла что-нибудь острое и тонкое?
- Извини, просто... – она попыталась оправдаться, но потом поняла, что Громову от этого лучше не станет, ведь его тоже оскорбили. Кристина взяла сумочку на колени и стала в ней рыться, выкидывая ненужные вещи. По кабине прошёлся отражающий луч света и упал куда-то на пол, - Нет, разве что кисточка для туши...
- Погоди. Что это было?
- Где?
- Вон там, на полу.
- А, это моё зеркало. Для припудривания.
- Давай сюда, - Громов протянул одну руку Кристине, другой держась за скважину в люке, - Быстрее!
- Эх, ни спасиб тебе, ни пожалуйст... – мечтательно пробубнила Кристина себе под нос и повиновалась.
Кирилл схватил зеркальце и осторожно поймал им маленький луч света с проёма, аккуратно направив его кверху, на люк, и при том иронично добавив:
- Там тебе всё будет...
- Хам!
- Вертихвостка, - он улыбнулся, не оборачиваясь, продолжал пытаться поддеть скважину пальцем, - Не-а, ничего не выйдет. Нужен острый предмет, острый предмет нужен... Какой-нибудь... – он попытался изобразить искомое руками, но в темноте их не было видно.
Затем Громов начал водить зекральным отражением по стенам лифта, по панели управления и всему, что могло бы ему пригодится. Кристина молча смотрела за его действиями, пыталась тоже чем-то помочь, но в её сумочке не было ничего такого, что могло бы прийти ему в пользу. Наконец Громов случайно провёл отражением по лицу девушки, та прищурилась, и в её густых рыжих волосах он заметил сине-чёрный деревянный гребень с тонкими гребешками. Кусочек гребня дал парню понять, что его можно было бы легко разломать и использовать зубец как спицу.
- Дай мне пожалуйста твой гребень, Кристин. Мне он нужен, может получится.
Девушка удивилась:
- Как же ты им зацепишь? Он же большой!
- Дай сюда, я покажу, - настаивал он.
- Нет, не дам. Не дам, пока ты не расскажешь.
- Ну ты глупая, что ли? Кроме него больше ничего нет, - с этими словами Громов резко приблизился к Кристине и с силой попытался выдернуть его из волос, - Говорю же, дай свой гребень!
- Хорошо, хорошо! Только руки убери! – она ответила криком, потом понизила тон, - И больше так не меня не ори.
- Я не орал. Я просто...
- Нет ты орал на меня!
- Ты сама вон как орёшь, дура!
- Хам!
- Дай гребень! – он ещё раз попытался его взять, но Кристина сама сняла его со своих волос, распустила их, и протянула гребень Кириллу, после чего он взял его, неосторожно отломал один из зубцов и вернул обратно владельцу.
- Что ты наделал? Он же... Ты же сломал его! Это был мой любимый гребешок...
Кирилл тяжело вздохнул, чувствуя, как девушка сейчас снова заплачет, посмотрел в её сторону и спокойно сказал:
- Ты хоть раз читала книги про Арсена Люпена?
- Н-нет, а кто это? – неуверенно спросила девушка.
- Французский штирлиц, - он повернулся лицом к скважине в люке и, направив туда зеркало, начал аккуратно действовать зубцом в замке левой рукой, - Жулик, одним словом. Умел вскрывать любые замки при помощи иглы или зубца от расчёстки... – он наткнулся на что-то внутри замка и сильнее водил рукой, - Чёрт, онемела... И чему вас только учили в вашей школе...
- Давай помогу, - Кристина выхватила у него зеркальце и направила в сторону люка, после чего Громов смог обеими руками провернуть зубец до тех пор пока тот не застрял в скважине напрочь, - Не знала, что ты читал книги Мориса Лёблана...
Громов замер и обернулся:
- А говорила, что ни разу не слышала.
- Подыграла. Просто меня это удивило.
- Тогда тебя удивит и то, что я начинал с книг Айна Ливингстоуна. Заметь, что у нас их никогда не выпускали...
- Значит ты свободно говоришь по-английски? – Кристина опять удивилась.
- Не то чтобы, - через пыхтение ответил Кирилл, пытаясь осилить люк, который начинал медленно поддаваться его силе, - Но пару слов конечно знаю, - он улыбнулся, затем надавил на люк в последний раз и одновременно нажал на кнопку.
Люк поддался и Кирилл свободно выбил его наружу, оказавшись на крыше лифта. Из кромешной тьмы сверху свисал тросс, второй тросс, противовесный, уходил в такую же темень внизу. По бокам виднелись катушки и огромные панели, по которым лифт ездил вверх – вниз. Громов поттянулся, опёрся на руки и вылез за люком, сев на край отверстия. Зеркальцем он поймал негодующие глаза Кристины.
- Прошу вас, мадама. Путь чист...
Кристина с опаской глянула туда, что было за Кириллом и прислушалась эху, которое отражалось по всей шахте лифта. Где-то внизу капала вода, выше шипели газовые вентили. Девушка на ощупь собрала всё выкинутое прежде из сумки, затем одела её на плечо, и ещё раз глянула наружу:
- Не-е-ет, всё-таки я туда не полезу. Мало ли что.
- А, - ответил парень, вставая в полный рост, - Тогда всё-таки оставайтесь здесь. А я полез наверх, - он было зацепился руками за тросс. В этот момент на лестнице снова послышались шаги и в проёме третьего этажа показался Сергей, светя фонариком в шахту. Его фонарик привлёк обоих заключённых и они повернулись лицом к проёму, - Серый! Что так долго?
- Не спрашивай, Ворон. Вы там живы?
- Скорее нечисть. Я так уже точно, - он засмеялся и услышал из проёма ещё чей-то бас, - А это ещё кто?
- Вальсюк, Алексей. Меня Селина ваша позвала.
- Очень рад, жаль руки пожать пока не могу, - отозвался Кирилл, - Пригодишься, Вальсюк.
- А где сама Маша? – спросила снизу Кристина.
- Ушла... Сказала, что у неё выпускной какой-то...
- Вот сволочь! – пробормотала Кристина сквозь зубы.
- Значит так, люд добрый, - начал Кирилл, - командовать парадом буду я, поэтому ничего не делать без моей просьбы. Серый, ты принёс что требовалось?
- Само собой, - отозвался Сергей Канидзе.
Кирилл окликнул Кристину:
- Этот твой Вальсюк, он сильный малый?
- Увидишь, - улыбнулась та.
- Ну так ты со мной или как? – он улыбнулся в ответ и протянул руку. Кристина кивнула и взялась за неё, подпрыгнула, потом Кирилл поймал её и посадил рядом с собой.
- А ты тоже так, ничего! – она показала на себе плечи.
- Хех. Спасибо.
- А-у-у-у! Чего замолкли-то? – отозвался Сергей.
- Так вот, Серый, - продолжил Кирилл, - Наружные двери открываются только снаружи, поэтому здесь я помочь не могу. Но тебе, точнее вам, придётся снимать их с петель для того чтобы открыть их.
- С петель? А они у них есть?
- Ты должен всунуть отвёртку в каждый угол, примерно под 45 градусов, и ударить несколько раз, пока не почувствуешь, что дверь как бы вошла вовнутрь.
- А с собеса нам потом не сбудется? – вопросительно но тихо спросил Вальсюк.
- Вот ты сказал, и теперь сбудется. Всё сбудется, - прокричал Громов с той стороны, - Ты ещё на весь подъезд крикни.
- Но-но, полегче, ты там!
- Ладно, прости. Серый, слушаешь?
- Ну...
- Давай, начни с верхней левой, отсюда она легче сойдёт. Только аккуратно, а то на меня свалишь...
- Не боись, знаю сам, - Сергей принялся за дело. Громов ждал.
- Откуда ты всё это знаешь? – удивительно спросила Кристина.
- Когда нам было по тринадцать, у нас в соседнем здании возле детдома стоял старый лифт, с шахтой этажей в шесть, - он показал руками, - Нашим любимым занятием было кататься на нём по ночам, то есть кто-то забирался в кабину, специально тормозил лифт, ну и...
- И что, не засекли?
Громов хихикнул в полголоса:
- Если бы на всём, чем я занимался в своём шаловливом детстве, меня бы засекали, то меня бы уже давным давно в этом мире бы не было!
- Да прям уж! Козлов тут и так хватает!
- Какая же ты всё-таки, а?! – Громов насмешливо попытался схватить Кристину за ягодицу, но та больно ударила его сумочкой по лицу, а потом сама извинилась, - Да ну тебя, женщина!
- Готово! – сказал голос Сергея. И действительно, дверь теперь свободно ходила вне петель. Оставалась самая малость.
- Молодец, Серый. Теперь Вальс, давай, твоя очередь, - молчание, - Ва-а-альс, я неясно сказал?
- Дай я с ним поговорю, ты всё неправильно делаешь, - ответила Кристина и вежливо обратилась в дверцам лифта, - Лёш! Открой пожалуйста нам дверь.
- Как именно? – отозвался Вальсюк.
- Через ж... – начал Громов но Кристина пихнула его локтем в ребро, - Сунь в... – он шепнул наухо Кристине, чтобы она передала своему кавалеру.
- Лёш, просунь аккуратно пальцы в проём...
- Ну! – его пальцы показались в проёме.
- И пусть резко в стороны! Резко! – шёпотом командовал Громов.
- И теперь резко раздвинь створки в разные стороны, со всей силой.
В ответ на просьбу Кристины их обоих заполонил уличный свет по шею. Двери бессловно поддались и разъехались в разные стороны, показав в проёме огромную мужскую фигуру за два метра, в героической позе Супермэна. На заднем плане виднелся Сергей с большим двухконечным молотом в руке.
- «Свобода!» сказал Брейвхарт, - улыбаясь подвёл итог Громов и спокойно первым полез на платформу третьего этажа. Вальсюк отпихнул его и подал руку Кристине, присев на корточки.
Упав обратно, Громов внезапно подхватил девушку и посадил себе на плечи, как бы ни вырывалась, а затем подал её в объятия Вальсюку. Тот принял дар с глупой улыбкой на лице. Затем, когда Кристина уже оказалась на этаже, она посмотрела вниз на Кирилла, затем на своего брата и Вальсюка, который тотчас обнял её, и, со смешком в голосе ответила:
- А теперь, ребята, закройте двери обратно. Пусть этот выкидыш поваляется в собственном соку!
- Да с удовольствием! – отозвался Вальсюк и принялся задвигать двери обратно.
В момент когда Вальсюк решился закрыть двери назад, Громов совершил прыжок вверх, обеими руками поймав обе створки, и перехватил их верха в колёсиках. И, пока Вальсюк тужился, он раскачался и прыгнул на платформу, удержавшись на ногах. Затем Кирилл посмотрел на Лёху, что едва успел оглянуться, и стремительно подставил тому подножку, толкнув в шахту лифта. В этот момент двери на втором этаже открыли бригадиры, и Лёха провалился вниз через люк, удивлённо смотря по сторонам.
- Это был раз. Второй будет хуже, так что не советую, - откликнулся Громов, затем решительно повернулся к Кристине и прищурил глаза, - Больше так не делай, ясно?
Она стояла на этаже не менее чумазая, чем он сам. Её правый чулок был порван в голени, проглядывалась маленькая ранка.  На щеках и руках зияли пятна чёрной мази. Волосы местами покрылись паутиной.
- Мда... Ну вы, ребят, даёте... – задумчиво произнёс Сергей, но Громов показал в его сторону пальцем и улыбнулся Кристине.
- Иначе что? – также ответила девушка.
- Иначе? – он улыбнулся и резко подошёл к ней, она начала отходить назад, но не успела, - Иначе вот что! – с этими словами Громов резко налетел на Кристину, обнял её и поцеловал. Та ударила несколько раз парня по голове, долго выбивалась, но так и не смогла. Вконец обессилив, она обняла парня и тоже вцепилась в него.
Со второго этажа по лестнице вбежал разъярённый Вальсюк и попытался отомстить Кириллу сзади, но Громов промолвил сквозь губы девушки:
- Только попробуй...
