На плакатах в вагонах метро читаю: «Сегодня равнодушие преступно».
Сущая правда. Именно потому появилась эта книга.
МЫ
или
Хроника одного сплава
***
На листе майкрософтовского «Word’a» одна за другой появляются буквы, складываются в слова:
«Прошу предоставить мне»
От каждой буквы веет воистину неподдельным кайфом. Смакуя каждую, пальцы продолжают неторопливо отбивать на «клаве»:
«очередной отпуск с»
С… Так… Указатель «мышки» проворно перескакивает в правый нижний угол монитора. Хрустящий дабл-клик и в центре монитора появляется окошко календаря. Итак… Завтра девятое число. Alt-F4. Палец вдохновенно взмывает над клавишей, прекрасной, великолепной клавишей, той самой, на которой нарисована девятка. Значит, отпуск с…
Колонки взрываются стандартным оповещением об ошибке. Мля… «Word» схлопывается, а вместо него на экране появляется вопрошающий диалог с кнопками «Yes», «No» и английским текстом, значащим в переводе: «Выполнить восстановление документа или нет?»
Опять упал! Задолбало! Снести к едрене Фене! Снести… и снова поставить… А куда без него? Чёрт! Триста зелёных за лицензионку «Офиса»? Жаба душит. Значит, придётся продолжать пользовать пиратский – ломанный, глючный, но бесплатный…
- Иван!
Не надо мне ни хрена восстанавливать, перебьюсь как-нибудь.
«Отправить отчёт об ошибке?» - это уже в другом диалоговом окне, выскочившем сразу после того, как разделался с первым.
Ага, прямо к Билли Гейтсу пред ясны очи... Щас!
- Иван?!
- А? Чего?
Отрываю взгляд от монитора. Симпатичная девушка Тоня, правой ручкой облокотившись на мой стол, левой протягивает мне листок формата A4.
- Подпиши тут…
- А что там у тебя?
- Заявление. Я ж говорила, что увольняюсь.
- А… извини… Забыл совсем, закрутился. Ну, ты точно решила?
- Ага, - кивает Тоня, придав лицу уверенное выражение.
- С хозяйством всё уладила: опись, прОтокол, сдал, принял?
- Вань!
- Что?
- Ну, я ж бумажки все тебе показывала – с подписями и печатями! Вчера вечером!!
- Блин… Запарился совсем. То одно, то другое… Ну давай, подмахну…. Куда намылилась-то?
- Да так… Есть одно место, - загадочно улыбается Тоня.
Заполучив назад теперь уже подписанное заявление об увольнении, она удаляется. Грациозно покачивая затянутыми в джинсу бёдрами, шествует между столами, пожираемая взглядами коллег мужского пола. Едва ли не каждый из них в своё время пытался за ней приударить.
Не дожидаясь, пока Тоня скроется из вида, не без усилия отвожу глаза от её ладно скроенной фигурки. Правильно делает, что увольняется! Одобряю! И на кой ляд вообще она в программеры подалась? Нет, она не глупая, с обязанностями справляется наравне с парнями, но всё же... Искренне не понимаю я, зачем такие вот девчонки на такие места приходят? Голяк ведь полный. На что надеются? Нет, чтобы менеджером каким-нибудь устроиться - поближе к деньгам, к распределению благ. Или секретаршей к похотливому боссу. Оскорбительно звучит? Ну да! А что поделаешь? Жизнь такая… Ценится не умение квалифицированно работать, а умение устраиваться. Так пусть Тоня устроится, пусть ей повезёт, пусть схватит за хвост (или за какое другое место) синюю или какую там ещё птицу… А здесь, здесь ей ничего не светило… На таких местах, как её бывшее или моё настоящее, сидят лузеры. Да, именно лузеры. Я всё чаще над этим задумываюсь. Хорошие, в большинстве своём порядочные и неглупые люди. Лузеры отечественной формации. В свете нынешней ситуации. Как это ни прискорбно, те, кто может работать и работать хорошо, даже отлично, но совершенно не умеет устраиваться.
Летучая мышь на иконке почтовой программы «The Bat» «оживает» - принимается махать крыльями.
«На завтрашний корпоратив идёшь?
С уважением, зам. нач. аналитической группы Шамсутдинов Сергей.»
Вот и весь текст прибывшего письма.
Иду ли я на корпоратив? Скорее нет, чем да.
Так и отпишем.
«Нет.
С уважением, нач. сектора 213 Иван Рубин.»
Корпоратив - штука, конечно, занимательная… Типа, бурное единение нижних с верхними. Так обычно наединимся, что на следующий день друг на друга смотреть стыдно. Глаза отводим, делаем вид, что ужасно заняты, и окружающих – собратьев по единению – не замечаем. Хорошо, если держал себя в руках и контролировал, что при том единении говорил-творил. А если нет, если чего ляпнул – недовольство али инакомыслие проявил, охаял генеральную линию, к примеру, или в приватной беседе с коллегой шефа как-нибудь непотребно и чересчур громко обозвал? А шеф в это время неподалёку отирался… и при этом малопьющий он, сука, и, как говорится, человек в общем-то незлопамятный, но память у него хорошая… Бр-р-р… Аж мурашки по коже.
Летучая мышь опять замахала крыльями.
«А чё так?
С уважением, зам. нач. аналитической группы Шамсутдинов Сергей.»
Чё-чё, через плечо!
«В отпуске я с завтрашнего дня. Сваливаю из этого города! Удачно повеселиться, много не пей, не шали и всё такое ;)
С уважением, нач. сектора 213 Иван Рубин.»
- Кх-кх-м, - раздаётся над моим ухом вкрадчивое покашливание.
Кликом «мышки» отправив письмо адресату, я сосредотачиваю внимание на источнике кашля.
- Ты, Саш, заболел что ли?
- Да так… - сконфуженно отвечает Шурик, - в горле запершило. – Для правдоподобности он легонько надавливает пальцами на кадык и ещё раз делает «Кх-кх-м».
- Ты ко мне с вопросом или пришёл рядом постоять?
Шурик конфузится ещё больше: глаза его, только что бездонно-голубые, мутнеют, а на щеках появляется бледный румянец. Эх, молодо-зелено, первая работа после универа, робость даже перед мелким начальством…
- Саш, говори, чего нужно.
- Иван, тут такое дело… - произносит Саша вполголоса.
- Ну?
- Я вроде как срок испытательный прошёл…
- И?
- Зарплату же прибавить обещали…
- И?
- Ни фига.
- Ага, ясно. Ты, значит, пришёл ко мне о прибавке говорить?
- Ну да.
Что сказать тебе, Шурик, молодец, что пришёл. Некоторые по полгода после испытательного не заикнутся, чтобы потребовать обещанную прибавку. А ты всего два месяца терпел.
- Та-а-к…- тяну я, испытующе глядя на Александра. – И сколько после испытательного прошло уже?
- Два месяца. И вот… - он протягивает мне конверт.
- Что это?
- Как что? – удивляется Шурик. – Зарплату ж сегодня давали…
- А, ну да… И как, пересчитали? – интересуюсь я, пощупав конверт. В конверте не густо…
Глаза Шурика расширяются, слегка вылезая из орбит.
- Я же уже сказал… - выдыхает он хрипло.
- Ну и? – продолжаю тупить я, испытывая терпение подчинённого. И вижу я, что терпение это вот-вот лопнет: физиономия Шурика побледнела, нос заострился, а желваки на скулах заходили ходуном. Ну же, давай, пацан, не бойся, гаркни в мою бесстыжую морду что-нибудь эдакое! Я ж ведь для чего тут идиота разыгрываю? Да для твоего же блага, чтоб ты меня и таких, как я, бояться перестал и не краснел перед нами, как девочка! Подумаешь, начальник?! И что с того? Тебе обещали, значит, имеешь право требовать обещанное, так пользуйся им, правом этим! Не мямли!
- Я же уже сказал… - повторяет Саша. В голосе его сквозит полнейшая безнадёга. Выдержав паузу, он круто разворачивается на 180 градусов.
- Стой! – окликаю его. – Пойдём-ка покурим.
В курилке мы устраиваемся у окна, закуриваем. Саша хмурится, на лбу его собираются глубокие складки морщин. Я с интересом наблюдаю за ним, выжидаю, скажет он что-нибудь или нет. Молчит. Добив сигарету до фильтра, я начинаю разъяснительно-воспитательную работу:
- Саш, я вижу, что ты парень нормальный, вижу, что работаешь хорошо, развиваешься профессионально. В общем, вполне достоин прибавки.
Морщины на Сашином лбу моментально разглаживаются.
- Только конкретно сейчас я тебе ничем помочь не могу. Во-первых! - поднимаю я указательный палец, делая открывшему было рот Шурику знак помолчать - Сейчас… - бросаю взгляд на часы, - сейчас, Саша, семнадцать часов двадцать минут. То есть, до конца рабочего дня осталось сорок минут. Какого ж хрена ты припёрся с вопросом о прибавке в конце рабочего дня? Чтобы ночью нам обоим крепче спалось? Во-вторых, через десять минут я должен быть на совещании, я бы конечно с большим удовольствием с тобой потрепался о деньгах и дальнейших твоих перспективах в этой конторе, но, блин, боюсь, нач. отдела, товарищ Труханов, не поймёт. И, наконец, в-третьих, с завтрашнего дня я в отпуске, я же рассылку уведомительную делал. Получал?
- Угу.
- Так что, сам понимаешь… - развожу я руками. – А вот когда вернусь, тогда и поговорим. O’key?
- O’b, - улыбается Шурик.
- Сухо от Оки до Оби! – отзываюсь я. – А вообще, чего тянуть? Тебе меня ждать – месяц потерять. Я в отпуск на месяц ухожу, договорился. Ты меня не жди, возьми да сам с Трухановым побеседуй. Ведь вопрос о твоей зарплате в любом случае придётся утрясать с ним. Прямо завтра и побеседуй: так, мол, и так, гони бабки, шеф!
- Попробую… - неуверенно произносит Шурик.
- Вот и молодец! Нельзя ждать бонусов от начальства. Выбить их из него - наша задача! Ладно, пошли работать, солнце ещё высоко.
На рабочее место я возвращаюсь с чувством выполненного долга. Молодых надо учить, чтобы не облажались! Ведь как бывает, когда такие молодые впервые устраиваются на работу? На множестве примеров могу судить, что все эти замечательные мальчики и девочки с поражающим энтузиазмом бросаются разгребать завалы того, мягко говоря, дерьма, которое произвели их "старшие" товарищи и коллеги и которое им самим влом разгребать, потому что уже типа дедушки, а не какие-то там салабоны. И мальчики-девочки начинают действовать по заученному принципу: "Сначала ты работаешь на имя, а потом имя работает на тебя". И это правильно сказано. Никаких сомнений. Они упрямо разгребают, сворачивают горы и, наконец, доказывают окружающим, что они «самые-самые». И к ним бегут с просьбами наладить, исправить, объяснить. И они налаживают, исправляют, объясняют - по доброте душевной, потому что надо, потому что иначе никак и вообще во имя мира во всём мире и прочей лабуды, которую старательно подвешивают им на уши. Но почти к каждому из них со временем приходит осознание того, что вроде бы он уже «самый-самый», что имя давно работает на него, но почему-то ещё ни шиша ему не заработало. И тут самые умные и действительно "самые-самые", уверенные в себе и в том, что они в состоянии качественно выполнять то, что от них требуется, из стаза "За Родину, за Сталина" (читай "За контору, за кошелёк генерального и иже с ним") начинают переходить в стаз "Don't fuck my brain", т.е. прекратите канифолить мои мозги всей этой корпоративной лабудой. Заплатите соответственно моим усилиям, и всё будет o'key. И это тоже правильно! Если заявивший это уже состоявшийся профи, реальный спец, к нему, скорее всего, прислушаются и ему заплатят, потому что потерять его - сесть в лужу, искать нового молодого дурачка, которого опять надо обучать и подготавливать, прежде чем он что-то сможет сделать без вреда для организации. Тут, конечно, надо принять во внимание умственное состояние начальства, его способность адекватно воспринимать ситуацию. Если идиоты... ну что ж... их проблемы. Вас, профессионала, с руками оторвут! Смелее! Так держать, профи, выше голову, и враг (хитрованы-начальники, трындящие про какие-то корпоративные интересы) будет повержен! Таков мой вам совет. Какие, к чёрту, корпоративные интересы, какой корпоративный дух, когда у вас всего лишь одна-разъединственная жизнь в запасе и надо прожить её так, чтобы... ну дальше вы сами знаете.
За оставшиеся до стрелки с начальством пятнадцать минут я успеваю запустить злосчастный ворованный Word, «набить» заявление на отпуск и отправить его на печать.
…В комнате для совещаний людно. Вокруг длинного стола со скруглёнными углами (всё по науке, как советуют психологи – нет острых углов, значит договориться проще) рассаживаются молодые и не очень мужчины, шаркают ножки стульев, поскрипывает дерматиновая обивка, шуршат бумаги. Рядом со мной садится Миша Шифман – начальник Аналитической группы. Кладет на стол органайзер в кожаной обложке, раскрывает на чистой странице. Миша отличный парень. Умница и работяга. Его целиком и полностью характеризует строчка из песни Высоцкого: «Мишка Шифман башковит». Наш Мишка действительно башковит, напорист и оборотист. И он наверняка бы уже сделал головокружительную карьеру, если бы не его тяжелобольная мать. Миша ходит за ней, как за ребёнком, кормит с ложечки, в общем, относится к ней, как к самой настоящей святыне. Ах да, запамятовал… Вернее будет сказать, относился… Пару недель назад его матушка отдала Богу душу. С тех пор Миша сам не свой, как говорится, как в воду опущенный. Ну, ничего, оправится и крутанётся. О том, как он крутанётся, какую должность и в какой структуре займёт, мы теперь праздно переговариваемся во время обедов и перекуров.
- Все в сборе? – интересуется начальник отдела, Александр Юрьевич Труханов. По-демократичному - просто Александр или Саша. Он обводит взглядом собравшихся и сам же отвечает на свой вопрос: - Вроде все. Значит, напоминаю, что завтра всем стоит явиться на корпоративное мероприятие. Слышал, что какую-то группу заказали, то ли Сливки, то ли Кофе – один хрен, не разбираюсь. Виски, коньяк, чачлык и чача. За всё уплочено, - Саша улыбается и подмигивает. - Не плохо поработали, хорошо отдохнём.
- Ну да, чача… - кривится сидящий напротив меня Толик Жжёнов (между нами «Жжёный»). – Помню я, прошлый раз палёнку какую-то выставили по сто пятьдесят рэ за бутылку. Не солидно как-то… Я знакомому рассказал, так он не поверил. Мол, чего это вас так опустили?
- Да ладно тебе, Толь, халява же… - апеллирует к «Жжёному» Эдик Вавилов, Сашин заместитель. – Как говорится, и уксус…
- Ну не скажи… - морщится «Жжёный».
- Так, стоп! – обрывает его Саша. – Кому не нравится, может не пить. И вообще, мы здесь зачем собрались? Давайте по делу!
- Давно пора, - шепчет Миша Шифман, косясь на наручные часы.
- Итак, этим совещанием мы закрываем первый этап работ по проекту «Каскад» и сразу же, без промедлений, открываем второй, - сообщает Саша. – Я собрал вас здесь, чтобы выслушать комментарии по пройденному этапу и предложения по новому.
Ну е-моё… А моя-то персона здесь на кой? Я к этому «Каскаду» какое отношение имею?
Словно прочитав мои мысли, Саша переводит взгляд на меня, произносит сурово:
- Чего ты морщишься, Иван? Твоё мнение, твой взгляд со стороны нам тоже интересны. Одно ж, по сути, дело делаем. И вообще, я не исключаю, что твой сектор в скором времени бросим на помощь «Каскадовцам». Сроки поджимают…
От этих слов мне едва не становится дурно. Только этого не хватало. И так почти постоянно в авральном режиме, а тут ещё «Каскад»…
- И это не освободит вас от текущих обязанностей, - кивает Саша. – По твоей физиономии вижу, что именно об этом ты сейчас думаешь, - ухмыляется он, физиономист хренов. – Ты послушай, о чём говорить будем, поразмысли, мы тебя выслушаем в конце, изобразишь нам финальный аккорд…
- Всенепременно, - бурчу я.
- Поехали! – командует Саша. - Выкладывайте впечатления, соображения, претензии!
Над столом на секунду повисает пауза, а потом раздаётся обиженно-капризный голосок Коли Христенко, руководителя проекта «Каскад»:
- Александр, я в который раз говорю, что так нельзя!
- Чего? – опешивает Саша.
- Я в который раз говорю, что нам нужна чёткая стратегия проведения совещаний. Что это за бедлам такой, когда все беспорядочно, в вольной форме излагают свои мысли? Нам необходимо разработать стандартный план совещания: кто, о чём, как и каким образом докладывает! Вывесить его на видном месте и чтобы каждый, - Коля обводит нас уничтожающим взглядом, - подчёркиваю, каждый, вызубрил как «Отче наш»!
- Мля… - в гробовой тишине, на фоне перекошенных лиц, - звучит выдох Миши Шифмана. – Ты мне ещё ночью позвони и прикажи изложить… план твой...
- И позвоню, если того потребуют интересы компании! – срывается на фальцет Христенко, вскакивает со стула. - А не изложишь… тебе же хуже…
- Ага, этот товарищ нам уже не товарищ! – произносит Саша, и повисшее было в воздухе напряжение разряжается. Мы принимаемся улыбаться и похихикивать. Даже на лице Николая на мгновение зажигается улыбка. – Ты, Николай, не горячись, идея твоя в общём не лишена здравого смысла, - обращается Саша к поборнику строгих распорядков. – Предлагаю вынести её на отдельное обсуждение. Что скажешь?
- Скажу, что это просто необходимо, я считаю, что, введя в практику чёткое, детальное планирование каждого нашего действия, мы сможем повысить эффективность и, тем самым, компания…
- Николай! – обрывает Саша говоруна.
- Да?
- Я же сказал, что обсудим позже. И тогда ты нам всё изложишь детально, с выкладками, как полагается.
Лицо Христенко расцветает, как майская роза.
- Конечно! Я всё подготовлю.
Усаживаясь на стул, он всё ещё продолжает что-то бубнить про компанию и планирование. С четверть минуты Саша по-отечески сурово смотрит на него, а потом даёт отмашку, и совещание начинается…
Пока мои коллеги высказывают мнения, рапортуют и спорят, я пытаюсь понять, как теперь жить… Как жить Ивану Рубину, начальнику по гнилым вопросам. Кстати, я так всем и представляюсь – на работе, естественно. Начальник - потому что заведую в своем отделе сектором, а по гнилым вопросам - потому что в наш сектор сваливают именно «гнилые» вопросы. То есть, трудноразрешимые и те, к которым вообще не понятно с какой стороны подойти. "Один из самых ответственных участков работы и всё такое" - так примерно говорит вышестоящее начальство. И оно отчасти право. А в другой части все эти конторские "жени криворучки" обнаглели настолько, что списывают на нас кроме реально проблемных задач и те, решить которые - что два пальца об асфальт. Бывает, смотрю я на повешенную на сектор задачу и искренне недоумеваю: "Ребята, а вы-то чем занимаетесь?". И ведь находят, чем заняться. Бегают, суетятся, по пять раз на дню совещаются, ведут глубоко философские беседы за кружкой чая, а когда очередной проект обычным образом оказывается в анусе, ищут, на кого бы перевести стрелки. А теперь ещё и этот «Каскад», так его растак. Проект денежный, многообещающий, грамотно выполненный он сулит конторе прорыв в своем секторе рынка программного обеспечения, утирает нос конкурентам, затыкает их за пояс или куда подальше. Но… именно грамотно выполненный. Без сучка, без задоринки… Блин, придётся напрягаться, рвать зад на части… Или попробовать отмазаться?
- Ива-а-а-н… - долетает до моего сознания. – Иван! Ты спишь что ли?!
- Нет, Саш, задумался…
- Надеюсь, по делу?
- А то как же!
- И?
- Согласен я, что одно дело делаем. Так что, чем сможем, поможем. «Каскад» - проект важный, даже архиважный… Понимаю, очень нужно, чтобы всё по нему без проблем прошло…
Саша кивает, улыбкой благодарит за понимание.
- Дело-то одно… - Выдерживаю паузу и бью, не в бровь, а в глаз: - Но, Саш, по текучке у нас проблемы ожидаются…
- Какие такие проблемы, - хмурится Саша. Упершись ладонями в подлокотники, он приподнимается со стула и, нависнув над столом, вперивает в меня колючий взгляд.
– Проблема по сути одна: клонирование запрещено.
Все, кто есть вокруг, раскрывают рты. На лице каждого присутствующего на совещании написан немой вопрос: «я не ослышался?»
- Вань, ты случайно в обед водочки не принял? – вкрадчиво интересуется Саша.
- Ну ты что, я на боевом посту ни-ни! – заверяю я.
- А что ж ты тогда несёшь? Какое клонирование?!
- Ресурсов хронически не хватает, а тут ещё Тоня Александрова увольняется. Её работу я, естественно, распределю по ребятам, но, блин, «Каскад»… Можно, конечно, новых людей взять, но потянут ли? С запараллеливанием на «Каскад» мне программеров моих клонировать бы нужно… А нельзя… Или есть ещё вариант: давай их в контору переселим! Койки поставим, завтрак, обед, ужин подвозить будем… чтоб день и ночь, день и ночь у станка!
Саша опускается на стул, закрывает глаза и долго сидит молча. В совещательной всё это время стоит гробовая тишина.
- Вот ведь ты какой, - наконец, произносит он, не открывая глаз. – Всегда найдёшь, какую гадость сказать…
- Извини, но ведь правда же! – говорю уверенно.
- Да уж… - вздыхает Саша. – Ладно, ты ведь в отпуск собрался?
- Да.
- Ну сходи, отдохни, потом обсудим. Твоих пока трогать не буду, пусть работают, как работали.
Фу ты, чёрт! Неужели прокатило? Отсрочку получили, глядишь, и вовсе обойдётся… Не, я совсем не прочь оказать посильную помощь, но именно посильную! Ведь не снимают с нас старых обязанностей, а стало быть, и ответственность старую, да ещё новыми проблемами нагружают! И спрос, значит, двойной будет. Оно нам надо? Проходили мы это уже. За стахановский результат спасибо и грамота, а за провал – групповуха с начальством. Один проект – один раз отымеют, два – на два и умножай…
- Что ж, все свободны! – распоряжается Саша. – До завтрашнего корпоратива! – уточняет он.
- Саш, я завтра уезжаю, - предупреждаю я, - так что…
- И что ты за человек такой, Рубин?! – кисло улыбается Саша.
Я пожимаю плечами, дескать, откуда ж мне знать?
- Заявление-то написал?
- Естественно!
- Ну, давай что ли, подпишу…
- И я ещё раз хочу напомнить о необходимости регламентирования всех работ! – голос Христенко, как чёртик из коробочки для небезызвестной героини фильма «Брильянтовая рука». Мои расслабившиеся по окончанию совещания коллеги все как один вздрагивают и застывают в самых разнообразных позах. На мгновение переговорная превращается в филиал музея мадам Тюссо. Саша замер с занесённой для постановки визы авторучкой, «Жжёный» - в позе разгибающейся уборщицы – сделал попытку подняться со стула, Эдик Вавилов с вставленным в ноздрю кончиком указательного пальца. И на фоне этого неимоверно громким кажется мне вздох или даже взрыд Миши Шифмана: из-под прикрывающих лицо ладоней какое-то нечленораздельное «аибанарот»…
Какой народ? При чём тут народ? – лихорадочно пытаюсь сообразить я.
…Чем хорош разгар лета? Да тем, что как поздно ни выйди из конторы (в пределах разумного, конечно), а на улице, как правило, солнышко пригревает, птички щебечут, если ноги занесут тебя в какой-нибудь скверик. Благодать! Вот и сейчас, как в той присказке, тепло, светло и мухи не кусают. Но сегодня, вместо тенистого скверика, я прямиком направляю стопы к метрополитену имени вождя мирового пролетариата. Скорее домой, встречать гостей! Друг ко мне приезжает - Костик. Посидим за ужином, водочки тяпнем, а завтра в путь-дорогу дальнюю.
Звонок мобильника раздаётся как раз, когда я собираюсь броситься в распростёртые объятья подземки – распахнутые двери станции «Домодедовская».
- Да, Костя, слушаю!
- Здорово, Иван… - голос Костика звучит настораживающе виновато. - Тут, понимаешь, дело такое…
- Что стряслось?
- Не смогу сегодня приехать… Проблемы нарисовались.
- Как это так?! – у меня в груди холодеет, будто под грудину запихнули кусок льда, неужели отпуск накрылся?
- Да ты не волнуйся, Вань, до завтра разберусь. И утром, как штык, у тебя! Договорились?
- Фу ты, блин, напугал… - выдыхаю я, чувствуя, как внутренности мои оттаивают. – Во сколько ждать?
- Часам к десяти подгребу, ну, может, к одиннадцати. Лады?
- Ага.
- Тогда до завтра!
- Бывай!
После беседы с Костиком нырять под землю мне как-то сразу расхотелось. Необходимость спешить домой отпала, что я там один делать буду? Надо чем-то себя занять на вечер… Позвонить что ли Виталику, коллеге по предыдущей работе, он парень разбитной, тусовочный, может девчонок организует, приятно проведём время… А что, мысль!
- Вань, ты чего в метро войти боишься? – звучит у меня за спиной.
Обернувшись на голос, вижу Мишу Шифмана.
- Нет, Миш, не боюсь, размышляю просто, как убить время…
- Я тоже… - грустно произносит Миша. – Домой не тянет, что там делать? Друзей-знакомых как-то не нажил… С мамой почти постоянно сидел. А теперь вот маюсь вечерами. А уж на выходных вообще места себе не нахожу. В четырёх стенах одному сидеть сил никаких нет, иду на улицу и дотемна болтаюсь, как медведь-шатун… А, да что я тебя нагружаю! Своих проблем, наверняка, выше крыши, - Миша умолкает, виновато глядит на меня, а я теряюсь в догадках, что ему ответить. Нам обоим неловко. Надо бы позвонить Виталику, а то свалит на какую-нибудь тусовку, так потом не выловишь, но как вот просто взять и позвонить, когда человек перед тобой душу открывает? Что же ему такое сказать, как поддержать? – Чёрт, стойкое желание напиться! – приходит мне на выручку Миша. – Который день подряд!
- Напиться, говоришь? – переспрашиваю я, оценивая такой вариант развития событий.
- Ну да… - пожимает Миша плечами.
- В принципе можно…
…В ближайшей забегаловке мы заказываем котлеты по-киевски, салаты «Мимоза» и двухсотграммовый графинчик водки.
- За что? – спрашивает Миша, разлив водку по рюмкам.
Я картинно морщу лоб, пытаясь придумать повод.
- Давай за твой отпуск! – предлагает Михаил.
- Давай.
Чокнувшись, мы опрокидываем по первой.
- Куда отдыхать отправляешься? – осведомляется Миша, наполняя рюмки заново. – В Турцию или в Египет? И вообще, куда сейчас модно ездить на нашем уровне?
- Не знаю, - отвечаю честно. – Я, Миш, с друзьями на «байдах» по реке сплавляться собрался.
- На байдарках? – уточняет Миша.
- Ага.
- Выходит, экстримом увлекаешься?
- Да ладно тебе. Экстрим – это по горной реке: водопады, пороги, напряг с утра до ночи. А мы по-простому, по-деревенски: вёслами чуток помахать, вина попить. Короче, расслабиться на природе.
- Тогда давай за природу, - улыбается Миша, и мы выпиваем. – Я бы тоже рванул на такое мероприятие… - говорит мой собутыльник, закусывая.
- Миш, я бы тебя с радостью пригласил, но состав укомплектован, мест нет… Если только по быстрому найдёшь себе компаньона с «байдой»… Но очень быстро. Самое позднее – послезавтра.
Миша дважды кивает, жуя, и я уже достаю сотовый, чтобы описать ситуацию Косте и получить одобрение на возможное вливание в наш состав новых членов, но Миша меня останавливает:
- Если ты по моему поводу звонить собрался, то не суетись. У меня тут свои мероприятия намечаются.
Пока я прячу сотовый в карман, Миша наливает нам ещё водки.
- Так давай за мероприятия и выпьем, чтобы всё удалось! – предлагает он.
Мы снова чокаемся, я споро опрокидываю в себя очередную стопку, а Миша заунывным голосом выдаёт:
- Уезжаю я… из страны…
- Как? – я едва не поперхнулся.
- Так… - грустно улыбается Миша. – И, скорее всего, навсегда…
Вот это номер! А мы всем отделом гадали, чем Миша займётся, некоторые даже ставки делать пытались, а он… Да уж, что и говорить, всех перехитрил.
- Если не секрет, почему? – интересуюсь я, зажевывая водку салатом. – И чего вдруг так сразу?
- А что меня тут ждёт? – отвечает Миша вопросом на вопрос. – Какие у меня здесь перспективы?
- Ну, я не знаю… Ты же парень головастый.
- Я математик, Вань. Математику с детства любил, «Мехмат» МГУ закончил с отличием, аспирантуру, кандидатскую защитил… Не хочу я всего этого, - он тычет пальцем в не первой свежести окно забегаловки. Из него видны верхние этажи здания, в котором обосновалась наша контора. – Всё это - беспрерывное зарабатывание денег… Это сейчас главное в этой стране, все на этом помешались. А я? Что мне среди этого делать? Раньше для матери старался, а теперь… Я наукой заниматься хочу, Иван! А кому тут эта наука нужна? Разговоры одни про неё, про субсидии, выделяемые на её развитие. А на деле – академики друг с другом и с властью грызутся. Кто-то те субсидии делит, кто-то власть над учёными… Ай, да ладно! – взмахивает он рукой. – В общем, уезжаю.
- Куда, если не секрет.
Прежде чем ответить, Миша выливает в рюмки остатки водки. Подзывает официантку.
- Девушка, мы ещё грамм двести водки возьмем и по порции этих ваших котлет. Ты не против, Вань?
- Можно.
Прихватив с собой графин и пустые тарелки, девушка удаляется, а Миша поднимает рюмку и безмолвно осушает её.
- Сначала собирался в Канаду, - произносит он, поднеся к носу кусочек чёрного хлеба. – Однокашник мой туда убыл с женой и детьми. Пристроился на кафедре, сейчас докторскую дописывает. Приезжал он месяца полтора назад – такое рассказал, аж слюнки потекли. Работай, твори – простор, размах. Дети учатся, жена при деле. Курсы языка за счёт государства, стипендия на время обучения на этих курсах. Но самое главное, потом математикой можно будет заниматься в своё удовольствие! Он меня ещё тогда к себе звал, обещал помочь обустроиться. Но тогда мать жива была, куда я от неё? А сейчас - вольная птица…
- Значит, в Канаду? – уточняю я.
- В Канаду уже передумал.
- Хм, я смотрю у тебя большой выбор… Так куда?
- Куда ещё, кроме Канады, может собираться человек с фамилией Шифман? – улыбается Миша.
- Неужели в Землю Обетованную?
- Туда, - кивает Миша, грустно улыбнувшись. - Тётка у меня там, как оказалось. Я не подозревал даже, что родственники за границей есть, а тут, как маме совсем плохо стало, она меня и порадовала. Попросила связаться.
У нашего столика появляется всё та же официантка, составляет с подноса тарелки с котлетами и наполненный до краёв графинчик.
- Давай, Иван, за родственников выпьем, чтобы они были здоровы! – предлагает Миша, и мы выпиваем. – Так вот, - продолжает Михаил, - у тётки муж профессор-физик, и удачно так получилось, что в его конторе место вакантное есть и именно математик нужен.
- Понятно…
- Тётка говорит, свои своим помогать должны.
- Кто бы спорил, - соглашаюсь я, ковыряя вилкой котлету.
…Из забегаловки мы выходим в приподнятом настроении – двести грамм водки на брата это всё же не просто так. На пути к метро Миша продолжает делиться со мной своими планами на будущее, а я искренне надеюсь, что всё у него там, в далёком Израиле, сложится хорошо. У бортика подземного перехода мы останавливаемся, чтобы попрощаться: мне под землю, а Мишка решил переместиться к дому на троллейбусе.
- Ты когда отчаливаешь в свой Рай? – интересуюсь я.
- Не раньше, чем через месяц. Так что увидимся. Но, если вдруг раньше уеду, то имей в виду, что рад был знакомству и общению с тобой! Счастливо оставаться! Эх, Ваня… - вздыхает Михаил. - Нет, ну надо же, уезжаю… Ну, а вы… Вы здесь - кровь на рыле - топай к светлому концу…
- Ты же, сука, в Израиле будешь жрать свою мацу! – на автомате откликаюсь я и тут же спохватываюсь: - Ой, Миш, извини! Вырвалось как-то…
В ответ на мою реплику Миша разражается хохотом! Да ёще каким хохотом – так и на концерте Задорнова не смеются, когда клеймит американов почём зря.
- Уважаю, - выговаривает Миша, с трудом давя смех. – Галича уважаю. И Владимира Семёновича с его Мишкой Шифманом тоже уважаю!
- Владимира Владимировича уважаешь? – раздаётся неподалёку от нас. – Мы как один поворачиваемся на голос, и нашим глазам предстаёт потрёпанного вида мужичонка с бутылкой пива в одной руке и авоськой в другой. – Владимира Владимировича уважаешь? – переспрашивает он, отхлебнув из бутылки. – Малацца! Владимир Владимирович – это… Ик… Это… это… Ик!
- Зомби… – зло шипит Миша. Лицо его перекошено, от недавней безбашенной весёлости на нём не осталось и следа.
Отсалютовав нам бутылкой, мужичок неловко переступает на месте и, не удержав равновесие, с очередным «Ик!» оседает в предательски притаившиеся в сгустившихся летних сумерках кусты. Оттуда немедленно доносятся звуки оживлённой возни и вдохновенное, как стих о Родине, «ЭТО!»
- Наше все, твою мать… - цедит Миша, отвернувшись от павшего авоськоносителя.
- Миш, ты чего?!
- Такое ощущение, что живу среди зомби…
…В вагоне метро, где я с удобством расположился, оккупировав в одиночку целое сиденье, вместе со мной всего десяток пассажиров. Вагон раскачивается на ходу, мерно постукивают колёса, меня неудержимо клонит в сон. То и дело впадая в дрёму, я заваливаюсь на бок, но как только голова касается сиденья, пробуждаюсь, усаживаюсь поровнее, мутным взглядом скольжу по пассажирам, которым до меня нет никакого дела, и всё повторяется с начала. Наконец, мне это надоедает, да и неудобно всё же перед людьми… Я беру себя в руки и, кажется, одерживаю победу над Морфеем - временную, конечно. На очередной станции в вагон входит компания – четверо мужчин лет так под шестьдесят. Солидные, при костюмах и галстуках. Не часто таких в метро встретишь. Наверное, личные водители запили, и крутым дядям приходится добираться домой на общественном транспорте. Дяди придирчиво осматривают вагон и сбиваются в кучку на площадке у дверей - аккурат рядом со мной.
- Вечер, - задумчиво произносит один из них, самый седой и тучный, ещё раз оглядев вагон. – И лимиты не так много. Я ведь их по рожам узнаю.
Его попутчики, все как один, кивают.
- Вот ты, - обращается ко мне седой.
- Я? – уточняю на всякий случай.
- Да, ты.
- Ну?
- Вот вижу я, что ты наш, московский, парень! Так скажи ты мне, чего они сюда едут и едут, едут и едут, а?
Я вяло пожимаю плечами.
- Не знаешь? – грустно спрашивает седой. – И я не знаю… Сидели бы в своих Кислодрищенсках, ан нет... Едут… И продохнуть от них скоро нельзя будет… Да-а-а... дела… - А вы, мужчины, - обращается он к своим, - знаете?
Мужчины важно покачивают головами, дескать, не знают.
- Как тебя зовут, парень? – это седовласый снова мне.
- Иван.
- Во! Настоящее, наше, имя! Так вот что я тебе скажу, Иван! Ты молодой, жизни ещё, можно сказать, не нюхал, но я тебя научу! Запомни, Ваня, гнать их надо отсюда, иначе погубят они нашу Москву… – в голосе его через край какой-то прямо таки вселенской тоски. - Попомни моё слово, погубят!
Его попутчики опять закивали.
- Ну ладно, Иван, выходить мне сейчас, - сообщает седой, почувствовав, что состав начинает сбавлять ход. - Будь здоров!
- Спасибо конечно… Но только… - я сую руку в задний карман джинсов и извлекаю оттуда паспорт.
- Чего там у тебя? – вяло интересуется седой.
- Да собственно вот… - я раскрываю паспорт на первой странице и, встав, сую его под нос седому: - Читай тут… а теперь тут… - я открываю страницу с данными о прописке. – И московской регистрации у меня нет. Это я тебе так, до кучи, рожеузнаватель…
Не знаю, что могло бы быть дальше, но поезд останавливается. Наверное, к счастью останавливается. Один из попутчиков выволакивает впавшего в ступор седого из вагона, а я, как ни в чём не бывало, плюхаюсь на сиденье. Ни злости, ни обиды, может потому, что пьян, а может, оттого, что не собираюсь я с ним, с седым этим, ничего делить: ни его Москву, ни свой Кислодрищенск.
Состав минует ещё несколько станций и, наконец, бесчувственный женский голос из динамиков объявляет «Речной вокзал». Поезд дальше не пойдёт.
…Если бы не фонари, фары и окна ларьков, на улице было бы темно, а ещё на небе были бы видны звёзды. Я вдыхаю пропитанный выхлопами автомобилей воздух и, чтобы заглушить эту вонь, выбиваю из пачки сигарету, подкуриваю. Впервые за вечер и, однозначно, зря. После первой затяжки ноги моментально делаются ватными, во рту становится сухо и противно, голова наполняется туманом, точно сигаретный дым угодил прямиком в черепную коробку, мир перед глазами начинает «плыть». Чёрт! Сколько раз зарекался курить после выпивки…
Мотаю головой, моргаю глазами, наводя резкость. Делаю резкий выдох:
- Ф-ф-у-у-х.
Вроде бы норма… Лёгким щелчком посылаю сигарету вдаль. Разгорающимся метеором пролетев с пяток метров, она падет на асфальт, породив фонтанчик огненных брызг.
- Осторожнее! – звучит раздражённый женский голос. И у того самого места, куда только что шлёпнулась сигарета, появляется пара ног в черных лаковых туфельках.
Мой взгляд скользит по щиколоткам, достигает коленей, поднимается до середины бёдер и упирается в край юбки. Симпатичные ножки…
– Совсем сдурел?! – вопрошает всё тот же голос. – А если бы в ноги мне попал? Ожог ведь мог быть!
Да уж, и подумать страшно! Подпортил бы такую красоту.
Мой взгляд стремительно взмывает и встречается с взглядом обладательницы едва не загубленных мной ног.
И личико тоже симпатичное… Пухленькие щёчки, чуть курносый носик, тонкие бровки. Вот только в глазках поменьше бы злости…
- Меня Иваном зовут, а вас?
Злость в глазках сменяется лёгким удивлением, а губки, вздрогнув, выдают:
- Таня.
- Очень приятно, Таня! Будем знакомы! Может быть, прогуляемся?
Спустя минут пятнадцать – двадцать неспешного хождения по тротуару мы сидим на соседней с метро автобусной остановке и мило беседуем. А ещё через пятнадцать минут я беру Татьянину ладонь в свою, легонько пожимаю и, не встретив сопротивления, произношу:
- Тань, я тут рядом живу, пойдём ко мне?
…Разгорячённые мы лежим на кровати и пытаемся перевести дух. Одной рукой я прижимаю к себе Татьяну, другой глажу её по волосам. Они шелковисто обволакивают мою ладонь, источают едва уловимый нежный аромат. Я зарываюсь в них лицом. Мне очень хочется сказать что-нибудь нежное…
- Ой, я совсем забыла! – восклицает Таня, отстраняясь. - Мне бежать надо! – Она порывисто вскакивает с кровати, сдёргивает с меня простыню и заворачивается в неё.
- Куда ты? Ночь на дворе! Оставайся…
- Меня ждут…
Подхватив разбросанную по полу одежду и сумочку, она убегает в ванную комнату и вскоре появляется оттуда одетая и подкрашенная.
- Проводить? – интересуюсь я.
- Не надо, я сама.
- Такси вызвать?
- Мне тут недалеко… Я пешком.
- А, может, всё же останешься? – спрашиваю с надеждой.
Татьяна охватывает бесстыже обнажённого меня жадным взглядом. На её лице читается сомнение: борьба желания и необходимости. Борьба эта длится несколько секунд.
- Нет, - наконец, решительно заявляет Таня.
Закрыв за ней дверь, я вдруг ловлю себя на мысли, что мне очень хочется подойти к окну и увидеть, как Таня выйдет из подъезда, смотреть ей вслед через весь двор до самой подворотни, которая заглотит её и, наверняка, навсегда вычеркнет из моей жизни. ЧуднО…
К окну я не подхожу. Врубаю «комп», запускаю «The Bat». Качаю почту.
Среди прорвавшегося через чистилище «антиспамера» мусора одно единственное интересное мне послание:
«Пьете, небось? ;»
А вот и не угадал ты ни разу…
«Какое там… ; У Костика траблы образовались. Только завтра подгребёт. Один тут кукую. Сирота…»
Заслав это душещипательное письмишко Серёге Красинскому, с которым нам ближайшие две недели существовать борт к борту, я отправляюсь в ванную. После водных процедур забираюсь в кровать. Жаль, что Татьяна ушла, очень жаль… - с тоской думаю я. Вроде бы неплохая девчонка. Может, попробовать покараулить её у метро. Да, у метро. Метро. «Поезд дальше не идёт». Седой с его опасениями за Москву. Эти мыслеобразы обратным отсчётом событий, проматываемой назад киноплёнкой вползают в моё сознание. Забегаловка. Миша Шифман и его замогильное «Уезжаю»… Уезжает… Жаль, одним хорошим человеком в стране станет меньше. Эта мысль является мне за мгновенье до того, как я проваливаюсь в сон.
***
Утро будит меня привычным дребезжанием будильника.
- Блин… - выдавливаю я раздосадовано, дотягиваюсь до будильника и заставляю его заткнуться.
Во рту сухо, виски и затылок легонько ломит. Вроде бы не много вчера выпил… Это всё от недосыпа, наверное. Надо попробовать вздремнуть ещё хотя бы часок. Укутавшись в простыню, я переворачиваюсь на бок, поджимаю колени к животу и собираюсь сладко уснуть. Но не тут-то было. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Видимо, Всевышнему было угодно, чтобы голова моя разболелась сильнее прежнего. Ломота в затылке превращается в резкую пульсирующую боль. Хорошее начало отпуска, ничего не скажешь…
Издав страдальческий стон, я усаживаюсь на кровати, опускаю ступни на неуспевший прогреться пол. Приятная прохлада поднимается по ногам. Хорошо.
Из прихожей доносится звук телефонного звонка. Тяжело переставляя ноги, я отправляюсь отвечать на вызов.
- Алло?
- Иван? – вырывается из трубки старушечий голос.
- А кто же ещё? – вздыхаю я. – Здравствуйте, Евгения Тихоновна.
- Иван, я вчера заходила. Опять у тебя беспорядок! Я сколько раз говорила, что если этот бардак будет продолжаться, откажу тебе в квартире?
- Не помню. Много, наверное…
- Иван, это последнее предупреждение!
Да иди ты знаешь куда со своими предупреждениями?! – так и хочется мне выкрикнуть в трубку. Достала! Какого хрена ты вообще приходишь в моё отсутствие?
- Постараюсь исправиться.
- Ты уж постарайся… - вкрадчиво произносит хозяйка моей съёмной берлоги. - А то родственница моя на неделе спрашивала, могу ли я её пустить пожить.
- А она молодая, симпатичная? – интересуюсь я не менее вкрадчиво.
- Кто? – не врубается старушка.
- Родственница ваша. Если да, то я совсем не против. Присылайте!
- Типун тебе на язык, похабник! – восклицает Евгения Тихоновна нарочито строго. – Всё бы вам, кобелям…
- А что? Вдруг я ей понравлюсь, так и станем вместе жить. Поженимся. И ей хорошо, и мне такие деньги платить не надо. Вы ж с родственницы деньги брать не будете?
На том конце провода повисает пауза… Я с остервенением потираю затылок. От беседы с Евгенией Тихоновной он разболелся ещё сильнее.
- В общем, я тебя предупредила, - холодно бросает Евгения Тихоновна и кладёт трубку.
