Часы для учителя

 ПОСВЯЩАЕТСЯ

КАПИТАНУ ПИМЕНОВУ А.Н. и старшему лейтенанту Черномазову В.М.
       
Мы верили, что Родина за нами,
Гордились блеском золотых погон.
Измерили литыми сапогами
Чернобыльский смертельный полигон…

(Эпитафия на памятнике Сочинским ликвидаторам аварии на Чернобыльской АЭС).


ПИЛИ, ПРОПИВАЛИ ЗАПАХ ГАРИ,
ПРОМЫВАЛИ ВОДКОЮ ГОРТАНЬ…
МЫ ЕЩЁ ТОГДА С ТОБОЙ НЕ ЗНАЛИ –
ПЕРВЫМ БУДЕШЬ ТЫ ИЗ НАС, ТОЛЯН…

А.Сгадов


ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ два невесёлых анекдота:



Брянский волк встречает колобка: - «Колобок! Колобок! А я тебя съем?». «Не ешь меня, серый волк, отравишься…»,- отвечает ему сиплым голосом колобок. «Да и вообще - то я не колобок, а ёжик из Чернобыля»…



Самая широкая река в мире – река Припять: редкая птица долетает до середины реки. Большинство дохнут раньше…



       
События 1986-1990 г.г. – авария 26 апреля 1986 года на Чернобыльской атомной станции, стали прологом к жизненной драме целого поколения людей разных возрастов и национальностей. Вряд ли кто-нибудь, когда-нибудь расскажет всему миру правду о событиях той ночи, когда во втором часу прозвучал взрыв, и погибли первые люди, находившиеся в это время на четвёртом блоке. Я так же не берусь предполагать причину. А вот последствия аварии, я ощущаю на себе ежедневно, вспоминая нелепость самой ситуации, когда сотни тысяч людей без подготовки и знаний сделали безумный шаг по призыву военкомата и собственной совести. Но особо я ощущаю аварию, когда приходится хоронить своих дорогих и любимых друзей. Каждый шестой сочинец из 750 ликвидаторов сегодня похоронен на городских кладбищах. Мы знаем имена тех, кому в ближайшее время предстоит умереть. Все они неизлечимо больны похожими заболеваниями или болеют, убедив себя в этих болезнях. Самому молодому участнику ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС не исполнилось двадцать четыре года, когда он умер от рака. Срочную службу он проходил в 1991 году в тридцатикилометровой зоне Чернобыля. И никто в нашей стране не ответит за преступление против молодой жизни.
Чарли Чаплин как-то сказал, что «день без смеха – потерянный день». Я очень люблю шутку, и старался шутить всегда и везде. К сожалению, это не всегда удаётся. Жизнь не всегда располагает к смеху. Но если это хотя бы немного возможно, надо смеяться и веселиться «всем смертям назло». Я старался смеяться даже в Чернобыле. Всегда.
Повесть «Часы»- основана на реальных жизненных событиях, свидетелем и участником которых я был. Я постарался, как можно более реально отобразить атмосферу Кубанского полка Гражданской обороны, не выпячивая безусловную героику того героического и тревожного времени, вовсе не претендуя на завершённость и всё сказаность. Если у кого-то найдутся слова, пишите и говорите: о Чернобыле ещё долго и много можно рассказывать, так как тема до сих пор закрыта и умалчивается даже то, что необходимо орать всякому ученику средней или другой школы. Если вам покажется, что в повести много водки, вспомните историю Великой Отечественной, где обязательные сто грамм зачастую спасали солдат от помешательства и помогали выжить в очень сложной обстановке.
Самое главное – эта повесть о дружбе и взаимовыручке, поддержки слабого и помощи нуждающегося. Я буду рад, если вы прочитаете эту книгу и посоветуете прочитать эту книгу своим детям. Возможно, чуть-чуть в старшем возрасте.

Горе на двоих – полгоря, радость на двоих – две радости…



Катастрофа Чернобыля – тайна.
О защите мы знали едва.
Два десятка полков не случайны.
Про ребят шла лихая молва.

Кто, боялся подать, даже руку,
Кто тайком нас на марше крестил.
Я запомнил с любимой разлуку
И друзей, что потом хоронил…



Пословица № 1:
«Где не жить –
Родине служить».

8 июля 1987 года на станцию Коростень, небольшого Украинского городка, под хриплое задумчивое мычание, умирающей в пасти волков, коровы - втянулось грязно-серое тело электрички. Отрыгнув в последний раз печальным рёвом, состав остановился, и с шумом открыл вагоны. На перрон стал выходить народ, громко разговаривая и закуривая сигареты. Вместе с ними вышли мужчины в военной форме. Уставшие, заросшие небольшой щетиной лица, помятая форма с расстёгнутыми воротничками, громкий говор и панибратское обращение к старшим по званию офицерам указывали на то, что прибыла очередная партия «партизан». Высокий старший лейтенант принёс десяток больших горячих пирожков, которые он купил у бабушек на привокзальной площади, и стал угощать офицеров. Гладко выбритый майор, явно военкоматовский, наотрез отказался от угощения Он всё время посматривал на часы и на стоящую электричку. Не надо было быть очень прозорливым, чтобы понять, что он спешил уехать в Киев на той же электричке, на которой доставил подразделение. Майор знал больше, чем прибывшие «новобранцы» и потому страшно переживал за свою вынужденную командировку, от которой не смог «отвертеться» или откупиться простым магарычом. Это подразделение «партизан» было виновато в том, что он должен был рисковать не только своим здоровьем, но и спокойствием семьи, которая ждала его, где - то за теми километрами, которые он - майор так героически и блестяще преодолел за эти три дня. Солдаты и офицеры пока не знали о страшной военной и государственной тайне, о которой знал он - майор - человек опытный и осторожный: всё, что бегало и произрастало над землёй в этом и близлежащих с Чернобылем районах, было опасно для здоровья! Поедаемые подразделением пирожки, были с картошкой. Их можно было есть, но не везде! Уж, лучше он обойдётся теми чёрствыми трёхдневными пирожками, которые напекла перед отъездом жена майора, и которые он заботливо сэкономил, питаясь в поезде вместе с ребятами "общаковской,"домашней едой.
       Вдали показалась колона бортовых машин, и майор облегчённо вздохнул. У него всё получилось, как он загадал! Старший колонны - офицер в полевой форме неловко отдал честь майору и пожал протянутую руку. Говорили недолго. Состоялась передача документов. Старший явно привык к тому, что вся процедура приёма личного состава и «сопроводиловок» происходила здесь на перроне вокзала, а не в полку, как было положено в войсках.
Майор ринулся к электричке, но, опомнившись, с большим облегчением попрощался с офицерами за руку, а с рядовыми - общим взмахом правой руки, как индейцы племени «Хау». Пройдёт несколько лет, и эти службисты одними из первых получат удостоверения «ликвидаторов», и будут успешно пользоваться большими льготами, которые будут даны участникам ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В 1994 году комиссия Министерства обороны России в Краснодарском крае из 48 «вонкоматовских-ликвидаторов» подтвердит выданные удостоверения только семерым офицерам и прапорщикам, действительно служившим в полку. Правда, не повезло подполковнику Кривотулову В.,который служил в полку на должности помощника начальника штаба. У него отнимут удостоверение участника ликвидации, и он из-за мужской гордости не захочет доказывать свою законную принадлежность к совершённому им в 1987 году гражданскому подвигу. У этого офицера была возможность не оставаться в полку, но как раз этот офицер имел совесть и честь! Зато другой работник Сочинского военкомата, пользуясь служебным положением, «обеспечил» удостоверениями всю свою семью, включая любимую тёщу. Но в России воровство всегда процветало среди разных чиновников, в том числе и военных. Удивляться не приходится, что, в конечном счёте, украли льготы!
Через год умрёт первый из 1050 сочинских ликвидаторов в возрасте 37 лет. Им будет рядовой Чеканов В.Т., так и не получивший удостоверения участника ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. До выхода Закона от 15 мая 1991 года № 1244-1 «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС», уйдут из жизни ещё пятнадцать человек. В том же году, впервые после аварии, будет установлена причина смерти нескольких ликвидаторов: участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Осиротевшие семьи в дальнейшем получат от Государства за потерю кормильца небольшие пенсии. Но более десяти семей получают намного меньше даже этих небольших пенсий! Они – эти семьи так и не сумели подобающим образом оформить необходимые документы. И смерть молодых и «практически здоровых» до аварии ребят, останется просто смертью. Ну, умер! А кто не умрёт? Все мы смертны! Только чиновник живёт намного дольше. А все остальные - не чиновники! Когда нас забирали на Государственную службу, все формальности были сведены «на минимум»: два часа и ты «практически здоров» и готов выполнять любое Правительственное задание. «Одобрям!» Но как только потребовалось от Государства достойно и благородно «рассчитаться» с осиротевшей семьёй, возникло столько непреодолимых проблем, что родные и поныне произносят только одно: - «Подавитесь! Если бы мы знали, что вы так отнесётесь к нашему горю, мой сын никогда бы не стал вашим защитником». А у рядового Чеканова В.Т. в 1987 году была одна льгота: могилу выкопали глубже и шире, чтобы в неё поместилась не только его облучённое бренное тело, но и бесконечная боль близких и родных. И поныне циркуляр Минобороны предписывает не награждать посмертно. Как будто покойники виноваты в том, что они при жизни были Героями и настоящими Защитниками своей скупой Отчизны.
А в этот жаркий солнечный день, на небольшой станции Коростень, прибывших офицеров распределили старшими машин, солдат погрузили вместе с вещмешками в кузова. Пологи опустили, и автоколонна тронулась на большой скорости, поднимая за собою пыль, которая была в эти июльские дни на дорогах зоны в огромных и небезопасных количествах! Так начиналась служба, которая продлилась для меня и двух моих земляков - шестьдесят девять дней и пять с половиной часов. Но про это мы пока не знали и только вглядывались в пролетающие километры, которые с каждой минутой приближали нас к новой непонятной службе, полной опасности и тревог для нас и наших родных.
Водитель мало разговаривал и всю дорогу, не закрывая окна, курил дешёвые сигареты. На груди у него болталась марлевая повязка - «лепесток», единственная и редко применяемая защита органов дыхания. Остальные органы, практически, не защищались ничем! Эти самые первые сведения о защите, я «щипцами» вытащил из молчаливого немного угрюмого попутчика. Мы въехали в небольшой посёлок «Новая Радча». Небольшое Украинское село с белыми одноэтажными мазанками утопало в вишнях и грушёвых деревьях. Кое - где стояли яблони, с побеленными стволами. Вдоль дороги высились десятиметровые тополя, а ветер гнал по обочине грязный пух. Лишь изредка проезжал на велосипеде местный житель, и водитель незлобно нажимал сигнал.
 Мы проехали железнодорожный переезд, и асфальтная дорога закончилась. Пошла брусчатка. Слева впереди замаячил полк, со всех сторон обнесённый сплошным забором, за которым нам предстояло служить и продолжать жить. Деревянный указатель показал на шлагбаум. На нём красивыми буквами было написано: «Х-во п-ка Суслика». В переводе «с их языка на русский» это означало: «Хозяйство полковника Суслика». Было смешно до дрожи в зубах! Если бы не такая сложная обстановка, в которую нас завела служба, можно было бы подумать, что кто-то для поднятия нашего скудного духа решил пошутить, и написал для смеха эту надпись. Но шутки остались за тем бесконечным расстоянием, которое мы так стремительно покрыли за три дня от станицы Динской до Кубанского полка - воинской части № 47049 в посёлке «Новая Радча». А фамилия на «вывеске»? Это было не самое смешное в той жизни, в которую нас на неопределённое время направил «любимый» райвоенкомат! В чём мы в дальнейшем неоднократно убеждались!
Шлагбаум стремительно распахнулся руками дневального, и мы, не сбавляя скорости, влетели в полк, бессмысленно, как мне казалось, непрерывно сигналя. На плацу колонна остановилась, раздалась команда, и солдаты с прибывшими офицерами стали выпрыгивать на асфальт. Большое количество «старожилов» моментально, словно мухи, облепили нас со всех сторон! Прибывших в полк «новобранцев», словно рабов на невольническом рынке, не стесняясь, пристально рассматривали, интересуясь местом проживания и, особенно, профессией.
Пройдёт не так много времени, и мы так же будем, как и эти парни, с нетерпением ждать своей замены, искать земляков и тащить к своему командиру очередного долгожданного претендента на свою, вот как надоевшую, «замечательную», самую-самую безопасную должность. Но это будет потом! А 8 июля1987 года нас ждали, нас встречали, как самую дорогую и долго ожидаемую замену. «Рабы» были в большой цене! Количество, прибывающих в полк солдат и офицеров, строго равнялось количеству отслуживших «на военных сборах». Штаб в этот день работал и ночью, чтобы произвести все необходимые для увольнения действа. Главное для тех, кто с нескрываемой радостью покидал ненавистный полк, было уехать, уйти, сбежать от кошмара, мерзкого запаха, бесконечного напряжения и нелёгкой ежедневной службы в Чернобыльской зоне. Редкие вояки могли похвастать показной бесшабашностью и напускным безразличием, когда им объявляли об увольнении из рядов так недавно «любимого» и самого «родного» полка. На увольнениях в запас строилась целая наука. Дисциплина по Уставу была мелочью по сравнению с предупреждением об увеличение срока службы недисциплинированному служаке до максимума - шесть месяцев, разрешаемое время на воинскую переподготовку. Кто-то до сих пор боится сознаться, что не было никакой подготовки и учений! В сложнейшей обстановке непостижимой для сознания и разума, полки выполняли смертельно опасную, боевую, трудновыполнимую, но необходимую для всего земного шарика, задачу! Сведения о масштабах катастрофы были засекречены и назывались Государственной тайной! Но как я убедился, нынешнее поколение, особенно подрастающее, сегодня знает об аварии так же мало, как в то время об аварии знали мы! Кто-то сознательно и поныне старается умолчать о масштабах и последствиях аварии!
Но люди в той кошмарной обстановке оставались людьми! Не все могли адаптироваться и привыкнуть к повседневной опасности, которая нас ожидала в Зоне. Некоторые «домашние мальчики» до конца службы сопротивлялись, и тем самым ранили себя ещё сильнее. А наказание было одно - «гордецы» служили полный срок «переподготовки» - шесть месяцев. Армия, даже на короткое время, никогда не стала бы для них родным домом и даже временным прибежищем. У этих людей сдавали слабые, расшатанные обстановкой нервы, и они, не вдаваясь в суть, сопротивляясь системе, делали себе хуже. Основным наказанием - становилась работа в полку. Персональная суммируемая ежедневно доза облучения росла медленнее, чем при работах на атомной станции. Всего 0,005 рентгена в сутки: на величину радиационного фона в полку, который никогда не меняли, даже при ощутимых выбросах радиации на станции.

Пословица № 2:
«Между воронами и сорока по-вороньи каркает».

Пока шло знакомство на плацу с рядовыми, офицеров собрали в небольшом помещении в штабе полка для знакомства и распределения должностей. Стремительно «влетел» небольшого роста подполковник. Раздалась команда: - «Товарищи, офицеры!» Служба началась. Редко во время работы мы встречались с плохими людьми в военной форме. Начальник штаба был первым уникальным во всех отношениях высоким начальником, с кем мы надолго потом подружились. Его низкий сиплый голос сразу же навёл меня на мысль о венерическом заболевании, о котором в Сочи мы знали не мало. «Сифилитик», - прошептал я, чтобы слышали рядом сидящие офицеры. «Да, уж!» - выдохнул перегаром офицер из Краснодара.
Вместе с начальником штаба я хотел бы познакомить тебя, дорогой читатель, с героями моего рассказа. «Товарищи, офицеры! Вы должны коротенько рассказать о своей домашней профессии и доложить о должности, которую предложил вам военкомат», - прошелестел с большим напряжением в голосе подполковник. «Старший лейтенант Тихонов?» Подпрыгнул слева сидящий офицер из Краснодара, который страшно мучился похмельным синдромом. «Кем были на гражданке?» «Бригадир – «установочник», товарищ подполковник!» - чётко и внятно выпалил старший лейтенант. «На какую должность вас прислал военкомат?.. Очень хорошо! Такие люди нам нужны. Будете служить в самом Чернобыле комендантом Правительственной комиссии. Согласны? Ну, вот и славненько!.. Старший лейтенант Черномазов?» Худой высокий симпатичный мужчина из Сочи резко подскочил и доложил, что он - инженер - химик. «Утверждаем на должность радиолога полка!» - не долго думая, прошептал подполковник. «Вы согласны?» «Конечно, - ответил Володя. Куда денешься от вас?» - добавил он еле слышно. «Старший лейтенант Пименов?» «Я», - как и положено, по Уставу выпалил Толик, Анатолий, Анатолий Николаевич, на любое имя он откликался одинаково ровно и с большим достоинством. Анатолий Николаевич Пименов, 1947 года рождения, учитель, родом из Сочи, не пил, не курил, но играл в карты и имел двоих детей. Все эти сведения я получил от него в вагоне поезда, пока мы добирались из Сочи в полк. А то, что Толя человек замечательный, становилось ясно даже после недолгого общения с этим улыбчивым и доброжелательным человечищем в огромных увеличительных очках. Его направляли в политотдел, и Толя был назначен на должность замполита 3 батальона.
Очередь по распределению дошла и до меня. «Старший лейтенант Садов?» - прохрипел подполковник. «Я», - также по Уставу громко ответил я. «Кем были на гражданке?» «Главным инженером автобазы». «На какую должность прислали?» «Начальником клуба»…Возникла непродолжительная пауза, а потом послышалось змеиное шипение: - «Да, они что там оху…? Ох.., уж эти военкоматовские! Пойдёте начальником разведки?.. Через месяц будете дома. Да и работа для настоящих мужчин. Хотя?.. Вряд ли начальник политотдела отдаст вас. Но я с ним поговорю. Вы согласны?» «Товарищ, подполковник! Как масть ляжет! Чего гадать, не зная прикуп?» «В карты играете, наверное, лейтенант?» «Так точно, и в карты тоже!». «Это хорошо. Я также люблю это безнадёжное дело! Но вернёмся к нашим баранам. Что будем делать, товарищ лейтенант?» «Вам виднее, товарищ подполковник». На этом наше знакомство с начальником штаба в этот день закончилось. Остальные офицеры получили должности согласно военкоматовских распределений. Редко эти должности менялись в полку. В коридоре на выходе я столкнулся с Тихоновым. «Слушай! А что это за бригадир «установочников»? Ракеты что ли устанавливали?» Никогда до конца жизни я не забуду этот ответ « Да, нет!.. Мы на кладбище памятники устанавливаем!» Что бы потом не думали об этом офицере, он получил нормальную должность, честно отработал шесть месяцев в самом Чернобыле, редчайший случай, – не стремясь досрочно уехать домой. И только всё время просил у меня, достать ему водки и эфедрин, который обесцвечивал красные от ночных «бдений» глаза, часто проводимых за рюмкой водки. Тихонов работал с очень высоким, что-то проверяющим, начальством, которого в Чернобыле в это время было предостаточное количество.
       Нас проводили в разные помещения проживания согласно служебным рангам. Я попал в офицерское общежитие, в котором прожил несколько дней. Затем, по распоряжению замполита полка – майора Волкова, меня перевели в четырёхместный двухсекционный домик, в котором я продолжал служить всё остальное время. Пименов, вместе с командиром и его заместителем, жили в третьем батальоне, а Володя Черномазов и один из наших офицеров из Сочи - в соседнем домике.
Пройдёт не так много времени, и я буду хрипеть хуже начальника штаба. Пальцы рук распухнут, и не смогут перебирать струны любимой семиструнной гитары. Мне не помогут лекарства, полоскания, как тёплой водой, так и охлаждённой заранее водкой. Горло будет болеть долго и противно. А боль в суставах останется на всю оставшуюся жизнь! Я не смогу, не то, что петь целое концертное отделение, но и даже говорить! Спустя много лет я узнаю причину: радиоактивный ожёг гортани и влияние малых доз радиации на суставы! Зона не прощала многого, в том числе и открытого рта. Я получил в «подарок нежный букет» болячек, первое, но не последнее, предупреждение. Чтобы выжить в этой обстановке, необходимо было учиться и учиться быстро. А вот времени у нас как раз и не было! А наши институтские учителя на военной кафедре, даже в страшном сне, не могли себе представить весь ужас, который выпал неожиданно нам – «запасным» офицерам!
В этот же день меня нашёл молодой чернявый невысокий лейтенант и представился начальником клуба. Его звали так же, как и меня – Александр с фамилией Куликов, родом из славного города Майкопа. Мы быстро сошлись, и я потом даже написал ему несколько писем, но ответа так и не получил, кроме одной посылки. Писать он явно не любил. Состоялась передача клубного имущества и подписание большой сводной ведомости. Мы обнаружили в подсобке в пыли дорогие инструменты: большой двенадцати регистрный аккордеон и сломанную гитару, на которой не было ни одной струны. Ещё мне показали радиорубку, совмещённой с кинопроекторской, почтовое отделение и водителя с армейской будкой на базе ГАЗ-66.Володя Загорий, так звали водителя, призывался из Приморско-Ахтарского района, станицы «Ольгинской» и прослужил на момент знакомства целую вечность - больше двух месяцев. Потом я часто вспоминал этого большого, некрасивого лицом хлопца, который стал в то время моей второй мамой и ангелом хранителем. Сразу же между нами сложились доверительные отношения, но, к слову сказать, выпили мы водки с ним мало: только за Володин «дембель».
Без какой-либо раскачки работа началась на следующий день. Мой тёзка спешил передать дела и отработанные маршруты. Нашей основной задачей было ежедневно показывать личному составу полка новый хороший фильм. Прокату нужно было платить, поэтому - фильмы мы ежедневно выпрашивали у сельских кинооператоров соседних с полком колхозов. Обычно – прокат, для экономии горючего, завозил в колхозы до трёх фильмов. Мы забирали один - два фильма и на следующий день привозили в колхоз просмотренный фильм, не платя ни копейки за просмотр. И это было нормально и называлось - помощью и дружбой. За отработанное в зоне время мы ни разу не подвели колхозных киноработников. Показывая маршруты движения, Александр с первых дней сидел внутри нашей авто будки, а я - впереди на правом сиденье. Чаще он спал, изредка выпивая минеральную воду, которая в ящиках стояла внутри нашей будки. Питьевая вода была заражена, и мы пили минеральную, фруктовую, любую воду, но в бутылках. За весь срок службы я ни разу не выпил колодезной воды. Колодцы были наглухо закрыты. Александр также объяснил мне «теневую» сторону нашей службы, как бы показал обратную сторону медали: ежедневно необходимо было привозить заказанную офицерами с вечера водку или пиво. Это была не такая простая задача, если вспомнить, что продолжалась антиалкогольная компания, и в руки давали только одну бутылку водки. Однажды мы завезли в полк около двух ящиков водки, и пять ящиков пива. Кто-то отмечал какое-то событие, или просто был большой заказ. Мы аккуратно возили водку всем офицерам хорошо или не очень знакомым. А их на полк было сто двадцать человек. Порою в нашем «курятнике» начиналась очередная компания по борьбе с пьянством. Если такая борьба была на уровне полка - это касалось в большей мере рядового состава. Обычно на вечерней поверке один из высоких офицеров выводил из строя попавшего солдата, читал небольшое наставление, и выливал на асфальт чаще всего страшно вонючий местный самогон. Среди офицеров управления тут же возникал спор о фактуре самогона, и если самогон был достойным, кто-нибудь не громко, но далеко слышно произносил: - «Сволочи! Не могли отдать в медсанбат!» Мы знали, что чаще других о пролитом самогоне переживал начальник медсанбата - толстый майор. Долгое время я не знал, почему командир полка так благосклонно относился к этому человеку, который ни разу не выезжал на атомную станцию, был всегда «навеселе» и на любой вопрос отвечал одной и той же солдафонской шуткой:- «Чище руки - твёрже кал». В первые дни службы я был вынужден обратиться к майору, чтобы облегчить своё состояние. Долгая дорога в часть, грязь привокзальных туалетов, пища без горячего первого привели к тому, что семь дней я не мог «сходить по нужде». Мои попытки лечиться самостоятельно купленным слабительным, не принесли необходимый и ожидаемый результат. Я съел целую пачку таблеток за один приём, но мой живот на ударную дозу лишь вяло проворчал и не отреагировал. На вечерней проверке, я тихо на ухо, впереди стоящего, как обычно выпившего майора, стал жаловаться и просить помощь, ожидая, что майор также тихо посоветует мне, что делать и как быть? Но он тут же закричал свою любимую поговорку, и громко посоветовал выпросить на кухне пол стакана подсолнечного масла и выпить залпом. Не открывать же из-за меня лазаретовское слабительное, упакованное в стеклянную тару по пятьсот штук? Потом каждый раз пересчитывай содержимое при проверках и ревизиях. Офицеры, стоящие рядом в строю, тут же наперебой стали советовать и предлагать «семиведёрные» клизмы, внутренний массаж и прочую «мутату», но якобы для моего облегчения. Конфуз был полный! Я побагровел от унижения, но никто в темноте не заметил моего состояния. Зато - совет майора помог, и я по поводу своего облегчения в знак благодарности, пригласил однажды майора к себе на пиво. Выпив целый ящик, причём, я выпил две бутылки, остальное - майор, он рассказал, что в Чернобыль попал из Афгана. Всю службу прослужил в Кабуле и однажды - его по пьяни затащили на передовую, на которой месяц не разрывался ни один снаряд. Так вот - в этот день, в тот же самый час - час прибытия майора на передовую, был обстрел ракетами, и майор был контужен и отправлен на «Чёрном тюльпане» домой. Очередное звание ему задержали, но предложили службу в Чернобыле, обещая - подполковника. Майор был уверен, что его появление на станции может спровоцировать новый взрыв. Поэтому, он категорически отказывался от любого предложения, даже если кто-то на смех обещал хорошую выпивку. Я проникся горьким опытом майора, и, по возможности, не лез туда, куда меня не просили. А полковник Суслик «уважал» боевые заслуги майора и то, что в части не было дизентерии даже в разгар лета. Майор ежедневно сыпал и лил в туалетах столько хлорки, что все микробы в организмах солдат и офицеров подыхали уже при подходе к туалету. А из-за того, что хлорка разъедала слизистую, каждый раз во время и после туалета ты рыдал горькими слезами, и слёзы выносили из организма «останки» вредных микробов. Я так же плакал крокодильими слезами, когда мой желудок «заработал», и на седьмые сутки «сделал своё дело». Наверное, это были слёзы радостного облегчения, и хлорка была не при чём! Зато - всю оставшуюся службу я просидел в туалете коршуном, но с закрытыми глазами, боясь от въедливого запаха ослепнуть и никогда не увидеть историческую Родину и нормальной человеческой жизни с простым привычным чистым унитазом. Но майорова грубая армейская прибаутка: - «Чище руки, твёрже кал!» до конца жизни застряли в моих продезинфицированных и, очищенных обильной хлоркой, мозгах! За время службы я старательно избегал лечиться и консультироваться в нашем полковом медсанбате, что и спасло моё здоровье от кардинального ухудшения! «Доктор! Доктор! А я умру?» «И не сомневайтесь, батенька! Конечно, умрёте!»


Пословица № 3:
«В лесу жить, пенькам молиться».

Александр через три дня уехал. Мы с моим водителем стали работать на пару, и за всё время совместной службы, я ни разу не пожалел о таком помощнике. А если быть точным, в первое время всю работу делал Володя, а я дремал под монотонный звук мотора нашего ГАЗ-66. Мотались мы по зоне помногу, так как фильмы должны были быть интересными, и нельзя было повторяться. Ежедневно мы проезжали сто - сто пятьдесят километров по страшной июльской жаре. Постепенно я срастался со своими погонами, хотя к дисциплине до конца службы относился «по-домашнему»: без лишних криков и «утренних расстрелов провинившихся». Володя, когда мы уезжали из части, сразу стал называть меня «страшным», а не старшим лейтенантом. Потом я понял, что только «очень» плохие офицеры не имели клички. Командир полка был «Суслик», начальник политотдела - «Волк». Соответственно - полковник Суслик и майор Волков. Я обещал вам рассказать про фамилии? Пора пришла!
На всё про всё у командира полка был водитель - рядовой Хомяк, который бывало, возил и майора Волкова. Хомяк дорожил своей службой, питаясь исключительно в офицерской столовой. И ни одному прапорщику не приходило в голову выгнать Хомяка в солдатскую столовую. Но однажды пришла беда: командир услышал шутку дневальных совершенно случайно. Хомяк повёз куда-то Волкова. Естественно, на проходной видели машину командира, но не смогли рассмотреть лицо пассажира. «Вот цирк, - сказал один из дневальных другому. Смотри, Хомяк Суслика по бабам повёз!» Командир полка, который в это время подходил к КПП, резко развернулся, пришёл в штаб и приказал водителя заменить. Так Хомяк перестал питаться в офицерской столовой и пересел на КАМАЗ, проклиная возимый заражённый грунт и болтливых земляков.
На время оставим полк, который жил по-особому режиму боевой части, выполняя поставленную задачу: ликвидация последствий атомной аварии на Чернобыльской АЭС, которая произошла 26 апреля 1986 года. Уже в мае того же года я получил первую повестку и прибыл в военкомат. Моей маме в марте была проведена сложная операция в Москве, и я попросил военкоматовского майора повременить с отправкой в Чернобыль. Он согласился, но персональная «Волга» военкома на время отсрочки стала для меня - главного инженера автобазы, самой дорогой машиной хозяйства. Для этой машины не было слова «нет!». Были некоторые однодневные задержки. Служба снабжения с честью разрешала растущие аппетиты военкома и майора, который был рьяным представителем «рыбалки в тёмной воде». Главный инженер автобазы - ваш покорный слуга, терпел ради матери все! Но в ноябре мамы не стало. Жизнь пошла наперекосяк. В семье не ладилось. Жена, работник ресторана, всё позднее приходила домой и регулярно пьяной. Я разрывался между работой, остатками семьи и аппетитом военкомата. Повестки уже не присылали, а только по телефону предупреждали об очередной дате отправки на военные сборы с вещами и денежным расчётом на работе. Представьте себе, что я пять раз устраивал «отвальные» среди своих многочисленных друзей! В то время у меня появилась «симпатия», на которой я женат сегодня, чтобы у вас - дорогой читатель, не возникали чёрные мысли о моём и так не устойчивом «облике - марале». Всё складывалось так, что я должен был решиться на разрыв с семьёй. Но как не просто было выбросить почти четырнадцать лет жизни!? Потом я убедился, что у моей первой жены никогда не было слишком глубокой любви ко мне, а только одни привычки и инстинкты. Через полтора месяца моей службы в Чернобыле, жена прислала блок сигарет с короткой запиской: - «Мне некогда. Пиши, что тебе нужно». Я ответил очень коротко: - «Приеду, разведёмся. Мне такая жена не нужна!» Я и до этого случая честно предупреждал жену, что не стану жить с алкоголиком. Даже требовал бросить работу в ресторане, но она отказалась. Однажды, в Рождественскую ночь 1986 года, случайно, я встретил очень красивую женщину, мою Белочку-Верочку и не стал скрываться «от общественности», которая очень быстро отстала от меня, узнав причины моего «вызывающего» легального поведения. Я развивал отношения с новой симпатией, не решаясь бесповоротно уйти из семьи! Жена знала о наших отношениях, но не предпринимала никаких шагов к сохранению семьи. Её более чем скромная посылка через полтора месяца, была той последней каплей в наших с нею отношениях. Написав о предполагаемом разводе, я снял огромный давящий груз со своей души. Этот шаг я должен был сделать намного раньше, но не смог, возможно, благодаря житейским семейным привычкам: не искать счастья в чужой постели, а только удовольствие! Все сигареты я раздарил случайным солдатам, которые приходили к моему домику целую неделю, в надежде, что сумасшедший старший лейтенант будет отдавать что-нибудь ещё. А я предпочел дешёвую «Приму» и «Беромол Кэмал» - любимые папиросы моих студенческих лет, названные так студентами нашего института, в котором учились шестьдесят четыре страны мира. На их «империалистический» недоступный «Кэмал», мы отвечали нашим отеческим Беломорским каналом и желательно Ленинградской фабрики имени комиссара Урицкого.
 Представьте себе, сколько проблем было у меня перед отправкой в Чернобыль на момент полученной шестой повестки? И сколько разрешилось, когда я, уйдя из дома четвёртого июля, в очередной раз, выпив шампанского, вдруг во дворе военкомата услышал, что из-за отсутствия двух человек срывается отправка «призывников»? Я шагнул вперёд, не задумываясь, сразу, как услышал вопрос о добровольцах. За мной шагнул Толя Пименов. У него проблем было так же, как и у меня - озеро Байкал! Прощайте жёны и любимые, грозные начальники, военкомы и грусть о похороненной матери! Я шагнул навстречу неизвестности и никогда не жалел и не жалею о сделанном шаге вперёд! Так должны поступать настоящие мужчины, хотя у каждого мужчины этот шаг всегда по-своему свой!
Продолжалась служба! Всё грустнее становилось без моей любимой Веры. Вначале, я писал письма почти каждый день, а потом стал писать ежедневно. Вера в первые дни разлуки не всегда считала необходимым отвечать на все письма! Меня это страшно задевало, и я позвонил её маме и нажаловался. Моя будущая тёща была волевой и даже деспотичной женщиной. Очень быстро по телефону она объяснила Вере её «биографию», и Вера, никогда до этого столько не писавшая, стала писать письма ежедневно! По этим письмам, которые хранятся у нас и поныне, можно вновь и вновь переживать то замечательное, крайне сложное для наших отношений время!
Вспоминаю, что однажды писем не было дня три. Это было для меня сложно! Я собрал вместе почтальона и водителя почтовой машины и предупредил, что если сегодня не будет письма, я сотру их в «порошок»! Каково было моё удивление, когда почтовая машина от проходной стала сигналить, и мои бойцы доставили для меня целых три письма и две посылки! Вот что значит в войсках армейская дисциплина: сказал - и свершилось! Письма я прочитал почти мгновенно прямо на почте! А вот с посылками было труднее! Я так и не научился с детства кушать, не делясь с друзьями! Моя дорога в домик проходила мимо окошка Володи Черномазова. За небольшой болтающейся ветерком занавеской, я увидел склонившееся над сводными ведомостями напряженное лицо Володи, который проставлял всем отработавшим на станции в этот день полученные дозы радиации в специальную форму на накопительных ведомостях. Своего рода - «трудодни». И эти сведения подавались им ежедневно на «планёрки», которые неизменно начинались в штабе полка в 23 часа. От этих сведений, в конечном счёте, зависло время пребывания каждого служивого в полку. Как только ты набирал шесть рентген, штаб подавал предложение по инстанции о твоей замене. При 9 рентгенах - ты уже не выезжал на станцию и ждал замену, работая в полку. Сам командир полка неоднократно «навещал» Черномазова, узнавая о полученной или вернее учитываемой личной дозе! Мы все во время службы в Зоне облучились намного больше тех Вовиных записей, заверенных и выданных нам в виде справок при увольнении в запас. Но не он был в этом виноват!
 И вот значит, крадусь я мимо Вовиного домика, и как бы невзначай спрашиваю: - «Тук-тук! Хозяин! Ты очень занят?» Как и следовало ожидать, Вова, не поднимая головы, ответил, что очень! Тогда я сказал ему, чтобы они с Пименовым не приходили ко мне дня три. Володю эта фраза задела, и он поднял свою голову и увидел под мышками две большие замечательно тяжёлые посылки. На что я и рассчитывал! Войдя в свой домик, я сразу закрылся на ключ, и стал дожидаться развития событий! Не прошло и двух минут, как Пименов с Черномазов стали выносить дверь ударами кулаков и громко кричать, что расскажут всем о полученных посылках, если я сию минуту им ни открою. Я сидел тихо и всё время повторял, что «Ни-ко-го нет дома! Ни-ко-го нет дома!» Опасаясь за материальные ценности в виде армейского домика, я, наконец, запустил этих варваров – дружбанов! Незапланированное пиршество началось с выламывания крепко заколоченных крышек в посылках! В одной из посылок лежало четвёртое письмо от Веры, в котором она написала инструкцию по употреблению вина «Каберне», посылаемые, в количестве пяти ёмкостей, размером - 0,75 литра. «Дорогой! Каждый день ты должен выпивать по 100 грамм этого красного вина вместе со свежим куриным яйцом, и это защитит тебя от радиации», читали мы, разливая вторую бутылку и, закусывая, чем-то очень вкусным из второй посылки, которую прислал наш общий с Верой знакомый - официант высшей квалификации с дипломом агронома, Гордиенко Анатолий! Во второй посылке не было ни одного отечественного продукта! Все присланное было закуплено на иностранные чаевые в магазине «Берёзке», и представляло собой по тем меркам - контрабанду! Очень жаль, но внутринности посылки оказались намного меньше, чем внешний объём! Поэтому, содержимое посылок недолго радовали наши восторженные глаза! Не прошло и получаса, а вино допивалось и вкусно закусывалось остатками одной из посылок! Немецкое печенье, слегка солёное, как нельзя, кстати, подошло к «Каберне» с далёкого мыса Хако. Любо-дорого было наблюдать, как мои молодцы перемалывают будто жернова, не щадя живота своего, заботливо собранные и присланные посылки. Ураган «Глория» меньше наносил ущерба штату, чем тот ущерб, который нанесли, за короткое время, мои кореша. Только одинокая баночка Саксонского растворимого кофе продержалась немножко дольше содержимого двух прекрасных посылок для «голодных» героев Чернобыля! Банка из-под сока, которая почему-то называлась «SI-SI», в дальнейшем была превращена мною в преферансную копилку для проигравших, чтобы не передавать из рук в руки проигрыш. Заполнив чрево копилки, содержимое полностью уходило на приобретение водки. Все участники ночного «казино» были довольны разрешением проблемы карточного долга, Вот вам и баночка, посланная вовремя и в нужное время хорошим друзьям! «Си-си» продолжала трудиться и после нашего увольнения! Хорошие традиции приживаются на благодарной почве, особенно у хороших людей, легко!