- Да я тебя! – начал Вальсюк, и тут же обомлел, так как со стороны Сергей замахнулся на него молотком и рассмеялся трусости этого амбала:
- Я бы не стал.
В результате Громов оторвался от Кристины, их руки расцепились и та влепила ему огромную пощёчину, встала перед Лёшей и извинилась, затем откашлялась и побежала наверх переодеваться. Внизу уже вовсю работали бригадиры. Громов стёр помаду со рта рукавом. С его лица не сходила улыбка.
- Вот так всегда, - он быстро дышал, - Как ни старайся, всё зря. Везде, - он смерил Вальсюка с головы до ног, - Ну что, кулачками мериться будем или пошли, бухнём.
- Я не пью...
- Ну хорошо. Только учти, нас двое, - он подмигнул Сергею за спиной амбала, - А Кристина... Кристина будет моей.



18 июня 2007 г.

Парусов смотрел на меня так, как будто я жарил его на расклалённой сковородке. По его лбу ручьём тёк пот, не только от мнимой сковороды, но ещё и от жуткой жары, что стояла последние дни на даче. Он то и дело снимал фуражку, протирал лоб платком, надевал её обратно и даже не успевал выравнить, как её снова приходилось снимать. Глаза его остеклянели, он смотрел на меня и не моргал. Вот что значит «молодые кадры»: полное повинование своему хозяину и старшему по службе. Приятно что хотя бы это у него на месте, в отличие от всего остального.
- Давай-ка ещё раз и всё по порядку, - настоял я, пролистывая папку от конца до начала, наоборот, глазами ища не достающие листы.
- Хорошо, - Парусов продолжал смотреть и подозревать меня в его обвинении, - Ещё раз и по порядку. Ну так вот, - он провёл руками по столу, его фуражка соскользнула на правый висок, - Вчера прихожу к этому вашему Раеву за папкой.
- Ну?
- Ну, он говорит, что конечно же всё на месте, всё в безопасности. Сходил и принёс, - он сделал жест рукой, чтобы показать мнимую папку, - А я смотрю, бирка то та же, а папка другая...
Я усмехнулся:
- И что же тебе, дурню, не вбрело в голову её пролистать, проверить, всё ли на месте?
- Ну... Я ведь говорю ему, этому Раеву, мол, обложка вроде бы другая была.
- А он что?
- А он, - Парусов запнулся и протёр фуражку, - А он на меня так смотрит, дядя Вов, знаете, так смотрит... – он попытался изобразить мимику этого человека, - Как солдат на вошь!
- И что? Договаривай!
- И говорит, дескать, мне Игнатьев принёс её вот такую. Какая есть здесь. От листика до листика... Ну а я-то что? Вы же мне её уже неделю не показывали. Ну вот я и подумал, зачем проверять, вдруг там и так всё на месте.
- Башка твоя дурная не на месте! – проревел я, подпрыгнув, потом хлопнул кулаком по столу и сел обратно в кресло. Парусов тихо охнул, протёр виски, - Если бы такое случилось на посту, там, в управлении, и тебя и меня бы уже в бараний рог скрутили... Я не знаю, не знаю как теперь быть...
Парусов глянул на папку, потом на меня, потом опять на неё. С пятисекундной паузой. Во рту у него стоял сушняк и я с упоением наслаждался этой картиной «трезвого мента», как у нас скажут... Хех. Не заслужил!
- А чего именно не хватает то, дядя Вов? – решился Парусов после раздумий.
- Во-первых, - я открыл папку на первой странице, - Нету фотографии Кирилла. Но это не страшно, она находится у Кристины Павловны. Во-вторых, на третьей странице, - я перелистнул, - не хватает двух газетных вырезок за октябрь 1991 года и одной за май 1992. Затем, - я перелистнул ещё, - Пропало пять листов описания тела убитого из морга. Там было всё, и анализ крови, и размеры травмы от падения. Всё! – я опять ударил кулаком по столу, отчего тарелка с хлебом чуть скакнула к краю, - Ничего из этого больше нет... – я дошёл до последней страницы, - Но самое главное!
- Что же?
- Нету моего списка подозреваемых! Вообще! Ты понимаешь, что это такое...
- Да, - вздохнул Парусов, - Теперь им может воспользоваться кто угодно чтобы выудить нужную информацию. И вам покоя не дадут.
Я махнул рукой. Он не знал или не понимал ничего. Абсолютно ни-че-го. Что могло это означать? Я мог лишь догадываться, ибо за свою жизнь успел наиметь опыт пропажи документов. Документ, ведь это такая штука, которая при своём наличии у тебя играет на твоей стороне и всегда будет в обузу другим. Но стоит этому самому документику куда-то подеваться, даже потеряться, и всё. Как будто бы я потерял ключ от сейфа, где лежат богатства. Ничего больше не выходит. И любому делу может настать конец.
Неужели это было концом Дела № 317?
В своей криминальной жизни у меня было лишь два случае, когда недостающие документы были злоумышленно похищены, а позже направлены против меня же самого. В первый раз я столкнулся с этим в тридцать два года, когда ещё старый ныне покойный генерал Мясницкий, далёкий друг и товарищ моей семьи, вёл дело об ограблении пяти банков за одну ночь одним и тем же мошенником. Из дела исчез документ о списке драгоценностей, по которому мы не смогли поймать этого вора аж до 1978 г. И то, только благодаря усилиям Мясницкого.
Второй раз мне не повезло уже на моём личном деле. Документ об изнасиловании волшебным путём исчез из папки в сейфе и так и не был найден до сих пор. Ну а потом, само собой, я перестал был действителен, и теперь для дела это уже не важно. Тем не менее, 317-е я начал собственновольно и собственновольно хотел его довести до конце. Во что бы то ни стало. И не мог себе позволить такой большой оплошности, естественно, именно с моей стороны. Парусов был здесь не при чём, на его месте любой поступил бы также. Но я уже успел где-то проколоться, с самого начала моего маленького расследования.
Из всего этого следовало, что теперь о моём расследовании знал кто-то ещё. Разумеется, это мог сделал Раев. Но он мог просто прочитать дело на досуге, когда вздумалось, из чистого любопытства. А потом просто не положить в него прочитанные листья. Такой бы версии я поверил, если бы из папки пропал любой документ, не взирая на его важность. Но в данном случае, пропали именно те вещи, которые мне в деле были дороги в последние дни. Так сказать, топка моего паровоза. И именно их мне сейчас не хватало, и именно их бы забрал Раев...
Тогда спрашивалось зачем? Это я должен был выяснить как можно скорее. Я достал из кармана переносной мини-телефон, новшество науки, и набрал номер Раева. После пятого гудка включился автоответчик. Я повесил трубку. Так на дню я сделал дважды, но так и не застал Раева. А значит, ему было что скрывать. Или я не прав? Или я не прав...
- Парусов, когда ты последний раз видел Раева, ты не заметил ничего странного? – метко бросил я своему сослуживцу, глядя вбок и вдаль, на грядки своего огорода.
- Не-е-ет, - он удивлённо помотал головой, - Вроде бы ничего. Хотя по правде он сказал мне, что болен, и у него было перевязано горло...
Я прищурился:
- Горло, говоришь?
- Да. Как будто бы болел. В дом мне войти не дал, вынес дело и сказал, чтобы его в ближайшее время не беспокоили. Затем быстро ушёл.
- Мда-а-а-а, - я протянул и снова прошёлся пальцами по делу, - На Раева это не похоже. По крайней мере, на столько насколько я его знал...
- Дядя Вов, вы думаете это он? – серьёзно спросил Парусов.
- Не знаю, - отрезал я, - Кто-то явно не хочет, чтобы я занимался делом Громова. Мне начинают вставлять палки в колёса. А это означает, что кто-то из тех, кто знает о моих происках также знает правду об убийстве.
- Значит убийца может быть не так уж и далеко! – воспел Парусов и потянулся за графином коньяка, который стоял в стороне. Я на это уже никак не отреагировал.
- Может быть, а может и не быть... – я поднялся из-за стола, вошёл в дом, бросив Парусову, - Поезжай на дом к Раеву и добивайся разговора с ним. Скажи ему, что если он будет продолжать молчать, то я сам с ним поговорю. Завтра.
- Есть, товарищ генерал-майор!
Парусов встал в полный рост, заглотнул стакан коньяка, причём так быстро, что я это практически и не заметил. Затем ещё раз протёр лоб под фуражкой и пошёл к машине. Я вернулся на второй этаж, в спальню, и заглянул в Дарье. Она сладко подрёмывала в постели, укутавшись в одеяла. Дарья любила спать во второй половине дня, после обеда, как это делают многие женщины в возрасте. Даже не смотря на тепло, она всё равно спала под довольно тёплым одеялом. Рядом стояла её трость.
Я вспомнил тот случай, в ноябре 91-го. Дарья подвернула ногу летом, когда купалась на Волге в санатории. Течение было сильное и её занесло на камни. Она испугалась, попыталась встать, а встала неровно. Из воды её доставал конечно-то же. Потом врач прописал ей прогулку, чтобы срости кость, но после сорока лет раны перестают быть болячками, как нам часто казалось в молодости. Они растут, становятся больнее и долго заживают. С тех пор Дарья ни разу не рассталась со своей тростью, которую я купил ей вскоре. И всегда ходила с ней на долгие прогулки по лесу.
Так во, в ноябре, я так же пришёл домой, усталый и измученный. Но вовсе не работой. Я был у Лисёнка, и вернулся почти под самое утро. Дарья лежала в постели. Но не спала. Она смотрела в потолок и что-то бормотала. Когда я молча разделся и лёг рядом, она обо всём догадалась и тихонько заплакала. В тот момент, когда я попытался протянуть к ней руку чтобы успокоить свои законную супругу, я ненароком задел её трость и она с шумом упала на пол. Лишь тогда я понял, что она всё знала и надеялась, что я буду ей верен. А я... Да уж, тема супружеской измены довольно сердобольна во многих обстоятельствах.
И, вот сейчас, я смотрел на её спящее тело и думал, что она знала многое, чего я думал, ей не узнать никогда. А раз знала, то значит и любила. И уважала меня как человека. Мне захотелось пригласить её в театр сегодня же вечером, чтобы дать ей понять, что даже за пару дней моего отлучения в Ленинград, я оставался ей верен. Или замазывал свою вину, хе-хе, но это уже как посмотреть...
Я разбудил Дарью нежно, аккуратно положив рядом пару билетов на вечернюю оперу. Чего мне стоило их достать? Ничего, но ведь это не её дело.
- Дарунь, в теарт пойдём? – улыбаясь, подмигнул ей я.
- Ты что, старый! Какой театр! Сейчас?
Я кивнул и она сразу сменилась в лице, засияла и проснулась окончательно. Дарья обожала оперу, особенно классическую итальянскую. А я, как всегда, в этом ничего не понимал и не пойму.
В восемь вечера мы сидели в оперном зале и слушали как горластая девица изголялась над своим голосом, кидая в зал разные ноты. Ноты отражались от стен и Дарья смотрела на это с восхищением. Я же, сказать по правда, с удовольствем бы сам поспал. Но увы, на опере это невозможно. Только если не спать с несколько дней. При службе. Да и потом, я был занят всё тем же событием о пропаже документов из дела. Надо было что-то с этим делать, потому что при потерянном или украденном списке улик, ценилась каждая минута. Кто знает, кому Раев мог приподнести этот самый список, особенно если по правде окажется, что он на кого-то работал. Или от кого-то его хотел уберечь. А может вообще сам является разгадкой и решил уничтожить его.
Я ждал звонка Парусова. Ждал и надеялся, что он сможет хоть что-то выудить без моей посредственной помощи. И успеет мне об этом поведать. Но Парусов не звонил, и я не смог дозвониться ему с половины четвёртого. Занято. А у Раева всё бормотал автоответчик. Я даже дважды звонил ему в кадры, но оттуда приятный женский голос сообщал мне, что полковник уже три дня как ушёл в отпуск, и вернётся лишь в августе. Что в принципе и верно, ведь когда я отдавал Раеву папку, он говорил мне он том, что сможет почитать её на досуге для собственного интереса так как на полтора месяца засядет у себя дома...