Карга старая! Предупреждает она меня. Кинуть видимо решила, бабушка – божий одуванчик… Небось, жильца повыгоднее нашла, пообещал кто-то побольше - вот и весь сказ… А то родственница, видите ли, у неё! Чёрт… Неужели придётся новую хату искать? В предощущении такой перспективы мне становится тоскливо. К этой квартире я уже успел привыкнуть, я бы сказал, прикипеть душой. Четвёртый год живу всё-таки. Сколько всякого-разного здесь было – посиделки с друзьями, романтические свидания с девушками, бессонные ночи с ними же… Эх… Да и возня с переездом меня совсем не радует…
С больной головой и подпорченным настроением я бреду на кухню, открываю холодильник. Ага! Сейчас взбодримся!
На столе появляются початая бутылка водки, оставшаяся с недавнего празднования моего тридцатилетия, и лимон. Отрезаю кружок лимона, высыпаю на него щепотку растворимого кофе и сверху немного сахара. Готово… Теперь плеснуть водочку в рюмочку и… Звонок в дверь… Да что же это такое! И выпить спокойно не дадут!
Натянув брюки, я ковыляю к двери.
- Кто там? – вопрошаю вяло. В глазок заглядывать лень. Поперекрикиваемся.
- Сто грамм! – доносится из-за двух листов стали, разделённых деревянной прослойкой.
В один момент дверь оказывается распахнутой настежь. С порога мне улыбается Костик Казаков. Он, как и прежде, высок и поджар. Смуглая физиономия хронически обветрена, тяжёлый квадратный подбородок подёрнут трёхдневной щетиной. На голове коротенький «ёжик». В общем, красавец мужчина.
- Вваливайся, гость дорогой! - приветствую я его.
- Здорово, орёл! – Костик протягивает мне ладонь. Хватаю её, с силой дергаю на себя, и Константин в прямом смысле вваливается в квартиру. Я придерживаю его поперёк груди, не давая упасть. – Здоров стал, чертяка… - ворчит Костя беззлобно.
- Разувайся, я на кухню. Сварганю чего-нибудь по-быстрому. Яичницу будешь?
- Да я вообще-то ел... – отвечает Костя, потерев горбинку на носу. - А вот от чая не откажусь!
Пока Костя возится в прихожей, я зажигаю газ, ставлю на плиту чайник и сковородку. Это он сейчас говорит, что только чай, улыбаюсь мысленно, а как только почует запах съестного…
- Значит, пьёшь? – интересуется Костя, войдя в кухню. Сев на табуретку, берёт в руку водочную бутылку, с интересом смотрит на этикетку, потом переводит взгляд на стол. – Во как! – тычет пальцем в присыпанный кофе с сахаром лимонный кружок.
- Чего там, Кость?
- Закуска «Николашка», водка, - на вытянутой руке Костик показывает мне бутылку, - «Путинка». Символично…
Пожав плечами, выливаю содержимое шести куриных яиц на сковородку, присаливаю, посыпаю специями и накрываю крышкой. Спрашиваю:
- Что тут символичного?
- Один из них уже успел плохо кончить…
- Николай?
- Не просто Николай, а Николай «Кровавый»… Тот самый, который, как говорят, любил лимончик с кофе и сахаром под коньячок…
- Слышал что-то такое, - вставляю я. – Но там вроде икра чёрная была вместо кофе с сахаром?
- Разные варианты есть… - задумывается Костик. – Так вот, о чём это я… А! Выглянет Николай в окошко, посмотрит, как казачки народец русский на Сенатской рубают, и коньячку хряп! И лимончиком его, лимончиком! Красота!
Я снимаю со сковородки крышку, поддеваю свернувшийся белок кончиком ножа - вроде бы готово.
- А чем это так запахло? – настораживается Константин.
- Яичницей.
- Давай её сюда!
Разложив яичницу по тарелкам, я подсаживаюсь к столу.
- Хлеба нет… - развожу руками.
- Обойдусь, - кивает Костик
С минуту мы молча жуём. Я параллельно оцениваю своё состояние и поглядываю на бутылку. Затылок мой всё ещё побаливает, не так сильно, как вначале, но всё же... Подлечиться или не стоит?
- Так и бросишь засыхать? – вилкой тычет Костя в лимонный кружок, точно угадав мои мысли.
- Не знаю… Не обидишься, если один выпью?
- Какие обиды? Тем более, я за рулём.
Я наливаю себе водки, киваю Костику «твоё здоровье», залпом выпиваю и закусываю лимоном.
- Вот так оно было, так и будет, - задумчиво произносит Константин. – Человек русский всё проглотит и переварит… Даже булыжник, если тот ляжет ему поперёк дороги…
Лимон с сахаром и кофе образуют у меня во рту кисло-горько-сладкий коктейль вкусов. От водки по телу разливается благодатное тепло. От желудка оно поднимается к груди и выше – до головы, изгоняя остатки боли.
- Ладно, нечего засиживаться! По коням! – командует Костя, отодвинув тарелку. – А то нам ещё через весь город тащиться.
- Почему? – настораживаюсь я.
- Пробки, - морщится Константин, - я машину оставил рядом с «Дмитрия Донского». Там на въезде такой тромб образовался... Пришлось бросить машину и на метро к тебе - поясняет Константин. – А иначе бы и к обеду не успел.
Ну что ж, на метро так на метро. Хотя перспектива такая меня абсолютно не радует. Метро это уже изрядно достало. Рано утром и поздно вечером – ещё туда-сюда, а вот в часы пик… Толкотня, штурмовка вагонов… Бр-р-р… Но куда деваться?
***
Сейчас, судя по происходящему у входа на станцию «Речной вокзал», как раз кончается час-пик. Впрочем, вернее сказать - временной период-пик. Угадать его продолжительность в данный конкретный день практически невозможно. Может, действительно час, а может и два, и больше.
Мы вклиниваемся в людской поток, он подхватывает нас, проносит через турникеты и втаскивает прямиком в распахнутые двери вагона.
- Посадка закончена! – надрывно звучит из динамиков.
Люди продолжают втискиваться в вагон.
- Не мешайте отправлению поезда!
Меня всё сильнее вдавливает в стену, к которой я прислонился в надежде облегчить себе продолжительное стояние.
– Я сказал, закончена посадка! Отпустите двери! – срываясь на хрип, вопит машинист.
Давление на меня стабилизируется. С тихим визгом двери захлопываются, и состав, тяжело вздрогнув, устремляется в туннель. Едва придя в себя после трамбовки, я мгновенно окунаюсь в ужасную, как в парной, духоту и какофонию запахов: пот, духи, кожа ботинок, чьё-то несвежее дыхание. И движение, перетекающее от одного конца вагона к другому. Здесь кто-то переступил с ноги на ногу, чуть дальше кто-то покачнулся, кто-то задел кого-то локтем – всё вокруг колышется из стороны в сторону и вверх-вниз. И звуки: женские, мужские, подростковые голоса прорываются сквозь грохот состава, трезвон чьего-то мобильника. Рядом со мной средних лет мужчина, балансируя на растяжке правая нога - левая рука, уставился в зажатую в правой ладони книжку. От нечего делать я пытаюсь вчитываться в текст – ровно до того момента, пока изо рта мужчины не вырывается сдавленных чих. Ничем не прикрытый, разлетается миллионом капелек, задевая моё лицо. Брезгливо морщусь, отворачиваюсь и закрываю глаза. Трясусь в темноте, среди запахов, движения и шума. «Станция Тверская» - звучит, как избавление.
Я отделяюсь от стены и опять отдаюсь на волю людского потока. Он выплёвывает меня на перрон, а затем снова подхватывает и увлекает прямиком к эскалатору. Мерно гудящая и изредка чем-то поскрипывающая машина неспешно опускает меня вниз – хоть какая-то передышка среди толкотни. И опять голоса и запахи, и даже здесь непрерывное движение: оглядываются, поправляют сумки, переминаются стоящие справа; слева, стуча каблуками, проскакивают самые торопящиеся. Стриженый затылок Костика маячит неподалёку – внизу, в пяти головах от меня. На сходе с последней ступеньки, за секунду до очередного включения во всеобщее безостановочное движение, передо мной, на уровне живота, вдруг возникает скрюченная морщинистая ладошка с пригоршней монеток.
- Сынок… хлебушек… - доносится до меня.
Тут кто-то толкает меня в левый бок, отчего я подаюсь вправо и получаю лёгкий, почти невесомый, тычок справа под рёбра. Даже не в меня ткнули, а я сам сшиб что-то. До ушей долетает звонкий стук меди о каменный пол.
А меня уже подхватила неудержимая сила и понесла. Всё что я успеваю - бросить короткий взгляд туда, откуда прозвучало «хлебушек». В темном углу у эскалатора глаза выхватывают сгорбленную седовласую фигурку в потрёпанной серой кофточке и юбке до пола. А там, на полу, редкой россыпью тускло поблескивают кругляши медяков…
Чёрт! Как нехорошо получилось...
Чёрт, черт, черт!!! – метрономом стучит в моём мозгу до самой станции имени «Дмитрия Донского».
…-Вань, ты чего такой хмурый, - настороженно спрашивает Костя, когда мы выходим из метро.
- Да так… Бабулю задел… в толчее этой сраной! Нехорошо получилось.
- Сильно задел что ли?
- Нет вроде.
- Ну что поделаешь… Бывает…
Действительно бывает. И бывает хуже. Но почему так гадко на душе?
Разгадкой этого вопроса я занимаюсь всё то время, пока Костя ведёт меня к брошенной, как он выразился, неподалёку машине. На самом деле «неподалёку» обернулось пятьюдесятью минутами быстрого хода: сначала вдоль городской дороги, потом дворами, а затем вдоль трассы. В итоге: Москва позади, потрёпанный временем и пробками Костиков «Форд» по левую руку, а впереди… Впереди – свобода! Целый месяц свободы от пробок, метро, каждодневных обязанностей по работе!
- Залезай! Погнали! – командует Костя. И зачем-то тихо добавляет: - Наши городских…
Рванув с места, Константин уводит машину в крайний левый ряд. Вальяжно откинувшись на спинку сиденья, тремя пальцами левой руки принимается подкручивать руль, правую держит на рычаге переключения скоростей. Вообще, ездить с Костиком страшно. Он лихач, и хоть старается правил не нарушать, по крайней мере, специально, но его обгоны почти из-под самой задницы длиннющих фур и гружёных плитами тягачей, с выездом лоб в лоб на встречку – это… Я даже не знаю, как это назвать. Пока ему везёт. Ему и его пассажирам, но есть у меня предчувствие, что когда-нибудь всё это плохо кончится… Скосив глаза, я бросаю взгляд на спидометр и вздрагиваю. Стрелка неумолимо ползёт к последнему делению на шкале – 220 км/ч. Сейчас уже 145.
- Может, притормозишь? Ограничения, ГАИ и всё такое…
- Блин, - мотает головой Константин. – Задумался.
Он плавно жмёт на педаль тормоза. Стрелка отползает назад и замирает на отметке 115. Позади нас сразу же раздаётся раздражённый гудок.
- Проезжай, - бурчит Костя, уступая дорогу.
Обдав нас волной выхлопов и разогретого воздуха, чёрный и сверх всяких норм и правил тонированный «Нисан Мурано» стрелой уносится вдаль.
- Ездят же… - вслед ему цедит Костик, поморщившись. – И ни ограничений им, ни ГАИ…
- Да ладно тебе. Когда-нибудь попадёт.
- На законопослушного гаишника? – улыбается Костя.
- Ну, а почему бы и нет?
- Блажен, кто верует, Вань.
- И откуда в тебе столько пессимизма, Константин?
- От жизни Иван, от жизни… - вздыхает Костя. Он протягивает руку к автомагнитоле, нажимает на «On», и из колонок вырывается голос кумира конца 80-х, начала 90-х:
«Мы хотим видеть дальше,
Чем окна дома напротив.
Мы хотим жить,
Мы живучи, как кошки.
И вот мы пришли заявить о своих правах. Да!
Слышишь шелест плащей?
Это мы.»
Голос Цоя, его манера исполнения завораживают. В такт музыке я принимаюсь кивать головой, а Костя - постукивать ладонью по рычагу переключения скоростей. Губы его приходят в движение, повторяя за певцом:
«Дальше действовать будем Мы,
Дальше действовать будем Мы,
Дальше действовать будем Мы,
Дальше действовать будем Мы…»
Меня тоже пробирает, и я подхватываю шепотом:
«Мы родились в тесных квартирах
Новых районов.
Мы потеряли невинность в боях за любовь.
Нам уже стали тесны одежды,
Сшитые вами для нас одежды.
И вот мы пришли сказать вам о том,
Что дальше...
действовать будем Мы,
Дальше действовать будем Мы,
Дальше действовать будем Мы,
Дальше действовать будем Мы…»
- Интересно, кто они, эти «Мы»? – спрашиваю я, когда на смену Цою приходит какая-то певичка-однодневка то ли с какой-то фабрики, то ли из какого-то колхоза.
Несколько секунд Костя меряет меня взглядом, потом переводит его на дорогу и произносит тихо и крайне серьёзно:
- В последнее время только и делаю, что пытаюсь это понять.
- Успехи есть? – интересуюсь я.
Хоть и принято считать, что молчание – знак согласия и эквивалент «да», но в ответ на мой вопрос Костик молчит так, что трудно не догадаться – успехов нет.
- Ну что ж, отсутствие результата – тоже результат, - пытаюсь я приободрить друга.
- Да уж… - цедит он.
- Означает, что либо не в том направлении ищешь, - продолжаю я. - Либо не те средства используешь для поиска.
- Умник! – огрызается Константин. – В кого ни плюнь - одни умники вокруг, а живём как…
- Как?
- Об косяк! – обрубает Костя.
- Кость, что на тебя нашло?
- Ничего, извини…
Костик достаёт «беломорину», прикуривает, выпускает из ноздрей струйки сизого едкого дыма.
- Ты всё эту отраву куришь? – морщусь я, картинными взмахами ладони разгоняя дым.
- А ты всё своё сено? – парирует Костя. Это он так называет все сигареты с фильтром.
- Зато вреда меньше.
- Ну-ну, блажен, кто верует… Во, гляди! – тычет Костик зажатой в пальцах папиросой у меня перед носом. Я смотрю в указанном направлении. Там у обочины стоит чёрный «Нисан Мурано», рядом с ним – коренастый широкоплечий парень в джинсах и майке, очевидно владелец, а к нему вразвалочку шествует тучный гаишник с переносным радаром.
- Я же говорил, что попадёт! – восклицаю я. – Сейчас и за превышение, и за тонировку ему вставят.
- Ага. Интересно, на какой сумме разойдутся…
- Кто про что… - вздыхаю я. – Неужели ты действительно думаешь, что все они берут?
- Ты поговорку слышал: нет неберущих гаишников, есть плохо дающие водители. Думаешь, она просто так появилась?
- Просто так, конечно, только кошки родятся… - гудок автомобильного клаксона не даёт мне закончить.
- Задолбал! – рыкает Костя, глянув в зеркало заднего вида.
Я оборачиваюсь – у нас на хвосте маячит чёрный и сверх всяких норм и правил тонированный «Нисан Мурано»…
- Ну что? - грустно улыбается Константин. Думаешь, протокол ему выписали, да? За две минуты? У них, в ГАИ, новая услуга – экспресс составление протокола? А может, - оплата штрафа на месте?
- Ну ладно, уел, - сдаюсь я. – Но есть и другая поговорка: в семье не без урода…
- Если бы он один был, урод этот…
Висящий на хвосте «Мурано» продолжает истошно реветь клаксоном.
- Да заткнись ты! – гаркает Костя, высунувшись в окно.
- Пропусти его, Кость, а то оглохнем ещё – вон как надрывается.
- Ладно, вали… - шепчет Костик, уступая дорогу.
«Мурано» проскакивает вперёд и, вдруг, происходит что-то странное: он виляет вправо, и в одно мгновение его стоп-сигналы, горящие ярко-красным, оказываются перед нами. Визг тормозов, занос, меня кидает вперёд, я не влепляюсь головой в лобовое стекло только потому, что успеваю упереться руками в пластик приборной панели. В салоне устанавливается мертвая тишина. И в этой тишине побелевший как труп Костик лихорадочно крутит баранку из стороны в сторону, стараясь стабилизировать машину и не врезаться в несущиеся мимо нас автомобили. Стиснув зубы, вцепившись руками в кресло и упершись ногами в пол, я мысленно молю Бога о спасении...
Наверное, Он меня услышал. Ещё раз ударив по тормозам, Костик останавливает машину на обочине. Глаза его как два советских пятака, пот струится по лицу, а руки до белизны в костяшках сжимают руль.
- Падла… - шепчет он.
Ни слова больше не говоря, с дикой пробуксовкой Костик срывает машину с места.
- Ты куда? – произношу я пересохшими губами.
- Порву сучару… – шипит Костя.
- Кость, остановись!
- Не лезь, - отмахивается Константин. Вытянув шею, нависнув грудью над рулём, он пожирает дорогу взглядом.
Лавируя между попутными автомобилями, Костя остервенело давит на акселератор. 100, 150, 200 км/ч. Вслед нам гудят, от нас шарахаются и, наверняка, кроют самым «изысканным» матом. Костик «кладёт» стрелку спидометра.
- Кость! – выкрикиваю я.
- Отвянь!
Наконец, зад «Мурано» появляется на горизонте. Константин издаёт нечеловеческий рык и каким-то чудом выжимает из своей развалины ещё несколько километров в час. Поравнявшись с обидчиком, начинает оттеснять его к обочине, грозя ударить бортом в борт. Парень за рулём «Мурано» машет нам кулаком, на среднем пальце которого отблескивает жёлтым «печатка», остервенело матерится в открытое окно - всё без толку. Костик неумолим и… он в отличие от хозяина «Мурано» не боится за свою машину – царапиной больше, царапиной меньше…
- Кость, может не надо… - произношу я просительно, но куда там…
…Выдавив «Мурано» на обочину, мы проезжаем ещё метров тридцать и останавливаемся. Я внутренне подбираюсь, готовясь не допустить потасовки, дух которой навис над дорогой, а Костя тем временем вместо того, чтобы идти разбираться с обидчиком, откидывается на спинку сиденья и закуривает.
- Ну и? – вопрошаю я удивлённо.
- Посмотрим, как будут развиваться события, - отвечает Костя, вдохнув порцию табачного дыма.
События не заставляют себя ждать. В боковое зеркало мне хорошо видно, как из «Мурано» выбирается водитель и бежит к нам. От его манеры бежать – тяжеловатой, я бы сказал, медвежьей, - веет мощью. Подскочив к водительской дверце «Форда», он распахивает её, хватает Костика за грудки и швыряет на землю.
Медленно, словно нехотя, Костик поднимается. На широко расставленных ногах встаёт во весь рост, и я с содроганием отмечаю, что на фоне своего противника он выглядит, мягко говоря, щупловато. Студент-доходяга Шурик против рецидивиста «Бывалого», порядком поднакачавшегося, к слову сказать… От нехорошего предчувствия у меня начинает ныть чёлюсть и посасывать под ложечкой. Кто-то кому-то сейчас навешает… С этой мыслью я выбираюсь из машины, но подоспеть на помощь Константину не успеваю. Да и моя помощь оказалась бы лишней. Два следующих друг за другом выпада противника Костя парирует лёгкими округлыми взмахами рук. Потом делает какое-то хитрое, едва уловимое глазом движение всем корпусом с уходом с линии атаки, и схватка совершенно непонятным мне образом переносится в партер: одной рукой заломив противнику руку, Костя осёдлывает его, пальцами другой поддевает его за ноздри и дергает на себя. Голова поверженного соперника с хрустом запрокидывается назад, он пытается что-то сказать, но у него не получается выговорить ни слова – вместо слов мычание и хрип.
- Кость, шею ему не сверни! – предупреждаю я, не на шутку разволновавшись за здоровье распластанного на земле, стучащего по ней ногами и свободной рукой, парня.
В ответ Костик презрительно сплёвывает в сторону.
- Да отпусти ты его!
Константин с совершенно беспристрастным выражением лица – ни злости, ни наслаждения от доставляемых проигравшему противнику мучений – продолжает тянуть его голову на себя. Лицо парня начинает синеть, на шее острым углом выступает кадык. Он лихорадочно пульсирует, грозя прорвать натянувшуюся до предела кожу.
- Отпусти! – гаркаю я, подскочив к Косте, и несильно, только чтобы вернуть во вменяемое состояние, бью ему коленом под рёбра. – Убьешь ведь, придурок!
Не ослабляя хватки, Костик обалдело смотрит на меня.
- Ты чего, Вань?
- Отпусти, говорю! Убьешь его, что потом делать будем?
До Костика, кажется, начинает доходить. Секунд пять он раздумывает, а потом осторожно опускает голову парня на землю.
- Жив? – осведомляется, потрепав по затылку.
В ответ стон.
- Ну и хорошо… - выдыхает Константин.
Он встаёт, отряхивает пыль с одежды.
- Поехали что ли? – спрашивает, как ни в чём не бывало.
- А этого, - я киваю на корчащегося на земле и тихонько постанывающего обладателя «Мурано», - так и бросим валяться?
- А что с ним церемониться?
- Блин, Кость, смотри, как ему хреново… Сдохнет ещё…
- Да ладно тебе, дождёшься от него, бугая… - с отвращением произносит Костя, но всё же склоняется над парнем. - Эй, ты особо не разлёживайся, земля холодная, простудишься ещё…
- Пошёл ты… - хрипло звучит в ответ. – Тебе конец, понял? Я тебя урою, сука…
- Он ещё и грубит! – лицо Костика искривляется в ехидной ухмылке. – Щас я ему добавлю…
- Кость, - я хватаю его за плёчо. – Не лезь к нему. Поехали.
- Нет, погоди! – отмахивается Костя и принимается бесцеремонно обыскивать вяло сопротивляющегося парня. – Должен же я узнать, кто меня урыть собирается… - Вскоре в его руках оказываются красные «корочки». – Ты гляди, Государсвенная Дума! - восклицает Константин. Игорь Сергеевич, значит… помощник депутата по работе в Государственной Думе… - зачитывает он. - Партия власти, вашу мать… - цедит с неподдельной злобой. - Что же это за власть такая, а?
…Потрёпанный Игорь Сергеевич остался позади. Насупившийся Костик крутит баранку и беззвучно шевелит губами, ведя какой-то внутренний монолог, я таращусь на проносящийся мимо пейзаж. В салоне висит гнетущая неловкая тишина. Недавний запал прошёл, на смену ему пришла какая-то опустошенность с легкой примесью стыда. Зачём всё это случилось, почему? Кому это было надо – мне, Косте, помощнику тому депутатскому? Неужели не могло быть иначе, неужели всё было так, как должно было быть? Неужели трое взрослых людей не могли разойтись-разъехаться миром – один не подрезать, другой не избивать, третий при всём этом не присутствовать?
- Нет, ну что за люди такие?! – нарушает молчание Костя. – Сколько ему лет?
- Физиономия молодая, - припоминаю я. - Лет двадцать семь или двадцать восемь...
- А тебе сколько, Вань?
– Тридцать.
- А «Нисан Мурано» у тебя есть?
- Нет.
- Почему?
Пожимаю плечами, отвечаю неуверенно:
- Не заработал, наверное…
- Не заработал! – восклицает Костя.
- Ну да…
- А он, значит, заработал… Новый русский мальчик…
- Выходит, что заработал.
- Вань?! – выдыхает Костик. С болезненной настороженностью смотрит на меня. - Да у трех четвертей этой новой русской молодёжи папы - старые евреи в прямом и переносном смысле. На заре туманной перестройки сколотили капиталец, устроили бизнес, обзавелись банками, заводиками, яхтами, машинками. Как они это сделали – какими правдами и неправдами… разговор сейчас не о том… - Костик на какое-то время умолкает, закуривает. - Нет, я не против, чтобы родители помогали детям, - продолжает, затянувшись, - давали им по максимуму. Коробит другое. Ведь в своё время мне тыкали пальцем на таких мальчиков, а сейчас продолжают тыкать другим: вот смотри, он год, как окончил институт, а уже ездит на «Лексусе» и живёт в пятикомнатной квартире на Арбате. А ты, здоровенный лоб, до сих пор ни хрена не имеешь. Так почему ж ты сидишь, чего ждёшь? Вот он смог, он ДОБИЛСЯ. Так и ты иди, вкалывай с утра до утра, и у тебя всё будет, как у него! И я покупался... Понимаешь? И шёл, и вкалывал... И когда, наконец, скрипя зубами, наскребал на вшивый, нет не «Лексуc», а «Фольксваген», на котором уже лет десять отъездил какой-нибудь жирный бюргер, вдруг узнавал, что папа того владельца «Лексуса» - коммерческий директор банка или хозяин какого-нибудь заводика... Ну ёлки-палки… Неужели опять накололи?! – с болезненной ухмылкой на лице восклицает Костик. - Выходит, это они так меня "стимулировали" вкалывать на очередного чужого дядю - папу того самого мальчика... А тот мальчик в это время менял «Лексус» на «Майбах», квартиру на «Арбате» на виллу на Канарах. За чей счёт, а?
- Кость, но ты же заработал машину, да и квартирой обзавёлся в Подмосковье. Разве плохо?
- А ты знаешь, сколько на это ушло нервов и здоровья? И сколько здоровья тратят те мальчики? Считаешь, величины сопоставимые? Уж хотя бы не обманывали... Сказали бы честно: сколь ни впахивай, а ни хера у тебя не будет!
- Наивный, так тебе и скажут... А кто ж тогда работать будет? Без чувства перспективы, без стимула, пусть даже ложного, - никто…
- Стимуляторы, мать их так! Я бы таких… - договорить ему не даёт гулкий раскат грома.
Я высовываю голову на улицу и вижу, как небо в спешном порядке заволакивают жирные грязно-серые низкие облака. Только что был белый день, и вот уже вечерние сумерки.
- Погода портится, - произносит Костя озабоченно. – Как бы не вышло, как в прошлый раз, - ежится он.
Прошлый раз был год назад, когда в разгар лета установилась по-настоящему осенняя промозглая погода. Ненастье застало нас в середине маршрута. Пять дней мы, замерзшие, полуголодные и злые под проливным дождём сплавлялись по реке – с утра до темна остервенело, до исступления маша веслами, чтобы хоть как-то согреться, вечером, у предательски не желающего разгораться костра, до зелёных чёртей глуша разведённый спирт, чтобы потом хоть как-то забыться в промёрзшей отсыревшей палатке. Тот ещё отпуск получился… Б-р-р-р... – содрогаюсь я мысленно.
- Может, обойдётся? – спрашиваю с надеждой.
- Всё может быть… - философски изрекает Костя, и по лобовому стеклу и капоту ударяют первые крупные капли дождя. С каждой секундой он набирает силу. Ливень. Если бы не «дворники», елозящие по стеклу, потоки воды сделали бы его абсолютно непрозрачным. Вода и сверху, и снизу: хлещет с небес, струится по полотну дороги и по обочине - пенится и пузырится, словно, кто-то опрокинул цистерны с мыльным раствором.
- А дождик-то затяжной, - констатирует Костя.
- Угу, - бурчу я.
- Хотя, говорят, что сильный дождь долго идти не может… - рассуждает он.
- Угу, - что я ещё могу сказать?
Движение на дороге замедляется, поток машин становится всё плотнее – явный признак зарождения автомобильной пробки.
- Всё, приехали, - говорит Костик минут через пять, бросает руль и лезет в карман за беломориной.
- Интересно, что там случилось? – спрашиваю я, честно говоря, без особого интереса – просто, чтобы что-то сказать.
- Сходи, посмотри, - ехидно ухмыляется Костя.
- Нашел дурака! В такую погоду и собаку на улицу не выгонят…
Костик приспускает стекло, и в салон врывается смрад, испускаемый сотнями работающих двигателей. Константин морщится, выдувает на улицу струйку табачного дыма, вздохнув, восстанавливает герметичность салона. С минуту крутит смердящую крепчайшим табаком папиросу в пальцах, наконец, поймав мой страдальческий взгляд, тушит в пепельнице. Заглянув в зеркало заднего вида, восклицает:
- А я думаю, чего это там болит! Гляди!
Он поворачивается ко мне левой щекой и тычет пальцем в скулу – на ней красуется небольшая, сантиметра полтора, ссадина.
- Задел он тебя всё же… - произношу я, покачав головой.
- Да уж… «Печаткой», видимо…
Автомобили перед нами снимаются с места, проезжают метров десять и останавливаются. Мы нагоняем их. Потом опять стоим, потом снова продвигаемся на чуть-чуть и снова встаём, так повторяется несколько раз, пока, наконец, не начинаем двигаться хоть и медленно, но зато уже без остановок. И вот перед нами угольное ушко пробки – длиннющая фура, завалившись на бок, перекрыла сразу две полосы.
- Докатался, - морщится Костя. – Хорошо, хоть никого не придавил.
Обогнув фуру, мы выскакиваем на свободную дорогу. Краем глаза я отмечаю рядом с примостившейся на обочине кабиной фуры сиротливую мужскую фигурку в спортивном костюме, переминающуюся с ноги на ногу под проливным дождём. А над ней огромный, в полнеба, плакат: «План Путина – победа России». Всегда, когда вижу такие, задумываюсь – что за план такой?
- Что за план? – спрашиваю сам себя вслух.
- А? – откликается Костя. – Какой план?
- Ну, пишут же: «План Путина – победа России». Что за план? Где он опубликован? Где с ним ознакомиться можно? Агитируют: голосуй за план Путина! А как я за него голосовать буду, если ни разу не видел? Покажите мне его, разложите по пунктам, обоснуйте каждый, скажите: это реализуется так, это так, а средства мы возьмём отсюда и отсюда. Убедите меня! А так… - вяло машу я рукой. - За что я голосовать должен, за кота в мешке?
- Ха! – усмехается Костя. – Если бы за кота! Сдаётся мне, там зверь поопаснее… Сидит в том мешке не кот, а медведь, который очень любит мёд. А знаешь, где он его берёт? У пчёл отнимает. Читал, небось, или по «ящику» смотрел, как он это делает? Из одного улья выгреб, взялся за второй, потом за третий и так далее, пока все не разорит.
- Интересно излагаешь… - киваю я. - И читал я и по «ящику» смотрел. Там, кстати, показывали, что пчёлы, если объединятся, могут медведя от ульев отогнать.
- Очень хочется в это верить… - вздыхает Костя. – И в то, что объединятся, и в то, что отгонят…
- Медведю ведь тоже не в радость, когда его кусают, - добавляю я.
- В общем, конечно, да… - соглашается Константин, но тут же добавляет: - Только, есть один нюанс, Вань: пчела после укуса умирает… Так что лучше не выпускать того медведя из мешка. Пусть пчёлы живыми останутся и в неразорённых ульях… Пусть мёд для себя собирают, а не для халявщика-мишки.
- Кто бы спорил…
- А ещё, если задуматься, знаешь, что в том лозунге, - оттопыренным большим пальцем правой руки Костик указывает за плечо, как бы отсылая к оставшемуся позади плакату, - меня настораживает?
- Что?
- Победа России над кем?.. Ты как считаешь, Иван?
- Не знаю… - пожимаю я плечами. – Там об этом ни слова. А ты, как думаешь?
- Сдаётся мне, что над нами, - бурчит Костя.
- Думаешь?!
- Угу… - мычит он. – Хотя, вернее будет сказать, чувствую… - добавляет, потерев разодранную скулу. – Вань, не в службу, а в дружбу, там, сзади, минералка…
Достав с заднего сиденья «Демидовскую», я свинчиваю с неё крышку.
- Держи.
Костик жадно припадает к бутылочному горлышку, делает пару крупных глотков, и тут машину подбрасывает на ухабе. Рука, держащая бутылку, вздрагивает, Костя судорожно сглатывает, закашливается. Машину кидает ещё раз. Минералка проливается Костику на лицо и на грудь.
- Чёрт! – выкрикивает он. – Забери, - протягивает мне бутылку.
После пары сильных ударов машина принимается часто подрагивать, попадая колёсами в мелкие выбоины на дорожном полотне.
- Да, здесь особо не погоняешь, - усмехаюсь я. – Вывеску видел?
- Какую?
- Область московская кончилась. Так что сбавь ход, если не хочешь колымагу свою по винтику растрясти.
***
- Куда это мы приехали? – спрашивает Костя после въезда в город.
- Это мой родной город, Кость, - сообщаю я.
- Уверен?
- Абсолютно.
- А такое ощущение, что в Москву попали… Двести вёрст отмахали, область вроде другая должна быть, а номера московские, - он указывает на едущую навстречу машину. – А вон ещё одна стоит и ещё, блин, а там ещё одна…
- Не считай, всё равно собьешься, - усмехаюсь я. – Их тут, как собак нерезаных, особенно летом.
- А-а-а, понял! На отдых тянутся. Природа, кислород…
- Угадал. Добавь ещё к этому реку.
- Красота… - потягивается Костик, поджимая плечи к самым ушам.
- И жильё дешёвое…
- Действительно дешёвое? – настораживается Константин. – И почём метр?
- Было когда-то дешёвым… А как эти, - киваю на очередную машину из региона под номером 177, - появились, так цены и скакнули. Для них ведь 10 штук зелёных - не деньги, и 20 - не деньги, и 30 - тоже не деньги, и 40, и 50. Скупают всё по той цене, которую им назначат. Не задумываясь. Покупают квартирки и домики, чтобы тёщу с детьми на лето сплавить. Действительно красота! Спровадил и отдыхай. Только кому красота, а кому - хоть караул кричи. Для местных-то жильё по той же цене стало, что и для москвичей. А где местному такие деньги достать? Были бы цены разумные, можно было бы кредит взять, постепенно расплатиться. Сейчас это не реально. Цены на жильё стремительно приближаются к московским, а доходы как-то не спешат... Вот и мыкаются молодые по съёмным квартирам или ютятся с предками «большой и дружной семьёй» - ждут, пока бабушка с дедушкой или родители ласты склеят – жилплощадь освободят.
- Понятно, - хмурится Костя.
- Или едут в Москву, чтобы деньги на жильё в своём городе заработать. А там им: «Понаехали!». От счастливой жизни, что ли, понаехали?
- Д-а-а… Паноптикум… - Костик сочувственно смотрит на меня.
- Да ладно тебе, я не жалуюсь… - успеваю отмахнуться я, прежде чем замечаю прямо по ходу глубокую выбоину в асфальте, заполненную до краёв грязной дождевой водой. – На дорогу смотри!
Обогнуть выбоину Костя не успевает. Колесо попадает прямо в неё. Матерясь и строя страшные рожи, Костик давит на газ, заставляя машину выбраться из капкана. Ей это удаётся не сразу. Рядом с нами останавливается пара автомобилей, их водители сочувственно смотрят на манипуляции Константина. Он раскачивает машину взад-вперёд. Под нажимом вращающегося колеса края выбоины крошатся, словно их обрабатывают «Болгаркой». Асфальтовая крошка разлетается во все стороны. Наконец, раздаётся леденящий душу скрежет и наш несчастный «Форд» вырывается из дорожного плена.
- Бля… - выдыхает Костя, - защиту пробил …
Обречённо-медленно он выбирается из машины, заглядывает под неё, исчезая из поля моего зрения. Через несколько секунд появляется заметно повеселевший.
- Обошлось! – сообщает, смахивая с коленей и локтей комочки грязи. – Теперь верю, что не в Москве… - добавляет, садясь за руль. – И как вы здесь ездите?
- Наши водители географию городских ям наизусть знают. Кстати, нам ещё повезло. Гляди, - я указываю на чёрные пятна, выделяющиеся на общем фоне дороги, - кое-какие ямки замазали. Может, и другие замажут.
- Замажут, - соглашается Костя. – Будь уверен. У них же скоро выборы! Те самые дороги, той самой России…
- Замажут, - вторю я. – До весны продержится, и опять яма на яме…
- В самый раз, выборы как раз пройдут… Жди следующих… Ладно, куда дальше рулить?
- Прямо, потом по кольцу на мост. За мостом я тебе магазин покажу, притормозишь, затаримся, чтобы потом не мотаться.
…В магазине мы набираем крупу, макароны, тушенку, хлеб, сухари, соль перец и сахар. Набиваем ими тележку на колёсиках и катим к кассе. Там застаём очередь в три человека: мужчина лет около пятидесяти, молодой парень и женщина бальзаковского возраста. Мы пристраиваемся к хвосту очереди и терпеливо ожидаем, пока кассирша всех рассчитает. Мужчина выставляет на ленту транспортёра поллитровку водки, парень - полторашку пива. Они проходят через кассу быстро. Женщина извлекает из пластмассовой корзинки бутылку растительного масла, коробку с куриными яйцами, кусочек сыра, треть палки колбасы и две тушки камбалы в целлофановой упаковке.
- Триста двадцать рублей, - объявляет кассирша, проворно отщелкав пальцами по кнопкам кассового аппарата.
Это объявление вызывает смятение на лице женщины.
- Сколько? - переспрашивает она растерянно.
- Триста двадцать, - повторяет кассирша – убелённая сединами тучная дама.
- Но четыре дня назад было двести сорок… - произносит женщина, взглянув на меня, как бы в поисках поддержки. Я отвожу глаза.
- Теперь триста двадцать, - твердо поизносит кассирша.
Женщина безропотно отсчитывает купюры, складывает продукты в пакет и направляется к выходу.
- Молчите? – зло спрашивает кассирша, смерив взглядом нас с Костей. – Молчите… Значит нравится… Значит и дальше дорожать будет… и дальше над нами будут издеваться…
- А вы бы, мать, не продавали по этим ценам, - предлагает Костя, хитро прищурившись. – Отказались бы.
- А, может лучше, что бы ты, сынок, не покупал, а? – серьёзно спрашивает кассирша. - Ты не купишь, он не купит, - кивает на меня, - она откажется, - машет рукой в сторону двери, из которой только что вышла покупательница, - другие поддержат, может, они и одумаются?
- Всё ли так просто, мать? – грустно спрашивает Костя.
- А всё ли так сложно, сынок? – отвечает кассирша вопросом и сама же на него отвечает: - Не знаю… Ну, да ладно, давай, выкладывай, что там у тебя… - добавляет по-старчески ворчливо. – Всё? – спрашивает, когда мы вываливаем перед ней гору пакетов и жестяных банок.
– Может, водки возьмём, Вань? – интересуется Костя. – Посидим…
- Можно, - одобряю я. – Я схожу…
- Бери пару, чтобы потом не бегать.
- Во-во… - бурчит кассирша. – Напиться и забыться…
- Какая ты едкая, мать… – качает головой Костик.
- Я ли, сынок?.. Может, жизнь такая… - хмурится кассирша.
…- А погода-то налаживается, – отмечает Костя на выходе из магазина. Она действительно налаживается: дождь кончился, в воздухе пахнет озоном, а в прорехи посветлевших облаков проглядывает солнышко. Это вселяет определённые надежды.
Закинув продукты в салон автомобиля, катим дальше.
- Здесь налево, - сообщаю я, - Притормози там, - указываю на площадку рядом с магазинчиком под вывеской «Рыболов». – Хочу катушку прикупить, а то моя барахлить начала. Боюсь, сломается скоро.
Как только вошли в «Рыболов», глаза мои сразу же разбежались от обилия всяких прибамбасов на витринах. Хочется и то, и это, и другое, корочё, всё сразу. Трясу головой, сосредотачиваюсь и направляюсь к прилавку.
- Здравствуйте, - приветствую продавщицу – неопределённых лет полноватую женщину.
Она заменяет ответное приветствие кивком.
- Покажите мне, пожалуйста, вон ту катушку, - пальцем указываю на желаемое.
- Продавщица снимает её с витрины, передаёт мне.
Проверив работу агрегата, нахожу его вполне удовлетворительным и заявляю:
- Беру!
Расплатившись за покупку, выходим на улицу.
В машине Костя просит:
- Дай поглядеть.
Заполучив катушку в руки, внимательно разглядывает её. Налюбовавшись, подносит к уху и принимается крутить ручку. Отмечает:
- Ход нормальный.
Откидывает дужку лескоукладчика, проворачивает ручку и… из чрева катушки вырывается противный скрежет.
- Чёрт! – вздрагивает Константин.
- Дай сюда! – требую я.
…Что ни пытаюсь я сделать, ничего не выходит. Катушку заклинило намертво. Ручка не проворачивается, дужка лескоукладчика не встаёт на место.
- Твою мать… - цежу обречённо. – Заклинило...
- Я не специально, - оправдывается Костя.
- Да ты тут при чём? Видимо брак заводской… Пошли!
Выскочив из машины, я возвращаюсь в «Рыболов». Костик с видом нашкодившего дошколёнка следует за мной.
- Проблемы с вашей катушкой, - говорю продавщице.
- Ну, положим, уже не с нашей, а с вашей, - произносит она беспристрастно.
- Вот посмотрите, - я демонстрирую и на словах объясняю ей суть проблемы.
- И чего вы от меня хотите? – интересуется она.
- Хочу, чтобы вы её заменили, вот чек.
- Данный товар обмену не подлежит, - говорит продавщица всё так же беспристрастно.
- То есть как?
- А вот так, - звучит мне в ответ.
- Подождите! – вступает Константин. – Разве по закону вы не должны заменить некачественный товар? Тем более, что мы всего пятнадцать минут назад его приобрели!
- Ничего такого не знаю, - пожимает плечами продавщица.
Лицо Костика краснеет, как помидор, скулы вздуваются.
- Зато я знаю! – рявкает он. – Вы обязаны заменить!
- Ну, дайте посмотрю, что там у вас, - продавщица по-прежнему невозмутима. И эта невозмутимость, я бы сказал, непрошибаемость, не только удивляет, но и пугает. Чувствуется в ней уверенность: всё равно ничего вы от меня не добьетесь, хоть плачьте, хоть кричите, да хоть загавкайте.
Она берет катушку, рассматривая, крутит в руках. Попытавшись провернуть ручку, выносит вердикт:
- Вы нарушили правила эксплуатации!
Он вводит меня в ступор.
- Товар испортили, а теперь ещё и поменять хотите, - добавляет она ледяным тоном. – Много вас таких…Поразвелось жулья.
Я сглатываю подкативший к горлу колючий комок, говорю хрипло.
- Вы в своём уме?
- Я-то в своём... – звучит ответ.
- Что я мог нарушить? Все делал, как положено - не первый год такими вещами пользуюсь…
- В общем так! – заявляет продавщица. – Со своими претензиями можете идти в общество по защите прав потребителя. Там вашу катушку направят на экспертизу. Вы её оплатите, и она установит, в чём дело. Если вы не виноваты, катушку я вам заменю.
- Где это общество находится? – интересуется Костик.
- Да ладно тебе, Кость, - говорю я, чувствуя себя обгаженным с головы до ног, - забей. Ещё и за экспертизу платить, да и возни с этими разборками, наверняка, куча будет.
- Нет уж. Мы сейчас поедем и разберёмся. А за экспертизу я заплачу.
- Езжайте прямо по улице, потом направо третий дом, - направляет продавщица. –Там вывеска есть, увидите.
Дом, где обосновалось общество защиты прав потребителя, мы нашли сразу. Входная дверь закрыта. Смотрим на вывеску и видим, что сегодня у общества выходной.
- Понятно, - хмурится Костя. – И рабочий день с десяти ноль-ноль, до шестнадцати ноль-ноль… Всё для потребителя…
- Да хрен с ней, с этой катушкой, Кость. Старая ещё послужит. Поехали домой!
Спустя пять минут мы останавливаемся на площадке у моего дома. – Прибыли, - произношу я с удовольствием. – Пока машину здесь оставим, потом, когда ребята подтянутся, на стоянку перегоним.
- Лады, - соглашается Костик. – Ну что, переносим вещи?
- Погнали.