Пословица № 4:
«Для милого друга и коней из плуга».

 Время в полку шло медленно и очень быстро за воротами полка. Необходимо было крутиться, выполняя задания, как отцов-командиров, так и друзей-приятелей, которые, однажды воспользовавшись нашими с водителем услугами, становились навсегда закадычными клиентами. За водку мы брали небольшую надбавку, которая почти всегда доставалась продавцам. Выполняя большие заказы – мзда за дефицит по сельским меркам достигала приличных сумм. Да, и у нас было меньше забот при значительных заказах: большой заказ - большой калым продавцам, а значит – не такие сложные переговоры! Под конец службы мы имели несколько стопроцентных торговых точек, которые в любое время отпускали нам необходимое количество водки и пива. Мы постепенно расширяли перечень товаров, выполняя заказы, как галантерейного, так и промтоварного образчика. И вот однажды вечером состоялась беседа с моим новым товарищем - Пименовым Анатолием, который узнал от кого-то, что мы купили солдату часы - луковицу. Он подошёл ко мне после «планёрки», которая во время нашей службы начиналась поздно вечером в одно и тоже время в 23 часа, и заканчивалась точно через полчаса. Про эту замечательную точность я расскажу чуть позже, а в этот день я записывал на небольшом клочке бумаги заказы от «господ-офицеров» и реже - солдатские заказы. Принципиально от солдат я не брал заказы на спиртное! Этими заказами ведал мой водитель. Я же делал вид, что про это не знаю. Лист бумаги подходил к концу, когда меня нашёл Анатолий. Он попросил купить ему, если это не сложно, если меня это не затруднит и так далее с тысячами извинениями в мой адрес, что, уже не выдержав, я сам спросил, что же ему, наконец, нужно от меня: может быть аленький цветочек? «Часы - луковицу!!!- отвечал задумчиво Толик. Медленно в раскачку он стал рассказывать о своей старой давнишней мечте. Оказывается, он - будучи учителем, работал долгое время в ГОРОНО и имел старинное представление об экипировке преподавателя. Всегда в мыслях представляя, как он ведёт урок в начальном классе и, выдав задание на контрольную работу, изредка достаёт из жилетки часы и не просто часы, а Часы - Луковицу? Как он бережно двумя полными пальцами крутит ребристую головку завода часов, поднося их к уху, чтобы послушать тиканье механизма и убедится , что часы не остановились и идут себе и идут. А затем открывает, с каким-то детским трепетом, нажатием на потайную кнопочку - рельефную крышечку с изображеньем двуглавого российского орла или чего-нибудь другого. Обязательно - должна звучать печальная, красивая малиновая мелодия. Часы должны быть «с крышечкой и на длинной цепочечке». И главное - у него всего двадцать пять рублей. «Недорогие, но надёжные", - добавил он полузакрыв, как мне казалось, большие и добрые глаза. Я смотрел на этого большого старшего лейтенанта в больших увеличительных очках и не мог представить Анатолия Николаевича учителем начальных классов. Толик вопреки обстановке, в которой мы находились, стал курить немного, но серьёзно. Подавая команды, стал реже произносить слово: - « Будьте так добры или, пожалуйста!» На наших глазах «педагог» становился мужчиной и просил водки, успешно сыграв мизер. Наш Толик - «учихалка»? Да, вы рехнулись, уважаемый!!! Не прошло и двух недель, а Анатолий каждый день вывозил на станцию ребят 3 батальона, чередуясь с командиром батальона - подполковником Котовым, прибывшего почти одновременно с нами из Новороссийска. Для Толика уже не составляло труда, проснуться в пять утра, проспав полчаса или в лучшем случае час после очередной затянувшейся игры в «прэф»! Добрый, вежливый замполит 3 батальона и мы - его дружбаны! Мы быстро вживались в свои новые роли, похудев за первые две недели на десяток ненужных килограммов. Загорев от страшной жары весьма обольстительно! Но кого было обольщать в этой дыре? Ни машинистку же командира полка, которую звали Венерой! В ней действительно было, что - то венерическое так мы иногда шутили за глаза, или при встрече с этим лицом «среднего» пола мы были до неприличия трезвы? Сейчас об этом трудно вспомнить, но то, что мы оставались «девственниками» до конца службы, об этом я знаю точно или почти точно! Извините! Иногда был пьян до неприличия!… Шутка.
Как назло, магазин, где я купил для кого-то часы луковицу, закрылся на переучёт и надолго! Мы мотались по зоне, обменивая фильмы, скупая водку и пиво для ребят! Наконец нам повезло и, заехав от воинской части на сотню километров, мы нашли в небольшом сельском магазине часы, которые к тому же стоили 24 руля 50 копеек, дешевле на рубль, чем мы покупали до этого. Ура! Свершилось! Мы выполнили ещё один «долбанутый» заказ! О, если бы вы видели лицо большого младенца, который получил от нас вечером свою новую игрушку! Я хотел даже пошутить по этому поводу, но что-то сдержало меня! Нельзя смеяться над любой свершившейся мечтой, как бы мала она ни была! Через некоторое время в армейскую автолавку завезли наши советские электронные часы. Был настоящий покупательский бум. В одни руки давали не больше одних часов. Продавцам сыпались заказы. За заказ необходимо было дать задаток в полной стоимости часов. Как удивлялись рядовые и офицерский состав, выезжающий ежедневно для работы на станцию, когда через пару «ездок» все часы остановились! Наша - самая золотая электроника не выдерживала радиации! А луковица? Шла и шла минута в минуту без нареканий со стороны учителя. Через некоторое время мне была объявлена благодарность со стороны Толика в виде хорошего магарыча - первоклассного пшеничного самогона, который Анатолий заслужил, работая на деревнях. Но эпопея с часами на этом не заканчивалась! Малинового звона, к сожалению, в тех часах не было! По распоряжению Анатолия, мы продолжали искать часы учителя, и именно такие, какие он заказывал, а не те, которые мы ему почти «всучили!» Мы недолго радовались выполненному поручению! Дружба - дружбой, а наша служба была опасна и трудна, если, особенно, мы связывались с педагогами. Слава Господи, что среди наших знакомых А.Н. был единственным экземпляром.

Пословица № 5:
«В дороге и верёвочка пригодится».

Жизнь катилась всё дальше и дальше! Нам было от 30 до 40 лет! Самый самый расцвет настоящего мужчины. Даже радиационный фон не мог остановить нашу жизнь в зоне! И мы продолжали жить, не смотря ни на что! Выполняя работу, мы становились с каждым днём опытнее и мудрее. Прошли какие - то две-три недели, а мы могли учить старших прибывших офицеров радиационной безопасности, делясь тем запасом знаний, который нам достался от службы и благодаря заботам тех ребят, кто раньше нас пришли служить в полк. Помню, как в первые дни я попросил водителя остановить машину где-то на дороге. Он немедленно остановился, но сразу поинтересовался: - «Зачем!?» Узнав цель моей команды, он попросил «мочиться» прямо из машины. Я отчётливо помню, что в этот момент даже обиделся и выразил эту обиду, думая, что Володя слишком уж сильно заботится о своём командире. Причём он видел, как мне приходится сложно, выбираться из высокой кабины ГАЗ-66 в моей обуви. Вместо кирзовых сапог, полученных в станице Динской перед отправкой в полк, мне доставили со станции от Володи Тихонова шикарные офицерские невысокие туфли, но большие - на два размера. Представьте себе, что у меня нога 46 размера. Вылезая из машины, я всё время забывал о лишних сантиметрах моих башмаков. И только мой ангел хранитель несколько раз сберегал меня от падения с полутораметровой высоты автомобиля! Думая, что Володя слишком уж переживает за меня, я где-то с обидой спросил: - «Что я, граф тебе, что ли? Не могу размять ноги? » Он почувствовал недоброжелательные нотки в моём голосе и попросил посмотреть на обочину, которая была залита специальным тёмно-бурым составом, чтобы прибить придорожную пыль. «Вы сейчас своими сорок последними по обочине, а мы потом весь день эту гадость вдыхать будем. А знаете, сколько там рентген?» Я не знал, сколько и, честное слово, в тот момент не желал знать! Даже писать перехотел! Ещё меня предупредили о сене, о пыли на дорогах, о воде и что можно, а что нельзя кушать. И даже о том, что заниматься сексом в сене ну, крайне опасно для вашего здоровья! Иногда, по просьбе Володи, мы помогали местным колхозникам. Денег никогда с них не брали, наверное, потому, что денег никто нам не давал. Просто нам всегда было по пути или почти по пути. Обычно Володя находил положительные доводы для движения в ту, или иную сторону. И всегда получалось, что нам необходимо было ехать именно туда, куда направлялся тот, или иной колхозник! В первые дни я крайне слабо представлял: куда меня везут! Поэтому, мы накатывали довольно большой километраж по бескрайним украинским или белорусским просторам в зависимости от встречаемого нами Володиного знакомого. Его доброта была безгранична и разновозрастная. Он помогал старой бабушке перевозить не только её скарб, но и двухколёсный велосипед, на котором она с утра проехала не менее сотни километров просёлочных нелёгких дорог, и её спортивные стройные уставшие ноги уже не слушались бабушку. Он катал ребятишек, потому что катать в округе на тысячу световых лет больше было некому. В любом колхозе, как только Володя выходил из машины, на нём повисало не менее пятнадцати сорванцов. И любовь этого высокого рядового к сорванцам была взаимной и огромной! Лишь изредка я отказывал очередному Володиному знакомому, потому что «иногда» необходимо было выполнять порученное задание! Но эти отказы были, пожалуй, исключением, чем правилом! Я высоко ценил сложившиеся с первых дней наши хорошие и добрые отношения! А ради дружбы можно было иногода потерпеть!
 Однажды я чувствовал себя не очень хорошо, страшно хотелось спать, и болела голова. Стояла страшная жара. Видя моё состояние, Володя предложил час отдохнуть. Я согласился. Володя подъехал к хорошему, по местным меркам, каменному дому. Постучал в двери и когда никто не открыл, пошарил под крыльцом рукой, и вытащил большой кованый ключ от входной двери. Мы вошли в большую, светлую горницу. Возле окон стоял широкий деревянный стол и лавка. Я присел на неё, а Володя достал из русской печи ухватом, завернутый в тряпицу, чугунок. В чугунке была тёплая картошка. Я съел несколько картофелин, когда дверь распахнулась, и вошёл хозяин. Я даже немного растерялся, а Володя ловко подставил к столу табуретку, и водрузил на стол ещё одну глиняную тарелку. Хозяин протянул руку, пожал мою и поздоровался с лёгким белорусским акцентом. Оказалось, когда-то Володя и прежний начальник клуба перевозили сено этому человеку, и он сам показал ключ, чтобы ребята могли отдыхать, если хозяина не будет дома. На столе появилась дополнительная закуска, а потом и выпивка, от которой я вежливо, но твёрдо отказался. Володя, я знал точно, за рулём никогда не пил. Таковы были наши принципы, которые мы с ним ни разу не нарушили. Я ел очень вкусную рассыпчатую картошку, посыпая крупной солью и обмакивая в поджаренное подсолнечное масло. Каравай хлеба был из белой муки, свежий и очень вкусный. Страшно хотелось стоящих на столе помидоров, огурцов и другой притягательной летом зелени! Но эти плоды росли на поверхности заражённой местности и были по-настоящему опасны для здоровья! Этот ликбез мы прошли быстро! Хозяин, поддерживая разговор, не очень уговаривал меня попробовать маринованные грибочки четырёх или пяти видов. Но когда обед подходил к логическому завершению, он задал прямой вопрос, к которому я не был готов: - «А что Александр Николаевич! На нашем хуторе так опасно, что вы не всё едите?» Я не смог честно ответить на заданный вопрос, во-первых, действительно, не зная результатов радиационной разведки, а во-вторых, каждого из нас предупредили в первые минуты службы, чтобы мы не вносили элементы паники в ряды местного населения. «Товарищи, офицеры! Марлевая повязка - «лепесток» предназначена для защиты вашего драгоценного дыхания от попадания всякой нечисти в лёгкие, а через лёгкие - в кровь. Ею необходимо пользоваться всегда, но желательно, не пугая местное население. И поменьше разговоров о радиации и других бяках!» Бедные люди, бедные мы! Что я мог тебе рассказать, уважаемый и добрый человек? Я думаю, что своими крестьянскими мозгами ты ведал большей информацией, чем тебе мог рассказать чернобыльский офицер. А «лепесток» за всю службу я не одел ни разу! Невостребованная защита так и валялась до конца службы где-то в машине.
Служа ежедневно зоне, мы быстро матерели и матерились через неделю так же профессионально, как строительный прораб с десятилетним стажем работы! Но это не мешало понимать друг друга с полуслова и дружить беззаветно, как подобает настоящим мужчинам, не оглядываясь на погоны и высокие звания! Мужчина в погонах - это всё равно мужчина! И его лучше зреть в бане, а не на параде!

Пословица № 6:
«Весёлое горе – солдатская жизнь».

Настоящая жизнь начиналась после вечерней проверки, на которой мы вынуждены, были присутствовать, дабы не раздражать старших офицеров. Иногда – это было даже весело! Однажды, нам «преподнесли» якобы вскрытое военной цензурой солдатское письмо, не указывая фамилию писавшего: - «Дорогие мамо и батька! Пишет вам ваш любимый сын Андрей, стоя двумя ногами по колено в очень вредной и опасной радиации, на груди умирающего замполита! Славный и добрый был командир. Любил он нас солдат, как любите вы меня, дорогие вы мои, мамо и батяня! Но проклятая зона забирает и не таких отважных хлопчиков, каким был он – наш замполит! Слабое питание и отсутствие настоящего первача, приводят к таким необратимым и кошмарным последствиям. Мне то ещё ничего: ваша последняя посылка была в самый раз, но быстро кончилась. А вот у других, родители вообще не думают о своих детях. За месяц в нашей роте сменился третий замполит! Жаль, хороший был командир! Дорогие мамо и батя! Я не очень прошу у вас хорошего нашего сала, но очень надо первача, который можно переслать в грелках, чтобы спасти очередного замполита. Высылайте, как нагоните, немедленно! Ваш любящий сын. Петро». И подпись: 18 августа 1987 года, машинный зал 4-ого атомного энергоблока. P. S.: - « Передавайте привет председателю колхоза, Василию Кузьмичу, может быть мы с ним больше не увидимся. Не поминайте лихом!»
Полк весело хохотнул и долго не мог успокоиться, пока не прозвучала команда: - «Сми-р-но-о-о! Прекратить раз-го-ворчики в строю!» А потом долгожданное: - «Разойтись! Приготовиться ко сну!»
Еженощно, собрав очень приличную команду, в домике командира 3 батальона, мы играли в преферанс и для знатоков, уточню - «сочинку». Наша игра начиналась, как обычно после планёрки в 23 часа 30 минут. На столе к нашему приходу всегда стояла поджаренная картошка с мясом, нарезанное сало и прочая снедь, которую доставляли нам дежурные прапорщики или повара нашей армейской кухни. Мотаясь, целый день по жаре, мы редко питались в офицерской столовой. Да и бесконечные консервированные харчи быстро надоели! Однажды, в один из приятных августовских вечеров, мы собрались на очередной матч-реванш! Всегда кто-нибудь, обычно проигравший, обещал «порвать» других, как Бобик туалетную бумагу! Но на эти угрозы никто особо не обращал внимания. Такие обещания становились ритуалом перед очередным матчем-реваншем! Но прежде, чем приступить к «смертоубийству», мы слегка закусывали и немного выпивали. Как известно – преферанс не терпит скатерти, жён и выпивки! Так как у нас никогда не было скатерти, а жёны, какое счастье, отсутствовали по известным причинам, то, нарушая третью заповедь, мы не считали себя сильно грешными. Стол накрывался заранее. Обычно на столе дымилась поджаренная, рассыпчатая замечательная картошка. Хлеб, словно шашкой, был порублен на огромные мягкие куски. Украинское фирменное сало нарезалось небольшими ломтиками, которые легко проглатывались, если были не особо жевательными! Ассортимент остальных продуктов менялся в зависимости от разных жизненных факторов и от периодически присылаемых посылок! Обычно, шикарной рыбой нас угощали Володины разведчики, которые жили в Приморско-Охтарске. Подполковник Котов - на правах хозяина, забирался в уютный угол небольшого закутка, я садился рядом, Володя Черномазов - на уголочке, а наш Анатолий Николаевич - напротив компании. Игра начиналась со ста граммов и небольшого перекуса. Затем сковорода находила не мешающее преферансу место, и, бросив «на туза», мы начинали священнодействия. Так мы играли почти до трёх часов ночи. За сыгранный «мизер» была выпита не одна бутылка водки. Все курили и громко разговаривали. Подполковник в очередной раз не побил брошенную мною даму, подложив валета и имея на руках короля. Эта была настоящая катастрофа, так как Анатолий Николаевич, выигрывая, имел хамство, благодаря своему шефу, вновь «посадить нас на одну взятку!». Я возмутился, подполковник в очередной раз оправдывался, когда в дверь негромко постучали. Нам было не до стука, и мы продолжали спорить, когда стук повторился настойчивее! Володя Черномазов с криком: - «Какого хрена надо?» открыл двери домика, и, пятясь назад, привёл за собой заместителя командира полка подполковника с белорусской фамилией - Первий. Вначале - показалась голова зама, который входил, нагибаясь из-за низкого входного проёма в домике. А потом показался он сам. Только в этот миг, глядя в лицо подполковника, и пытаясь убрать со стола остатки еды и карты, отдать честь и одеть на нижнее бельё неизвестно, где находившийся китель, я почувствовал, что скандала не будет, так как подполковник сам был не очень, мягко сказать, трезв. А если по большому счёту, карты он не видел даже в упор! «Я извиняюсь начал свою речь Первий. Можно мне поговорить с Анатолием Николаевичем?» Наш Котов взмахом руки разрешил выйти из-за стола Анатолию, но ненадолго! Через некоторое время возле домика раздались возбуждённые голоса. И настойчивый голос Толика: - «Нет! Нет! Я сказал нет! Без них не пойду!» Вновь вошёл подполковник Первий, и, извинившись, вновь обратился к нам сидящим за столом: - «Товарищи, офицеры! Я хотел бы пригласить Анатолия Николаевича к себе, а он отказывается и говорит, что без вас никуда не пойдёт. Ребята! Пойдёмте к нам. Я вас всех приглашаю». Помню, Котов наотрез отказался идти куда-либо в три часа ночи. Но предложил произвести расчёт игры. Мы не сомневались, что сегодня ему не повезёт. Толик быстро подсчитал, наш подполковник вложил в «Си-си» деньги и пошёл спать. А мы втроём пошли вслед за подполковником. Его домик находился напротив моего, и я знал, что он живёт вместе с начальником автотракторной службы - довольно высокая должность в полку. И тот подполковник вёл весьма скрытый образ жизни, всем своим видом говоря, что к нему не подъедешь на вороных! А мы не особо-то пытались! Подполковник открыл дверь, и мы увидели нашего затворника, сидящего возле небольшого стола, на котором стояла почти допитая бутылка водки и открытая банка шпротов. Как только наш подполковник предложил нам присесть, второй подполковник молча встал и вышел в другую комнату, всем своим видом показывая пренебрежение к «запасным» офицерам. Если можно - ударение на последний слог! Офицерам! Ну, и не больно хотелось! Зато - Первий суетился, протирая чистые стаканы, и нарезал полукопчёную колбасу. Я взял в руки начатую бутылку водки. «Извините, товарищ подполковник! Эта вся водка?..» Дурацкий вопрос, и подполковник оказался в неловкой ситуации. Но я быстро оценил обстановку и продолжил: - « Да вы не так меня поняли, товарищ подполковник! Может быть, сбегать за водкой?» Подполковник посмотрел на меня, потом на свои часы. «Половина четвёртого утра. Где же вы возьмёте, лейтенант?» «Какую водку будем пить, товарищ подполковник: «Пшеничную», «Столичную», «Кубанскую», «Лимонную»? Только «Лимонная»- литровая». Я сам люблю держать паузу, но тогда пауза продолжалась, кажется, вечность! И, наконец, подполковник сдался: - «Можно «Лимонную» и «Столичную»?» Я отдал Володе ключ от своего домика и объяснил, где взять бутылки с водкой. Через несколько минут на столе стояли две бутылки водки, и именно те, которые заказал подполковник. Мы выпили за знакомство, и Первий стал благодарить Анатолия Николаевича, который помог подполковнику в первые дни адаптироваться на станции. Подполковник искренне восхищался нашим умением доставать в любое время дня и ночи водку, на это я скромно ответил за всех: - «Послужите с наше, и вы будете знать, где брать!» Мы, прослужившие в то время около месяца, становились в глазах « новобранцев» - «стариками». Разошлись мы в ту ночь поздно или очень рано: почти в половине пятого утра, так как Анатолий и Володя должны были ехать в первую смену, то есть - подъём у них был в пять утра! На этом наши ночные приключения не заканчивались! Ребята уехали вовремя и выспались по дороге на станцию. Дорога в 72 километра занимала порядка трёх часов. И однажды - командир полка на очередном разносе, возмущался, что не видел на встречном марше ни одного лица старших машин: все офицеры мирно спали, как младенцы в люльке! И добавил, что- то о матери! Наверное, о своей!
После обеда я брёл в направлении своего домика, когда увидел знакомые очертания подполковника Первия, шедшего навстречу с опущенной головой. За два метра до подполковника, я перешёл на строевой шаг, и отдал ему честь. Не подымая головы, он козырнул мне и продолжал движение. «Товарищ, подполковник!» - тихонечко позвал я его. Он остановился, ударил себя ладонью по лбу, и, подойдя ко мне, протянул влажную от жары руку. «Что - хреново?» - спросил я. «И не говорите, лейтенант! Я на станции сегодня два нижних комплекта белья успел сменить!» Я посмотрел на его измождённое бессонницей лицо: - «Может быть пивка?..» «А, что у вас … есть?»- спросил он, облизывая языком пересохшие губы. «Вам, какого пивка? «Московского», «Жигулёвского», «Киевского»?» Я видел, что глаза подполковника постепенно раскрываются до неприличных размеров, и решил больше не изгаляться над ним: завёл в свой домик и налил прохладное пиво сразу трёх сортов. По мере выпивания, лицо подполковника распрямлялось и разглаживалось. Я понял, что спас жизнь ещё одного человека! И на здоровье!

Пословица № 7:
«Из лука – не мы, из пищали – не мы; а зубы поскалить, язык почесать – против нас не сыскать».

Но помимо наших ночных карточно-водочных бдений, нам приходилось выполнять свои воинские обязанности. Обратная сторона медали, конечно, привлекательна, но не основная! Каждый день - фильм. Причём - «свежий» и интересный! Каждую неделю в субботу или воскресенье - двухчасовой концерт. Хорошо, что «профи» нас не забывали и частенько заезжали в наш полк с разными программами. Но бывали тяжёлые дни, когда ни один «бродячий» артист не переступал колючей проволоки нашего полка. И тогда - этими бродягами-артистами становились мы: офицеры и рядовые солдаты Кубанского полка! Вы не поверите, но когда я стал искать таланты, обнаружил помимо самодеятельных чтецов, танцоров прямо настоящего самородка - лауреата Всесоюзного конкурса исполнителей и т. д., шикарного аккордеониста из города Новороссийска. Он - Петрович играл почти без репетиций весь наш танцевально-читающе - поюще - развлекательно - уморительно с ног - сшибавший концерт. И знаете - получалось! Ни разу не были освистаны или биты! А за мной ходили всё новые и новые таланты, особенно когда мы стали давать концерты в соседних с полком колхозах! Это был, не побоюсь этого слова - триумф, но местного пошиба! Первым отделением выступал, под восстановленную из пепла гитару, сам я! Пел - про всё, что выучил даже в детском саду. Ну, и конечно свои песни, которые сочинял давно и безнадёжно! А здесь, после работы на атомной станции, меня принимали и принимали радушно! Было приятно петь своим ребятам с бортового КАМАЗа, который долгое время заменял нам сцену. До призыва на сборы я написал «Новогодний вальс», который пользовался в полку небывалым успехом. У меня этот вальс просили написать даже те, кому медведь косолапый с детства отдавил уши, и он - певец природы пел всё, что ему нравилось на один и тот же мотив, чередуя ноту «ре» с нотой «ре - диез». Это пение было сравнимо с криками озабоченного мартовского кота. И вы представляете моё состояние, когда я слышал свои замечательные строчки под «фортеля любителей пения». Этого дитяти - природы! «Крик души у нас песней зовётся!» Но что я мог поделать? Примерно двести раз я написал на школьных тетрадных листочках этот вальс и раздал «благодарным» почитателям! Успех не вскружил мне голову, а только чуть-чуть приподнял мой большой кавказский нос. Может быть, и вы слышали где - нибудь:
Год прошёл, пролетел. Я понять не успел,
Что прожил часть большого пути.
Корабли- журавли пролетают вдали
Наши дни, наши дни, наши дни…
До сих пор я не могу понять: почему ребятам понравилась эта простенькая песня? А может быть именно из-за простых слов?
Наша концертная бригада, с благословения замполита полка - майора Волкова, объездила много сёл и колхозов, и везде была желанным гостем. Ребята просились в концертную бригаду не только потому, чтобы показать себя и свой талант, но и по той простой причине, чтобы отвлечься от повседневных нагрузок и выехать из полка хотя бы на короткое время. Старший лейтенант Сергей Агеев из станицы Северская, как потом оказалось, и сам писал стихотворения, но скрывал свой талант, выдавая свои - за произведения известных поэтов. Колхозников и нас было легко одурачить, когда под именем Есенина звучали строчки не совсем совершенные, но объявляемые, как - «ранние». Спустя много лет мне признались в этом, и я, слабый человек, простил Сергею его обман. Талант всегда останется талантом, даже если этот талант не так совершенен, как хотелось бы! А поэты – всегда талантливы, но каждый по-своему! Хорошо ещё Серёга не читал «своё» под фамилией А. С. Пушкин. Его должность в полку была замполит второго механического батальона. И за службу он выезжал тридцать три раза на атомную «вонючку», прослужив на момент нашего знакомства чуть больше, чем мы. Но это не помешало нам подружиться и быть друзьями до конца службы. Особенно мне нравилось читаемое всегда «на - бис» стихотворение, могу ошибиться в имени – Вильямина Хлебникова «Коммунисты, вперёд!»:
Год двадцатый. Коней одичалый галоп.
Перекоп, эшелоны, тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб.
И не встать под огнём у шестого кола.

Полк шинели на проволоку побросал.
Но стучит над шинельным сукном пулемёт.
И тогда, еле слышно сказал комиссар:
-Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!..