Неужели он? Неужели это действительно он? Ну нет, я скорее не прав.
От глубоких раздумий меня мигом оторвал телефонный звонок ещё одного интересного человека, о котором я в те минуты даже и не думал. Надеясь, что это наконец-то звонит Парусов, я извинился перед Дарьей и всеми сидящими, еле-еле проскочил у ног зрителей, к дорожке, а дальше к выходу. За дверью зала, уже на пятый звонок мне удалось открыть это хитроумное технологическое устройство и быстро ответить в трубку.
- Парусов, это ты? – обрадовался я, но рано.
- Алло, алло... – раздалось в трубке, - Алло, это Семён Александрович Игнатьев? Я вас очень плохо слышу, алло... – по тонкому сипому мужскому голосу, я определил что человек очень торопился и говорил быстро, многое сглатывая на ходу. Его голос был мне совсем не знаком, и, если бы не тонкая прямолинейность, я бы подумал, что мне звонит какой-то армейский товарищ, которого я не видел лет двадцать. Хотя, как оказалось позже, этого человека я не видел примерно шестнадцать лет, но всё-таки был с ним знаком. При телефонном разговоре от не представился.
- Да-да, Игнатьев слушает, - спокойно ответил я, - С кем имею честь?
- Ах... – вздохнул мужчина на другом конце провода, - Какое счастье! Я вас нашёл!
- А вы кто такой будете? – иронично спросил я, фальшиво копируя реплику знаменитого Бунши.
- Я не могу сейчас вам представиться, но нам с вами надо поговорить.
- Хорошо. Я вас слушаю, говорите.
- Нет, - тонкий голос настаивал на своём, - нет, вы меня не поняли. Это не телефонный разговор. Вам надо ко мне приехать.
Я глянул на часы, сделал круг с телефоном в руке. У меня не было ни времени, ни желания портить вечер свой жене, ради того, чтобы сейчас, поздним вечером, срываться, бросать все дела и ехать на встречу с каким-то незнакомцем, который даже не хочет называть мне своего полного имени! Для меня это был чистой воды абсурд, плюс я ждал звонка по поводу Раева, а человек занимал телефон.
- Послушайте, не морочьте мне голову. Я ни к кому никуда не поеду, тем более сейчас. У меня вечер с супругой. Перезвоните попозже, - и собрался уже повесить трубку, как он вдруг произнёс ключевое слово:
- Это касается вашего дела. Н-номер триста семнадцать. Прошу вас, приезжайте. Для вашего же блага. Очень прошу.
Замешкавшись, я сделал паузу и услышал, как человек тяжело дышал. Он что-то знал о моём деле, а значит это становилось серьёзным.
- Откуда вы знаете про...
- Приезжайте! – он перебил меня, - Улица Бочкина, дом 37. Квартира... квартира 114. Я б-буду ждать!
- Подождите, дайте я хоть запишу, - начал я, но связь оборвалась. Трубка прилежно показала мне время звонка, длительность и заявила, что абонент сам прекратил связь. Гудки, короче говоря.
Бочкина 37... Тридцать семь... В раздумьях, я вернулся в зал и тихонько подсел к Дарье. Она смотрела на меня с минуту, затем я кивнул и она спросила:
- Опять? По службе?
- А как же ещё... – я тяжело вздохнул, обнял её и сказал, - Дашуль, сиди, ни о чём не думай. Я договорюсь, тебя привезут на дачу после оперы. Сам я буду поздно.
- Что стряслось хоть?
- Да так, лютики, - рассмеялся я и поцеловал её руку, - Ничего не волнуйся. Я всегда с тобой. Если что – звони.
- Береги себя, Сень...
- Всегда, - отозвался я, подмигнул, отпустил жену и так же спокойно удалился прочь. Я знал, что она могла мне этого не простить, подумать, что я опять где-то с другой, ведь кому рассказать о таком звонке – не поверят. Но это касалось дела, и я смотрел на него иначе. У меня не было выбора, ведь человек не оставил мне номера, а если это был важный свидетель, важная улика, то всё бы опять пошло на смарку. Ещё даже и не начавшись.
Я вышел на улицу и свистнул своим ребятам:
- Мурат, мне ещё одну машину. Вася, доставишь Дарью в целости и сохранности домой. Всё понятно? – оба кивнули, - Вперёд.
Я сел в свою волгу и рукой показал второму охраннику подсесть ко мне. Дверь закрылась и шофёр вопросительно взглянул на меня через переднее зеркало:
- Куда, Семён Александрович?
- Бочкина 37. Быстрее, пожалуйста.
- Есть, - он завёл машину и мы тронулись.



20 мая 1987 г.

За окном шёл тёплый майский ливень, хлестающий листья и стучащий по жестяным подоконникам. Вдали, в мути двориков городского пейзажа, виднелись первые сумерки. Половина десятого вечера. Шумейко сидел у себя в кабинете, заканчивая перечень бумаг по последнему делу о телесном насилии. В углу, на коврике, мирно сопел доберман, полизывая время от времени свой нос. На столе, среди груд бумаг виднелась табакерка с рассыпным табаком, а на самом краю – тускнеющая синяя лампа, которая казалось вот-вот упадёт.
Шумейко смочит палец на правой руке и принялся листать всё только что разобранное, а потом собранное вновь дело, когда в двери раздался чёткий и быстрый стук. Шумейко оторвался от всего, закрыл дело и стремительно быстро спрятал его под стол, затем попытался навести хоть какой-то порядок на самом столе, но не успел, услышав второй стук. Тогда он глянул на дверь и отчётливо произнёс:
- Открыто! Входите!
В двери в кабинет показалась серая фигура среднего роста и очень упитанного телосложения. Вне цвета лампы подполковник не смог разглядеть ни лица, ни каких-либо других предмет фигуры. Ему запомнился лишь каштановый пиджак с капельками дождя на плечах. За фигурой в двери встали двое людей в чёрных костюмах.
- Вам кого, товарищи? – немного смущённо произнёс Шумейко.
- А нам, собственно, вас, - быстро и шипиляво отозвалась серая фигура, - Шумейко, Павел Константинович?
- Так точно. Чем могу?
- У нас к вам будет маленькое, - фигура запнулась, - М-м-м, как бы сказать, предложение. Нам надо побеседовать.
Шумейко отбросил в сторону несколько бумаг и положил обе руки на стол, смотря в лицо фигуре:
- К сожалению, сейчас у меня времени нет. Я уже собирался уходить. Давайте перенесём наш важный разговор на завтра?
- Подполко-о-овник, ну куда же вы так спешите? – нагло рассмеялась фигура, - Домой? Ваши жена и дочка всё равно ещё не пришли... С прогулки. А, как только мы поговорим, то всё будет хорошо...
Шумейко резко поднялся со стула, обошёл фигуру и ринулся к двери. В этот момент его поймали за руки двое людей в чёрных костюмах и резко отпихнули назад, загородив дверь. Шумейко попытался сдвинуть их, но был отпихнут во второй раз и резко повернулся лицом к фигуре:
- Где моя семья? Что вы с ней натворили, негодяи?
- Пожалуйста, присядьте. Я не привык разговаривать с людьми стоя, - возразила фигура и сама села на стул перед столом. Шумейко молча вернулся на своё законное кресло, - Я повторяю, мы вас надолго не задержим.
- Но здесь может быть караул! Вы понимаете, что в такое время посторонним здесь находиться нельзя?
Фигура ехидно улыбнулась:
- У-у-у, ну какие же мы посторонние? Позвольте представиться: Генрих Ф. Можете просто называть меня «Бароном», - человек сверкнул очками. На его голове красовалась довольно странной формы шляпа, которую он снять никак не хотел.
- Ладно, давайте быстрее. Чего вам нужно? – фыркнул в сторону Барона Шумейко, - У меня нет времени на маскарады.
- Мы готовы предложить вам сделку, по которой мы обеспечим вас услугой взамен на поддержку с вашей, так сказать, стороны.
- А точнее? – покачнулся в своём кресле Шумейко, грозно смотря на Барона.
- Мы хотим вашей полной помощи и содействия в вашей же рекомендации одного человечка, - фигура посмотрела на стол, - Вы его знаете. Вы сами рекомендовали его в армию не так давно.
- Вы знаете, мне надоели ваши шарады. Либо говорите прямо и конкретно, либо я пойду, - он собрался было встать, но Барон резко ударил по столу кончиком чёрного зонта.
- Сидеть! – пригрозил он, - Мы вас всё равно никуда не пустим, - он перевёл дух, посмотрел на Шумейко, - Речь идёт о Кирилле Громове, том самом юноше из детдома. Только не говорите, что вы о нём забыли: таких, как Громов, забыть невозможно...
- Я помню Громова, помню, - спокойно ответил подполковник, - И что дальше?
- Вы рекомендовали Громова в армию и этой осенью он, конечно же, окажется на сборах в военкомате. Не сомневаюсь, что его возьмут без всяких вопросов, ведь сам Шумейко...
- Послушайте, - перебил этого незнакомца подполковник, - Если вас интересует то, что я рекомендовал Громова в армию, то вам нужно обращаться в военкомат, как положено по правилам. Там сидят молодые кадры специально для этого, а отвлекать ради такой мелочь меня, подполковника районного отделения милиции, это уже просто наглость!
- Ой, да Бог вам в милость, любезнейший! – сменил тон Барон и поднялся со стула. Он опёрся обеими руками на стол Шумейко, пошатнув лампу, и медленно приблизился к нему самому, так, чтобы при разговоре был слышен лишь шёпот, - Ближе к делу. Нам нужно, чтобы вы сделали так, чтобы... Ну, скажем... Громов бы не вернулся из армии.
- Не понял, - резко отозвался подполковник, - Вы сейчас шутите или просто издеваетесь надо мной? Что означает ваше «не вернулся из армии»?
- Какой же вы всё-таки несговорчивый, подполковник. Вы ведь всё прекрасно поняли, и всё можете. Просто не хотите. Но это ничего, мы можем вас сильно попросить, очень сильно! – с этими словами фигура махом скинула все бумаги со стола Шумейко на пол и села на него. Послышался скрип и лампа упала вниз, но разбиться не успела, ибо подполковник поймал её и аккуратно поставил обратно на стол.
- Вы хотите, чтобы я убил Кирилла? Я вас правильно понял? – тихо спросил Шумейко.
- Ну, не своими же руками! Просто сделайте так, чтобы жизнь в армии ему показалась с овчинку. Чтобы он каждый божий день молился за выживание, и чтобы целовал грязные ботинки тем, кто бы ими его бил по лицу. И всё. А там, вы увидите, этот ваш Громов согнётся сам. Вам и делать ничего самому не придётся.
Тут не выдержал сам Шумейко и громкий смех пустился вон из его недр:
- Подождите, вы это серьёзно? Вы действительно думаете, что Громова так легко заломать?! Нет, вы точно ничего не знаете. Я говорил с ним, я видел его. Кирилл не из тех, кто будет плясать под чужую дудку, поверьте. Он скорее сам загнёт своих мучителей и...
- А это уже нас не касается, подполковник, - на сей раз отрезал сам Барон, - Вам виднее, как поступать. Режьте вашего Громова, рубите ему пальцы. Но в армии он должен сломаться, вам ясно? – Барон хлопнул широкой ладонью по столу, - Иначе сломаетесь вы сам, и, как я уже заметил, очень быстро... Вы же не хотите, чтобы что-то подобное случилось с вашей любимой дочкой... Вашим «Лисёнком», правда?
- Вы смеете угрожать мне, шакал? – закричал Шумейко, резко поднявшись со своего стола, - Да кто вы вообще такой? Какое вы имеете на это право?
- Имеем-имеем. Этот Громов уже много чего натворил, он всё равно не жилец. Просто глупо защищать его с вашей стороны, вы всё-таки солидный человек, имеете чин, можете пойти ещё дальше. Плюс мы знает, что вам это ничего не стоит. Подумайте о нашем предложении, вы можете многое получить в ответ... – Барон дружелюбно протянул Шумейко свою правую руку, но с края стола так и не слез.