Пока Костик вытаскивает из багажника свои шмотки (забитый под завязку туристический рюкзак, гитару в непромокаемом чехле и набор котелков), я бегло осматриваю двор. Здесь прошло почти всё моё детство и часть юности. Пара песочниц под облезшими, а когда-то разрисованными под мухомор, деревянными грибами, три лавочки – на них любят скоротать вечер старушки, площадка, где раньше был каток, а в центре двора - огромная клумба. Занималась ей баба Тоня, бойкая плотно скроенная старушка. Без чьей-либо просьбы занималась. Просто нравилось ей возиться с землёй и цветами. Помню, как эта клумба появилась во дворе. Однажды весной, лет двенадцать назад, баба Тоня сама вскопала землю, откуда-то натаскала камней и кирпичей, выложила по кругу, чтобы образовали бортик для клумбы. А потом рассадила на ней цветы и клевер, а по краям – декоративные кустики. Когда всё это зацвело, двор преобразился так, что невозможно было узнать. Кажется, радуйся, благодари бабу Тоню, но… Многие старушки, а также молодые женщины нашего двора, глядя на то, как баба Тоня пестует свою клумбу, морщились, крутили пальцем у виска и обзывали дурой. А баба Тоня тем временем трудилась, не покладая рук. После клумбы взялась за песочницы. Вычистила от старого песка, где-то с кем-то договорилась, чтобы привезли новый. Потом покрасила лавки, без помощи мужчин залатала в них прорехи. Отреставрировала коробку катка: на тот момент она имела вид весьма непрезентабельный. Её усилиями и договорённостями каток зимой стали заливать, к нему потянулись дети. На следующее лето стараниями бабы Тони во дворе появились детские качели. Всё это происходило на глазах, но так тихо, буднично и незаметно, что казалось, само собой, и вообще, всё это здесь было всегда – и клумба, и свежевыкрашенные скамейки, и качели, и даже функционирующий каток – будто бы баба Тоня здесь вовсе ни при чём… А ещё баба Тоня регулярно мела двор, чистила его от снега, хотя не числилась дворником и ни копейки за это не получала. Её усилиями двор преобразился настолько, что со всего района сходились посмотреть. Как-то раз даже приехала откуда-то, наверное, из областного центра, телевизионная группа, чтобы сделать репортаж о нашем дворе. Пытались журналисты взять интервью у бабы Тони, но она ни слова не сказала, стояла молча, потупив взгляд. А однажды баба Тоня принесла откуда-то саженец - молодую, тоненькую, как палочка, чахлую берёзку. Посадила её в самом центре клумбы. Ходила за ней, как за ребёнком. И берёзка ожила. Пошла в рост. Через несколько лет превратилась в сильное высокое деревце, дотянулась до третьего этажа. А старушки и женщины по-прежнему называли бабу Тоню дурой, работающей забесплатно… Года три назад, об этом мне рассказала моя бабушка, по двору прошел слух, что баба Тоня колдунья. Узнав об этом, почти весь женский пол нашего двора совсем озлобился на неё, перестал подпускать к ней детей и внуков. А потом кто-то сказал, что колдовство её зарыто под берёзкой и, чтобы его разрушить, берёзку нужно спилить. Недолго думая, за бутылку наняли какого-то алкаша, и тот ночью берёзку спилил. Надо было видеть и слышать, как по утру рыдала баба Тоня у клумбы… С тех пор её словно подменили. Целыми днями сидит она на лавочке, она и сейчас там сидит, вот она в старом рабочем халатике и косынке, сгорбленная смотрит на клумбу, в центре которой среди увядших цветов и зачахших кустиков торчит пенёк – всё, что сталось от её берёзки… А двор… Двор живёт… Коробку катка разломали и растащили на дрова ушлые ребята, занимающиеся заливкой крыш, надо же чем-то топить бочку? Песок в песочницах загажен кошками. Лавки облезли и расшатались – не сегодня-завтра развалятся. Качели утащили – наверняка сдали на металлолом бомжи или забулдыги. А молодые женщины и старушки по-прежнему злятся – теперь уже на власть, которая и пальцем о палец не ударит, из-за которой весь двор загажен, а для их детей и внуков нет в нём никаких развлечений.
Костя закрывает машину, цепляет на плечо рюкзак, подхватывает гитару и котелки, я беру пакеты с продуктами. Сгибаясь под тяжестью ноши, мы направляемся к моему подъезду. По пути я бросаю взгляд на окна четвертого этажа. В одном из них озарённое улыбкой лицо моей бабушки. «Привет», - киваю я ей, улыбнувшись. «Здравствуй», - кивает она и исчезает из вида. Сейчас она по давно заведённой доброй традиции примется собирать на стол, чтобы попотчевать блудного внука.
Взобравшись по лестнице, я распахиваю дверь и на секунду замираю на пороге, вдыхая запах квартиры – он ничуть не изменился: старые, побитые молью ковры, деревянный пол, кот Барсик и ещё один, не поддающийся описанию, уникальный запах… запах моего дома…
- Ба, я дома! – выдаю я с порога.
- Хорошо! - отвечает бабушка, гремя кастрюльками и сковородками.
- Ба, я с другом, можно он у нас денёк поживёт?
- Да хоть сколько! – доносится с кухни. – Ты же знаешь, я всем рада!
- Разувайся, Кость, рюкзак ко мне в комнату, продукты туда же. Ботинки с собой прихвати, а то кот их уничтожит. – Заслышав меня, в коридоре собственной персоной появляется белый с рыжими подпалинами на мордочке и хвосте кот Барсик. Сквозь прищур лениво поводит взглядом по гостям. – Привет, котяра, - приветствую я его.
– Ф-фы-р-р, - безразлично фыркает кот и заваливается на пол.
Вслед за котом в коридор входит бабушка. Моя бабушка Аня. Со щемящим сердцем я отмечаю, что морщин на её лице прибавилось. Чёртово время… Не щадит близких…
- Это Костик, ба, - представляю я.
- Здравствуйте, бабушка, - произносит Костя, улыбнувшись.
Бабушка оценивающе смотрит на него, надолго задерживает взгляд на загорелом обветренном лице, произносит добро:
- Здравствуй. Что же ты гостя в коридоре держишь, Иван? Проходите, ребята, сейчас обедать будем.
…На крошечной «хрущёвской» кухоньке царит дразнящий аппетит аромат.
- Ну-ка, Иван, разверни стол! От стены к окну придвинь! – командует бабушка. – Чтобы все уселись. В тесноте да не в обиде! А ты, Костя, стул из комнаты неси!
- Есть! – по-армейски гаркает Константин. – Есть, принести стул!
- Сколько другу твоему лет? – спрашивает бабушка, когда Костя вышел из кухни.
- Сорок три на следующей неделе будет.
- Сразу видно, что старше он. Как же вы познакомились?
- Случайно, ба… - отвечаю я.
С Костей мы действительно познакомились случайно. На «Куликовке». Ночью, сидя в компании у костра, среди всеобщего гула я краем уха уловил голос, наложенный на нехитрый гитарный аккомпанемент… Что-то в нём было, в том голосе, что-то, что заставило меня встать и пойти туда, откуда он доносился… Не сказать, что голос был идеален - сказывается Костино пристрастие к «Беломору», но была в нём неподдельная искренность и сила. Так мы и познакомились. Я просто подошел к костру и сел рядом с гитаристом и исполнителем в одном лице. Так и просидел до самого утра, а Костик всё пел…
- Стул доставлен! – рапортует Константин, вернувшись на кухню.
- Ставь его к столу! – распоряжается бабушка. – И садитесь, ребята. На первое суп рыбный. Ты, Костя, будешь такой есть?
- А как же?! – улыбается Костик, усаживаясь за стол. – Может, под горячее? – спрашивает у меня приглушенно.
- Ба, мы выпьем немного.
- Так и я с вами чуть-чуть, - кивает бабушка. – Сто грамм фронтовых, пожалуй, можно.
На Костином лице появляется вопрос.
- Ага, - подтверждаю я. – Бабушка у меня ветеран.
От моих слов Костя вздрагивает, как от удара током. Его только что сгорбленная спина мгновенно выпрямляется, плечи расправляются. Такое ощущение, что если бы на нём была рубаха, а не футболка, он потянулся бы пальцами к горлу, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу.
- Ветеран? – спрашивает он растерянно.
- Да, - отвечает бабушка и, задумавшись на мгновение, добавляет: - С сорок второго по сорок пятый, как один день… Словно вчера было… - по лицу её пробегает едва заметная тень, руки вздрагивают, чуть не расплескав тарелку с супом. – Вот растяпа! – спохватывается она. – Ну чего вы, ребята, ждёте?! Разливайте что ли? Выпьем за молодость! – улыбается всеми лучиками морщин.
Ни слова не говоря, Костя послушно поднимается с места, выходит из кухни и возвращается с бутылкой. Я выставляю на стол стопки.
- Ну, давайте… - произносит бабушка. - Мы своё пожили… Теперь главное - чтобы у вас всё было хорошо. За то и выпьем!
Сдвинув стопки, мы выпиваем. Закусываем вкуснейшей рыбной похлёбкой. Сколько ни пытался сам сварить такую – ничего не выходило, хоть и рецепт простейший. Вроде бы всё делаю, как положено, а вкус другой получается…
- М-м-м, - блаженно мычу я и тут же отправляю в рот вторую ложку.
- Вкусно! - констатирует Константин.
- Вот и хорошо, - улыбается бабушка. – Кушайте, ребята.
Мы кушаем. После рыбного супа переходим к котлетам с гречкой. Вроде бы куда проще, но сам тоже так не могу. И котлеты те же, и гречка… но нет. Одно слово – дом, всё тут лучше.
- Ещё по одной? – спрашивает Костя.
- Давай, - одобряю я.
- Меня обойдите, - говорит бабушка, прикрывая стопку ладонью. – Хватит. Что-то неважно себя чувствую.
Эти слова для меня, что ведро ледяной воды на голову. От начала приятного опьянения не остаётся и следа.
- Что с тобой, ба?
- Всю неделю в голове шумит что-то…
- Может, врача вызвать?
- Что ты… - грустно улыбается бабушка. – Возраст… Врач тут разве поможет…
- А лекарства? Может, лекарства нужны? Так я в аптеку схожу!
- Есть у меня всё. Пью таблетки. Да ты кушай, Иван, что ты на меня, старую, смотришь? Вы ребята молодые, вам есть надо… Вам жить надо. Ну-ка, Костя, наливай!
Костик наливает. В молчании мы выпиваем. Утерев губы, Костик отставляет стопку, долго и пристально смотрит на бабушку, спрашивает:
- Как же вы на фронт попали?
- Правду сказать? – отвечает она затвердевшим, как металл, голосом. Черты лица её, обычно мягкие, каменеют.
- Да, - выдыхает Костя, словно испугавшись той самой правды.
- Что ж… Ивану я уже говорила, скажу и тебе… Страшно… Страшно было. Может быть, вам не понять… Только два месяца в оккупации я побыла… Хватило вот так! – ладонью бабушка рубит по горлу. – Мальчика, одноклассника моего… - сжимает кулаки, - повесили… Мишу Когана. Сказал он что-то по глупости офицеру немецкому, а его прямо тут же взяли и на площади повесили. У меня на глазах… Видел, как вешают?
Костик судорожно сглатывает.
- Семнадцать лет ему было… - продолжает бабушка. - И сколько ещё их таких на столбах висело мальчиков… А девчонку, подругу мою, эс-эсовцы в соседнем с нашим бараке всем взводом насиловали… Так она кричала, что по всей округе слышно было. Посмотрела я на всё это и решила: лучше умереть со своими, чем сдохнуть под фашистами! И ушла… Мать плакала, не пускала, а я ушла… И ничего… может, потому и сижу сейчас с вами, что ушла…
- Спасибо вам… - поизносит Костик, потупив взгляд.- Спасибо… - он свинчивает пробку с бутылки, разливает водку. – За вас, бабушка! – говорит, стукнув своей сопкой о мою. - Живите! Очень нужно, чтобы вы жили! Вы нам очень нужны!
- Спасибо, - отвечает бабушка. – Спасибо, Костя… Жаль, что не все так считают. Сколько стариков бедствуют, сколько своими же детьми и внуками на улицу выброшены…
Костик мрачнеет, как грозовая туча. Не выпив, ставит стопку на стол.
- Есть такое… - говорит с болью в голосе. – Есть…
- Ты в окошко глянь, - предлагает бабушка. – Видишь, бабули на лавочке сидят?
Привстав со стула, Костик выглядывает в окно:
- Вижу.
- Подружки. Две погодки мои, а третья молодая – семьдесят восемь всего, - улыбается бабушка. – Войну пережили… Что с того, что на фронте не были? А в эвакуации на заводе им сладко было? По восемнадцать часов в день у станка – каково это? Всё для фронта, всё для победы! А теперь, что теперь они имеют? Пенсию в две тысячи рублей? Да на таблетки одни сколько надо – старые же они, больные! А кушать на что? На помойку их выкинули, вот что я тебе скажу… Государство выкинуло – то, которому они свою молодость и здоровье отдали. Я уж им не говорю, что я – ветеран. Стыдно мне, понимаешь? Стыдно… - в бабушкиных глазах появляются слёзы. – Ну, как это тебе объяснить… Стыдно за то, что пенсия у меня больше… Налей мне ещё… половинку…
- Нет нам прощенья… - сквозь зубы произносит Костя, наполняя её стопку. – Нет… - лицо его побелело, скулы заострились, а на лбу пролегли глубокие борозды морщин.
- Что ты, Костя, что ты… - вздыхает бабушка. – Разве ваша вина?
- А чья же? – хмурится Костик. – Молчим, глаза закрываем, вид делаем, что не видим… А многие уже и действительно не видят. Словно так и должно быть.
На вытянутой руке бабушка поднимает стопку. Пальцы её подрагивают, водка в стопке колеблется, грозя выплеснуть наружу.
- Ну, давайте, ребята…
Чокнувшись, мы выпиваем.
- Пойду я, прилягу, - говорит бабушка, поднимаясь из-за стола. – Разморило что-то. А вы кушайте, ребятки.
Тяжело переставляя ноги, бабушка выходит с кухни. Съёжившись, кусая губы, Костик смотрит ей вслед.
- Сдают старики, - произносит сдавленно. – Сдают… Уйдут, с кем останемся?.. Будем ли мы такими, как они?.. Такими… настоящими людьми? Не забудем ли, не растопчем память о них?
- Боюсь, что забудем, Кость…
- И я, Иван, боюсь… Смотрю вокруг и страшно становится. Превращаем историю нашу в анекдот. Пошлый, никчёмный… Причем на официальном уровне. Как грибы вылезают «историки» с «изысканиями», «опровержениями». Доходят до того, что Гастело летал пьяным, Матросов поскользнулся. Да он бы, сука, историк этот, хотя бы пьяным в колонну немецких танков врезаться попробовал или перед ДЗОТом «поскользнуться»… И что мы за люди такие? Любой другой народ старается доказать, что его герои, сказочные и реальные, самые крутые из самых крутых. Обеляет их, прощает грехи, преувеличивает достоинства. И только мы поливаем своих героев грязью, жаждем смешать с дерьмом. Как это объяснить? – на несколько секунд Костик умолкает, разливая в стопки остатки водки. Разлив, продолжает: - Долго я думал и сделал предположение, что это такая особая разновидность стыда. Нам стыдно, что они были умнее, достойнее, мужественнее и порядочнее. А мы, подонки, не способны на то, что смогли они. Мы знаем это и нам стыдно. Но вместо того, чтобы улучшать себя, стараемся сравнять с дерьмом их. Сравняем и ничто не будет колоть глаз, смущать подленькую душонку. Вот только как тогда жить, на кого равняться, кем вырастут наши дети без идеалов героя-защитника и гения-учёного? Мелкими малодушными пакостниками…
Порывистым движением Костя зашвыривает в рот порцию водки, пожевав губами, спрашивает:
- Где тут у вас покурить можно?
…Из кухни мы переместились в мою комнату. Распахнув окно, Костик усаживается на подоконнике, закуривает. Я тем временем провожу ревизию вещей в гардеробе. Извлекаю из него шерстяной свитер, теплые вязаные носки, пару походных камуфляжных штанов, пару футболок и штормовку. Из кладовки достаю спиннинг, катушку, коробку с блёснами и садок, следом - «болотники», скатку с палаткой, спальник, туристический трапик и мощный охотничий нож в ножнах из задубевшей кожи. Что ж, все самое необходимое в наличии. Быстро собираю рюкзак, стягиваю его потуже. Всё, дело сделано, к приключениям я готов.
- Какие планы на остаток дня? – интересуется Костя, затушив папиросу в импровизированной пепельнице – срезанной наполовину жестяной банке из-под коктейля.
- Нужно с Вадиком пересечься, определить распорядок завтрашнего дня: во сколько он нас забрать сможет.
- Где встречаемся?
- Сейчас позвоню ему, договоримся.
…Вадик назначил нам встречу на перекрёстке у центральной площади. Совсем я забыл, что сегодня день города. По этому случаю на площади организованы массовые мероприятия: гремит музыка – вживую играет какая-то группа, у сцены толпится народ, тут и там на ветру реют триколоры.
- Привет, - приветствует нас Вадик и протягивает руку для рукопожатия.
- Привет, - сжимаю я его ладонь. – Вадь, это Костя, познакомься.
- Вадик… Костя… – парни обмениваются рукопожатием.
- Ну, что скажешь, Вадь?
- В норме всё, - сообщает Вадик. – Я три дня выходной, так что в любое время в вашем распоряжении.
- На чём поедем?
- Завтра утром в гараж смотаюсь, там ясно будет. Либо ГАЗ шестьдесят шестой с кунгом, либо ПАЗик.
- Отлично! – одобряю я. - Ну что, парни, по пивку?
- Можно! – с готовностью соглашается Костя.
- Завтра рулить… - сомневается Вадик. – Если только одну…
- Пошли, я угощаю!
В ларьке, на краю площади, я покупаю пиво. По периметру площади установлены скамейки, но сейчас все они заняты, так что нам приходится распивать стоя прямо у ларька. Вокруг снуёт уже успевшая подгулять молодежь. Звучит перекрывающий музыку мат и смех. Считаются деньги, покупаются коктейли и пиво, «стреляются» сигареты, заводятся знакомства на вечер, а может быть и на ночь. Откуда-то доносятся звуки ссоры, грозящей перерасти в драку. В общем, праздник удаётся.
- Это нечестно! – восклицает Костя, оторвавшись от бутылки.
- Что не честно? – уточняю я.
- Смотри какая! – тычет Костик рукой.
Я смотрю в указанном направлении. Там группка из трёх девушек. Среди них выделяется одна: рыжеволосая особа с пышной грудью, упакованной в коротенькую маечку, и шикарными ножками, прикрытыми душераздирающе короткой миниюбкой.
- Это нечестно, иметь такую грудь и не быть знакомой со мной… – изрекает Костя.
От этой его фразы нас с Вадиком разбирает смех.
- Ну, иди, восстанови справедливость! – подначиваю я Константина.
- И пойду, - заявляет он. И действительно идёт.
Приблизившись к девушкам, с ходу заговаривает с ними о чём-то. На лицах девушек появляются выражения легкой заинтересованности. Не давая им опомниться, Костя говорит ещё и ещё. Не знаю, что он там плетёт, но девушкам, судя по всему, нравится. Они благосклонно улыбаются, и вскоре между ними и Костей завязывается оживлённая беседа.
- Профессионал, - улыбается Вадик. – Я так лапшу вешать не могу, - добавляет он и протяжно зевает. – Устал. Вчера в столицу мотался. Ночью почти не спал.
- По работе мотался или как?
- По работе, - зевает ещё раз. – Целый вагон казахов на Казанский припёрли… Я их забирал.
- Не понял… Ты их сюда, что ли, привёз? – уточняю я.
- Ага, - лениво кивает Вадик.
- А на кой они здесь в таком количестве? – удивляюсь я.
- Как на кой? На заводе работать. Своих-то разогнали: то сокращение плановое, то хозяева меняются – вне плана гонят. Классных токарей выперли. А сейчас спохватились – заказы пошли, а работать некому - мужики все в Подмосковье уехали и возвращаться не хотят: кто обиделся, кого зарплата не устраивает. Сам посуди, они там за ту же работу в три раза больше получают! Вот и везут этих. А они… - со вздохом Вадик машет рукой, - не то, что у станка не стояли, а вообще не знают, с какой стороны к нему подходить. Мужики плачут, когда работу от них принимают, - почти всё переделывать приходится. Работнички… - брезгливо морщится Вадик. - Наплетут с три короба, какие они классные и умелые, их сюда и везут, а у них цель одна – из аулов своих выбраться любой ценой, здесь обосноваться. Там что они имеют: голую степь или голые горы, а здесь - цивилизация. Здесь для них настоящий рай...
Вадик умолкает, отхлёбывает пиво из бутылки, полощет им рот и, проглотив, добавляет:
- Здесь они плодятся, набирают силу. Тут всё невыносимее и тяжелее становится жить нам, но им, приехавшим из абсолютной нищеты и разрухи, тут сказка…
- Вадь, - перебиваю я, - ты не перегибаешь, так ли уж невыносимо? Посмотри, - киваю в сторону скачущей у сцены толпы, - им вроде хорошо, им нравится…
- Да? – грустно улыбается Вадик. – А ты присмотрись, кто там! Молодняк до двадцати лет. Не понимают, не соображают, что происходит! Им пока ещё всё равно. Бесятся, пиво-водку пьют. И не замечают, нет им дела до того, что мы потихоньку вымираем… А нас заменяют эти… гости из соседних республик! Слышал, в верхах обсуждают новую миграционную политику: собираются восполнять недостаток населения за счёт мигрантов?
- Слышал.
- А к чему это приведёт, задумался? – Вадик испытующе смотрит на меня и, не дождавшись моего ответа, отвечает сам: - Да при таком подходе лет через пятьдесят всякий, кто захочет, будет звать себя русским – несмотря на цвет кожи и разрез глаз!
- Вадь, ты прям националист какой-то… Что ж теперь гнать всех нерусских, не давать в страну въезжать?
Лицо Вадика искажается, на нём появляется гримаса - смесь боли и полнейшей безнадёги.
- Да какой я националист, Иван? – спрашивает он тоном полным отчаяния. - Почему, как только кто-то заговаривает о том, что у русских в этой стране должны быть какие-то права, его сразу же обвиняют в национализме и, вообще, во всех смертных грехах? Национализм тут при чём? И зачем кого-то гнать? Я всего лишь о том говорю, что, может, хватит решать проблемы через заднее крыльцо? Может, наконец-то поднять наш уровень жизни, чтобы мы плодились и множились, а не рассчитывать, что приезжие заменят нас, согласятся жить и работать в этом дерьме, - Вадик разводит руками, как бы пытаясь захватить побольше пространства вокруг, - так как дерьмо это не такое дерьмовое, как на их родине? Может, наконец, властям по-настоящему задуматься о благополучии населения этой страны – бросить показуху и бредовые идеи и заняться делом?
- Ага… - вздыхаю я. - Делом заняться давно пора…
Музыка на сцене внезапно умолкает.
- А сейчас с обращением к вам выступит депутат городской думы Пётр Васильевич Востриков, - эхом разносится по площади.
На сцену поднимается низенький, коротконогий дядечка с солидным, нависающим над поясным ремнём брюшком. Пристроившись к микрофону, вещает:
- Здравствуйте жители нашего любимого города! Рад приветствовать вас!
В ответ из толпы у сцены раздаются редкие аплодисменты.
Вадик хмыкает, ставит опустевшую бутылку под ноги. Произносит лукаво:
- А ведь я теперь тоже партийный, Вань!
- Как же тебя угораздило? – удивляюсь я искренне.
- На прошлой неделе зашёл за зарплатой. Мне кассирша и говорит: «Распишись тут и тут». Я без всякой мысли расписался и по делам пошел. А к вечеру меня вдруг сомнения мучить начали: почему два раза расписаться пришлось, обычно же один! Деньги пересчитал: нет, премию не дали… Я бегом в бухгалтерию: «За что второй раз расписывался?», - интересуюсь. «Теперь ты в партии!» - отвечают мне… Ты, Вань, догадываешься в какой?
- Тут, Вадь, к гадалке не ходи… - усмехаюсь я.
- Я, как представитель самой лучшей партии, - тем временем выкрикивает со сцены депутат, - партии «Единая Россия», не могу не отметить, что год от года жить становится всё лучше, я бы даже сказал веселее! Да жить становится веселее, доказательством тому сегодняшний праздник! Наше с вами единение, единство! Да! «Единая Россия»!
- Сынки, - раздаётся за нашими спинами. – Можно я бутылочку заберу?
Синхронно обернувшись, мы видим перед собой сгорбленную, не по-летнему укатанную в шерстяную шаль бабушку.
- Сынки, бутылочку можно?.. - повторяет она, не поднимая глаз. В руках её огромные, едва не в пол её роста, сумки, доверху набитые бутылками.
- Конечно… - Вадик поднимает бутылку, протягивает ей.
Поставив сумки на землю, бабушка принимает бутылку, прячет в одну из сумок.
- Спасибо сынок, - произносит устало. Чистая, опрятно одетая она совсем не вяжется с бомжами и уличными побирушками, вызывая у меня ощущение дискомфорта: что она здесь делает, зачем? – Ещё чуть-чуть похожу и можно домой… - говорит она едва слышно, скорее для себя, чем для нас, подхватывает сумки и уходит тяжёлой шаркающей походкой.
- Растут заработные платы! – несётся ей вслед со сцены. – Увеличиваются пенсии! Наши пенсионеры чувствуют уверенность, ощущают заботу государства! Многие из них уже ездят в путешествия за границу!
- А что это вы тут делаете?! – одновременно с хлопком по плечу звучит у меня над ухом Костин голос. Судя по голосу, Костя пребывает в отменном расположении духа.
- Да так, в общем, ничего… - отвечаю я, оборачиваясь.
- Что-то вы кислые какие-то… - произносит Костик неуверенно. – Стряслось чего?
- Стряслось, - цедит Вадик. Лицо его побледнело, уголки губ опустились, а брови съехались к переносице.
- Что?
- Да так, - машет Вадик рукой. – Пойду я, мужики, ладно? Завтра созвонимся.
Мы обмениваемся прощальными рукопожатиями, и Вадик уходит.
- Что это с ним? – спрашивает Костя, настороженно глядя ему вслед. – Вид у него такой, словно привидение увидел.
- Угу, - бурчу я неопределённо. – У тебя-то как дела? Справедливость восстановил?
- Нет справедливости на свете, - кисло улыбается Константин.
- Это почему же?
- Парень у неё… Жениться собираются.
- Это она тебе так сказала?
- Ага.
- И ты сразу на попятные… Ну ты даешь!
- Да иди ты, - беззлобно посылает меня Константин.
- Эх, Костик, ты прямо последний романтик какой-то… - картинно вздыхаю я.
- Да иди ты… - повторяет Костя.
- И пойду! – заявляю я. – Домой пойду, - поясняю, поймав удивленно-настороженный взгляд Кости. – И тебе со мной пойти советую.
…Дома мы располагаемся в моей комнате. Костику, как гостю, я выделяю кровать, для себя организую ложе из кресла и приставленной к нему пары табуреток.
Костик плюхается на кровать поверх одеяла, с наслаждением, до хруста в суставах, потянувшись, спрашивает:
- Ну что, Иван, прильнем к дибилизору?
- К чему?
- К «ящику», - Костик указывает на телевизор, - прильнём?
- А… это можно…
…На мгновение вспыхнув голубым, экран «ящика» расцветает всеми цветами радуги – показывают какой-то ботанический сад. По самый подбородок зарывшись в растительность, восторженным голосом молоденькая корреспондентка рассказывает про кустики и цветочки. На следующем канале боевик, судя по массивным челюстям и квадратным задницам актёров, - Голливудский. На следующем канале начинается выпуск новостей.
- Ну-ка давай послушаем! - настораживается Константин.
«Рост цен на товары из потребительской корзины, заказное убийство в Череповце, коррупционеры в Таганрогской мэрии, пожар в доме-интернате для престарелых в селении Екатерининское Омской области и репортаж о том, как жители Комсомольска на Амуре за свой счёт собираются поставить памятник президенту Путину – всё это вы увидите сразу после короткого перерыва на рекламу. Оставайтесь с нами!», - скороговоркой выдаёт диктор, и на экране появляются до боли знакомые прокладки с крылышками.
Заметив, как сморщилась физиономия Кости, я нажимаю на кнопку пульта, переключая канал, и на фоне стоящего на постаменте танка Т-34 вижу орденоносного ветерана. Крепкий ещё, с пышной седой шевелюрой дед рассказывает о том, как воевал в экипаже именно такой машины. В голосе его гордость с лёгким налётом грусти – так и слышится «Это было недавно, это было давно…».
- Что бы вы хотели сейчас больше всего? – спрашивает ветерана корреспондент.
Лицо ветерана мрачнеет. Он долго не отвечает, морщит и без того морщинистый лоб, беззвучно шевелит губами.
- Может быть, снова стать молодым? – приходит ему на помощь корреспондент.
На мгновение ветеран оживляется и, кажется, хочет сказать «Конечно!», но вновь впадает в задумчивость.
- Знаете, - говорит он, наконец, - я бы очень хотел, чтобы не было войны… никогда…
И эта ныне избитая фраза из его уст слышится совсем по-другому – не так, как её произносят большинство моих сверстников и даже людей старшего возраста - тех, кто о войне знает лишь по книгам и фильмам. В этой фразе теперь вселенская боль и тоска. И ни капли пафоса… Пробирает до дрожи.
- Знаешь, Кость, а я бы так не смог… - произношу я, поёжившись.
- Как? – вяло отзывается Костик.
- Так, как они… - указываю рукой на ветерана в телевизоре. – Сгореть в истребителе в небе над Орлом или в танке под Прохоровкой, встать из окопа и побежать в атаку, зная, что, скорее всего, меня сейчас убьют...
- Это тебе только кажется, что не смог бы, - перебивает меня Костя. - И им, скорее всего, так казалось до войны.
- Наверное…
- Давай спать, Иван, - предлагает Костик, помолчав.
…Как только в комнате погас свет, Костя начал тихо посапывать, а вскоре принялся храпеть во всю носоглотку. Не сказать, что его храп мешает мне спать - не обращать внимания на храпящих соседей я привык ещё в общаге. Уснуть мне не даёт что-то другое. Какое-то смутное беспокойство. Оно не ново, когда-то оно уже мучило меня… Вот только забыл я, что оно означает. Судя по всему, что-то со мной не так… Или вокруг меня… Есть что-то, чего быть не должно… Перевернувшись на правый бок, я пытаюсь разгадать – что именно. Не выходит… А беспокойство не отпускает, оно крепнет… Встав со своего ложа, я подхожу к окну, и сквозь стекло мой взгляд упирается в развороченный мусорный контейнер на заднем дворе. У контейнера в свете фонаря возится какое-то сгорбленное существо в затрапезного вида лохмотьях, по которым невозможно понять, мужчина это или женщина, а может быть и вовсе ребёнок… Распотрошив очередной пакет с мусором, существо откидывает его в сторону и, навалившись животом на борт контейнера, погружает в него голову и плечи. Спустя пару секунд вылезает, держа в руках деревянный ящик. Повертев его, зачем-то принимается разламывать на доски. Они крошатся, щепы разлетаются по сторонам. Хруст стоит такой, что достаёт даже через закрытое окно. И тут моё «что-то не так» неожиданно оформляется в мысль: «Да ведь нас же ломают!» Именно ломают, в бараний рог гнут! Ведь мне ещё не так давно было до боли жалко нищих калек, просящих милостыню в переходах, стариков, "достойной" пенсией выгнанных на паперть, детей, попрошайничающих в метро. И я пытался понять, отчего так происходит, догадывался, что не должно так быть, нехорошо это, несправедливо, а потом... потом жизнь навалилась бетонной плитой. Проблемы, дела, желание заработать денег. И то самое «что-то не так», которое, наверное, и называется чувством социальной несправедливости, начало притупляться. Какое-то время мне ещё было стыдно, отводил глаза от просящих подаяния, а затем стыд ушёл: смотрел и не видел, как бредут по вагонам сгорбленные старики, думал о своём, жалел себя любимого. Забыл. Но теперь вспомнил. Не так что-то в этом моём безмолвном и отрешённом созерцании бедствия сотен тысяч людей. Что не так? Вот что: «молчу, не вижу» = «согласен» = «одобряю». Эта мысль пронзает меня, словно током. Жуткая математика получается… Ведь раз согласен, раз одобряю, значит и моя участь будет такой же! Так же буду брести по метро с протянутой рукой. От осознания этого меня охватывает нервная дрожь. Волосы на загривке встают дыбом. Но ведь так и будет! Все мы - безмолвствующие - будем стоять с протянутой рукой и подыхать на помойках. И поделом! Заслужили! Позволили сломать себя! Да-да, именно сломать! Нас ведь ломают каждый день, гнут в бараний рог. Нас, тех кто молод и силён, уже готовят к участи нищих попрошаек… Стоит лишь оглядеться вокруг, чтобы понять это. И мы с удовольствием гнёмся. Попрошайничающие инвалиды и побирающиеся старики примелькались нам, стали явлением обыденным. Мы привыкли, что так и должно быть. Мы совершенно спокойно воспринимаем это. Нас уже согнули - дальше некуда. И мы принимаем эти правила, ведь, очень просто согнуться, забиться в норку и отрешиться от всего. Ну, подумаешь, пенсионеры нищенствуют, подумаешь, беспризорников, как после революции... ерунда какая. Что мне до них? Я ведь единственный самый-самый, со своими самыми-самыми насущными проблемами, а остальные - плевать на остальных. Да нас уже сломали. Нам гораздо проще смириться, принять, прогнуться, чем сказать: "Хватит! Так жить нельзя!"; чем попробовать хоть что-то изменить к лучшему в этой жизни - иначе наше место действительно на паперти и на свалке…
Охватившая меня дрожь усиливается. Вибрация охватывает всё тело, мышцы начинают судорожно сокращаться. Опрометью, сшибая по пути приставленные к креслу табуретки, я выскакиваю из комнаты. Вбежав в кухню, открываю холодильник, достаю бутылку, распечатываю и до краёв наполняю водкой большую фарфоровую кружку. Трясущимися губами припадаю к ней. Пью жадно, совершенно не чувствуя водочного вкуса. С каждым глотком дрожь на чуть-чуть отступает. Выпив всё до капли, лезу за заначкой – в нижнем ящике буфета у меня всегда припасена пачка сигарет. Всё ещё подрагивающими пальцами сломав пару спичек, прикуриваю от третьей. Затягиваюсь глубоко – под завязку наполняю лёгкие дымом. Прежде чем выдохнуть распахиваю окно. Из него в лицо мне ударяет ночная прохлада, снимая остатки стресса. От желудка в голову бьёт приятное опьянение, заставляя опуститься на стул. Клубы дыма вырываются из моих ноздрей и рта, поднимаются к потолку, зависают там, а затем потихоньку выползают на улицу.
- Господи… - вырывается из моих губ, - Господи…
- Что это ты, Иван, – раздаётся с порога кухни бабушкин голос, – полуночничаешь?
Подойдя к столу, бабушка кладёт руку мне на плечо. Рука её почти невесомая и такая нежная… Ощущение от её прикосновения не описать словами. В груди моей мгновенно образуется клубок блаженного умиротворения. Не спеша разматывается, тончайшими ниточками обволакивает сердце.
- Пьёшь один? – спрашивает бабушка настороженно. – Что случилось, Ванюша?
- Случилось… - вздыхаю я тихо.
Рука бабушки легонько вздрагивает.
- Что?
- Жизнь…
- Жизнь… - вторит бабушка, пожав моё плечо, и ненадолго умолкает, а затем продолжает тихим, но твёрдым голосом: – Какую жизнь мы прожили - революция, война, послевоенная разруха. Такого и врагу не пожелаешь. Плохо ли, хорошо – всякое было, но своё пожили, теперь жить вам. А какая она, жизнь ваша, будет – так это от вас, Иван, зависит. Только от вас. Вам выбирать, вам жизнь свою строить. Решайте. Решите правильно – всё хорошо будет, ошибётесь – пощады не ждите.
***
Проснулся я от звонка моего мобильника.
- Привет, Вано! – гаркает мне в ухо из трубки Серёга Красинский.
Я вздрагиваю. Трясу головой.
- Привет, - отвечаю сквозь зевок.
- Вы ещё не проснулись что ли?
- Угу…
- Во, блин, вы даёте. Упились, небось, вчера? – усмехается Сергей. – Короче, мы скоро подъедем. Костян машину отогнал на стоянку?
- Неа, - отвечаю, томно потягиваясь. – Тебя ждёт. Вы спиртягу взяли?
- Блин… - голос Сергея вздрагивает. – Забыли…
- Бля… - вырывается у меня. – Вы охренели?! – от возмущения я подскакиваю в кровати. - Что теперь делать?!
- Может, водки купим? – звучит из трубки.
- Ты рехнулся?! Сколько её надо?! А тащить её как, по «байдам» ты как столько бутылок распихаешь?!
- Чего ты орёшь, - недовольно ворчит Костик, заворочавшись в кровати.
- Кость, они спирт забыли!!! – возмущению моему нет предела.
- Чего?! – гаркает Костя. Он скидывает с себя одеяло и, как пробка из бутылки, выскакивает из кровати. Гулко топнув пятками по полу (соседи снизу наверняка вздрогнули, если уже проснулись), одной рукой хватается за живот, другой хлопает по лбу. – Твою мать…
- Купился! Ха-ха-ха! – ржет Серега мне на ухо. – Слышишь, Денис, он купился!! Да чтобы я спирт забыл!!!
- Ну ты и гад… - шепчу я. – Чуть до инфаркта не довёл.
Несколько секунд Серёга не отвечает. В трубке слышно, как он хохочет.
- Короче, - говорит он, всё ещё смеясь, - ждите, где-то через час у вас будем.
Известие о том, что со спиртом всё в порядке, возвращает меня в колею благостного отпускного настроения. За окном приветливо светит солнышко, вдалеке на склоне оврага зеленеет берёзовая роща, а еще дальше, на противоположном обрывистом берегу реки, сверкает куполом церковь.
- Хорошо-то как! – восклицает Костя, глядя на всё это великолепие. – И не верится даже, что так быть может.
- Может, Кость, может, - улыбаюсь я.
- Что это? – вдруг настораживается Костик. Он прищуривается, вытянув шею, подаётся головой к окну. От окна идёт ощутимая вибрация. – Колокола?..
Костик распахивает окно, и в комнату врывается колокольный звон.
- Бум-бум-бум, - басит большой колокол.
- Динь-дон, динь-дон, - подпевают ему несколько маленьких.
Склонив голову, Костя стоит молча, пока колокола не умолкают.
- Ну что, Ваня, - произносит, повернувшись ко мне, - а жить-то всё-таки хорошо?! – лицо его расцвело, оно буквально сияет счастьем.
- Ага, - соглашаюсь я.
- А чтобы жить, надо есть! – изрекает Константин, хитро улыбнувшись.
– Понял, - киваю я. – Сейчас что-нибудь придумаем.
…Несмотря на раннее утро, на кухне шкворчит и благоухает.
- Доброе утро, ба! – приветствую я бабушку, суетящуюся у плиты.
- Доброе, - отзывается она и прикрывает крышкой сковороду, от которой распространяется возбуждающий аппетит запах жареного мяса. – Проснулись?
- Ага.
- Тогда зови гостя, завтракать будем.
Выйдя из кухни, я застаю Костика в зале. Заложив руки за спину, он разглядывает расставленные на полках серванта фотографии.
- Старые фотки, - констатирует он.
- Девятнадцатый век, - сообщаю я.
- Родня твоя?
- Угу.
- Солидные люди. Сразу видно, что не бедные. Вон дядька какой важный в котелке…
- Ну да, не бедные, - подтверждаю я.
- Владельцы заводов, домов, пароходов?
- Типа того. Бабушка говорит, что самому императорскому дому казармы в Москве сдавали, плантации какие-то держали под Москвой.
- Фь-ю-ю… - присвистывает Костя. – Да ты у нас из буржуев?
- Ага, - ухмыляюсь я.
- Наследник миллионных состояний, - скалится Костя.
- Какие состояния, Кость? Не осталось ничего. Революция…
- А вот, смотри, какая симпатичная барышня, - тычет Костя пальцем в одну из фотографий. – Кто такая?
- Не знаю, Кость, - пожимаю я плечами. – Вернее, не помню. Как-то так получается… Несколько раз у бабушки расспрашивал кто здесь кто, она рассказывала, а я почти сразу забывал. Почему-то в голове никак удержать не могу. Забываю… Записать надо будет…
- Запиши, Иван, обязательно запиши! - говорит бабушка из кухни. – А то помру я, и никто знать не будет, кто они… Нехорошо это, неправильно.
- Обязательно запишу, ба! – заверяю я. – Пойдём есть, Константин, всё готово…
…За завтраком слушаем радио – вещает старенький, выпущенный в первую послевоенную десятилетку, радиоприёмник «Маяк», раритет, таких уже и не найти. Рассказывают про проворовавшегося высокопоставленного чиновника. Очередной показательный процесс по делу расхитителя и мздоимца.
- И откуда всё это ворьё берётся? – спрашивает Константин, дожевав очередной кусочек мяса. – Как они на такие посты попадают, куда власть смотрит?
Бабушка достаёт из кармана фартука белый платочек, вытерев им губы, произносит:
- Знаешь, Костя, как моя мать говорила? Если министры воры и дураки, то и царь либо вор, либо дурак. А как иначе? Министров-то царь назначает… А ты говоришь куда смотрит…
- Да уж… - вздыхает Костик, качая головой.
…В желудке приятная тяжесть после сытного завтрака. Во всём теле сладкая истома. Лень шевелить даже пальцем. Костик, устроившись на подоконнике, курит, разглядывает окрестности. Затягивается редко. Время от времени «беломорина» тухнет, тогда Константин отрывает взгляд от пейзажа и вновь прикуривает от зажигалки. Я валяюсь на кровати, сквозь узкий прищур наблюдая за ним.
- Хорошая у вас квартирка, и дом хорошо расположен – пейзаж за окном загляденье, - констатирует Костик.
- Если не брать в счёт свалку под окнами.
- Мелочь, - усмехается Костя. – Неприятно конечно, когда срач под носом… Но зато вдали… - произносит он мечтательно.
- К тому, что вдали, быстро привыкаешь, а вот к срачу под носом… - бурчу я.
- Ну, у меня окна вообще на глухую стену выходят, - жалуется Костя.
- Сочувствую.
- А вообще, ты, наверное, прав… - тихо произносит Константин. – Вот интересно, те, кто за порядок на улицах отвечать должны, где живут, куда ночевать отбывают - в Рай что ли? У них под окнами не воняет?
Я вяло пожимаю плечами, а Костик, выбив из пачки новую «беломорину», спрашивает:
- Ты в дальнейшем тут собираешься осесть или настроен Москву штурмовать до победного?
- Как выйдет, - отвечаю после короткого раздумья. – Во всяком случае, есть куда вернуться. Бабушка завещание на меня написала. Намучались же мы с ним… - морщусь я, припомнив процесс обхода инстанций. – Сначала с бабушкой вместе к нотариусу мотались, там очередь на несколько дней вперёд была расписана. Я бабушке говорил: скажи, что ветеран, может, примут без очереди. А она упрямая: нет, я как все, чем я их лучше - все ждут, и я ждать буду. К нотариусу кое-как пробились, ну а потом вообще кошмар начался – с десяток справок собери, кучу документов предоставь. Тут уж я один мотался. Без одной справки не дают другую, без другой третью, без пятой десятую. Везде очереди дождись – хорошо, если стульчик есть, на котором посидеть можно, иначе – весь день стой под дверью. А мимо тебя вне очереди так и проскакивают с пакетами и конвертиками… А когда очереди дождешься, за той дверью на тебя так посмотрят, словно не они работу свою должны делать, а ты им что-то должен… И что за хренотень такая?
- Хренотень… - эхом отзывается Костя. – Не хренотень, а рабство. Самое натуральное. Это только в книжках пишут, что рабство у нас отменено в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. На самом же деле до сих пор оно в людях культивируется. С самого рождения нас ставят в такие условия, когда мы вынуждены кланяться, упрашивать, бояться, приучают ломать шапку перед самым мелким чинушей, бегать за ним с подношениями: ах примите, примите от сирого и убогого в знак заверения наиглубочайшего почтения... – карикатурно кривится Костик. - На словах и по Конституции - гражданин, свободный человек, а на деле – самый настоящий раб. Тварь дрожащая. Бандитского беспредела боится, милицейского беспредела - ещё больше, дедовщины в армии пугается, чиновничий произвол ему тоже страшен… Разве это свободный человек, Иван? На мой взгляд, чистый раб. Вот взять американцев, хоть я их, мягко говоря, и недолюбливаю, но… - Костя затягивается «беломориной» и продолжает: - Видел, небось, в кино, как в лавку вваливается бандюган, направляет на лавочника «Кольт», а лавочник вместо того, чтобы падать на колени и пощады просить, что делает?
- Под прилавок лезет за винчестером, - припоминаю я стандартный Голливудский сценарий.