Наша концертная программа, к нашему нескрываемому сожалению, постоянно менялась не всегда в лучшую сторону, и зависела от тех ребят, которые приходили в нашу программу и уходили, отслужив и набрав разрешённую дозу облучения. Но что поделаешь: мы были любителями-артистами и профессиональные ликвидаторами аварии - «атомными» солдатами, как нас назвали все те же любители-поэты. И вообще: нет любителей и не любителей поэтов! Есть только хороший поэт! Плохих поэтов я просто не помню!
Вскоре я тяжко заболел и потерял «золотой голос полка»: радиационный ожёг гортани! Даже конферанс стал выполнять Серёга Агеев. Но я не сдавался, без конца переписывал текст своей песни и пел голосом Утёсова, полюбившуюся полку: - «Дни летят, наши дни»…
Однажды меня нашёл офицер из Сочи - старший лейтенант Докучаев Серёжа, и показал стихотворение поэта из Новороссийска, написанное в 1986 году. Мне сразу понравился этот текст. Песню я сочинил моментально и показал нашему аккордеонисту. Не имея нотной бумаги, мы разлиновали чистый лист бумаги, и написали ноты. Моя болезнь проходила долго. Но в связи с тем, что я не лечился в медсанбате у толстого майора, я выжил и выздоровел в течение месяца. Правда, петь целое отделение концерта я уже не мог никогда! Болело и першило горло!
Песня называлась «Чернобыльский аист». И я больше, чем уверен, имело ни одну сочинённую мелодию. Но в те дни - это был полковой «писк»!
Как-то к нам из города - героя Киева прибыла концертная бригада. Я забыл фамилию заслуженного баса Украины, который напоследок исполнял «Ноченьку» и «Из-за острова на стрежень». Конферансье была очень симпатичная киевлянка - еврейка. А может быть мне все женщины мира казались в то время самыми – самыми из-за нашего вынужденного «монашеского поста»? Концерт проходил с небывалым успехом. Каждое выступление наши ребята встречали очень тепло громкими продолжительными овациями. Перед микрофоном, на принесённых из палаток стульях, сидела благодарная публика из семисот человек. Поддавшись всеобщему ликованию, я загорелся идеей исполнить новую песню в этом концерте. Что-то великое свыше помогло мне уговорить симпатичную ведущую, предоставить возможность исполнить ребятам сочинённую новую песню. Причём, замечательный бас не знал до поры, что после него кто-то будет выступать. Он был - кульминацией концерта-парада, и на самом деле сорвал большие аплодисменты благодарной публики. И тут на сцену вышел я! Пардон! Без белой манишки! Редко бывало состояние, когда моё волнение помогало мне и передавалось слушателям. Но это однажды случилось в Кубанском полку, когда пел совершенно не заслуженный, не лауреат, а просто лейтенант, который вдруг почувствовал душой сидящих, безмерно уставших однополчан - людей в солдатской форме. И чудо свершилось! Как только отзвучали последние аккорды гитары, аудитория взорвалась овациями большими, чем аплодировали моему украинскому «коллеге». Произошло лёгкое замешательство среди артистов, явно не ожидавших такого «нахальства» самодеятельности. А бас, как лёгкий танк, ринулся в направлении микрофона. Он схватил меня, как хватают переносимый трёхстворчатый шкаф, и попытался расцеловать мои горящие щеки. Я еле увернулся от него, а он, держась двумя руками за стойку микрофона, сказал, что бывают в жизни чудеса, и это чудо - я! А он теперь понимает, какие песни надо петь Чернобыльцам!
Исполняя роль хозяина, я должен был после каждого концерта вручать бригаде артистов грамоту по поручению, как тогда говорилось, командира полка и начальника политотдела. Но я нарушил традицию, и подарил написанную песню, со словами благодарности, замечательно певшему басу. Отличный концерт и необычный душевный подарок! Бас неожиданно расплакался на моём плече, и пообещал в дальнейших программах обязательно исполнять мою песню. Мне говорили, что однажды песня прозвучала даже по Украинскому радио. И я в это верю! Такой человек не мог соврать перед почти тысячной толпой моих земляков! Этот концерт до сих пор вспоминается, как что-то неправдоподобное. И эта фантастика могла произойти только здесь - в Чернобыльской зоне, в нашем полку. Так наша самодеятельность однажды «послала в нокаут» профессионалов! Вот какие чудные мгновения случались с нами иногда!
После частичного выздоровления, я нескольких концертах, я пел, но недолго, свои песни. Аудитория была всегда очень доброжелательной и благодарной. Приятно было выступать перед ребятами и ощущать себя, пусть не великим, но артистом, которого внимательно слушает самая понимающая тебя аудитория. Вместо сцены мы использовали подгоняемый заранее бортовой КАМАЗ, который, как и остальные машины, работал на дорогах зоны. Но пришло время, и набравший небезопасную дозу сцену-КАМАЗ, по приказу командира полка, закопали бульдозерами вместе с нагруженным доверху «грязным» - радиоактивным обмундированием в большой, вырытый вдоль дороги, котлован - «могильник». Сжигать, заражённое радиацией тряпье, было запрещено! Командир полка прямо во время концерта подошёл ко мне, отдыхающему перед очередной песней, и шёпотом спросил: - «Почему в это раз вы поёте не с машины?» На что я также доверительно тихо отвечал: - «Так вчера, по-вашему, приказу машину закопали!» «Ах, да-да!»- наверное, вспомнив свой приказ, сказал он и отошёл в сторонку. А я стал петь возле полковой трибуны прямо на асфальте: - « Нам не забыть той памятной весны и той беды, что к нам пришла в апреле»…

Пословица № 8:
«Баня – мать наша: кости распаришь, всё тело поправишь».

Служба шла своим чередом! Катились по зоне колёса нашего мобильного авто. Я, как большинство офицеров нашего полка, научился спать во время движения, полностью доверяясь Володе, который за всё время службы не принёс ни одного происшествия. Как и где он обслуживал нашу машину, а главное когда - для меня была тайна, в которую меня не посвящали. Но машина всегда была на ходу, с заправленными баками и ежедневно опрятно вымыта. Помимо профессиональных качеств водителя, этого требовала радиационная безопасность. Чем меньше ты мылся, тем большую дозу набирал твой «железный конь».
 Человек также нуждался в ежедневном уходе своего драгоценного тела. В начале службы, мы все пользовались общей полковой душевой. Мылись после работ одновременно человек пятьдесят! Или чуть меньше. Сейчас уже точно и не вспомнить! Большинство солдат и офицеров носили нижнее бельё. Августовская жара легко переносилась дополнительным, качественным хлопчатобумажным обмундированием. И как нам объяснили: некоторые частицы распада «тормозились» одеждой. Хлопок не позволял «бомбардировать» наши «хрупкие, нежные» тела! Нижнее бельё менялось ежедневно, и бывали случаи - несколько раз в сутки в зависимости от выполняемых задач!
Но в полку, помимо общей бани, была банька командира полка. Узнал об этом совершено случайно наш Толясик. И однажды, подготовившись основательно, мы отправились на разведку втроём: я, Черномазов Володя и Толя Пименов. Стояла страшная жара даже для нас, привыкших к зною и солнцу. Банька стояла за ограждением полка, и, не зная точных координат, её не сразу можно было найти. Но разведка всегда оставалась на высоте, и через пятнадцать минут, убедившись, что кроме банщика никого нет, мы вышли на контакт, с приятным на внешность мужчиной, примерно, нашего возраста. Его звали Михаилом, и я сразу спросил его отчество, чем «подкупил» простого хлопца – колхозника. Немного смутившись, он попросил, чтобы его звали просто Мишей, что мы в дальнейшем благополучно исполнили. Я принёс Мише небольшой подарок - пять бутылок пива разных сортов, чем окончательно расположил к себе довольно молчаливого, но не угрюмого солдата в звании сержанта. Он носил форму рядового, объясняя это тем, что работа у него не очень чистая, а на «дембель» - сержантская форма давно припасена и сияет особенным «дембельским» блеском! Мы разговорились, и выяснили для себя график посещения бани. Фактически, командир полка мог париться только по ночам из-за плотного графика работ. А баня всегда работала в режиме ожидания. Огонь поддерживался берёзовыми чурками, аккуратно сложенными прямо перед входом в баню. Миша подбрасывал их в печку из предбанника, а жар шёл в парилку через раскалённую трубу. Установленный термометр в парилке показывал сногсшибательный результат под сто сорок градусов! Постиранные перед заходом в парилку носки, оставленные на несколько минут в невыносимой жарюге, высыхали практически моментально! Но не это было главное! После работы в духоте и пыли, окунуться в сауновский аромат, было блаженством! Михаил, как полагается лучшими фирменными банями, выдавал новые, чистые, огромные простыни, и мы сидели после парилки и выпивали по бутылочке охлаждённого пива. Это было здорово и прекрасно найти что-то приятное в этом быстро надоевшем полку, такую вот замечательную, душевную отдушину! Миша поразил нас ещё одним: после первой же бани, он выдал нам всем чистое бельё первой комплектности, то есть – новое! И это он делал постоянно, каждый раз, когда мы, предварительно позвонив по внутренней связи, вваливались компанией к доброму банщику. Качество нижнего белья разительно отличалось от того белья, которое мы получали в общей полковой бане. Тело почти не замечало этой дополнительной одежды. А жара переносилась на удивление легко!
Вскоре наш майор Волков уехал в свою родную воинскую часть. Его заменил подполковник Кочережко. Небольшого роста, с залысинами на голове, немного старше нас, но не утратившего подвижность и динамичность в общение. Мы сразу же нашли ключики к нашему непосредственному начальнику, который, как и мы, не хотел мириться с серостью нашего бытия! Мы рассказали ему про баньку и в тот же день повели после обеда париться в неё! Подполковник через несколько дней где-то достал большой армейский бассейн из чёрной прорезиненной ткани. Воду доставляли ежедневно в водовозке. Поэтому вода была холодной, как и положено в настоящей сауне! Подполковник редко парился один, всегда приглашая нас с Толиком разделить компанию. И мы были благодарны ему за это! Однажды, выскочив из парилки, в чём мама родила, подполковник бросился в бассейн и стал громко плескаться! Из небольшого лесочка вышла древняя старушенция с лукошком и направилась прямиком к нам. Мы с Толиком стояли, завернувшись простынями, и курили. Наш шеф присел в бассейн и уставился на бабушку, которая не собиралась быстро уходить, напротив: попросила напиться водички. Я медленно направился в предбанник, и вынес минеральную воду в стакане. Бабушка поблагодарила меня с белорусским акцентом и присела на скамейку перед входом в баню стала рассказывать что-то из своей долгой жизни. Мы с Толиком стали душевно интересоваться у бабушки подробностями бытия, всё время, поглядывая на постепенно синеющего подполковника. Когда мы «добрались» до партизанского отряда и страшного боя, в котором участвовала пулемётчицей родная сестра бабули - Анка, которую любовно в отряде прозвали Анька-пулемётчица, награждённая двумя медалями – «Мать- героиня» и «За отвагу!», подполковник с криком:- «Вашу мать! И весь ваш партизанский отряд!..», выскочил из бассейна и помчался в парилку. От смеха мы схватились за животы, а бабулька заметила, что у подполковника всё сжалось и очень уж всё маленькое для настоящего мужчины! Видать - от холода! И что она и не такое видела во время немецкой оккупации. И если ей дадут чаю, она и не такое расскажет нам…От смеха, держась за стены, я медленно пошёл вслед за шефом, оставив на растерзание бабушке несчастного Толика. Прошли полчаса. Мы с подполковником сидели в предбаннике, выпивая чай из трав, и стараясь не прислушиваться к говорливой бабульке, когда раздались дикие крики, и Толик ворвался к нам, зажимая уши! Его «ангельский» характер не выдержал «агрессии» одинокой женщины! Да и кто бы выдержал такое?0 А в дальнейшем подполковник стал осматривать близлежащие лесочки перед каждым посещением парилки, видно вспоминая комичную ситуацию, бабушку и её родную сестру - Аньку-пулемётчицу! А мы в тот же вечер рассказывали за преферансом о нашем банном приключении, конечно, привирая и немного преувеличивая, свершившийся, факт! Правда, до конца службы бабка и её сестра больше нас не тревожили! А может быть - это было приведение или ведьма? Кто их теперь отличит от настоящих!
Наши бани продолжались до самого «дембеля», и были чудесным местом отдыха и доброго общения друг с другом! Хотя парилка расслабляла до такой степени, что я иногда попадал впросак, забывая, что рядом были политработники, до которых веяния перестройки не долетели! И армия, которую они оберегали и лелеяли, оставалась «нетронутой девицей благородного консервативного воспитания». А мы были ребятами, заражёнными идеями демократии, и несли иногда такое, что кадровые, высокие офицеры нам делали замечания. Правда, не все! Большинство из них слушали аполитичные и другие анекдоты, привезённые нами в армию.
Однажды, в присутствии проверяющего полковника, я стал говорить о сообщении «Голоса Америки», услышанного накануне по транзисторному радиоприёмнику. И был безжалостно прерван начальником политотдела, и имел неприятный разговор наедине, с обещанием перевода на другую должность, если я буду слушать «вражеские голоса». А другой раз мы парились в бане с радиологом зоны, с настоящим полковником, примерно, нашего возраста. Очень приятного собеседника, с хорошими манерами. С нами был Кочережко Олег Александрович и Толян, который и пригласил к нам радиолога попариться и поговорить. Здесь в бане я впервые узнал, что ближайшие берёзовые веники можно заготовить только в Житомире, который находился за 160 километров от нас. Остальные веники, собранные в округе, были не безопасны для здоровья! Тогда я впервые почувствовал бесконечную и огромную опасность, которую мы старались не замечать, чтобы не запугать себя и своих родственников! Чтобы как-то разрядить обстановку, я и рассказал этот анекдот про трёх ветеранов войны, которые пили, пили водку, а потом, налив полный стакан, обнаружили, что наливать больше нечего. И один из них предложил не разливать водку из стакана поровну, а рассказать невероятную историю, участником которой был один из сидящих за столом. Кто расскажет самую-самую удивительную байку из времён войны, тот и примет стакан.
«Я служил в авиации стрелком-радистом»,- начал рассказ один из ветеранов. «Однажды командир увлёкся боем и не заметил пробитого бензобака. Топливо закончилось, и мы стали падать на вражескую территорию. Я не растерялся: выбрался на крыло и помочился в бензобак. Остатки горючего перемешались с мочой, и мы не только дотянули до своих, но и благополучно приземлились на свой аэродром!» «Бывает, бывает!»- заявили оба ветерана. Тогда второй ветеран начал свой рассказ «А я, братцы, служил танкистом стрелком. Было это дело на Курской Дуге. Бой шёл страшный. Мы подбили уже несколько танков противника, когда выстрелом нам оторвало дуло. Я тогда не растерялся: выскочил наружу из танка, подставил дуло к оторванному месту, и командир подбил ещё двух «Тигров»!» «Бывает, бывает!»- закивали головами ветераны. «Ну, а я, начал свой рассказ третий, служил замполитом в полку. И как сейчас помню: двенадцать ночи, зимой, ползу я как-то по передовой с важным заданием командира бригады...» «Пей, замполит, пей!»- закричали оба ветерана.
Радиолог и подполковник рассмеялись, но потом подполковник строго попросил меня больше нигде и никогда не рассказывать этот анекдот. Я дал слово, которое неоднократно нарушал, не считая это большим грехом. Уж, больно анекдот был по теме! Полк продолжал выполнять боевую задачу по дезактивации помещений третьего энергоблока, работая в две смены. Первая смена подымалась в пять утра, а вторая - уезжала на станцию в 11 часов. Полк от станции отделяли 72 километра. Сама станция располагалась в восточной части белорусско-украинского Полесья, на берегу реки Припяти, впадающей в Днепр. Общая численность населения в 30-километровой зоне вокруг АЭС ко дню аварии составляла 100 тысяч человек, из которых 49 тысяч проживали в городе Припять, а 12,5 тысяч - в районном центре города Чернобыль. Спустя несколько лет, лечась в санатории, я встретился с медицинской сестрой, которая в Москве работала в одном медицинском учреждении, принявшем двадцать восемь облучённых пожарников – первых, которые ночью 26 апреля тушили начавшийся на станции пожар под командованием будущего Героя Советского Союза подполковника Телятникова. Они были заражены до такой степени, что в одной палате мог лежать только один человек. Двое - создавали большой радиационный фон. Не каждый врач решался подойти к умирающим молодым ребятам! Эти люди действительно стали первыми жертвами, если не считать тех людей, которые пострадали при взрыве. Всего на станции - на четырёх блоках в ночь с 26 на 27 апреля 1986 года работали 176 человек. А потом был секретный Приказ Минздрава СССР о погребении пожарников, который предписывал более глубокое захоронение с целью обеспечения радиационной безопасности живым! Тогдашнему майору Телятникову была сделана пересадка костного мозга, и он принимал участие на закрытых заседаниях суда в 1987 году в городе Чернобыле. Суд осудил главного инженера и директора станции, не сказав своего слова, об остальных виновниках аварии, среди которых были и Государственные заслуженные деятели. Говорили, что один из них даже покончил жизнь самоубийством. В нашем государстве не принято судить виновных. Принято судить неугодных и незащищённых! Но стрелочники и козлы отпущения всегда будут найдены. Страна большая, бардака и борделей предостаточно! Будьте добры на нары, господа хорошие! Тюрьма не только калечит, но и окончательно вылечивает от иллюзий. Через год или больше. Кому, какие срока запросит прокурор.
А мы продолжали служить, уговаривая себя, не слишком бояться «Кукумбы»- так прозвали станцию солдаты. Это прозвище указывало, что станцию уважают и боятся. Да! Боятся. Эта боязнь называлась – инстинктом самосохранения! Некоторые смогли «прибить» этот инстинкт, а некоторые - до конца службы так и не смогли перебороть себя. Среди нас был один офицер, который прибыл вместе с нами. Он съездил на станцию раз десять, когда отделению пришлось работать в очень сложных условиях, вынимая заражённые электрические кабеля между 3 и 4 блоками. Узкое пространство, пыль, духота довели этого полного офицера до помешательства, и он отказался в очередной раз выполнять приказ! Это было ЧП! Фактически ежедневно, командир полка подписывал боевой приказ, и если бы состоялся суд, этого офицера стал бы судить военно-полевой трибунал. 22 полка стояли вокруг Чернобыля, и каждый полк на время ликвидации последствий аварии выполнял боевую задачу. Боевые задачи в это же время выполнялись в Афганистане. Там звучали выстрелы, и гибли наши ребята. А здесь шла невидимая война. И мы про это узнавали через болячки, которыми нас награждала Чернобыльская зона! Помимо заболеваний, полученных в первые дни, очень часто стала болеть голова!
Этот «мятежный» офицер поступил честно и обратился к командиру полка с нечастой просьбой: не посылать его больше на станцию. Командир полка поручил замполиту полка разобраться с этим офицером. Нас вызвали в штаб вместе с Пименовым. Выслушав доводы подполковника, мы заступились за своего земляка, предложив, как сейчас модно говорить, альтернативную службу в полку. Срок службы возрастал до шести месяцев, но на станцию можно было не ездить! И это положение, чтобы скандал не разросся, устраивало обе стороны. На этом мы и сошлись! Никогда, ни при каких обстоятельствах я не могу осуждать решение моего товарища по несчастью. А его честность, могла бы стать примером для многих сослуживцев нашего полка, которые не говорили в открытую, а боялись станции безумно! С этим офицером- инвалидом 2 группы, я знаком и поныне. Но при встрече мы мало говорим о станции: этот кошмар навсегда остался в его голове и глазах! Слава Богу, на свете есть очень много других приятных тем! Например, о женщинах или просто ни о чём. «Кукумба» не расстается с тобой до самого последнего часа твоей жизни. Ты стал навечно её пленником! Она - болезнями в тебе и в твоём мозге. Воспоминания – суровое испытание, и не каждый выдерживает дыхание станции. Поэтому, я очень осторожно читаю свои стихи, посвященные Чернобыльским событиям, и смотрю в глаза ребят, чтобы прервать строки, когда слёзы самопроизвольно вдруг катятся из их мужественных глаз! Никто не должен знать, какие мы на самом деле!

Пословица № 9:
«Веселися, смейся, на бога надейся, а сам не плошись».

Жизнь в полку продолжалась по заведённому распорядку, и редко вносила коррективы. Приходилось заниматься импровизацией, чтобы скрасить досуг полка. Я, с помощью друзей в далёком Сочи, купил пластинки, и развлекал ребят новыми песнями. Иногда в шутку объявляя автора, который якобы приехал к нам в гости с очередным концертом. Меняя голос, я брал небольшое интервью, а затем звучали песни с пластинок. Помню, как однажды были куплены две пластинки Александра Розенбаума. Немного проговорив в микрофон, я вышел из радиорубки, которая находилась в одном помещении с солдатской столовой. Да и нашим кинотеатром после ужина была та же солдатская столовая. Возле двери с листочками бумаги и авторучками стояли ребята, слушая Розенбаума с большим интересом. Я спросил одного из них: - «Зачем бумага?» «Товарищ, старший лейтенант! А Розенбаум даст нам автограф?» Я молча повернулся от ребят, еле сдерживая смех, и быстрым шагом направился подальше от скопления «меломанов». Потом радист рассказал мне, что ему чуть было, не досталось от разгневанных поклонников, когда он попытался рассказать им, что это были пластинки, а не «живой голос». Никто из них до конца так и не поверил словам «бедного» солдата, считая, что Александр Розенбаум «втихаря смылся» через другую дверь. Но поверьте, я не хотел так сильно разочаровывать бедных солдат! Просто это была, будем считать, неудавшаяся шутка. Через день я попытался исправить положение, и мы завезли Польскую кинокомедию, которую мне очень-очень «рекомендовал» наш знакомый колхозный киномеханик. И почему-то особенно - посмотреть титры! Обычно, замполит полка никогда не приходил на сеанс, целиком полагаясь на наш выбор репертуара. И как назло, именно в этот вечер, подполковник Кочережко, спросив предварительно о фильме, зашёл в наш кинотеатр. Я махнул рукой киномеханику, и фильм начался, естественно, с титров. На всём экране был огромный бассейн с совершенно голыми, плавающими прекрасными женщинами. Они ныряли откуда-то сверху, как пули, пронзая водную гладь, неся с собой гирлянды воздушных пузырьков. Можно было разглядеть обнажённые белые прекрасные женские тела: небольшие девичьи груди, сногсшибательные длинные ножки, перебиравшие в кроле прозрачную чистую воду. Толпа вынужденных «девственников» кричала, визжала, улюлюкала, стонала, переживала и корчилась в экстазе. Группа молодцов, сидящих с обратной стороны экрана, даже пыталась потрогать дев руками, вызывая мужскую зависть остальной части полка. Подполковник, который сидел без фуражки, несколько раз провёл внутри фуражки носовым платком и вышел из кинотеатра, поманив меня за собою. Оправдываться было крайне сложно, но я говорил, не останавливаясь, чтобы не дать возможность подполковнику перехватить инициативу. Наконец, шефу надоели мои «сентенции», и он постучал кулаком по своей ноге, толи, показывая мою твердолобость, толи, обещая хорошую взбучку, если ЭТО повториться! Целую неделю я был самым популярным человеком полка! При встрече со мной рядовые стали отдавать честь, и даже один раз солдат перешёл на строевой шаг! Я почувствовал, что, значит, быть популярным человеком! Слава пришла незаметно и не сразу! Лучи её согревали наши грешные души!
Очень скоро пришлось расставаться с Володей, который честно отслужил положенный срок, и ежедневно подводил меня к тому, чтобы я просил командование о замене. К хорошему привыкаешь очень быстро! И я до того привык к Володе, что не мог представить свою службу без этого трудолюбивого и исполнительного хлопца. Но нельзя было быть в этой ситуации эгоистом, и, скрипя зубами, я пошёл к Олегу Александровичу. Подполковник уже отошёл от показа фильма, на которые он больше не ходил до конца службы, и мою просьбу выслушал с большим пониманием, чем я мог себе представить. Согласился, но посоветовал очень осторожно подбирать новую кандидатуру взамен Володи.
Вскоре в полк пришла долгожданная замена. И я пошёл, как хороший покупатель, посмотреть на вновь поступивший «товар». На плацу столпилось человек сто прибывших и большое количество старожилов, к которым мы относили себя, прослужив чуть больше месяца. Я прохаживался в этой толпе, расспрашивая прибывших ребят, которые отвечали по Уставу и с большим почтением к моим погонам. В отличие от армейского уклада, «дедовщина» в полку имела другое значение: «дед» имел большой опыт, и его нельзя было обижать! Всё остальное - «дедушка » выполнял по-прежнему наравне со всеми, затрачивая благодаря опыту, меньше энергии и сил. И вот в этой толпе «дедов» и «салаг» я увидел водителя своей родной автобазы в форме рядового. Гена Гукин стоял в неровном строю с вещевым мешком и выглядел беззащитным воробышком, которого в любой момент могла съесть голодная кошка. Я понимаю это состояние неопределённости и мешанины в голове любого гражданского, который за короткое время должен был вновь превратиться в солдата или офицера, чаще - без какого- либо желания и стремления. Новая форма на Геннадии была на размер – два больше его фигуры, и смешно топорщилась. Я обрадовался встрече, и протянул руку, чтобы поздороваться не только с земляком, но и сослуживцем. Руку он пожал и, как положено по Уставу, произнёс фразу: - «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!» Я видел, что Гена Гукин меня не узнаёт! Не обидевшись, я снял свой головной убор, который в солдатской лексике назывался почему-то «*****кой». «Гена! Гукин! Это же я - твой главный инженер автобазы! Ты, что не узнаёшь меня?» Гена с минуту рассматривал меня, а потом бросился ко мне в объятье. Я понимал этого человека, который неожиданно встретился с чем-то определённым и знакомым. Неизвестность сводила с ума! Водитель для нашей кинобудки и для нашего политотдела был найден! Но «гражданку», по мнению отцов-командиров, в начале службы необходимо было выбить из любого прибывающего. Так порой выбивают пыль из персидского ковра! Подполковник Кочережко выслушал мои предложения по кандидатуре замены водителя, и внёс свои дальновидные коррективы. Он предложил для начала с недельку посылать Гену на станцию, чтобы «рядовой осознал все прелести ратной службы». Спорить было бесполезно, и мне пришлось согласиться на этот вариант.
В этот же день меня нашёл Володя и очень огорчился, узнав, что его «дембель» откладывается на неопределённое время. Мы продолжали работу по заведённому графику. Очень часто по службе, заезжая, в Белорусский городок Наровля. Этот город, численностью населения в 250 тысяч человек, один из первых населённых больших городов попал под радиоактивное заражение. Город, как смогли «отмыли», но по-прежнему здания, местность были заражены. Нам про это не говорили, и мы до поры даже не придавали значения некоторым мелочам. В частности: на главпочтамте междугородний разговор после заказа давался оператором в течение нескольких минут. Я названивал в Сочи своей любимой Белочке и был счастлив быстрой связи с вызываемым городом.
В городке росли обалденные прекрасные фруктовые деревья. Под ногами валялись яблоки и груши. Урожай был шикарным, если бы ни одно «но»! Этот урожай нельзя было есть: вся местность оставалась заражённой, и станция еженедельно выбрасывала в атмосферу очередную порцию радиоактивной заразы. Во время выброса, я чувствовал слабую кислоту во рту: это реагировали две металлические коронки на зубах. Зная обстановку на станции, мои наблюдения подтверждал наш радиолог полка – Володя Черномазов. Почти два месяца я проговорил с родным и любимым голосом в Сочи, когда однажды наши разведчики рассказали мне о причине такого моментального сервиса: спустя год после аварии, здание главпочтамта «светилось» - было заражено и небезопасно. Единственное, что мы могли с водителем сделать после получения таких сведений, это стали говорить с домом поменьше и не так часто. Город Наровля в 1995 году будет полностью переселён и закрыт. Только колючая проволока вокруг города будет предупреждать случайных прохожих, что жизни там за колючкой нет! А есть только смерть в виде радиации! Оставь здоровье всяк туда входящий! Город Наровля станет негласным городом - побратимом городу Припять!
Но в 1987 году мы перемещались везде, повсюду, куда заносила нас служба, особо не заботясь о последствиях. Ежедневно, в любую погоду, в пыль, туман - мы выполняли поставленную задачу! Разумной трусости было маловато, чтобы оберечь нас от неприятностей. Это потом я буду сожалеть о многом, в том числе о том, что не был жёстким с солдатами, собиравшими целыми мешками белые грибы. Это потом, я стану переживать о здоровье Геннадия Гукина, который ел яблоки и груши в моём присутствии, а когда я запретил ему это делать, собирал этот незаметный яд потихоньку от меня.
В этом городке был замечательный книжный магазин. Совершенно случайно мы зашли посмотреть книги, и я впервые увидел сборник прозы и стихотворений Федерико Гарсиа Лорки. Когда - то мы с Верой услышали выступление одного молодого человека, который самозабвенно читал, ничего не понимающей публике, замечательное стихотворение «Неверная жена». Это время было нами любимо и вспоминаемо! Летом 86 года мы совершенно случайно оказались с Верой в международном лагере «Верховина» возле города Ужгорода, куда меня направили по комсомольской путёвке. Я стал участником всевозможных конкурсов, которые достойно выигрывал для нашей сборной команды. Лагерь располагался в историческом месте возле разрушенного Новицкого замка. Закарпатье – одно из прекраснейших мест на земле. А наша любовь была в то время на таком подъёме, что можно было мечтать об этом всю оставшуюся жизнь! Возле костра, вечером проводились различные творческие конкурсы, в том числе и исполнителей стихотворений, как своих, так и любимых авторов! Там я и прочитал своё любимое юношеское стихотворение «Жизнь», которое было написано в шестнадцать лет, но имело постоянный успех на разных сборищах. А потом – как я понял в пику моего стихотворения, «Неверную жену» прочитал молодой человек – грузин. Читал он превосходно и с большим подъёмом. Для меня это стихотворение было в то время незнакомо и произвело впечатление! Особенно мне нравились сравнения: - «А бёдра её метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнём горели». В тот вечер я подошёл к этому юноше, и долго благодарил его за открытие замечательного поэта, и его выступление. К сожалению, присутствующие не оценили выступление, и отдали первое место мне за моё стихотворение. Прошёл год, и вот неожиданно для себя, в городе Наровля, я увидел на полке сборник стихотворений. Я, конечно, не задумываясь, тут же купил книгу и отправил Вере домой, не забыв подписать: - «Белочке! На память о Закарпатье. Страница № 239. Июль 1987 г.»
Постепенно я познакомился с продавцами и директором этого магазина - Богач Валентиной. Покупая художественную литературу, я предложил им сделать выездную торговлю в полку. Девчата согласились, пообещав подобрать хорошие книги. Начальника политотдела также не пришлось уговаривать долго! Книги любили все и любили страстно! Как - то в воскресенье, набив нашу кинобудку книгами, прихватив с собой двух симпатичных продавцов, мы привезли в полк передвижную книжную-автолавку. Книги разлетелись моментально! Был настоящий покупательский бум. Публика орала и стонала, набирая даже неизвестных для них авторов. Девчонки были довольны выручкой и тем, что смогли распродать залежавшиеся книги. Покормив женщин в офицерской столовой, мы отправились в обратную дорогу с остатками литературы и уставшими продавщицами. В кабину за старшего машиной я посадил Толика Пименова, а сам сел вместе с девушками в будку, чтобы они веселее переносили дорогу в восемьдесят километров, отделяющую воинскую часть от родной Наровли. Ольга – так звали вторую продавщицу, очень симпатичная черноволосая неговорливая украинка сидела, скрестив на груди руки, полузакрыв большие выразительные, слегка подведённые глаза. Затем, вытащила большую стопку листочков-записочек и принялась перечитывать. Быстро перебрав содержимое, порвала на мелкие кусочки и выбросила в форточку. За машиной полетела небольшая метель, которая быстро затерялась в придорожной пыли. Прошло ещё несколько минут, прежде я заговорил с Ольгой, которую раньше в магазине я видел один или два раза. Я спросил, если это не секрет, о содержимом записок. И на удивление услышал очень интересный жизненный рассказ. Оказывается, во время торговли эти записки передавали наши мужчины. Несколько лет Ольга жила одна с маленькой дочкой, и как любая женщина мечтала о небольшой жизненной сказке-романе. А в передаваемых записках были только просьбы о книгах, их названиях, и предложение: привезти в следующий раз заказанную литературу. Она вновь была разочарована, что во всём полку не нашлось ни одного настоящего мужчины, который увидел бы в ней женщину, которая могла любить и любить страстно. Мне трудно было говорить на эту тему с незнакомым для меня человеком, и я был полностью обескуражен таким откровением. Мои попытки словесно отстоять честь полка не принесли положительного результата. Остаток пути мы проехали, почти молча и, быстро разгрузившись, отправились в обратную дорогу. Это неожиданное признание смутили мою «непорочную» душу. Я всё время думал над этой сложной женской проблемой, и пришёл к выводу, что должен помочь Ольге. Со мною в домике жил капитан, призванный, как и я, из запаса, и прослуживший больше нашего дней на пятнадцать. Я не очень обращал внимание на периодическую «дедовщину», возникавшую в голове этого человека, который очень умело маскировался под «демократа» в обращении со мной, чтобы достичь нужной цели. И ему на первых порах это удавалось! Он всегда пил, не спрашивая стоимость продукта, никогда не мыл пола и не убирался в домике, и вел себя, как покровитель младшего по званию. Мы быстро адаптировались в жизни полка, и я очень быстро всю эту неразбериху поставил на место! Служба службой, но, действительно, табак всегда был врозь. Он пытался даже надавить на меня, но у него ничего не вышло, и он до поры успокоился. Как раз в это время мы с ним поддерживали служебные мирные отношения. Мой план был прост и не оригинален: я решил познакомить Ольгу с этим человеком. Не вдаваясь в подробности, скажу, что с негласного ведома нашего командования, до конца службы я возил моего соседа на любовные свидания в Наровлю. Оно - командование, как и я, видно переживало за честь полкового мундира. Всё было не просто, но Ольга была благодарна даже такому непродолжительному роману. Я видел это по её счастливым большим красивым глазам. Начальник клуба успешно сыграл роль полковой сводни. Ну и пусть, если двум человекам стало теплее от встреч друг с другом! Я рад этому по-человечески и горжусь этим!

Пословица № 10:
«Время и случай разум дают».