- Позвольте ваш зонт? – выдал в ответ подполковник.
- Зачем?
- Ну позвольте, позвольте, - Барон смело взялся рукой за зонт и ловко протянул его Шумейко, ручкой вперёд. Тот схватил его, глянул на ручку, а затем резко кинул его в сторону двери, так, что он упал прямо у ног одного из людей в чёрном и тот тотчас подобрал его, - Вот так. А тебе пошёл вон отсюда. И чтобы я твоей мерзкой рожи здесь больше не видел, кровосос поганый. И скажи своему «начальству», что, пока я хозяин в этом районе, всё что я решил будет исполняться так, как я это решил. А если ему что-то не нравится, то пусть впреть сам приходит со мной на разговоры. А не посылает ко мне всяких... Подсадных уток.
Фигура встала со стола и не долго думая, плюнула туда, где только что сидела. Затем она подняла папки с пола и нарочно кинула их в сам плевок:
- Вам это просто так с рук не пройдёт. Сейчас ещё не те времена, чтобы торжествовать. Но они очень скоро сменятся, и тогда вам аукнется всё. Вы будете лежать на нарах где-нибудь под Мурманском, стонать и молить бога, чтобы с вами не случилось то, что случится с Громовым. Вы будете...
В этот момент дверь резко открылась с обратной стороны и оба человека в чёрном пошатнулись, ступив в сторону. В отверствии показалась голова Раева, которая тотчас замерла при виде гостя Шумейко:
- Виноват, товарищ подполковник! Разрешите прийти попозже?
- Ничего-ничего, гости уже уходят, - бросил тому Шумейко, со смешком в глазах глядя на Барона, показывая ему на дверь, - Не так ли товарищи? – Барон сделал несколько шагов назад, - Что ж, до свидания. Надеюсь, до не очень скорого, - он передразнил Барона.
- Ты у меня ещё попляшешь, мразь! – шёпотом кинул он и, развернувшись, пересёкся с Раевым в дверях. Люди в чёрном последовали за ним и закрыли за собой дверь. Раев остался стоять перед Шумейко, всё ещё пытаясь переварить узренное.
- Кто это были? – боязливо спросил Раев.
- Какая тебе разница, - Шумейко принялся наводить порядок на своём столе, - Говори, что у тебя, только быстро, я ухожу.
Через пять с половиной минут Шумейко и Раев вышли из кабинета, после чего первый запер его. Они попрощались, как обычно, и Шумейко пошёл в сторону выхода из здания, налево. Раев же отправился в противоположную сторону, направо, и углубился в длинный коридор. У входа в свой собственный кабинет, уже при темноте здания, его ждала та самая серая фигура по имени Барон. Раев остановился у двери и машинально достал из кармана маленький милицейский фонарик, направив его на фигуру. Двое людей в чёрном тотчас восстали из боков и заломили Раеву руки, втащив его в свой кабинет. Фигура вошла следом.
- Капитан Раев, если я не ошибаюсь?
- Отпустите меня, - кряхтя, выдал Раев, - Я знаю чего вы хотите. Мне всё рассказали.
- Где гарантия вашего соглашения?
Тот сглотнул слюну:
- Громова надо проучить. И я давно хотел это сделать, но не знал как. С вашей помощью мне это удастся...
Барон хлопнул в ладоши, держа зонтик за пазухой, и косо улыбнулся:
- Отпустите его, ребята. Возможно, с этим капитаном нам повезёт гораздо больше.



18 июня 2007 г.

Дом 37 на улице Бочкина оказался обычной пятиэтажной хрущёвкой без лифтов и с мальники балкончиками. Ещё при дневном свете прибывающего лета, он казался мне какой-то старой развалиной, в которой каждый на сегодня уважающий себя человек не стал бы жить, даже при доходе ниже среднего. Местами облупленные куски краски валялись у входа в подъезд, а водосточная труба, изогнулась так, будто её сплющили в гармонь с обеих сторон. Меня завлекал искренний интерес к тому, кого я увижу в этом доме, и какой окажется история этого человека по отношению к убийству Громова.
Машина остановилась у входа и охранник открыл мне дверь. Я вылез наружу, ещё раз посмотрел на дом. Что-то в  нём было неладно, быть может мне готовили ловушку. Не исключено, поэтому без охраны мне туда суваться смысла не было. А коли это была ловушка, то, в удачном случае, я мог бы выудить достаточно информации из зачинщиков дела, но надо было действовать мудро. Я сделал жест одному из охранников, показав, чтобы он шёл со мной. Другому приказал оставаться в машине. Затем я поднялся по ступенькам в подъезд, в котором не было домофона и свободно вошёл на площадку первого этажа. На дверях квартир побежали цифры: 101, 102, 103, 104... На втором этаже: 105, 106, 107, 108...
Квартира 114 находилась на четвёртом этаже. Запыхаясь, я всё-таки поднялся и встал на площадке. Сердце бегало в груди, дыхание было неровным. Возраст полностью овладел мной, того меня, раньшего бесстрашного и всемогущего Игнатьева больше не существовало. Оставался лишь дряхлый старик, нуждающийся в постоянной охране. Хотя кое-какие вещи я всё ещё умел.
Охранник показал мне пальцем встать сзади него, но я отказался и приказал ему самому встать за дверью. Сам же я спокойно подошёл к двери, сделал последний вздох, дабы отдышаться, и потом сильно постучал по окрашенному в красное дереву. Буквально тут же, без всякой запинки, за дверью послышался ответ, а точнее вопрос:
- Кто?
Я перевёл дух:
- Это Игнатьев. Откройте пожалуйста.
- К-кто-кто? – недоумевал голос.
- Игнатьев! Откройте дверь!
Затем, столь же быстро и стремительно, дверь отварилась после серии щелчков. По всей видимости она была заперта на минимум три крепких замка, но глазка в ней не было. После трёх замков дверь также обладала цепочкой, которой человек, живущий в квартире, решил воспользоваться. Лишь только в проходе образовалась щёлка сантиметров в двадцать, через неё мимо цепочки в мою сторону выскочила мужская рука, держащая пистолет. Рука попыталась как можно сильнее направить дуло вправо, в моё левое плечо и замерла на месте. На кончике кулака виднелся длинный бардовый шрам, уходящий в кисть.
Не долго думая, охранник, стоявший в углу, надавил своей массой на дверь и прижал руку в локте. Я воспользовался моментом чтобы выхватить оружие у незадачливой руки, затем кинул его на пол и заломил саму руку так, что та едва шевелилась.
- Ай! Ай-ай-ай! – закричали с другой стороны, - Пустите! Больно же!
- Та-а-ак... – протянул я, - Статья сто шестьдесят девять, параграф четыре. Нападение на должностных лиц милиции при исполнении. Вооружённое, - я подождал пока охранник заберёт с пола оружие, потом приблизился к двери и в полтона тише произнёс, - Либо ты сам её откроешь, либо я тебе сейчас сломаю руку. Я не шучу.
- Всё, всё, всё... Открываю... Только отпустите! – человек повиновался и я отпустил его руку. Рука отодвинула щеколду на цепочке и уже тогда полностью открыла дверь, - Это вы!
- Я и моя охрана, - смело ответил я, - Кто же ещё это мог быть?
Человек неуверенно посмотрел на меня и ещё тревожнее глянул в сторону на вечно хмурого охранника с его же пистолетом в руке. Он был очень маленького роста и даже мне приходился почти по плечо. Худой и лысый, с неровными усиками у рта и двумя серьгами в левом ухе. Его сутулые, хлипкие плечики свисали вниз, к рукам, похожим на одни кости. Грудь и живот сплавлялись в один вертикальный срыв, к штанам. Верхней одежды на человечке не было, лишь треники с порваным низом и штопанные носки. За ним, из квартиры несло куревом, дымом и какой-то другой рвотной гарью, которую я даже не хочу описывать. По всей квартире расстелались ковры, запачканные разноцветной краской.
- Входите, прошу, - наконец-то отозвался мне человек, а потом протянул руку охраннику, чтобы заполучить обратно свой пистолет, - Э-э-э-э...
- Нет, простите, - ответил ему я, перегородив руку, - Моя охрана подождёт здесь, на этаже. Вот когда мы с вами поговорим, тогда мы и отдадим вам ваше оружие. Иначе это станет статьёй о покушении на должностное лицо.
- Х-хорошо, проходите, - человек помялся, но подчинился и пустил меня внутрь. Затем он недовольно глянул на моего охранника, который мне улыбнулся, и закрыл за мной дверь. Эту дверь он запирал почти с минуту, на моё упоение, начиная с самого верхнего до самого нижнего замков. Их было гораздо больше чем три.
- Паранойак, - подумал я, протирая уголки рта.
- Вон туда, в студию, пожалуйста... – человек указал мне куда-то вглубь и вправо одной рукой, другой всё закрывая дверь. Я ступил дальше и запах гари заставил меня чихнуть. В квартире пахло чем-то очень похожим на смесь ладана с нашатырём, если туда ещё прибавить конопли. Ужасный газ, в общем.
По его повинованию я ступил дальше и повернул направо. Узенький, как и сам человечек коридорчик вёл к створчатым дверям, расположенным практически на другом конце квартиры. Из коридора также выходили другие двери, перпендикулярно, ведущие, по всей видимости в другие комнаты бывшей коммуналки. Что творилось в них я не хотел знать.
Быстро пройдя к створчатой двери я остановился и подождал хозяина квартиры. Он прошёл мимо меня, боком, потом стал у двери и тоже начал отпирать её. Я успел ближе разглядеть его с бока. Это был человек, пожалуй единственный во всём деле, которому я бы никогда не смог дать точного возраста. С одной стороны он казался мне практически стариком, немощным, худым и кряхтящим. С другой, это был парень, молодой мужчина, робкий и нерешительный. Как и всегда, побеждала скорее всего середина. А значит, что это был, по всей видимости, ровестник Кирилла Громова. И, кажется, я начинал догадываться кто это мог быть.
Человек отворил дверь и первым вошёл в студию. Я последовал за ним и оказался в длинной но узкой комнате с низкими потолками и с заклееным фанерой и зазанавешенным окном, выходящим во двор. Вся комната, или студия, как он её называл, была похожа на огромный творческий бардак: на стенах висели кучи картин, мазков, каких-то чертежей. На одной из них красовались груди, попы, бёдра всевозможных женщин. На другой висело по сорок чертежей одного и того же яблока в разных ракурсах. Половина последней стены использовалась под подбор цветов, палитры и набор красок. Дальше красовалось красное полотно с белыми маками, немного заляпанное краской внизу, у самого пола. У полотна стояла наша, советская табуретка с полотенцем на ней. В центре студии весь сырбор увенчал гиганский мольберт, настолько высокий, что под ним стояла ступенька как раз в рост человечка.
- Да, богато здесь у вас, - выпустил я, любуясь всем добром и вращая головой так, будто впервые нахожусь в янтарной комнате Эрмитажа.
Не жалуемся, - иронично ответил он, но так, что я почти не услышал. Он стоял ко мне спиной и что-то измерял в своих натюрмортах. Мне он показал рукой на табуретку, я скинул с неё грязное полотенце на пол, сморщив лицо, и аккуратно присел дабы не запачкать свой синий костюм, в котором пошёл на оперу. Человек продолжал стоять у стены, ко мне боком, - Я рад, что вы всё-таки пришли...
- Ну да, конечно. Вашей радости не было конца. Особенно у входа, - сморозил я.
Человечек помялся:
- Простите меня пожалуйста. Я просто думал... Думал, что это могли быть они...
- Кто? – сурово переспросил я.
Человек подошёл ко мне и присел на колени. В его глазах читалась надежда, затравленная наркотиками и прочей дурью:
- Вы наверное считаете меня сумасшедшим? – спросил он, но даже не дал мне ответить на его вопрос, - Не бойтесь. Я и есть сумасшедший. Многие так считают... Н-но я скажу вам кое-что, а вернее расскажу. То, чего иначе вы бы не узнали никогда...
- Интригуете? А вы не доносщиком случайно работаете? А то, кто знает, может у вас тут засада какая-нибудь, - я попытался аккуратно отодвинуть полотно, чтобы посмотреть, что находилось за ним, но человек отдёрнул мою руку.