- Правильно! – воздевает Костик к потолку указательный палец правой руки. – И плевать ему на то, что его сейчас пристрелить могут, не боится он, отстаивает своё кровное, заработанное. И плевать, что в кассе у него сейчас лежит всего один единственный занюханный доллар! Ведь это его доллар, он его заработал, заплатил налог и баста! Никто не имеет права этот доллар у него отнять – будь то бандит или зарвавшийся представитель закона, он всех одинаково встретит – с винчестером наперевес. Вот этот лавочник и есть тот, кого без сомнения можно назвать свободным человеком! А у нас что? Грабёж в подворотне – ах, заберите всё, только не трогайте; чинуша нахамил – ах, что вы, что вы, да куда ж мы со свиным в калашный полезли; государство обворовало – ах, сейчас такое время, мы всё понимаем и зла не держим. Рабы! А-й-й! – взмахнув рукой, восклицает он на цыганский манер. Умолкает, обратив взгляд на улицу.
Я закрываю глаза и пытаюсь переварить услышанное. В общем, если рассудить здраво, всё так и выходит, как он сказал – грубо, резко сказал, зато правду. Хоть и правду, но обидно же, чёрт возьми! Я ведь тоже, бывает, кланяюсь, упрашиваю, мямлю что-то перед вышестоящими – стоит признать это хотя бы перед собой. Признать и задуматься. Раб?! Неужели я раб? Тварь я дрожащая или право имею?? Право потребовать, право дать отпор, право отстоять своё?
- Ты дрыхнешь, что ли? – нарушает Костя мои раздумья.
- Нет.
- Всё никак не спрошу у тебя, что за парня Серёга с собой тащит?
- Да я и сам толком не знаю. Из одного города они, друзья детства. Зовут Денисом, фамилия Стрельников. Несколько лет в Москве работал, а прошлой зимой вернулся к родителям.
- Почему? – удивляется Костя. – Обломала столица?
- Драма у него личная случилась. Познакомился с барышней, влюбился по уши, и она воде бы не против была, но что-то не сложилось. Ну, и скис малый. Москву забросил, сейчас в родном городе учителем работает. Как сказал Серёга, чахнет на глазах. Вот он и взял его с собой, чтобы развеялся.
- Ясно, - кивает Костик. Он тушит окурок в пепельнице, ставит ноги на подоконник, обхватив руками колени, кладёт на них подбородок и замирает.
Он молчит, я тоже. В комнату из окна проникает утренняя прохлада, она пробегается по моим ногам, заставляет укрыть их одеялом, под потолком у люстры, нудно жужжа, кружит жирная муха. Её жужжание убаюкивает меня. Очертания сидящего на подоконнике Костика в моих глазах мутнеют, становятся расплывчатыми. Веки мои наливаются тяжестью…
- Иван! – этот оклик заставляет меня встрепенуться.
- Что?!
- Кажется, в дверь звонили, - сообщает Костик с подоконника.
- Точно? – вяло спрашиваю я. Вставать с кровати мне совершенно не хочется. – Ты уверен?
- Иван, к тебе гость! – в подтверждение сказанному Костиком слышится голос бабушки.
- Сейчас, ба! – отзываюсь я.
…В коридоре меня встречает Сергей – широкоплечий низкорослый усатый шатен с чуть свёрнутым налево носом – результат драки группа на группу в универе. Тогда и мне перепало, но без последствий на лице.
- Привет! – тянет Сергей руку.
- Здорово! – отвечаю рукопожатием. – А напарника своего где потерял?
- Внизу ждёт.
- Стесняется что ли?
- Машину и вещи караулит, мало ли что. Там на багажнике «Байды» закреплены, упрут ещё… Когда машины на стоянку погоним?
- Что ты за них так трясешься?
- Ну, за Костикову колымагу я как-то не особо переживаю, - хитро улыбается Сергей. – Цена две копейки, никто не позарится. А вот я, между прочим, новую тачку прикупил.
- Да ты что?!
- Ага, - улыбается Сергей во весь рот. – Провернул одно дельце и на вырученные средства плюс кое-какие сбережения…
- Деляга, - улыбаюсь я. - Что за машина?
- «Сузуки гранд витара», - с гордостью выдаёт Серёга. – Решил я, что хватит ездить на всяком хламе, пора солидность набирать. На такой машине уже и в банк за кредитом можно спокойно ехать и вообще куда угодно. В шею не выгонят, как нищенку какую-нибудь. Ведь в нашем бизнесменовском деле что главное?
- Что? – отвечаю я вопросом на вопрос.
- Солидно выглядеть! Встречают-то по одёжке…
- А провожают по уму! – это говорит появившийся в коридоре Костик.
- Не всегда! – заявляет Сергей, протягивая ему руку.
Костя принимает его ладонь в свою, сдавив, соглашается:
- Тебе лучше знать, бизнесмен. Ну что, парни, по коням? – спрашивает, обведя нас взглядом.
- Сейчас Вадику позвоню, скажу, чтобы подъезжал, – отвечаю я.
…Всё готово к отъезду. Серегина роскошная цвета металик «Сузуки гранд витара» и Костино средство передвижения заняли места на стоянке. Вещи, продукты и «байды» загружены в ПАЗик. Мои спутники уже расположились в нём, а я поднялся на минутку в квартиру, чтобы попрощаться с бабушкой.
- Будьте поосторожнее, - ласково улыбаясь, напутствует она.
- Конечно, ба, - произношу я и умолкаю.
Бабушка тоже молчит, грустно смотрит мне в лицо. В её взгляде любовь и тоска.
- Уезжаешь… - вздыхает она. – Опять уезжаешь…
- Ба, я вернусь через две недели. Я мобильник взял, буду тебе звонить.
- Хорошо, - кивает бабушка.
- Ба, я ведь потом две недели здесь буду. Я отпуск на месяц взял!
- Вот хорошо! – лицо бабушки расцветает. – Вот порадовал ты меня! А то уж так устала я одна в четырёх стенах! Съедают они меня… Отец твой заглянет на минутку и дальше побежал. А тут целых две недели не одна буду! Уж я тебе и пирогов напеку, как ты любишь, и наговорюсь с тобой вдоволь! Ах, хорошо… - всплескивает бабушка руками.
Мы снова молчим: бабушка - поджав сложенные в замок ладони к подбородку, я -переминаясь с ноги на ногу.
- Я пойду, ба, - нарушаю я молчание. – Ребята ждут.
- Иди, Иван, - кивает бабушка. - Позванивай мне, как там у вас дела, чтобы я не волновалась.
- Конечно.
- Ну, иди…
- Да… - говорю я, хочу шагнуть к двери, но понимаю, что не могу. Между мной и бабушкой словно натянулась тоненькая ниточка. Сделаю шаг - и она оборвётся. Надо мной повисает предощущение чего-то страшного…
- Иван, тебя ждут, - напоминает бабушка.
Я делаю шаг, распахиваю дверь и выхожу на лестничную площадку. На душе кошки скребут. Чёрт! В конце концов, чего это я начал киснуть? Через две недели я вернусь, всё будет хорошо!
Сбежав по лестнице, я выскакиваю на улицу и с ходу запрыгиваю в стоящий у подъезда ПАЗик. Плюхаюсь на сиденье по соседству с Костей, переведя дух, командую:
- Отчаливай!
Вадик поворачивает ключ в замке зажигания, ПАЗ фыркает, дёрнувшись, издает грозный рык и снимается с места. Медленно катит по разбитой асфальтовой дорожке вдоль дома. Когда он уже почти выехал со двора, меня буквально срывает с сиденья какая-то неведомая сила. Подгоняемый ею, спотыкаясь о сложенные в проходе чехлы с частями байдарок, я бросаюсь к заднему сиденью, заваленному рюкзаками. Наваливаюсь на них грудью и лицом приникаю к стеклу. Взгляд мой привычным образом устремляется к окнам четвертого этажа, не отыскав в них желаемого, цепляется за балкон. На нем стоит моя бабушка. Смотрит нам в след и, прощаясь, машет рукой. Я машу ей в ответ, одними губами произношу:
- До свиданья, ба…
…- Классная у тебя бабушка, - говорит Костя, когда я вновь уселся рядом с ним. – Мировой человек! Завидую… У меня бабушек-дедушек не было, - вздыхает он. - Оба мои родителя детдомовские.
- Кость, откровенно говоря, я иногда сам себе завидую, - улыбаюсь я.
Покинув двор, мы подкатываем к перекрёстку, выжидаем, пока светофор зажжёт зелёный свет, и сворачиваем на главную городскую дорогу. ПАЗик подрагивает и погромыхивает чем-то в своей железной утробе и вскоре выезжает на мост. С него открывается замечательный вид на реку. Парни привстают, чтобы полюбоваться, крутят головами, озираются. Лишь я и Вадик, на правах местных жителей, не проявляем никакого интереса к окрестностям, безразлично смотрим вперёд.
С моста выезжаем на кольцо, с него чихая и надсадно рыча движком, взбираемся в крутую горку и проползаем мимо центрального рынка. Въезжаем в заречный район, сплошь застроенный неказистыми частными домиками, и по одному из ответвлений главной дороги выбираемся из города.
Вне городского плена путь наш пролёг между заросших бурьяном полей. Изредка проскакивают перелески. Вадик гонит, выжимая из ПАЗа всё возможное, – старенькая припорошенная остатками асфальта бетонка терпит и позволяет. Однообразный пейзаж за окном, убаюкивающее покачивание и молчание попутчиков нагоняет на меня сначала апатию, а потом и сон. Какое-то время я пытаюсь бороться с ним, но потом соображаю, что незачем, и выбрасываю белый флаг. Располагаюсь на свободном сидении в позе эмбриона, подкладываю под голову ладони. Прежде чем заснуть, отмечаю, что моему примеру последовал Серёгин приятель Денис. Комплекция у него почти как у меня, только ростом он повыше и в плечах пошире – потому могу предположить, что ему не так удобно, как мне. Кивнув мне и потерев шрам над правой бровью, он закрывает глаза, закрываю и я.
…- Иван! – врывается в моё ухо в тот самый момент, когда сон с эротическим развитием событий минует завязку и входит в стадию кульминации. – Иван! – теребят меня за плечо.
- Чего? – бурчу я недовольно, одной половиной сознания переключаясь на реальность, другой стараясь удержаться в грёзах.
- Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста! – коверкает Костик на манер Василия Алибабаевича из фильма «Джентльмены удачи».
Не без сожаления распрощавшись с эротикой, я продираю глаза и принимаю сидячее положение. ПАЗик стоит на обочине неподалёку от махонькой кафешки с классическим названием «У дороги». От кафешки несёт дымом, шашлыком и ещё чем-то съедобным. Попутчики мои с аппетитом жуют и запивают.
- Держи, - вручает мне Костик толстенный гамбургер и бутылку тёмного пива.
- Где мы? – интересуюсь я и впиваюсь зубами в фастфуд. Вырываю кусок булки вместе с ломтиком огурца и куском котлеты.
- Где-то в дебрях Калужской области, - пожимает плечами Костя. – Вадик сказал, что, судя по карте, минут через двадцать свернём с трассы, и остатки цивилизации, - он кивает на будку кафе, - кончатся. Так что жуй подарок дружественного Запада, пока есть возможность. Навреди здоровью напоследок! – ухмыляется ехидно. - А потом пшёнка, тушенка, макароны и спирт… Здоровое питание! Красота! Романтика!
Я внимаю его совету: энергично жую и прихлёбываю пиво.
- Слушай, а чего тебе снилось? – вдруг, спрашивает Костя, заставив меня сбавить темп работы челюстями. – Бабы, небось?
- С чего взял? – настораживаюсь я.
- Да ты так томно мычал, что нам аж неловко стало! – смеётся Костик. – Правда, парни?
- Угу, - отзывается Серёга. Расплывшись в улыбке, добавляет: - Я даже уши заткнул и отвернулся, чтобы не мешать.
- Да идите вы, - отмахиваюсь я и чувствую, как краска заливает лицо. – Скромники…
- Ну что, поели, можно дальше ехать? – осведомляется Вадик, вытирая ладони салфеткой.
- Можно, – отвечает Костя.
Перевалившись через отсек с двигателем, Вадик перекочёвывает из салона на водительское место. ПАЗик трогается, съезжает с обочины и медленно, словно нехотя, набирает ход. Проезжает мимо стайки особей женского пола, томящихся между палящим солнцем и раскалённой обочиной поодаль от кафе. Все в боевой раскраске, миниюбках и блузках с таким глубоким вырезом, что их в принципе можно было не одевать. Девушки шлют нам воздушные поцелуи, призывно машут ручками, а одна для заманухи приподнимает край юбчонки, которую в общем-то тоже одевать было ни к чему.
- Стоят по****ушки… - брезгливо комментирует Сергей. – Смазливые… Нет, что творится, а? Табунами вдоль дороги шастают! Нет бы работать пойти… Конечно, чем вкалывать, лучше ноги раздвинуть – проще это… Д-а-а… куда катимся? Разврат, распущенность… Блин, ну хотя бы мужика найти могли нормального, замуж выйти, детей нарожать…
- Катимся… - вздыхает Костя. – Значит, осуждаешь их? – спрашивает, прищурившись.
- Ещё как осуждаю, - кивает Сергей.
- А теперь представь: у тебя есть выбор – зарабатывать три тысячи рублей в месяц или тридцать. Что выберешь?
- Конечно тридцать! – уверенно заявляет Серёга.
- Значит, стоять тебе у дороги, - усмехается Костик.
- Ты охренел, что ли? – нахохливается Сергей. – Что я других способов тридцатку заработать не найду?
- Кто бы сомневался, что найдешь! – успокаивает его Костик. - Ты мужик головастый, образование получил, и жилка в тебе предпринимательская есть, конечно, что-нибудь придумаешь! Ну, а теперь поставь себя на место одной из этих девочек. Родилась в какой-нибудь деревне или посёлке, где ни инфраструктуры, ни толковой работы – ни хрена нет… Школу закончила, что потом? Образование сейчас в основном платное, денег на него нет, на бесплатных отделениях мест с гулькин нос. Если не удалось поступить, что остаётся делать?
- Работать идти? – жмет плечами Серёга.
- Правильно! – соглашается Костя. – И вот девочка смотрит, выбирает профессию, куда её с десятью классами возьмут, и видит, что её подружка-нянечка или больничная сиделка получает три тысячи в месяц, а соседка проститутка – тридцать. Значит, девочка выбирает, а по телевизору небезызвестная певичка распинается: «Я вот сегодня себе шубку в «Снежной королеве» прикупила, сумочку, сапожки, а вы где одеваетесь?». А девочке тоже и шубку и сумочку охота… На три тысячи купит? Говоришь, мужика ей найти, замуж выйти? А в посёлке том, если из мужиков кто и остался, то из них оба два работящих и на что-то способных уже под каблуком, а на свободе одни забулдыги. Потому как опять же работы нет и развлечений кроме выпивки никаких.
- Всё равно бороться с проституцией надо! – выдаёт Сергей, поёрзав на сиденье. - Запрещать, наказывать, сажать! А иначе… - скривив лицо, разводит руками.
- Серёж, - вклинивается в их диалог Вадик, - запретами никогда ничего не решалось, а если и решалось, то временно. Тупо запрещать проституцию - это, опять же решать проблему через заднее крыльцо, бороться не с причиной, а со следствием. Мартышкин труд это. У нас так последнее время сплошь и рядом бывает. Вот смотри: день и ночь твердят про борьбу с контрафактной продукцией, а контрафакта меньше не становится. Почему? Да потому, что есть спрос, а он, как тебе известно, рождает предложение. А почему есть спрос, а? – выпускает внимательный взгляд в зеркало заднего вида. - Потому что есть в этой стране зарплаты в три-четыре тысячи рублей, - отвечает, на секунду встретившись глазами со мной и снова сосредоточившись на дороге, продолжает: - В эти деньги оценен труд воспитателей и нянечек в детсадах, сиделок и медсестёр в больницах, и даже учителей. И вот прикинь, получил учитель свои три-четыре штуки, идёт домой и по дороге видит ларёк с лицензионными дисками. И как раз есть диск с фильмом, который сейчас рекламируют – и реклама красочная, и актёры супер, и знакомые посмотреть советовали. А сколько тот диск стоит? 350-400 рэ! Десятая часть зарплаты получается. А дома жена, ребёнок… Короче, не может он себе такой диск позволить. Идёт он дальше, и где-нибудь в подворотне ему развал с контрафактом попадается, и есть там тот самый фильм, но уже за 90 - 100 рублей… И купит он его – я не сомневаюсь. Плохо сделает, сыграет на руку преступникам, но чисто по-человечески его понять можно. Он такой же человек, как я и ты. Он тоже кино посмотреть хочет. Что это за деление такое – мы, значит, люди – можем себе позволить посмотреть, а он недочеловек какой-то, выходит?
- Ага, - вставляет Костя. – Ничего ты не запретишь. Слышали, небось, что при Союзе цеховики были. Производили подпольно джинсу и другие шмотки. Им за это вообще могли вышак влепить! Только их такая нерадужная перспектива не останавливала, и никакими запретами и страшилками побороть их не удалось. Правильно Вадик сказал: спрос рождает предложение и приносит нехилый доход. Закон экономики это, аксиома. И не оспоришь её. Надо не запрещать людям покупать дешевое и заниматься незаконным, а поднимать их уровень жизни, создавать условия, в которых стыдно и странно будет быть проституткой, покупать контрафакт. Когда девочке можно будет сказать, что ж ты дурёха делаешь, как тебе не стыдно, пусть нет у тебя образования, но ты же можешь пойти в садик за детишками ухаживать, там тебе платить будут столько, что и на шубку и на сапожки и на хлеб с маслом! И если девочка в таких условиях всё равно выберет проституцию, тут уж её и порицать можно и наказывать. А в нынешней ситуации, не знаю как у вас, - обводит салон взглядом, - а у меня нет на это морального права. И про причинно-следственное Вадик тоже верно сообразил. Это как если бы у больного были почечные колики, а доктор вместо того, чтобы решать проблему камня в почке, пичкал бы его обезболивающим. Сколько бы он ему анальгина не скормил, а больной ласты всё равно склеит.
- Ну, вы парни даёте… - морщится Сергей. – А ты, Кость, вообще из ****ей пресвятых дев каких-то сделал, мучениц…
- Я, Серёж, никого ни из кого не делал. Мнение своё высказал. И любой с ним может согласиться или не согласиться. И корень зла может видеть, где ему нравится – в проститутках или в системе, создающей предпосылки к тому, чтобы девочки шли на панель. И бороться со злом этим можно тоже, как нравится: можно ловить проституток, в тюрьму сажать, четвертовать, на кострах жечь, в конце концов, – было уже; а можно попробовать поменять систему, определить, что в ней не так, что-то подремонтировать, что-то отстроить заново, глядишь, лучше станет. Жриц любви пересажать – ну, допустим… А поможет ли? Ведь система-то прежней останется, а значит, вместо посаженных придут новые. Свято место пусто не бывает…
- Кость, - вклиниваюсь я, - ты как-то одним махом всех девочек уровнял. Есть же те, что и за три тысячи работать идут. Предпочитают получать маленькие деньги – мыть посуду, выносить утки, чистить сортиры, но честь сохранить.
- Есть такие, - соглашается Костик. – Слава Богу, что есть! И, к счастью, пока их больше, чем тех, кто идёт на панель. Честь им и хвала. Молиться на них надо за то, что не сломались, не поддались соблазну. А ведь он велик, и его систематически подогревают - соблазн «легких» денег. Рекламой, фильмами. Кто день за днём шествует по телеканалам? Гламурные проститутки, респектабельные сутенёры, киллеры и наркодиллеры. Кто лопатой деньги гребёт? Они – показывают нам. Кто живёт беззаботно и красиво? Они же. Ну и еще министры с «оборотнями в погонах». Где хоть что-то о честном труде? Где он - светлый лик честного труженика? Ваня Дулин в красных труселях? Фрезеровщик нестандартной ориентации…
При упоминании фамилии Дулин лицо Серёги расплывается в улыбке, Денис прыскает, спешно прикрыв губы ладонью, а Вадик за рулём издаёт смешок. Я тоже не остаюсь в стороне, громко хохотнув.
- Смеётесь? – задаёт Костя однозначно риторический вопрос. – Смеётесь, - отвечает на него. Отворачивается к окну и, вздохнув, произносит: - Плакать надо…
Расплакаться мы не успеваем, свернув с трассы, наш автобус уходит на просёлок. Он раздолбан до неприличия. Ухаб на ухабе. ПАЗик подпрыгивает на них, дребезжит каждой деталькой, каждым винтиком. Какие могут быть слёзы, когда болтает, как при десятибальном шторме? Почуяв, что дело пахнет керосином, и автобус вот-вот развалится, Вадик сбавляет ход почти до минимума. Тащимся, как черепахи. Всё равно потряхивает – когда Вадик «зевает» колдобину или выбоину.
- Смотрел я недавно передачу по телевизору, - цедит он сквозь зубы. Я гляжу на него и вижу, как вибрируют на руле его ладони, как вздулись мышцы на предплечьях. Создаётся впечатление, что он крутит не баранку автобуса, а раскручивает карусель – были такие в моём детстве: круглая платформа, в её центре руль, и платформу с его помощью раскручивать можно. А ещё можно так: один в одну сторону крутить пытается, другой – в другую. Кто кого пересилит. Вот примерно этим Вадик сейчас и занимается – пытается пересилить, только противник его не человек, а просёлок, - иностранец выступал, - продолжает Вадик. - Он в автопробеге по России участвовал. Так вот, он сказал, что если бы в своей стране увидел такие дороги, как у нас, он бы заставил власть их отремонтировать. Я плачу налоги и хочу знать, куда и на что идут мои деньги!
- Во! – оживляется Костик. – Что я тебе говорил, Иван? Вот он - свободный человек! Вот, как он мыслить должен!
- Интересно, как он власть свою заставить может? – всем своим видом Серёга старается выразить недоверие и сомнение.
- У меня спрашиваешь? – хмурится Константин. – Откуда я знаю… - Да и какое мне дело? Мое дело – понять, как нашу власть на такой подвиг сподобить – дороги российские отремонтировать.
- Д-а-а… - вздыхает Вадик, крутанув руль вправо, отчего нас едва не сбрасывает с сидений. – Две беды: дороги и дураки. Одни дураки дороги ремонтируют…
- А другие, - перебивает Костя, - за этот ремонт платят… И «дураки» - для них самый мягкий эпитет. Платят они платят, а дороги как были раздолбанными, так и остаются. Ну и за что, спрашивается, платят? За ямы? Не, я понимаю, Россия большая, дорог много, но ведь и деньги не малые… У тебя машина, - кивает на Серёгу, - у меня. Вадик, у тебя есть?
- Ага, - отзывается Вадик.
- Денис, у тебя?
- Пока нет, может, когда-нибудь…
- Ясно, - кивает Костя. - Всех автовладельцев, настоящих и будущих, поименно перечислять, думаю, не стоит? Да и не знаю я их. Но подозреваю, что в стране таких много. Подоходный платят, налог на дороги, на лошадиные силы… Не кислая сумма в итоге получается. А результат? Тут проехал – подвеска накрылась, там прокатился – развал-схождение регулируй. Ну и, куда наши деньги идут? Куда, я хочу знать!
- Щас… - бурчит Денис, на подмогу левой руке вцепляясь в поручень впередистоящего сиденья ещё и правой. После этого швырять из стороны в сторону его начинает не так заметно. – Щас перед тобой отчитаются.
- Вот! – восклицает Костя, вместе с ПАЗиком и со всеми нами подскакивая на очередном ухабе. – Вот! Вот она истина! То есть, мы им денег, а они нам ни результата, ни отчёта по итогам – ничего. Как говорится, деньги ваши стали наши, а на что мы их потратили – не ваше собачье дело, дорогие наши избиратели. Нормальный подход, да? Эдакий конструктивный диалог власти с народом…
- Слушайте, конструктивисты, - обрывается его Вадик, - вы мне лучше скажите, куда дальше рулить. – Он останавливает автобус и оборачивается к салону. - Развилка тут…
- А карта тебе что говорит? – осведомляется Костя. Лоб его наморщен, брови нахмурены. Он явно недоволен тем, что ему не дали развить мысль.
- Да хрен её знает, что она говорит… Одна дорога километров через пять как-то вдруг обрывается, словно в никуда… Вторая в деревню ведёт – заходит в неё, но почему-то не выходит… - задумчиво произносит Вадик, водя пальцем по карте.
- Давай через деревню! – решает Костик без раздумий. – Молоко парное, девки… - добавляет мечтательно. – Кстати, как деревня называется?
- «Казаковка», - улыбается Вадик. – Твоя вотчина, Кость?
…«Казаковка» встретила нас тишиной. Абсолютной. Ни лая собаки, ни детского голоса, ни старушечьих пересудов. Тихо урчит движком ПАЗик – Вадик остановил его на въезде в деревню – больше ни звука. «Казаковка» - десять когда-то добротных, а теперь приходящих в упадок бревенчатых срубов по одну сторону улицы, столько же по другую. За покосившимися заборами бурьян – под самые окна - высотой в человеческий рост.
- Ой, не нравится мне всё это… - ёжится Костя. Выбивает из пачки папиросу, прикуривает. – Прогуляемся?
Из автобуса первым выбирается Костик, я следом, остальные за мной. Сбившись в кучку, направляемся к ближайшему дому. Идём по твёрдой, утрамбованной временем и ногами земле. Центральная и единственная деревенская улица как никак. Когда-то на ней не было и травинки, а сейчас то тут, то там зеленеют островки невысокой травки. Если не принять мер, год-другой и она разрастётся, взрыхлит землю, тогда бурьян доберётся и сюда.
- Эй, хозяева! – зовёт Костя, поравнявшись с калиткой. Замка на ней нет, нет даже задвижки, но входить во двор Константин не спешит. – Эй, есть кто живой!
Ответом ему тишина.
- Эй! – повторяет он.
- Ну что ты кричишь, Кость? - обращается к нему Денис. - Не видишь что ли – нет здесь никого. Бурьян, разруха. Гляди, - указывает рукой на дом на противоположной стороне улицы, - окна побиты. Видимо, ветер сильный был, ставни не закреплены, ими и разбило. А там колодец, - движением головы показывает, куда смотреть, - на вороте цепи нет. Брошенная… мёртвая деревня…
Ни слова не говоря, Костик направляется вдоль улицы. Я следую за ним, Денис, Вадик и Сергей остаются на месте. Улица упирается в заросли кустарника, они ещё не настолько плотные, чтобы нельзя было разглядеть за ними остов какого-то строения. Невысокие стены с миниатюрными оконными проёмами, двухскатная крыша, вернее то, что от неё осталось – балки и чудом удержавшиеся на них сегменты черепицы. В целом, всё это очень похоже на самый обычный разваливающийся коровник.
Постояв немного на этом краю деревни, Костя делает мне знак держаться за ним и идёт к ближайшему дому. Не медля, распахивает калитку, входит во двор. Я не отстаю. Продравшись сквозь бурьян, мы оказываемся у крыльца. Ступеньки его подгнили. Костя пробует одну из них ногой, вроде бы держит. Наступает и… она проваливается. Нога его застревает в досках, он нелепо взмахивает руками и начинает заваливаться на правый бок. Я успеваю подхватить его под руку, не дав упасть.
- Чёрт… - цедит он. – Рухлядь… А это что?.. – голос его вдруг становится сдавленным.
- Где?
Костик тычет пальцем в траву.
- Там…
В траве что-то белеет. Там что-то свалено… Какие-то палки – прямые и искривлённые, тонкие и толстые.
- Кости…- шепчет Константин. – Только скелетов нам не хватало…
Осторожно он раздвигает траву, нагибается. Я напряжённо слежу за ним. Спина его закрывает мне обзор. Присаживается на корточки.
- Тьфу ты… - произносит с облегчением. – Собака… Здоровая тварь была, с телёнка размером… Волкодав какой-нибудь…
Обогнув Костю, я приминаю траву и присаживаюсь на корточки по другую сторону скелета. Судя по размеру костей, животное действительно было огромным. Столкнешься с таким, как говорится, на узкой дорожке – несдобровать. Но самое интересное – не размер, а то, что голова собаки, вернее кости черепа, лежат в большой металлической миске, как если бы псина издохла во время еды или же…
- С голода померла что ли… - задумчиво произносит Костя, постучав по миске ногтем. – Бросили хозяева, она и… Ладно, Иван, пойдём! – он резко встаёт и по протоптанной в бурьяне дорожке спешит к калитке.
- Ну и чего вы там возились? – интересуется Серёга, когда мы подходим к автобусу.
- Дорога дальше есть? – спрашивает Вадик.
- Нет, - отвечаю я в голос с Костей.
- И что делать будем?
- Объезд искать.
Мы грузимся в ПАЗик и отправляемся искать этот самый объезд, оставляя за собой труп. Труп деревни «Казаковка». Вернее скелет. На нём ещё, в отличие от собачьего, висят куски мяса, но долго ли осталось до полного разложения?..
…Объезд, не мудрствуя лукаво, мы отыскали, вернувшись к развилке и поехав по другому её отрогу. Он увел нас вправо от «Казаковки». Забравшись на взгорок, мы смогли рассмотреть её вдалеке – безжизненную, сиротливо ютящуюся в кустах и бурьяне. За взгорком дорога сделала пару замысловатых финтов из стороны в сторону и повела нас прямо на юго-восток – всё так же медленно и тряско. Поля, перелески, лес и снова поля ползли за окнами автобуса нескончаемой чередой. Мы дремали, перекусывали предусмотрительно захваченной Серегой сухой колбасой, курили и снова дремали. Один лишь несчастный водитель Вадик бодрствовал. Когда по карте до реки оставалась километров пять или шесть, он был окончательно измочален. Глаза его покраснели, а веки всё чаще стали смыкаться. Отгоняя сон, Вадик фыркал, тряс головой, просил пить и, наконец, он, некурящий, потребовал сигарету…
- Всё, кажется, прибыли, - произносит он, докурив.
- Куда? – спрашивает Костя. – Ты куда нас завез-то, водила из Нижнего Тагила? Лес вокруг!
Вокруг действительно лес. Густой сосновый.
- Только не надо нервничать, - устало улыбается Вадик в зеркало заднего вида. – Если картографы не врут, то ещё километр лесом и всё.
При этих словах мы заметно приободряемся. На наших измученных дорогой физиономиях появляются улыбки. Костик закуривает «беломорину», мы великодушно прощаем ему это – не ворчим, не морщимся, не предъявляем претензий.
Спустя несколько минут прямо по курсу среди деревьев появляется просвет. Мы привстаём с сидений, вытягиваем шеи – пытаемся рассмотреть, что там. Просвет становится всё шире и ярче. Наконец, мы въезжаем в него…
Солнце клонится к горизонту. Впереди по обе стороны дороги примерно трёхсотметровая полоса скошенной травы. Дальше - низина. Нет никаких сомнений – река там. Вадик, Серёга, Денис и я сидим в автобусе, притормозившем, на лесной опушке у потрёпанной ненастьями, простреленной зарядом дроби таблички, гласящей: «Охота без лицензии запрещена». Неподалёку от таблички справляет малую нужду Константин. Сделав дело и застегнув ширинку, он потягивается, совершает несколько вращательных движений корпусом и, ни словом, ни жестом ничего не разъяснив, вприпрыжку бежит от нас. Вадик даёт ему минутную фору, издаёт смешок и снимает автобус с места. Нагнав Костика, давит на клаксон. Константин оборачивается, показывает язык и ускоряет темп бега. Вадик, широкой души человек, разрешает ему выиграть в этом состязании: Костя скрывается в низине, а мы ещё минуту ползем к месту, где дорога начинает спуск…
Река Угра. Переливаясь на закатном солнце, сверкая струями, она несётся меж берегов. Перекат – огромный, за всю ширину реки. Даже сквозь шум двигателя в салон прорывается его голос: удары воды в камни побольше, скрежет по дну камней поменьше, волочимых рекой. Зрелище завораживающее. Подкатив к берегу, ПАЗик останавливается, Вадик поворачивает ключ в замке зажигания, и перекат оглушает нас. С минуту мы, подавленные и зачарованные открывшейся взору картиной, смотрим на реку. А потом… потом на нас всех накатывает безудержной веселье. Выскочив из автобуса, мы бежим к воде. Костик уже успел раздеться и теперь предаётся водным процедурам. Спешно и суетно, во всё нарастающем возбуждении стянув с себя одежду, мы следуем его примеру. Течение быстрое, точно в горной реке. Вода ледяная и чистейшая. Отплыв метров на десять от берега, я вижу дно. Ныряю, холод и давление сжимают грудную клетку. Достигнув дна, хватаюсь за зализанный водой, вросший в дно валун повисаю на нём. Одной рукой принимаюсь обшаривать его. Есть! Нора! Сунув в неё руку по локоть, пальцами нащупываю холодное, продолговатое, похожее на змеиное, рыбье тело. Налим. Медленно продвигаю ладонь от хвоста к голове. Рыба стоит спокойно. Большая! Килограмм, как минимум. Осторожно кладу пальцы на жаберные крышки. Рыба вздрагивает и делает рывок. Ушла! Совсем забыл, что в налимьей норе кроме входа есть и отдельный выход. Надо было его закрывать другой рукой. Посетовав на свою забывчивость, я отталкиваюсь от валуна. Интенсивно работая руками и ногами, выбираюсь на поверхность. Хватаю ртом воздух.
- Иван, где ты там?! – кричит мне Костик. Он уже выбрался на берег и теперь, сидя на корточках, возится с чем-то. – Давай сюда! Надо обмыть это дело!
На берегу меня ждёт расстеленная клеёнка, на ней металлические кружки с разбавленным речной водой спиртом и нарезанная тонкими ломтиками колбаса. Парни столпились рядом с Костиком. Поёживаются после купания, переминаются с ноги на ногу. Ждут, пока Костя дорежет хлеб.
- Готово! – изрекает он, отложив нож. – Прошу!
Мы подхватываем кружки.
- За успех мероприятия! – восклицает Константин. Кружки лязгают, и напиток, крепче водки градусов на десять-пятнадцать, перетекает в наши желудки. Приятно обжигает мой. В голову бьёт хмель, в ноги – слабость. Я опускаюсь на траву. Подхватив с клеёнки кусок колбасы, с наслаждением отправляю его в рот.
- Повторим? – спрашивает Костя непонятно зачем. Интересно, кто бы мог отказаться? Костик плескает в четыре кружки спирт, пятой черпает воду из реки.
- Кость, - обращается к нему Вадик, - может родник поискать? Из реки воду пить, как-то это… - морщится брезгливо.
- Да ладно тебе, - отмахивается Костя. – Я ещё и не из таких водоёмов пил. А тут вода чистейшая, как в роднике. А смешанная со спиртом… - улыбается он, протягивая Вадику кружку. – Самое страшное, что быть может, – пронесёт. Но на этот случай таблеток у нас хватит, помереть не дадим. Пей, не сомневайся!
И Вадик пьёт. И мы пьём. И ещё через пару тостов нам всем становится абсолютно безразлично, откуда черпается вода для разбавления спирта…
…О том, чтобы ставить палатки, не могло быть и речи. Осоловевшие от спирта и чистого воздуха, мы повалились спать на сиденья в салоне ПАЗика. Скрючившись на одном из них, я отрубился мгновенно и проспал всю ночь, как убитый. Проснулся от ощутимой утренней прохлады. За окнами автобуса серо. На бледно-голубом небе тускло мерцают звёзды. Светает. Солнце где-то там за лесом. Но скоро оно выползет из-за него и тогда рассветёт совсем.
Всплеск. Гулкий, тяжёлый. Почти сразу за ним ещё один. Сильнее первого. Сон снимает с меня, как рукой. На перекате жирует хищник. Возможно крупный голавль, а может быть жерех или судак. Сейчас посмотрим… Стараясь не шуметь, я достаю спиннинг, катушку и коробку с блёснами. Быстро налаживаю снасть. Накидываю на плечи штормовку и отправляюсь на выход из автобуса. Дверь открываю, с силой надавив на неё плечом. Протискиваюсь в образовавшуюся щель.
По мокрой, прогнувшейся под росой траве иду к воде. Короткий резкий замах и блесна-вертушка летит вниз по течению. Легонько шлёпается на воду. Даю ей немного притонуть и начинаю подмотку. Первый заброс результатов не приносит. Делаю ещё один, а потом ещё и ещё. Меняю направление забросов – «прокидываю» прилегающую акваторию. Словно издеваясь, хищник бьёт то выше, то ниже меня по течению и никак не желает атаковать приманку. Пытаюсь ловить «на всплеск». Выжидаю очередного удара рыбины и бросаю туда блесну. Полный ноль. Решаю изменить место. Прохожу чуть выше по течению и делаю серию забросов. Пусто. Ещё несколько шагов и первый же заброс оказывается удачным. Правой рукой, в которой держу спиннинг, ощущаю слабенький рывок. Кончик спиннинга начинает вибрировать. Судя по оказываемому сопротивлению, рыба невелика. Скорее всего окушок или голавлик…
Так и есть – окунь. Маленький – сантиметров пятнадцать. Зацепился за тройник блесны нижней губой. Осторожно снимаю его с крючка и опускаю в воду. Постояв пару секунд на месте, он юркает в глубину.
Преодолеваю ещё метров тридцать вверх по течению. Заброс… Подмотка… У самого берега удар по блесне… И в руках у меня оказывается окунь, как две капли воды похожий на первого. Отпускаю восвояси и его. Следующий заброс приносит такого же окуня. Видимо набрёл я на стаю окуней-недомерков. Ловить их, конечно, интересно – спортивный азарт, что ни поклёвка, то рыбка, но хочется «трофея». Это желание, наверняка, известно каждому рыболову – поймать такую рыбу, чтобы в своём виде была крупнее самой крупной, пойманной когда-либо. Чтобы сфотографировать, а потом показывать друзьям и знакомым: смотрите, какую вытащил!
В поисках трофейного экземпляра я бреду вверх по течению. Изредка «прощупываю» воду. Почти с каждым забросом вытаскиваю окуня. Размеры полосатиков варьируются от пятнадцати до двадцати пяти сантиметров. Наконец, мне это надоедает. Я сматываю леску и решаю просто прогуляться вдоль реки. Закуриваю. Закидываю спиннинг на плечо и бреду, наслаждаясь рассветом. Над рекой появляются первые клубы тумана. Стелятся над водой. Густеют. Слипаются друг с другом. Наползают на берег. Цепляют меня за ноги. От щиколоток поднимаются к коленям. От них выше и выше. И вот уже я с головой окутан сплошной непрозрачной дымкой. Сигаретный дым сливается с ней, дополняет её. Я щупаю её руками. Она ускользает меж пальцев. Лезет мне в ноздри, застит глаза. Всё, что могу видеть – маленький клочок земли под ногами. «Ёжик в тумане» - вспоминается мне. Это воспоминание заставляет развеселиться. Меня так и подмывает крикнуть: «Ёжик! Ё-о-о-жик!». С трудом сдерживаюсь. Хотя, наверное, зря. А может и нет… Очень не хочется нарушать воплями творящееся вокруг волшебство. Хрупкое волшебство. Охваченный им, медленно и осторожно иду я туда, куда несут меня ноги. Сколько иду? Десять минут, пятнадцать, полчаса, час? Время словно остановилось. Справа журчит вода. Позади стал неслышным голос речного переката. А раз неслышен он, значит, ушел я далеко. А возвращаться не хочется. Вот так шел бы и шел… бесконечно…
Луч. Солнечный. Яркий. Упругий. Взрезает туман. Второй, третий, четвёртый… им нет числа. Миллионы их вспарывают молочную дымку. Кромсают. И вот уже от неё не осталось и следа. Солнце над лесом. Апельсиновое, огромное. С верхушек деревьев смотрит на реку, на меня.
- Привет! – говорю я ему.
А оно тоненьким лучиком игриво проводит мне по глазам. Я жмурюсь. Второй лучик бьёт прямо в нос, заставляя чихнуть. Раз, второй, третий.
Чтобы унять приступ чиха, я отворачиваюсь от озорного светила. Упираюсь взглядом в лес на противоположном берегу. Скрюченные высохшие деревья подступают прямо к воде. Их голые переплетённые ветви – точно вздёрнутые к небу многопалые лапы леших. Кощеево логово… Привет из детства, из «В гостях у сказки». Зачарованный я пожираю взглядом сухостой. За ним, в чёрных прогалах между деревьями, мне мерещатся лица чудовищ, Иван Царевич, серый волк и избушка Бабы Яги…
Солнце за моей спиной всё выше взбирается на небосклон. Прогалы между деревьями светлеют. Лики чудовищ тускнеют и вскоре исчезают вовсе.
Переведя дух, я отправляюсь в обратный путь. Идётся легко, дышится полной грудью. Чувствую такой прилив бодрости, какого не испытывал очень давно.
Ещё издали замечаю Костика. Он затеял приготовление завтрака – колдует у костра над котелком.
- Кашеваришь? – интересуюсь я, подойдя к костру.
- Чего? – переспрашивает Костя и вынимает из ушей наушники от плеера.
- Есть, говорю, готовишь?
- Угу, - мычит Костя, отгоняя ладонью дым от лица.
- Что на завтрак?
Вместо ответа, Костик деловито помешивает в котелке ложкой, достаёт ей макаронину и демонстрирует мне.
- Хотя бы с тушенкой?
- Обижаешь, - морщится Константин. – Без рыбы припёрся? – спрашивает, прищурившись.
- Ага… - развожу я руками.
- Понятно… Чего, и тут рыбы нет?
- Есть по мелочи…
- Ясно… Я вот только что слушал, - он дёргает рукой за провод наушников, - тоже про рыбу. Говорят, повыловили почти всю. А что на Дальнем Востоке браконьеры творят – ужас! Охренели совсем. Зверьё, а не люди… Я вот думаю, что…
- Кость, - перебиваю я его.
- Что?
- А ты не пробовал просто жить?
С минуту Костя молчит, переваривает вопрос, пристально смотрит на меня. Наконец, уточняет:
- В каком смысле?
- В прямом. Не принимать всё так близко к сердцу, не переживать. Просто жить…
Ещё около минуты молчит Константин.
- Пробовал, - отвечает. – Не получилось… - Усаживается у костра на корточки и, поворошив веточкой угли, продолжает: - Я ведь не в каменном веке живу… Хоть всего на шаг, но отошел от того времени. Не достаточно мне, человеку двадцать первого века, просто пожрать, размножиться и спать завалиться. Глаза видят, что вокруг происходит, мозг работает, соображать пытается. А когда сообразит, появляется желание соображениями с окружающими поделиться, чтобы отклик получить – оценить правильно ли сообразил… И это всего касается – и политики, и культуры, и прочего. Не выходит равнодушным оставаться, хоть тресни. Вот и лезу с разговорами своими ко всем. Стараюсь их внимание на происходящее вокруг обратить.
- Костя-«культполитпросвет», - усмехаюсь я.
- Ага, - улыбается Костик. - Легче, конечно, просто жить, чем пытаться понять, зачем и как ты живёшь. Но это, извини, Иван, быдлячество какое-то, если вещи своими именами называть. Быдлом быть легко и просто. И стать им тоже просто. Только становиться им нужно осознанно, чтобы потом винить некого было. Принять для себя решение: всё, я - быдло, ничто мне не интересно, ничего от меня не зависит и на всё мне наплевать. И просто жить: ни думать, ни выбирать, ни переживать за свой выбор – жуй жвачку, стой в стойле, топай, куда погонят.
- Да уж… - киваю я. – И сдохни либо на скотобойне, либо на мыловарне…
- Во-во! В общем, быдлом я быть не хочу… Подумал и понял: не для меня вся эта «лёгкая» жизнь…
Костя достаёт из ножен на поясе нож и принимается взрезать им банку с тушенкой.
- Вань, воду из макарон слей, - просит меня.
Я подцепляю топориком ручку котелка, снимаю котелок с костра и ставлю на землю. Осторожно наклоняю, сливаю воду. Затем Костик вываливает в макароны тушенку, тщательно перемешивает ножом.
- Буди этих сонь, – движением головы указывает на автобус. – А то всю жизнь проспят.
…После завтрака и перекура я, Константин, Денис и Сергей собирали байдарки. Вадик, приватизировав Костиков плеер, дремал на солнышке - набирался сил перед обратной дорогой.
- Так! – восклицает Вадик, резко вскочив на ноги. Вынимает из ушей наушники и сообщает: – Чует моё сердце недоброе!
- В смысле? – настораживается Костик, оценивающе оглядывая результат наших стараний: две собранные байдарки типа «Таймень-2».