Но вернёмся к нашим «баранам»! Лирика лирикой, а служба шла своим установленным чередом! Гена Гукин работал на станции, Володя каждый день заводил разговор о «дембеле». Мы носились с заданиями по зоне, иногда выезжая в труднодоступные заражённые деревни, в которых наш полк проводил восстановительные работы. Вспоминается, как однажды мы часа за два добрались до очередной безликой белорусской деревушки, чтобы развеселить трансляцией песен с пластинок, работающих вторую неделю бойцов 3 батальона, замполитом которого был Толик Пименов. Очень долго радист и водитель искали источник электроэнергии, щадя автомобильные аккумуляторные батареи. Потом долго от силовой точки до машины подсоединяли провода.
Прошло минут сорок. Всё это время я сидел на небольшом разрушенном заборчике и курил, стараясь не мешать моим солдатам своим присутствием, дабы не смущать их неумение своими погонами. Я уже решил вмешаться, так как до обеда оставалось очень мало времени, когда из-за большого длинного сарая, показалась в клубах пыли наша разведмашина. Увидев меня, водитель замедлил скорость, и облако пыли догнало машину, и накрыла её. Но постепенно пыль, успокоившись, стал медленно оседать, и машина подъехала к нам, всё-таки притащив за собой небольшой пылевой хвост. Когда машина остановилась, с командирского сиденья вылез старший лейтенант, подчинённый Володе Черномазову и наш водитель – земляк Володя Глущенко. Водитель, прежде чем мы поздоровались, сразу произнёс: - «Я извиняюсь, что напылил». По нашему неписанному этикету, это было больше, чем учтиво. Мы поздоровались. Я предложил ребятам на выбор минеральную или фруктовую воду, которую в больших количествах постоянно возили внутри кинобудки. Закурили мои сигареты, так как офицер и водитель одновременно «забыли» свои в машине. Из машины вылез солдат радиологической разведки. Угощаясь также сигаретами «на халяву плиз», он машинально левой рукой щёлкнул тумблером прибора и навёл на забор зонд. Стрелка моментально отреагировала и «зашкалила», показав значительную радиацию. Мы с командиром переглянулись и встали с заборчика. «Давно сидим»? - машинально спросил он. «Минут сорок пять», - задумавшись, ответил я, посмотрев на кинобудку, которая наконец-то заиграла бравый марш. Около часа моя «бригада» устанавливала и подсоединяла аппаратуру. Но в течение трёх минут свернулась, когда узнала от меня, что забор «светится» более 30 рентген. Скорость, на которой мы отъезжали от деревеньки, была также превышена по всем армейским канонам, но мне и сейчас кажется – благоразумно! Подгонять моих ребят не было никакой необходимости! Мы понимали друг друга с полу взгляда! Вечером того же дня я посмотрел свою проставленную Черномазовым дозу дня: 0,1 рентген! Я доложил командованию о дозах излучения в этой деревне, и больше никогда до конца службы мы туда не ездили. А батальоны продолжали каждый день производить работы на заражённых участках. И не известно, где было опаснее: на станции или в деревнях. Строительная пыль проникала в лёгкие вместе с радиоактивными частичками и откладывалась до конца жизни в твоих костях, постепенно меняя состав крови. Да и после смерти, сотню лет, кости продолжали излучать. Но про это мы ещё не знали и, по правде сказать, гнали от себя переживания о своём здоровье! Невозможно было всё время думать об опасности. Она - опасность была с нами постоянно и повсюду!
Пришло время для перевода Геннадия Гукина из батальона в наше подразделение. Однажды вечером я разыскал его, и завёл разговор о его ощущениях при работе на станции. Реакция человека была ошеломляющая! Он был напуган и напуган основательно! Оказалось, что при «уборке» комнаты, доза облучения которой по разведке была 0,5 бэр, отопительная батарея, на которой они сидели около часа, отдыхая и перекуривая, «светилась» около 40 рентген. И это обнаружил совершенно случайно разведчик, который зашел к ребятам за сигаретой. Я мысленно вспомнил свой случай, хотя станцию осматривали более тщательно, чем деревни. Все объекты на станции перед «работай» предварительно разведывались. От величины дозы зависело время работ команды или одного человека. Выслушав Гену и увидев, что он «созрел» для работы, чего скрывать, в более спокойной обстановке, я направился к начальнику политотдела и добился перевода. На следующий день началась стажировка Гены - водителя 1 класса, который работал в нашей автобазе водителем «Икаруса». Я и не предполагал, что «новичок» будет доставлять нам с Володей столько хлопот!
Рассказывая о «закулисной» жизни офицеров полка, я вовсе не хочу, чтобы у тебя, дорогой читатель, складывалось превратное представление об армейской дисциплине. Дисциплина была и предполагала выполнение воинских основ. Это-подчинение старшему по звание и выполнение поставленных задач. Прощалось многое, но не явное разгильдяйство! Нам с Володей не приходило в голову не выполнять простых требований воинской дисциплины связанной с эксплуатацией транспорта. И мы впервые столкнулись с этим вопросом, когда за руль нашей машины для стажировки сел Геннадий. Мы проехали километров десять от части, когда нас, для проверки документов, остановила военная автоинспекция. Такое случалось неоднократно и не вызвало у меня беспокойства! А напрасно! Я очень удивился, когда старший лейтенант жестом позвал меня на собеседование. Оказалось, что водитель надлежащим образом не заполнил путевой лист. Старшему машины – мне, было сделано устное замечание. Я поблагодарил офицера, и мы поехали дальше. На следующий день нас, как «старых знакомых», остановил тот же патруль. Документы так же, как и накануне, не были заполнены. Скандал назревал на глазах! Только «моё обаяние» не позволило проверяющему офицеру «озвереть», и подать на имя командира полка заслуженную нами кляузу. Мы проехали несколько километров, и я приказал остановить машину. Выйдя из машины, я подозвал к себе Володю и громко, чтобы слышал Геннадий, объявил, что он уйдёт домой вместе со мною, так как он не может научить самым простым вещам нового водителя. Володя попросил меня дать возможность поговорить с Геной наедине пять минут. Не знаю, о чём он говорил, выразительно жестикулируя и размахивая своими большими руками, но больше до конца службы проколов с проверяющими у нас не было! А я никогда не возвращался к вопросу о дисциплине, считая, что каждый порядочный специалист сам по себе – ходячий дисциплинарный кодекс чести! И вообще не надо делать из этого панацею! Каждый должен честно выполнять свою работу или... работать по приказу на атомной станции!
 К моему великому сожалению, настало время расставаться с Володей! Обычно для «дембелей» марш «Прощание славянки» играл наш очень хороший аккордеонист из Новороссийска. Время стирает многое, в том числе и мою память! Я не помню сегодня его имени и фамилии, но запомнил его цыганский взъерошенный вид и критику полковому аккордеону, на котором он проделывал виртуозные номера, играя все наши концерты, аккомпанируя любому исполнителю с большим профессиональным запасом. Но пришлось одновременно с Володей расставаться и с ним! По-нашему договору, аккордеонист должен был сыграть строю «дембелей» обычно исполняемый марш, и последним, но уже без инструмента, в последний раз пройти строевым на плацу перед провожающим командованием, но уже без музыки. Я очень долго искал пластинку «Марш славянки», даже в других городах, но без успеха. Единственное попурри на тему маршей, в том числе и любимого марша «Марш славянки», я нашёл на пластинке концерта Александра Градского. И когда, поставив перед трибуной аккордеон, наш музыкант сделал первый шаг, неожиданно, по моей команде дежурившему радисту, из транслятора ударил под левую ногу на весь полк громко и достойно бравый марш «Прощание славянки». Новороссиец на миг в недоумение оглянулся на меня, и, наверное, смахнул рукой соринку, случайно попавшую ему в глаз. А затем зашагал по полковому плацу в последний раз бравым строевым шагом. Над полком пронзительно долго звучала знаменитая музыка, провожавшая тех ребят, которые честно отслужили великой стране, и своей жизнью потом расплатились за последствия всемирной атомной катастрофы. Кого-то из них в эти дни я видел в последний раз!
На следующий день, уже с новым водителем, я выезжал из части, когда возле КПП встретился с командиром полка. Он как-то необычно одиноко сидел на бордюре возле дороги и, кажется, ждал нашего выезда. Водитель первым заметил полковника, увидев, что тот машет нам своей фуражкой. Я уже сидел с закрытыми глазами, чтобы заснуть хотя бы ненадолго после очередного «преферансного бдения», когда меня пробудил голос Геннадия. Машина остановилась с легким шипением, и я выпрыгнул на дорогу. Сделав строевым три шага в направление полковника, я попытался доложиться, но тот отмахнулся от доклада, как отмахиваются от назойливых мух. «Я слышал, что у вас есть хорошие записи русской музыки, лейтенант»?- спросил он, разглядывая мою помятую физиономию. « Так точно, имеются! А те, которых нет сегодня, будут через неделю, если вам нужно, товарищ полковник»,- отвечал я, пряча, красные от бессонницы, глаза. В Сочи я был знаком с одним коллекционером лёгкой музыки, моим школьным товарищем и «по совместительству» моим тренером по борьбе. Прошли шесть дней, и посылка с десятью японскими кассетами были у полковника. Назовите это подхалимажем или использованием служебного положения, и вы ошибётесь! Для меня не имело значение: полковник ты или рядовой? Главное, чтобы ты был порядочный человек! А полковник Суслик в полку имел репутацию очень порядочного человека. И я был рад оказать услугу этому офицеру! Я и до сих пор горжусь этим!

Пословица № 11:
«В роде дураков старшего нет».

Однажды Анатолий Пименов где-то в середине августа подошёл ко мне с очередной просьбой-предложением. Толику 4 сентября исполнялось сорок лет, накатывала круглая значительная дата. Необходимо было отметить день рождения, и отметить красиво. А для этого нужны были «мани-мани», тугрики или просто деньги, которые нам выдавались в ограниченных количествах. Хватало только на три бутылки водки и одну «чекушку»! Я выслушал Толика, запомнив дату, и сделал простой расчёт стоимости стола без закуски, то есть – одна бутылка водки на человека. А «хозяин» должен был сам решить: кого приглашать на свой юбилей! Толян начал сжимать пальцы рук, а я думал о том, что ему понадобятся и мои пальцы! Наконец, он застыл в позе столба с приподнятыми кулаками, пытаясь, что-то сказать членораздельное. Я постучал ему по его плечу, призывая расслабиться. «Не всё так плохо, мой друг! Главное, ты подошёл заранее, а значит – вовремя»!- успокаивал я опешившего товарища. «Время ещё есть. Ты напишешь домой и попросишь сто рублей. Закуска из столовой. Сообразим что-нибудь. А не получится вариант деньги - дом, продадим твои часы. У меня и покупатель есть!» Но, увидев его скорбное лицо, добавил: - «Но это будет сделано в самую последнюю очередь. Я думаю, что твоя жена поймёт твоё горе!»
«Большой ребёнок», задумавшись, пошёл писать письмо «любимым» жене и маме, а я задумался о приличном подарке. Всё, конечно, упиралось в деньги, которых у нас никогда не было в нужных количествах. Воровать мы не научились, хотя к слову пришлось, со станции тащили и тащили в больших количествах всё, что плохо лежало! Я не говорю о таких мелочах, как обмундирование. Но однажды я был невольным свидетелем того, как отправляли щавелевую кислоту, раствором которой дегазировали помещения станции. И отправляли не килограммом, а ящиками! Оказывается, этот кристаллический продукт шёл для подкормки пчёл. И стоил на « гражданке» бешеные деньги! Ко мне неоднократно обращался какой-то странный люд с просьбами перевезти ту или иную вещь! Однажды нам предложили вывезти огромное количество бутылочной стеклянной тары с заброшенного заражённого завода. Суммы назывались баснословные! Этому «бизнесмену зоны» я дал, помнится, одну минуту, чтобы он скрылся от меня. Моя честность всегда была выше нашей армейской, вынужденной «нищеты». И лишь однажды «на старуху случилась проруха». Именно меня «соблазнила», самым наглым образом, одна очень древняя старушенция, которой я не мог отказать в просьбе из-за комичности ситуации, в которую мы угодили вместе с водителем. Но об этом чуть позже!
В зоне нашего пребывания происходили постоянные кадровые замены. И однажды комендантом зоны был назначен полковник Васнецов. Его фамилию я изменил сознательно, чтобы не смущать этого офицера, если он когда-нибудь прочитает мой рассказ. Он рьяно принялся выполнять возложенные на него обязанности, не смотря на погоны и сложившейся армейский уклад. Ежедневно после обеда, устанавливая «засады» на дорогах, ведущих от станции в полки, и проводил досмотры, останавливаемых автоколонн или одиноких армейских автомашин в поисках запрещённого спиртного. И чем активнее он искал выпивку, тем солидарнее становились «контрабандисты», к которым мы относили себя. Приходилось делать многое, что бы перевозимая водка и пиво в один момент не оказались вылитыми в придорожную пыль! Могу с гордостью сообщить тебе, читатель, что ни разу мы не попались с запрещённым грузом! Хотя предпосылки для этого были и были неоднократными!
Чётко работал «солдатский» телеграф, сообщая место нахождения «блокпоста» нашего коменданта, сигнализируя фарами на встречном марше. Мы уходили на другие изученные грунтовые дороги, делая круги в десятки километров, чтобы избежать незапланированные встречи. Заказанное полком спиртное несколько дней вообще не возилось. Но полк нуждался в нашей «контрабанде», и мог, наверное, простить вылитое спиртное «ненавистным» полковником, но не трусость перевозчиков. Комендант изучал маршруты зоны по карте, а мы - изучали повадки коменданта, объявив ему негласную солидарную войну, заодно с несколькими полками, которые дислоцировались рядом. Полковник, почувствовав неэффективность обысков проводимых подчинёнными, стал сам принимать безрассудное участие в этих непопулярных в войсках мероприятиях, невзирая на чин и положение, сидящих в машинах офицеров.
Просчитав оперативную обстановку, чаще всего обыски происходили после двенадцати часов, днём, мы стали привозить заказанное спиртное до обеда, а затем уже выполнять поставленные перед нами обычные задачи. Однажды с Геннадием мы заехали в один белорусский колхоз к знакомому киномеханику, чтобы попросить очередной фильм. Возле дверей в кинобудку, мы нашли несколько, оставленных на обмен кинопрокатом, художественных фильмов. Наши отношения были таковыми, что я мог взять нужную картину, написав об этом записку. Но время было, и мы решили немного подождать. Вот тогда- то из-за машины показалась старушенция с предложением обмена двадцати литров бензина на самогон. Небольшого росточка, сгорбленная временем, явно пережившая немецкую оккупацию, а может быть и не одну, бабка говорила с приятным белорусским акцентом, поглядывая на меня снизу вверх. Обмен был обычным делом, но необычность ситуации заключалось в том, что я никогда не позволял себе и водителям осуществлять какие-либо сделки! Но здесь я не мог отказать старой женщине, предварительно спросив, что она собирается делать с бензином? Может быть, заправлять свой «Харлей»? Старая женщина скромно отвечала: - «На "вшякий шлущий"!» Одинокий зуб, который торчал чуть в сторонке, не позволил ей развить мысль о «всяких случаях на селе». Большая бутыль пшеничного самогона перекочевала в мои заботливые руки, а двадцать два литра первоклассного бензина были перелиты из нашей машины в канистру, которую принёс, наверно, бабулькин правнук
До обеда мы приехали в полк, разгрузились и решили немного отдохнуть, чтобы потом попробовать «прорвать комендантскую блокаду». В этот день нам не повезло! Замполит дал нам очередное задание, и до конца дня мы не смогли попасть к нужному магазину, чтобы как обычно «отовариться»! Но за то попали в «лапы» коменданта. На развилке трёх дорог, он – комендант организовал пост и тормозил каждую, проезжавшую военную машину силами одного майора и капитана. Приказав Геннадию сидеть в кабине, и «не суетиться под клиентом», я, бодро выскочив на дорогу, попытался доложить полковнику, как было положено. Но шеф был явно не в духе! Я услышал столько мата, сколько не слышал за всю неделю! Бояться нам было нечего, и я только советовал, производившим обыск капитану и майору, поискать то в полном бензобаке, то под глушителем, то под поднимающей у ГАЗ-66 кабиной. Спустя несколько минут, капитан утопил свои часы в бензине, а фуражка майора была вымазана обильной автомобильной смазкой. Полковник неистовствовал, и всё больше распылялся, в очередной раз, обегая вокруг нараспашку стоящей машины. Гена всё время открывал какие-то двери, ящики, показывал потайные, бесчисленные отверстия машины. Я посмотрел на часы. До заезда оставалось двадцать пять минут. Но до гаража нужно было ещё проехать километров восемь. Я обратился к полковнику с предложением отпустить нас или задержать машину, сделав отметку в путевом листе. Прекрасный Шекспир, А. Пушкин, Лев Толстой не были знакомыми этого грозного служаки. То, что мы услышали, не поддаётся моему изложению даже в приблизительной форме. Спустя полчаса нас отпустили, пообещав всё-таки, когда-нибудь выловить и, если говорить очень мягко, «заняться любовью нетрадиционным способом». Полковник видно не очень любил женский пол, если он позволял такие высказывания в адрес двух настоящих мужчин. «Притопив», мы всё- таки опоздали с заездом в часть. Но я был рад даже этому, доложив, естественно приукрасив, во всех подробностях, «изгаляции» ненавистного для нашего полка - «чёрного полковника». Первый раунд был за нами, но «бой» не закончился! Противник был силён и коварен! И оставался верным своим амбициозным повадкам!

Пословица № 12:
« Не тем красен пир, что в трубы трубят, а тем, что люди людям любы».

Мы оставили машину в гараже, и около семи часов вечера попали в полк. На каждом шагу офицеры и рядовые при встрече сочувствовали нам, двумя руками пожимая наши руки, и расспрашивали о результатах обыска. Казалось, что весь полк дружно ненавидит одного и того же человека – коменданта зоны. Солидарность была всеобъемлющая и разрасталась с нашим рассказом, как снежный ком! Неожиданно, в офицерской столовой за ужином меня угостили салатом из свежих овощей. Небольшая порция помидоров, огурцов, перемешанная с подсолнечным маслом и уксусом напоминала мне любимый город, который жил спокойной курортной жизнью, весело выпивая и закусывая тем, что ты хотел, и что тебе нравилось. А я с детских лет, в летний период, был приучен отцом, питаться, приготовленной в любом виде, исключительно салатами и картошкой. Обычно, батя, бывший военный настоящий морской кок и до конца своей жизни - шеф повар ресторана, брал самую большую миску в доме и начинал «вертуозить» с шинковкой овощей. Двумя ножами он, предварительно, правил и без того острые лезвия, и начинал крошить помидоры, огурцы, зелёный лук, укропчик быстрыми, уверенными движениями, постепенно ускоряя выбранный темп. В конце готовки, нож, как пропеллер, сливался в одно целое, и мне всегда казалось, что отец может когда - нибудь вылететь с кухни и не вернуться домой: штурманскую науку он знал послабее, имея за плечами только четыре класса сельской школы. Всегда было любо-дорого наблюдать за приготовлением отцом чего-нибудь вкусненького. Готовил он дома редко, так как много и подолгу работал. Салат у отца получался отменным, а вот первое – мы с сестрой любили то, которое готовила наша бабуля. Отца подводила рецептура больших кулинарных книг, в которых описывались рецепты на огромное количество клиентов. И вовсе не говорилось о том, как приготовить то или иное кушанье с душой и для своих дорогих детей. С четырёх лет я листал перед своей младшей сестрой толстую кулинарную книгу, показывая огромные торты и приготовленную целиком севрюгу. Мы часами любовались фотографиями заморских экзотических фруктов, сложенных на огромных вазах, мечтая когда-нибудь съесть хотя бы часть неизвестных и потому прекрасных плодов. Всё это я вспомнил за «тоскливым» ужином, слегка разбавленным свежим салатом! Дом было далеко: за полторы тысячами километров, и до него ещё нужно было доехать, долететь или, в крайнем случае, доползти когда-нибудь!
Я так расстроился, вспоминая отца, которого похоронил в 1972 году после непродолжительной болезни, что зашёл в свой домик и спрятал под китель в районе поясницы бутылку привезённого самогона. Пить в одиночку я так и не научился и не могу до сих пор! «Пробравшись» в домик командира третьего батальона, я постучался в дверь, и, не дожидаясь разрешения, вошёл в «предбанник». Помощник Котова – молчаливый майор-молдаванин лежал на кровати, положив на спинку уставшие за день ноги. Майор никогда не играл с нами в карты, но мог изредка составить компанию, молча, выпивая и медленно закусывая. Он был нормальным служакой, отличным помощником, одинаково переносивший с показным равнодушием, как службу, так и некоторые мужские радости. Тёмное от загара лицо, никогда не улыбалось, и было всегда сосредоточено и безразлично к происходящему. Способность не выражать свои эмоции, была защитой от двадцати лет службы в армии. И лишь иногда, выпив больше, чем он мог, майор неожиданно рассказывал нам анекдоты исключительно про молдаваней: - «На Кишиневском вокзале раздаётся объявление: - «Внимание! Внимание! Поезд «Москва-Кишинёв» прибывает на второй путь! Будьте, осторожны! Внимание, молдаване! Поезд «Москва-Кишинёв» прибывает на третью и четвёртую рельсы». Аэродром Шереметьево. Самолёт, естественно, из Кишинёва. Подали трап. Мужчина начинает выходить, и у него неожиданно падают брюки. Он, двумя руками одевает их, и, придерживая, ворчит: - «Забодал аэрофлот: – «Застегните ремни, расстегните ремни»».
Увидев меня, майор поздоровался со мной, но продолжал лежать, уставившись глазами в потолок. Его носки, не первой свежести, напомнили мне немецкую душегубку. Поздоровавшись за руку с грустным подполковником Котовым, одиноко сидящим за столом, я проследил полёт мухи, и обратился к офицерам: - «Смотрите, смотрите! Муха умерла!» Майор легко поддался на готовящуюся мною шутку, и спросил, чуть приподняв с подушки голову: - «Отчего сдохла»? « Так она стартовала с ваших носков, товарищ майор! Не вынесла и умерла. Царство ей небесное!» Подполковник хмыкнул и покосился на убираемые майором ноги. «Действительно, майор! Ну, хоть раз в год надо менять носки! Задушил». Больше к этому вопросу мы не возвращались, а через некоторое время мы подарили майору двести пар, привезённых со станции, хлопчатобумажных белых носков, которые потом он регулярно стал менять.
Я сразу заметил, войдя в домик, что что-то случилось, и подполковник был явно чем-то подавлен. Разобравшись с майором, я переключился на подполковника. «Что-то случилось, товарищ подполковник?» И услышал рассказ, как его боевого офицера, прослужившего в армии двадцать четыре года, на глазах у всего полка, бессовестно унизил комендант зоны, обыскав, принадлежащий подполковнику легковой УАЗ. О, как эта тема была для меня близка в этот миг! Ведь мы не могли какое-то время провозить заказанное спиртное, и наша «фирма» терпела моральные убытки, благодаря «унизительным действам чёрного полковника». «Меня, боевого офицера! Как молодого щенка! - продолжал свою мысль подполковник. Что я не могу за свои кровные… с друзьями… вечером… выпить по сто грамм?»- с возмутительными заиканиями в голосе высказывался он. «Да, я бы сейчас в зад дал бы за сто грамм!» Возникла непродолжительная пауза, и я со словами: - «Ловлю на слове», поставил на стол принесённую под кителем бутылку самогона. Лицо подполковника сразу засияло и распрямилось. Его мстительные морщинки возле губ преобразились в очаровательную улыбку. Рука одним движением поставила четыре стограммовых рюмки, и принялась нарезать хлеб и сало. Откуда-то из воздуха появилась луковица, которую моментально расчленили на четыре части. «Шеф» собственноручно разлил самогонку, предварительно попробовав содержимое на пальце, и попытался взять свой стаканчик. Я быстро накрыл его своей рукой. Котов с удивлением посмотрел на меня. « Извините, товарищ подполковник! А обещание?» В домике повисла зловещая тишина, А потом прозвучал возмущенный, уязвлённый голос: - «Какое обещание?..» «Только минуту назад, за сто грамм, в зад»,- произнёс я, гладя ему в глаза. Подполковник чуть отпрянул на спинку стула, и нисколько, не стесняясь, вновь спросил: - «Я? В зад? Да разве я мог такое пообещать???» Майор, который уже пересел за стол, разглядывая подполковника, подтвердил: - «Обещали, обещали! Чего скрывать!» Подполковник выпрямился и презрительно бросил: - «До чего довели боевого офицера! За сто грамм и такое. Вот сволочи!» Я убрал руку, и мы молча выпили наши трудно добытые сто грамм. На удивление самогонка оказалась не смертельна! Но такое спиртное - «сюрпрайз» мы пили крайне редко! А наши дружеские встречи продолжались ежедневно до конца службы! И я не знаю, что бы мы делали и как бы жили без этой настоящей мужской дружеской отдушины!
Работа продолжалась по установленному распорядку, который за время нашей службы нарушался только один раз. Однажды, в воскресенье в полку был объявлен выходной день. В субботу меня вызвал к себе замполит полка и потребовал на следующий день концерт. Обычно, концертные бригады направлялись к нам штабом округа. И договаривался со штабом сам замполит. Но видно, он забыл о выходном или у него что-то, где – то не срослось, и он переложил груз ответственности со своих плеч на мои. Когда я попытался втянуть Олега Александровича в «дискуссию» по вопросу: где взять? Увидел непроницаемый взгляд и стопроцентного служаку, который «умывал свои руки, не заботясь о чистоте других». Майор Волков не позволял себе такого никогда. Настала пора сравнивать. Ну, что толку в таких сравнительных познаниях, когда высказать всё, что ты думал о своём командире, ты мог только себе, да и то шёпотом! Наша концертная бригада испытывала творческий спад из-за «дембеля» моих «золотых» артистов. Не хотелось давать плохого концерта, а для хорошего представления не хватало творческих сил. Подполковник мягко выставил меня за дверь своего кабинета, и я остался наедине со своими мыслями о предстоящем провале. Впереди была ночь и почти полдня! Вспомнив тех ребят, которые просились в программу, я обошёл весь полк, и узнал, что, и второй состав значительно поредел. Надвигалась катастрофа! На всякий случай я составил программу, в которой отвёл один час, целое отделение, своим песням. «Разбавил» прозой, которую долгое время «рвался» читать один офицер полка, и поставил большой вопрос на танцевальном номере, из-за отсутствия аккомпанемента. Всё равно концерт, ещё не начавшись, мне уже не нравился! А главное – не нравилось отношение, которое предполагало заменить творчество - приказом! Как обычно мы проиграли в преферанс почти до утра, за обычными разговорами и небольшой выпивкой! Я старался не думать о завтрашнем дне, но всё время думал и думал, проигрывая верные комбинации карточной игры. При подсчёте я с облегчением вздохнул, увидев, что проигрался «не в пух»! И бросив в «Си-си» мзду, пошёл спать.
Подъём в полку в этот день был в семь часов, но уже в половине шестого я проснулся с плохим предчувствием. Дурные мысли не оставляли меня до обеда! Но неожиданно, где-то в половине первого, меня позвали в штаб. Звонили из соседнего полка, предупреждая, что от них только что выехала отличная концертная бригада и направляется в нашу сторону. Своими молитвами я достучался до небес! Всё равно, там что-то было, и это что-то в этот день мне помогало! Возле полка находился наш постоянный радиационный пост - контроль, который, по идее высокого начальства, должен был выборочно проверять на радиоактивное загрязнение движущийся по дороге транспорт. Правда, мы никогда не видели этих проверок, но на пост регулярно заступал наряд с дежурным офицером и двумя солдатами. Самое главное, что этот пост принадлежал нашему полку, а значит - меня там знали очень хорошо! Взяв в помощники Толю Пименова, мы нахально пробрались на пост и потребовали от дежурного офицера, «именем революции», закрыть шлагбаум.
Через некоторое время мы увидели хорошо нагруженный автобус с иногородними номерами. Недоезжая несколько метров до нашего поста, водитель мягко затормозил машину, и открыл переднюю дверь. Не дожидаясь приглашения, мы вошли в автобус и увидели артистов, сидящих на передних сидениях с грустными и усталыми лицами. Задняя часть салона была заставлена и аккуратно завалена костюмами и реквизитом. Мы громко и радостно поздоровались, и, не дожидаясь ответа, предложили завернуть в нашу часть и дать, вот как нужный для поднятия духа войск, концерт. Заранее зная, что он – концерт, замечательный! Мы, конечно, рассчитывали на положительный ответ, но на небесах что-то не доработали или не довели до сведения: какие мы хорошие! И молодой симпатичный режиссёр категорически отказался от приглашения. Меня редко кто видел свирепым, но в этот момент я готов был стать раненым зверем, и разорвать каждого, кто приблизится ко мне на расстояние выстрела. Артисты сидели намного ближе этой безопасной зоны, и очень рисковали своим здоровьем! Моё воспитание не позволило мне принуждать моих «коллег» простым шантажом. Мы могли задержать для четырёхчасовой проверки любую машину и перевозимые вещи с целью радиологического контроля. Вещи, естественно, должны были разгружаться в придорожную пыль. Но этот аргумент всё же я припас напоследок, предварительно приврав, что обед для актёров накрыт в офицерской столовой, а после концерта их ждёт небольшой сюрприз! По салону прокатился весёлый говорок, и одна симпатичная девушка, ни сколько не смущаясь, спросила: - «А вы действительно нас покормите?» Оказалось, что Латышский полк не предложил артистам даже чая, и со вчерашнего дня, так получилось, артисты ничего не ели! Между нами выстраивался мостик понимания и доброго отношения! Я так был рад, что не «бросил на стол, припасённую крапленую карту»! Возможно, она оказалась битой! Всё- таки добрый мир есть добрый мир, и мы – это мы, и наша желудочная дипломатия самая понимаемая дипломатия на всём белом свете!
Дневальный открыл запасные ворота. Автобус стал медленно втягиваться на территорию, а я понёсся в столовую, так как ещё никого не предупреждал о дополнительном «подразделении» артистов. Дежурный офицер, больше для порядка, проворчав немного, увидев выходящих из автобуса девушек, стал помогать солдатам, расставлять приборы на столах. Уладив самый «болезненный» вопрос, я побежал в радиорубку, и дал объявление о начале концерта. Уже через пятнадцать минут на плацу со своими табуретками стали собираться первые поклонники Мельпомены. Через полчаса, брошенное вверх яблоко, упало бы кому-нибудь на голову! Я успел предупредить дежурного по полку, и заготовил для артистов почётную грамоту! В это время артисты переодевались в автобусе и готовились к концерту. Весь концертный состав был из Херсона - самодеятельность, но какого качества! Каждый номер, чаще на украинском языке, вызывал у сидящих такой неповторимый детский восторг, что я уже начал бояться за артистов, которые почувствовали публику, и выдавали каждый номер всё лучше и лучше. А когда «дивчины заспивалы вкраински писни», наши Кубанские хлопцы начали им подпевать. Сводный хор протяжно тянул и вторил: - «Распрягайте, хлопци, конэв»… Концерт получался! Из штаба потянулись высокие офицеры. Подошёл ко мне и замполит полка. Сняв фуражку, он наклонился ко мне и тихо произнес на ухо: - «Вот видишь, лейтенант! Как просто в армии! Приказал, и концерт удался! Учти это на будущее». Я скромно промолчал, но сам про себя подумал… Но - об этом лучше в слух не говорить! Концерт продолжался два часа, и все артисты выступали с творческим подъёмом. Видно, обед удался и понравился голодным «менестрелям»! Сам командир в этот день вручал грамоты артистам, и искренне благодарил за отличный концерт! Возможно, мне показалось, но, проходя мимо меня, стоящего с замполитом полка, наш командир вдруг неожиданно нам подморгнул! После концерта у него было приподнятое праздничное настроение, которое создавали мы - я и начальник политотдела, ну, и конечно, артисты! А без них никак нельзя! Я гордо выпрямил грудь! И почувствовал свою значимость в этом, ещё недавно, безнадёжном деле!

Пословица № 13:
«Любовь не милостыня: её каждому не подашь».