- Я – художник. И моё имя вам скорее всего о чём-нибудь напомнит... – он замешкался, зачем-то взял в руки кисточку, потёр её кончик, - А-антонов, А-артём.
Я глубоко заглянул ему в глаза и моё сердце словно пронзило пулей. Артемий Егорович Антонов... Этого не могло быть! Просто не могло! Я сам видел Антонова, тогда в 1991-м. Он был значительно выше, у него были длинные густые чёрные как ночь волосы и довольно стройная фигура. И он не был никаким художником, он был музыкантом, барабанщиком. Хотя интуиция и дедукция могли меня подвести, потому как я отчётливо помнил две детали, по которым Антонова можно было бы сразу распознать. Во-первых, у него был огромный щербет между двумя передними зубами. Во-вторых, на правой кисти имелся кривой шрам... Кривой шрам на правой кисти руки... Я слово вычитывал приметы убийцы из протокола. И тут меня осинило ещё больше. Я схватил его правую руку, тщательно всмотрелся в неё, затем попросил его показать мне свои зубы и увидел в них тот самый щербет. Не оставалось никаких сомнений – это был Антонов.
Я отпустил его руку и взглянул ещё раз в его глаза. Глубоко-глубоко:
- Господи! Что с вами произошло?
- Рак головного мозга... – тихо произнёс он, и добавил, глядя вниз, - Вы никогда не дадите мне тридцати восьми лет.
- Антонов, Артемий Егорович, 1969 года рождения, - ещё раз пронеслось в моей голове, - Холост. Национальность – русский. Кличка, - мысль остановилась на этом слове, - Кличка... Барсук... – я почти прошептал и он улыбнулся, снова показав щербет, поднялся с корточек.
- Д-да, это я. Теперь вы помните меня...
- Как вы узнали о деле? – изумился я.
- А я о нём и не забывал, Семён Александрович. У меня хорошая память, к сожалению, заполненная плохими воспоминаниями, - он улыбнулся, бессмертно и равнодушно, - Я даже помню, какой кофе вы пили на допросе. Со сливками.
- Не помню, - отрезал я, - Но в курс дела я думаю вы уже введены. Кто-то рассказал вам о том, что я снова взялся за старое дело, и решителен в своих домыслах.
- Кристина... Она связалась со мной незадолго после вашего к ней визита. Рассказывала, чего вы от неё хотели... Я и-испугался...
- Чего?
- Смерти.
Я покачнулся на табуретке, не заметив, что одна из её ножек была сломана, и в результате чуть с неё не упал. Такое впечатление, будто этот Антонов игрался со мной, но хотел всё-же что-то мне доверить.
- Я вам не верю, - флегматично ответил я, - Как человек, похожий на больного раком, вы ведёте себя соответственно. Но болеющий раком знает, что он обречён, и не будет бояться смерти. До самого её наступления. По той простой причине, что деться ему от неё больше некуда.
- Вы меня не поняли, - отозвался Антонов, глядя мне в глаза, - Я не боюсь своей смерти. Я боюсь чужой...
- Чьей же тогда?
- Вашей, Семён Александрович.
- Моей? - я аж крякнул на этом чёртовом стуле и, хотя и тяжело, но встал с него, заоткровенничав, - Барсук, я почти такой же смертный, как и вы. Пройдёт ещё лет десять, и меня не будет, - я встал лицом к оконной фанере, - Как и вас. Я не боюсь своей смерти, после всего того, что я навидел и наслышал за свою жизнь. Что такое смерть? Это ещё один проход в новую жизнь, там, за той стороной. А жизнь это та же смерть, - я посмотрел на него ещё раз, - Поэтому вам не стоит бояться за меня.
- Вы единственный, кто действительно сможет раскрыть это дело. Вы и только вы сможете найти преступника. Поэтому я и боюсь за вас.
- Допустим, - я вернулся обратно на табурет, - Но ответьте мне, любезнейший, почему же тогда вы так городитесь от внешнего мира? К чему весь этот цирк с пистолетом? Вы же даже стрелять не умеете.
- В-вы не знаете. Вы ничего не знаете... – он глупо смотрел на меня, - Если вы не будете осторожным, как я, то они убьют вас.
- О ком вы?
- О тех, кто убил Кирилла. Они уже знают о том, что вы возобновили ведение дела. И они убьют вас, когда вы найдёте настоящего убийцу. П-потому что такая информация не должна быть раскрыта.
Я усмехнулся его проповедям, тогда они звучали смешно. Насреддин решил поучить гору грамотности, подумал я. Ну и пусть. Этот Антонов должен действительно быть болен. Хотя предупреждения мне никогда не помешают.
- Если хотите, - начал я после пятисекундной паузы, незадолго после того, как он, закончив, уселся на корточки в углу, - То я могу вам помочь. У меня в друзьях есть специализированный психиатр, проверенная и хорошая подруга. Я могу вас ей рекомендовать. Посидите у них в клинике какое-то время, там и спокойно и уютно. Вам даже могут дать такую же студию. А я буду вас навещать... – я улыбнулся, как подобает улыбаться при разговоре с детьми, по-детски, - Вас устроит?
Антонов резко поднялся из угла, выпрямился в полный рост и подошёл ко мне. Его губы дрожали, руки тряслись и ноги сгибались в коленях. Вблизи он казался мне очень болезненным.
- В-вы ничегошеньки так и не поняли, начальник, - когда он это сказал, то был похож на Гитлера во время своих речей, с такими же усиками. Только лысый, - Вы можете считать меня сумасшедшим, душевно больным. Но я далеко не идиот. Я знаю, чего они все хотят! И-и я храню это!
С этими словами Антонов подошёл к красному полотну на стене. Левой рукой он нащупал у края полотна какую-то заковырку, которую я так и не успел разглядеть. Затем, правой он потянул за само полотно, оно подцепилось и отъехало в сторону, так, как бы я даже никогда и не догадался. Лихо! За полотнок находилась потайная дверка. Она была чуть пониже меня и узенькой, без ручки, но очень прочной на вид. Я сразу узнал эту дверку – в старых хрущёвках она вела в кладовую, и часто, когда один из жильцов занимал самую большую комнату (чаще всего многодетные семьи), то все норовили пройти через неё чтобы воспользоваться кладовой. Естественно, об этом можно было догадаться, сверив квартирную планировку. Но многие, особенно молодежь, могли бы её и не заметить... Вот такие вот дела.
- Лихо! – повторил я и подошёл в дверце, красуясь её невзрачностью в соотношении со стеной. Антонов достал ручку откуда-то из под пола у окна, вставил её в дверь и повернул. Та незамедлённо открылась.
- П-пройдите, - показал он мне пальцем, заходя сам и включая свет справа.
Мы оказались в маленькой комнатёнке без окон и с единственной тусклой лампочкой на потолке. На стенах висели плакаты музыкальных групп былого времени: Агата Кристи, Наутилус Помпилиус, Аквариум, Зимовье Зверей... На центральной стене, что супротив двери, висела, как в музее, гитара. Под ней лежал барабан и две палочки. Рядом висели ещё какие-то маловажные детали прошлой жизни Барсука.
- Вот, - Антонов снял со стены гитару и бережно, обеими руками подал её мне, - Это гитара Кирилла. Я д-думаю вас это заинтересует...
- Зачем мне это? – выпячил глаза я.
- Загляните внутрь, - произнёс он с улыбкой и показал мне пальцем поискать в розетке. Я засунул руку и пошарил по дну сначала с левой стороны, затем с правой. Чуть поддев пальцем какую-то бумажку, я вынул её через розетку, но не удержал, и та упала на пол. Антонов положил гитару на место, нагнулся и поднял бумажку, вручив мне.
Я развернул и уставился в подчерк Громова. Конечно же, сперва я не понял вообще ничего. Передо мно скакали вверх-вниз разные ноты, а под ними шли слова, рифмой. Я прочитал одну из строк наобум, с середины листа:
«Когда луна падёт на дно / Прийди, Весна, в моё окно
И, вдоль ручья, через поля / Придёт с весной моя судьба»
Я оторвал свой взгляд от партитуры и прочитал название песни: «Девушка по имени Весна». Оно потом долго повтоялось в моей голове. Затем я вопросительно взглянул на Антонова:
- Откуда у вас это?



9 июня 1987 г.

 - Ворон! Ворон! Ворон! – раздавался бурный гам из подвала одного из домов. Небольшая дверца, ведущая в подземные катакомбы, скрывала за собой узенький коридор с длинной лестницей, на несколько этажей спускавшейся вниз. Вдали виднелись огоньки и был слышен шум толпы.
Кирилл стоял на сцене, сколотой из апельсиновых ящиков, держа гитару в руках. Рядом с ним, на чёрном покрывале, готовились к ритму пара огромных переносных колонок. Сзади, чуть вдали, не освещённые факелами, виднелись два силуэта басиста и барабанщика. Они стояли молча, готовясь к очередной песне.
- Ворон! Ворон! – всё не унималась толпа. Факелы, висящие на стенах грязного и тесного подвала играли с поднятыми вверх руками и гам стоял такой, что не было слышно даже текущей рядом воды в сломанных трубах. А Громов смотрел на них, не на гитару, и улыбался.
Через некоторое время он ударил по струнам, столь сильно, что дикий визг прошёл по всему подвалу и несколько капель воды упали на него сверху. Потом всё резко затихло, толпа замолчала и Громов вытянул вперёд свою правую руку:
- Эту песню я посвятил одному человеку, одной девушке, - закричал Кирилл, - Я назвал её «Девушка по имени Весна»... – он положил обе руки на гитару и медленно провёл по струнам.
Затем заиграла музыка. Громов ударил по гитаре и начал наигрывать мелодию песни. Затем к нему подключился бас Сергея Канидзе и ударники Артёма Антонова, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее. Толпа вытянула руки вверх, кто-то зажёг зажигалки. Остальные слабо подпевали. Вдали, у входных дверей, виднелось несколько молодых людей, которые аккуратно вглядывались вверх, смотря на сигналы патрульных. Там, наверху, пока что всё было тихо. Громов прочистил горло и чётко запел:
«Девушка по имени Весна постучалась в дом моей мечты»
Девушка по име Весна – та, которой завтра будешь ты»
Руки из златого серебра, косы из загадочной орды»
Девушка по имени Весна – та, которой завтра будешь ты»
Весь зал засвистел, захлопал в ладошь. Гам отразился от труб и вернулся металлическим, будто бы кричали роботы. Кто-то кричал в кусок трубы, кто-то посвистывал. Остальные хлопали в ладоши. Бас превысил гитару, Громов поставил увеличитель, нажал на педаль под ногой и ударил так, что стал слышен главный мотив. Затем пошла сама песня:
«Ты будешь лучшей для меня
Как лист, упавший октября
И вновь придёт весна домой
И вновь там буду я с тобой...» - он снизил тон и музыка начала затихать.
- Это пока что всё, мои братья и сёстры, - воскликнул Громов, - больше нам спеть пока что нечего. Но не серчайте, скоро я закончу слова этой песни и тогда мы снова увидимся здесь, на этом самом месте, - он взмахнул руками вверх, - А пока что, ступайте с миром и будьте верну Братству Мечей и Ножен! – Громов ударил ещё раз по струнам и зал залился диким воплем. Затем, фанаты начали потихоньку расходиться.
Кирилл положил гитару и отпил минеральной воды из бутылки. К нему подскочил Канидзе и хлопнул по плечу:
- Гром, ты дурак! Там же такое соло! Зачем ты прекратил песню? – он запыхался.
Кирилл спокойно отвязал колонки, фонарём посветил и снял с них провода, потом полез под коробки и достал оттуда футляр из-под гитары. Всё молча. Затем он наконец заговорил, когда уложил гитару:
- Понимаешь... «Лист, упавший октября»... «дом моей мечты»... Всё это не то...
- Как это «не то»? Мы старались, вместе составляли, ты сам говорил...