- Опять в массы выкинули тему выноса Вождя из мавзолея, - протягивая плеер Косте, произносит Вадик. – По двум радиостанциям уже прошло. Обсуждают… Звонки принимают от радиослушателей. Короче, жди подлянки.
- То есть? – уточняет Денис.
- Давно уже я подметил: как только «в верхах» гадость какую-нибудь затевают, сразу в массы подбрасывается либо тема выноса вождя, либо тема «голубых», - поясняет Вадик. - И пока мы вождя выносим-заносим или «голубых» гоняем, они там под шумок свои делишки обстряпывают… А мы потом рты разеваем, глазёнками лупаем и канючим: да почему же и из-за чего цены скакнули или как это они такой идиотский закон принять умудрились?! Так ведь сами, дураки, и прозевали! – звонко хлопает себя по лбу.
- Верно подметил! – одобряет Костя и, воздев к небу указательный палец, назидательным тоном цитирует Леонида Филатова:
«Не все в стране
зависит от начальства,
А потому
общественность сама
Обязана - вполглаза
и нечасто! -
Но все ж следить
за уровнем дерьма.»
- Точно! – кивает Вадик.
- Я бы только поправил: в оба глаза и почаще, - усмехается Константин. – Пусть не совсем в рифму, но зато надёжнее. А то вождя им вынеси…
- Да что вы всё с этим вождём носитесь, как с писаной торбой?.. – зевает Серёга и лениво потягивается. – Закопать и всё, а то лежит покойник на центральной площади страны. И это в двадцать первом веке! А уж каких дел он натворил – Ленин этот! Своей революцией отбросил Россию на сто лет назад! Если бы не он, мы бы сейчас в нормальной стране жили. Фабрики - рабочим, землю - крестьянам – отнять и поделить. Отнять у тех, кто работал, и раздать голодранцам!
- Да, гламурно, как сейчас принято говорить, жили до революции князья, графья и барья… - картинно вздыхает Денис. – Я в школе учителем английского работаю, но иногда историка подменяю, болеет мужик… Так вот, действительно красиво они жили. Белая кость… Могли сутками жариться в покер на родовые имения, бухать, отрываться на балах, трахать молодых крестьянок и гарцевать на скакунах. Кайф! А быдло работало по 14-16 часов, получало гроши, жрало баланду, ходило босиком, было неграмотное, воевало на войне и доживало в среднем до 35 лет. И тут какой-то, понимаешь, Ленин приходит к власти, устанавливает 8-ми часовой рабочий день и лишает белых людей всех ништяков. Поднимает дурацкие профсоюзы. Мало того, о ужас, проводит политику по ликвидации безграмотности! Где это видано, чтоб учить быдло читать и писать?! Землю - крестьянам, фабрики - рабочим. О, Господи! Электрификация! Уравнивает их, ДВОРЯН, белую кость, сливки общества в правах с каким-то быдлом! Кошмар! Ну где справедливость-то, блин?
- На сто лет, говоришь, откинула нас революция? – подхватывает Костик, улыбаясь во весь рот. Я тоже, надо сказать, улыбаюсь. Занимательно изложил Денис. – Это, Серёж, кто тебе рассказал?
- По телевизору говорили… - пожимает плечами Сергей.
- Ясно, - продолжает улыбаться Константин. – Там такое постоянно говорят. Причем, в основном только это и говорят: и про Ленина, и про революцию. А ты хоть раз задумался, почему мнение "голубого экрана" настолько однобоко. Почему нет на экране тех, кто идёт с ним вразрез. Неужели перевелись в стране инакомыслящие, неужели те, кто семьдесят лет Вождя и революцию почитал, сразу все как один перестроились и хаять принялись?
- Ну, нет, конечно… не все… - изрекает Серёга.
- Естественно, не все, - кивает Костя. - Просто не зовут их на всякие там супер-политшоу. Неудобняк ведь сказать могут. Ты об этом задумывался?
- Да как-то… - жмёт плечами Сергей.
- Ну, ясен пень! – ухмыляется Константин. - Обыватели вообще мало хотят думать своей головой, им это тяжело. Мозг приходится напрягать, извилинами шевелить. От этого начинает болеть голова. Гораздо лучше, когда мысли сами собой текут в голову из «дебилизора». Сидит какой-нибудь агент влияния и доступным языком объясняет, кто во всем виноват: "Вот ты, Вася, живешь в коммуналке, а зарплаты тебе хватает только чтоб с голоду не подохнуть. А знаешь, Вась, кто во всём виноват? Ленин, Вася! Если бы не Ленин, ты бы, Василий, сейчас жил в трёхэтажном коттедже, ездил бы на огромном джипе, а зарплату имел бы в десять штук зелёных". И Вася верит! Если бы не проклятый Ленин, то уж он-то точно стал бы помещиком или генерал-губернатором. Ведь так всё просто и понятно по «дебилизору»! Там даже смех включают, когда смеяться нужно. И так просто становится в своих проблемах обвинить кого угодно – Ленина, Петрова, Сидорова – лишь бы не себя любимого, свою лень и своё с горем пополам среднее образование. То самое, к слову сказать, образование, которое Василий имел возможность получить благодаря негодяю Ленину. И вообще, Серёж, чего ты на революцию взъелся? Ты граф что ли или князь потомственный?
- Вроде нет, - отвечает Сергей, взъерошив волосы на затылке.
- Ну и что же ты? Был бы графом, я бы понял твою неприязнь. Но если прадед твой был потомственным золотарём у каких-нибудь Голицыных, то… - разводит Костя руками. – Тебя ведь из дерьма вытащили. Кстати, вот Иван у нас из буржуев, – кивает на меня. - Ты, Вань, Ленина ненавидишь?
- Неа, - мотаю головой.
- А чего так? Он ведь у тебя деньги отнял, имения…
- Человек, видимо, я незлобливый, - усмехаюсь я. – Да и смысл какой теперь ненавидеть? Чего я ненавистью добьюсь? Неконструктивна она. Настоящим жить надо – работать, добиваться, а не прошлому кости перемывать. Было и было…
- И я так считаю! – одобряет Константин. – Не с тенями прошлого бороться нужно, а с монстрами настоящего. А таковых предостаточно. О живых заботиться, их проблемами заниматься, а не покойников с места на место перетаскивать.
Он легонько пинает «байду» в борт. Достаёт папиросу, прикуривает.
- Ладно, парни, хватит базарить, давайте плавсредства на воду спускать. Отчаливать пора! – командует, затянувшись и выпустив изо рта колечко дыма.
Спустив байдарки на воду, мы заполняем их грузовые отсеки вещами. Делимся на пары. Я плыву с Костей, Серёга с Денисом. Наша с Костей «байда» ярко-зелёная, Дениса с Серёгой – с синеватым отливом. Костик крепит к нашей поверх вещей гитару.
- Готово, - сообщает удовлетворенно. – Ну что, Вадим, спасибо за доставку! Счастливой обратной дороги!
***
Первыми от берега отчаливают Денис и Сергей, следом – я с Костей. Сергей с Денисом сразу берут быстрый темп и уходят в отрыв. Мы с Константином неспешными взмахами вёсел направляем свою байдарку за ними. Костик на переднем, я на заднем сиденье. Я кручу головой, осматриваюсь. Как в песне поётся: «Левый берег стелется, правый поднимается». Между берегами спешит река. Она подхватила нас и несёт с такой скоростью, что работать вёслами нет нужды. Костик кладёт своё на каркас байдарки.
- Красота! – восклицает, обернувшись ко мне.
- Ага! – соглашаюсь я, подруливая веслом, чтобы выровнять ход.
Вдоль левого берега тянутся камыши.
- Ну-ка, где там твой спиннинг? – спрашивает Константин. Не дожидаясь ответа, он лезет в грузовой отсек, извлекает оттуда спиннинг, раскладывает его. Коротко размахнувшись, посылает блесну к камышам. Поклёвка следует сразу, как только она падает на воду. Спиннинг сгибается в дугу, вибрирует.
- Есть… - сосредоточенно цедит Костик.
Я достаю из рюкзака садок. Когда Костик подводит рыбу к борту байдарки, я осторожно подхватываю её рукой под жабры, снимаю с крючка и помещаю в садок. Щука весом около килограмма. Привязываю садок к каркасу «байды» и опускаю в воду.
- С почином, Кость.
- Угу, - бурчит Костик и делает ещё один заброс. Я работаю веслом, удерживая байдарку на месте.
Второй заброс тоже оказывается результативным…
Минут через десять клёв прекращается. К этому моменту в нашем садке бултыхаются семь щук весом примерно от семисот грамм до полутора килограммов. Костик сияет.
- Учись, салага! – восклицает, вручая мне спиннинг.
- Всенепременно, - усмехаюсь я. Складываю спиннинг и убираю его в грузовой отсек.
Костик достаёт садок из воды, любуется результатом рыбалки. Полюбовавшись, опускает себе в ноги. Щуки начинают дёргаться в садке, биться о дно байдарки.
- Кость, отпустил бы… - предлагаю я.
Брови Костика лезут на лоб.
- Всех?!
- Зачем всех? Оставь штуки три покрупнее…
Костины брови занимают своё обычное положение.
- Понял… – кивает он. – Не дурак… А был бы дурак, не понял бы… Правду говорят, что самый страшный и бездумный хищник – это человек, - резюмирует, выпустив первую щуку. – В три горла мы бы их жрать стали?!
Разобравшись с рыбой, он берёт в руки весло и принимается энергично им работать. Я подключаюсь. Стараюсь держать задаваемый Костей темп. Впереди показывается байдарка Сергея и Дениса. Костик начинает грести ещё быстрее, а тоже ускоряюсь. Спустя какую-то минуту мы несёмся по реке едва ли не со скоростью моторной лодки и вскоре нагоняем своих друзей. Обгоняем их. Костя оборачивается, показывает язык. Кричит:
- Догоняйте!
Парни включаются в игру. Около получаса мы носимся друг за другом как угорелые – то они вырываются вперёд, то мы. Наконец, мы все как по команде бросаем вёсла. Выдохлись. Выложились по полной программе. Пот струится по мне ручьями. Мышцы гудят от напряжения и усталости. Руки дрожат. С трудом я стягиваю с себя майку, мочу её в реке и обтираю лицо, шею и грудь.
- Ну, блин, дали мы жару… – хрипло выговаривает Костя. Дышит он ртом - тяжело и часто. Закашливается и сквозь кашель добавляет: – Надо бросать курить…
- Ага, - соглашаюсь я. – Я давно тебе говорил, что своей отравой в могилу себя сведёшь, - говорю назидательно, хотя и моё дыхание сейчас отнюдь не идеально. В груди покалывает, в горле першит. Я сам вот-вот закашляюсь.
- Угу… - бурчит Костик.
- Искупаемся? – предлагает Сергей.
- Не плохо бы! – отвечает ему Денис.
Они подогнали свою байдарку к нашей, зацепились веслами, образовав с нами нечто вроде катамарана.
Русло реки впереди изгибается. Течение тащит нас, постепенно прибивает к правому берегу, выносит на песчаную отмель, образовавшуюся у самого речного поворота. Наш байдарочный тандем врезается килями в песок и останавливается. Мы выбираемся в воду, оттаскиваем байдарки к берегу.
Примерно час купаемся и загораем. Потом устраиваем лёгкий перекус хлебом с тушенкой и продолжаем сплав. В следующий раз к берегу пристаём уже в сумерках. Для ночной стоянки выбираем просторную поляну на левом берегу. От ужина единогласным решением отказываемся. На его приготовление ни у кого не осталось сил. Быстро ставим палатки и заваливаемся спасть.
…Нет, цыган мне не приснился. Хотя в детстве рассказывала бабушка, что именно цыган должен присниться на голодный желудок. Приснилась мне пачка пельменей. И во сне я никак не мог распечатать её. Вода в кастрюле кипела, соль и специи были наготове, а вот извлечь из пачки пельмени почему-то никак не получалось. Проснулся я морально измученным и в холодном поту. Желудок мой сводит судорогами. Он громогласно урчит, требуя пищи. В палатке темно. Я сразу же ловлю себя на мысли, что что-то не так. Такое ощущение, что в палатке я один. Хотя рядом должен дрыхнуть Константин. Но ни его обычного храпа, ни дыхания не слышно. Протерев ладонями глаза, я промаргиваюсь, даю им привыкнуть к темноте… Точно, Кости в палатке нет. И где его черти носят в такое время? Может, покурить пошел? Подождав минут пять, я решаюсь выбраться на улицу.
Костик сидит на бревне у тлеющего костерка. От костерка идёт умопомрачительный аромат. Над углями что-то подвешено на манер шашлыков на шампурах…
- Не спится? – интересуется Костя, завидев меня.
- Ага…
- Мне тоже, - кивает Константин.
- А чего это ты тут делаешь? – указываю я пальцем на костёр.
- Жрать готовлю. Так жрать хочется, что спать никаких сил нет. Вспомнил, что рыба есть…
Я присаживаюсь рядом с Костей. Закуриваю. Сделав пару затяжек, ощущаю приступ тошноты и выбрасываю сигарету.
- Светает, - отмечает Костя.
Небо действительно посветлело.
Костик ножом тычет в насаженную на палочку рыбу:
- В принципе готово… Но пусть ещё подкоптится… Как раз пацаны, - Костя ножом указывает на палатку Сергея и Дениса, - проснутся.
Костик лезет в стоящий рядом пакет, достаёт сухарь:
- Держи.
На то чтобы проглотить сухарь, у меня уходят считанные секунды. Голод не унимается, напротив, он лишь раззадорен этой мизерной подачкой.
- Давай ещё! – требую я, и Костик протягиваем мне ещё один.
Я с хрустом вгрызаюсь в него.
- Вы там охренели совсем? – раздаётся из палатки голос Сергея. – Мы тут с голоду подыхаем, а они жрут без нас!
Спустя несколько мгновений парни оказываются у костра.
- Жрать давайте! – требует Сергей. – А то я вас самих сожру!
…Рыбу мы уничтожили мгновенно. А потом, сытые и довольные, завалились спать. Проснулись, когда солнце уже вышло в зенит.
- Ни хрена себе… - удивляется Костя, взглянув на часы. – Второй час…
Мы стоим у палаток, погруженные в раздумья: плыть или не плыть – вот в чём вопрос…
- Не, наверное, не стоит… - произносит Сергей. – Смысл какой? Пока соберемся, пока туда-сюда…
- Ага, - соглашается Костя, почесав затылок. – Предлагаю сегодняшний день объявить выходным!
Никто не против. Выходной, так выходной! Продолжение сплава решено отложить до завтра. А сегодня мы купаемся, загораем, перекидываемся в картишки.
После очередной партии я звоню бабушке.
- Привет, ба!
- Здравствуй, Иван! – звучит в трубке. – Как вы там?
- Нормально. А ты как? Как чувствуешь себя?
- Терпимо.
- Голова как? Шумит?
- Немного. Ну да я уже привыкла.
- Может, всё же врача вызовешь?
- Вот приедешь, тогда и решим…
- Договорились!
- Ну всё, значит. А то дорого, небось, тебе звонить. Всего хорошего, Иван.
- И тебе, ба. Я тебе ещё позвоню!
Я отключаю телефон, прячу его в карман.
- Как она? – спрашивает Костик.
- Говорит, что терпимо.
- Ну, дай Бог, - кивает Константин. – Прогуляемся? А то я уже все бока отлежал…
Я и Костя уходим, а Сергей с Денисом остаются – решают выяснить кто из них круче в игре в дурака. До сих пор никто из них не оставался, попеременно дураками были то я, то Константин.
Идём вдоль реки. Она поворачивает. За поворотом на нашем берегу поле, на противоположном – деревенька на вершине крутого бугра. Десяток домов и церквушка. По бугру гуляют несколько коровёнок, лениво пощипывают траву. У воды две женщины - полощут бельё. Мы останавливаемся, с минуту наблюдаем за ними и идём дальше.
- Смотри! – восклицает Костик, когда подходим к краю поля.
Над травой возвышается невысокий обелиск, увенчанный выцветшей на солнце и ветрах звездой. Не сговариваясь, мы подходим к нему. Таблички на обелиске нет.
- Неизвестный? – спрашивает Костик.
Пожимаю плечами в ответ.
Пока разглядываю памятник - покосившийся, он обшарпан и жалок на вид, - Костик отходит в сторону.
- Вань! – зовёт меня.
Подхожу.
Костя стоит у бруствера заросшего травой окопа. Из его стенок торчат остатки бревенчатого каркаса.
Спрыгиваем в окоп. Со стенок начинает осыпаться земля, засыпает ноги по щиколотки. Мы приваливаемся к брустверу. За спиной лес. Перед глазами колышется трава, в траве трещат кузнечики. Над головой светит солнце… В голову сами собой прокрадываются строки:
«… Травиночка в прицеле задрожит,
Полоска леса редкого за нами,
А дальше поле – Родина лежит.
И солнце жарит, чтобы оно пропало,
И нет уже судьбы у нас иной…»
В груди начинает щемить. К горлу подкатывает колючий ком. Костик, очевидно, испытывает нечто подобное. Он бледен и сосредоточен. Напряженно смотрит вдаль, словно хочет что-то разглядеть.
«Мы это дело разом увидали,
Как роты две поднялись от земли,
И рукава по локоть закатали,
И к нам с Виталий Палычем пошли…»
- Да, Иван, вот так вот… - сипло произносит Константин.
- Ага, - соглашаюсь я. Тут лишних слов не надо, чтобы понять друг друга…
Выбравшись из окопа, мы отходим к обелиску. Долго стоим, потупив взор.
«Мои года, как поезда уходят,
Но прихожу сюда хоть раз в году.
Здесь пахота заботливо обходит
Печальную фанерную звезду.
Здесь солнце жарит, чтоб оно пропало,
Здесь не было судьбы у нас иной…
И я шепчу: прости, Виталий Палыч,
Прости мне, что я выжил, дорогой…»
К нашей стоянке возвращаемся молча. Издали слышим, как разговаривают Денис с Сергеем.
– Да я тебе такого наобещаю! - восклицает Сергей. - И кому угодно наобещаю! И поверят! Главное, чтобы язык был хорошо подвешен!
- Ну, не скажи! – упирается Денис. – Мозг-то у меня есть, не пропил я его ещё. Смогу понять – лапшу ты мне на уши вешаешь или дело говоришь!
- Ты-то, может, и поймешь, - смеётся Сергей, - ну ещё кто-то поймёт, а основная масса… да по барабану ей!
- То есть, по-твоему, основная масса – идиоты?!
- Зачем так грубо? Не идиоты, конечно, просто задумываться и вникать не любят. Любят красивые слова, лозунги. Отлично на них покупаются!
- Вы чего это разошлись? – интересуется Костя, присев рядом со спорщиками. – О чем речь?
- Да вот Сергей говорит, что легко и просто может людей за собой повести, - поясняет Сергей. – Наобещает им с три короба, они и поверят… И попрутся за ним…
- Конечно, попрутся! – заявляет Сергей. – Ещё как попрутся.
Я ложусь на бок рядом с Костей.. Закуриваю. В одной руке держу сигарету, локтем другой упираюсь в землю, ладонью подпираю щёку.
- Ну да, конечно, - произносит Костик задумчиво. – Народ, как правило, выбирает не тех, кто предлагает тяжело трудиться, а тех, кто обещает красивую жизнь - по две “Волги”, через неделю коммунизм или капитализм с человеческим лицом... Люди голосуют с огромной охотой за того, кто может красиво толкнуть пламенную речь, - ладонью Костик вычерчивает в воздухе замысловатый вензель. - А потом обобрать до нитки... А всё так потому, что всякий из нас хочет видеть только верхушку айсберга - результат любого дела. На этом и играют "обещатели". Среднестатистический человек хочет чуда - сказочного, экономического, любого. И это нормально - желать чуда. Мы к этому с детства приучены сказками про щучье веленье, молодильные яблоки, цветочек аленький. Чудо – это круто! А трудиться - это увольте. Вкалывать до седьмого пота - ну что вы! Вот и разводят нас на этом, как лохов. Обещают экономические чудеса в смехотворно короткие сроки. Так сказать, верхушку айсберга. Вот смотрите, как в «той стране» чудно вышло. Десять дней и все ездят на персональных лимузинах. Так и у нас будет! Вы только нам дайте, обеспечьте, выделите, отпишите, а уж мы для вас постараемся! И выделяют, и отписывают. А потом ноют, что опять обворовали. А всё потому, что не хотят, именно не хотят, видеть ту глыбу, что под водой. Тот многотонный неподъёмный труд. Не замечают, что в "той стране" в течение двадцати лет все от уборщицы до президента вкалывали, как папы карлы. Заставили себя, задавили в себе желание чуда. Каким чудом им это удалось - загадка. Ну, а потом - да! Потом чудо экономическое, всемирная слава и… для кого-то повод поразводить лохов... Помните "Прожектор перестройки"? – Костик обводит нас взглядом.
Мы молчим.
- Я помню, - продолжает Константин. - Хитрожопые товарищи с голубых экранов вещали, как вскоре благодаря их - товарищей - усилиям все мы заживём великолепно и распрекрасно. Тогда мне, конечно, по барабану был весь этот трёп. Возраст был такой. А вот сейчас задумываюсь и припоминаю, как вокруг меня люди обсуждали, спорили, доказывали, строили планы и верили! - взрослые люди. Велись на весь этот трёп! Неужели никто из них тогда не задумался и не вспомнил, что совсем ещё недавно по большей части все те же товарищи с тех же экранов рассказывали, что вот ещё пять лет и распрекрасно заживём при коммунизме? То есть, коммунизм за 70 лет построить – хрен вам, не получилось - систематически пятилетки не хватало, а развитой капитализм за 500 дней - вот вам, пожалуйста! – Костя хлопает себя по карманам, обращает взгляд к палатке, переводит на меня. Без слов поняв его, я протягиваю ему дымящуюся сигарету. Костик глубоко и жадно затягивается – одной затяжкой добивает сигарету до фильтра. Выпустив изо рта клубы дыма, произносит: – Так что, парни, еcли вам когда-нибудь очередной деятель а-ля Остап Бендер предложит по-быстрому сварганить экономическое чудо, советую сразу бить его кованым сапогом в морду!
- Вот так сразу и в морду? – усмехается Сергей.
- А некоторых я бы вот этими… - Костик откидывает окурок и потрясает в воздухе кулаками, - вот этими руками бы душил…
- Ну, ты, Кость, даёшь… - качает головой Сергей. – В морду… душить… Прости, но совсем тебе Карабахи с Чечнями крышу сорвали…
- Сорвали?! – усмехается Костя. – Я вот что тебе, Серёжа, скажу: на место они мне ее поставили. А иначе, может, до сих пор ходил бы строем… - морщится он.
- А что в том плохого, чтобы строем ходить?
- Всё зависит от того, в каких условиях это происходит. В одних – одно удовольствие, в других… - Костя рубит ладонью по горлу. – Край! Это что же выходит, - качает он головой, - нефть может отойти гордым горным орлам – иди Костик, «Родину защищай». И Костик шел и защищал. А потом, когда «защитивши» пришло время бабки делить, – иди Костик на хер! Нам самим мало. Пораскинул тогда Костик мозгами и решил – всё, хватит его за лоха держать, - и из строя вышел…
- Какой ты меркантильный… - картинно вздыхает Сергей, откровенно подначивая Костю. – А как же долг, почётная воинская обязанность и всё такое?
- Я, Сереж, никакой не меркантильный, - спокойно отвечает Костя. – По крайне мере, не меркантильнее любого другого. Я просто живой человек. Я живу и хочу чувствовать к себе уважение и получать реальную, адекватную отдачу от своих действий. А не так: я им «на», - выставляет вперед сложенную лодочкой ладонь, - а они мне плевок в харю. Долг, говоришь? Я свой сполна отдал, а кто отдаст мне? Что-то не вижу очереди из желающих. Ты знаешь, какую мне надбавку за ранение, - хлопает себя по левому боку, - дали?.. Смех да и только! Да, я согласен, слова мои звучат не патриотично, но… - на мгновение Костик замирает, а потом продолжает с жаром: - А вообще, какой к чёрту патриотизм, при чём тут он?! Сорок первый, что ли, год на дворе? Необходимость под танки бросаться и в атаку ходить с одной винтовкой на взвод? Родина что ли в опасности? Да та «Родина» в полном составе в Куршавеле куролесит… Патриотизм… - кривится Костя. – Почему-то это понятие сейчас активно подменяется на «Забейся в угол и молчи. И даже не смей что-то потребовать. Пусть и по всем правилам тебе положенное!». Молчать в тряпочку – это патриотично, а заявить о своих правах, о своем несогласии, о своей «другой» жизненной позиции – фи, моветон. Молчать, твою мать… - рифмует Костик.
- Молчание – золото! – вклинивается Денис.
- А в моём детстве так говорили: кто молчит, тот в дерьме торчит! – рыкает Костя.
- Ну ладно, ладно, Кость, - говорит Сергей примирительно.
- Ладно, - бурчит Константин. – Замяли. Давайте, что ли, пожрать приготовим, да и выпить можно бы…
Поесть и выпить, в самом деле, уже пора. Седьмой час вечера. Дневная жара потихоньку спадает. От воды тянет прохладой. Мы разводим огонь, пристраиваем над ним котелок. В сегодняшнем вечернем меню перловка с тушенкой. Котик разливает по чуть-чуть. Выпиваем.
- Красота, - выдыхает Константин, осушив кружку.
Закусываем хлебом.
Я подбрасываю в костёр ещё дров, и вскоре в котелке появляются первые признаки кипения. Минуты через две вода начинает бурлить. Постепенно испаряется. Обжигаясь паром, я помешиваю перловку, чтобы не дать ей пристать к стенкам котелка. Когда она разбухает и разваривается, снимаю котелок с костра, заправляю кашу тушенкой. Тем временем Денис нарезал хлеб, а Костя развёл спирт.
Выпиваем ещё немного. И приступаем к трапезе. Едим прямо их котелка, этикетом голову не забиваем. Все молодые и относительно здоровые, так что каша кончается быстро. А спирт остаётся. Открываем банку тушенки, мажем на хлеб. Выпиваем по третьей. Всё, ужин закончен. Серёга, как член группы совсем не участвовавший в его приготовлении, берёт котелок и отправляется к реке. По дороге срывает пучок травы. У воды устраивается на корточках, принимается драить травой котелок.
- Кость! - зовёт через плечо.
- Чего? – откликается Костик.
- Спой что-нибудь!
Костик уходит к палатке. Возвращается с гитарой. Устраивается поудобнее у костра на бревне. Пальцы его неторопливо проходятся по струнам, проверяя готовность инструмента к игре. Подкрутив пару колков, Костик берёт несколько пробных аккордов и, аккомпанируя себе, поёт:
«Здесь в глуши живут, и церковь крест венчает
Всё сады, в садах черёмуха в цвету
Отзвонили, петухи рассвет встречают,
Пахнет дымом сладким, хлебом за версту.
Журавля полёт уверенный и плавный
Над рекой, чья кровь прохладна и чиста,
А народ всё больше русский православный
С детской верой в воскресение Христа.
Не отыми покрова, не отыми покрова.
Скорбная моя голова,
Скорбна…
Здесь за днем, за годом год и век за веком
Время движется, но будто бы стоит.
И в беседе тихой Бога с человеком
Нет деленья на «чужие» и «свои»
В шумном мире звуков радости и горя
Здесь умеют слушать и не говорить,
Здесь умеют, не ругаясь и не споря,
День прожить, простить и поблагодарить.
Здесь вода в ключах в жару послаще меда,
Мед по осени прозрачнее воды.
Здесь на Пасху божий день длиннее года,
И молитвы благодатны и труды.
Не отыми покрова, не отыми покрова.
Скорбная моя голова,
Скорбна…
Не отыми покрова, не отыми покрова.
Не отыми покрова…»
Когда стихает последний аккорд, слушатели не в силах даже пошевельнуться. Серёга так и замер у воды с котелком в руках. Костик откладывает гитару, закуривает.
- Чего притихли? – спрашивает удивлённо.
Первым в себя приходит Сергей. Подойдя к костру, он садится на землю по другую его сторону – напротив Константина – и, снизу вверх заглянув ему в глаза, спрашивает:
- Вот ответь мне, Кость, как в тебе всё это умещается?
- Что именно? – уточняет Костик.
- В морду, душить своими руками и это… - движением головы Сергей указывает на гитару, а потом, руками как бы охватывает окружающий мир.
- Русский я… - отвечает ему Костя.
- Русский, - кивает Сергей. – А скажи мне, русский…
- Ну?
- Как так можно совместить: только что пел про «церковь крест венчает», а перед этим революцию с Лениным на броневике отстаивал? Как-то одно с другим не стыкуется.
- Серёж, не стоит… – пытаюсь предостеречь я.
- Погоди, Иван! – останавливает меня Костя. – Почему же не стоит?! Обсудим…
- А чего тут обсуждать?! – удивляется Серёга. – При Ленине религию под пол загнали – опиум для народа, храмы рушили. Помазанника божьего, Николая, к стенке поставили. Священников душили-душили, душили-душили…
- Вспомнил, значит, про священников?
- Вспомнил, - кивает Сергей. – Про безвинно загубленных.
- Молодец. Помнить нужно. А теперь 95-й вспомни.
- Ну?
- Сколько мальчиков под нож пустили… Про это ты помнишь? Резали-резали… Составами в мясорубку загоняли… Тоже, между прочим, безвинных…
- Ты про Чечню что ли? Кость, так ведь нельзя было иначе. Время такое было… Страна на пороге краха…
- Время?! – Костик аж подскакивает на бревне. Глаза его округляются, лезут из орбит. - Нельзя было иначе?! – выдыхает он. - Ну, тогда я тебе и про попов твоих скажу так: время было такое и иначе никак нельзя было! По попам, сто лет назад откинувшимся, мы, значит, скорбим и убиваемся, - хватается Костик за голову. Сдавив виски, продолжает: - Модно это сейчас – чуть что про попов вспоминать и про душегубца Ленина. А про пацанов, что только-только преставились, и думать забыли. И матерей их, от горя почерневших, в тираж списали. Словно не было и нет их. А знаешь, когда про них вспомнят? – Костик убирает руки от головы, пристально смотрит на Сергея, не дождавшись ответа, отвечает сам: - Вспомнят про них, когда задумают очередную вселенского масштаба подлость. Тогда ими прикроются, их поднимут на щит, станут слагать им оды, петь дифирамбы… И пока мы, разинув рты, будем глазеть и слушать, в это время будут убивать других мальчиков…
Костя умолкает, опять обхватывает ладонями голову. Закрыв глаза, принимается раскачиваться из стороны в сторону, будто бы медитируя. Над костром повисает неловкая, гнетущая пауза. Потрескивают угли, тихонько трещат кузнечики в траве – в преддверии ночи их голоса становятся всё слабее.
- Кость? – произносит Сергей приглушенно.
- Ну? – откликается Костик, продолжая раскачиваться.
- Извини… Ляпнул, не подумав…
- Да иди ты… - шепчет Константин. – Ляпнул он…Всё у нас через… ляпы…
***
Сейчас, судя по солнцу, середина дня. Плывём. Поднялись ни свет, ни зоря. А я раньше всех. Проснулся в рассветных сумерках от ощущения какого-то смутного беспокойства. Будто бы забыл что-то или потерял, но пока ещё не осознал, что именно. Вроде бы шаришь по карманам, осматриваешь вещи вокруг себя – всё на месте, и всё же чего-то не хватает. Пытаясь понять, чего же мне не хватает, проворочался с полчаса и, наконец, осенило: завтра у Костика день рождения! Как ужаленный выскочил я из палатки и принялся расхаживать перед ней, лихорадочно соображая, что теперь делать. Ведь помнил же, собирался же купить подарок – хоть какую-нибудь безделушку – и… забыл! Забыл!! Интересно, а Серёга прихватил что-нибудь для Кости или тоже забыл? Моё хождение туда-сюда с постоянным спотыканием об одну из растяжек палатки разбудило Костю. А уж если Костя проснулся, то и остальным спать оставалось недолго.
Наскоро позавтракав, свернули лагерь и в путь. И вот плывем. Работаем вёслами не то, чтобы очень интенсивно, но и не сачкуем. Костик до сих пор смурной. Серёга тоже не в духе. Хоть и помирились они ещё вчера вечером, но осадок нехороший, видимо, на душе остался. Ничего, отойдут…
Над головой жарит солнце, по обоим берегам пейзажи – загляденье. Но мне сейчас не до красоты. Мысль о подарке для Константина не покидает меня, занимает целиком и полностью. Нет, ну надо же так лохануться! А ещё думал, может, бутылку коньяка хорошего или вискаря прихватить, спрятать в рюкзаке до праздника.
- Перекусим? – спрашивает Костя, выводя меня из раздумья.
- Можно.
Перекусить и вправду можно. В животе у меня в течение последнего часа урчит всё громче.
Рукой Костик указывает вперёд по течению. Говорит:
- У моста пришвартуемся.
- Угу, - бурчу я, вглядываясь вдаль. Там действительно просматривается нечто похожее на мост через реку.
…Пристали к правому берегу. На обед решили ограничиться чаем и бутербродами с тушенкой. Быстренько собрали по берегу все, что может сгодиться для костра, развели огонь, повесили над ним котелок с водой. Пока она закипает, Серёга лежит, пристроив голову на камень, смотрит в небо; Костя расхаживает неподалёку, дымя папиросой; Денис пытается сушить кроссовки: придвинул поближе к огню и периодически разворачивает их к нему то тем, то другим боком. Я сижу на земле у костра, думаю о подарке для Костика. Одновременно разглядываю мост. Широкий. На трех бетонных опорах он возвышается над рекой метров на семь, а может и больше. Движение по мосту вялое: минут за десять проскочило пяток легковушек, и, оглушительно ревя, будто потерял глушитель, протащился гружёный щебнем МАЗ.
- Интересно, где мы сейчас… - произношу вслух.
- А? – откликается Костя.
- Говорю, что интересно бы узнать, где мы сейчас находимся.
Ни слова не говоря, Костя подходит к байдарке, достаёт из рюкзака карту.
- Тут, - тычет в неё пальцем, присев рядом со мной на корточки.
Указанная точка на карте ни о чем мне не говорит.
- А там, - Костя указывает рукой мне за спину, - должна быть деревня или посёлок.
- Что за деревня? – интересуется Денис.
Костя пожимает плечами. Отвечает:
- Написано «Сенево». Километр от моста.
Из котелка доносится призывное бульканье.
- Закипела, - констатирую я.
- Угу, - соглашается Константин. – Сейчас заварю. А ты тушенку открой.
Мы начинаем подниматься на ноги: я - не спеша, Костя, как обычно, в своей манере «всё везде успеть первым». И как-то так получается, что он задевает ногой за мою ногу и начинает падать прямо на костёр. Дальше всё происходит как при многократно ускоренном просмотре кинофильма. Мысль, промелькнувшая в моём мозгу: «Он ведь сейчас прямо в огонь шлёпнется!» Стремительное действие: хватаю Костю за поясной ремень и отдергиваю от костра. Сильнее, чем было необходимо. Костя отлетает в сторону, на лету задевая ногой котелок. Тот опрокидывается прямо в огонь.
Шипение, клубы пара, Костин мат…
- Попили чайку, - вздыхает Серега, сменив лежачее положение на сидячее.
- Хорошо, хоть никто не пострадал, - произносит Денис, прижав к груди кроссовки. Он едва успел выдернуть их из-под струй кипятка.
- Да уж… - соглашается Костя, вставая после падения. Встав, принимается ожесточенно растирать правый локоть. Морщится. – Ты бы, Иван, силу рассчитывал… - ворчит недовольно. – А то сгореть не сгорел, но чуть не разбился…
- Ну и чего, чай-то будет или дальше поплыли? – вопрошает Сергей.
- Будет, - ворчит Костя.
Оставив в покое локоть, он начинает заново складывать костёр. Я пытаюсь ему помочь, но он отстраняет меня.
- Да ладно тебе, Иван, отдыхай. Кто сломал, тот и чинит.
- Как скажешь, - пожимаю я плечами и отхожу в сторону.
Пока Костя возится с костром, я всё чаще поглядываю в ту сторону, где должна быть деревня или посёлок «Сенево». Населённый пункт… А если есть населенный пункт, то в нём вполне может быть магазин. Может, конечно, и не быть, но почему бы не попытать счастья?
- Не хочешь в это «Сенево» смотаться? – спрашиваю Дениса. – Возможно, магазин там есть…
- И что я в нём забыл? – удивляется Денис.
- У Кости завтра день рождения, - сообщаю шепотом. – Может, подарок купим...
- Можно, - одобряет Денис.
- Парни, мы с Денисом в «Сенево» идём, Серёга, ты с нами?
- Неа, - лениво откликается Сергей.
- Зачем? – интересуется Костя.
- Посмотреть, да и что делать-то, пока ты чай организуешь?
…До «Сенево» мы дошли прогулочным шагом минут за десять. Ещё издали почуяли стойкий запах навоза. На входе в населенный пункт, прямо у таблички «Сенево», автобусная остановка. Дальше – по одну сторону дороги ряд одноэтажных деревянных домиков с приусадебными участками и пара двухэтажных коттеджей из белого кирпича, по другую – водокачка, здание администрации и магазинчик под облезшей вывеской, на которой ещё можно прочитать «Универсам».
Сеневский «Универсам» изнутри - помещение с прилавком вдоль одной стены и полками вдоль остальных трёх. На полках вперемешку пачки со стиральным порошком и пакеты с чипсами, туалетная бумага, крупа, шампуни и хлеб. В одном из углов в решетчатом загончике свалено какое-то тряпьё. В воздухе стоит непередаваемый «аромат» - смесь запахов продовольствия и бытовой химии. За прилавком тучная продавщица в бледно-зеленом халате. За её спиной два холодильника, в одном «молочка», в другом – пиво, и шкафчик со стеклянной дверкой, за которой видны бутылки с водкой.
Перед прилавком, спиной к нам, стоит низкорослый мужичок в майке, которая когда-то была белой, а сейчас грязно-серая, и в потрёпанных трениках. Обуви на мужичке не наблюдается.
- Семённа, - голос мужичка звучит напрочь пропито, - ты это…
- Ну? – откликается продавщица.
- Ты это… чего там у тебя подешевле есть…
- А что, Галька самогон сегодня не отпускает? – усмехается продавщица.
- А ты что, не знаешь ещё, что ли?
- О чём? – настораживается продавщица.
- Так приехали к ней эти… как их там… которые с самогоном борются… Самогон, во дворе вылили, дух такой теперь оттуда идёт, что аж в груди замирает, а Гальку в район увезли…
Покачав головой, продавщица достаёт из шкафчика бутылку, ставит на прилавок.
- Сколько? – спрашивает мужичок.
- Семьдесят.
Мужичок медлит несколько секунд, наконец, достаёт из кармана треников комок десяток.
- Золото они в неё, что ли, добавляют?.. – бурчит, отсчитывая. – Дорожает и дорожает…
- И пусть. Гальку, глядишь, приструнят, так, может, и вовсе пить перестанете… - ворчит продавщица.
Мужичок уходит, к прилавку подходим мы.
- Коньяк есть? – спрашиваю без промедлений.
Продавщицу мой вопрос явно застал врасплох. На какое-то время она теряет дар речи. Стоит с открытым ртом, хлопает глазами. По такой её реакции понимаю, что коньяка нет, и, вполне возможно, я первый, кто потребовал у неё коньяка. Кручу головой, скольжу взглядом по полочкам: мыло, шампунь, порошок, крупа… Ну, не это же Костику дарить…
- Чего? – приходит в себя продавщица.
- А виски? – отвечаю вопросом на вопрос, догадываясь, что добиваю им продавщицу.
Она бледнеет. Набирает в грудь побольше воздуха.
- Ошалел совсем, - говорит на выдохе. – Виски ему подавай. Телевизора насмотрелся? Ты хоть понимаешь, где находишься? Виски хочешь, так в район езжай, может, там будет. А здесь только водка! – указывает рукой на шкафчик с бутылками.
- Возьмём? – спрашивает меня Денис.
Киваю. Хоть какая-то альтернатива спирту на Костин день рождения.
- Какая у вас тут самой лучшей считается?
Продавщица выставляет на прилавок бутылку с незнакомой мне этикеткой. Поясняет:
- Калужская.
- Давайте ещё четыре, - требую, рассмотрев этикетку.
- Чего-нибудь ещё брать будете?
Пожимаю плечами.
- А что у вас есть?
- А что вам нужно-то? – хмурится продавщица.
Не ответив, я достаю деньги, расплачиваюсь за водку. Мы забираем бутылки и отправляемся к выходу.
- Погодите! – окликает нас продавщица. – Вы, небось, по речке плывете?
- Ага, - бросаю через плечо.
- Может, мяса возьмёте? Шашлык сделаете…
А что, шашлык – это совсем неплохо! – осеняет меня. Я останавливаюсь, круто разворачиваюсь к прилавку. Исполнившись энтузиазма, спрашиваю:
- Какое мясо?
- Свинина, - сообщает продавщица. – Домашняя. Три дня назад поросёнка резали. Я сейчас быстренько сбегаю! Сколько вам? – необычайно проворно для своего веса и возраста она выскакивает из-за прилавка.
- Подождите, - останавливает её Денис. – Что за поросенок такой? Больной, наверное? Почему сейчас резали, обычно же осенью?
- Да вы не волнуйтесь, - успокаивает продавщица. – Здоровый он был. У дочки свадьба была, вот и закололи. Осталось мясо, теперь ищу, кому бы хоть сколько-нибудь продать.
- Ага, - произносит Денис задумчиво. – Понятно.
- Так сколько вам? – спрашивает продавщица.
- Жарко, боюсь до завтра протухнет… - отвечает ей Денис.
- Так вы сразу замаринуйте. Соль, небось, есть. Уксус купите, а лучка я вам принесу.
- Ладно. Пару килограммов возьмем, - соглашается Денис.
- Три возьмите! Недорого отдам.
- Зачем нам три? Двух хватит.
- Мясо хорошее! Берите три!
- Я же говорю, что двух хватит! – обрубает Денис.
- Молодые вы, мало будет! - продолжает упрямствовать продавщица.
- Блин… - выдыхает Денис. – Я же…
- Да ладно вам, - вклиниваюсь я в их торг. – Несите три!
Заметно повеселев, быстрым шагом продавщица покидает магазин. У дверей бросает:
- Покараульте тут, я быстро!
Вернулась она действительно быстро. Приволокла два целлофановых пакета.
- Вот! – говорит, поставив их перед нами. - Мясо, лук, а ещё я вам помидорчиков немножко положила. Уксус и кетчуп какой-нибудь купить не забудьте!
Расплатившись за всё, мы вышли на улицу.
- Удачно зашли! – улыбается Денис. – На ходу он достаёт из пакета бутылку водки, читает этикетку. Переведя взгляд на меня, спрашивает: - А ты, как считаешь, меньше станут пить, если водка продолжит дорожать?
Почесав затылок, я отвечаю:
- Сомневаюсь. Не смогут купить водку, будут самогон гнать… Не получится гнать самогон, придумают что-то ещё… В общем, кому очень нужно, тот найдет чем напиться.
- Мне тоже так кажется, - соглашается Денис. – Бороться с пьянством путём поднятия цен на спиртное абсолютно бессмысленно. Чтобы побороть пьянство нужно понять его причины. Интересно, хоть кто-то из борцов за трезвость в нашей стране это сделать пытается? Ведь, если разбираться в причинах пьянства, то основная из них, на мой взгляд, – ощущение безысходности, когда человек видит, что с каждым днем жизнь его ухудшается: тут обманули, там права нарушили и вообще, ничего хорошего впереди не ждёт. Цены в магазинах растут, политики по ТВ и в прессе друг друга хают вместо того, чтобы на благо страны трудиться, чиновники взятки берут, пенсионеры нищенствуют. То обвал обещают, то дефолт, то вообще конец света. Как тут не запить? Да тут только представишь, что сам пенсионером когда-нибудь станешь, рука к бутылке сама собой потянется. Напиться и забыться, хоть на какое-то время отключиться от всего этого ужаса.
- Вот это точно, - соглашаюсь я, пнув подвернувшуюся под ноги пивную бутылку. Они вместе с прочим мусором весьма густо разбросаны вдоль дороги. Бутылка летит в растущие у обочины дороги чахлые кустики. Прошелестев через листву, гулко плюхается на землю.