Служба шла своим заведённым чередом. Наши отношения с Верой развивались также по неписаному сценарию. Верочка-Белочка, присылала посылки, писала ежедневно письма! Часто по телефону мы говорили подолгу обо всём и не о чём! Если бы в то время, меня кто-нибудь из знакомых попросил пересказать получасовой разговор, я вряд ли смог это сделать. Телефон–автомат был и у нас в полку. Первое время я опускал в его прожорливую пасть, заранее разменянные и очень дефицитные монетки, набирал код города, рабочий номер и говорил с таким далёким, но родным и дорогим для меня голосом. Проговорив оплаченное время, истратив все монетки, я вдруг осознавал, что ещё не сказал самого-самого главного. Очень скоро «старики» показали мне, как звонить и не тратить «денюжки». Каждый «абориген» в полку пользовался этой необходимой «халявой, плис». Между собой мы оправдывали такое «разорение» телефонной компании, считая, что Государству положено было бы обеспечивать таких замечательных солдат связью, столь необходимой для поднятия духа и тонуса! У кого, что подымалось от часовых разговоров с любимыми женщинами! В первые дни, правда, когда я спал в офицерском общежитии, которое находилось рядом с этим автоматом, я часто просыпался, часа в три ночи, от громких воплей кричащих разлучённых влюблённых. «Маша! Маша!»- орал солдат, как будто решивший докричаться без телефона до родной станицы. «Ты меня лю? И я тебя! Смотри, не гуляй налево. Узнаю, голову оторву!» Через некоторое время в три пятнадцать: - «Ты чего бросаешь трубку, стерва? Маша! Маша! Ты меня лю?» Я высовывался из окна и полушёпотом шипел: - «Да, любит, любит она тебя. Только дай поспать, братишка!?» Полуголое тело высовывалось из тени на свет и спрашивало: - «А ты откуда знаешь, сволочь?» В комнате раздавался дружный смех не спящих офицеров, и кто-то участливо рекомендовал мне не высовываться из окна, дабы не получить от очередного Ромео по «фэйсу».
Приближался день рождения, юбилей нашего горячо любимого Толяна. Как-то вечером Толик постучался в мою обитель, и протянул письмо от любимой жены с просьбой почитать последнюю страницу. Я долго и откровенно протестовал против прочтения письма. Но надо было знать этого «большого мальчика», чтобы понять бесполезность отрицательного ответа. Если этот человек что-то задумал, необходимо было выполнять, иначе он замучил бы собеседника бесконечными просьбами. Через два с половиной часа я сдался, и Толик с победным видом протянул мне письмо. Жена писала, что «мы загребаем в Чернобыле огромные деньги, а у него хватает наглости просить на пропой сто рублей. Лучше бы он послал деньги нуждающимся детям и жене». Слов не хватало, чтобы можно было спокойно высказать то, что я говорил в это время сам себе. Душа кипела и протестовала против такого неприкрытого призрения к «родненькому», ещё недавно любимому – мужу. «А может и это любовь? Им виднее. Да и я не поп». Вздохнув, как вздыхают большие африканские чёрные слоны, я протянул письмо загрустившему товарищу. «Ну и что? У них это бывает! Называется – кошельковый климакс. Сам виноват, что не посылаешь тридцать семь рублей «нищей» жене и «голодным» детишкам! Ну, и что? Ну, получает она регулярно твою зарплату! Ну, маловато молодой девушки без мужа! Столько без него соблазнов на грешной сочинской земле. Ты ведь не Аль-Рашид какой-то! Ладно, мой друг! Выкрутимся! А вот с твоими часами придётся расстаться!» Лицо Толика перекосилось, и он молча стал отстёгивать длинную цепочку от брюк. Отвернувшись в сторону, пряча от меня грустный печальный взгляд, Толик протянул мне свои любимые часы-луковицу. Из кармана он достал коробочку от часов и открыл её. В ней лежала аккуратно сложенная инструкция и гарантия на ремонт. Большой и добрый ребёнок уже до прочтения мною письма просчитал ситуацию, и приготовился к «драматической развязке». Осторожно я положил часы в коробочку, и позвал солдата, который давно заказал такие же часы. На глазах у Толика произошла сцена «купля-продажа». И начало банкету было положено! Двадцать пять рублей «перекочевали» в боковой карман моего выцветшего и стираного кителя. «Мышеловка» захлопнулась! Но в неё угодил не мышонок, а наш хороший товарищ! Дело в том, что долгое время, носясь по бесконечным просёлочным и центральным дорогам, мы искали достойный и благородный подарок к сорокалетию нашего глубоко любимого и уважаемого «супертоварищу». И нашли! За сто шестьдесят километров от части, рискуя погонами и головой, в другом городе мы натолкнулись в промтоварном магазине на позолоченные часы-луковицу с крышечкой и «музычкой», с длинной «цепочечкой». В первый день нашего посещения магазина, у нас не было необходимого для покупки количества денег, и нам пришлось рискнуть ещё раз, чтобы добраться до понравившегося подарка. Три дня, тайно от Толика, весь полк собирал необходимую для дня рождения сумму. Проверяющий полковник из штаба округа, который оказался в этой роли волей случая, принёс в мой домик самую значительную сумму денег: двадцать пять рублей! Было неудобно брать деньги у незнакомого человека, но этот старый вояка категорично настоял взять у него деньги! Оказывается, Анатолий Николаевич понравился ему, когда, как сторожил и приличный экскурсовод, водил полковника показывая станцию, и, приглашая вечером, сразиться в нашей компании в «преферанс». Оставалось только выяснить, что же было у полковника: деньги или голова? Чтобы закрепить добрые отношения между «ревизором» и нашей компанией, я тут же предложил ему сто грамм и чашечку кофе. От выпивки он мягко отказался, сославшись на уже принятую сегодня пол - литру, а от кофе отказываться, не стал! Вместо воды мы использовали на выбор: минеральную воду, «фанту» или «пепси-колу». Полковник согласился на минеральную воду, но для вкуса я добавил, не жадничая, немного «фанты» и чуть соли. Липецкий растворимый кофе, по странным обстоятельствам, всегда хранился в фирменной немецкой баночке из-под Германского, моментально выпитого кофе. Полковник попробовал приготовленный кофе, поданный в гранёном стакане, и стал, покачивая от удовольствия головой, рассуждать о преимуществе немецкого кофе перед нашим. Мне пришлось скрыть перед «гурманом» истину, чтобы не разочаровывать доброго человека! Господь, я думаю, уже давно простил мне эту маленькую незлобную ложь!
Как только необходимая сумма собралась, мы купили подарок. В дальнейшем, я загорелся идеей выгравировать дарственную надпись на крышке часов. Время было, и мы нашли за восемьдесят километров от части небольшую мастерскую. Мастер взялся выгравировать сочинённую нами надпись на следующий день. Ничего не оставалось делать, и мы согласились назавтра приехать за часами! Очень скоро в потайном месте, у нас лежал первоклассный подарок, фактически, от всего полка. Главное, было сохранить весь процесс покупки подарка - в тайне. Готовящийся сюрприз мог оказаться на грани разоблачения из-за большого количества людей, желавших «новорожденному» счастья и долгих лет секса. Однажды сам Кочережко Олег Александрович, вызвав меня в свой кабинет, положил передо мною небольшую сумму на подарок замполиту третьего батальона. Поколебавшись одну секунду, я засунул деньги в боковой бездонный карман кителя! Подарок был, но не был решён вопрос с водкой! А значит, рождение ребёнка могло вовремя не состоятся! «Чёрный» полковник обещал нам с Геной войну, и мы её получили! Враг по-прежнему был силён и вероломен! Как в разведке, мы не имели права на ошибку! А сорокалетие «на зоне», было выдающимся событием, в котором участвовали «лучшие умы» нашего полка, и которые предполагали продолжение не начавшегося вечера. Всё упиралось теперь в ящик водки, вернее, в его отсутствие! Необходимо было соображать о доставке, и соображать быстрее!
Мы вынуждено оттягивали время доставки необходимого количества спиртного, выискивая просёлочные маршруты, изучая по рассказам «очевидцев», график обысков и режим отдыха коменданта. Спустя неделю, я мог с девяностопроцентной вероятностью предсказать появление полковника на той или иной развилке дорог. Но когда-нибудь надо было решиться, и не попасть в те десять процентов вероятности, от которой зависел готовящийся в тайне от Толяна самый настоящий праздник – праздник армейской дружбы!

Пословица № 14:
«Волчья кайка, да лисья незнайка».

Прослужив почти два месяца, мы стали задумываться о возвращении домой. Необходимо было обязательно иметь на случай неминуемого «дембеля»: «чистую» не заражённую одежду, любое удостоверение об участии в ликвидации аварии и «отвальную» - бутылку водки. Достать выходную форму, оказалось самым простым делом! К тому времени я уже дважды менял верхнюю заражённую радиацией одежду, и имел определённый опыт в решении этой проблемы. Расплатившись как всегда водкой, я приобрел у прапорщика, которому меня представил Володя Черномазов, «парадную» одежду, напоминавшую спецовку студенческого строительного отряда. По великому блату, за небольшие деньги мастерицы из сельской портняжной мастерской особым способом прошили рукава и брючины, выделив строчкой указанные места. Туфли были заранее начищены до прожекторного блеска и завёрнуты в тряпицу. Пришлось, правда, поискать золотые знаки различия и эмблемы химических войск. Погоны не пришивались, а крепились специальным способом, слегка свисая вперёд, чтобы твоё офицерское звание видели все и каждый! Большим дефицитом в зоне были дозиметры, которые в любое время должны были быть у каждого офицера в обязательном порядке! И конечно, их у нас не было! Однажды нам раздали дозиметры на несколько дней, когда в зоне работала большая Правительственная комиссия, а потом скоренько собрали обратно! Дабы не зависеть от настроения начальства, подполковник Котов, который был в Новороссийске начхимом дивизии, попросил, и ему прислали штук пятьдесят индивидуальных дозиметров, которыми он щедро поделился с нами. Карманы кителя были утыканы дозиметрами в форме шариковой авторучки. Они не были заряжены, и потому не работали, но для парадной формы это не имело значения. Главное – все видели издалека нашу принадлежность к роду войск. На новом головном уборе сияла эмблема, которую можно было разглядеть за несколько километров. У каждого увольняемого офицера, призванного из запаса, была «дембельская» форма, которую он начинал готовить почти одновременно с началом службы. И эта подготовка шла до самого ухода из части. Солдаты также не отставали от нас, и крепили на себя даже воинские значки десантных войск: купол парашюта с небольшой циферкой под ним. Вряд ли большинство «призывников» совершали прыжки с парашютом, но значок был популярен, и наиболее ценим в интерьере «дембельской» выходной одежды. За кадровыми военными «ухаживало» государство, и они никогда не переживали за свою выходную форму. Такие переживания, на которые особенно не покушался, были нашей «дембельской» привилегией.
Надо сказать, что большинство ушедших на гражданку ребят, не имели никаких документов, подтверждавших участие в ликвидации всемирной катастрофы. Пройдёт пятнадцать лет, и чиновники станут ревизировать и проверять плохо сохранившиеся сведения о нашем участии в ликвидации аварии, требуя от нас различные мыслимые и немыслимые справки. Кому-то покажется большой сумма денег, истраченная на наши привилегии. Поставят под сомнения даже отметку в военном билете, и фотографии сделанные тайно рядом с атомной станцией.
Совершенно случайно, кто-то из офицеров предложил отпечатать по знакомству в типографии в Наровле вкладыши удостоверений и оформить их печатью полка. Так мы однажды и сделали, не заботясь о юридической стороне этого вопроса! В полку была одна тысяча двести человек солдат и офицеров. Но порою мне казалось, что я знаю всех и каждого в лицо! Невозможно было появиться незамеченным, как «солдатский телеграф» передавал, и предупреждал о новом человеке. Новое - всегда было интересно, но не безопасно! Так однажды меня предупредили о появлении в полку «тайного агента» - особиста в звании майор. Обычно, на эту должность призывались офицеры КГБ. Эти люди выполняли специфическую, только им понятную работу, и наши пути—дороги с ними не пересекались. Об этом человеке я знал совершено мало. Да и мне он был, откровенно, не нужен. Ну, служишь ты, ну и служи. Твои проблемы – это твои проблемы. Когда однажды, при заезде в полк, меня позвал, якобы для знакомства, худощавый «засвеченный» майор. В двухместном домике майор жил один! Специфика службы: никому не доверяй даже себе! На столе стояли початая «Столичная» и вкусно пахнущий переспелый арбуз килограммов на десять! С прошлого года я не видел такой роскоши, но не подал вида. Майор, на правах хозяина, предложил выпить. Я не стал отказываться, когда увидел, что он наливает только один стакан. «А вы что же, товарищ майор? За знакомство отказываетесь?» Майор, сославшись на предстоящую работу, от выпивки отказался. Я выпил, занюхал арбузом и вдруг вспомнил фильм «Судьба человека» по произведению М.Шолохова. Главную роль тогда прекрасно сыграл Сергей Бондарчук. Помните – допрос, немцы, прекрасно разговаривающие на русском языке и рядового военнопленного, который пьёт шнапс полными стаканами, отказавшись после первой от закуски. И тогда меня понесло! Я попросил майора налить ещё и молча выпил. Затем я выпил ещё и ещё! Разглядывая меня, пристальным взглядом опытного следователя, майор между стаканами пытался заговорить со мной, но я жестами показывал на бутылку: - «Давай, майор, закончим с одним делом!?» Он, как бы сомневаясь, медленно вылил остатки водки в мой стакан, и уставился на меня. Не раздумывая, я выпил, и с большим удовольствием съел целую скибу сладкого, пахучего, фантастического арбуза. Майор дождался, когда я довольный вытру губы носовым платком, и вновь предложил поговорить. Я стал медленно подниматься из-за стола. «Извини, майор! Но пьяный я никогда и ни с кем не разговариваю! Даже с женой!.. Поговорим в следующий раз!» Не замедляя свой покачивающийся шаг, я направился в свой домик, где успешно проспал до ужина. А потом в домике Котова за преферансом рассказывал об анекдоте дня! Естественно, привирая и приукрашивая свои похождения в контрразведке полка!
На следующий день, выбрав момент, вместе с Пименовым я завалился к майору с двумя бутылками хорошей водки. Майор сидел за тем же самым столом за остатками чудесного арбуза, и был удивлён моей наглости! Как культурный человек, он решил выслушать меня, прежде чем выставить нас за дверь! «Извините, товарищ майор, за тот спектакль, который я вчера вам показал. Вот бутылка водки, которую я вчера «оприходовал». Это вам! А вторую - мы с вами, с вашего разрешения, выпьем за знакомство, если вы снова не будете против?» Майор пытался слабо сопротивляться, но мы с Толиком были категоричны, и плотина разногласия была преодолена. Выпив по сто грамм, я попросил майора спрашивать то, что его интересует. А интересовали его документы, подтверждающие участие в ликвидации последствий аварии, которые изготовлялись и продавались заинтересованным гражданским лицам где-то рядом с нашим полком или … в нашем полку. Мы не стали скрывать, что у нас уже были документы, и показали их майору, но дали слово офицера, что никогда и никому не продавали этих заготовок. Пообещали, по возможности, вычислить «источник» изготовления. Расстались мы с майором добрыми и хорошими друзьями, всё-таки добив чудесный арбуз. Толик потом долго благодарил меня за доставленное удовольствие от съеденного арбуза. А мне было не жалко угостить хорошего человека таким редким деликатесом за чужой счёт. Ну и что: в большой семье рот не раскрывают. Но мне кажется, майор на нас не обиделся. А если и обиделся, не слишком сильно. Причём, мы доставили ему огромное удовольствие, что встречались с ним не часто, а вернее - ещё один раз, когда он попросил нас сделать ему удостоверение, но обложку он достал красного цвета с настоящим гербом нашего Государства. Через некоторое время он сам «вычислил» изготовителя документов. Им оказался кто-то из Латышского полка. Хлеб свой насущный эти службисты отрабатывали честно.
Третья проблема была самой простой и в тоже время сложной! «Дембельская» водка хранилась сначала в припрятанной бутылке, потом во фляжке, привезённой мною из дома. И почему-то всегда находился повод открыть «НЗ». Мы, не долго думая, совершали акт уничтожения содержимого. А потом, на следующий день старались возобновить запас. И как только этот запас восстанавливался, находился повод. Спустя два месяца я вдруг осознал, что поводов всегда больше, чем водки. И надо набраться наглости, чтобы объявить всему свету, что «НЗ» больше нету. В конечном счете, пришлось идти на обман друзей, чтобы когда-нибудь выпить на «дембельском банкете» содержимое армейской фляжки. Для непросвещённых – в солдатскую фляжку помещается ровно 720 грамм жидкости. Алюминиевую фляжку в брезентовом чехольчике мне подарили во время военных сборов в институте, и я таскал её везде с собой, как память и удобную ёмкость, периодически наливая, в зависимости от обстоятельств, то водку, то воду. На «гражданке», не путать с гражданкой, собираясь на демонстрацию, я всегда просил жену наполнить флягу, и делал удивлённое лицо, когда пол-литра водки легко помещалась внутри фляжки. Тогда я просил, чтобы не болтыхалось, добавить «еще». Вылив, почти половину второй бутылки, жена страшно удивлялась просторности замечательной ёмкости. А я делал вид, что не предполагал, сколько может влезть в такую, небольшую, на первый взгляд, ёмкость. Правда, такой фокус прошёл один раз, и на следующую демонстрацию мне пришлось готовить праздничный «посошок» тайно и втихаря от жены. Одним словом, не считая такой мелочи, как сам «дембель», к этому событию мы были основательно подготовлены. Не хватало самого малого – «дембеля». У нас уже давно прошёл момент подачи заявки на нашу замену, который следовал после получения 6 рентген. Доза полученного облучения в то время была около 8 рентген. По нашим расчётам, замена должна была состояться в конце августа или в начале сентября. В своих письмах Вера изводила меня вопросом: когда же ты приедешь домой? Все мы переживали о дне увольнения, но пытались это скрыть, чтобы не рвать измочаленную «застенками» нежную офицерскую душу. Наша замена не приходила и не приходила. А то жалкое количество «новобранцев», которое поступало в это время в часть, было не многочисленным и не про нас. Думая, о предстоящем отъезде домой, мы готовились и готовились основательно!
Однажды, в очень хороший солнечный нежаркий день, мы втроём: я, Толик и Володя, поехали на обследование в небольшой городок Овруч. За всё время службы нас никто не обследовал и не лечил, наверно, считая, что спасением утопающего обязан заниматься сам утопающий, а не тот, кто толкнул его «в мутную и грязную воду». Отыскав кабинет врача, мы втроём ввалились в небольшое помещение, громко, рассказывая, друг другу анекдоты. Нас встретила очень симпатичная, наших лет врач в белом халате, которая старалась быть строгой. Но при виде трёх высоких красавцев офицеров, до конца осмотра так и не смогла сделать своё лицо строгим и непробиваемым. Диагностический аппарат Японской фирмы «СИЧ» стоил бешеных денег, и предназначался определять, если такое было, внутреннее облучение. К этому времени Володя и Толик выезжали на станцию более пятидесяти раз. Как не странно, но аппарат выдал нулевой результат. Ребята были «чисты». Настала моя очередь для обследования. Удобное длинное кресло, напоминающее кресло зубного врача, было застелено чем-то чистым и белым. Исследования проходили в области желудка специальным датчиком, который передавал замер на экран в виде диаграммы. Спустя минуту, врач попросила меня расстегнуть китель. Куда исчезла та симпатичная женщина, с которой несколько минут назад мы втроём пытались флиртовать? На моё ироничное предложение: - «Может быть, снять и нижнее бельё?» я услышал жёсткий ответ: - «Надо будет, и брюки с кальсонами снимете, лейтенант!» Я почувствовал, что шутить больше нельзя и замолчал. Моя форма, оказывается, сильно «фонила» и мешала обследованию. Провозившись со мной больше времени, чем с Толиком и Володей, врач, разрешив мне одеться, сказала, что я облучился, но не сильно. Всего 0,5 бэр. Нам это ни о чём не говорило. Тогда врач пояснила, что при 4 бэр облучённый подлежит госпитализации, а эта внутренняя радиация связана с попаданием в организм радиоактивного стронция, возможно, с продуктами питания. Было чему удивляться. Я по натуре осторожный человек, который ни разу не позволил себе в зоне что-то съесть или выпить. А тут такое! Попрощавшись с симпатичной женщиной - врачом, мы пошли в город, что бы купить на вечер чего-нибудь вкусненького. Ничего не оставалось делать, как принять за суровую истину результат нашего обследования! Единственное, что я попросил друзей: никогда, никому не говорить об облучении. Особенно – нашим женщинам, которые так бояться «за своё женское счастье». К чему их напрасно расстраивать? Стронций до конца жизни отложился в костях, и будет постоянно слабым излучением отравлять организм.
Спустя четыре года, Толик случайно проговорится Вере о полученном мною облучении. От «неожиданной» новости любимая женщина с громким рёвом выбежит на кухню! Я ринусь её успокаивать, а Толян Николаевич будет потом долго извиняться передо мною за случайно вырвавшееся слово. Но с другой стороны: он не виноват, что я облучился и скрывал этот факт, не известно для чего! Видно, я плохо сам себя спасал во время незабываемого кошмарного плавания! Плохой я был капитан! А если быть точным, я вообще им не был: всего лишь «старлей» или «страшный» лейтенант! Как вам будет угодно!

Пословица № 15:
«Не тот правей, кто сильней, а тот, кто честней ».

Приближался сентябрь! Ночами становилось прохладнее, но днём по-прежнему было жарко. Продолжалась уборка урожая! Кому-то были необходимы эти «грязные», небезопасные продукты питания. Про себя мы удивлялись, но ничего поделать не могли. Нам рассказывали, что в этом году уровень радиации в урожае был допустимым даже по европейским меркам. Мы не сомневались в лживости этих сведений. Чёрно-белый телевизор, поставленный в холе офицерского общежития, показывал искажённое изображение в виде белого, непрерывно падающего мелкого снега. Радиоактивный фон менялся за день несколько раз, а вместе с ним менялось паршивое изображение. Но зато из телевизионных «Новостей» мы узнавали, что работы на Чернобыльской АЭС близятся к завершению, и к декабрю будет запущен третий энергоблок, обстановка нормализуется, радиационный фон в норме. Я впервые осознал весь кошмар от лживого информационного ежедневного потока, которым нас «кормили» без выходных и праздничных дней. Мне долго не верили дома о действительной обстановке на станции, когда вернувшись, я начинал рассказывать вразрез информационным публикациям в газете «Правда». Наш генеральный директор объединения, после сорокаминутной беседы на тему: «а что вы видели?», настойчиво попросила меня «больше никому и никогда не рассказывать об увиденном на станции». Слишком неправдоподобным выглядели мои воспоминания. Но на самом деле человеческий мозг не смог вобрать в себя и десятой доли ужаса, который был и остаётся до сих пор на станции и на отравленных территориях. Срабатывал инстинкт самосохранения. Но в то время я убедился, что нельзя скрывать от людей даже самую скверную смертельную информацию. Ложь в такой обстановке была губительна и опасна. Человек для сохранения жизни и здоровья может сделать в экстремальных условиях зачастую такое, что не придумает ни один учёный профессор, работающий в «тепличных» условиях теоретических измышлений.
Приближался очередной учебный год. Жизнь продолжалась, и необходимо было выживать в такой сложной обстановке. Большинству живущим в зоне – простым сельским жителям, было не по карману переезжать в безопасные районы нашего огромного государства, которое на проверку оказалось неспособным кардинально разрешить возникшую проблему, откупаясь от большинства, проживающих людей, жалкими подачками в виде небольших денежных субсидий, именуемых в народе «гробовыми». Поэтому, где было возможно, открывались школы. Наш полк около месяца «чистил» одну, по местным меркам, большую сельскую школу, и в назначенный час школу торжественно открыли. На открытии присутствовали наши командиры и представители местной администрации. Моему подразделению была поручена трансляцию музыки и установка микрофона для громкой связи. Всё торжество проходило по плану без сучка и задоринки! Через два дня во двор школы понагонят технику, и свежеуложенный асфальт на несколько метров выкопают и вывезут в близлежащий «могильник». Случайно обнаружат, после открытия школы, повышенный источник радиации! И это в учреждении, которому было уделено столько внимания! Что же можно было говорить о деревнях, хуторах, мелких и средних станицах, безрезультатно дожидающихся своей очереди в решении многочисленных, но похожих проблем! Думаю, что очередь до них не дошла и поныне!
А на атомной станции, по утверждённым высоким начальствам графикам, день и ночь шли работы. Работы проводились в спешке, с большим надрывом! Обещанный запуск третьего блока к декабрю, по-прежнему требовал к себе повышенного внимания. Тысячи людей трудились посменно на разных объектах атомной станции. Володя Черномазов, самый младший из нашей сочинской троицы, как радиолог полка, целыми днями проводил на станции, выполняя свою непростую работу. В свои тридцать четыре года, Володя окончил Ленинградский технологический институт по специальности: «Инженер химик-технолог», и был радиологом полка совершено не случайно. За время службы, он шестьдесят шесть раз выезжал со своими разведчиками на атомный полигон, и отслеживал радиационную обстановку на объектах, где в рассчитаных режимах продолжительности работ должны были работать подразделения полка. Выдача и сбор индивидуальных дозиметров так же входило в его служебные обязанности. После смены, показатели каждого номерного дозиметра, переносились в специальные накопительные ведомости. Чаще всего, официальная полученная за день работы доза в 1987 году была меньше 0.5 рентген. Как только солдат или офицер полка набирали более 9 рентген, радиолог зоны, осуществлявший ежедневный контроль за набранной дозой, запрещал выезды на станцию. Обладатель такой суммы становился «пленником» полка, не выезжал на станцию, в ожидании своей замены. А эта замена не приходила иногда очень долго. Время службы мучительно растягивалось и замедлялось. Как будто тебе сверлили зубы на плохой бормашине. Поэтому, одним из наказаний в полку - был запрет на выезд.
В первый день знакомства с АЭС, «старый» радиолог, надев на себя и Володю свинцовые фартуки, потащил Черномазова осматривать самые трудные участки атомного «монстра». Побывали они и на крыше третьего энергоблока, на которой лежал неисправный механизм, прозванный «луноходом», которым когда - то пытались убирать крышу от радиоактивных графитных осколков. Теперь крышу периодически очищали солдаты, прозванные за белые одежды и скорость перемещения - «аистами», и эти человеческие «механизмы» оказались наиболее надёжными и управляемыми. В первые дни твоего вынужденного прибивания на станции болело, как при ангине, горло, хрипел и садился до шёпота голос, и неожиданно бросало в жар. Виски сдавливало, и было слышно, как пульсирует кровь. Володя и Толик Пименов часто виделись на станции и вместе обедали. Для высокого начальства в пищеблоке был устроен небольшой зал, в котором настоящие официантки обслуживали «господ» офицеров. Приветливые девушки из разных уголков необъятной страны пользовались огромных успехом «изголодавшихся» настоящих мужчин. Им было приятно не только случайные прикосновения, мелькавших Маш и Валь, но и просто видеть девушек, доставляло неоспоримое удовольствие. Особенно улыбались обслуживающим девушкам молодые офицеры. Два старших лейтенанта из города Сочи были не последними, кому посылались в ответ девичьи невинные улыбки. Естественно, мои друзья, узнав о таком благоухающем цветнике, ни за что не стали бы питаться со всеми в общей столовой! Не царское это дело знать о лучшем и не воспользоваться тем, чем ты мог воспользоваться по случаю! Третий батальон полка, которым командовал Анатолий, как раз в это время, проводил работы в административно-бытовом корпусе. И естественно получалось так, что два сочинца, раньше других офицеров, оказывались за обеденным столом. Только на станции можно было поесть со шведского стола свежие огурцы и помидоры, изредка – красную икру. В небольшой на тонкой ножке вазе всегда были выложены маленькие шоколадки, печенье и прочая сладкая всячина, которая в больших количествах оказывалась в бездонных карманах брюк друзей. Подполковник Первий всегда страшно удивлялся бесцеремонности двух старших лейтенантов, но потом, узнав ребят поближе, стал занимать для них место за столом. В хорошей компании и обед вкуснее и отдых лучше!
«Кукумба» постоянно показывала свой нрав гремучей змеи! Очень часто на чёрных стенах «саркофага» вдруг проявлялись жёлтые разводы, указывающие на очередной выброс из внутренностей блока. Другие подразделения, с помощью крана, бетона и какой-то матери устраняли и заделывали появившиеся трещины. Станция, как тяжёлый больной, постоянно глубоко вздыхала и периодически «зловонно» отхаркивалась, накрывая работающих беззащитных людей!
Однажды Володе пришлось принимать участие в устранении небольшого повреждения на втором энергоблоке, на котором в этот день была плановая остановка. И вдруг, неожиданно, прямо из воздуха, появились сведения, что в помещении второго блока произошла авария, и уровень радиации достиг 100 рентген. Работающие на станции женщины сразу запричитали, и одна разрыдалась, чуть ли не на плече подполковника Первия. Тот, не долго думая, приказал Володе и разведчику «нарядиться» в защитные «скафандры», и отправиться на разведку под второй блок. Надо сказать, что на станции были, конечно, средства защиты, которыми пользовались только в особо сложной и критической обстановке. Предпочтение отдавалось скорости выполнения задания, а не массивным свинцовым одеждам, которые, естественно, приводили к продлению пребывания человека в опасной зоне, и получению дополнительного облучения. Специальный костюм, одетый Володей впервые за время службы, плохо пропускал воздух. Было душно и жарко! Через короткое время от пота он был мокрый, как мышь! Случайно встречаемые солдаты и офицеры, зачастую даже без «лепестков», шарахались от них в сторону, как от прокажённых. Подойдя к массивным дверям под вторым блоком и, с трудом открыв вход, они вошли в коммуникационное помещение. Штатные служащие, когда им сказали, что будет производиться радиационная разведка, в нарушение всем инструкциям и здравому смыслу не перестали производить уборку и курить. Володя и разведчик на некоторых участках трубопровода произвели радиометром замеры радиации. Действительно, радиационный фон был значительно выше в местах замера, но резко уменьшался через несколько метров от замеряемой точки. Радиометр указывал на повышенное b-излучение, которое было менее опасно, чем j-излучение. Пробыв полчаса в жаре и неизвестности, ребята, попрощавшись с непрерывно работавшим персоналом, добрались до раздевалки и переоделись, сменив нижнее бельё, промокшее от пота и переживаний. Володя, чертыхаясь, отправился на доклад к поджидавшему его подполковнику. Тот, выслушав доклад, чертыхнувшись, пошёл докладывать вышестоящему начальству, которое уже также успело пробить тревогу. Такие «неприятности» на станции были не редкость. Их всегда ждали, к ним мысленно готовились, стараясь не драматизировать непростую обстановку. Но неизвестность всегда изматывала, и отбирала душевные не беспредельные силы. Благодаря неполным сведениям о радиационной обстановке, часто сознательно скрываемая от работающих людей, работники станции уставали морально больше, чем от физической работы. Но атомная станция никому и никогда не позволяла расслабляться! И лучше было перестраховаться во время тревоги, чем потом «светиться» от облучения, как лампа дневного освещения! Но Володя в этот день, после отбоя, выпил больше, чем обычно и до утра почти не спал! В редкие минуты сна, ему вновь и вновь снился вздыхающий и отхаркивающийся «саркофаг» и подполковник, который с пистолетом в руках гнал его без защиты на чёрную- пречерную стену атомной станции проклятого Богом четвёртого блока.

Пословица № 16:
«Любовь не глядит, а всё видит».