- Да мало ли, что я вам говорил! – он наревел на Сергея, повернулся к нему спиной и принялся упаковывать колонки в коробки, снимая тем самым сцену, - Серый, я чувствую. Духом чую, не то это всё... Я не могу так выразить свои чувства. Девушки должны понимать что-то непредсказуемое и непонятное, а не лист октября... Тьфу!
Канизде поймал его за плечо когда тот повернулся чтобы снять с коробок покрывало:
- Чувства... Да что ты знаешь о любви, Ворон? Ты всегда был чёрств и пуст в душе. Непредсказуем – да, но пуст. А тут вдруг, - он заметил грозный взгляд Кирилла, его густые брови, - Влюбился в мою сестру? Я тебе не верю.
- Я сам себе не верю, - туманно отдал Громов и оторвал руку Сергея от своего плеча. В этот момент на нём же оказалась другая, женская рука.
- Привет, - отозвалась Кристина, появившись рядом с ним в рваных джинсах и зелёной футболке, - Хорошая песня, мне понравилась...
- Говно, - отозвался Громов и, закончив паковать колонки, резко схватил Кристину на руки под её смущённый визг, - Ну что, графина, ваш покорный слуга слушается ваших дальнейших наставлений.
- Пусти меня, дурачок.. Пусти... – рассмеялась Кристина, в то же время пытаясь отбиться от рук Громова. Сзади паковался Сергей и Антонов сварачивал барабаны в покрывало.
- Ну что, Ворон, куда мы сейчас? – раздался сзади вопрос Канидзе, но Барсук тотчас ответил на него:
- А ай-да ко мне на дом? Людей прихватим, повеселимся. М?
- Что скажешь, красавица? – спросил Кристину Громов.
- Ну, я не против, только отпусти меня, Кирюх. Действительно больно!
Громов повиновался, положил ящик на ящик и взял их в одну руку, взвалив на плечо. Затем он затушил одни за другим факелы и вышел из подвала, пожав руку людям с другой стороны двери.
- Двадцать – он протянул деньги, - Плюс пять на следующей неделе. Лады?
- Э-э-э! Мы так не договаривались! – отозвался другой.
Громов скривил гримасу:
- Ребят, у вас одна работа – стоять и шухерить сборы. А мне ещё неделю мотаться по городу, лето на носу, сейчас прилично почти нигде не заработаешь.
- А каким боком это к нам...
- Давайте-давайте, - Громов махнул рукой в их сторону, потом глянул на третьего с трубой в руке и посмотрел на Сергея.
- Сказано же – потом! Что вам не ясно? – накричал тот, - Или мне отца позвать?
- Да, фиг, так бы сразу и сказал, мусольник... – трое удалились вглубь подвала.
- Это что, бомжи? – осторожно вполголоса спросила Кристина у Кирилла. Тот рассмеялся:
- Не-а. Ученики Московского Подземного, - ответил Кирилл через плечо и рассмеялся.
- Ага. Себе на книжки ребята зарабатывают, - отозвался Барсук сзади всех, затем осторожно обернулся и крикнул, - Так, ребята! Пока удирать!
Все четверо поднялись в подъезд и выбежали на улицу. Стояла поздняя ночь, маленький дворик, почти без прохожих встретил их полумесяцем в небе. Сергей показал рукой, шёл впереди. Остальные тянулись за ним.
- Сюда, под арку, - он показал рукой налево и все медленно удалились в арку дома. Там стоял автомобиль Москвич 42-й модели, серого цвета. При всей ширине он прекрасно вписывался в узкую подворотню московского дворика. Канизде открыл багажник ключами, - Давай сюда, - он взял у Громова колонки, затем у Антонова барабан. Закрыл багажник и открыл заднюю дверь, снимая с себя басс гитару. С другой стороны в дверь села Кристина.
Кирилл снял свою гитару со спины, задом положил её внутрь, прочитав в то же время надпись на стене арки мелом, почти стёртую:
- «Ти-ши-на под-во-ро-тен»... Хм, а в этом что-то есть...
- Какой дурень будет писать такое на стене? – реторически спросил Барсук, садясь вперёд.
- А фиг его знает... – отозвался Сергей, - Но ходят слухи, что здесь живёт сумасшедший подросток, который убил своих родителей и задушил сестру ремнём...
- У-у-у-у! – завопил Кирилл под смех других, сев назад, рядом с Кристиной и ткнув в неё локтем, - К чему бы это ты у нас клонил, Серёжа? А?
- Глупцы вы, - буркнул Сергей под смех всех троих, сам уселся впереди, поудобнее, и стал заводить машину. Через некоторое время они выехали.
Кристина смотрела в окно, на то, как по улице бежали огоньки от фонарей и далёкий свет в окнах. Ей было радостно на душе, но отчего именно, она так и не могла понять. Она задумывалась над тем, могла ли она влюбиться в Кирилла, если он был влюблён в неё. Они встречались, целовались, проводили вместе вечера. Но она не верила в эту любовь, как-то не ощущала её. Даже когда Кирилл был совсем рядом, как тогда.
- Ты любишь меня? – взглядом спросила она, посмотрев на него после долгой паузы.
- Ты дрожишь? Тебе холодно? – спросил Кирилл в ответ.
- Да нет, всё в порядке.
- У тебя холодные руки, на, надень мою кофту.
- Уверяю тебя, мне не холодно! – отрезала Кристина и отвернулась в окну, подумав – Если и любит, то как-то очень странно. Это не та любовь... – и тут же почувствовала, как Кирилл всё-таки накинул на неё свою кофту, но не стала её снимать.
Громов побарабанил пальцами по сидению, затем посмотрел на опилки в пепельнице машины сбоку, и подумал «Ох уж этот его отец...» Но потом его словно осенило, когда он глянул на Кристину. В этот момент машина ехала по Крымскому мосту, и отражение полной луны на воде также попало на Кристину, отразило её волосы лунным цветом и снова испариось в окне. Кирилл хотел погладить девушку за волосы, но потом провёл рукой по стеклу со своей стороны и в голове загорелась искра:
- Когда луна падёт на дно... Когда падает на дно... Одно говно... Чёрт, ерунда какая-то, а не рифма! Но это похоже на идею, быть может, стоит попробовать, - он тронул Кристину за плечо и ласково произнёс в её ухо, - Весна придёт в твоё окно...
- Опять сочиняешь? – отозвалась она, но улыбнулась, - У тебя проблемы с рифмой.
- Я знаю.
Впереди шумели Сергей и Артём. Один что-то рассказывал другому, доказывал. Но тот ему не верил. Затем спорили о дороге, о финансах, о музыке. О чём только можно. Сергей иногда посматривал на Громова, но весьма недовольно. И тот заметил это. Когда ребята наконец приехали к дому Барсука, тот открыл им дверь и все углубились в старую хрущёвку. Громов принёс с собой наверх гитару и помог Антонову внести барабаны. Затем все вместе поднялись на его этаж. Кристина шла последней. В комуналке были возгласы, недовольства и смущения по поводу столь шумной компании в столь позднем часу. Кто-то попытался не дать им пройти в большую комнату, но Громов его спокойно отстранил. Внутри стояла старая раскладушка и бочки с краской, кисточками повсюду.
- Так, проходите осторожно. Паркет ещё не положен. Я только-только въехал, можно сказать. Вот тут можете оставить обувь, там есть тапочки, распологайтесь, давайте – командовал налево и направо Антонов, пытаясь показать авторитет.
Громов мигом сцепил с себя старую обувь, проветрил ноги с дырявыми носками, затем не долго думая углубился к маленькой дверце, ведущей куда-то вбок.
- А это что у вас здесь такое? – недоверчиво спросил он.
- Кладовка. Там ещё не убрано, - едва успел предупредить Антонов, как Громов уже открыл её и на лету поймал кусок обоев, поставив тот на место. Он свистнул, при осмотре кладовки, пощупал стены:
- Да... Здесь может целый вудсток поместиться... Сид Вишес о таком не мечтал...
Потом он увидел, как Антонов достаёт из холодильника бутыль коньяка. Себе Кирилл попросил не наливать себе, но сам открыл холодильник и поискал чего-нибудь поесть. На дне валялся огурец. Громов взял его, посолил и впился зубами в зелёную мякоть. Его внимание привлекла луна на балконе, и когда он вышел туда, чтобы посмотреть, отодвинул бельё, то заметил в углу маленький табурет. Уселся на него, а минутами позже в дверях показался Канидзе и закурил, мелкими глотками выпивая свой стакан коньяка.
- И всё-таки ты меня приревновал... – спокойно начал Громов, скрестив ноги на стуле, смотря далеко вперёд.
- А... С чего ты взял?
- Вижу. Ты решил, что твой лучший друг уводит у тебя твою же сестру.
- Что за бред? – попытался отбиться Сергей, - Мне она просто надоела. Плюс я боюсь, что мой отец...
- Что твой отец? Будет против? Ой, не смеши меня. Если два человека за, один не может быть против, - он хрумснул огурцом.
Сергей подошёл поближе, снизил тон, чтобы их не было слышно:
- Ворон, ты ведь ещё не любишь... Зачем ты с ней играешься? Она ещё молодая, ей всего семнадцать, а ты ведёшь себя так, будто ты хочешь только её... У тебя было и есть полным-полно других девок в жизни, ты когда-то сам говорил, что тебе не до них, что ты живёшь с тёткой, и тебе надо работать на двух работах чтобы себя пропитывать. Сам ведь говорил, нет?
- Ой, ну ладно, - махнул Громов, - Мало ли что я там говорил... Ну да, говорил. У меня тогда действительно была загружёнка поголовно. Я даже музыкальное оборудование найти не мог... Товарищ Громов то, Кирилл Владимыч сё... Ты видишь, что сейчас творится? Буханка хлеба стала двенадцать лениных стоить. Молоко - пятнадцать!
- Ты увиливаешь от моего вопроса, Гром, - спокойно возразил Сергей.
Громов улыбнулся и доел охурец, сменив ногу на стуле:
- Я люблю твою сестру. Я влюбился в неё как ребёнок, после того случая в лифте! Я даже не мог думать-гадать, что такое случится, но оно случилось! Она конечно молодая, и я знаю, любит ли она меня, но я её люблю, и это серьёзно.
- Ты понимаешь что ты говоришь? – чуть ли не крикнул на него Сергей, но потом понизил тон - Он её любит, видите ли... Такое уже было ни раз. Ты просто побалуешься с ней и бросишь к чертям собачьим! Причём бывало и похуже, я просто не хочу тебе напоминать... Но ты пойми, что это не кто-то там! А моя сестра! И мне её судьба не безразлична!
- Судьба... – пролепетал Громов, потом восстало молчание, так он решил дать своему другу высказаться, и сам продолжил чуть попозже, - «Придёт ко мне моя судьба»... Нет, не то... «Придёт к весне судьба»... Чёрт, опять не то...
- Чего ты там шепчешь, Ворон? – спросил Сергей, попивая коньяк.
- Не, эт я так просто... Думаю о словах к песне...
- Они у тебя превосходны. И я тебе не об этом говорил. Ты должен понять, что... – начал было Канидзе, но Громов неожиданно для него поднялся с табурета и устремился внутрь квартиры, ища листок и бумагу. Канидзе хотел поймать его, но не успел, - Гром! Гром!!
Кирилл схватил гитару, и наобум тихонько сыграл те ноты своей песни, какими их помнил. После он открыл кладовку и положил туда гитару, повернувшись к Барсуку. Антонов и Кристина в этом время сидели друг рядом с дружкой, и он показывал ей альбомы своих кумиров, всевозможных американских и британских рок-групп. Громов спокойно подошёл в нему, сел рядом с Кристиной и обнял её:
- А ты тоже ревнуешь меня к ней, Барсук?
- Ты что, сдурел! – остолбенел Антонов от такого вопроса и аж выронил их рук пластинку, - Ты хотя бы предупреждай прежде чем пугаешь, Кирилл! – на что Громов рассмеялся.