- Я недавно в Сети на рассказ Паустовского наткнулся, - продолжает Денис. - Он в нём пишет про то, как в революцию бежал от красных в Крым и терпел там всяческие лишения. Так вот, он подметил, что чем хуже становилось его положение, тем сильнее к вечеру он испытывал желание не поесть, а именно выпить! – Денис прячет бутылку в пакет, перекладывает его в другую руку и продолжает: - Так что по всему выходит, что бороться с пьянством нужно путём повышения уровня жизни, создания таких условий, при которых человек чувствует себя востребованным, ощущает уверенность в завтрашнем дне. А взвинчивание цены на водку, мотивируя тем, что купить не смогут, а значит и пить не будут, ни к чему не приведёт. Будут пить самогон, суррогат, одеколон и прочую гадость...
- Подожди, а как же те, кто живёт в достатке? – перебиваю я. - Говорят, что кое-кто из них тоже спивается. Только не водкой, а коньяком и виски.
- Вот именно, что кое-кто из них. Один процент или два. А сколько спивается среди тех, кто живет у черты бедности? Процентов пятьдесят как минимум. А теперь прикинь: сколько в стране бедных и сколько по-настоящему в достатке. И сколько это – половина спившихся бедных и один процент спившихся в достатке в переводе процентов на человеческие жизни?
Рассуждая таким образом, мы подошли к мосту. Спустились к реке.
- Что притащили? – встречает нас Костик вопросом.
- Да так… - отвечаю я, переглянувшись с Денисом.
- Колитесь! – требует Сергей.
- Подарки, – улыбается Денис.
- Кому? – спрашивает Костя.
- Тебе. С наступающим! – поздравляю я, ставя перед ним пакет. Денис ставит свой.
Костя опускается на корточки. Заглядывает в один пакет, затем в другой. Изучив их содержимое, говорит:
- Спасибо, мужики! А я как раз думал, как отмечать будем… Давайте обедать. Чай и бутерброды готовы.
Пообедав, мы замариновали мясо и вновь заняли свои места в байдарках. Река безропотно приняла нас и понесла…
Сначала несла, потом тащила: расстояние между берегами увеличилось, и, как следствие, замедлилось течение. Но нас это ни мало не беспокоило. Помогая реке вёслами, мы продолжали путь. Берега были пустынны – ни деревень, ни живности и техники на полях, в общем, никаких признаков присутствия человека. Глухие места - казалось… По левому берегу, периодически встречались скромные обелиски над братскими могилами павших Советских бойцов. По цветам у обелисков и по ухоженности могил становилось понятным, что места не такие уж и глухие. Кто-то ведь следит за состоянием могил, чтит память солдат. Может, поисковики. Поисковых отрядов в здешних местах (местах ужасных боёв, страшного Вяземского котла, в котором сгинули сотни тысяч красноармейцев) до сих пор работает не мало. А, может, и жители близлежащих деревень.
Ещё будучи школьником мне посчастливилось познакомиться с участником здешних боёв – отцом приятеля моего отца. Он рассказал мне о том, как после разгрома те, кто не желал переходить на сторону врага, пытались прорываться из окружения небольшими группами. Большинство из них погибало, но кому-то удавалось прорваться. Такую группу на правах уроженца этих мест он и возглавил. Именно благодаря его умению ориентироваться и выживать в лесу им удалось уцелеть. Началась оттепель, было сыро и потому казалось холоднее, чем при сорокаградусном морозе. Утопая по пояс в подтаявшем снегу, пятую неделю они брели по лесу. Шли ночами, днём прятались в чаще. Давно уже кончились и без того скудные запасы съестного. Чтобы прокормиться, варили поясные ремни и кашу из берёзовой коры. Ужасно голодали. И всё же выжили, пробились, вышли к своим почти без потерь.
Видел я и послевоенные фотографии. Обычные для того времени. На них горы черепов и груды оружия, собранные по тянущимся вдоль Угры полям и лесам. Местные рассказывали, что едва ли не под каждой кочкой, каждым кустом и деревом – или скелет или не до конца разложившийся труп. До сих пор на полях, там, где река Воря впадает в Угру, весной плуги и бороны перемалывают в муку солдатские кости, на которых год от года родится хлеб.
…К берегу мы пристали в восемь вечера. Место, выбранное нами для стоянки - прямоугольной формы полянка метров пять на десять, окруженная густым кустарником. Полянка по-туристически обжита: столик; пара лавок и кострище. В кустах проложена тропинка, она ведёт к мощному, громко журчащему роднику. Рай в полевых условиях. Вот только мусора много.
- Ну что за свинство?! – возмущается Костик. Хмурится, пинает очередную пластиковую бутылку к мусорной куче, организованной нами в дальнем углу полянки. – Неужели убрать за собой нельзя?
Запинав бутылку в кучу, Костя направляется к другой. Мы тоже участвуем в расчистке территории: собираем консервные банки, бумажки, проволоку и целлофановые пакеты. Денис подхватывает с земли что-то белое.
- Книжка… - сообщает вяло.
- Что за книжка? – интересуется Костя.
- Да хрен её знает… Без обложки и… - Денис переворачивает несколько первых страниц, - без начала.
- Оставь, полистаю потом…
Покончив с уборкой, принимаемся обустраивать свой быт. Я с Костей ставлю палатки, Денис и Сергей занимаются ужином. В меню рис с тушенкой и чай с сухарями.
…Солнце спряталось за кусты, на полянку навалился сумрак. Отблески костра пляшут по нашим лицам и скатам палаток. Над костром висит котелок. Мы по очереди погружаем в него ложки, зачерпывая рис, заправленный тушенкой.
- Давайте, что ли! – говорит Костя, разлив спирт по кружкам и разбавив его водой из родника.
Мы чокаемся. Выпиваем.
- Я предлагаю завтра плыть до обеда, - произносит Костик, утерев губы тыльной стороной ладони, - потом отдохнуть, а ближе к вечеру начать праздновать мои сорок три. Как вам такой план?
- Вполне, - откликается Денис.
- Отлично, - одобряет Сергей.
- Согласен, - отвечаю я.
- За такое единодушие нужно выпить! – улыбается Костя и принимается разводить спирт.
Выпиваем. Закусываем. Доедаем рис. Выпиваем ещё по одной, и место спирта в кружках занимает чай.
Костик берёт в руки найденную Денисом книгу, придвигается поближе к огню. Хрустя сухарём и изредка прихлёбывая чай, читает. Переворачивает одну страницу за другой. На губах его играет улыбка.
- Интересно? – спрашиваю, когда он уже успел «проглотить» с десяток страниц.
- Да так… - отвлекается Костя от чтения.
- О чём?
- В общем, ни о чём… Так называемый антигламур. Читал, небось?
- Угу.
- И как тебе?
- Прикольно, - улыбаюсь в ответ.
- Ага. Вот только чего-то не хватает…
- Чего?
- Как тебе сказать… Вот читаю, и вроде бы всё правильно. Высмеивают их гламурных, нехороших, безмозглых, бесцельно прожигающих жизнь в клубах, барах и разъездах по заграницам… Читаю и радуюсь, что я не такой, что я лучше. Понимаю, что так, как они, нельзя, плохо. Восхищаюсь тем, как автор остроумно их высмеял… Читаю и, вдруг, ловлю себя на мысли, что что-то тут не так, чего-то не хватает… - Костик на несколько секунд умолкает, чешет затылок. – Знаешь, чего не хватает? Знаешь, какой книги?
- Какой?
- Той, в которой будет задан прямой вопрос: «Раз вы такие хорошие, а они, «гламурные», такие плохие, то почему же вы, хорошие, живете на порядок хуже их? Вы, такие правильные, пусть вам это и не нужно, но имеете ли возможность не вылезать из ночных клубов, разъезжать по европейским курортам, совершать кругосветные путешествия? Смеясь над ними, над чем смеётесь? Где у вас черноё, а где белое, что с чем у вас перепуталось?»
- Хорошие… - тихо выговаривает Сергей. – Чёрное-белое… Жить, значит, по-хорошему хочется? В уюте, в достатке и без потрясений, по заграницам минимум два раза в год кататься?
- А как же?! – усмехаюсь я.
Серёга кивает, взгляд его упирается в костёр. Пару секунд мы сидим молча.
- А что вы, хорошие, для этого сделали? – неожиданно спрашивает Сергей. Взглядом он впивается мне в лицо. - Вот ты, Иван, что сделал, чтобы жить хорошо?
Вопрос Сергея ставит меня в тупик. Я начинаю соображать, а что же я, в самом деле, сделал для хорошей жизни? Живу, на работу хожу, ну, отдыхаю иногда – само собой.… Чёрт, а что же ещё? Что ещё делаю, чтобы жить хорошо?
- Серёж, - говорит тем временем Костя. – Вот смотри, если меня взять, работаю, на улице стараюсь не сорить, не дебоширю без особых причин. Что ещё нужно? Да! – восклицает Костя. – Забыл упомянуть. А ещё я налоги плачу. Почему в любой нормальной стране этого вполне достаточно и только в России для личного благополучия нужно сделать что-то ещё? И что ещё? – Костя делает ударение на «ещё». – Может, мне, отработав днём для выплаты налогов, пойти ночью вагоны разгружать на благо государства, за спасибо, а?
- Блин, что ты всё с этими налогами носишься? – кривится Сергей.
- А как же! – восклицает Костя, едва не поперхнувшись чаем. На лице его написано недоумение. Он отставляет кружку, придвигается поближе к Серёге. – Ты, Сереж, классическую теорию образования государства помнишь? В изложении для школьников начальных классов она звучит так. Жили-были люди. Работали. Кто сеял, кто ковал, кто охотился. Но периодически возникали у них какие-то проблемы, для решения которых нужно было от своего основного занятия отвлекаться. А отвлекаться им не хотелось – мешало работе. И вот собрались они как-то, подумали и решили: давайте выдвинем из своего числа тех, кто будет все те проблемы решать и разъяснять нам, что к чему, указывать, что и как для нас лучше будет, то есть, для нашего блага, а мы им за это платить будем. Ведь есть среди нас те, у кого работать не особо получается, но зато они хитрые да смекалистые ребята. Им-то все наши проблемы порешать – сущие пустяки. Так и сделали. Так и появилось государство с управленцами и их оплата – отчисления от доходов тех, кто трудится. Правильно всё вроде получилось, только почему-то наши хитрые ребята считают себя самыми хитрыми. И мы почему-то, кроме основной оплаты, оказывается, должны что-то ещё…
Сергей кивает, произносит тихо:
- И всё же, раз живёте хреново, значит, что-то всё-таки не сделали…
Костя хмурится, качает головой.
- Ну, я не знаю… - разводит руками. – И что же мы такого не сделали?
- Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, - усмехается Серёга.
***
Утром следующего дня я просыпаюсь просто потому, что выспался. Сладко потянувшись, поворачиваю голову направо и обнаруживаю, что Костика нет в палатке. Вот ведь непоседа! Потянувшись ещё раз, выбираюсь из спальника, натягиваю джинсы и майку и высовываюсь на улицу. На небе ни облачка, лёгкий ветерок колышет верхушки кустов, гонит над рекой ошмётки тумана. Свежо. Нал кострищем висит котелок. Под ним, потрескивая, тлеют несколько головешек. Костя стоит у воды. В руках у него мой спиннинг. Медленно Костик вращает ручку катушки. Выбрав всю леску, делает новый заброс. Обуваюсь, иду к нему.
- С днем рождения! – поздравляю, встав рядом.
- Ага… - кивает Костя и, приложив указательный палец к губам, шипит: - Тс-с-с-с… - шепотом сообщает: - Бьёт тут монстр какой-то… - кивает в сторону наклонившихся над водой кустов. – У самого берега. Полчаса уже поймать пытаюсь…
Словно в подтверждение его слов под кустами раздаётся всплеск. На секунду, сверкая чешуёй, из воды показывается рыбий бок.
- Видал! – всё так же шепотом восклицает Константин и посылает блесну к месту всплеска. – Килограмма на два потянет!
Во мне моментально просыпается рыболовный азарт. Чёрт, жаль, что второго спиннинга нет! Руки так и чешутся выхватить спиннинг у Константина и самому поохотится за хищником. Переминаясь с ноги на ногу, я слежу за тем, как Костя работает снастью. Делает ещё один заброс, потом ещё. На лице его досада и негодование. Между тем рыба, будто издеваясь над рыбаком, делает всплеск за всплеском – все примерно в одном месте.
- Вот ведь гадина… - шепчет Костя, в очередной раз подтащив «пустую» блесну к берегу. – Подержи, - передаёт спиннинг мне, - я сейчас.
Он убегает для отправления естественных потребностей, а я посылаю блесну под прибрежные кусты. Она легонько плюхается на воду, я даю ей немного притонуть и начинаю подмотку. Один оборот ручки катушки, второй, третий… Мощный удар чуть не выбивает спиннинг из моих рук. Он сгибается в дугу, клонится к воде. Затаив дыхание, я начинаю борьбу с хищником. Он то тянет на дно, то поднимается к самой поверхности. Стараюсь не давать ему слабины, чтобы не позволить освободиться, рывком оборвав леску. На такой спасительный рывок силы у него предостаточно. Мышцы на моих руках вздуваются от напряжения. Чем ближе подтаскиваю рыбину к берегу, тем труднее становится проворачивать ручку катушки. Сердце готово выскочить из груди, в висках бухает. С силой закусываю губу, но боли не чувствую.
- Есть?! – спрашивает Костя, подскочив ко мне.
Не отвечаю. Зачем, если и так очевидно, что есть! Есть, есть, есть! – стучит в голове в такт сердцу. Работаю удилищем и катушкой. Рыба всё ближе к берегу. В воде показывается её силуэт. Затем отчётливо различимым становится цвет плавников – ярко красный. Ещё пару метров подмотанной лески и очевидным становится, что блесну схватил крупный голавль. Он продолжает активно сопротивляться, инстинктивно чувствуя, что времени на спасение остаётся все меньше. Мощно тянет назад. Дергает леску на себя. Так сильно, что с каждым её рывком мне приходится немного подаваться вперёд. Наконец, голова хищника оказывается над водой. Я встречаюсь с ним взглядом. Он хватает ртом воздух и моментально обмякает. Повисает на леске бездвижным грузом. Осторожно подтягиваю его к себе. Боком голавль трётся по дну. На водной поверхности появляются сорванные с него чешуйки, блестя на солнце, уносятся по течению.
- Кость, держи его… - цежу сдавленно.
Костик, забыв о том, что обут, шагает в реку. Ладонью придавливает рыбу к дну. Второй рукой поддевает под жабры и, вытащив из воды, выносит на берег. Бережно кладёт на траву. Придерживая рукой, опускается рядом на корточки.
- Красавец! – говорит с восхищением. – Явно больше двух килограммов. Ближе к трём.
Подматывая леску, я не спеша подхожу к Косте. Сажусь рядом. Голавль тяжело двигает жаберными крышками и передними плавниками. Из-под жабр выступила слизь. К ней прилипла травинка. Чешуя рыбы тускнеет на глазах. Как привлекательно она смотрелась в воде и как жалко на суше – в чуждой ей среде. Задыхается… Я достаю нож. Надо добить, чтобы не мучалась. Один укол и всё…
- Подожди, Иван, - перехватывает мою руку Костик. – Мяса у нас куча, тушенка есть… Зачем он нам? Давай отпустим, а?
- Желание именинника - закон, - соглашаюсь я без всяких раздумий. – Действуй.
Костя осторожно снимает рыбу с крючка. Держа двумя руками, несёт к реке. Я иду следом. Зайдя на пару шагов в воду, Костя опускает в неё голавля. Убирает руки. Словно не веря в свою удачу, рыба стоит на месте не шелохнувшись.
- Ну! – улыбается Костя. – Пошел! – легонько толкает рыбу ногой в бок.
Громкий всплеск вздымает над рекой целый фонтан брызг.
- Вот зараза! – смеётся Костик. По его лицу стекают струйки воды. На футболке несколько водяных клякс. Он подходит ко мне, кладёт руку мне на плечо, заглянув в глаза, спрашивает: - Ничего, что я твоей добычей так распорядился?
- Да ладно тебе, - улыбаюсь я. – Какие проблемы?
- Спасибо, - Костя легонько пожимает моё плечо и идёт к палатке Сергея и Дениса.
Подойдя, стучит по её скату. Кричит во всё горло:
- Вставайте, сони! Царство небесное проспите!
- Именинник, ты сдурел совсем?! – раздаётся из палатки в ответ.
- Вылезайте, тут сейчас наливать будут! – зовёт Костя.
Дважды звать ему не приходится. Спустя какие-то секунды, Сергей с Денисом оказываются у костра. Костик разводит спирт, разливает по кружкам. Приглашает:
- Ну, парни, давайте за меня по маленькой.
- С днём рождения, Кость, - поздравляет Денис, мы присоединяемся к поздравлению, чокаемся с виновником торжества и выпиваем.
Костик закуривает, заваливается у костра на спину.
- Сорок три, - произносит тихо. – А ведь совсем недавно шестнадцать исполнилось… Как сейчас помню: в лесу отмечали. Нехитрая закуска, портвейн, девчонки… И уже сорок три…
- Река, спирт, небритые мужики, - прыскает Денис, потирая подбородок. На подбородке и на щеках густая щетина.
- Летит время… Летит… - продолжает Костя, не обращая внимания не реплику Дениса. - И последнее время почти постоянно такое ощущение, будто что-то не успеваю… Что-то пропускаю или не доделываю… Утекает жизнь, как песок между пальцами…
- Кость? – обращается к нему Серёга.
- Ну?
- Только без обид.
- Ага, - Костя поворачивается на бок, лицом к Сергею.
- А может тебе побольше внимания этой самой жизни уделять? – спрашивает тот. - В смысле, своей собственной. Может, тогда все эти ощущения исчезнут? А то ты всё больше жизнями других заморачиваешся, политикой этой сраной… на кой она тебе?
- Если человек не интересуется политикой, то рано или поздно политика заинтересуется человеком, - улыбается Костя.
- Ну и хрен с ней. Пусть интересуется. Подумаешь, страсть какая…
- Храбрый ты значит?
- Не трус – однозначно, - заявляет Серёга. – Бояться не привык.
- Это хорошо, - одобряет Константин. Помолчав, сообщает: - А я побаиваюсь.
Брови Сергея лезут на лоб. Глаза округляются.
- Чего? – спрашивает он.
- А вот этой всеобщей незаинтересованности и бравады, - вздыхает Костик. - Мы храбрые, нам наплевать… Как в песне поётся: «А нам всё равно, а нам всё равно…». Да, всё равно нам… Живём мы, храбростью своей упиваемся, политикой не интересуемся, пиво пьём, воблу кушаем. А в это время в начальных классах школы вводят предмет под названием: «Генеральная линия партии – это наше всё!».
- Когда это такое случилось? – настораживается Серёга.
- Это я гипотетически, - успокаивает его Константин. - Может, конечно, название и другое будет, не такое откровенное… Да и какая нам разница, каким оно будет? Да хоть «Бей жидов, спасай Россию». Нам ведь всё равно. Мы и дальше будем пить пиво, кушать воблу. От названий школьных предметов пива и воблы меньше не станет, на наш век этого добра хватит. Только что же в итоге получится? – щелчком Костя посылает окурок в костёр. Усаживается по-турецки и продолжает: - А получится вот что: если мы, при всей своей незаинтересованности, могли ещё что-то сообразить своими загаженными пивом мозгами и недовольство генеральной линией проявить, а если напрячься, выразить его не только словами, то дети наши вырастут «правильными» и во всём удобными для генеральной линии людьми. И всё… Действительно всё! - Костик хлопает ладонями по коленям. - Результат нашего безразличия к политике. Ведь от тех, кто сейчас идёт в первые классы, лет через двадцать будет зависеть, что случится с этой страной. Они будут молодыми, сильными, как их станут использовать? Вот так вот, если по-крупному брать… А вообще, политика, Серёж, она повсюду, даже в мелочах, на которые порой не то, что посмотреть бывает лень, а даже плюнуть в них. Тут мелочь, там ерундовина, подумаешь, чего ими заморачиваться? А в результате мелочи эти накапливаются и, как лавина, сметают тех, кто на них внимания не обращал.
- Кость, - улыбается Серёга, - в общем, правильно говоришь. Но уж хоть в свой день рождения расслабься, отдохни.
- Попробую, – вздыхает Костик. – Чай будем или поплыли?
…Решили обойтись без чая. Собрали палатки, погрузили вещи в «байды» и поплыли. По обоим берегам привычно тянутся заросли кустарника, чередуются с полями и полянками, за которыми стоит лес. Кое-где в реку впадают ручьи. В этих местах, как правило, обитают цапли. Важно вытянув клюв, стоят в тени прибрежных кустов по колено в воде. Если пошуметь, с плеском и вскриком, тяжело маша крыльями, взлетают, кружатся над рекой.
- Смотри, - тычет Костя веслом в сторону берега. – Бобр что ли?
Там, куда он указывает, из воды торчит голова какого-то животного, покрытая чёрной прилизанной шерстью. Наблюдает за нами. Костик хлопает веслом по воде. Голова моментально исчезает. На её месте остается несколько пузырьков.
- Зверьё моё, - усмехается Костик.
Я кладу весло поперёк байдарки, закуриваю. Откидываюсь на спинку сиденья, насколько это возможно вытягиваю ноги, пропихиваю их вперёд по бортам – вдоль грузового отсека. Прищурившись, устремляю взгляд в небо. Безоблачное голубое. Благодать… Слышу, как Костя укоризненно хмыкает.
- Греби, греби, именинник, - усмехаюсь я.
Костик гребёт. Я не спеша курю, любуюсь небом. Когда добиваю сигарету до фильтра, до моих ушей доносится какой-то шум. Опускаю взгляд на реку и вижу впереди по течению валуны. Они щедро раскиданы от берега к берегу. Одни жмутся друг к другу у самого центра реки, другие стоят от них поодаль, на первый взгляд, оставляя место для прохода байдарки. Вода бьётся в них, бурлит, пенится
- Перекат! – восклицает Костя.
- Проскочим?
- Не знаю… - в голосе Константина слышится сомнение.
Мы подгребаем к байдарке Дениса и Сергея.
- Ну что, парни, попытаем счастья? – осведомляется Серёга.
- А может, по берегу «байды» перетащим? – спрашивает Денис, пожимая плечами.
Мы молчим, переглядываемся. Времени на решение остаётся всё меньше, нас всё ближе подтаскивает к перекату.
- Вообще-то, говорят, умный в гору не пойдёт… - произношу я.
- Ага, - соглашается Костик. Берётся за весло, мощным гребком направляет байдарку к берегу.
…За перекат по берегу перебрались за полчаса. В две ходки перенесли вещи, ещё в две – байдарки и вёсла. Передохнули немного, молча глазея на валуны и бьющуюся в них, пенящуюся воду. Стоял такой шум, что общаться можно было бы только криком.
Плывём...
Теперь курит Костик, веслом орудую я. Без особых усилий, не напрягаясь. Сергей с Денисом держатся рядом.
- Так что, Кость, когда отмечать будем? - интересуется Серёга.
- Не терпится? – усмехается Костик.
- Угу, - кивает Сергей. – С самого утра хочется выпить, и шашлычка съесть не помешает, - улыбается во весь рот, - а то всё тушенка да тушенка…
- Ясно, кто ещё шашлыка желает?
- Я! – заявляю я.
- И я! – присоединяется к желающим Денис.
…Место для празднования мы нашли через полчаса. Проплыли под невысоким мостиком на подгнивших деревянных опорах и метров через пятьдесят пристали к песчаному мыску. За мыском узкая полоска камней, дальше - поляна с травой по пояс. За поляной строевой лес.
- Шикарно! – восхищается Серёга. – Здесь я и собираюсь напиться!
…Мы вытаптываем в траве место под костёр и палатки. На секунду отвлёкшись от этого занятия, я обращаю взгляд к реке и вижу, что вдоль берега к нашему мыску по колено в воде идёт парень в болотниках, защитного цвета жилетке с множеством карманов и зелёной бейсболке. В руках он держит короткий, метра полтора, древний алюминиевый спиннинг с огромной «Невской» катушкой, прикрепленной к рукояти. От кончика спиннинга к центру реки тянется леска. Пробегаю по ней взглядом. По середине лески на поводке привязан крючок, на нем насадка. Парень легонько подёргивает спиннингом, насадка подпрыгивает: то ложится на воду, то отрывается от неё. На конце лески нехитрое приспособление из четырёх реек. Всё вместе это называется ловлей на кораблик. Без затей, но очень уловисто. На крючок обычно цепляют кузнечика. Постукивая им по воде, привлекают рыбу.
- Гляди, - говорю Косте. Указываю пальцем на парня.
- Пойду спрошу, может, родник поблизости есть, - сообщает Константин и направляется к воде. Устав топтать гутаперчивую, никак не желающую приминаться траву, увязываюсь за ним.
- Привет! – окликает Костик парня.
Тот оборачивается. Кивает.
- Привет.
- Подскажи, родник здесь есть?
- Метров двести вниз, - движением руки парень указывает направление. – Мы там с другом стоим… Ни хрена клёва нет… - добавляет, помолчав. Смотав снасть, выходит к нам из воды. Рассмотрев его с близкого расстояния, навскидку даю ему не более тридцати лет. – Вы откуда? – спрашивает он.
- Да так… - отвечает Костя. – Из разных мест.
- А ты?
- Из Химок, - сообщает парень.
- И как в Химках живётся?
- Вполне. Второй по величине город в Москве.
- Где?! – переспрашивает Костя.
- В Москве.
- Где-где? – на лице Константина написано недоумение.
- В Москве, - повторяет парень, как ни в чём не бывало. Видимо, привык повторять для тупых.
Костя смотрит на меня, потом на него. Спрашивает настороженно:
- Слушай, ты сам-то понял, что сейчас сказал?
- А что такое? – удивляется парень.
- Да так… ничего… - пожимает плечами Костик. – Пошли, Иван.
Вяло махнув рукой, Костя разворачивается, шагает прочь. На ходу качает головой. Вдруг оглядывается и бросает через плечо:
- Слушай, а к вам в Москву виза нужна?
Эта анекдотичная фраза вызывает улыбку на моих губах.
- Пока, - прощаюсь я с гостем из загадочной страны под названием «Москва» и иду за Костей.
- Думал, с географией у меня всё в порядке. Ан нет… - произносит он, вновь принимаясь вытаптывать траву на поляне. – Серёж, Денис, вы в курсе, что за государство такое Москва? Где находится? Знаю, город такой в России есть, есть и в Штатах… Но, чтобы страна…
- Есть, Кость, такая, - кисло усмехается Денис. – Столица нашей Родины. Вроде бы и город, а вроде бы и отдельное государство. Свои законы, своё правительство, высокие, я бы сказал, не Российские зарплаты и такой же высокий и не Российский уровень жизни. А виза… Виза, Кость, скоро туда нужна будет. Всё к этому идёт. Да что я тебе рассказываю, ты сам всё прекрасно знаешь.
- Знаю, - бурчит Костя. – раковая опухоль на теле России… Рак надо лечить, иначе он погубит организм, высосет из него все соки...
- Несомненно, - соглашается Денис, потерев шрам над бровью. – Просто поразительно: в каком ещё крупном государстве столица сосредоточила в себе всё сразу - экономический, политический и прочие центры? Такая огромная территория, такой потенциал и вместо того, чтобы развивать его и использовать, всё стянуто на крохотный пятачок, куда рвётся почти всё население страны, чтобы заработать! Взять ту же Америку, которую мы всё ещё догоняем-догоняем, но что-то никак не догоним, там, если на месте не сидится, работать едут не в Вашингтон, а в Нью-Йорк, Бостон или куда-то ещё, в соответствии с тем, где какая отрасль науки или промышленности развита… - Он умолкает, потоптавшись на месте и пожевав губу, говорит: - Слушайте, а может, мы потому и не догоняем эту Америку, что догнать её пытаемся в отдельно взятом городе? Определённо, это болезнь... Люди срываются с мест, уезжают, по сути многие из них тем самым просто теряют время, хотя могли бы его использовать с выгодой для себя и страны, работая на местах…
- Это ты верно подметил, - перебивает его Константин. – Но… - он делает паузу для того, чтобы выбить из пачки «беломорину» и закурить, - могли бы люди работать на местах, если бы там рабочие места были и достойная оплата труда… Вот ты, Иван, - обращается ко мне, - уехал бы в Москву, если бы имел возможность работать в своём городе на тех же условиях?
- Да на хрена бы мне эта Москва сдалась?! – усмехаюсь в ответ, присаживаюсь на корточки. Срываю травинку и, зажав её в уголке губ, говорю: - У меня в городе квартира, шикарная природа. Я не карьерист, высоких постов и должностей не хочу. Платили бы нормально, чтобы жить, а не существовать, чтобы мог семью обеспечить… Большего мне, по сути, и не нужно
- Вот-вот,- кивает Костик. – А так, вместо того, чтобы семьёй обзавестись в своём городе на своих метрах, сидишь бобылём в Москве на съемной квартире.
- Ага, - соглашаюсь я. – Замкнутый круг. На съемной с женой и ребенком жить не очень хочется, а в своем городе, в своей квартире хочется, вот только семью содержать не смогу. По моей специальности нормально оплачиваемой работы нет, а другой не имею. Могу, конечно, на завод пойти, сначала учеником, потом токарем. Тогда более-менее зарабатывать можно. Но зачем я пять лет в университете учился?
- Вот она социальная политика государства… вот он их гениальный план, как всё взять и развалить, - бурчит Константин и в сердцах добавляет зло: - ****ь…
И в разгар жаркого солнечного дня над симпатичной полянкой у реки Угры, манящей прохладой, нависает тяжелое молчание. Я, сидя на корточках, грызу травинку, во рту от неё сладко-горько, Денис с Костей переминаются с ноги на ногу, Серёга присаживается рядом со мной на землю, согнув левую ногу в колене, сгорбливается, упирается в колено подбородком. Вздыхает.
- Что, Серёж, скажешь? – обращается к нему Костя.
- А что тут сказать можно? У самого те же проблемы…
- В общем, всё зло в Москве, – кисло ухмыляется Денис и вдруг с маху плюхается на траву. Хохочет. Громко, заливисто. Я испуганно смотрю на него.
- Ты чего? – спрашиваю настороженно.
- Слоган вдруг придумался, - сквозь смех отвечает Денис. - «Чтобы спасти Россию, нужно сжечь Москву – проверено Кутузовым!».
Теперь валимся на траву и мы. Смеёмся долго. У меня от смеха на глазах выступают слёзы, начинает болеть живот. Вообще, со стороны это должно быть очень похоже на массовый психоз – четыре здоровых мужика катаются по земле и хохочут.
…Насмеялись вдоволь. Напряжение разрядилось, грусть, навеянная осознанием неустроенности в жизни, улетучилась. Настроение поднялось. Смех – великая сила. Взялись за разбивку лагеря. Покончив с установкой палаток и организацией в них спальных мест, отправились в лес на дровозаготовку. Натаскали сушняка с запасом, чтобы на всю ночь хватило, если разгуляемся. Нарубили, чтобы потом не возиться. Выбрали место для кострища, подтащили к нему пару брёвен – замена лавок. Искупались. За этими мероприятиями вторая половина дня проскочила незаметно.
Вечереет. Костик наломал сухих веточек, сложил в кучку на месте будущего костра. Поверх них шалашиком – ветки потолще. Разжигать костёр пока рано. Мы сидим на брёвнах. Молчим, смотрим друг на друга.
- Прямо как на поминках… - морщится Константин. – Чего скучаем?
- Ждём, пока именинник соизволит налить... - вздыхает Сергей.
Кивнув, Костя уходит к палатке. Возвращается с кружками и бутылкой водки. Разливает. Я беру кружку в руки, подношу к носу, вдыхаю водочные пары. Рефлекторно морщусь.
- Что, Иван, спирт лучше? – смеётся Костик.
- По запаху – никакой разницы.
Серёга подхватывает кружку, встаёт.
- Ну что, Константин… - Перехватывает кружку пальцами под донышко на манер бокала с коньяком. Принимается легонько раскачивать по кругу. Пижон, усмехаюсь я мысленно. – Что тебе пожелать, дорогой ты наш человек?.. – вздыхает он картинно.
- Не томи! – требует Костя.
- Та вот, - произносит Сергей серьёзно. – Здоровья, во-первых. А, во-вторых, желаю тебе не загнуться от собственного занудства. Хотя бы ради нас пожалей себя!
- Не дождётесь! - смеётся Константин.
- С днем рождения, Кость, будь здоров! – присоединяюсь я к Сережиному поздравлению.
- Будь здоров, - подхватывает Денис.
Чокнувшись, выпиваем. Во рту с утра маковой росинки не было. Водка плюхается в желудок приятной тяжестью. Не медля, накатываем по второй. Не забываем повторять здравицы в честь именинника. За второй без промедленья следует третья. Бутылка пустеет. Чиркнув спичкой, Костя подносит её к костру. Осторожно пропихивает в щелочку между ветками. Ждёт, пока огонь со спички перекинется на них. Из-под веток вырывается облачко дыма. За ним второе. Наконец, появляются первые языки пламени. Резво охватывают веточный шалашик. Костя берёт четыре бревнышка, кладёт по периметру кострища. Подкладывает дров в огонь. Повеселевший от водки Серёга предлагает закурить. Протягиваю ему сигарету. Взглядом спрашиваю Дениса, не хочет ли он немного отравиться? Соглашается. Сидим, дымим в своё удовольствие. Перебрасываемся ничего не значащими фразами и словечками. Тем временем огонь разгорается всё сильнее. Костик едва успевает подкармливать его дровами. Пламя, как оголодавший хищник, накидывается на них, пожирает в считанные секунды. Сумерки сгущаются всё сильнее. Обкладывают со всех сторон. Дышат нам в спины. Касаются их, будто чьи-то прохладные руки, и лишь костёр не даёт им заключить нас в объятья. Углей в нём всё больше. Они трещат и взрываются, разбрызгивая искры. Обдают нас жаром. Искры взмывают вверх, устремляются к небу и превращаются в звёзды. Мерцают… Где-то в темноте тихонько журчит вода. Изредка звучат всплески и невнятное чваканье… Кто-то невидимый возится у воды, фыркает и издаёт странные звуки, похожие на тоскливые вздохи. На их фоне так приятно сидеть у весело потрескивающего костра.
- Пора, - говорит Костя. Встаёт, берёт заранее заготовленные рогатулины и втыкает их у костра – пару с одной стороны, пару – с другой, напротив. Осторожно разгребает угли, даёт им притухнуть и укладывает на рогатулины две перекладины – параллельно друг другу.
Тем временем я насаживаю мясо на импровизированные шампуры – очищенные от коры палочки. Перемежаю мясо кружочками помидоров, которые нарезает Денис. Мясо отлично замариновалось. Маринад струится по моим пальцам. Я слизываю его, вкусно! Отправляю в рот несколько кусочков лука, разжёвываю. Издаю довольное «м-м-м-м…» и передаю шампур Косте. Он располагает его над углями. Спустя несколько минут рядом с первым шампуром оказываются ещё семь. С них течёт сок, падает на угли, шипит, испаряясь. В ноздри мне бьёт умопомрачительный аромат. С вожделением глядя на шашлык, сглатываю слюну. Меня так и тянет схватить шампур и впиться в мясо зубами. Костя время от времени проворачивает шампуры, давая мясу подрумяниться со всех сторон. Терпение, Иван, терпение! – повторяю про себя. Наконец, не выдержав этой пытки, убегаю к палаткам за водкой. Притащив бутылку, разливаю водку по кружкам. Выхватываю из пакета с маринадом пригоршню лука.
- Присоединяйтесь! – говорю, подхватив кружку.
Выпиваем. Хрустим луком. Он не насыщает, а только усиливает моё чувство голода.
…Наконец, наступает минута, когда Костик снимает с костра первый шампур. Ножом стягивает с него мясо, складывает в миску. Во вторую миску уже налит кетчуп, а в кружки – водка. Хлеб нарезан, сложен горочкой прямо на траву.
- Кость, - обращаюсь я к имениннику, - знаю я тебя не так давно, но очень рад, что судьба свела нас. Будь здоров!
Мы лихо опрокидываем в себя водку и тянемся за мясом. Хватаю кусок, он обжигает мне пальцы, макаю в кетчуп и отправляю в рот… Не подвела продавщица из «Сенево»!
- Не подвела тётка! – улыбается Денис, жуя. Он словно прочитал мои мысли.
Шашлык получился отменным. Прямо таки тает во рту. Мы берем ещё по куску, съедаем, и Костя снимает мясо с другого шампура. Вторую порцию мы уничтожаем так же быстро, как первую. На наших лицах появляется умиротворение – первый признак сытости. Теперь можно не спешить. Костя сдвигает оставшиеся шампуры поплотнее на краешек костра, чтобы не подгорали, отгребает из-под них угли. Кидает на угли несколько веточек. Они мгновенно охватываются огнём. Становится светлее…
Водка вновь разлита, кружки взяты в руки.
- Ну, парни, за вас! – говорит Костя. – Очень хорошо, когда есть такие друзья!
- Спасибо… - отвечаем вразнобой и, чокнувшись, выпиваем. Потом ещё, и ещё, и ещё… Водка льётся рекой. Закусываем уже через раз, а когда и через два. Костик приносит гитару, бренчит что-то. Собственно, нам уже и не важно что… Главное, чтобы был ритм. И Костя даёт его. Ритм поднимает нас с места, мы начинаем приплясывать вокруг костра – кто во что горазд. Дергаемся и кривляемся, каждый хохочет над остальными, а Костя, лупя по струнам, над всеми нами…
***
Раннее постпраздничное утро…
- Проснулся? – спрашивает Костя, когда я высунул голову из палатки. Зажав в уголке губ потухшую «беломорину», он сидит на бревне у костра. В костре лежит полено, из-под него ввысь тянется тоненькая струйка дыма. Рядом с Костей к бревну прислонена гитара. В общем, картина такая, будто бы Константин вовсе не ложился... В руках он сжимает кружку.
- Угу, - бурчу в ответ. В голове шумит, во рту сухо, в животе как-то мерзко…
Засовываю ступни в кроссовки. Всю ночь они простояли на улице. Отсырели. Пожимаю пальцами, в кроссовках противно похлюпывает. От кончиков пальцев по ногам пробегает лёгкая дрожь.
- Ты чего в такую рань вскочил? – спрашиваю, поёжившись.
- Похмелье… - вздыхает Константин.
Оттолкнувшись руками, придаю себе ускорение. Бреду к костру. Костя протягивает навстречу мне кружку.
– Будешь?
- Угу…
Принюхиваюсь к содержимому кружки. Водка… Лью её в рот. Руки подрагивают, край кружки бьёт по губам Водки много, приходится сделать целых три глотка. Давлюсь, морщусь, но выпиваю всё.
- Ф-ф-у-у-х… - выдыхаю.
- Полегчало? – осведомляется Костик.
Жму плечами.
- Пока не понял.
И тут же ощущаю слабость в ногах. Колени подгибаются, заставляя меня усесться рядом с Костей. Перед глазами плывут круги, сознание мутнеет.
- Хорошо погуляли, - усмехается он.
- Нормально… - соглашаюсь. Мотаю головой, разгоняя муть.
Минут десять мы сидим молча. Я оперся локтями в колени, подпёр ладонями подбородок и закрыл глаза. В голове моей теперь абсолютный вакуум. В ушах тихонько и противно пищит…
Шелест палаточного полотна и возня. Разлепив веки, вижу, что из палатки выбирается Денис. Следом за ним Сергей. Физиономии обоих помяты, в Серёгиных волосах запуталось несколько травинок. Подойдя к костру, он хватает бутылку с водкой и пьёт прямо из горлышка. Передаёт Денису. Тот делает несколько жадных глотков. Утирает губы и опускается прямо на мокрую траву.
- Хреновато мне… - говорит устало.
- Погоди, сейчас полегчает, - утешает его Костя.
- Хорошо бы… - вздыхает Денис.
Пошатываясь и тяжело передвигая ноги, которые так и норовят подломиться в коленях, Сергей идёт к реке. Усаживается на корточках у воды. Черпает её ладонями и плещет в лицо. Громко фыркает и отдувается…
Возвращается повеселевший.
- Чай кто-нибудь хочет? – спрашивает бодро.
- Кто-нибудь хочет… - отвечает Костик. – Я вчера остатки мяса в пакет убрал, можно погреть…
- Сейчас сделаем… - кивает Серёга.
Ночью мы сожгли все дрова за исключением пары длинных и довольно толстых брёвен. Рубить их было лень, да и, если честно, не в том мы состоянии были… А иначе спалили бы и их. Чтобы развести огонь, Сергею приходится потрудиться. Он берёт топор и начинает им орудовать. Раз за разом под углом всаживает в древесину. Щепки летят во все стороны. Сделав десятка два ударов, Серёга отрубает кусок бревна. Разгибается, потирает поясницу, вытирает испарину на лбу. Передохнув, возвращается к работе. Видно, что каждый новый удар даётся ему с всё большим трудом. Но он не сдаётся. Рубит.
Тем временем Костик наливает водку в кружку. Подносит к лицу. Поводив перед носом, брезгливо морщится.
- Гадость, - вздыхает тихонько.
Ставит кружку под ноги. Откинувшись назад, одной рукой упирается в землю, другой шарит в траве неподалёку от бревна. Наконец, извлекает на свет полторашку со спиртом. Плескает спирт во вторую кружку. Осторожно нюхает. Теперь лицо его выражает ещё большую брезгливость.
Наблюдая за ним, Денис смеётся.
- Выбирай сердцем, Кость! - говорит сквозь смех.
Смерив его взглядом, Костя выливает спирт в кружку с водкой, взбалтывает и залпом опрокидывает в себя получившуюся смесь. Поперхнувшись, закашливается. Лицо его багровеет. Несколько раз он ударяет ладонью по груди. Делает тройку мощных вдохов-выдохов. Сплёвывает.
- Не туда пошло? – продолжает смеяться Денис.
- Выбрал… - зло хрипит Константин, - сердцем… Вот ведь придумали сердцем выбирать… - добавляет, прокашлявшись. - Только и слышим: «выбирай сердцем». Всё сердцем – от сорта водки до президента. А голова на что: шапку носить? – звонко хлопает себя по лбу.
- Умом Россию не понять… - разводит руками Денис. – Что водка, что президенты – хрен разберёшься. Вот и остаётся сердцем или печёнкой – у кого что чувствительнее…
- Так ведь это же чистой воды азиатчина! – восклицает Костик. – Раз так, давайте, наконец, признаем себя азиатами и с чистой совестью будем выбирать любым внутренним органом. И перестанем мешать свистопляски с реверансами. А то выбирай, как азиат, сердцем, а жить и работать пытайся, как европеец, по уму? Нестыковочка получается… Значит, приходят они к нам и говорят: «Вот есть у нас парень, у него есть план. Он вам, правда, не скажет, что за план такой, но зато смотрите, как мило улыбается, а ещё он кошечек и собачек любит. Выбирайте сердцем!».
Костя достаёт из заднего кармана джинсов пачку «Беломора». Она измята и отсырела. Извлекает из неё скрученную в дугу папиросу. Распрямляет и суёт под лежащее в костре полено. Подержав пока не начнёт тлеть, отправляет в губы. Затягивается и, пожевав кончик папиросы, говорит задумчиво:
- Ведь, фактически, приходят за кредитом… как в банк… Только в банк идут за деньгами, а к нам - за доверием… Да… За кредитом доверия. Вот мы сейчас у Сергея спросим… Он тоже вполне приятно улыбается… Серёж!
- Чего? – отзывается Серёга. Он всё ещё борется с бревном. Откромсал от него уже четыре куска.
- Животных любишь?
- Ну, в общем, да…
- А когда-нибудь в банк за кредитом ходил?
- Ага! Брал деньги для дела.
- И как, тебе их под гламурную улыбку и любовь к животным давали?
Серёга бросает топор на землю, садится на не домученное до конца бревно.
- Как же, - усмехается. – Догоняли и ещё давали. Какая, на хрен, улыбка? Там бизнес-план нужен. С конкретным обоснованием, контрольными точками, по которым судить о процессе и его прибыльности можно. Так прошерстят… мало не покажется. Даже если не первый раз в этом банке кредит берёшь. Даже если по предыдущим честно расплатился!
- Вот! Вот оно! – Костя поднимает к небу указательный палец. – План действий с полным обоснованием! Да, готов я поверить, что тот парень хороший и всё как надо сделает, но спокойнее мне будет, если он всё же план свой огласит, распишет все пункты и точки, объяснит, что и как делать будет… И что я сам, доверившись ему, получу в итоге: дивиденды или головную боль. И вообще, когда у меня что-то просят, но не говорят, как использовать будут и когда, в каком виде и каким образом вернут, я чувствую себя неуютно, подсознательно ощущаю, что не уважают меня и собираются надуть…
- И рука твоя тянется к «Маузеру», - улыбается Денис.