Мне также порой не спалось! Иногда и выпитая водка не помогала поспать несколько часов. Особенно тревожили душу письма, прочитанные накануне. Что-то томительное и приятное во время чтения наполняла меня, как наполняется глиняный сосуд чистой родниковой водой. Сердце приятно стучало сильнее в ожидании любовного чуда. С Верой мы были знакомы несколько месяцев, но казалось, что эту любимую женщину я знаю всю свою сознательную жизнь! Столько тепла, забот было в её присылаемых ежедневно письмах. Я часто перечитывал бесконечные слова любви и признания в прошлом одиночестве! Она была до встречи со мной также одна на всём белом свете, как и я! Хотя её окружали разные люди, в том числе и хорошие, незлые! Но попадались настоящие подонки, благодаря которым Вера перестала доверять людям, твёрдо веря только собственным женским не безграничным силам! Каждую минуту я думал о ней, и был твёрдо уверен, что и она думает всё время обо мне. Так уж случилось, что в эти дни разлуки мы нашли друг друга и стали не одиноки благодаря нашим ежедневным письмам! В этих письмах мы всё время возвращались к событиям Рождественской ночи, когда мы впервые познакомились, совершено случайно и даже банально. Вера призналась потом, что никогда не предполагала, что будет продолжение нашему первому свиданию. Но в меня будто вселился бес! Я не задумывался о последствиях нашей любви, которая так внезапно поразила мою измочаленную душу. Занимая высокое служебное положение, работая в системе «Интуризма», я знал, что и за меньшие проступки «система» карала и наказывала провинившихся беспощадно. Но впервые в жизни, мне за свою карьеру вдруг стало так безразлично, что я обрёл настоящие крылья и летал в облаках день и ночь. Никто не мог бы в то время дотянуться до нас своими щупальцами. Однажды директор затеял со мной неприятный для меня разговор о моём облике руководителя. Я быстро «вычислил» источник информации. Этим «рупором» правды-матки - была моя проснувшаяся жена, которой, как и её сердобольным подружкам, не понравились мои совершено раскованные, выпадающие из принципов «строителя коммунизма», нескрываемые с Верой отношения. Они-то и посоветовали обратиться к моему директору с предложением: - « Муж плохой, верните жене мужа!» После того, как я доверительно рассказал своему начальнику об одной неделе семейной жизни, он ни разу больше не обвинил своего «распутного» главного инженера. А я постарался рассказать ему не самые выпирающие случаи своей развалившейся неудавшейся жизни!
Все эти и другие мысли кружились в моей голове в бессонные ночи! Вспоминал я удивительный случай, который был связан с моей мамой и Верой! Мама умерла рано в 57 лет и до смерти тяжело болела. Операцию на почки ей делали весной 1986 года в Москве. За год до операции, на удивление легко, я поднял свои «беспорядочные» связи и обратился за помощью к моей почитательнице, женщине, которой, редчайший случай, нравились мои несовершенные стихи. Наше знакомство было совершено случайным, но продлилось много лет. Виктория Тазаретовна Морозова - профессор Боткинской больницы, была замечательным уважаемым врачом диагностом. С её помощью мама попала на операцию в Москву! 4 марта - в день её рождения, я вместе с Верой пошли поздравлять и навестить маму. Мы некоторое время рассматривали высотное здание института, задрав головы на небольшой площади перед внушительным сооружением, в котором готовилась к операции моя «маман». Мою руку оттягивала увесистая внушительная кожаная сумка, в которой было около семидесяти килограмм груза. Вера «тащила» огромный куст мимозы. Он был так огромен, что нести его было нельзя, а только с большим трудом «тащить». Я знал вес этой сумки - мамонта, так как в аэропорту мне пришлось доплачивать за лишний вес багажа. В этой сумке штабелями, по просьбе мамы, были уложены подарки для «голодающего» мед персонала. В частности: коробок двадцать конфет, десять бутылок финского и итальянского ликёров, десять палок полукопченной колбасы, американские сигареты, чёрная икорка в стеклянных баночках и прочее, прочее, прочее, что представляло собой гонорар докторам, мёдсестрам и всему тому, что могло помочь маме встать на ноги. И которое было выпрошено мною, по огромному блату, со склада интуристовского ресторана.
На дверях института висел большой плакат, предупреждавший входящих, что в институте, в связи с эпидемией гриппа, посещение больных временно запрещается! Это для меня была катастрофа! Во-первых, я не мог поздравить маму с днём рождения, во-вторых, познакомить её с Верой, ну и самое основное - передать этого «слона», вернее, «допереть» и спрятать эту неподъёмную махину куда-нибудь. Возле лифта толпились возмущённые посетители, которые, как и я, приехали в институт со всех городов тогдашней великой страны. Вера сунула мне под мышку куст мимозы и подтолкнула этот «ходячий гербарий» вперёд сквозь возбуждённую толпу. А сама безвозвратно отстала, прокричав, чтобы я не беспокоился. Бойкая, пожилая лифтёрша то и дело пропускала в лифт несколько человек, у которых, якобы, был пропуск к после операционным больным. Видя этот «беспредел», я сходу ввалился вместе с баулом в лифт, и, прикрыв портмоне мимозой, показал лифтёрше вместо пропуска пачку червонцев. Результат превзошёл ожидания! Двери лифта моментально захлопнулись. За сорок рублей и внушительную ветку экзотического цветка, я успешно добрался до четвёртого этажа. В то время на сорок рублей я мог бы купить двадцать килограмм свинины или восемь бутылок водки. Сейчас бы эта «передовая бизнесмен ша», в пересчёте на нынешний рыночный колхозный курс сорвала бы с меня где-то две тысячи рублей, если считать свининой или тысячу, если пересчитать литрами. Я всегда до этого случая считал самым дорогим видом транспорта такси, но поездка на лифте навсегда развеяли мои иллюзии. Поднявшись на нужный этаж, я придержал лифт ногой, и попросил «добрую» женщину сбегать за мамой в нужную палату. С каким-то юным задором немолодая женщина рванула, «как на пятьсот» по длинному чистому, светлому коридору, и, через несколько секунд, мама обнимала и целовала меня - своего любимого сына. Эксплуатация лифтёрши на этом не закончилась! Необходимо было доставить неподъёмную сумку-презент в палату к больной! Моё передвижение в карантине и без белого халата были строго-настрого запрещены той обстановкой, в которой я находился добрых полчаса! А потом мне пришла нормальная мысль, что лифтёрша должна отработать часть денег, которые я так легко отдал, и о которых теперь немного жалел! С небывалой лёгкостью женщина схватила увесистую поклажу и почему-то быстро-быстро, перебирая короткими ногами, засеменила в направление палаты. Взяв меня под руку, мама подошла к большому закрытому окну, и посмотрела вниз! В Москве была настоящая, кошмарная по местным меркам, весна! Снег уже начал сходить, и лежал непролазной грязью вдоль прочищенных зимой пешеходных тропинок! К обеду лужи разливались и превращались в непроходимые болотца. Прохожие старались передвигаться по островкам льда и снега, но скользили и оказывались в тех же лужах, от которых они так старательно уходили! Привезённая из Сочи пушистая жёлтая, как цыплёнок, мимоза, которую до института несла с гордым видом Вера, зачаровывала проходящих женщин массивным букетом явно космического происхождения из-за безумной Московской дороговизны, в связи с приближением женского дня - 8 марта! Мама вдыхала нашу сочинскую настоящую весну, окунув совершено белую седую голову в большой букет, явно с большим удовольствием! Внизу на площади в разных направлениях перемещались одновременно человек сорок прохожих и посетителей! Неожиданно мама освободила свою руку, и пальцем показала на группу людей: - «Эта девушка с тобой?» Только в этот миг я разглядел знакомый цвет модного пальто моей возлюбленной Веры. До того дня я ни разу не заговаривал с матерью о своих семейных проблемах, и естественно не знакомил двух моих любимых женщин друг с другом. « Ну, мать, ты даёшь! У тебя, что там внутри: рентген что ли?» Необъяснимая тайна великой материнской любви останется навсегда тайной, если однажды вы вдруг на себе воочию не почувствуете эту силу, эту огромную жизненную энергию, питающую добром и смыслом твою жизнь и твои поступки! «Я тебе никогда не говорила, сын, но тебе давно уже нужно было поменять жену… Как же её зовут? Женись на ней, Саша. Вера – хорошее доброе имя! Она будет для тебя хорошей женой!» Пройдёт несколько дней, и я, обдумывая каждое сказанное слово, передам Вере услышанное 4 марта 1986 года благословение, сказанное, как потом оказалось, безнадёжно больной мамы. Вера и Тамара Александровна никогда не увидят друг друга. Мама умрёт в ноябре того же года после некоторого облегчения от проведённой операции. Слишком поздно мама попала к настоящему врачу – специалисту, слишком поздно был дан верный диагноз, слишком долго наши сочинские врачи лечили маму от всего, только не от той болезни, от которой на самом деле она страдала и умерла. Как я рад, что не стал плохим врачом. Как я рад…
Спустя много лет в нашей семье часто вспоминается этот удивительный случай - материнской безграничной любви. А 4 марта каждого года, в день рождения мамы, мы вместе с Верой обязательно приходим на её могилу, которая находится рядом с могилой моей любимой бабушкой – ее мамы. И я чувствую всегда, как их огромная непотерянная даже на небесах любовь, оберегает нашу семью от несчастий и неприятностей. Мой седой белый ангел - моя рязанская мадонна. Я знаю, что и в Чернобыле ты спасала меня от многих бед. Но главное: я выполнил твоё благословение и, повторно женившись, живу счастливо. Правда, из-за моего облучения мы не позволили завести себе пацана или красавицу дочку. Но внуки уже есть и, наверное, будут ещё. Жизнь, мама, продолжается!

Пословица № 17:
«Рыбак-то рыбак, да без невода-то как?»

Над административным корпусом атомной станции, выведенный заметными большими буквами, нависал лозунг на украинском языке: - «Чернобыльская атомная станция имени В.И. Ленина «працюе» - работает на коммунизм!» С этой нелепицей быстро свыклись, и мало кто обращал на это внимание. Было не до того! Мы продолжали честно служить не великой Родине, не партии КПСС, а конкретному делу, ликвидируя аварию, которая принесла всему земному шару столько неприятностей. Здесь – в зоне мы приблизительно стали догадываться, по обрывкам полученных из разных источников сведений, о масштабах катастрофы. Я перестал смотреть телевизор, читать газеты, которые выдавали, как «на – гора», лживую или необъективную информацию. Благо, что сравнительный материал каждый день валялся под нашими сапогами и был перед нашими глазами. Было даже смешно слушать и сравнивать увиденное тобой за прошедшую неделю, когда диктор или убогонькая статейка в убаюкивающем тоне уговаривали нас поверить в завершение ликвидации последствий аварии и о нормализации обстановке в зоне ЧАЭС. Никто и никогда потом не станет меня так перевоспитывать, как события того времени. Ложь и лицемерие нашей пропагандистской машины нанесли огромные душевные раны бывшему примерному пионеру, комсомольцу, по убеждению - члену КПСС. Но может быть, эта ложь была не так страшна?! Наверно, неподготовленным людям, нельзя было так сразу, в лоб выдать эту страшную, убийственную информацию? Но мы, прослужившие в Зоне некоторое время, становились совершенно другими! Нас нельзя было обманывать! Этот обман мы воспринимали, как личное оскорбление не только себя, но и тех дорогих для нас людей, которые были уверены в скорейшей ликвидации аварии, и которые верили в нас! А мы физически не могли, даже ценой своих жизней, прекратить весь этот ужас! Лживая информация не должна подставлять человека под опасность, которая была, и которая остаётся в России, поскольку, продолжают работать такие же, как Чернобыльская АЭС, другие станции. Обман и не полная информация, не должны убаюкивать людей, которые становятся необдуманно безразличны к происходящим событиям и деяниям головотяпов и псевдоучёных. Мы – люди Вселенной продолжаем жить в одном великом, прекрасном Государстве, имя которому - наша планета Земля.
 Месяц август пролетел незаметно. Вечерами становилось прохладно. Нам - южанам такое короткое лето было в диковинку. Правда, днём жара становилась не столь утомительной, как была весь знойный июль. Всё чаще я думал о своём возвращении домой. Эти мысли лезли в мою голову даже тогда, когда я пытался об этом не думать! Душа рвалась из этого капкана, рыдала и стонала. Я боялся, что однажды этот плачь долетит до моей любимой, и она, забыв обо всём, «рванёт» самолётом в полк к своему плачущему ребёночку, дитятке, вытереть слёзки и сопелки! Уже был случай, когда я с большими усилиями отговорил Веру не приезжать ко мне. Это случилось в то время, когда я потерял свой чудесный лирический баритон. Приходилось контролировать себя и свою переписку, свои получасовые телефонные разговоры! Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о доме, я постарался сконцентрироваться на проблеме «намбе ванн» - номер один: предстоящем дне рождения Толясика и контрабанды ящика водки. «Чёрный полковник» по-прежнему свирепствовал на армейских, партизанских и других дорогах, ведущих в наш полк. До него, столько найденного спиртного в придорожную пыль, не выливал никто. И, наверное, после него - вряд ли найдётся. Всё-таки мужиков на земле больше, чем таких пида…, ну короче, таких полковников! Не только младшие офицеры проклинали слишком рьяного служаку, но и наше вышестоящее полковое командование, пожимая руку «чёрного полковника» после очередной удавшейся засады на дорогах, заботливо интересовалось о дне его замены. Выливая очередную партию спиртного на землю, он – полковник всегда заботился о подробном рапорте на имя вышестоящего начальника о произведённой «экзекуции», с указанием воинской части и именем командира полка. Естественно, ничто и никто не был забыт в доносах! А доносчиков, в каком бы звании они не были, на Руси всегда недолюбливали даже те, кому эти доносы доставлялись!
Времени для осуществления задуманного оставалось крайне мало! Мы прорабатывали другие безопасные варианты доставки. Но приходили к выводу, что определённый риск, даже хорошо продуманном, оставался в любом варианте. А рисковать именем и деньгами других людей было ой, как не хорошо!
За август мы несколько раз выезжали с концертной бригадой на различные мероприятия. Несколько раз выступали на настоящих партизанских полянах, которые неплохо сохранились со времён второй мировой. Обычно нас сопровождала в глубь партизанского леса какая-нибудь местная ветеранская знаменитость с иконостасом на груди в виде трёх десятков боевых наград! На этих полянах принимали в пионеры сельских ребятишек, которые страшно переживали, и всё время путали слова произносимой клятвы! Мы завершали торжество небольшим концертом, прыгали в нашу машину и уезжали от партизана, который продолжал делиться своими воспоминаниями. Самое трудное в этом мероприятии – это было остановить ветерана! Благо, что эта задача была не наша, а чаще всего молоденьких девчонок пионервожатых, которым мы искренно сочувствовали, но помочь ничем не могли! Наша политика была: невмешательство в дела других!
Однажды, в газете «Правда» была опубликована огромная разгромная статья о том, как местными самогонщиками используются бывшие, хорошо сохранившиеся партизанские поляны. Местность, на которой проводилась операция по разгрому перегонного мини - завода, была хорошо знакома! И когда в разговоре с нашим знакомым киномехаником, я поделился прочитанной в газете статьёй, неожиданно оказалась, что этим самогонщиком был он и его семья, которые готовились к свадьбе дочери и решили «нагнать» спиртное, дабы не закупать «казёнку», то есть казённую дорогую водку. Самое смешное в этой истории было то, что местный участковый также передал им пятьдесят килограммов сахара – целый мешок, чтобы семья механика нагнала самогон и на его долю! Обычно соседи для милиционера из пятидесяти килограммов сахара выгоняли первача чуть больше, чем выгоняли для себя, отдавая «дань» погонам своим «самогоноотвержанным» трудом! Хохол – милиционер как будто не замечал «излишков», но на «народный промысел» смотрел благосклонно и понимающе, как в меру выпивающий и понимающий народные массы. Другое дело – механик! Они с участковым были кумовьями, и гнал он для него самогонку как положено: пятьдесят килограмм – пятьдесят литров. Да ещё, чтобы горела, синим пламенем! Обычно самогонку гнали целую неделю на одной, хорошо сохранившейся партизанской поляне, завозя туда заранее всё самое необходимое! Часто семья меняла семью, которые оставляли прибывшим горячие угли костров! «На посошок» мужчины выпивали, нахваливая полученное зелье! Одни уезжали, а другие приступали к нелёгкому труду самогонщиков! Благо дров в лесу было предостаточно! Гнали самогон и ночью, посменно меняя друг друга через каждые четыре часа! Костёр горел непрерывно, капля за каплей капала первоклассная водка, наполняя двадцатилитровые бутыли со стеклянными пробками. Каждую наполненную бутыль аккуратно заворачивали в фуфайку, чтобы довести вкусовые качества содержимого до совершенства. Никто уже не помнил: для чего это делается? Но секрет приготовления был один и тот же на всю деревню. Местные дружбаны киномеханика иногда вечерком наведывались в гости для дегустации «первача», всегда помогая ему в заготовке и пилке дров. Только слепой не знал месторасположения партизанского «схорона». На третий день на подводе приехал участковый за своим самогоном. Поздоровавшись с хозяином за руку, с женой и старшим сыном просто кивком головы, милиционер попробовал целый стакан чистой, как горная река, самогонки и, одобрительно крякнув, вытер губы рукавом милицейской несвежей рубашки! Зажевав протянутый хозяйкой ломоть хлеба с небольшим кусочком сала, он с сожалением посмотрел на дно пустого стакана, и обратился к киномеханику: - «Петро! Хорошая штучка получилась. Кум, а ты знаешь, что завтра здесь будет секретная облава? Тебе надо уносить ноги. Самогон свой я забираю, могу подсобить в перевозке твоего добра». Делать было нечего. Собрались довольно быстро, притушив костёр пионерским способом. Все нагнанные бутыли с самогоном погрузили на милицейскую бричку, оставив по просьбе дальновидного и хитрого хохла-участкового, литров пять сильно разбавленного спиртного, как «вещдок».
 На следующий день большая группа участников «секретной акции» во главе с почти трезвым участковым, немного для приличия проплутав, пришли на пустую партизанскую «тайную» поляну. Выпавшая роса до конца затушила костёр, но приложенная к костру ладонь, всё равно ощущала тепло под слоем метрового пепла. Журналисту московской газеты была продемонстрирована заботливо оставленная бутыль с зельем. Содержимое стеклянной ёмкости вылили, а бутыль положили в землянку, чтобы случайно не разбить, и чтобы детишки, которые «ходють» за ягодами, не порезались. Журналист суетился, и просил выливать самогонку помедленней, чтобы он успел сфотографировать момент уничтожения «завода». Отщёлкав две фото плёнки, он неожиданно успокоился и больше не надоедал участникам рейда своими бесконечными просьбами! Не прошли и две недели, как репортаж в газете «Правда», стал поводом для рассмотрения на бюро райкома вопроса о борьбе с пьянством и самогоноварением в районе. Были обозначены меры для устранения имеющихся некоторых недостатков. Начальник милиции получил очередное замечание по партийной линии. В тот же вечер с горя он выпил подряд два стакана пшеничного самогона, и до утра от его храпа не спал весь дом. У человека было настоящее горе. Его партийная совесть протестовала и взывала к справедливости. Пили все, а он должен был получать за это и рисковать своими погонами. Спустя ещё полмесяца, ему присвоили очередное досрочное звание «за раскрытие нелегального спиртового заводика и хорошо поставленную оперативно-розыскную работу». Так благодаря слаженной работе милиции, столичной газеты и местного руководства был уничтожен «крупный» незаконный спирто-перегонный завод! А наш знакомый механик и его кум – участковый целую неделю гуляли на свадьбе и, наверное, до сих пор «гонють» по очереди всем селом на «секретной» партизанской военной поляночке первоклассный самогон, убедившись, что «казёнка» с того времени несколько раз подорожала, зарплата уменьшилась, а качество государственного зелья сделалось дюже убийственным для пьющего организма. Так лучше пить качественный недорогой продукт, чем чёрти что, а сбоку - бантик!

Пословица № 18:
«Бой красен мужеством, а приятель дружеством.. Кто смел, два съел; кто проворен, тот доволен ».

Четвёртого сентября мы, как обычно, выехали из части с Геной Гукиным, твёрдо решив привезти ко дню рождения Толика обещанную водку. Необходимо было сделать это именно сегодня и желательно до обеда, чтобы не попасть в руки проверяющим! В одном из магазинов мы заранее договорились, что приедем за крупной партией спиртного. Но что-то в этот день не складывалось! В одном магазине нам отказали, в другом – магазин не работал по неизвестной причине. И только в третьем магазине с нашими предложениями согласились, но чтобы получить заветный ящик спиртного, поставили условия: - «Помогите разгрузить машину с водкой». Время работало не на нас, но делать было нечего. И мы встали на разгрузку со смурыми мужчинами неопределённого возраста. Машину разгрузили моментально! Рассчитавшись, и, получив ящик водки и два ящика пива, мы выскочили на дорогу, ведущую в родную часть. Как мы ни спешили, время бежало быстрее нашей машины. Получалось так, что мы могли попасть в лапы «чёрного полковника» и его «верной» банды. За четыре километра до части встречные водители стали мигать нам фарами, предупреждая о проверке. Обычно военная автоинспекция не обыскивала нашу машину, и мы не особо переживали, сталкиваясь с ними. Другое дело - комендантская служба. С нею в этот день мы хотели встречаться меньше всего! Мы так молились этому вместе с водителем, что Господь решил отомстить нам безбожникам, и отдать в руки «чёрного полковника». Это стало ясно, когда мы "тормознулись" по нужде, и нас предупредил о засаде на развилке экипаж встречной специально остановившейся машины. Становилось понятно, что вечером праздник не состоится. Вся месячная подготовка ломалась. Но мне было ужасно обидно и досадно, что я не смогу выполнить данное слово «господам офицерам», и завести несчастную водку для праздника полка по случаю дня рождения моего друга Толика! Возник естественный вопрос, как у Чернышевского: - «Что делать?» Гена моментально предложил спрятать спиртное в лесу, и перенести празднование на другой благоприятный день. До этого нас несколько раз обыскивали, и было понятно, что спрятать водку в машине практически невозможно. Об этом знали и проверяющие. Только сумасшедший мог дважды или трижды наступать на острые отточенные грабли проверки. Необходимо было рискнуть и рискнуть так, чтобы «не было мучительно больно» за тот кошмар, который ожидал человека вернувшегося в полк без обещанного «праздника души». Взвесив все «за и против», я пришёл к выводу, что прятать водку в лесу также крайне опасно. По лесу стаями бродили грибники, которые собирали на продажу киевским «предпринимателем», никогда не выговаривающим букву «р», белые заражённые грибы. По сто рублей за килограмм. А грибов было море. И тогда от отчаянья, от безвыходного положения, я нашёл рискованный выход. Объясняя Геннадию по ходу дела свою безумную на первый взгляд идею. Открыв будку машины, я стал выливать содержимое из бутылок с минеральной водой, аккуратно поддевая неплотные металлические пробки. Затем, перелив водку в пустую стеклянную тару, бережно одевал почти неиспорченную пробку на горлышко, и ударял разжатой ладонью. «Заряженную мин воду», мы засунули в пластмассовую тару и поставили напротив входа под несколькими ящиками с настоящей минеральной водой. Загоревшись своей теорией «прятать, не скрывая», я стал срывать пивные наклейки и небрежно наклеивать аккуратно сорванные наклейки с бутылок с фруктовой водой. Пустые бутылки из-под водки мы оставили на обочине, уверенные, что кто-нибудь обязательно их подберёт, чтобы немного заработать на пустой таре. Всё это время Гена молча помогал и следил, чтобы сложенные ящики были надёжно закреплены. Проверив ещё раз крепёж, убедившись, что всё надёжно, я дал команду для движения вперёд. Мы проехали километр, когда на развилке увидели «троицу»: полковника, майора и капитана, которые весело размахивали жезлом, останавливая нас, как старых и долгожданных знакомых. Я сделал озабоченное лицо и выскочил для доклада к подходившему к машине полковнику. Не успев отрапортовать и двух слов, я услышал от него целый монолог матерного сленга, указывающий на неудачный день честной компании. Дабы не испортить рассказ, я не буду достоверно передавать тебе, читатель, однажды услышанное мною на дороге. Но если бы я мог выразить сказанное полковником более в мягкой литературной форме, я бы написал так: - «Не надо! Не надо,……., старлей, ваших долбанутых докладов! Не смешите женский орган! Покажите лучше, куда спрятали водку!?» Нисколько не удивляясь отсутствию русского великого и могучего в лексиконе этого офицера, я подошёл к будке, и открыл дверь. Перед нашими глазами стояла стопка из шести связанных ящиков. Быстро окинув взглядом содержимое, я увидел, что «Жигулёвское» пиво от дорожной встряски немного вспенилось. Но и «Ситро» так же могло дать такую же пену! «Вот наша водка, вот наше пиво»,- показывая рукой в сторону ящиков, отрапортовал я сзади стоящему полковнику. «Желаете, открою?» Я повернулся к напирающему разъяренному служаке. Его лицо от злости постепенно багровело и перекашивалось от ярости. В этот миг, только одним своим видом, он мог бы уничтожить любой современный танк или вертолёт. Но не нас – закалённых контрабандой, отчаянных, доведённых до спокойствия людей. Я бы обязательно попался этому злому быку, если бы вёз водку для себя. Но я выполнял желание полка, моих сотоварищей по борьбе с наполненной посудой, и не мог проиграть партию, имея такое преимущество перед «чёрным» или «рыжим» полковником, которое было дано мне и доверено настоящей мужской дружбой! Громко матюгнувшись на все полюса, включая геомагнитные, взбешённый полковник в злобе захлопнул дверь будки, и приказал своим ищейкам: - «Искать, искать, искать»! Я привычно посмотрел на часы и закурил сигарету. Спустя сорок пять минут, в очередной раз, пообещав заняться со мной любовью, полковник отошёл от вывернутой «наизнанку» машины. Два его верных, в очередной раз испачканных «пса», высунув языки, плелись чуть сзади грозного, но облапошенного сыскаря. С гордым видом победителя я забрался в кабину, и приказал водителю заводить нашего «троянского коня»! Битва была выиграна с большим преимуществом! Машина медленно проезжала мимо стоящих понурых офицеров, вытирающих лбы грязными носовыми платками. Я поднёс в приветствии правую руку к козырьку и увидел, как капитан машинально козыряет мне в ответ. Наши глаза встретились, и я увидел, что он далеко «не полковник», а такой же живой нормальный человек, хотя и в форме. Судьба распорядилась так, что больше нашу машину до конца моей службы и службы Геннадия никто не обыскивал. А Гена и после моего «дембеля» продолжит с честью выполнять нелегальные задания, совершенствуясь с каждым божьим днём. Дойдёт до того, что командиры будут сигнализировать, проезжающему Геннадию, пальцами рук, означающее количество заказываемых на вечер бутылок водки. Пиво же всегда будет заказываться строго конфиденциально, с названием сорта или завода - изготовителя, чтобы не было нареканий уважаемых клиентов.
В полку нас ждали и ждали с нетерпением. Не успели мы с Геной разгрузить в домик замаскированное пиво и водку, как на пороге появились мой сосед и его непосредственный начальник – майор срочной службы, который практически никогда не вмешивался в наши дела, если чувствовал, что ему немного перепадёт от «праздничного пирога». В этот день «халявная компания» рассчиталась с нами и заказала десять бутылок «Жигулёвского». Они прошли в комнатку и расположились на двух кроватях, наблюдая, как я рассовывал под кровати ящики. Серёга - так звали майора, первым не выдержал и стал расспрашивать о проверке на дороге. Не было раций, даже голубиной почты, но молва моментально доносила обо всех каверзах, которые совершались в окрестностях полка. Я понял, что ребята так же находятся в неведении о содержимом убранных бутылок. Я тут же предложил моему соседу и майору пить то, что находится в бутылках из-под лимонада, но они с унылыми лицами вначале категорично отказались. Тогда я открыл одну из бутылок, и прямо из горла стал пить пенящее свежее пиво. За целый день горло пересыхало от жары и пыли. Глоток этого божественного напитка снимал усталость, и возбуждал аппетит. Сергей первый опомнился, когда увидел кольца пены и бросился ко мне с радостным криком: - "Да…Да, это же – пиво!.." Я выставил вперёд левую руку, крепко, держа правой рукой допиваемую бутылку, чтобы эту бутылку у меня не отняли тугодумные клиенты. Допив с большим удовольствием содержимое, я отдал заказанные бутылки с наклейками лимонада, и стал рассказывать о наших приключениях. Две недели полк пересказывал нашу байку, забывая в целях конспирации наши звания и должности. Через неделю в другом полку я услышал рассказ о себе и моём водителе с такими «картинками», что даже немного возгордился, а потом подумал, что «чёрный полковник» сойдёт с ума, если ему доведётся услышать что-нибудь подобное о себе и счастливых «контрабандистах».

Пословица № 19:
«За доброго человека сто рук».

Ну, а полк жил, как и прежде по заведённому распорядку. Я нашёл подполковника Котова и договорился о праздничном столе. Он так же обрадовался, когда узнал, что водку удалось доставить пусть и необычным способом. Собрав побольше бумаги, я с полчаса заворачивал небольшую коробочку с позолоченными часами в огромный рулон, перевязав содержимое грубой почтовой бечёвкой. Толик лишь на минутку заскочил ко мне. Узнал, что спиртное доставлено и похвастался, что на столе будет красная икра, свежие огурцы и помидоры. «Время сбора, как обычно!» - уже закрывая дверь, бросил он на ходу. За ужином я его не видел. Убедившись, что фильм начался в назначенное время, я пошёл в домик писать письмо Вере, перечитывая полученное накануне нежное послание. Через два часа началась ежедневно проводимая поверка. Мы – взвод управления стояли на правом фланге и один из офицеров, сделав вид, что читает по журналу фамилии, обычно тихо спрашивал: - «Кого нет, и что докладывать дежурному по полку?» Строевой мы ходили довольно редко, физкультура была просто запрещена, чтобы интенсивно не дышать и не втягивать, как пылесос, в себя отравленную атмосферу и асфальтную пыль. После доклада командиру полка или офицеру его замещающего, раздавалась долгожданная команда: - «Разойтись! Приготовиться ко сну!» И мы счастливые торопились по компаниям, дожидаясь своих товарищей, которым предстояла ежедневная «планёрка» после проведённой вечерней проверки.
В этот вечер Толик превзошёл себя! Сорок лет жизни - и «на зоне», по уши в радиационном дерьме, более пятидесяти выездов на атомную вонючку и такой стол?!! Его общительность и доброжелательность к людям сделали своё дело. Такой еды мы не видели с далёкой гражданки. Овощи, целый арбуз, красная икра, бережно упакованная в пергаментную бумагу, дымящаяся картошка с говяжьей тушёнкой и различные запивалки, вплоть до «Кока - колы»! Вот, что, значит, дружить со всеми и, особенно, с официантками из офицерской столовой! Хотя Толик ни разу не проговорился нам о своей симпатии. Я бы не удивился, если бы он рассказал однажды о любовном приключении, так как за два месяца Толик изменился разительно, и как нам казалось, в лучшую сторону. Всё, что было зажато и спрятано под панцирь морали, вдруг неожиданно даже для нас – его друзей, отпало. И из пен морских показался прекрасный Афродит Николаевич! Как по часам, ровно в двадцать три тридцать с планёрки вернулся комбат Котов, и весёлая дружная компания с хорошим настроением устремилась за праздничный стол, гогоча, как стая невоспитанных гусей. Куда девалась усталость за целый день? Сонливость и головные боли? Бесконечные разрешаемые и не решаемые проблемы? Стол, общение, дружеская поддержка по любому житейскому или профессиональному вопросу, так помогали в трудные минуты отчаянья и меланхолии. Это в американских войсках работают врачи-психологи! А в нашей армии: русская палочка выручалочка - дружба да чарочка! Первый тост на правах старшего по возрасту и по званию говорил подполковник Котов. Я не думал, что подполковник умеет говорить так просто, доходчиво и лаконично, но его слова доходили до самого сердца и тревожили наши мужские закалённые души. Столько доброго о своём замполите и заместителе, мог сказать только очень порядочный и достойный человек. Мы – его друзья, даже немного растерялись в тот миг, когда командир рассыпал комплименты, и отдавал должное этому замечательному, до конца «неисследованному субъекту», чьё имя было - Толян! А оказывалось, что перед нами сидел Анатолий Николаевич, заместитель командира третьего легендарного бата, выезжающий при необходимости вместо подполковника на любые задания и умеющий выполнять «на отлично» любые «неподъёмные и грязные» задания. После длинной речи подполковник даже взмок и расстегнул китель. «Награждается»,- продолжал он торжественно. «Почетной Правительственной грамотой по поручению»… Он на секунду задумался и продолжил, доставая из приготовленной папки небольшую грамоту: - «По поручению нашей Родины и твоих друзей, Анатолий Николаевич!» Сидящие за столом офицеры без команды встали и молча выпили за Человека с большой буквы, которому исполнилось сорок лет! Грамота пошла по рукам! Отпечатанная в типографии и подписанная командиром полка и его заместителем, грамота на одной стороне имела вид неразрушенной атомной станции с видом реки Припять. Фотография была сделана до взрыва в какой-то солнечный и ясный день! Чтобы долго не затягивать процесс дарения подарков, я встал и произнёс короткую, непродолжительную речь: - «Толик! Живи долго, сколько захочешь и столько, сколько нам отпущено судьбой. От всех нас – офицеров полка, этот скромный подарок!» Пошарив под лавкой, и, достав спрятанный внушительный свёрток, я протянул его Толику. Все офицеры замерли с налитыми поднятыми рюмками, ожидая реакцию именинника. Толик хотел отложить свёрток, но ему не дали этого сделать, и заставили развернуть и показать содержимое. Перерезав ножом верёвку, он долго, словно кочан капусты, медленно снимал бесконечные газеты, пока не добрался до последней обёртки. Развернув последний лист, он нашёл аккуратную коробочку, и открыл её, доставая наш подарок – позолоченные часы – луковицу с дарственной надписью на крышке: - «Пименову А.Н. в день 40-летия. Чернобыль 1987г.» Его палец нажал кнопочку, крышечка резко открылась, и полилась малиновая мелодия старинной казачьей песни: «Ой, да не вечор, да не вечор…» Руки у Толика задрожали, он поднял голову, и из его больших беззащитных глаз полились слёзы. Что это были за слёзы? Может быть, слёзы разочарования в своей жене, может быть слёзы радости, за полученный долгожданный подарок – никто этого в тот миг не знал. Офицеры молча выпили по второй, сделав вид, что не заметили слёзы своего любимого товарища. Застолье продолжалось до самого утра. Кто-то заходил поздравить именинника подарком, а кто-то просто желал Анатолию всего хорошего, но каждому нашлось место за праздничным столом. Разошлись мы поздно или рано, кто как привык считать: где-то часов в пять Анатолию в этот день нужно было ехать с батальоном в деревню для работ по замене крыш и деревянных заборов. Как мы думали, самую большую дозу облучения и пыли в лёгкие, ребята получали именно на деревнях! И за эти дни работы в деревнях, дозу облучения проставляли самую минимальную. И если оплата за выезд на станцию была обещана Законом в пятикратном размере среднего заработка, то за работу в деревнях – прогрессивки не было! Но Толик никогда не спорил по поводу выездов и денег. Надо, значит кому-то надо. Да и жизнь только начинается у настоящих мужчин в сорок лет. О чём спорим, господа «офицера»? Жизнь прекрасна!

Пословица № 20:
«Ты от горя за реку, а оно уже стоит на берегу».