- Вот тебе я верю, как ни странно. Ты врать не будешь, - отозвался он, потом погладил Кристину по плечам и по волосам, - Я тебя не брошу, Кри. Я люблю тебя, - тихонько прошептал он ей на ухо. Кристина зажглась и в свою очередь шепнула ему:
- Хотелось бы верить в это, Кир... – потом она встала и ушла на балкон, к Сергею. Кирилла схватил листок бумаги и написал на нём:
«Когда на дно упадёт луна»
«Прийди ко мне, весна»
- Что ты так привязался к этим словам, Гром? Это песня о Кристьке и о твоей к ней любви. Пиши её по чувствам, а не по аллегориям... И забудь про публику, это лишь фанаты.
Громов скомкал лист, взял со стола ещё один:
- Ты знаешь, ты может быть и прав. Но однажды я добьюсь своего. И ты будешь хранить мою гитару, как деницу ока. Навеки веков. Аминь, - он засмеялся и Барсук поддакнул ему, - Налей-ка мне тоже твоей бормотухи!



20 июня 2007 г.

Ситуация ухудшалась. Мало того, что пропавшие из папки документы так и не удалось найти ни мне, ни Парусову, так теперь ещё и пропал сам Раев. Парусов трижды звонил ему, потом вместе с оперативниками ворвались в его квартиру, нашли там халат и мочалку, в ванной, но самого Раева в ней не было. Причём, казалось бы, уже с пару суток. На кухне всё так же буйно играл его радиоприёмник.
Куда Раев мог запропаститься было известно лишь Всевысшему. С момента моего приезда из Петербурга он так и не появлялся, не звонил и вообще все попытки найти его шли на смарку. Ей-богу, словно сквозь землю провалился! А с ним не было и тех самых документов, на которых так сильно обосновывалось моё дело. Здесь выявлялись лишь две гипотизы. Первая означала, что Раев имел дело к причастию в убийстве Громова каким угодно боком, и следовательно, заметив, в каком направлении я «копаю», решил культурненько замести свои следы как Лиса-Алиса и затем лечь на дно, пока всё моё доморощенное расследование не устаканится. Вторая могла означать обратное – кто-то знал о том, что знает Раев, и чего не знал я. А значит, решил воспользоваться им самим чтобы сбить меня с толку, тем самым подставив Раева, а на самом деле просто убрав его.
Из этих двух гипотез по-любому выходило, что кто-то знал о моём расследовании. Кто-то не хотел, чтобы я занимался этим, либо ради того, чтобы меня же сберечь, либо чтобы наоборот скрыть явное. И этим кем-то мог быть кто угодно начиная с Раева и заканчивая тем же простофилей Парусовым. Я мог быть и не прав, как всегда, но появлялась необходимость быть на чеку, ведь теперь случиться могло всё.
Кроме того, теперь в руках у меня была партитура с нотами, некогда принадлежащая Кириллу Громову. «Девушка по имени весна». Я долго принимал эту песню за банальное признание в любви, пока однажды не понял настоящий смысл этих слов. Причём тогда мне буквально повезло. Но об этом я расскажу гораздо позже, когда придёт время. Пока что же этот листок мусолился в моей папке и я всё пытался сделать хоть какую-то связь между ним и остальным материалом об убйстве. В голове кружились сначала слова Антонова: «Вы даже не представляете, какой опасности подвергли сами себя», потом слова Парусова: «Да что вы вообще слушаете этого психа...» Вот так и не понимаешь, кому действительно верить... Только и делаешь, что идёшь туда, куда подсказывает интуиция и доверяешь здравому смысла. Как, впрочем, и всегда.
Недолго думая после приобретения вещицы, меня натолкнуло на мысль, что раз Антонов узнал о моём расследовании от Кристины Канидзе, то, быть может, следовало её снова навестить. На сей раз речь пошла о более конкретных вещах, так как я более не медлил с вопросами, а наоборот, можно даже сказать спешил.
На сей раз коммерческая графиня встретила меня менее дружелюбно, нежели раньше. У её дома охранник настоятельно попросил меня подождать её выхода, запрещая проход. Прикрывая чёрным зонтом лысую плешь на своей голове, я прислонился к забору и стал ждать, комкая в кармане заветный листок. По небы плыли огромные чёрные тучи.
- Вы! – выдала Кристина, лишь только успев выйти за ограду. Она быстро смерила меня своим взглядом и недовольно фыркнула, - Чего вам надо?
- Многого, - отрезал я, глядя на фасад соседнего дома. О таком роскошном особнячке мог мечтать даже сам Маршал Стрелецкий, мой посредственный начальник. Большого просто не сказать, - Прежде всего, Кристина, ответьте мне на такой вопрос: зачем вы высунули ваш вездесущий нос наружу?
- Что-о? Я высунула нос? Да как вы смеете, хам! – бросила в меня девушка и развернулась, чтобы уйти обратно. Я резко удержал её возле себя, отчего близстоящий секьюрити немного шевельнулся, но остался стоять где стоял.
- Из-за вас у меня начались неприятности. Пропал один из моих людей...
- Так ему и надо! – Кристина призрительно посмотрела на меня через край своей дамской шапочки, - Это ваше дело, оно мёртвое. Из-за него у вас и не такое начнётся.
- И поэтому вы...
- Да! Именно поэтому я сочла нужным предупредить моего давнего друга и товарища об опасности, - она высморкалась в платок, успокоилась, встала рядом, - Мой муж всё знает. Он велел усилить охрану.
- Вы наивная женщина, Кристина Павловна. Вы думаете что кто-то намеренно будет вас убивать. Поверьте мне на слово, им вы не нужны. Пока, - я глянул вдаль, - Им нужен только я.
- Вы встречались? – я кивнул, после чего Кристина посмотрела вокруг себя и показала мне рукой следовать за ней, - Сегодня плохая погода для прогулок. Пойдёмте ко мне.
Я подчинился и, держа над ней зонт, довёл девушку до ворот. Потом зашёл сам и тот самый секьюрити презрительно глянул на меня, но я лишь вяло отдал ему честь, по-дружески, а не по-военному, так как козырька на мне не было. Внутри было тепло и уютно. Муж Кристины сидел в кресле гостинной и попивал кофе, читая газету. При шёпоте в прихожей он почесал локоть и крикнул:
- Кто там, дорогая?
- Это мой давний друг. Вы разве не знакомы?
- Друг? – Бирман оторвался от газеты и положил её рядом с собой. Затем он повернулся ко мне лицом и положил ногу на ногу, - Какой такой друг?
- Разрешите представиться: Семён Игнатьев, генерал в отставке и частный следователь на досуге, - я доверчиво протянул ему руку, но он глянул на неё так, будто я согнул её в дулю, и вскоре я убрал её обратно.
- Ну-ну, - протянул Бирман, поглядывая на снимающую обувь в углу Кристину, - Как законопослушный гражданин России и владелец свыше тысячи сетей коммерческих предприятий, я обязан вас арестовать за подвержение опасности моей жены.
- Интересно, - улыбнулся я, - И как же вы собираетесь это сделать? Позвоните в милицию? А там вам скажут, что генерал-майор Игнатьев уже месяц как мирно живёт на даче, никого не трогает, и радуется жизни? Или вы предпочтёте поговорить напрямую с полковником Куликовым, который, простите меня пожалуйста, откровенно пошлёт вас к чёртовой матери, так как на данном этапе занят поисками другого более важного субъекта?
Бирман улыбнулся мне в ответ и встал с кресла:
- А вы не дурак. Что ж, садитесь, побеседуем, - он крикнул служанке принести ещё один кофе и пересел ко мне на диван. Кристина устроилась за журнальным столиком между нами, - Спрошу сразу: что у вас с моей супругой?
- А она вам сама разве не рассказывала? – я сделал вопросительную мину, на которую Роберт повернулся лицом к Кристине и та еле-слышно кашлянула, - А, ну да. Вы же у нас большой ревнивец... Видите ли, шестнадцать лет тому назад у Кристины убили любимого человека, Кирилла Громова. Дело об убийстве тогда вёл я, кстати, - я вынул из глубокого кармана плаща папку и протянул Роберту в руки, - Вот и оно само. Можете взглянуть, - Бирман немного замешкался, вытер руки об себя, но дар всё же принял, - Приношу свои дикие извинения за тайну, в которой мы с вашей женой решили вас держать до тех пор, пока убийца не проявится. Мы оба думали, что так будет лучше.
Роберт открыл первую страницу и узрел на ней фотографию Кристины:
- Как она сюда попала? – возмутился он, - Это ведь одна из самых личных её фото!
- Сейчас это не имеет значения, - я пустил смешок и продолжил, - Обстоятельства изменились. Кристина боится, что ей могут угрожать смертью, а у меня из этого самого дела исчезли как минимум пять важных документов. Поэтому думаю, и даже считаю нужным обратиться к вам с особой просьбой о помощи, - заключил я и тотчас добавил, - Не только мне, но и вашей же законной супруге.
С лица Бирмана тотчас прошла его вездесущая лисья ухмылка и оно чуть-чуть побелело, отдав кровью в виски:
- Я конечно мог подумать, что Кристина мне изменяет.. Но смерть... Это отдельный разговор. Хотя, при чём тут вы?
- У нас с вами будет, так сказать, взаимные понимание и поддержка. Я обеспечу безопасность вашей супруги, а вы...
- Ну это я и сам могу сделать, - он некрасиво перебил меня, - И думаю мне это удастся куда лучше вас.
- Бесспорно, гражданин Бирман, бесспорно. Но вы не знаете, кто убил Кирилла, и кто именно может попытаться убить Кристину Павловну. А я именно этим сейчас и занимаюсь. Поэтому в ваших же интересах помочь мне в моём расследовании.
- Допустим, - он был серьёзен, - На что именно вы расчитываете?
- На то же, на что бы и расчитывал в своих кадрах. Но мне, сами понимаете, с этим делом «светиться» сейчас никак нельзя. Во-первых это архив, и по порядку вещей принадлежит нашей картотеке, а не мне. А во-вторых, исчез мой близкий человек, я имею все основания пологать что теперь он тоже причастен к делу.
- Живая улика? – спросила Кристина, отвлёкшись от своего кофе.
- Ещё какая. Хотя возможно, что уже и не живая...
Бирман скрестил пальцы на своих руках, положив обе ладони на коленку:
- То есть вы хотите, чтобы я поручил расследование исчезновения вашего коллеги своим адвокатам. И за это вы мне гарантируете целость и сохранность Кристины. Я вас, полагаю, понял правильно?
Я кивнул и заглянул глубоко ему в глаза. Они смеялись  надо мной. Сзади Кристина пристально смотрела на меня, потом на затылок своего мужа, затем снова на меня. Молчание длилось около нескольких секунд, которые показались мне минутой. Я знал, на что шёл, и знал, какие были у этого Бирмана связи с внешним миром. Ему действительно ничего бы не стоило обвинить меня в любом пустяке. И, даже если бы меня не упекли за решётку по той простой причине, что у меня тоже были свои связи, последствия всё равно приравнивались бы к плачевным.
Я решил предложить ему сделку, от которой он не мог бы отказаться просто из-за своей же жуткой ревнивости и любви к Кристине. Я хотел располагать той частью архивов, которая находилась у его личных адвокатов, чтобы узнать как можно больше, если не всё, по поводу Раева и пробывания Громова в армии с осени 1987 по весну 1989 годов. Раев в то время был близок к убитому как никогда, он мог вершить над ним всё, что ему всбредёт в голову. А ещё более вероятно, что его просто купили, и у него больше не было выбора. Я знал о том, что между ними была связь, но до сего момента не мог и предполагать, насколько сильной она была. Как оказалось, Раев мог без всякого сомнения стать частью дела № 317, и тогда уже ничего, кроме как его собственное исчезновение, а также исчезновение нужных документов, уже бы не могло ему помочь.
- Ну, Раев-Раев, лишь только попадись мне теперь... Лишь попробуй.. — думая я скрипя зубами, и партитура продолжала мяться в моём кармане.
- Нет.
- А? Что? - я вернулся в реальность под ревущий бас Бирмана.
- Я говорю, что отказываюсь. Нет, я  не согласен. И не смотрите на меня так, я имею право отвергнуть ваше предложение. Что и делаю, поскольку ваше дельце мне внушает глубокие сомнения.