- Что-то типа того, - отвечает Костя, вновь впадая в задумчивость.
Наблюдая за ним, я закуриваю. По мимике пытаюсь угадать, какие мысли бродят сейчас в его голове – Костины брови то сходятся к переносице, то отодвигаются от неё, от чего по лбу гуляют морщины, уголки губ то поднимаются, то резко падают, - но после третьей затяжки никотин плотно ложится на свежепринятый алкоголь и остатки вчерашнего. В голову мою ударяет хмель, и я впадаю в какую-то блаженную прострацию. Веки слипаются, я протяжно зеваю и начинаю клевать носом.
- Не спи! – этот возглас слит воедино с хлопком по моему плечу.
- А?! – вздрагиваю я, открывая глаза.
- Не спи, говорю, - повторяет Костя. Встаёт и идёт к месту разделки Серёгой бревна. Поднимает с земли топор, пристраивает на торец одно из отрубленных поленьев. Размахнувшись, рассекает его надвое. Потом так же поступает с половинками. Расчленив все поленья, Костик набирает щепок и возвращается костру.
Подкормленный щепками огонь не замедляет разгореться. Накидывается на пищу покрупнее – быстро охватывает наваленные на него горочкой дрова. Костя вешает над ними котелок с водой. Я складываю мясо в крышку от котелка, придвигаю к огню. Он принимается усердно лизать дно котелка и бок крышки. Жир на мясе оттаивает, шипит и разбрызгивается во все стороны. Серёга режет хлеб. Денис цепляет на кончик ножа кусок мяса, пробует. Кивает на крышку:
- Налетайте.
…После завтрака мы свернули лагерь, погрузились в «байды» и продолжили путешествие по реке Угре. Первое время отдавались на волю течения – после бурного празднования не было никаких сил грести, но ближе к полудню отошли и взялись за вёсла. Работали ими, пока по днищам байдарок наждачкой не заскребла песчаная отмель.
- Тпр-р-р-у! – командует Костя и веслом упирается в речное дно, останавливая «байду». Течение вмиг разворачивает её вокруг весла, ставит поперёк реки. Это сопровождается скрежетом – песок беспощадно царапает днище байдарки, - заставляющим меня поёжиться и втянуть голову в плечи. Костя матерится в три этажа. «Не дай Бог порвём «шкуру», что тогда делать?» - проносится в моей голове. Я с маху врубаю своё весло в песок, чтобы остановить вращение байдарки. Вздрогнув, она замирает на месте. Надавив на весло, втыкаю его поглубже в песок. Смотрю под ноги – вроде бы течи не видно.
- Ты как? – спрашиваю у Кости.
- Норма, - бурчит он в ответ.
Сергей с Денисом тоже стабилизировали своё плавсредство и, похоже, более оперативно. Их байдарку не успело развернуть течением. Денис переваливает ногу через борт, прямо в кроссовке опускает в воду. Нащупав дно, вылезает из лодки. Вода доходит ему чуть выше щиколоток. Он проходит к одному берегу, возвращается и идёт к другому…
Отмель оказывается огромной – во всю ширину реки. А как далеко она тянется по течению – не известно. Отправляемся по ней пешком, тянем байдарки за собой. Освобождённые от нашего веса, они идут легко, не цепляя речного дна. Неожиданно Костя останавливается.
- Подожди, - говорит мне. Нагибается и опускает руку в воду. Поковырявшись в песке, достаёт крупную ракушку «перловицу». – Смотри, - протягивает её мне.
- Ну и? – удивляюсь. Что особенного в ракушке?
- Их вроде есть можно… - говорит Костя, нагибается вновь и достаёт ещё пару ракушек. Потоптавшись на месте, пошарив взглядом по воде, снимает майку, складывает добычу в неё.
- Чего там у вас? – спрашивает Серёга.
- Костик сбор ракушек организовал, - усмехаюсь я.
- Нафига?
- Проголодался видимо.
Тем временем Костя выловил уже с десяток ракушек.
- Кость, брось их, - морщится Серёга. – Зачем они тебе?
- Попробовать хочу… - отвечает Костя.
- Спятил? Тоже мне мидий нашел… Брось, тебе говорят!
Но Костя не обращает на него внимание. Минут за десять под наши усмешки, подколки и ворчание он набрал около пятидесяти ракушек. Довольный укладывает набитую ими майку в «байду». Хватает «байду» за нос и увлекает за собой.
Метров через сто отмель заканчивается резким обрывом. Стоя на его краю, я опускаю весло в воду на всю длину, но дно нащупать не могу.
- Можно плыть! – сообщаю с удовольствием.
Поплыли. По берегам потянулся привычный уже пейзаж: поля сменялись кустами, кусты подступающим к воде лесом и так по кругу. Изредка за полями на взгорках виднелись домики деревенек. Над головой светило солнышко, нашпиговывая нас ультрафиолетом.
Спустя два-три часа внимание наше привлекла полуразрушенная церквушка на правом берегу. Даже на расстоянии от неё веяло такой стариной, что мы просто не смогли проплыть мимо. Причалили к берегу и пошли осмотреть. Церквушка стоит на высоком бугре. Сложена из красного кирпича. В обращённой к реке стене зияет огромная дыра. Внутри церквушки мрачно и сыро. На стенах ни фресок, ни какой-нибудь росписи и следа не осталось. Пахнет древностью.
- Сколько же ей лет? – спрашивает Денис.
- Лет двести, - отвечает Сергей.
- Бери больше, - с сомнением в голосе произносит Константин.
Внимание наше привлекает тихое погромыхивание – оно проникает в церквушку через пролом. Выйдя на улицу, видим, что к нам идёт курчавая девочка лет шести, катит перед собой железную тележку. На фоне девочки тележка кажется огромной и неподъёмной. И как она с ней управляется? Но девочке, видимо, совсем не тяжело: она улыбается, вертит головой по сторонам и что-то напевает под нос. Ветер треплет её кудряшки, придавая ей смешной вид. Заметив нас, она останавливается. Хлопая глазёнками, умолкает.
- Здравствуйте, дяденьки, - говорит, наконец, не по-детски серьёзно.
- Здравствуй, девочка, - отвечает ей Костик.
- А что вы здесь делаете? – спрашивает она, пристально глядя на Константина.
- На церковь смотрим. А ты?
- Кирпичи собираю, - пальчиком она указывает на угол церкви, и только тут мы замечаем горку сложенных друг на друга кирпичей.
Подойдя к ней, девочка берёт верхний кирпич, осторожно укладывает его в тележку.
- Зачем тебе кирпичи? – осведомляется Константин.
- Папка с заработков приедет, печку ремонтировать будет.
- А разве можно из церкви кирпичи брать? – спрашивает Серёга. – Не хорошо ведь, Бог накажет.
- А бабушка говорит, что Бог видно не в церкве, и не в бороде поповой, - серьёзно произносит девочка.
- Во как, - усмехается Серёга. – Это почему же она так говорит?
Девочка кладёт в тележку ещё один кирпич.
- Колька соседский разбился – с дерева упал, - говорит, обернувшись к Сергею. - Мамка его с бабушкой моей ходили в церкву, отпеть просили. А батюшка им говорит: «Три тыщи». А у мамки Колькиной нету, она его просит так отпеть. А батюшка ей: «Три тыщи или отпевать не стану». Всей деревней три тыщи собирали. Теперь бабушка меня и мамку мою в церкву не пускает… - вздохнув и покачав головкой, она добавляет: - А там так хорошо поют…
- Не обидели тебя? – звучит каркающий голос. У церкви появляется сгорбленная, старушка в широченной до пят юбке, серой кофточке и белой в горошек косынке.
На наши приветствия бурчит:
- Здорово-здорово…
И принимается укладывать кирпичи в тележку. Набив её доверху, подхватывает под ручки и катит прочь. Девочка отправляется следом.
- Так где Бог-то, если не в церкви? – спрашивает вдогонку Костя.
Обернувшись, девочка прикладывает к груди ладошку:
- Бабушка говорит, он здесь, где сердечко бьётся…
Ещё немного постояв у церкви, мы спустились к реке и продолжили сплав. Солнце по-прежнему пекло. Но часам к шести дня небо заволокло жиденькими облачками. Светило скрылось за ними, лично мне принеся тем самым облегчение. Моя шея, ничем не прикрытая, к этому времени изрядно поджарилась. Любое прикосновение к ней отзывалось болью. Облачка потихоньку густели, а потом начали темнеть. Через полчаса сверху закапало. Первые капли были редкими и почти невесомыми. Когда одна из них падала на моё лицо или шею, мне это даже казалось приятным. Но капель становилось всё больше, и размер их увеличивался. Вскоре легкий дождичек превратился в самый настоящий ливень. В спешном порядке мы закрыли грузовые отсеки байдарок заранее припасённым полиэтиленом. Но сами остались под открытым небом, и с этого неба нас нещадно поливало. Моя майка и брюки промокли насквозь, под ногами у меня образовалась лужа. Размеры ее увеличиваются. Если так пойдёт дальше, нас просто- напросто затопит… Надо срочно что-то делать…
Оба берега заросли кустарником. Конца и края ему не видно. Наугад подгребаем к правому и плывём вдоль до тех пор, пока в кустах не появляется прогал. Останавливаемся напротив, выгружаемся на берег. Прогал оказывается входом в нечто похожее на грот, образованный сплетёнными ветвями кустов и обволакивающим их вьюном. Радуясь своей удаче, входим под ветви. Они так плотно сплетены, что почти не пропускают дождь - земля под ногами суха, лишь изредка на неё падают капли, пробившие листву. Как и вода, сюда почти не проникают солнечные лучи – вокруг царит полумрак. В воздухе стоит отчётливый запах дыма. И тянет им откуда-то из глубины грота.
- Есть тут кто? – громко спрашивает Костик.
- Есть, - звучит ему в ответ.
- Не побеспокоим? – осведомляется Константин.
- Смотря, что делать будете… - отвечают ему. Голос отвечающего пропитан сочным говором.
Протоптанная в траве тропинка ведёт нас вглубь грота, делает поворот и упирается в небольшой пяточёк свободной от кустарника земли, на нем установлена крохотная одноместная палатка и разведён костёр. У костра на раскладном стульчике сидит худощавый мужчина лет пятидесяти. Он смуглолиц, на подбородке и щеках густая седоватая щетина, коротко подстрижен, одет в серые шорты и такого же цвета майку.
- Какими судьбами? - интересуется он, вставая.
- По реке плывем, - отвечает Костик. – Под дождь попали…
- Ясно, - кивает мужчина и протягивает нам руку. - Меня зовут Саша.
Мы обмениваемся рукопожатиями, представляемся.
- Располагайтесь, - приглашает Саша. - Если потесниться, места всем хватит.
Мы быстро перетаскиваем вещи под кусты к Сашиному пристанищу. Усаживаемся на рюкзаки у костра. Тянем к огню руки и ноги. После пребывания под природным душем, тепло, исходящее от огня, вызывает во мне неописуемую негу. Я достаю сигарету, она подмокла и сморщилась, выхватываю из костра веточку и прикуриваю от уголька на её кончике. Прежде чем сигарета разгорается, мне приходится сделать несколько мощных затяжек, чтобы просохли бумага и табак.
- Замёрзли? – спрашивает Саша.
- Есть немного… - отвечает Денис. Его бьёт дрожь, губы посинели. Он ежится и похлопывает себя по плечам. Всё это естественная реакция перегревшегося на солнце организма на неожиданное похолодание, пусть и несильное, и на дождь.
Саша смотрит на него, качает головой, говорит озабоченно:
- Так и заболеть недолго.
Он встаёт, достаёт из палатки перевязанную резинкой стопку упаковок с таблетками. Вертит её в руках, беззвучно шевелит губами. Решив что-то для себя, вновь скрывается в палатке. Появляется оттуда с полтарашкой в руках. Она под горлышко наполнена желтоватой жидкостью. Саша свинчивает с полторашки крышку, поднеся к носу, принюхивается. На губах его появляется довольная улыбка.
- Лекарство, - говорит он, подмигнув нам.
- Да у нас свое лекарство есть, - произносит Костя.
- Свое приберегите, моё пить будете! – тоном, не терпящим возражений, заявляет Саша. – Кружки есть?
Конечно у нас есть кружки! Как только мы достали их из рюкзаков, Саша не замедлил до половины налить в них своё лекарство. От него идёт интересный и, я бы сказал, вкусный запах. В нём есть виноградный оттенок и что-то ещё… Что именно – не могу точно определить.
- Чача, - поясняет Саша. – Сам делал! – заявляет с гордостью. – Пейте на здоровье!
Чача вкусна настолько же, насколько приятно пахнет. Ни резкости, ни сивухи. И сразу тепло. От желудка по всему телу оно расходится волнами. Я стягиваю с ног кроссовки, сливаю из них воду, отставляю подальше от костра. Парни следуют моему примеру. Саша наливает нам ещё по одной.
- Вы откуда? – спрашивает его Костик.
- Давай на «ты», - предлагает Саша.
- Давай.
- Из Адлера.
- Ух ты! – восклицает Константин, а Денис присвистывает от удивления.
- Что, далеко меня занесло? – усмехается Саша.
- Не близко.
- Решил прогуляться по этим местам. Иду по берегу, когда устаю, на отдых останавливаюсь. Отпуск… Надоест, выйду к трассе и до ближайшей железной дороги. Вы есть хотите?
Мы переглядываемся. Пожимаем плечами.
- Не стесняйтесь, - улыбается Саша. – Не объедите. Я рыбы наловил, хочу уху сварить, а чистить рыбу лень.
- Почистим, - кивает Костик.
- Садок в воде, - сообщает Саша, - метров пять вниз по течению, увидишь, там колышек вбит. – Картошки ещё нужно начистить…
- Сделаем.
…В садке нас дожидались три щучки весом около килограмма каждая. Костик разделал их, а я почистил картошку - Саша выделил пять картофелин. Всё это время на нас лило, дождь не желал униматься, выбивая из речной поверхности пузырьки, заставляя её пениться. Когда вернулись к костру, над ним уже висел котелок с водой. Саша берёт у меня картофелины, режет на дольки прямо над котелком. Режет быстро и так искусно, что дольки получаются почти одинаковой формы и величины.
- Люблю иногда приготовить что-нибудь, - говорит он, заметив, как я пристально слежу за его руками. – Но ещё больше люблю, когда кто-нибудь другой готовит, - улыбается во весь рот, обнажая зубы. – Вот у нас в ресторане повар… м-м-м… ас!
- Вы в ресторане работаете? – спрашиваю я. И тут же вспоминаю, что вроде бы договаривались перейти на «ты». Договаривались-то, договаривались, но я в принципе не могу обращаться на «ты» к тому, кто старше по возрасту. Исключение – Костик и моя бабушка. Кстати, надо бы ей позвонить…
- Так я за что тебе и говорю… - отвечает Саша, дорезав последнюю картофелину. – Есть в Сочи такой ресторан… «Сокол» называется. Будете в Сочи, заходите. Спросите Сашу, там меня каждый знает. Музыкант я… На гитаре играю…
- На гитаре? – оживляется Костик. – Специально учился?
- Как сказать… - Саша чешет затылок. – Музыкальных школ не заканчивал. В армии кореш показал три аккорда и два перебора, загорелся я этим делом. Дембельнулся, по книгам и журналам учиться стал, у людей знающих спрашивал. Я тогда много по Союзу поездил… Если услышу - классно человек играет, сразу к нему: научи, мол, за мной не заржавеет. Учили…
Вода в котелке начинает бурлить. Саша солит её, помешивает, чтобы соль растворилась. Зачерпнув ложкой, пробует на вкус. Сообщает:
- Норма…
Помолчав, говорит:
- Помню, на Донбассе у меня приятель был – от Бога гитарист. Так тогда было: смену отпахал и к нему - давай, показывай, как да что.
- На Донбассе? – переспрашивает Костя.
- Я проходчиком там работал, - поясняет Саша. – Я вообще много где и кем работал. Проходчиком, сплавщиком, токарем, слесарем. Мотался туда-сюда: то стройка, то лес, то река, то штрек. Нравилось места менять. Новое место, новая жизнь, новые впечатления. Молодой был. Силы были, желание было…
Саша вылавливает из воды кусочек картошки. Протягивает мне на кончике ложки.
- Ну-ка попробуй.
Губами снимаю картошку с ложки, разжёвываю.
- Ещё чуть-чуть и готово, - выношу вердикт.
Саша принимается один за другим опускать в котелок кусочки рыбы.
- Да… Было время… - произносит тихо. – Сейчас едва ли не всякий его ругает: то плохо было, это… того не было, другого… А я так скажу: кто работал, у того всё, что для жизни нужно, было. Без излишеств, конечно, но всё же. Просто трудиться нужно было. И порой тяжело приходилось трудиться. Меня взять – легко мне было проходчиком? А я поставил перед собой цель: хочу машину купить! И работал, и купил! Когда решили с ребятами группу создать, аппаратура понадобилась. Сказали себе: заработаем! И заработали! И не в накрахмаленных рубашках работали, а в грязи и поту. Не ныли, не стонали, не ругали власть, которая жить не даёт, а просто работали... И много вокруг было тех, кто работал и зарабатывал. Это уже потом полезли мальчики, которые хотели ни черта не делать, но всё иметь. Сидеть в кабинетике чистеньким, наглаженным, в носу ковыряться и власть поругивать, и чтобы в это время денежки на счёт капали. Целью жизни было у них: видак, джинсы, жвачка и пепси-кола… Западные идеалы… За них они могли зад кому угодно расцеловать, лишь бы к идеалам этим приобщиться… За то страну и продали…
- Прямо-таки за это? – вмешивается Серёга в Сашин монолог. – И всё ли так хорошо было? А как же дефицит, тотальная нехватка всего, чего ни коснись? Сейчас, по крайней мере, проблем с продуктами нет. Все прилавки завалены.
- Хм… - хмыкает Саша, опускает ложку в котелок, помешивает уху. Отблески костра пляшут по его лицу, заставляя глаза светиться каким-то неестественным светом. – Дефицит, говоришь? А когда он начался, а? – Смотрит на Сергея. Тот молчит, но глаз не отводит. – Я тебе скажу когда… - продолжает Саша. – Тогда, когда мальчики те к власти прорвались и начали кроить-перекраивать так, как своим скудным умишком соображали… И нимало их не заботило, что вокруг все ломается и рушится, главной целью их было – хапнуть. А ради этого ничего не жалко, даже страну раком поставить. Может, конечно, я чего-то недопонимаю, не разглядел в их действиях какой-то гениальной задумки, но… - Саша вылавливает из котелка кусочек рыбы, попробовав на вкус, говорит: - говорю тебе про то, что своими глазами видел, что на поверхности лежало. А уж что там в глубине было…
Он умолкает, сидит, не отрываясь глядя в котелок. В котелке булькает бульон, к его поверхности то и дело поднимаются кусочки картошки. Закручиваются в водовороте, раскрученном Сашиной ложкой, и вновь опускаются на дно. На улице темнеет. Об этом можно судить потому, как сгущается сумрак в нашем пристанище. Если бы не костёр, мы едва бы могли разглядеть друг друга.
– Дефицит… - говорит Саша едва слышно. - Что вы все за него цепляетесь? Какая ужасная проблема… И ведь как ей прикрылись, сначала умело создали, а потом так же умело «решили» её шельмы! Ну, сам рассуди, разве для того, чтобы на прилавках колбасы стало больше, надо было страну гробить? Десятилетиями потом и кровью по крупицам собранную! По-другому что ли никак?
Достав из пакета, стоящего у ног, луковицу, Саша принимается чистить её.
- Перепаскудили всё… - В голосе его сквозит смертельная усталость и обида. – Как жить? Кто скажет? Раньше – работал и был уверен, что не пропадёшь. Выработаешь своё, пойдёшь на пенсию, а там ещё и детям, и внукам поможешь на ноги встать. А теперь? Теперь кто бы мне помог. Мне пятьдесят четыре. До пенсии немного осталось… И что тогда? Почётные три-четыре тысячи? Конечно, пока здоровье позволяет, работать буду, куда деваться? Дочь школу заканчивает, в университет поступать собирается, надо тянуть. А если здоровье кончится? Что делать?
Мы молчим, слушаем, не перебивая. Всем понятно, наболело у человека, нужно ему выговориться. Даже завзятый спорщик Серёга помалкивает, потупив взгляд.
Саша дочистил луковицу, режет её над котелком на крупные дольки. Говорит, наблюдая за тем, как они падают в уху:
- Пятьдесят четыре… Недавно услышал, что это средний возраст, до которого теперь доживает российский мужик. Отец и тесть мой по две войны прошли, жизнь прожили не из лёгких. Тесть дотянул до восьмидесяти трех и умер на ногах, а отец до сих пор держится. Девяносто ему! А теперь, что делается? Молодые мужики мрут, как мухи… Ту жизнь ругать модно стало, а нынешняя лучше? От хорошей жизни не мрут… - Он кладёт на землю нож, потирает колени, говорит, разведя руками: - А как не умереть? Всё на нервах: обманули, обокрали, дефолт, инфляция нескончаемая. Вот и подсаживается здоровье - от нервов хлеще, чем от водки! Цены прут, как на дрожжах, а доходы за ними не успевают. Сегодня зашёл со ста рублями в магазин, что-то купить смог, через неделю – шиш, гони двести. А они нам по «ящику» – инфляция двенадцать процентов. Пусть друг другу в Кремле про двенадцать процентов рассказывают, а нам не надо. Мы в магазины каждый день ходим и обедаем не в депутатской столовой. По совести вам скажу, - обводит нас взглядом, на мгновение задерживая на каждом, - чем дольше наблюдаю за тем, что в стране происходит, тем сильнее хочется стать паразитом. Гораздо больше, чем продолжать добиваться чего-либо своим трудом. Всё острее желание присосаться к кому-нибудь и тянуть соки, как все эти министры и президенты. Мне пятьдесят четыре, а я уже выжат, как лимон, и вот-вот склею ласты, но для них этот возраст - только начало. Расцвет! А к тому времени, когда я уже лет тридцать буду гнить на кладбище, они обрюзгшие и разбитые маразмом уйдут на почётную пенсию, чтобы ещё посидеть на чьей-нибудь шее. На вашей шее.
Саша черпает бульон ложкой, подносит ко рту. Легонько подув, дегустирует.
- Пару-тройку минут и готово…
Сквозь сплетенье ветвей над нашими головами пробивается дождевая капля и шлёпается на Серёгин лоб. Мы улыбаемся, глядя, как Серёга морщится и трёт лоб ладонью.
- И что делать? – интересуется, вытерев насухо.
- С чем? – уточняет Саша.
- С теми, кто на шее сидит. Устроить им какую-нибудь революцию? – спрашивает Сергей и затаивает дыхание в ожидании ответа. На лице его читается: «ну же, скажи «да», и я тебя срежу вместе со всем твоим экстремизмом!».
- Из вас курит кто-нибудь? – произносит Саша вместо ответа.
Я протягиваю ему пачку, Костик тоже. Саша смотрит на одну, потом на другую. Тянет руку к Костиной. Улыбнувшись, говорит:
- Вспомним молодость.
Закурив, какое-то время молчит, разглядывает кончик папиросы. Там уголёк. От него поднимается тоненькая струйка дыма. Тлея, он медленно угасает. Не дав ему потухнуть, Саша глубоко затягивается. Я и Костик тоже закуриваем.
- Говорили недавно с другом за революцию, - произносит Саша, пустив изо рта колечко дыма. – Долго спорили… Так вот он меня спросил, хочу ли я стать первой жертвой той революции…
- Вот! – восклицает Серёга, заёрзав на рюкзаке. – Что я и хотел…
- Подожди, я не всё сказал, - обрывает его Саша. – Знаешь, что я ему ответил?
- Ну? – мычит Сергей.
- Конечно, не хочу! Я, по-твоему, дурак что ли? И никто не хочет – ни президент, ни министр, ни токарь, ни дворник, ни уборщица! А ещё знаешь, что я ему сказал? А сказал я ему так… - Саша затягивается папиросой и продолжает: - Почему не спросишь, хотят ли те, кто сейчас умирает от неоказанной помощи, прозябает на нищенской пенсии или инвалидности, быть заложниками этой ситуации – старики, молодые, дети? Хотят ли? И почему так получается, что работает человек, платит налоги, а денег на помощь ему или его ребёнку, когда с ним что-то случается, нет? Ни у него нет, ни у государства! Зачем же тогда он на это государство работал, ради чего? Неужели, чтобы быть выброшенным на помойку, когда не сможет лямку тянуть? Почему всё вроде бы тихо, не стреляют, кровь не льётся, а люди мрут – штабелями валятся? Вот о чём спрашивать нужно! И искать ответы, решать эти проблемы. Тогда вопрос о революциях, их первых и последних жертвах отпадёт сам собой…
- Ну, а как решать? Как?! – Сергей аж подскакивает на рюкзаке.
- Протестовать, - заявляет Денис решительно. – Выходить на улицы, проводить демонстрации, требовать, призывать власть к ответу! Если нужно, то и… - лупит кулаком по колену.
- А вот это, - вклинивается Саша, - неправильно. Не выход. Любой намёк на экстремизм и, не дай Бог, призывы к свержению власти – лишь на руку ей. Если выбрали власть, какими бы незаконными ни считаете выборы, призывать к её свержению - преступление. Разгонят, затопчут, а потом ещё и политических очков наберут, прикинутся радетелями за народное счастье, скажут: «Это была всего лишь толпа распоясавшихся маргиналов, мешающих спокойной жизни граждан. Но мы приняли меры, подобное больше не повторится. И, если честно, по нашим сведениям, всё это было проплачено небезызвестным гражданином Англии». Да и вообще, от экстремистских действий страдают, как правило, невиновные – владельцы ларьков, машин, магазинов. Побитые витрины, перевёрнутые автомобили – не борьба с режимом. Должны быть иные акции протеста.
Табак в «беломорине» закончился, занялась бумажная гильза. Саша кидает её в костёр, просит ещё папиросу. Прикурив, продолжает:
- Вот, допустим, сто человек вышли на площадь и в течение нескольких часов молча стояли. Обвинить не в чем, ни шумели, ни буянили, но внимание к себе привлекли. Если бы были какие-нибудь действия, столкновение с милицией, например, – всё согласно оглашенному сценарию: разгон и соответствующие заявления с набором очков. Но что скажешь, если люди просто вышли и стояли? Это протест! Каково будет президенту оправдываться в данном случае, когда, например, поедет с визитом за рубеж. Что скажет, когда спросят: а чего это у вас люди стоят, чего хотят, может, не устраивает их что-то?
Денис качает головой, говорит задумчиво:
- Так это тоже можно свести к экстремизму. Засланный казачок из рядов безмолвно стоящих бросает камень – и понеслось… ОМОН, дубинки, слезоточивый газ… В провокациях у нас поднаторели…
- Можно, - соглашается Саша. – Но можно этого и не допустить. Правильная организация нужна… А для этого что необходимо, а?
Саша выжидает несколько секунд, но мы молчим. Тогда он отвечает сам:
- Единство и координация действий! Должен быть грамотный лидер, кто поведёт людей, сможет организовать и сплотить их. Ведь есть же примеры! Взять польскую «Солидарность», нашелся человек, простой работник судоверфи! Сплотил людей. А вот ещё пример: марши кастрюль. Если не ошибаюсь, в Аргентине дело было. Выходили на улицы домохозяйки и стучали по кастрюлям ложками. И что ты думаешь? Подействовало! Под их давлением президенты менялись чуть ли не ежемесячно, пока полностью не удовлетворили требованиям народа. Но ведь не просто так вышли женщины на марш, кто-то продумал и организовал!
- Да… - вздыхает Костик, подкидывает в костёр палочку, говорит с грустью: - Где он, лидер? Не видно что-то…
- Не видно, - кивает Саша. – Всё эти… - трёт подбородок и цедит брезгливо: - наши оппозиционеры… Толку от них, как от козла молока. Просто классно устроились ребята… Заняли места в партийных иерархиях. За месяц до очередных выборов вылезут, потявкают на власть и юрк в тёплую норку… Ах, ну да… ещё пошуметь могут, что, мол, выборы нечестными были, что прижимали их, слова сказать не давали и, вообще, фальсификация сплошная… А где ж вы раньше-то были, спрашивается. Что сделали, чтобы фальсификации не допустить? Почему загодя с людьми работать не начали? Не привлекали, не разъясняли, не убеждали, поддержки не просили? Почему элементарно не создали условий, в которых фальсифицировать что-то будет невозможно? Ведь если на протяжении года, а то и двух, товарищ А. активно работает, грамотно агитирует, и электорат его всё это время поддерживает, а на выборах вдруг побеждает господин Б., то очевидно, что произошло – к гадалке не ходи. И главное – самим избирателям понятно, что их надули! Можно в любую инстанцию с претензиями обращаться смело!
- Точно! – одобряет Костик.
- И вообще, как действовать надо оппозиции, чтобы в итоге победить? - продолжает говорить Саша. - На мой взгляд, нужно с властями не тявкаться, а грамотно им помогать. Допустим, говорит власть, что нужно бороться с коррупцией. Конечно, нужно! Всенепременно! – говорит оппозиция и за дело. Вот показывают по ТВ очередной репортаж про оборотней в погонах – сейчас таких репортажей много, но толку от них мало, так как власть на них внимания не обращает – а оппозиция должна обратить, если она действительно оппозиция, а не свора прихлебателей! Вцепиться в какого-нибудь очередного оборотня, информацию собрать, подтверждающую факт коррупции, и на блюдечке с голубой каёмочкой властям отнести. Вот, мол, гад попался! И грамотно всё это в прессе осветить – смотрите, мы высокопоставленного коррупционера поймали. Но на этом не останавливаться, а каждый день вопрос властям задавать: ну как, посадили уже? Не-е-е-т?! И так невинно хлопая глазками поинтересоваться: а почему? Вы ж сами говорили, что с коррупцией бороться нужно, или мнение ваше на этот счёт уже поменялось. И долбить так в одну точку, доставать – посадят сволочь – поделом! Сажать не спешат – в прессе вопрос поднять, а чем это они там занимаются? И по другим моментам так же. Власть новые дороги строить обещает, а старые ремонтировать? Замечательно! Нужное дело! Есть! И тут же подборочку фотографий в прессу или репортажик какой-нибудь по телевиденью – во тут дороги ремонтировать надо, а ещё тут и тут. А через месяц-другой осведомиться прилюдно: ну как, что-то отремонтировали? Н-е-е-т?! Почему? Вы же говорили, что будете ремонтировать, извольте соответствовать! – Саша звонко хлопает ладонью по колену, говорит уверенно: - Только таким Макаром у оппозиции есть шанс на победу и изменение ситуации в стране. Не умалчивать о проблемах, не вести какие-то подковерные игры, а вытаскивать всё на свет, чтобы люди имели возможность увидеть, понять и оценить – кто прав, а кто нет. А иначе… Борьба за людей, без участия самих людей выходит. Чушь! Издевательство сплошное. И что самое обидное – издевательство это мы сами оплачиваем. Смешно, да? Над нами глумятся, а мы за это платим! Ладно, - вздыхает протяжно, - хватит соловья баснями кормить…
Сняв с костра котелок, ставит на землю. Выхватывает из огня дымящуюся головешку и макает её в уху. Раздаётся шипение.
- Для аромата, - поясняет Саша. - Обойдёмся без тарелок?
Мы не против. Нам не привыкать. Из котелка даже вкуснее.
Саша берёт в руки полторашку с чачей, подержав, интересуется:
- Я так понял, спиртное у вас есть?
- Спирт, - сообщает Костя.
- Под уху самое оно!
Костик разводит спирт, разливает по кружкам.
- Давайте, мужики, выпьем, чтобы всё наладилось! – предлагает Саша. – Не может же так быть, чтобы навсегда в дерьме страна наша оказалась? Не может! Верю!
Сдвинув кружки, мы выпиваем. Я черпаю ложкой уху, отправляю в рот. Давно не ел первого. Красота! За первой ложкой незамедлительно следуют вторая и третья. Вылавливаю кусочек рыбы. Выбираю кости.
- Наладится… - говорит Серёга, хлебая уху. – Куда денется… А пенсия… я на неё не очень рассчитываю… Только на себя! Кручусь, как могу. Пока вроде не бедствую. К пенсии как-нибудь капиталец сколочу… И детям помогу, и внукам…
- Молодец, - одобряет Саша. – Так держать. Но только смотри, что получается. Ты можешь, как ты говоришь, крутиться, кто-то ещё, но ведь не все! Вас, крутящихся, один на тысячу, а то и меньше. А остальным как быть? Ну, не могут они крутиться, продавать-перепродавать, всяким там бизнесом заниматься. Нет у них предпринимательского таланта. Да-да, это именно талант! Дал его Бог или не дал – и ничего не попишешь. Зато могут они работать, быть наёмными рабочими – точить, строить, копать, водить грузовик и так далее. И их гораздо больше, чем крутящихся. Выходит, что жизнь у нас в стране ориентирована на меньшинство. Это самое крутящееся меньшинство! А остальные как бы за бортом. Разве нормально, когда меньшинство имеет всё, а большинство – почти ничего?
- Так ведь я рискую! – возражает Сергей. – Вкладываю, напрягаюсь, не жду у моря погоды, не высиживаю зарплату на стуле, а ищу способ заработать. Сам, своим умом, своими силами! Потому и имею больше. Разве не справедливо?
- Справедливо. Но ведь должен же быть какой-то баланс! И ещё… - Саша задерживает ложку у рта. - Сейчас можешь крутиться, а завтра вдруг нет – случилось что-то. Как тогда заговоришь?
- Тогда и посмотрим, - отмахивается Серёга.
- Лучше смотреть сейчас. Потом может быть поздно.
Костя наливает ещё по одной. На уху спирт ложится отлично, поддразнивает аппетит, заставляет интенсивно работать ложкой. На какое-то время мы умолкаем. Хлебаем уху. Когда котелок опустел на две трети, приходит время для нового тоста.
Саша поднимает кружку, говорит:
- Смеются сейчас над этим… Но! Я всё равно предлагаю выпить за равенство. И чтобы каждый каждому был, как минимум, товарищ. Чтобы весь этот нынешний паскудный волчизм - сам за себя и для себя, а других по боку - канул в Лету. Чтобы поняли мы, что только вместе чего-то стоим – и крутящиеся, и наёмные, и все прочие – только вместе! Вместе нам ничто и никто не страшен и всё по плечу.
Кружки с силой врубаются друг в друга, лязгает металл, спирт расплёскивается нам на руки.
- Будем! – говорит Саша, перед тем как выпить.
Опустошив кружку, я закусываю выловленным из остатков ухи луком и впадаю в самое настоящее блаженство. В голове хмель, в теле приятная расслабленность. Потрескивают угли в костре, по поленьям пляшут языки пламени. Романтика! Рядом друзья. На душе легко и спокойно.
- Равенство, - задумчиво произносит Костя. – Хорошо бы. Но как?
Саша лукаво улыбается. Изрекает:
- Ну, например… Каждый из властьимущих, от самой мелкой сошки до министров и президента, отмотав свой выборный срок, если на новый не избрался, получает среднюю по стране пенсию, квартирку в каком-нибудь Мухосранске и полную монетизацию льгот. И живет, как все, и имеет ровно столько, сколько остальные. В общем, что для страны наработал, то и получил. Как тебе такой вариант?
Костик смеётся. Сквозь смех отвечает:
- Вполне. Остаётся только найти человека, который пробьёт такой закон во всех инстанциях. Посмотрел бы я, как у него это получится…
- Тут ты, Александр, не совсем оригинален… - вступает Денис, трёт шрам над бровью и продолжает: - Почти такая же схема какое-то время работала в Древнем Риме. Там Консулы избирались на год в количестве двух человек. По истечении полномочий, с них снимались все привилегии, и каждый из граждан мог высказать им свои претензии – лично или через суд.
- Грамотно было придумано… - комментирует Костик.
- Был случай, когда какого-то Консула по итогам правления прибил собственный отец. Благо, закон у них позволял «шалости» в стиле «я тебя породил, я тебя и убью».
- Разозлил папашу! – усмехаюсь я.
- Да уж… - качает головой Саша. – Действительно грамотно… За то и считают Древний Рим демократическим. А у нас… называй как угодно, а демократией даже не пахнет…
Уха в котелке осталась на донышке. Бульона пара ложек да несколько кусочков картошки, и никто не решается доесть.
- Давайте, что ли, свет выключим, - говорит Денис, улыбнувшись и кивнув на котелок. – А то все стесняются.
- А я бы ещё выпил… - изрекает Константин, почесав нос.
- Я бы тоже… - присоединяюсь я.
- Ну, и я не против, - произносит Денис. – А ты, Саш, как?
- Можно… Чем закусывать будем? У меня хлеб есть, тушенка.
- У нас тоже… Хотя… Подождите! – Костик вскакивает и убегает в темноту по направлению к выходу. Слышится треск веток и шелест листьев. На мгновение всё это стихает, а потом повторяется с новой силой. У костра Костя появляется, прижимая к груди какой-то узел. Присмотревшись, узнаю в нём Костину майку. Сев на корточки, он разматывает его и на землю сыплются ракушки, гремят, стуча друг о друга. От них пахнет сыростью и ещё чем-то… В общем, рекой. Костик встряхивает майку, подносит к носу. Брезгливо морщится.
Саша с интересом смотрит на ракушки.
- Как мидии, только большие…
Берёт одну из них, вскрывает ножом. Ракушка раскрывается с тихим чмоком. Сидящий в ней моллюск оказывается нежного бежевого оттенка. Он почти незаметно подрагивает. Саша выковыривает его кончиком ножа и, наколов, сует в уголок костра, туда, где пышут жаром угли. Моллюск съеживается, уменьшаясь в размере. Темнеет. Чем дольше находится над углями, тем больше цвет его приближается к коричневому. Когда Саша решает, что моллюск прожарился, подносит к губам, долго дует на него. Наконец, отправляет в рот.
- Резина, - констатирует, распробовав, - но есть можно.
Он разгребет угли и в образовавшееся «гнёздышко» складывает ракушки. Все они почти сразу же раскрываются. Над ними поднимается парок. Шипя и потрескивая, моллюски в них запекаются, меняя размер и цвет подобно первому, зажаренному Сашей. Саша немного присаливает их.
- Наливай, что ли? – обращается к Косте. – Давай под мидии моё попробуем.
Костик разлил чачу по кружкам, а Саша достал из углей пять ракушек. По очереди передаёт нам. Я беру свою, она жжёт мне пальцы. Палочкой выковыриваю моллюска. Не знаю, точно ли определил Саша на вкус, но на вид он действительно похож на кусочек подпаленной резины.
- Что ты на него смотришь, как чекист на вражеского засланца? – смеётся Саша.
- Подозрительный ведь…
- Ага, - поддерживает меня Костя. Он держит моллюска наколотым на веточку у кончика носа. Крылья его легонько раздуваются, вбирая незнакомый запах. На лице у Кости смесь недоверия и любопытства – Как отечественный стабфонд в американских ценных бумагах… - добавляет задумчиво. – Вроде бы вот он, и пахнет неплохо, и смотрится… может, и не очень аппетитно, но надежду на лучшее вселяет…
- А съесть попробуешь – того и гляди подавишься! – подхватывает Денис.
- Ладно, мужики, давайте выпьем! – предлагает Саша.
Выпиваем. Чача, как я уже отметил, шикарная, а моллюск вполне съедобен. Правда, жестковат, да и специй каких-нибудь не хватает.
- А за стабфонд я вот что вам скажу, - произносит Саша, бросив ракушечью скорлупу в костёр. – Спорят много, ругаются за него – хорошо или плохо, нужен или нет, тратить или пусть ещё полежит…
- И что же?! – перебивает его Серёга. – Тратить или нет?
Саша пожимает плечами.
- Не знаю…
Сергей картинно всплёскивает руками:
- Ну, хоть кто-то не знает!
Выдержав короткую паузу, спрашивает:
- Слушай, а нужен ли он вообще?
- Должна же быть заначка? – отвечает Саша вопросом на вопрос. Продевает указательный палец в ручку кружки, раскручивает её на нём. Покрутив, протягивает Косте. - Плесни.
Костик плескает ему. Наливает себе и нам.
- Так вот, за стабфонд… - говорит Саша.
Отсалютовав нам кружкой, он выпивает. Выпиваем и мы. Тянемся за ракушками.
- Если рассуждать здраво, - развивает тему Саша, - заначка нужна. На чёрный день не помешает…
- Угу, - бурчит Серёга, выковыривая моллюска из ракушки.
- Только чрезмерно увлекаться накопительством не нужно, - продолжает Саша. – И помнить, что настоящий стабфонд страны – люди в ней проживающие. Именно люди! Не в золото и бумагу, а в них вкладывать нужно. В первую очередь в них. Хотя бы потому, что без них и золото, и бумага «мертвы». Только люди вдыхают в них жизнь, придают им смысл. А значит нужно, заботиться о людях, создать для них точки опоры – рабочие места, качественная медицина, образование, высокие пенсии. А остальное… Остальное они всё сами сделают, главное – не мешать им. Ведь, кажется, элементарные вещи говорю сейчас, - вздыхает он, – вроде бы, естественным образом должны быть всем понятны. Но…
- Погоди, - перебивает Сашу Сергей. – Заботиться, говоришь? Разве не заботятся? Программы социальные в жизнь вводят, как раз по поводу медицины, пенсий и демографии! Может, пока и не достаточно активно, но подвижки есть, со временем...
- Со временем?! – усмехается Саша. – Ты это скажи тем, кто до того времени не доживёт! Тем, кто так и не дождётся отдачи от всех этих программ. Вот слушаю я в передачах по телевиденью, как за эти программы говорят и говорят правильные, по сути, вещи, но всё время добавляют, что только лет через двадцать все эти программы заработают нормально, так вот мне всегда спросить хочется: а вам не стыдно перед теми, кто вас сейчас слушает? Ведь многие из них просто не доживут! Всё чаще, когда задумываюсь над этим, возникает у меня вопрос: а не по принципу ли «Либо падишах помрёт, либо ишак издохнет» всё эти программы организованы? Ведь если по-правильному, не про то, как через двадцать лет будет говорить надо, а решать, как вот прямо сейчас ситуацию к лучшему изменить, что уже сегодня для людей сделать можно. И не только говорить-обсуждать, но и делать! По максимуму! Если помогать людям, то помогать сейчас и помогать активно, а не откладывать и не кормить сказками про светлое будущее и какие-то там планы с программами.
- Какой скорый, - кривит губы Сергей. – Прямо сейчас… Вынь ему да полож…
- А как, по-твоему, быть должно?!- удивляется Саша. – Ситуация такая, что надо прямо сейчас активные действия предпринимать. Вот смотри, за себя скажу… Кость, дай папиросу! – отвлекается от темы. Костик выбивает из пачки беломорину, протягивает ему. Саша закуривает и продолжает: - Мать я схоронил в прошлом году. И ты знаешь… раньше я с родителями не особо контактировал. Так… заезжал в отпуске, да и то не каждый год... А тут, вдруг, всё внутри перевернулось. Как водой холодной облили, отрезвили. Ведь самые близкие люди и одного уже не стало. И так тошно мне приключилось… Что же я натворил?! Почему обделял вниманием, почему в поселений день матери не был рядом с ней?.. Так стыдно за самого себя было, понимаешь? Не перед кем-то, а перед собой стыдно! А ещё страшно… Как отец без матери будет? Сможет ли один. Не дай Бог, что-нибудь с ним случится… Забрал его к себе.
Саша умолкает. С минуту мы сидим, не издавая не единого звука. Огонь в костре почти угас, но угли пылают, давая достаточно света. Над головами шумит – дождь бьёт по кустам. Беломорина в Сашиных губах потухла. Вспомнив про неё, он поднимает с земли веточку, суёт в угли. Прикуривает от неё, кода загорается.
- Дурак… - шепчет едва слышно. – Почему сразу не забрал – и отца и мать? Глядишь, была бы жива… Так вот за что я всё это сказал, – говорит уже громче. – Забота очень хорошо видна, когда кто-то уходит. Ушла мать, и я понял, что нужно приложить все силы, чтобы не потерять и отца…
- Сочувствую, но к чему ты всё это? – вставляет вопрос Серёга.