Прошли два месяца службы. Мы становились «стариками» и могли учить других новичков, кто впервые со страхом пересекал периметр нашего полка. Не каждый солдат или офицер одинаково легко адаптировался к сложной обстановке в зоне. Некоторым не хватало целой службы, чтобы как-то привыкнуть к дисциплине и требованиям командиров. Но самое удивительное было ещё и то, что военкоматы часто присылали на службу тех ребят, кому по медицинским показателям было категорически запрещено находиться в таких губительных условиях. За время службы, с большим трудом, были «комиссованы» - отправлены домой несколько человек. У одного открылась язва желудка, и как оказалось, он и до службы страдал этим заболеванием. А другой оказался сумасшедшим, страдающий эпилепсией. В своё время я сталкивался с проявлением этого заболевания, поэтому, когда однажды на плацу я увидел убегающего от мед.фельдшеров рядового солдата с пеной у рта, не задумываясь, бросился к нему, сбил его с ног и, простят меня медики, особым приёмом, передавив сонную артерию, слегка придушил бьющегося в конвульсиях человека. Подоспевший фельдшер вставил в рот больного солдатский ремень, чтобы тот не откусил в истерике себе язык. Но солдат неожиданно обмяк и … заснул. Я осторожно разомкнул свои медвежьи объятья и встал с асфальта. Несколько медбратьев во главе с толстым майором пытались связать солдата, но я сказал им, что тот будет теперь долго спать, а потом станет удивляться тому, что натворил. Так и случилось! После двух часов сна, солдат проснулся в палате со связанными руками и ногами и жалобно попросил освободить затёкшие руки и ноги. Немного подумав, майор приказал освободить больного. Но в палату на всякий случай больше никого не подселяли, и палату закрывали на ключ. На прогулку солдат выходил в сопровождении фельдшера, который не отпускал далеко от себя удивительно спокойного и вежливого больного. Срочно из штаба в тот же день пойдёт запрос на родину солдата о его здоровье «на гражданке», и будет получен ответ, что такой-то, такой-то в звание рядового был уволен тогда - то через три месяца срочной службы по состоянию здоровья, и все годы после армии находился на учёте в псих. диспансере. Командир полка, после некоторой волокиты, уволил больного и командировал для его сопровождения младшего лейтенанта, который мечтал попасть домой хотя бы на несколько дней. Офицера и солдата на полковой машине довезли до Житомира. По воинскому требованию младший лейтенант взял билеты на поезд, который отправлялся через два-три часа и вышел вместе с рядовым на перрон. День был по-осеннему хорош и светел. Солдат ел пирожок с картошкой, младший лейтенант зажмурился от солнечного мягкого света и мечтал о встрече с молодой женой. Неожиданно раздался шум колёс проходящего без остановки грузового состава. Когда лейтенант открыл глаза, вначале с удивлением увидел недоеденный пирожок, лежащий рядом с ним на скамейке, а потом - бегущего солдата, который мчался по перрону от надвигающего громыхающего состава. И уже казалось, что состав начнёт обгонять странного человека, когда тот неожиданно, закрыв руками лицо, бросился на рельсы под накрывающий его тело локомотив. Машинист, скорее всего не видел момент падения тела под колёса, но, что-то почувствовав, стал экстренно тормозить. Закричали женщины, к месту падения побежали пассажиры и работники вокзала. Солдата разрезало на несколько кусков, и от потери крови он скончался практически мгновенно! Ещё не понимая до конца разыгравшуюся на глазах трагедию, младший лейтенант взял, недоеденный пирожок и пошёл, в направлении собирающейся толпы. То, что он увидел, наверное, снится ему до сих пор. Его допросили в военной прокуратуре. Он показал следователю медицинские документы солдата. Следователь, пообещав посадить к такой-то матери врачей мед. комиссии, которые направили больного человека на службу в Чернобыль, спустя несколько часов, отпустил прибитого лейтенанта. Уже на автостанции тот полез в карман за носовым платком и вытащил вместе с ним недоеденный пирожок, который он, совершенно не понятно для чего, положил в карман. Вдруг, почувствовав, к этому куску теста страшное омерзение, лейтенант отшвырнул от себя остатки еды, и только сейчас ощутил: как он за последние часы страшно вымотался и устал. Рядом стояла некрашеная скамейка. Он присел на краешек, и увидел, как стая голубей бьётся за кусок ненавистного им пирожка. Лейтенант заплакал, вытирая слёзы рукавом кителя. Ему было жалко больного солдата. Но особенно в этот момент он пожалел, что ещё долго не увидит свою молодую жену
На следующий день младший лейтенант приехал в полк и доложил командиру полка о неудачной командировке. Тот, молча слушал его вместе с замполитом полка, и, ничего не сказав, отпустил его в свой батальон. «ЧП», которое произошло в Житомире, по установленному кем-то порядку, не имело отношения к полку, так как несчастный случай произошёл не в полку, а значит, командир полка за смерть солдата не отвечал даже перед Господом Богом! Но только младший лейтенант еще долго не мог прейти в себя, и несколько месяцев не ел любые вкусные пирожки.

Пословица № 21:
«Как месяц ни святи, а всё не солнышко ».

После дня рождения Толика, наступило короткое бабье лето. Жара летнего солнца сменилась ночной прохладой. Мы стали укрываться не только простынями, но и тёплыми одеялами. Днём можно было видеть солдат и офицеров, которые сидели возле палаток или вагончиков, подставляя свои лица ласковым не жарящим солнечным лучам. Берёзы первыми сбрасывали свою весёлую зелёную листву. Лес редел и желтел. И только хвойные деревья, по – прежнему, были зелены и стройны, взлетая навстречу небу. Мы иногда останавливались в придорожном лесу, и я любовался многометровыми мачтовыми соснами. Под этими исполинами дышалось легко и свободно. Можно было несколько минут передохнуть и немного расслабиться. А где - то за тысячью восемьсот километров утопал в бархатном сезоне любимый приморский город Сочи. Температура воды в Чёрном море была около тридцати градусов. Здесь и там была слышна «родная» и знакомая с детства еврейская речь. Все жиды России любили это замечательное курортное время, съезжаясь семьями и без в излюбленные гостиницы и постоянно посещаемые частные владения горожан. В основном евреи были из Москвы – наиболее зажиточные и жадные. Украинских евреев отличала от остальных евреев неподражаемая смесь украинского и одесского выговора, как будто Одесса была выделена особыми границами истории и бесконечного, самобытного юмора. Мы с Верой побывали в Одессе в 86 году после отдыха в Закарпатье. Широта и гостеприимство одесситов отзывались в наших душах благодушием и нескрываемым удивлением увиденного и, особенно, услышанного. Я готов был часами слушать перебранку двух торговок на знаменитом «Привозе», которые давно забыли причину ссоры, и крыли на чём свет стоит Горбачёва и Правительство. Обедая в ресторане, мы стали свидетелями драки двух выпивших одесситов, прямо через стол пытавшихся достать физиономии друг друга и бьющие телами фужеры и летящие на пол тарелки. Музыканты ни на одну минуту не прекращали что- то еврейское быстрое и заводное, ускоряя темп музыки в темп драки, которая так же внезапно закончилась, как и началась: взаимным целованием и братанием. Никакой милиции, никаких проблем! Два официанта молча свернули скатерть с остатками сервировки и еды в небольшой узелок и так же лихо накрыли стол новым заказом. В первый день проживания в гостинице я стал жертвой скучающего одессита в форме швейцара, у которого неосторожно спросил, как проехать на знаменитый приморский пляж. Вера в это время стояла невдалеке и не слышала, как этот человек в течение сорока двух минут что-то говорил, при этом, яростно жестикулируя руками и периодически хватая меня за рукав пиджака. Когда с большим трудом я оторвался от швейцара и подошёл к Вере, она с раздражением спросила, что можно было узнавать так долго и, наверное, теперь я знаю дорогу до самого Парижа? Я не стал пересказывать всё, что услышал, но вдруг с ужасом осознал, что главное – дорогу на пляж я так и не узнал. Я ринулся к дверям гостиницы, перед которой, как не в чём не бывало, прохаживался мой новый знакомый. «Извините меня, но как же всё-таки нам добраться до пляжа, уважаемый?» Швейцар остановился, внимательно посмотрел на меня, как будто видел впервые и услышал довольно таки глупый вопрос. «Молодой человек! Чем же вы слушали? Вон трамвай, следующая остановка конечная – «Пляж». Мне бы ваши проблемы, молодой человек!» Уже развернувшись, чтобы сбежать от этого доброжелательного и общительного человека, я всё-таки остановился и поблагодарил его за доставленное удовольствие от комической ситуации общения сочинца и истинного одессита. На пляж мы в это раз решили не ездить, так как потеряли массу времени, слушая замечательную историю о родном городе и его достопримечательностях. Больше я старался не расспрашивать прохожих о неизвестных маршрутах, заранее расспрашивая своего коллегу по телефону, как добраться до нужного нам места.
Всё это вспоминалось под соснами в короткое бабье лето. Не думать о доме, о пережитом нами с Верой год тому назад, я не мог, хотя страшно старался не теребить свою душу воспоминаниями. Я рвался домой, я хотел домой, я мечтал о доме и часто писал, как представляю минуту нашей встречи. Чтобы как-то отвлечься от великих дум, я ежедневно писал длинные письма и отправлял Вере бандероли и посылки. В зоне был товар, о котором, там - на гражданке, можно было только мечтать. Французская парфюмерия, сгущёнка, тушёнка и, конечно – книги! В то время я переслал для Веры целую библиотеку. Одни книги я покупал, так как любил, другие – потому, что не читал. Но были и такие, которые меня просто умиляли. Помню, я отослал «Книгу для каждого дня и каждого дома», изданную в Софии на русском языке. Я случайно открыл рецепт приготовления на 401 странице и прочитал: «Уложить на противень 150 г сушёной бамии и хорошо прогреть в жарочном шкафу. Затем высыпать на салфетку и перетереть руками, чтобы удалить волоски…» Что такое бамия и почему оно или она в волосках, для меня и сегодня большая загадка. Но то, что этой книгой и по сей день пользуется Вера, разбираясь в «волосатой» бамии, мне очень нравится.
В эти осенние дни воздух пропах не только замечательной осенью, но и неотвратимым дембелем. Наглаженная парадная офицерская форма с золотыми погонами и трудно доставаемыми эмблемами химвойск аккуратно висела на самодельной вешалке, готовая в любой момент быть востребованная своим непосредственным хозяином. С начищенных до омерзения полуботинок периодически смахивалась слегка заметная пыль небольшим плевком и кусочком бархотки от полковой «торжественной» скатерти, которую в штабе несколько месяцев никто не мог найти. После последнего офицерского собрания, она – скатерть бесследно растворилась в полковой «чёрной дыре». Мне на память от этого большого «покрывала» достался небольшой, но очень полезный и необходимый красный бархатный кусочек. Новую золотую эмблему в «афганку» - головной убор, поступивший на вооружение из Афганистана, я купил в военторге вместе с эмблемами химвойск за сто с лишним километров от части. Но красота – великая сила и требует определённых жертв! Конечно, мы не забыли Толика и Володю, которые также усердно готовили свои «прибамбасы» к торжественному великому случаю. Ну, и, конечно, бутылка водки для проводов. Без этого «атрибута» - уход был просто невозможен.

Пословица № 22:
«Впотьмах и гнилушка светит».

События последних десяти дней показали, что жизнь может преподнести такие сюрпризы, что ни один романист в мире лучше жизни не закрутит события в тугой не развязываемый узел. С моим «напарничком» по комнате мы разругались окончательно. Этот разрыв намечался давно, и словно нарыв прорвался неожиданно и, как всегда, в неподходящий для скандала момент. Последнее время капитан стал требовать от меня, чтобы я ежедневно убирал в домике и угощал его водкой. Я, молча какое – то время, терпел его высокомерие и скрытую погонами лень, а потом однажды в очередной раз послал его ко всем чертям. Он по-настоящему взбесился и доложил об этом замполиту полка. Не знаю, насколько его рассказ соответствовал действительности, но мне впервые пригрозили продолжением службы до шести месяцев. А это уже была неприкрытая подлость, самое низкое и вонючее, что мог совершить друг против друга твой ещё недавно хороший сослуживец. Я взбешённый поспешил на совет к своим друзьям - к Толику и Володе. Ребята так же удивились и постановили: не проставлять выезды на атомную станцию моему соседу, который благодаря своему положению заставлял проставлять выезды, отсиживаясь в «засаде» в полку. Через три дня в нашем вагончике я услышал страшный мат и крики параноика. Наши контрмеры приносили свои гнилые плоды, которыми мы с большим удовольствием кормили нашего «Шустрика». Спустя несколько часов, меня вновь вызвал замполит полка для приватной беседы. Я понял из разговора, что мой каждый шаг известен подполковнику, и он намеренно принимает сторону старшего по званию, чтобы показать: кто в доме хозяин! Я не стал настаивать и, придя в домик, переместил весь спиртовой запас в домик к Володе, опасаясь дальнейших провокаций. И я не ошибся. На следующий день в домик постучали. На пороге стояли начальник штаба и дежурный по полку. Без лишних слов они стали заглядывать под кровати и во все закутки нашего домика. Обыск продолжался недолго, и на выходе полковник успел шепнуть мне на ухо: - «Ну, и сволочь твой напарничек! Извини, лейтенант! Служба». Я возмущенный поспешил к Володе и предложил ему по-прежнему проставлять этому идиоту выезды, чтобы ненароком не пострадали сами ребята. Но впервые, я увидел в моём друге такую принципиальность, неприкрытую злость к капитану и проводимой им грязной комбинации. Володя был впервые взбешён по-настоящему: - «Никто меня не может заставить проставлять «ездки» на станцию! Даже сам командир полка! Он ещё пожалеет, колхозный козёл, что связался с нами!» Мне понравилась такая солидарность и мужская, хорошая злость моего друга. В очередную субботу мы заехали в часть, как всегда, часов в шесть вечера, и я поспешил в домик. На пороге домика в тамбуре, разделяющий домик на две половины, стоял совершенно пьяный сосед – майор. Не успел я вставить ключ в замочную скважину, как почувствовал на левом плече его руку, которая сжимала мой погон. Я открыл дверь в домик и, смахнув руку майора, развернулся к нему лицом. «Товарищ майор! Шли бы вы… спать!» Майор был пьян в стельку, и с трудом держался на ногах. «Старлей! Налей, не жмоться! И я …ик!.. никому не скажу, что ты возишь водку, никому…» Его в очередной раз качнуло, как при хорошем девятибалльном шторме, и он попытался удержаться за мой погон. До службы я четыре года систематически занимался, можно сказать, борьбой, которая включала в себя элементы самообороны. И в это мгновенье, совершенно автоматически, без злости, как на тренировке, снизу вверх левой рукой отбив, протянутую майорову правую руку, второй рукой, не кулаком, а согнутой ладонью, резко выдохнув, прямой рукой ударил по впалой груди майора. Наверное, не следовало этого делать, особенно с пьяным, но майора от неожиданного удара согнуло и бросило на закрытые двери, которые распахнулись, и как только майор пролетел, спружинив, за ним закрылись! Я повернулся и увидел вставшего с кровати капитана, который что-то мне говорил! Помню только то, что я был в этот момент предельно краток: - «Заткнись!» И закрыл за собой дверь. Вечер был напрочь испорчен. Капитан быстро куда-то засобирался, и я не сомневался в каком направлении. Перо тебе, мой заботливый! Мне уже становилось всё равно. Шесть месяцев службы виделись уже не в таком призрачном свете. Плюнув на всё, остаток вечера я провёл, как обычно с моими друзьями, впервые помалкивая о случившемся. Не хотелось и их грузить возникшей проблемой.
На следующий день я был свободен и решил выспаться. Завтрак я сознательно пропустил. Часов в десять в дверь кто-то тихо, но настойчиво постучал. Как был в трусах, я открыл дверь и, о мой Боженька, на пороге, со сжатой для стука рукой, замер вчерашний майор. Мы посмотрели в глаза друг друга. Я приготовился к самому худшему, не к драке – это было бы самое простое, а к длинной разборке с командой «Смирно! Я кому сказал, смирно? И так далее». Но то, что я услышал, меня искренне удивило. «Можно, войти?..» Это спрашивали у меня, и спрашивали как-то заискивающе. Я сделал шаг в сторону и рукой пригласил майора в домик. Закрыв дверь, я повернулся к столу и увидел поставленную бутылку водки на наш небольшой столик. «Это что такое, майор? Сегодня что – первое мая?» Майор опустил глаза. «Старлей! Давай, поговорим!» «Ну, давайте поговорим! Чего не поговорить? Ты же наш сосед? Не так?» Майор без спроса уселся на застеленную кровать моего напарника. «Я, кажется, вчера… того. Выпил много! Проснулся сегодня на полу в углу и вспомнил, что ты мне здорово чем-то влепил. Грудь до сих пор болит. Чем это ты меня?» Я молча показал правую руку, сжатую в кулак. «А я думал ногой!» Он замолчал, собираясь с мыслями, а я тут же вставил «Следующей раз, будет вам и нога. Но только ногой у меня получается намного сильнее. Так что - выбирайте, уважаемый! Нам всё едино, когда хамит "кретино"!» Майор криво улыбнулся. «Да я чего пришёл? Давай, забудем? Мы же соседи. Неудобно как-то. Вот за знакомство - пузырь. Сегодня - воскресенье, святое дело». Я смотрел на этого, наверное, неплохого человека, которого подвела в очередной раз мера. Продолжать разборки мне было не с руки. Инцидент должен был исчерпан и уничтожен на корню! Я протянул правую руку, которой так чётко провёл приём самообороны. «Всё! Замётано! Но, извини майор, с утра я пью только чай или кофе. Хотите, кофейку за наше необычное знакомство? Сейчас мне ещё работать»,- соврал я, чтобы избавиться от рвущегося «в бой» майора. «Давайте, выпьем как-нибудь вечерком». Майор встал с постели, расправил образовавшиеся складки и подошёл к дверям. «У меня ещё одна просьба, если можно?» Я посмотрел на него и вопросительно кивнул головой: - «Ну? Рожайте, не стесняйтесь! Чего уж там». Майор вздохнул и продолжал: - «Большая просьба, о нашей стычке – никому. Я вас прошу!» Возникла короткая пауза, и я кивнул головой: - «Нет проблем! Только водку заберите. Не оставляйте, не надо». Майор подошёл к столику, но потом, махнув рукой, пошёл вновь к дверям: - «Лучше пускай стоит у тебя, старлей! А то я опять заведусь и не остановлюсь всю неделю. Очень вас прошу». Так переходя от «ты» на «вы», майор заставил меня, чуть ли ни силком, оставить «боевой трофей». На следующий день я отдал бутылку водку банщику, чтобы он выпил, когда – нибудь за наше здоровье. Я не злопамятный, но водку воспринимаю, как кусок хлеба. А есть из рук противника, я никогда не научусь. Меня этому никто не может научить до сих пор.

Пословица № 23:
«Один волк гоняет овец полк.. Иной начальник и не стоит лыка, а ставь его за велика».

14 сентября 1986 года с утра был обыкновенным рабочим днём. Подъём, завтрак, построение на плацу – всё как обычно, повседневно и надоедливо. Моё тело стояло в строю, а душа давным-давно летела самолётом, мчалась поездом, плыла пароходом и на воздушном шарике домой. «Дембель, дембель», - стучали колёса, и скандировало в учащённом ритме уставшее от ожиданий сердце. «Где же эта чёртова замена? Кто точно скажет: сколько ещё ждать дней и ночей самого паршивого, неказистого офицеришка, чтобы всучить ему все свои дела?!! Самого, самого выдающегося органа нашего любимого и уважаемого полка? Начальники! Вы, что не видите, что я давно не служу. Я уже давным-давно дома рядом с моей ненаглядной и долгожданной любимой. Отпусти, начальник. Не будь падлой!» Всё это мелькало в моей голове, пока шёл утренний развод на работы. Даже на нашем «привозе» ну, за очень большие деньги или бутылку, невозможно было достать строго засекреченную информацию о замене. А у меня всё было подготовлено, чтобы вырваться из «заточения» на свободу. Форма – во! Приемно-сдаточные акты в двух экземплярах – составлены. Бутылка за знакомство – «Столичная». На проводы – «Горилка» и «Перцовка». На дорожку - армейская фляжка на семьсот двадцать грамм. И некоторая сумма денег, которую заботливо прислала, по моей просьбе, Вера. И самое последнее: я уже облучён, у меня отказали пальцы рук, и с трудом восстановилось обожженное радиацией горло. Официальная доза по документам – 9,542 бэр. Хватит! Пора попробовать другим. А то им - бедненьким не достанется! На днях я сцепился с майором, а завтра вдруг приедет генерал? Как бы чего не вышло! Пора отпускать. Ну, отпусти, начальник! Я хороший!
Возле домика, вместе с машиной, стоял и ожидал моего прихода Гена. Он уже не был «желторотиком», и мог без моей указки самостоятельно выполнять любые задания. Время благоприятно действовало на его гражданский потребительский ум. Я удивлялся и сам, как разительно отличается армия от гражданского производства. Хотя на гражданке мы и произносили «армейский порядок», я сразу же разобрался, что порядок – это когда ты не лезешь с проблемами к вышестоящему начальнику. Как только ты побеспокоил своим приземлённым, чем-то мелким и противным высоко парящего над ландшафтом начальника, ты автоматически попадал в разряд «бяк!» Тебе начинали читать проповеди и лекции. Ничего, не добившись, ты, в конце – концов, находил правильное решение, выпутываясь из ситуации, в которую тебя вогнали условия и погоны твоего начальника. Один раз я обратился за помощью к Кочережко Олегу Александровичу, когда сломалось сопротивление в машине, и она наотрез отказалась заводиться. А выезд на следующий день был в четыре утра. Зам потех развёл руками и сказал, что не может ничем помочь. Такой детали нет, и не предвидится. Скорее обозлённый таким отношением к машине, чем отсутствием необходимой детали, я ринулся искать справедливость у подполковника, не сомневаясь, что он-то покажет, он разнесёт этого нерасторопного офицера. Подполковник молча выслушал меня, потом открыл ящик стола, затем другой и сказал историческую фразу: - «У меня тоже нет этой детали! А вот если завтра, товарищ старший лейтенант, вы не выедете вовремя, вас будут судить за невыполнение приказа! И вряд ли оставят вам ваши звёздочки. Няньки остались на гражданке. Когда сделаете машину, доложите! Вам всё понятно? Выполняйте!» Аудиенция была завершена. Его Величество начальник блестяще исполнил свою не большую, но важную роль. Вытерев вспотевший лоб, я вышел на крыльцо штаба, где меня поджидал водитель. Мы отошли немного в сторону, когда я обратился к нему: - «Значит так! Мы с подполковником обыскали все ящички его стола, смотрели даже в шкафу. Но сопротивление так и не нашли. Короче, товарищ солдат! Вам тут, это - не здесь. Это не автобаза «Интурист», где вы коршунами вили из меня верёвки. Примите меры, сделайте и доложите! Выезд в четыре утра. Не выедешь – «дисбат» гарантируют»...И немного подумав, добавил: - «Обоим!» Прошли два часа, и машина, как мне тогда показалось, радостно и с шумом завелась. Я поспешил к идущему мне на встречу Геннадию, который радостно улыбался, как мартовский кот, если коты умеют так широко растягивать свои мурлыкающе физиономии. Видно, злясь на меня, он попытался доложить, как положено, но я его оборвал: - «Молодец! Как сделал? Где украл?» Гена, протирая ветошью испачканные руки, показал в сторону киномеханика, который был в моём взводе «серой мышкой». Я пришёл, он служил. Я собрался уезжать домой, он впервые напомнил о себе и очень застенчиво попросил заменить его, если это возможно. Парень отслужил к сентябрю около шести месяцев, и был самым-самым древним дедом, которого я «неожиданно» повстречал в своём подразделении. Профессия киномеханика была не редка в сельской местности, и подобрать другого киномеханика представлялось не сложной задачей. Но требовало согласование с замполитом полка. И вот эта «серая мышь», увидев удручённого водителя, не прошёл мимо него, разобрал сопротивление, выяснил, что оно – сопротивление состоит из двух витков спирали, снял спираль с электрической портативной плитки, и, не с первого раза, подобрал необходимую длину для вышедшего из строя сопротивления. Самое весёлое в этой истории то, что, не доверяя киномеханику, Гена провозил купленную позже пачку спирали всю оставшуюся службу, передал машину другому, а сопротивление после ремонта работало и работало ещё лучше, чем новое! Я, сказав водителю, «большое спасибо!» ринулся с докладом к подполковнику, который не преминул съехидничать: - «Вот так-то! А вы переживали, товарищ старший лейтенант!» И добавил: - «Люблю я нашу армию. Сам не знаю, за что. А вы её любите? Можете не отвечать. Вижу, что очень! Продолжайте в том же духе! У вас это получается не плохо!»
14 сентября. Мы выехали на очередное задание, и уже через несколько часов завершили работу. В другие дни мы никогда не спешили в полк, но в этот день, какая-то сила погнала меня в надоевшую обитель. В полку был настоящий ажиотаж. Какая-то мышиная возня. Все перемещались с заметным возбуждением, и какой то нервозностью. Из нашего домика выскочил мой сосед – капитан с вещевым мешком и новой «парадке». Он увидел меня, и ничего не сказав, помчался в сторону штаба. Последнее время он перестал разговаривать со мной, считая меня виновным в том, что ему перестали проставлять несуществующие выезды на атомную станцию. Столько злобы и высокомерия одновременно я редко встречал в своей жизни! Мне даже было немного жаль этого человека, который своим девизом сделал созданный им же лозунг: «Необходимо делать всё, чтобы ничего не делать!» К тому же я узнал, что на гражданке капитан был «воспитателем» в детских исправительных лагерях для несовершеннолетних преступников. Становились понятными его поведение и повадки, которые он приобрел, работая надзирателем! Доносить и следить – было у него в крови. Очень жаль, что эти сведения я получил на днях и жил без оглядки, доверяя такому «чмо».
Не успел я умыться, как раздался стук в дверь, и на пороге возник помощник дежурного по штабу. Глаза на выкате, повязка на левом рукаве сползла. Поднимая повязку на своё место, он одновременно пытался высказать мне то, за чем он прибежал ко мне, и оказывается – в третий раз за последний час. Слушая его тарабарщину, я понял, что меня срочно вызывает в штаб начальник политотдела. Я, как уважающий себя «старик», страшно не любил всякие внезапные и торопливые вызовы со стороны непосредственного начальства. « Слушай, браток! А что случилось? Чего это все бегают, как ужаленные? Неужто в полк завезли женское варьете без меня?» - выяснял я обстановку, протирая куском бархотки запылённые ботинки. Помощник посмотрел на меня, как на инопланетянина. «Вы что, товарищ старший лейтенант, с луны свалились? Замена! Сто двадцать человек. А вы ничего не знаете?» Моё сердце ёкнуло и больно сжалось, да так, что я вынужден был присесть на кровать. «Что же ты – красавиц, раньше ничего не сказал о самом главном? Ну, ты, братка, даёшь! Я готов! Веди меня, Олег, на смертный бой!» Помощник от удивления даже остановился: - «А откуда вы знаете моё имя? Мы же с вами не знакомы!» Я опешил от такого совпадения, но не подал вида: - «Послужишь с моё, и ты будешь знать не только всех местных собак». А потом я посмотрел на него и добавил: - « Но и каждого хорошего человека! Ладно. Веди меня человек, веди!» И мы ускоренным шагом двинулись в направлении штаба. «Что день грядущий мне готовит? Паду ли я стрелой пронзённый?»- крутилось в моей голове, но вслух я ничего не произносил, чтобы в очередной раз не смущать помощника дежурного.
В штабе царило сумасшедшее оживление. Все двигались в темпе рок-Н-рола, наталкиваясь, друг на друга, и разбегаясь в разные стороны, как бы готовясь к новым столкновениям. Кто-то подтолкнул меня сбоку и тут же отлетел на порядочное расстояние, видно, не ожидая встретить в штабе танк Т-34. Я двигался в направлении кабинета начальника политотдела, и никто не мог остановить или сбить меня с выбранного курса. Только бандитская пуля между моих глаз могла на короткое время приостановить моё продвижение к заветной цели. Я поймал себя на мысли, что доволен тем, что в полку никогда не было оружия. Хотя бандитов было - хоть отбавляй! Что стоила только наша сочинская группировка? Ни один гад сломал зубы о нашу банду старших лейтенантов. Три лейтенанта – это же один сумасшедший полковник! А с психами, лучше не знаться! Всё это весело промелькивало в моей голове, когда я шёл посредине штабного коридора, рассекая толпу выставленными вперёд руками – жерновами. Подойдя к дверям начальника, я ударил один раз кулаком по двери, и, не ожидая приглашения, ввалился, как к себе домой, в просторный кабинет шефа. «Товарищ, полковник, повысив начальника на одно звание, я начал свой доклад. Начальник клуба по вашему приказанию прибыл и явился!» Подполковник сидел за письменным столом, и разговаривал в это время по телефону. Он жестом показал на стоящий рядом со столом стул. Я подошёл к стулу, но не стал садиться, чтобы не подпрыгивать каждый раз, когда подполковник встаёт из-за стола! Наш начальник политотдела был довольно - таки подвижным и моторным воякой! Да и я не давал повода, чтобы меня задерживали больше, чем я хотел! У меня были свои планы! Но шеф настоятельно показал на стул, и мне пришлось присесть! «Товарищ старший лейтенант! – начал подполковник немного торжественно. Вам пришла замена! Найдите майора Крикуна, и передавайте дела и имущество. Два дня вам хватит?» Такого оборота я не ожидал. «Товарищ подполковник начал я издалека. Уважаемый Олег Иванович! Да у меня уже всё давным-давно готово. Ведомости… Ну, и прочее… А Геннадий знает все маршруты наизусть. Четыре часа и всё будет готово в лучшем виде». Я редко видел в нашем полку «настоящих военных», но здесь я почувствовал, что подполковник закипает, как тульский самовар: - «Товарищ старший лейтенант! Приказы старших по званию не обсуждаются. Повторите и выполняйте». Я повторил и пошел искать свою замену. Меня слегка «поимели». Редкий случай и главное - не совсем вовремя. Я и не предполагал, что шеф любитель мужчин. Настоящих мужчин. Предупреждать надо, товарищ подполковник!
Возле домика на лавочке сидел майор. По форме я увидел, что это был новобранец. Я дал сам себе команду: - «Офицеры!» Майор, как ошпаренный подскочил, и я, чтобы не дать ему опомниться, приказал: - «Докладывайте, где вас черти носят!» Тот набрал в лёгкие воздух, но потом быстро выдохнул: - «Вообще то, товарищ старший лейтенант, я старше вас по званию. И уже давно пытаюсь вас выловить!» Как будто впервые я стал разглядывать новенькие майорские золотые звёздочки на неровно пришитых погонах. «К стати о птицах! Положено носить защитные звездочки, чтобы, не дай Бог, американские спутники не сфотографировали появление свежих воинских частей в районе Чернобыля. Вам понятно, товарищ майор? И вообще: будем препираться или знакомиться? Начальник особого подразделения с риском для здоровья, по совместительству – начальник клуба Садов Александр Николаевич, для простого народа и друзей – Шура, можно Александр, для особо приближённых - страшный лейтенант. У вас есть кличка? Если вы хороший человек – будет. Моё подразделение вам гарантирует». Я протянул руку и открыл дверь в домик. Первые минуты знакомства проходили с моим преимуществом, которое быстро растаяло, когда, по обычаю, поставил на стол бутылку водки, от которой мой преемник категорически отказался. Назревал «политический» кризис! Лёгкая прогулка не получалась. Все мои рассказы о том, что все нормально и «клёво», натолкнулись на суровое: - «Давайте посмотрим и подсчитаем!» Да у меня одних динамиков числилось больше сотни. И все они висели по палаткам и подсобкам, которые, бывало неделями, никогда не открывались. Это что же получается: я должен полмесяца сдавать имущество, которое, честно говоря, я никогда не ревизировал и не считал. Просто подмахнул за бутылкой «дембельской» большую ведомость, и отпустил с Богом предыдущего начальника на все четыре стороны. А тут был явный перегиб и по звёздочкам – не в мою пользу. Необходимо было найти выход даже через заднепроходное, но найти немедленно. Сколько я не старался вдолбить майору, что имущество полка – это имущество полка. А наше имущество – это очень дорогое имущество в виде аккордеона, аппаратуры громкой связи, киноаппаратной, а всё остальное он неоднократно спишет и забудет об этом, если обнаружится недостача или пропажа. Никто и никогда не станет считать динамики, когда целыми вагонами закапывается обмундирование, целые новенькие КАМАЗы и такая всякая всячина, что сердце обливалось кровью. Давайте, лучше обмоем вашу новую замечательную должность и подпишем «хартию» примирения! Через двадцать две минуты я убедился, что майору дана установка принять у меня всё «барахло», как положено, а значит ни за один день. Чувствовалась, сжимающая костлявая рука моего непосредственного начальника, который решил навести порядок во вверенном ему подразделении через мою рвущуюся из полка душу. Но ничего поделать я пока не мог. Майор оказался на редкость бестолковым, и эту бестолковость необходимо было использовать в мирных целях.
«Делать было нечего, дело было вечером!»- подумал я, и поволок майора по палаткам. Я уже рассказывал, что полк располагался на внушительной территории, и представлял собою вполне автономную республику со своими службами обеспечения. Если ты впервые начинал обход полка, ты мог, в определённом случае, заблудиться. И этот случай в виде меня представился бдительному и старательному донельзя – майору. Прошли первые два часа, и мы насчитали более двухсот динамиков! Вначале нашего путешествия я несколько раз прошёлся по одним и тем же палаткам, громко считая ненавистные динамики. Причём, майор несколько раз утверждал, что в этой палатке мы уже были, и я, не споря, начинал по-новому нашу ревизию. А в полку закончился обед, и на плацу выстроились те, кто не мог по какой-то причине спрятаться от дежурного по полку. Не прерывая движения, я тащил уставшего и понурого майора по оставшимся радиоточкам. Наконец, он не выдержал. Выйдя из очередной палатки, он остановился и, уже не требовательно, попросил меня показать ему самые дорогие реквизиты. Последнее время я собрал всё самое ценное в подсобке у киномеханика, который почти безвылазно находился внутри помещения, и даже там спал, хотя был причислен ко второму батальону. Командир батальона как-то поворчал, поворчал на отсутствие дисциплины, но потом перестал давить на сторожила полка. И в любое время суток киномеханик всегда был «на посту». Мы зашли с майором в помещение столовой и поднялись на второй этаж. Я толкнул не закрытую дверь, и мы ввалились в помещение проекторской. «Серая мышка» засуетился, поочерёдно прикладывая оттопыренную ладонь к голове без пилотки, потом, что-то вспомнив из Устава, попытался доложить, но обратился ко мне, а не к майору. А потом, окончательно сконфузившись, сложил по швам мешающие рабочие руки, и, заикаясь, предложил чая или, но взглянул на меня, и продолжил: - «Или …чаю?» Не обращая внимания на явное отсутствие элементарной дисциплины, знания которой и я должен был преподносить своему «доблестному» подразделению, я стал показывать сдавшемуся майору, музыкальные дорогие инструменты и свою гордость – образовавшуюся коллекцию пластинок, которая по описи вообще не числилась, но разрослась за время моей службы до сотни штук. Я никогда не мог пройти мимо хорошей пластинки, зачастую покупая диски за свои кровные. Эта была последняя страница большой сводной ведомости, и майор шариковой авторучкой, коряво расписался. Не прошло и три часа, как майор полностью стал нашим человеком. Он с каждой минутой всё больше и больше нравился мне. Но влюбляться было нельзя. Меня ждал «дембель», а майору нужно было «пахать и пахать». Совсем осознавая своё вынужденное гадкое поведение, я приказал «серой мышке» организовать кормёжку своего будущего командира. А сам пошёл в домик за водкой, припасённой специально для этого случая.
На пороге толокся помощник дежурного по полку. «Слушай! Я уже третий раз за тобой! Тебя Кочережко к себе требует», - с этими словами он повернулся и пошёл в направление штаба. Что - то нехорошее было в этом внезапном вызове, и мои предчувствия меня не обманули. Я медленно шёл по коридору штаба, который гудел, как растревоженный улей, пробегавшими и вышагивающими «дембелями», которые интенсивно оформляли своё долгожданное увольнение. Я протянул руку, чтобы открыть дверь к шефу, когда дверь внезапно распахнулась и больно ударила по моим прямым пальцам. Передо мной стоял сосед-капитан, явно не ожидавший моего появления. Его глаза забегали, он остановился, потом сделал шаг в сторону, пропуская меня, и ухмыльнулся той единственной, мерзкой улыбкой, от которой становилось жутко и гадко не только мне, но и, наверное, воспитанникам детского «концлагеря», где работали такие вот людишки, постепенно превращаясь в подобие человека с искривленной психикой. Нормальный человек – там не выдержал бы и неделю. Я проводил взглядом ненавистную фигуру, шагнул вперёд и доложился по форме, благо в отличие от других офицеров у меня за плечами была срочная двухгодичная служба, которую я начинал в учебке в городе Казани в войсках противовоздушной обороны. Строевая и прочая дребедень навсегда отпечатались в моих впечатлительных мозгах и заученных движениях на двадцатиградусном морозе. «Товарищ, подполковник!» - начал я свой доклад, но тот прервал его повелительным взмахом правой руки. «Я не ожидал от вас, товарищ старший лейтенант такого! Хорошо, что у нас есть и честные офицеры!»- выстрелил он фразу залпом, выделяя букву «и». Мне сразу вспомнился фильм про Сталина и маршала Жукова, когда тот распекал своего независимого генерала. Я понимал: откуда дует ветер, но информации было край мало. Оправдываться не имело смысла, да и не хотелось. И мне вдруг стало всё безразлично и противно. «Олег Александрович! Я не знаю, что наплёл вам капитан, но я никогда не был подлецом. А всё остальное – перемелется! Мука будет!» Подполковник с интересом стал рассматривать мою одинокую фигуру в кабинете, как будто в первый раз увидел меня! «Значит так!- продолжил он экзекуцию. Оказывается ваш сменщик не член КПСС и не может по положению работать в политотделе. Передачу имущества прекратить! Вы свободны, товарищ старший лейтенант!» Что-то ёкнуло в моём сердце и оборвалось. Всё, что угодно! Но такой подлости я не ожидал! Это был удар ниже пояса, по самым, самым сокровенным! Ну, короче, по самым болевым мужским точкам. Я думаю, что каждый мужчина хоть раз в жизни испытывает то, что я испытал в тот момент в кабинете начальника политотдела! И помимо боли - страшное унижение, когда без объяснений, по доносу, в чём я не сомневался, мне продлевали срок службы на неопределённое время. Моя кровь закипала, пульс возрос, в голове шумело и стучало! Сдерживая себя, я все-таки обратился к подполковнику: - «Товарищ подполковник! Вы обещали заменить киномеханика. Разрешите идти?» Подполковник вновь поднял голову и посмотрел на меня долгим взглядом: - «Будет ему замена! Вы свободны!» Пришлите ко мне майора».