- Простите, - я сделал возмущённое лицо, - Если я вас правильно понял, то безопасность Кристины вам важна всё-таки меньше, чем ваша собственная шкура. А значит, что вам есть, что скрывать, не только от меня, но и от неё самой. Или я не прав?
Бирман посмотрел на свои ногти и спокойно ответил:
- Вы знаете что? Я дам вам минуту, чтобы убраться к чертям собачьим из моего дома. Даже полминуты, вам хватит. А коли ещё раз увижу вас рядом с моей супругой, то я за себя не отвечаю... - он закончил диалог суровым взглядом в мою сторону.
- Хорошо, - незамедлительно ответил я, также смотря в его сторону, - Разумеется. Вы- король ваших аппартаментов, и если я здесь больше не желаем, я конечно же обязуюсь их покидать, - я сделал паузу, - Тем не менее, я не уйду отсюда. Да-да, вы не ослышались. Не уйду до тех пор пока Кристина не объяснит мне того, зачем я собственно сюда и пришёл. А пришёл я сюда вот с чем, - в этот момент я достал из кармана партитуру, развернул её, и, вдаваясь в подчерк Громова, медленно но внятно прочёл, - «К. Громов. Девушка по имени весна».
- Не может быть... Дайте! - Кристина резко сорвалась с места и выхватила у меня листок, перечитав только что прочитанное мной, - Это... Это невероятно...
- Что это за мусор? - кинул ей Бирман, повернувшись к ней лицом, и попытался выхватить бумажку у неё в свою очередь, но не успел, - Немедленно объясни мне что это такое и что всё это означает! Сию секунду!
Кристина отмахнулась от него и подолжала читать строки, шёпотом произнося их у листа, затем кидая «Не может быть!» несколько раз. Когда она закончила, она взглянула на меня и в её глазах я распознал ту самую плачущую Кристину много лет тому назад, эту рыжеволосую девушку с кривой улыбкой. Слёзы текли по её щекам, тогда размазывая тушь на лице, теперь же стирая румяну. Она плакала, и плакала точно так же, как и тогда, в октябре 92-го. Казалось, что ничего не изменилось с тех пор в её глазах. Ни-че-го.
- Дай же сюда! - не выдержал Бирман и с силой поймал руку Кристины, выхватив наконец злосчастную бумаженцию. Та невольно подчинилась и муж, развернув её, вдался в чтение строк - «Когда луна взайдёт...», «...падёт на дно...» Что это такое? А? - он резко поднялся и схватил её, плачущую, крича изо всех сил, - Ты можешь объяснить мне в конце концов что это за чертовщина, и что значат эти дурацкие слова? Не молчи, отвечай! Ну!



31 июля 1987 г.

Губы Кирилла прикоснулись к плотной груди Кристины, к её слегка надутому соску. Его вторая рука ласкала её влагалище, входя глубоко вовнутрь сразу несколько пальцами. Она постанывала, прикусывая язык, её голова шевелилась в разные стороны, руки держали голову Кирилла. Её рыжие волосы были раскиданы по подушкам, несколько попало ей в рот, и капельки пота мочили их у лба. Кирилл же дышал ровнее, зарывая свою голову между её грудей, целуя и лаская каждую из них, и при том аппетитно чмокая. Его грудь, неровная и волосатая, касалась её живота, словно бродила по ней вместе с остальными движениями парня. Левая рука Громова держала левую руку Кристины, в локте, крепко.
- Ох-х-х, Кирю-ю-юша... - пролепетала она как раз в тот момент, когда его голова сравнялась с её и губи сомкнулись в поцелуе. Девушка почувствовала, как его пальцы на какое-то мгновение вылезли из её влагалища, и секундами позже туда резко вошло что-то твёрдое и мужское. Девушка икнула, буквально задохнувшись воздухом, и произвела нежный высокий стон, обхватив Громова руками вокруг спины.
- Хорошая моя, - ответил ей Кирилл, также схатив девушку за грудь одной рукой, а другой держась за кровать. Затем он начал медленно входить в неё и почувствовал сладострастие на кончике своего члена.
Пара начала двигаться в такт. Он обхватывал её, тяжело дыша, и всё быстрее и быстрее совершал фрикции, операясь на кровать дабы не упасть. Его тело вспотело и покрылось мелкими капельками росы. Кристина же постанывала, покусывая Громова за правое ухо. Он шептал её имя, смотрел на неё и очаровывался. Пыхтел и смотрел вниз. Кровать слегка шевелилась и поскрипывала, потом останавливалась, затем скрипела снова.
Затем Кристина резко раздвинула ноги, широко, и Громов обхватил её за них. Его таз елозил взад-вперёд и были слышны удары его таза о её бёдра. С мелкими хлопками, к то время как её влагалище наливалось кровью и стягивало его член. Ему было немного неудобно, ей — больно, и она издавала кривой стон каждый раз когда он входил вглубь. Громов заметил мокрое на своих пальцах, но не останавливался, и Кристна едва слышно лепетала его имя, схвозь тяжёлое дыхание. Кирилл наклонился к ней, сжал её крепко, так крепко, как он ещё никогда не сжимал девушку, и после нескольких плотных и упорных входов он слёг на неё, двигая членом во влагалище. Кристина выпрямилась, затем изогнулась несколько раз в животе и издала пару громких стонов, плача, растворяясь в боли удовольствия. Громов закрыл глаза и шептал что-то про себя, наконец, изнеможённый, он слез с девушки и лёг рядом. Кристина рукой удержала влагалище и сжала ноги, потом тоже успокоилась и ускнулась носом в подушку.
- Боженьки, как хорошо-то... - мурлыкнула она. Громов молчал, - Ой, - она посмотрела на его руку, - Смой это! Смой, не могу видеть!
- Сейчас, сейчас... - отозвался Громов, всё ещё тяжело дыша и отдыхая после бурного акта. В его голове кружились лёгкие мысли.
Оба они лежали на кровати ещё несколько минут, прежде чем Кирилл ушёл в туалет. На его пальцах по самую ладонь виднелись пятна сукровицы и женской менструации. Он мыл их с мылом, смотря в зеркало и думая о том, что лишил девушку невинности. С одной стороны он улыбался себе и понимал, что снова оказался на высоте, проводя влажными руками в своих чёрных волосах. С другой стороны, он задумывался над тем, не слишком ли далеко он зашёл в своих «завоеваниях», и что теперь будет дальше.
В дверь легонько постучалась Кристина, распрямляя свои запутанные волосы, свисающие на её лицо. Кирилл молча уступил ей место, но потом вышел, видя, что девушка собралась подмыться. Он вернулся в спальню и лёг в кровать, под одеяло, думая о своём. Через некоторое время к нему присоединилась сама Кристина, столь же робко и неуверенно ложась рядом. Затем он обнял её, смотря в потолок. Девушка уткнулась в тёплое мужское плечо, ощущая его пот под мышкой.
- Я ухожу на сборы, ты знаешь об этом?
- Куда-куда? - улыбнулась Кристина, не поняв Кирилла. Ей было всё ещё тепло и приятно внутри, в душе.
- В армию. С осени. Мне дали рекомендацию.
- Как? Кто? Опять этот твой Раев? - заволновалась девушка.
Кирилл обнял её обеими руками, и хотел потянуть на себя, но она сопротивилась. Тогда он просто поправил подушку. Кристина игриво впутала свои ноги в его и игралась с коленкой.
- Не-а. Свыше него. Есть там один дядя... - Громов почесал затылок, - Я думаю что он мне дело предлагал.
- Как это?
- Ну смотри, кто по твоему я такой сейчас?
- Как кто? Кирилл... Ворон! - она прошептала это слово и улыбнулась, и Кирилл чмокнул её в нос, тоже улыбаясь.
- Да не-е-ет. Я имею в виду чем я сейчас занимаюсь, - он запнулся, - Понимаешь, кто такой этот Громов? Какой-то подпольный музыкантишка, возможно ещё и алкаш, или чего хуже. Прошлое туманно, будущее смутно... В общем, никто я сейчас, понимаешь?
- А так?
- А так, если попаду в армию, то прославлюсь... По крайней мере, есть шанс. Говорят сейчас в Средней Азии что-то опять не поделили, там война...
- Расшибёшь себе мозги... - на том же тоне игриво ответила Кристина, и Кирилл шлёпнул её по попе, потянувшись к девушке всем телом.
- Дура ты! Представляешь, если мне повезёт. Вернусь сержантом, а то и вообще старшиной. Будут говорить «Ох какой у тебя муж, Кристька! Настоящий мужик!»
Та резко потупилась на Громова, приподнявшись с подушки:
- Это что,  мужчина, вы мне сейчас делаете предложение? - игриво спросила она.
- Ну-у-у, - протянул Громов, - А чего тянуть-то? Теперь, кажется, между нами уже многое что было, Кри. За эти два месяца я даже и подумать не мог, что кого-нибудь так сильно полюблю...
- Ах, вот оно как, - фыркнула Кристина, вылезая из кровати, - Значит я для тебя просто «кто-нибудь»... Вот так вот, да? Ну и сколько у тебя таких же как я, признаешься?
Кирилл резко поймал её, и на сей раз, как бы та ни сопротивлялась, грубо уложил обратно в постель. Сам налёг на неё и согнул её руки к груди:
- Кристина, не говори глупостей. Ты у меня, одна единственная и неповторимая. И больше у меня никого нет. Никого, ты слышишь это? Ты моя луна, моя весна...
- Ах! - воскликнула она, вспоминая те самые слова из песни и отвернула голову. Кирилла поцеловал её в щёку, затем из лица снова столкнулись носами и они с минуту целовались лёжа друг на друге.
Потом Кирилл снова лёг рядом и продолжил разговор:
- Я бы действительно бы сделал тебе предложение... Но не сейчас, сейчас я не могу. У меня такая ситуация, что мне ещё надо разобраться у себя в общежитии, чтобе тётя Клава не волновалась. Ей будет трудно без меня, одной... - он вздохнул, - И ещё этот шакал рядом, кто знает что у него на уме...
Кристина любя посмотрела на Громова и прижалась к нему. Он понюхал её волосы, взял её в свои объяться и по-мужски погладил по спине.
- Ты уезжаешь так далеко-далеко. Как на луну...
- Да ладно! Я буду тебе писать, по возможности. Я посвятил тебе песню, о которой буду напоминать тебе в каждом письме.
- «Когда луна падёт на дно»... - начала Кристина, и Громов подпел ей, оба проукав знакомый и заезженный мотив. Затем Громов дотянулся до кармана штанов и вынул оттуда блокнотный лист. С тумбочки он подхватил ручку и зажёг свет в её комнате. Вокруг стала видна богатая мебель и картины семьи Канидзе на стенах.
- Что ты делаешь, Кирилл?
- Сейчас узнаешь, - прикусив язык отозвался Громов, положил лист на тумбочку, затем с пару минут что-то строчил и писал на нём. В результате он сложил лист вчетверо, протянул руку через Кристину и положил его в её женскую сумочку, - Это заветное письмо. Оно важнее остальных. Его ты прочтёшь лишь тогда, когда я тебя об этом попрошу. Ты поняла?
- Слушаюсь, товарищ будущий сержант! - ответила Кристина и отозвалась привычным хохотом, на что Громов махнул рукой.
После этого оба ещё долго валялись и дурачились в кровати. Родители были на даче, и точно уверены, что Кристина ночевала у подруги. А ночь за окном была чудесной, и влюблённым спалось замечательно. Кристина отвернулась к окну, спиной к Кириллу, аккуратно достала письмо из сумочки, развернула и прошлась по нему глазами. Сквозь лунный свет виднелись куски нот, что-то типа партитуры. Она свернула его обратно и положила назад в сумочку. Потом, думая, что Кирилл ещё не спал, она повернулась к нему лицом и через плечо спросила:
- Кир, а у тебя уже кто-то был до меня? А, Кир?
В ответ раздалось лишь крепкое мужское сопение. Кристина отвернулась к стенке, и через некоторое время, сама впала в глубокий сон. За окном смеялась луна.



21 июня 2007 г.

Парусов...