Пословица № 24:
«Живи для людей, поживут и люди для тебя».

Из штаба я не вышел, я выскочил и побежал искать своего «гнилого» соседа-капитана. Его нигде не было видно. На проходной дежурный офицер сказал мне, что полчаса назад капитан и ещё несколько офицеров выехали на попутной машине в Житомир. Я до сих пор уверен, что капитану страшно повезло. Если бы я нашёл его в полку, он бы долго - долго работал бы на травматологию, а я бы сидел за особую жестокость к старшему по званию. Но мне тогда было наплевать, что будет потом. Не терплю подлость в любом проявлении! И никогда на тренировках не бью соперника ниже пояса. Хотя этот приём знаю и могу им пользоваться в совершенстве! Но если бы я нашёл капитана в тот момент, он бы больше никогда не смог переспать с женщиной. Ух! Какой я был злой, как сто связанных и не кормленых крокодилов. По дороге мне попался киномеханик, который тащил за собой небольшого роста новичка, выделяющегося не стираной формой. При виде меня, рядовой радостно стал докладывать, что и он получил долгожданную замену, и скоро зайдёт ко мне проститься, как положено. Я смотрел на сияющую физиономию солдата, и всё больше и больше мрачнел. Хотя понимал, что «серая мышь» в этом не виноват. Главное – начальник политотдела выполнил мою просьбу, и нашёл замену «старожилу» полка. Почти шесть месяцев службы. Это сложно, даже в норе! Я приказал киномеханикам найти майора и направить его к подполковнику. А сам направился в свою каморку – каморку «страшного» лейтенанта с новой крикухой - папа Карло. Жаль, что я не поймал «это» Буратино! Я бы понаделал из него опилок!
Возле домика меня ждал сияющий Анатолий и Володя Черномазов. Лица ребят светились. Было видно даже невооружённым глазом, что ребята получили замены. Увидев мою физиономию, они спрятали улыбки, и стали всячески успокаивать меня, выслушав мой очень эмоциональный рассказ, похожий больше на речь строительного прораба, которому на голову свалился кирпич. Мы вошли ко мне в домик, и я молча достал бутылку водки. Ребята дружно отказались. Я не стал настаивать и налил себе почти полный стакан. Выпил и закурил. Боль сразу откатилась, мне стало тепло и безразлично. Я вспомнил, что за целый день я искурил две пачки сигарет и ничего не ел. Ну и наплевать! Теперь мне было всё равно. Ребята уезжают, а я, как последняя шавка, буду служить, и прислуживать своему хозяину: гавкать и кусать. Подняв голову вверх, я завыл. Володя и Толик переглянулись и стали прощаться. Я проводил их до дверей, закрылся на ключ, и, не раздеваясь, упал на кровать.
Проснулся я от громкого настойчивого стука в дверь, не сразу сообразив, где я нахожусь. Сбив в темноте табуретку, я добрался до выключателя, и включил свет. Повернув в дверях ключ, я ожидал увидеть кого-нибудь из своих друзей, приготовив им недостойную для женских ушей речь, но на пороге стоял помощник дежурного по полку. «Старлей! Я уже второй раз стучусь к тебе. Где ты ошиваешься? Давай срочно к «начпо»». Я посмотрел на себя в зеркало и пожалел, что в домике не было утюга. Спал я в одежде, но лицо было помято намного сильнее. «Делать было нечего, дело было вечером»,- подумал я, выпил почти полную бутылку минеральной воды, и бросился вслед убегающему помощнику. Возле штаба мелькали офицеры и солдаты, кто-то заходил во внутрь здания, потом выбегал, как ошпаренный и снова забегал с какой-то бумажкой. Было видно, что штаб интенсивно и продуктивно работал, рассчитывая и оформляя увольняемых в запас. Я вновь подошёл к дверям начальника политотдела и постучал. Дверь внезапно распахнулась, и начальник политотдела, стоя на пороге, взмахом руки предложил мне войти в кабинет. Я начал свой доклад, но Олег Александрович остановил меня и заговорил: - «Я не знаю до конца, какой вы человек, слишком мало я с вами послужил, но за последнее время у меня перебывало столько народу с просьбой отпустить вас домой, что я уже стал думать, что вы сидите возле штаба и направляете этих "ходоков" прямёшенько ко мне. Мне помниться вы рассказывали, что похоронили свою мать? А как понимать эту телеграмму?» С этими словами он протянул мне телеграммный бланк, сложенный в несколько раз. Я развернул его и прочитал: - «Умерла мама. Похороны 15. Приезжай, если можешь. Люда» Перечитав второй раз, я поднял глаза, и встретился с взглядом подполковника, внимательно наблюдающий за моей первой реакцией. «Товарищ подполковник!- начал я почти торжественно. Если вам и нашей Родине надо, я буду служить, сколько нужно.… Но не более шесть месяцев. Я уже привык к вам, как к родному! Только ещё раз повторяю: на подлость я не способен! Действительно, свою маму я похоронил, как и говорил, в прошлом году. И она, к сожалению, не оживёт. А мама моей жены - моя незабвенная тёща. Кстати – очень хороший и хлебосольный человек. Земля ей пухом!» Я говорил и говорил, сам, пытаясь остановить себя, но не мог. Даже где-то испугался, что подполковник поддастся на мои призывы, и оставит меня на шесть месяцев службы. Нужно было блефовать, но не перегнуть палку, убеждать не так убедительно, как делал я. Меня несло и несло, только пулемётная очередь в лоб могла остановить мою «кавалерийскую атаку». И эта очередь прозвучала: - «Ладно, Садов! Почти уговорил. Сам командир полка приказал вас уволить сегодня». Что-то обволакивающее и приятное вдруг накатило на меня, и я машинально опустился на стоящий стул. Это сладкое слово – свобода. Свершилось! Мы, кажется, выиграли приз! Но потом, опомнившись, я подскочил и встал по стойке «смирно». Подполковнику это понравилось: - «Сидите, сидите»,- а потом, подумав, добавил: - «А впрочем? Ну, да ладно». Подполковник достал из стола большую грамоту и торжественно зачитал. Текст грамоты не сразу дошёл до меня. С трудом я расслышал: «Награждается старший лейтенант Садов Александр Николаевич за успешное выполнение Правительственного задания и за чуткое, доброе отношение к солдатам и офицерам полка. Командир полка полковник Суслик, начальник политотдела Кочережко. 14 сентября сего года». Олег Александрович протянул грамоту, он крепко пожал мою руку. «Теперь месяц правую руку не придётся мыть»,- подумал я. А сам тихо не по Уставу произнёс: - «Спасибо!» «Вещий Олег» совершено неожиданно для меня достал длинную бутылку болгарского вина. Я сумел прочитать название: «Тракия». «А теперь давайте на дорожку по - русскому обычаю, да и грамоту необходимо обмыть», - говорил подполковник, наливая белое столовое вино в два тонких стакана. Мы чокнулись, вернее, наши стаканы, и я отпил один глоток. Нервотрёпка этого дня отшибла часть моей памяти, но вдруг, молния ударила по моей воспалённой голове. Эта бутыль принадлежала когда-то моему соседу - капитану, и я сам, когда наши отношения были более-менее нормальными, помогал доставать через медсанбат две бутылки «хорошего» вина. Медики пользовались «дипломатической неприкосновенностью», и их машину с тремя крестами никто не смел обыскивать. Больных солдат отвозили на консультации военный Киевский госпиталь, и медфельдшер всегда имел возможность за несколько часов объездить ряд магазинов, и выполнить заказы полка. Но когда вино привезли, за услугу мне пришлось оказывать «любезность медикам – педикам»: достать по их спец заказу французскую косметику. Когда я притащил в пропахший карболкой лазарет импортные баночки, скляночки, коробочки, я, конечно, не удержался и «изыскано» пошутил: - «Девочки! Вы аккуратнее расходуйте косметику. Полковым красавцам может не понравиться ваш вызывающий ****ский вид!» Три санитара с большим трудом, под улюлюканье врачей офицеров, вытолкнули меня из медсанбата, погрозив напоследок далеко не волосатыми женскими кулаками. Никакая Франция не могла помочь этим рукам сделаться изящной женской ручкой. А может быть, косметика предназначалась только для избранных? К сожалению, благодаря моему болтливому языку, вина мне больше не привозили. Но зато и косметикой, слава Богу, я больше не занимался. А на привезённой бутылке я прочитал название вина и рассмеялся. «Знаешь, - сказал я капитану. Почему это вино не поставляют в Грузию? Потому, что по-грузински это название созвучно с грузинским словом, как бы это культурнее выразиться? Короче – зад, но более в грубой форме». «Ж…, что ли?» - тут же переспросил меня капитан. «Вот, вот! Она самая. И вам приятного аппетита!» Вспомнив происхождение этой бутылки, я отставил недопитый стакан в сторону. И чтобы не обижать подполковника, сослался на изжогу. В конечном счёте, Грузия и я нисколько не проиграли в том, что не стали пить эту болгарскую кислятину. У нас дома и своё вино лучше и вкуснее! А из рук доносчика и подхалима я не буду пить даже в пустыне Сахаре. «Аудиенция» была успешно завершена, и оставалось только откланяться. Олег Александрович протянул авторучку и чистый лист бумаги: - «Может быть, когда-нибудь буду у вас в Сочи. Адрес напишите?» Я машинально написал адрес Веры, спохватился, хотел переписать, а потом подумал: это – судьба. Пусть будет так, как будет. На всё Его воля! Уже повернувшись, чтобы бежать оформлять документы и искать сменщика, я услышал: - «И последний вопрос, товарищ старший лейтенант! Вы, что лично знакомы с командиром полка?» Я сразу вспомнил магнитофонные кассеты и фразу: - «Послужите с наше!?.» Но, обернувшись, сказал: - «Никак нет! Просто ему нравились мои песни». Подполковник очень удивился: - «Так вы, что же: сами пишите песни? А я думал, вы поёте «не своё». Ну, ничего! Приеду когда-нибудь в Сочи на три ночи, обязательно послушаю вас. Вы не против?» Нет! Я не был против. Друзьям мы всегда рады. Но сможешь ли ты стать другом? Это вопрос – вопросов..
Благодаря своим связям, уже через два часа все мыслимые и немыслимые документы были собраны, а новый начальник клуба был «припаркован» в мой домик и терпеливо дожидался моего прихода, больше не сопротивляясь моему давлению и «старческим» капризам. Майор начинал понимать, что всё равно будет так, как скажет не старший лейтенант ему – майору, а «дед» - старший лейтенант, отслуживший в полку целую вечность, и которую ему – майору ещё придётся «перелопатить» в ближайшее время. Вместе с клубным барахлом, майору достался мой домик и различные причиндалы для уборки помещения. Вначале нашего разговора майор наотрез отказывался даже слушать о том, чтобы я назавтра уехал, не передав ему маршруты движения. Мои убеждения, что у него есть незаменимый и опытный «поводырь» - водитель Гена Гукин, с которым я тут же познакомил майора, не приводили к нужному результату. И тогда, устав от уговоров, я посоветовал майору пойти к командиру полка и отказаться принять вверенное ему славное доблестное подразделение имени «страшного лейтенанта». Немного поломавшись, скорее для приличия, майор окончательно сдался. Вопрос был решён! Я мог вздохнуть всеми «фибрами своей души». А майор, как потом рассказал мне Гена Гукин, так и служил в звание «временного» до конца службы, ни разу не опозорив политотдел своей беспартийностью. Начальник политотдела, боясь различных проверок, так и не снимал с него эту «приставку». Временный, он и в Африке временный! Или туз?
А большая куча различных полковых справок и ходатайств: на жильё вне очереди, установку телефона, сокращения стажа работы перед уходом на пенсию и прочее, прочее и поныне валяются дома хламом воспоминаний. Главная справка, полученная за службу родному Отечеству - доза облучения 9, 542 бэр. Цифры смешные и заниженные. Один мой зад на заборе в деревеньке на заборе нахватал рентген во много раз больше, чем за всё время прибивания в зоне. А полученное внутреннее облучение вообще нигде и никогда не было зафиксировано. Попробуй, докажи сегодня, что ты получил через шестую точку не фунт изюма. Да и доказывать всегда противно и мерзко, особенно, если ты ни в чём не виноват.

Пословица № 25:
«Согласье крепче каменных стен».

Как только я уладил свои должностные дела, я поспешил с отвальной бутылкой водки в домик подполковника Котова. Компания была в полном сборе. Ребята сидели за большим столом, и моё известие об увольнение встретили с большой радостью. Телеграмма пошла по рукам, читая которую они вначале непроизвольно кричали: - «Вот повезло!», а потом выпивали «за упокой её души». Вместе с собой для знакомства я притащил «непьющего» майора – нового начальника клуба, а Толик и Володя уже представили свою замену: новенького замполита третьего батальона и радиолога полка. Только Володина замена достойно пила с нами, но быстро «сломалась» и ушла спать, а два других офицера сидели «красными девицами» и не притрагивались к поставленным гранёным стаканам. Глядя на такое безобразие, уже через полчаса, мы нашли предлог, чтобы выпроводить ну, очень дорогих гостей, баиньки. Они ещё не знали, что такое армейский - спрут, в щупальцу которого они успешно попали по нашему «завещанию», и из которых невозможно было вырваться. Можно было немного и недолго сопротивляться. Только язва или «дембель» могли освободить каждого от товарищеских «семейных уз». Сплочённый и «споенный» коллектив – это неотвратимая реальность или диагноз выживания! Кому, что ближе. Вдруг я почувствовал, что разговариваю, выпиваю, закусываю и не осознаю, что я - свободный человек! Я могу, я всё могу, мне всё дозволено, и никто и ничто не держит! Хочу и пойду на все четыре стороны. Могу идти, могу не идти. Как долго я ждал этого свежего глотка свободы. Наше рабство закончилось. Долой кандалы и охранников! Да здравствует Спартак! «Спартак - чемпион! Спартак - чемпион!» Интересно, а в футбол там ещё играют? Я позвал «свободных рабов» - Володю и Толика за собой, и мы вышли наружу. Была чудесная осенняя прохладная ночь – последняя ночь в полку. Только в этот момент до меня стало доходить, что в моей жизни и судьбах ребят произошло историческое событие. «Мы – свободны, мы – свободны!»- хотелось орать на всю воинскую часть и часть вселенной. Я разлил по сто грамм в прихваченные стаканы, и я искренно поблагодарил ребят за то, что они не бросили меня в беде и ходили просить за меня начальника политотдела. Мудрый Толик и тут возразил, сказав, что и я поступил так же, как поступили они. Мы разлили ещё по сто грамм, и я согласился с Толиковой аксиомой. Необходимо было закусить, и Володя принёс по сигарете. Мы закурили. «Ну, как вам замена?»- спросил я через некоторое время. «Кажется, неплохая», - через некоторое время отвечал я сам себе, не дожидаясь ответа заторможенных друзей. И поскольку ребята молчали, продолжал: - «Правда, не пьют и не курят. Но Толик, кажется, до службы тоже был коммунистом? » Толик ткнул меня под бок кулаком: - «У них всё впереди. Жизнь и Котов научат». Подняв стаканы на свет луны, я точно разлил остатки водки. Выпили и пошли продолжать пить в домик. Там в табачном дыму сидели наши новые и старые друзья, с которыми мы прощались в этот вечер, искренне надеясь на встречи на «гражданке». Никогда не путать с гражданкой. К моему сожалению, с большинством однополчан я так и не встретился. Но был бы безумно рад когда-нибудь собраться той же компанией, и выпить ровно столько водки, сколько когда-то мы выпили за наш отъезд. Вряд ли это возможно: у нас нынешних осталось так мало здоровья, что моя мечта кажется несбыточной и неосуществимой. А жаль.
 Чтобы немного поспать перед дорогой, примерно, в три часа ночи мы разошлись. Проспав в тяжёлой полудрёме минут сорок, я понял, что больше не засну. Полежав несколько минут, я встал, включил свет. Но, вспомнив, что в домике я не один: на соседней кровати, свернувшись калачиком, спал новый начальник клуба, оделся и прежде, чем выйти наружу, набросил своё одеяло на мирно спящего майора. «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Через три часа у тебя первая побудка и первый экзамен на пригодность золотых погон.
Большинство увольняемых офицеров, как и я, не могли уснуть в эту тревожную последнюю ночь и сидели на скамеечках и ступеньках своих домиков. Толик Пименов, узнав мою большую фигуру, окликнул меня, и я присоединился к команде отъезжающих. Мы сидели на пороге домика и смотрели на звёзды. Закурили. Становилось прохладно, но уходить не хотелось. «Знаешь, Толик! Давай соберём вещи и пойдём отсюда: куда глаза глядят»,- предложил я неожиданно. Толик немного подумал и заметил: - «Так не видно ж ни черта. Куда пойдёшь?» Мы ещё немного покурили, и я продолжил: - «А я бы ушёл и шёл бы до утра по дороге. А утром – ты догнал меня на машине и забрал бы. Как мне надоел этот полк. Один сортирный запах чего стоит! Всё так обрыло! Сил моих больше нет… Давай – наливай…» Толик принёс выпивку и закуску – кусок хлеба, посыпанный крупной солью. Мы молча выпили и закурили. Небо постепенно стало сереть. Восток светлел, изменяя цвет ночи. Птицы постепенно усиливали пение, пока шум хора не превратился в одну утреннюю сюиту встречи нового рождаемого радостного дня. Жизнь продолжалась, и мы становились участниками этой прекрасной замечательной, свободной жизни…
Первый автобус должен был пройти мимо нашего полка в пять часов сорок минут. Я без конца смотрел на часы, мысленно подгоняя застывшее время. За пятнадцать минут я раз десять посмотрел на неподвижные стрелки и послушал механизм часов, убеждаясь в его исправности. Наконец, пробило пять часов. Полк пробудился первой сменой. Послышались команды, и забегали рядовые. Начинался новый рабочий день, но без нас. Мы были вне игры! Из домика вышел Володя Черномазов с новым радиологом полка. Им предстояло выехать на станцию для передачи основных дел. А мы договорились с Толиком дождаться Володю в Киеве, чтобы потом вместе лететь домой. Мы тепло прощались с другом, который мужественно переносил вынужденную задержку. Но всё равно – чёрная причёрная зависть ползала между нами и зло жалила самолюбие. Кто больше других работал, тому и доставалось больше! Всего за службу Володя шестьдесят шесть раз побывал на станции и очень переживал, что не может уехать вместе с нами.
 Втроём мы подошли к открытому шлагбауму радиационного полкового поста и стали дожидаться первого автобуса. Несколько офицеров, которые, как и мы, собирались выезжать домой через Киев, прощались с однополчанами, обмениваясь адресами. Большинство же уволенных уезжали через Житомир, наивно предполагая, что он – Житомир находится географически ближе к полку, чем Киев. На самом деле, расстояние от Новой Радчи до Житомира и до Киева было одинаковым – сто шестьдесят заражённых километров. Вдобавок, из Киева летали и довольно часто самолёты. Поэтому, мы давно решили добираться домой через столицу.
Из-за поворота показался автобус, и дневальный опустил шлагбаум. Мы были уверены, что водитель с радостью возьмёт нас, увидев «дембелей», но мы страшно ошибались. Нам досталось такое «чмо», которое было всем «чмотистам» самое - присамое «чмотистее». Водитель наотрез отказался брать даже одного человека, ссылаясь на перегруженный автобус и отсутствие мест. Если бы мне в этот момент предложили парить внутри автобуса, я бы согласился. Даже стоять на одной ноге на цыпочках, как балерон. Но отказать!?? Никто не мог и не имел морального права! Мы - «дембеля», и как нам казалось, это чувство было священно даже на небесах. «Дембеля» - это почти религия! Разозлившись моментально, я приказал, вспомнив былое, произвести с помощью Володиных разведчиков учебную четырёхчасовую проверку вещей пассажиров и радиационное состояние самого автобуса. Благо, что рядом с нами были два радиолога полка, и новому командиру было небезынтересно поучаствовать в тренировках. Разведчики вместе с дозиметрами появились возле машины через три минуты и стали разворачивать снаряжение. Водитель, предполагавший что «дядя шутють», увидел, что старший лейтенант вовсе не «шуткует», а на полном серьёзе ломает его гнусные планы и срывает график движения. Как только первый разведчик ткнул зондом колесо автобуса, водитель тут же, широко улыбаясь, пригласил господ офицеров, ударение на последний слог и сопровождающих их лиц, в салон переполненного автобуса. Он даже попытался поднять нескольких женщин, чтобы на свободные места посадить нас, но я понимал провокатора, и быстро остудил разгорячённого прохиндея. Двигатель завёлся, двери с шипением захлопнулись, и под радостное улюлюканье провожающих, мы, а вместе с нами и автобус, тронулись, то есть выехали вон из «обожаемого и любимого до кончика хвоста» полка. Какое это было счастье, стоя действительно на одной ноге, почувствовать себя свободным и независимым человеком. Чем дальше мы отъезжали от полка, тем всё шире и шире становились наши улыбки. Мы вновь возвращались в ту жизнь, из которой нас вырвали шестьдесят девять дней и пять с половиной часов аварии на атомной станции. Теперь нам предстояла обратная адаптация к хорошей нормальной, человеческой жизни. Но человек к «хорошему» привыкает быстро. И мы на это очень и очень надеялись.
Через час автобус остановился на перевалочной автостанции, на которой мы должны были пересесть на другой автобус. Вместе с Толиком мы подошли к билетным кассам, и постарались без очереди взять билеты до Киева. Толпа поворчала, поворчала, но всё-таки пропустила нас до билетной амбразуры. До отхода автобуса было с пол часа, и мы решили позавтракать. Развернув газету «Правда» на коллекторном кольце, мы выложили небольшое количество провизии и два больших граненых стакана. Я достал свою знаменитую армейскую фляжку. Глядя в подобревшие глаза Толика, я спросил у него: - «Сколько ему налить?» И услышал: - «Лей, лей! Ты что, краёв не видишь?» Мы молча выпили за «будыма» или по-русски: - «Будем мы!» Толик занюхал, как я его научил, кусочком чёрного хлеба и надкусил яичко. Затем закурил от зажигалки сигаретку. Вторую мы выпили «за тех, кто» и немного покушали. Собрав остатки пищи, выбросили в контейнер образовавшийся мусор, и присели на скамеечку, в ожидании автобуса. Тёплое солнышко быстро убаюкало меня, но я проснулся оттого, что Толик тряс мою руку. Другой он показывал в сторону двух девушек, проходящих мимо нас в направление посадочной площадки. В них не было ничего выдающегося, но я видел, что у Толика сейчас вывалится язык, и из глазниц выскочат глаза. «Александр! Ты видишь, видишь? Смотри, какие девушки! Вот бы познакомиться». Я с удивлением смотрел на своего товарища, невольно вспоминая первые часы нашего знакомства и «кокетливое»: - «Не пью, не курю. Женщины? Что вы, что вы! Я женат, я коммунист!.. Как можно?» И нынешний Анатолий Николаевич!.. Передо мной сидел настоящий мужчина в звание старший лейтенант, более шестидесяти раз, выезжавший с батальоном на атомную станцию. Неоднократно водивший солдат на очистку деревень от радиоактивной заразы, не умевший в первые дни командовать и ругаться, настоящий очкарик, интеллигент по натуре и по образованию. Шестьдесят девять дней и пять с половиной часов в зоне сделали из «кокетки» настоящего мужчину. И ко всему - неравнодушный к чужому человеческому горю. Не на словах, а на деле. Я смотрел на него и невольно любовался этим «Эсполино – Монументо»! «А скажите, уважаемый Анатолий Николаевич, который нынче час по средне - европейскому времени?» Толик машинально достал часы-луковицу, открыл крышку, и когда зазвучала музыка с тихим малиновым переливом, показал мне циферблат. «Запомните это время, Анатолий Николаевич,- сказал я ему. Восемь часов тридцать две минуты. Мы уже три часа две минуты на свободе, но ещё «девственники». Пора исправлять ошибку природы. Вперёд, мой друг! Буду учить тебя знакомиться с девушками! Девушки, девушки! Давайте знакомиться! Моего друга зовут Анатолий, можно просто Толясик. А как зовут вас?..»

       ЭПИЛОГ.

 Последняя пословица №26: «Больше той любви не бывает, как друг за друга умирает»…

17 июля 1991 года, спустя четыре года после нашего возвращения, мы с Володей похоронили нашего Толика, который умер от меланомы – рака кожи, не дожив до своего сорока четырёхлетия, полтора месяца. Шёл дождь, было много народу. Говорили много и хорошо. Мы с Володей молчали. Удивительно, но в феврале нас впервые направили на обследование в Краевой диагностический центр. Но Толик от поездки категорически отказался и сказал, что скоро умрёт. Мы с Володей тогда весело рассмеялись и, естественно, не поверили предчувствиям нашего товарища. Толик умирал очень тяжело. Чтобы уменьшить страдания, ему постоянно вводили наркотики. От его веса осталась половина, и гроб был почти невесомым, как – будто он хотел облегчить своим друзьям последние хлопоты.
4 сентября, в день рождение Толясика, мы с Евдокией Андревной – мамой Толика всегда в любую погоду приходим на его могилу. Осенью много хороших и красивых цветов, и его надгробие превращается в пёстрый цветник. Учителю приятно, что о нём не забывают его друзья и родные. Я каждый раз стараюсь поздравить Толика новым стихотворением. После его смерти неожиданно даже для себя я стал сочинять стихотворения почти профессионально. Издал сборник, который посвятил своему другу – Анатолию Пименову. А часы – луковицу Евдокия Андреевна передала мне на память. Часы ходят, но без хозяина стали со временем отставать. Я иногда беру их в руки, завожу и нажимаю кнопочку, чтобы открылась крышечка и слушаю, слушаю: - «Ой, да не вечор, да, не вечор…» А Толик в это время, наверное, слушает эту музыку где-то на небесах и подпевает: - «Мне малым – мало спалось…» Жди нас Толик! Мы – твои друзья когда-нибудь придём к тебе и будем вновь снова вместе. Но это произойдёт не так скоро, как тебе хотелось бы! Жизнь – прекрасная штучка. Главное – чтобы на земле не было второго Чернобыля. Нам с Володей такого уже не пережить. «Мне малым – мало спалось. Ой, да во сне привиделось!» Не фальшив, Толик! Я так и не научил тебя петь! Когда – нибудь научу. У нас впереди с тобой целая вечность…

P\S Владимир Михайлович Черномазов скончался от лейкоза(белокровия) 19 мая 2015 года - в День пионерии страны. Похоронен не центральном кладбище города Сочи под роскошной голубой елью, так и не успев оформить вторую группу инвалидности. Документы оформлялись бессовестно долго. Почти год...А если нет человека, нет выплат!Государство сэкономило в который раз на защитниках Отечества.На поминках я прочитал два стихотворения, которые посвятил этому скромному, замечательному товарищу по несчастью.Ждите, ребята,меня- третьего игрока в преферанс, который знает прикуп и живёт в Сочи...До встречи...


И ещё для уточнения... Когда писалась эта повесть, у меня не было компьютера с интернетом, и не было возможности перепроверить некоторые сведения,принятые автором со слов проживающих на заражённой территории моих хороших знакомых. В частности, в повести говорится о выселение жителей из г. Наровля Гомельской области. На самом деле, как выясняется в данное время, до аварии на Чернобыльской АЭС в районе было 74 населенных пункта, 8 сельсоветов (Вербовичский, Головчицкий, Дерновичский, Довлядовский, Завойтянский, Кировский, Красновский и Угловский). После катастрофы 1986 г. были упразднены четыре сельсовета — Угловский (1987), Довлядовский (1987), Дерновичский (1987) и Вербовичский (1995). Жители отселены в другие сельсоветы района и город Наровлю, а также за пределы района.Мои знакомые выбрали город-герой Минск. Были ликвидированы 35 населенных пунктов. Отселение продолжается и сейчас. В зоне отселения создан Полесский радиационно-экологический заповедник.А река Припять через Днепр продолжат выносить радиоактивную заразу, складируя на дне Черноморского бассейна.Из газеты "Российский Чернобыль" г. Брянска в своё время я узнал, сообщение пресс-службы МЧС России: "вдоль российского черноморского побережья находятся восемь техногенных свалок. Обследование двух из них в ходе экспедиции МЧС России 1997 года показало превышение уровней фоновых значений по цезию-137 и стронцию-90 в поверхностном слое донных осадков в десятки раз.
Пробы морской воды и грунта, взятые на участке Анапа-Новороссийск-Геленджик-Туапсе, показали наличие здесь на глубинах от 50 до 1500 метров радионуклидов цезия-137, стронция- 90 и трития"...
По заключению специалистов Обнинского НПО "Тайфун", участвовавших в той экспедиции, их содержание в отдельных точках северо-восточной части Черного моря превышало допустимую норму в несколько десятков и более раз"...
Будем ждать новых не шокирующих нас результатов... Здоровья вам, граждане!.. Берегите себя в Черноморской волне...