- К тому, что и мы уходим! - отвечает Саша. – Почему не бьют в барабаны, не трубят в трубы, почему не пытаются спасать? Где эта самая забота? По миллиону в год умираем! Это же чудовищно! И хрен бы с ней с заботой, где хоть какое-то здравомыслие? Ведь нас всё меньше и меньше и скоро станет настолько мало, что своими силами не сможем удержать территорию страны. Это тоже очевидно и элементарно вычисляется. Если на пальцах: на охрану территории нужно определённое количество пограничников, их должен кто-то кормить. Постепенно количество кормящих сокращается, а количество пограничников остаётся прежним. Так продолжается до какого-то предела, который нетрудно определить. Когда он будет достигнут, сократится и количество пограничников, следовательно, автоматом уменьшится территория, которую они в состоянии охранять. Чтобы удержать эту территорию, нужно все силы бросить на борьбу с вымиранием нации. И не когда-то потом – по ходу какой-то там долгосрочной социальной программы, а немедленно, сейчас же. Потом поздно будет! Желающих поживиться нашей землёй хоть отбавляй. Курилы в момент отрубит Япония, Дальний Восток хапнут китайцы и попрут дальше – через Урал…
Саша кидает папиросную гильзу на угли. Она моментально вспыхивает, в считанные секунды превращается в пепел.
- А бросают ли силы на борьбу с этой угрозой? – продолжает рассуждать Саша. -Что-то не заметно. Говорят за программы, за выделяемые на них деньги, но где результат? Люди, как умирали, так и умирают. Ах, ну да, ещё за миграцию говорят. Мол, нас спасут легальные мигранты – жители других стран! Приедут, займут рабочие места, как-то ассимилируются, и их силами славно заживём. Но будут ли они любить эту страну так же, как мы? Встанут ли на её защиту, если нападёт враг? И вообще, знаешь, что это значит, когда проще завезти чужих, чем позаботиться о своих? – Саша делает паузу на пяток секунд, пристально, не мигая, глядит на Сергея. Тот молчит, и Саша отвечает за него: - Значит это ровным счётом только то, что нужны не люди, не граждане, а безликая рабочая масса, по-простому называемая быдлом. Главное, чтобы лямку тянули – качали нефть, валили лес, приносили барыши, а кто – Иванов, Габдуллаев или Ляо – не важно.
- Да-а-а… - тянет Костик, - быдлом управлять проще. Щелкнул кнутом, гаркнул: «Умолкни чернь непросвещённая!»… Красота…
Саша кивает.
- А ещё вот что интересно… - говорит, потерев щетину на подбородке. – К какому году обещают нам Рай в одной отдельно взятой стране?
- К двадцатому, кажется, или около того, - отвечает Денис.
- Угу. Так точно. И вот вычитал я перед отпуском, что где-то к двадцатому году кончатся в стране разведанные запасы нефти, а потом и газа. И как-то поплохело мне, - усмехается он. – Странное такое совпадение, не находите? Нефть кончается и тут же конец всем социальным программам. Извольте пожаловать в светлое будущее…
- Да уж, в светлое… - бурчит Костик насупившись. – Держи карман шире.
- Ну, так что же, - говорит Сергей, - есть ещё время подготовиться. Придумать что-то. Решить, как дальше жить!
- Всё правильно, - соглашается Саша, - время есть. Вот только как его использовать? Что и как придумывать?
- Альтернативное топливо, - подсказывает Серёга.
- Именно. Весь мир его ищет, лучшие умы над этим бьются, исследования проводят, и уже какие-то варианты найдены, а мы, как качали нефть, так и качаем, - сокрушается Саша. - Наука в загоне, производство там же. Качаем, валим, отгружаем. Или думаем, что потом, когда нефть наша кончится, нам это самое альтернативное топливо задарма давать будут? В счёт прошлых заслуг по откачке и валу? Это вряд ли, вот что я вам скажу… - вздыхает он, - Ну что, ещё по одной? – спрашивает, помолчав.
Не отвечая, Костик поднимает с земли полторашку. Чачи в ней осталось на четверть. С сомнением рассматривает её.
- Может, спирта выпьем, Саш? – интересуется. – А то обпили мы тебя.
- Не переживай, - усмехается Саша. – Для хороших людей ничего не жалко. Тем более, у меня ещё одна есть, так что допиваем смело.
Кивнув, Костик разливает остатки чачи по кружкам.
- И, пожалуй, на боковую, - добавляет Саша сквозь протяжный зевок. – Засиделись.
Он достаёт из костра оставшиеся ракушки. Аккуратно, чтобы не перевернулись, не запачкали содержимое, кладёт на землю.
- Вы как спать будете? – спрашивает в процессе. - Палатки поставите или так?
- Можно и так… - произносит Денис. – Тепло, не сыро. Да и с палатками возиться лично мне лень.
- Мне тоже… - говорю, потягиваясь. – Не знаю, как у остальных, у меня спальник теплый, на земле не замёрзну.
- Я тоже могу на земле, - поддерживает Серёга.
- Значит, пьём и отбой! – констатирует Константин.
Выпив и закусив, мы принимаемся потрошить рюкзаки – достаём из них спальники. Саша, пожелав нам спокойной ночи, «ныряет» в палатку, а мы располагаемся у останков костра. От них ещё потягивает жаром. Я забираюсь в спальник, застёгиваю молнию. В предвкушении сна, сладко зеваю и укладываюсь на спину. В неё немедленно врезается какой-то бугорок. Чёрт! Я уже и забыл, что так всегда бывает, когда спишь на голой земле - приходиться повозиться, пока уляжешься так, чтобы ни что не мешало уснуть. Ищу удобное положение. Ерзаю спиной и спальником по земле. Судя по звукам, доносящимся до меня, мои спутники занимаются тем же - слышатся сопение, кряхтение и шуршание спальников. Постепенно всё это стихает - ребята устроились, кто как мог. Я, подложив руку под голову, лежу на правом боку лицом к костру. Перед моими глазами тлеют несколько угольков. Смотрю на них не отрываясь. В левое ухо проникает шум дождя. Откуда-то из темноты доносится журчание воды. По земле идёт лёгкая вибрация. Если бы стоял на ногах, вряд ли бы уловил её, но теперь всем телом чувствую. Видимо, дождь пробил кусты, и теперь скопившаяся в листве вода струйкой падает на землю. То ли она, а то ли огоньки у лица - что-то мешает мне уснуть. Не смотря на принятое внутрь спиртное, сна ни в одном глазу. Лежу, дышу, слушаю шум дождя. И, так бывает всегда, когда нечем себя занять, в голову лезут мысли. Все они навеяны услышанным за вечер. В них много горечи, но есть и надежда. Может, всё действительно устаканится? Не может же быть так, чтобы плохо было всегда?! Может, со временем… Старики будут жить достойно, молодёжь будет чувствовать себя нужной, востребованной… Хм… всё может быть… Со временем… Вот именно, что со временем. Но как быть мне, доживу ли до этого времени? Что, если нет?! Значит… Чёрт! Чёрт!! Меня передёргивает, в не раз проверенном спальнике, в котором доводилось спать и на морозе, не мерзнув, вдруг, становится по-зимнему ледяно… Чёрт!!! А что, если нет? Если не доживу?! Что получается? Получается, что живу потерянной жизнью! Почему, зачем тогда живу? Чтобы обеспечить жизнь будущих поколений? Хочется верить, тогда есть смысл жить. Но где уверенность, что я её обеспечиваю – эту жизнь будущего, а не кошельки нынешних воров, министров и президентов, которым насрать и на меня, и на тех, кто будет потом? Ведь тогда моя жизнь действительно потеряна – и себе ничего, и потомкам – хрен собачий… Чёрт! Сердце моё бьётся в бешенном ритме. Как же быть, что делать? А может… Перед глазами вдруг появляется лицо Миши Шифмана, а в ушах звучит его тоскливое «уезжаю»… Может и мне уехать? В Канаду, в Штаты, в Австралию? Подальше отсюда! Плюнуть на всё это и уехать, и не забивать голову, не трепать нервы – сокрушаясь по тому беспределу, что творится в стране? Не видеть больше обиженных стариков, забытую молодёжь и не чувствовать эту всеобщую безнадёгу, это безверие, растоптанную веру – нет, не в Христа, а в будущее, веру в то, что можно жить лучше, справедливее, чем живём – по-настоящему, по совести, а не по тем законам, что как дышло – куда чиновник повернул, туда и вышло.
Ход моих мыслей прерывает тихое шуршание. Прислушиваюсь к нему. Раздаётся резкий «чирк», а следом за ним - тихое пыхтение. Секундное затишье и в ноздри мне врывается едкий запах горящего табака.
- Кость… - шепотом зову я.
- Чего? – звучит ответ.
- Не спится?
- Тебе, как погляжу, тоже…
- Думаю, может, уехать…
- Куда это ты намылился?!
- Да хоть куда, хоть в ту же Канаду… У коллеги по работе друг туда уехал. Вроде бы отлично устроился. Вот и я подумал, может, а ну его все… Может, там жизнь человеческая? Как считаешь? Или хорошо там, где нас нет?
- Твоё право, - отвечает Костик. – Значит, они победили, - добавляет после недолгого молчания.
- Кто – они?
- Те, кому хочется, чтобы в России не осталось думающих, понимающих и чувствующих несправедливость, несогласных с тем, что творит правящий режим. Те, кому мечтается править беззаботно, править бездумным быдлом. Для них на руку, чтобы ты уехал… Твоё право…
***
Вторая половина ночи, часов после трёх, выдалась не из лёгких. Кусты всё же сдались под напором дождя… и на нас начало покапывать. Только задремлешь, как по спальнику или по голове начитают стучать капли. Сдвинешься туда, где не каплет, подремлешь немного и опять на поиски сухого места… К утру мы изъёрзали спальниками всю площадку у костра и Сашиной палатки. Первым не выдержал Костя. Встал, принялся разводить костёр. Делал он это, ничуть не заботясь о том, что может нам помешать, – топтался, трещал ломаемыми ветками, сопел. Было бы странным, если бы вскоре не поднялись на ноги все, включая Сашу. Томно потягиваясь, он вылез из палатки, выглядел бодрячком – не то, что мы – не выспавшиеся, а потому смурные и квёлые, плюс ко всему, раздражительные.
Ворча и вяло переругиваясь, спотыкаясь обо всё, что попадается под ноги и натыкаясь друг на друга, гурьбой выбрались к реке умыться. С неба по-прежнему лило – не так сильно, как вчера вечером, но всё же… Правда тучи заметно посветлели, что вкупе с водными процедурами вселило в нас зачатки оптимизма и бодрости.
…Дождь прекратился резко, будто где-то на верху завернули кран на водопроводной трубе. Мы пили чай, когда вдруг всё стихло – капли перестали барабанить по листве над нашими головами.
- Ё-ё-о-о-о… - выдыхает Саша, втянув голову в плечи.
Я вздрагиваю. Тишина навалилась с такой силой, что стало немного не по себе.
Костик уходит по тропинке к выходу из-под кустов. Вскоре до нас доносится его голос:
- Погода налаживается. Можно плыть!
Упаковав рюкзаки, мы спустили байдарки на воду. Попрощались с Сашей и пустились в дальнейший путь по реке.
Погода действительно налаживается. Не быстро, но облака всё же рассеиваются. В их прорехи пробиваются солнечные лучи. Воздух становится всё суше. В нём всё меньше свежести и озона.
Мы работаем веслами. Спокойно, не надрываясь. За несколько дней сплава вошли в рабочий ритм и действуем уже на автомате, как машины. Руки мои как бы сами по себе управляются веслом, голова занята отвлёчёнными мыслями, глаза смотрят вдаль, выявляя возможные препятствия. Проплываем под невысоким деревянным мостком.
- По нужде бы мне… - говорит Костя.
- Чаю перепил? – усмехаюсь я.
- Типа того, - бурчит Константин.
…Оказавшись на берегу, он уносится в ближайшие кусты, а я вспоминаю, что собирался позвонить бабушке.
- Как ты, ба? – говорю, едва она сняла трубку.
- Иван?
- Я.
- Здравствуй. Нормально я.
- Голова как?
- Шумит немного. Но, в общем, терпимо.
- Ба, вызови врача! Обязательно вызови!
- Да я уж вызывала…
- Что сказал?
- В больницу, сказал, на обследование идти. Таблетки выписал.
- Пойдёшь в больницу?
- Наверное…
- Ба, ты обязательно сходи! Слышишь?! Обязательно!
- Схожу, Ванюш… Вот прямо завтра и пойду.
- Я завтра вечером позвоню, узнаю, что и как у тебя.
- Договорились.
- Целую тебя, ба!
- И я тебя.
- Пока!
- Всего хорошего. Поосторожнее там…
Из кустов Костя выходит с улыбкой на губах.
- С облегчением, - смеётся Денис.
- Спасибо! – восклицает Костя. Хлопает по карманам, не обнаружив искомого, подходит к байдарке, лезет рукой под клапан рюкзака. Долго капается в нём – сначала у поверхности, потом погружает руку по локоть, а потом пропихивает целиком. При этом ворчит недовольно.
- Чего потерял, Кость? – спрашиваю я.
- Папиросы найти не могу… - отвечает Костя. – Ага! Вот они родимые!
Он пытается вытащить руку, тянет на себя, и по ходу движения локтём выталкивает из рюкзака свёрнутую в трубочку карту нашего маршрута. Она падает прямо в воду. Свободной рукой Костик подхватывает её и отшвыривает не берег.
Я поднимаю её, разворачиваю. Карта почти не подмокла, так – самую малость у края.
- Норма? – спрашивает Костик, распечатывая «Беломор».
- Ага.
- Ну-ка глянь, где мы есть!
Взглядом пробегаюсь по карте от памятной точки с обозначением «Сенево» вниз по течению. Вроде бы этот мост… Смотрю на мост над рекой, затем на его обозначение на карте. А в прочем, чёрт его знает.
- Что там? – осведомляется Константин.
Пожимаю плечами.
- Если не ошибаюсь, километров через семь деревня Ольховка ожидается. Больше ничего сказать не могу.
- Ну, поплыли, поглядим, что за Ольховка, - говорит Костя и смачно затягивается «беломориной».
Поплыли. И всё время, пока плывём, в мозгу у меня крутится эта самая Ольховка. Название кажется мне знакомым. Где уже я мог слышать его? Или просто распространённое название, часто в книжках встречается? Ольховка… Ольховка…
Погоди! Ромка Ольховников! Ну да!! Я ещё смеялся, что фамилия Ольховников, а деревня - Ольховка!
С Ромкой я познакомился случайно. Года четыре назад, если не ошибаюсь. Ну да! Как раз недавно въехал в квартиру, где сейчас обретаюсь. Шел как-то домой в лёгком подпитии. Осень поздняя. Темно. Сыро. В общем, мерзко. До моей подворотни осталось метров пятьсот, смотрю, стоят: трое громил, отнюдь не атлетического сложения парень и девчонка. Как-то сразу почуял, что дело керосином пахнет. Громилы все как один бритые и в коже. Иду дальше. Краем глаза отмечаю, громилы начинают напирать, а парень девчонку за руку подхватил, пятится, за собой тянет. Хмель с меня потихоньку сползает. «Влезть или не стоит?» - думаю. Оно мне надо? Лишние приключения на задницу. Иду. А под сердцем ком и колет. Блин! Разворачиваюсь и в темпе к месту ожидаемой расправы. Встал рядом с парнем. Гляжу, а один из громил – Фюрер – в соседнем с моим подъезде живёт. Знаком я с ним. Пиво пили пару раз, а однажды я у него дома был: повсюду портреты фашистов каких-то, в углу знамя со свастикой. И на этом фоне очень удивительно было увидеть в рамочке под стеклом диплом с отличием филфака МГУ.
- Твой? – спрашиваю.
- Угу, - мычит.
Так вот…
Стоим, друг на друга смотрим: я на Фюрера, Фюрер на меня.
- Пойдём мы, - говорю я, наконец.
- Иди, - отвечает он.
Я парня под одну руку, девчонку – под другую и к себе домой. Когда пришли, сразу понятно стало, из-за чего сыр-бор, да и Ромка пояснил за бутылкой, которую я выставил, чтобы отметить их счастливое избавление. Без мордобития, слава Богу, обошлось. Девчонка, зовут её Светланой, на лицо абсолютно не русская. Хотя, как оказалось, русская по паспорту, а по прописке - москвичка. Но бьют-то у нас, как в том анекдоте, не по паспорту, а по физиономии. Шла Светлана домой, а по пути эти… борцы за чистоту нации… повстречались. Что бы они с ней сделали, если бы Ромка не вмешался – одному чёрту известно…
С тех пор мы с Ромкой частенько встречались. Он неподалёку от моего дома работал. Менеджером по продаже оргтехники. Неплохо зарабатывал. А потом… Потом… Нет, не сломался, как это бывает, не обломала Москва, а просто уехал. Пришел ко мне вечером с бутылкой и говорит: «Уезжаю». Я с расспросами: почему, куда? А он ничем решение мотивировать не может, просто, говорит, уезжаю.
В общем, уехал Ромка Ольховников в деревню Ольховка. Там ему дом в наследство достался. Да не один уехал, со Светланой. Поженились они. После отъезда Романа в Ольховку мы с ним периодически перезванивались. Правда, последний сеанс связи был около полугода назад… Но, если эта Ольховка та самая, в которой обосновался Роман, сейчас самое время возобновить наше общение.
Длинные гудки в трубке звучат долго.
- Алло? - слышу, наконец.
- Здорово, Ромыч!
Секунд пять в трубке молчание.
- Иван?..
- Я!
- Привет! Вроде номер не твой…
- Я «симку» неделю назад поменял. Вот звоню, новый номер сообщить.
- Понятно. Как жизнь, как дела?
- В норме, Ром. Ты мне вот что скажи, рядом с твоей Ольховкой река есть?
- Угу. Угра называется.
Ну, надо же! Как удачно всё выходит!
- Слушай, Ром, а как бы ты отнёсся к моему визиту? Можно к тебе в гости нагрянуть?
- Конечно! Приезжай! Когда ждать? За день доберешься?
- Думаю, полчаса хватит.
В трубке тишина. Секунд тридцать молчит Ромка, переваривает информацию.
- Не понял… - произносит, наконец. – А ты где?
- По Угре плыву на байдарке. К Ольховке подплываем.
- Во блин! – восклицает Ромка. – Значит, правый берег, там песчаный пляжик будет метров пять на пять. Я сейчас туда подойду.
- Только я не один, - предупреждаю на всякий случай. - Четверо нас.
- Да хоть пятеро!
…Ромку мы увидели издали. Он стоял у воды и призывно махал нам рукой. Когда подплыли поближе к берегу, я глазам своим не поверил: вместо рыхловатого бледнолицего парня в пижонистом костюмчике (костюмы Рома любил носить в Москве), нас встречал крепко сбитый прокопченный на солнце усатый мужчина в вытертых, вымазанных травой джинсах. Босой, торс ничем не прикрыт – на нем, как у заправского «качка», вздуты бугры грудных мышц. Бицепсы тоже впечатляют размерами. Не сладко пришлось бы бритому Фюреру и его подельникам, если бы столкнулись с таким Ромкой…
Зайдя по колено в воду, Рома подхватывает в левую руку нос одной «байды», в правую – другой. Без видимого напряжения приподнимает и вытаскивает на песок.
- Ну, ты изменился… - говорю я, выбравшись на берег. Ромка протягивает мне руку. Сжимаю её. Она мозолиста и тверда. Ромка отвечает на рукопожатие. Моя пятерня будто попала в тиски. – Кажется, в плечах шире стал. Встретились бы на улице, ни за что не узнал бы… мимо бы прошел… И усы отрастил… А ничего, - я оценивающе приглядываюсь к Ромкиным усам, - тебе идёт!
Ромка довольно улыбается.
- Жене тоже нравится, - говорит.
- Как она?
- В больницу позавчера отвёз. Со дня на день родит.
- Поздравляю! Знакомься, Ром, - это мои друзья.
Я представляю Ромке попутчиков, они обмениваются с ним рукопожатиями.
- Ну что, мужики, берите вещи и за мной! – зовёт нас Рома.
- А лодки, Ром? – спрашиваю я. – Надо и их забрать или хотя бы спрятать…
- Сделаем! Есть тут место, я там свою лодку держу.
…Место, где Ромка держит свою лодку – деревянную вёсельную, - устье ручья, впадающего в реку метрах в сорока вниз по течению от пляжа. Мы оставили там байдарки и отправились в Ольховку. Шли к ней минут десять по тропинке через заливной луг. Ромка сказал, что весной тут всё затоплено, вплоть до бугра, на котором стоит деревня. Бугор довольно крут, но влезть на него не составило труда – тропинка не лезла напролом вверх, а шла траверсом – петляла по склону, постепенно забираясь всё выше. Мы даже не запыхались. Ромка всю дорогу шел впереди, неся байдарочные вёсла, которые мы решили взять с собой от греха подальше. Хоть Рома и уверял, что тут посторонние не шастают, но, как говорится, береженого Бог бережёт.
По бугру разбросаны дома – навскидку их около двадцати. Ромкин дом - кирпичная одноэтажка за деревянным забором – с краю, с той стороны бугра, откуда мы зашли. К деревне, что нас приятно удивило, подходит ЛЭП, а судя по тому, что вдоль передней стены дома протянута желтого цвета труба, в Ольховке есть даже газ.
- Неплохо устроился! – восклицаю я, войдя в калитку.
- А то! – отзывается Рома.
Мы идём за ним от калитки к дому по выложенной красным кирпичом дорожке. Слева от неё хозяйственные постройки, среди них особо выделяется сеновал – на треть по высоте заполненный сеном, справа – огород, на нём два внушительных размеров парника и плантация, засаженная картофелем, свеклой и капустой – если не ошибаюсь в определении сельхозкультур. По огороду бродят упитанные пёстрые куры и жирный чёрный индюк с ярко-красным носом-соплёй.
- Заходите! – приглашает Ромка, распахнув перед нами дверь дома.
Заходим. Попадаем в просторную прихожую. Из неё ведут две двери. Разувшись, проходим в одну из них и оказываемся в просторной светлой комнате. Она со вкусом обставлена – стенка, книжный шкаф, кожаный диван, пара кожаных кресел и в центре массивный овальный стол под белой скатертью, вокруг него – стулья с высокими резными спинками. В углу, раскачивая маятником, громко тикают напольные часы. В дальней стене закрытый шторами дверной проём. Логично предположить, что за ним спальня.
- Располагайтесь, - Ромка обводит комнату рукой, - рассказывайте, какие планы.
- Да, собственно, планов никаких… - говорю я.
- Ясно… Вы есть хотите?
- Вот за что мне нравится эта страна, - восклицает Серёга, - так это за то, что куда ни придёшь, везде за стол сажают! Не знаю, как остальные, а я поел бы.
- Понятно, - кивает Рома. - Сейчас приготовлю что-нибудь.
- Помощь нужна? – спрашиваю я.
- Пойдём.
Ребята остались в комнате, а мы с Ромкой ушли на кухню. Я почему-то ожидал увидеть там какую-нибудь печку, но её не оказалось. Вместо печки газовая плита на четыре конфорки. Рядом с ней стоит массивный сундук. Кухонное окно выходит на одну из хозпостроек. У окна стол и пара табуреток из обструганных почерневших от времени досок. На столе сплетённая из тонких прутьев хлебница и керамическая солонка. На стенах висят полочки и шкафчики с посудой и прочими кухонными принадлежностями. В углу тихо тарахтит холодильник.
Ромка снимает с одной из полок кастрюлю, ставит на стол. Лезет в сундук. Оказывается, там свалена картошка. Рома выкладывает на стол два десятка картофелин покрупнее, придвигает к столу мусорное ведро, из одного из шкафчиков достаёт пару ножей. Один вручает мне.
- Ну, рассказывай, как ты тут поживаешь? – спрашиваю я, усаживаясь на табуретку. Беру в левую руку картофелину и принимаюсь срезать с неё кожуру.
- Нормально… - отвечает Рома, орудуя ножом. Признаться, у него это получается гораздо лучше – тоненькая непрерывная ленточка картофельной шкурки тянется от ножа к ведру. У меня же она раза в два толще и постоянно обрывается.
- Долго привыкал к деревенской жизни?
- Ага… Полгола где-то. На третий месяц думал, не выдержу… Если помнишь, мы осенью сюда переехали… - Покончив с первой, Ромка берёт вторую картофелину, надрезав кожуру, продолжает, - в ноябре. Если осенью ещё куда ни шло, то зимой тоска смертная. Не знаешь, куда себя деть. Это сейчас забот полно – скотину покорми, убери за ней. У нас ведь две коровы, бык, три поросёнка, куры…
- Ни фига ж себе! Да ты прямо скотопромышленник какой-то! – восклицаю я.
- А то! – улыбается Ромка. – Так вот, сейчас дела есть, а первую зиму вообще нечем заняться было – сиди, в окно смотри или в телевизор. В общем, хоть вой… А когда провода срезали, так вообще мрак…
- Какие провода?
- Как какие? – удивляется Ромка. – По которым ток идёт. До весны без света сидели. Это нас чуть не добило, казалось, последняя капля. Светает поздно, темнеет рано. Пришлось в центр ехать, лампы керосиновые покупать и бочонок керосина к ним. Кое-как перезимовали. Потом проще пошло. Летом вообще проще… К тому же, Митрич корову подогнал, поросёнка.
- Что за Митрич?
- Сосед, через дом живёт. Восемьдесят четыре ему, а ещё бодрячком держится. Один с хозяйством справляется. Куры, поросята, пять ульев. Всё меня подбивает пчёлами заняться. Думаю… Хлопот много, но зато и навар… Митрич сейчас как раз по пчелиным делам в центре.
- Ясно. Так это ты от забот по хозяйству так разбух? – кончиком ножа указываю на Ромкин бицепс.
Рома мотает головой.
- За домом турник соорудил и брусья, - отвечает. – Ну и по хозяйству, конечно, работа не из лёгких. Плюс рыбалка, охота – бывает, зимой на лыжах весь день провожу.
- Так ты ещё и охотником стал? - удивляюсь я. И удивлению моему нет предела. Ну, надо же во что превратился горожанин – коровы, свиньи, рыбалка, охота – натуральное хозяйство! – Небось, ещё и по ягоды, и по грибы? – спрашиваю, мало сомневаясь, что ответ будет утвердительным.
- Угу… - бурчит Роман, дочищая очередную картофелину. – Но, этим больше Светлана увлекается.
По чистке картошки Ромка ушел далеко в отрыв – на целых четыре картофелины впереди меня. Но я и не пытаюсь за ним угнаться. По тому, как он это делает, видно – большой опыт у человека, и соревноваться мне с ним бесполезно.
- Ещё что интересного расскажешь? – спрашиваю для поддержания разговора.
- Да что у меня интересного может быть? Лучше расскажи, что интересного у тебя?
С минуту пытаюсь сообразить, что такое интересное могу рассказать о себе и в итоге отвечаю:
- Работаю, Ром. Утром на работу, вечером с работы.
- Ясно, - произносит Ромка, почесав кончиком ножа нос. - Потому я сюда и уехал. Это я совсем недавно осознал. Там – для кого работаешь, зачем работаешь – ни фига не понятно. А здесь – я всё для себя. Что сделал, то твоё – просто и ясно, как Божий день.
Ромка дочистил последнюю картофелину, положил нож на стол.
- Пойду, помою, - говорит вставая.
Он берёт кастрюлю с картошкой и направляется к выходу из кухни. Я увязываюсь следом.
Выйдя на улицу, сворачиваем за угол и идём вдоль стены, пока не оказываемся на заднем дворе - большой утоптанной площадке за домом. На ней колодец, турник, брусья и крытый железом домик из крупных белых блоков. У домика одно окно – на фасаде. На крыше домика труба. У правой стены – поленница, в ней аккуратно уложены дрова. Это, наверное, и есть та самая баня, догадываюсь я. Ромка рассказывал про неё по телефону, говорил, что полтора года строил.
Рома ведром черпает воду из колодца, льёт в кастрюлю. Я подключаюсь к процессу – тщательно промываю картошку.
…Когда вернулись в дом, Рома поставил кастрюлю на плиту, зажег под ней конфорку.
- Давай выпьем, что ли? – предлагает он.
- Давай.
Рома лезет в настенный шкафчик, достаёт трёхлитровую банку до половины наполненную золотисто-коричневой жидкостью и пару разномастных внушительного размера стопок – грамм на сто пятьдесят каждая.
- Может, ребят позвать? – спрашиваю, наблюдая за тем, как наполняет стопки до краёв.
- Успеют, - отвечает Рома, - этого добра у меня навалом. Сам гоню, сам очищаю, сам на травах настаиваю.
- Ром! – не перестаю удивляться я. – Ты мастер на все руки, как я погляжу!
- Жизнь и научит, и заставит, - улыбается Ромка.
Беру рюмку.
- На закуску вот… - Рома достаёт из хлебницы блюдечко. На нём кусочки чёрного хлеба.
- Ром, может ты и хлеб печёшь? – подкалываю я.
- Неа, - отвечает Рома на полном серьёзе. – Печки нет. Когда дядька мой, покойник, участок этот покупал, здесь сруб деревянный стоял, в нём печка была. Дядька сруб сломал, печку разобрал. А зря… Надо было оставить… Исхитриться как-нибудь… А хлеб автолавка привозит. Раз в две-три недели. Запасаемся, чтобы до следующего приезда хватило.
- Понятно. Весёлая у вас жизнь…
- Не жалуемся.
Ромка подносит стопку к глазам, глядя на меня через неё, говорит тихо:
- Я за что выпить хочу, Иван… Если бы не тот вечер, если бы не ты, не известно где бы и с кем я был сейчас. И был бы вообще… Так что давай за тебя!
Сказанное Ромкой заставляет меня расчувствоваться. Доброе слово, оно и собаке приятно. В груди, под сердцем, у меня начинает покалывать. К горлу подкатывает ком.
- Спасибо, Ром… - говорю севшим голосом.
Стукнув свою стопку о Ромкину, выпиваю всё без остатка - приходится сделать два глотка. Вторым полощу рот. Хм, интересно. Сивухи есть немного, но она где-то на грани вкусового ощущения, её забивают остальные оттенки вкуса – терпкость и немного горечи. Ну, Ромка, ну, молодец! Никогда бы не подумал, что можно вот так – из шкуры банального менеджера по продажам, коих тьмы и тьмы, в шкуру крепкого и толкового, не побоюсь этого слова, крестьянина, коих сейчас единицы. Прекрасное превращение, как в сказке!
Выдыхаю. Закусываю хлебом.
- Ну как? – осведомляется Рома.
- Отлично! – отвечаю я. – Такую вещь и в магазине продавать можно!
- Фирма веников не вяжет! – заявляет Ромка с гордостью и наливает ещё.
- Ром, не много ли будет? Да и ребята…
Вместо ответа Рома наполняет стопки до половины. Говорит:
- Давай по второй, а с ребятами под картошку. Кстати!
Вспомнив про картошку, он берёт со стола солонку, трясет над кастрюлей. Вода в кастрюле кипит. Соль долго не хочет высыпаться. Наконец, Ромка хлопает по донышку солонки, и соляные кристаллики начинают падать в воду. Наблюдая за его манипуляциями, я уселся на табуретку.
- Ну, вздрогнули! – говорит Рома, вернув солонку на прежнее место.
После второй стопки в теле появляется блаженная истома. Мышцы расслабляются. Жаль, что подо мной табуретка, а не стул – с удовольствием бы откинулся на спинку. Вместо спинки стула пристраиваю спину к ребру столешницы. Слегка прогнувшись назад, кладу на столешницу локти. Не очень удобно, конечно, но гораздо лучше, чем совсем без опоры. Пока я млею, Рома достаёт из холодильника завёрнутый в марлю брусок. От него отчётливо тянет мясом. Ромка разворачивает марлю… Сало! Да с какими мясными прожилками! Такое частенько в магазинах продают под видом грудинки. Ромка принимается резать его на ломтики. Не жадничает: каждый ломтик в полпальца толщиной. Укладывает их на тарелку. У меня слюнки текут. Картошка с салом – супер! После того, как Рома расправился с салом, на столе появилась банка солёных огурцов. Тут у меня вообще голова закружилась, а желудок начал до неприличия громко урчать. Огурцы Рома горочкой выложил на такую же тарелочку. Ножиком проверил картошку на готовность, сообщает:
- Готово!
…-Кушать подано! – приглашает Ромка к столу. На нём по периметру расставлены тарелки и стопки. В центре стола блюдо с политой растительным маслом и посыпанной мелко нарезанным зелёным луком картошкой. Рядом с ним – в тарелочках сало, огурцы, хлеб и хрустальный графин с настойкой. Это на кухне наливали из банки, а в комнате Рома захотел, чтобы всё было чинно и благородно.
Рассаживаемся вокруг стола. Запахи варёной картошки, солёных огурцов и сала, перемешиваясь, дразнят аппетит. Сталкиваясь вилками, мы кладём всё это себе в тарелки – и побольше! Когда толкотня над столом прекращается, Рома наполняет стопки.
- Ну что мужики, - произносит, встав. – С теми, кого не знал, за знакомство, а с тобой, Иван, за твоё здоровье!
Встаём, чокнувшись с Ромкой, выпиваем.
Сразу же звучат возгласы одобрения. Слыша их, Ромка сияет. Спешит налить ещё. Я тем временем закусываю салом. Изумительно!
- Ром, я теперь к тебе часто приезжать буду! – говорю, прожевав.
- Да пожалуйста! – отзывается Ромка.
Дальнейшие возлияния происходят без формальностей, то есть никаких тостов. Запасы сала, картошки и огурцов на столе тают на глазах.
- Телевизор-то у тебя есть? – спрашивает Костик после очередной стопки. – Что-то не наблюдаю… - он оглядывается по сторонам. – Новости бы посмотреть…
- Был телевизор, - сообщает Ромка. – Только я его выкинул…
Костины брови поднимаются от удивления, на лбу собираются складки морщин.
- Во как! – восклицает он. – Типа, бомжам на радость? Пусть пользуются!
- Это вряд ли, - качает головой Рома. – Во-первых, бомжей тут нет, а во-вторых, я его сначала из двухстволки приложил… Дуплетом…
- Ну ты даёшь… - говорю я, положив вилку на край тарелки.
- Фью-у-у… - присвистывает Костя.
Денис с Серёгой качают головами.
- За что ж ты его так? – интересуется Константин.
Рома взмахивает зажатой в руке вилкой. Цедит:
- Вспоминать противно…
- И всё же? – настаивает Костик. – Если не секрет.
Ромка берёт паузу. Графин опустел, он подхватывает его и уходит на кухню. Возвращается с наполненным. Разливает настойку по стопкам. Рассказывает:
- Сидел как-то, смотрел «ящик». Передачу показывали про чрезмерное употребление пива. Как это вредно и всё такое. Врачи выступали. Один из них рассказал, про то, что даже дети сейчас так пивом упиваются, как раньше заправским алкоголикам и не снилось. Детей этих показывали – на чертей похожи, курят, пьют… Меня аж передёрнуло. День назад жена порадовала, сказала, что беременна… Смотрю я на этих детишек и думаю: не дай Бог мой таким станет. И тут передача прерывается, и начинается реклама пива. Рекламируют его пацаны на вид чуть старше тех пьянчужек, которых только что показывали. Чистенькие только, улыбающиеся. «Пей пиво и всё будет круто», - призывают. Гляжу на это, и такая злость вдруг меня разобрала… Что ж вы, суки, делаете?! Только что показывали, как мальчишки загибаются, мало вам их? Остальных споить пытаетесь?! Я параллельно с просмотром ружьё чистил. Ну и… - разводит Ромка руками, - сорвался, в общем. Бац-бац! – прикладывает к глазу сложенную пистолетом ладонь. - Кинескоп в крошки. Искры и стекло фонтаном. Жену перепугал, да и сам, если честно, испугался, - смеётся Ромка.
- Да-а-а… - вздыхает Денис, - оголтелый капитализм. Совсем оборзели…
- Да какой там капитализм?! - Ромка так хлопает ладонью по столу, что тарелки, вилки и стопки подпрыгивают. – Такое ощущение, что страну захватила ОПГ и творит с ней, что хочет! Всё ради наживы, и ничего не жалко – даже детей. Всё покупается, всё продаётся… А нам для виду про социальные программы втирают, про борьбу с пьянством, заботу о здоровье. А мы уши и развесили…
- Угу, - вклинивается Костик, дожевав огурец. – Народные уши, они широкие. Много лапши навешать можно…
- Помню, когда ещё в Москве жил, рекламу водки по телевизору запретили, - излагает дальше Рома. - Типа борьба с пьянством, национальным бичом. Мол, в барабаны бьют, в бубны стучат и в трубы дуют! По всем каналам солидные дядьки отцами нации прикидываются, рассказывают нам, как они нас от пьянства спасают. Ну хорошо, спасибо им огромное. Сидишь у «телека», смотришь на них, слушаешь – всё правильно говорят, так и хочется их расцеловать! Слава Богу, нашлись избавители, спасли, защитили, не дали пропасть! А на улицу выйдешь, опаньки – плакат, а на нём бутылка. В метро зайдёшь, опять плакат с бутылкой, да ещё какие-нибудь полуголые тётки рядышком намалёваны. И, главное, красочные такие плакаты и тётки на них такие аппетитные. Так и хочется бутылку взять и распить вместе с этими тётками!.. Суки… С пьянством они борются. И с сигаретами тот же номер. По ТВ рекламы нет, а на улицах – чуть ли не на каждом углу плакаты с изображением пачек. И словно в издёвку на каждом – «курение – причина раковых заболеваний»…
- Ну так предупреждают же! – восклицает Сергей. – Пишут чёрным по белому! Читать ведь все могут! Тебе говорят – хочешь, кури, но знай, что можешь серьёзно заболеть. Остальное – твой выбор! Вот я не хочу болеть, потому и не курю!
- Молодец! – одобряет Рома.
- А вот я курю, - говорит Костя. – Знаю, что могу заболеть, и всё равно курю. И ты, и я, Серёж, делаем осознанный выбор. Хотя… Какой там осознанный?! Я ведь со школы смолю… Насмотрелся на старших и «опытных» товарищей… Если бы тогда по губам надавали, может и не курил бы… - Костик умолкает, раздумывая. – Так вот, - продолжает, - ты осознанно не куришь, я осознанно курю. Но, сколько годов тебе и сколько мне?! А теперь пацанёнка возьми малолетнего. Понимает он, что ли, что такое рак? Да он, может, и слова такого не слышал. И не болеет – молодой ещё, здоровья хоть отбавляй. И вот идёт он по улице, видит плакат красивый: какой-нибудь мужественный дядька в обнимку с симпатичной тётькой на фоне сигаретной пачки. У дядьки сигаретка в уголке губ эдак залихватски болтается, а у тетки губки аппетитные, пухленьки, аккуратно подведённые. И в них тоже сигаретка. И надпись какая-нибудь на плакате… Например: «С нами в будущее!» или «С нами в 21-й век!». А теьтка к дядьке жмется и вся млеет – наверное, потому, что дядька так щегольски покуривает… Круть! Ну, как тут не закурить пацану?! Все девчонки его будут!
- Кость! – восклицает Сергей.
- Чего?
- Продавать сигареты несовершеннолетним запрещено! Пусть он хоть обсмотрится на рекламу!
Покачав головой, Костик спрашивает вкрадчиво:
- И что, не продают?..
- Если бы, - отвечает вместо Сергея Денис. – Откуда они тогда сигареты берут, если им их не продают? В моей школе на переменах в туалетах от табачного дыма не продохнуть. Малолетки хоть по туалетам шифруются, разбегаются в панике, когда заходишь, а старшеклассники в последнее время в открытую на крыльце курят.
Теперь Костя шлёпает ладонью по столу – не слабее Ромкиного. Посуда снова вздрагивает.
- И ведь насрать всем! – гаркает зло. – Всё про всё знают, все всё видят – что сигареты и спиртное детям продают, что реклама их с пути сбивает – и всем на всё это наплевать!
- Вот именно! – едва не кричит Серёга. – Правильно сказал, что всем! И родителям наплевать! Подумаешь, реклама какая-то?! Ну да, есть она. Но на то и родители, чтобы контролировать ребёнка, объяснять ему, что хорошо, а что плохо, и что не всякой рекламе верить можно.
- Серёж… - болезненно морщится Костя. – Ты прав, конечно. Так и надо. Несомненно, должны родители такие вещи объяснять. Но давай прикинем, сколько часов в день ребёнок с родителями проводит, а сколько в школе и на улице – среди этой рекламы. Дай бог часа четыре родители ему что-то втолковывать могут, а остальные восемь, а то и десять часов ребёнок предоставлен улице, школе и телевизору. На чьей стороне перевес? Родители говорят, что курить плохо, пить и распущенный образ жизни вести нельзя, а потом ребёнок включает телевизор, а там косяком «Дом-2», какое-нибудь шоу «За стеклом» и прочая порнография, где, не к столу будет сказано, напропалую трахаются, сквернословят, безбожно тупят и водку пьют беспрерывно. А ведущие всех этих шоу такие милые, гламурные, говорят на таком понятном языке, оперируют простыми и каждому ребёнку ясными понятиями – и потому вызывают гораздо большее доверие, чем собственные родители.
- Хреновые, значит, родители! – заявляет Серёга. – И вообще, что ж теперь цензуру вводить – одни передачи показывать, другие – нет. А кто определять будет, что можно показать, а что нельзя? И вообще, разве можно что-то запретить?
- А почему бы и нет? – спрашивает Денис. – Детишки насмотрятся всей этой хренотени, а мы потом по школьным закоулкам на использованную резину натыкаемся.
- Хорошо хоть предохраняются, - усмехается Костя.
- Кость, ну не в тринадцать же лет! Хотя, ты прав… Хорошо… Только залётов нам не хватало. И вообще, Серёж, посмотри, что получается, ничего странного не находишь: неугодные «Куклы» запретить можно, явочный порог на выборах отменить – раз плюнуть, митинги оппозиции не дозволять – элементарно, а паскудный «Дом-2» с экранов убрать – ни в коем случае! Это ж такая потеря для свободы слова и демократии!
- Да при чём тут демократия? – вступает Рома, ёрзая на стуле. – Просто с того «Дома» нехило кому-то капает… А за деньги у нас можно всё – даже детей развращать. Главное знать, с кем поделиться. Знаешь и делишься – твори, что хочешь, прикроют.
- Да уж… Бардак и беспредел… - вздыхает Денис. – Только показали передачу про банду так называемых экстрасенсов или целителей, разоблачили их – представитель МВД какой-нибудь лично втолковывал, что доверять таким людям нельзя, что нет никаких экстрасенсов, а есть обманщики и воры, и вообще, вся эта хиромантия – хрень полная. А через пол часа какое-нибудь «Шоу экстрасенсов» по тому же каналу. И совсем другое говорят! И не только говорят, но и показывают, как круты экстрасенсы, как они и пропажи находят, и болезни излечивают… Ну не верх ли цинизма и неуважения к людям? Тем людям, которых потом разрекламированные целители обманут? А таких доверчивых, кто, не смотря на все предупреждения первой передачи, пойдёт ко всем этим целителям – предостаточно. Ну, хочется людям чуда, не хочется терять надежду… Пойдут! И пополнят ряды обворованных и облапошенных!
Ромка поднимает стопку, выпивает молча. Мы следуем его примеру. Я кладу в тарелку картофелину. Легонько нажимаю на неё вилкой – разламывается на несколько частей.
- А ещё реклама фильмов… - говорит Денис. – Это что-то! Снимут какую-нибудь стопроцентную похабщину, щиты рекламные оформят. На них ныне модные обезьяны от синематографа и полуголые тётки. И надпись: «Детям до 18 не рекомендовано». Ну надо же, как грамотно придумано! – звонко хлопает ладонью о ладонь. - Что сделает ребёнок до восемнадцати, когда такую надпись увидит?
- За билетом побежит, - усмехаюсь я. – Естественная реакция: а что это они там такое интересное показывают, на что мне смотреть не рекомендовано?
- Ага… - вздыхает Денис. – А то, что в фильме том мат через слово и шутки ниже пояса – наплевать, пусть смотрит! «Искусство», - брезгливо морщит физиономию, - в массы, а деньги в кассы…
Ромка вздрагивает, голова его вжимается в плечи.
- И что делать? – спрашивает он. – Как со всем этим жить, как бороться?
Костик закусывает губу. Денис пожимает плечами. Серёга сидит, насупившись, как сыч.
- Я в метро регулярно мужика встречаю… - говорю я, накалывая кусочек картофелины на вилку. – Он знаешь, что делает?
- Ну?
- Со стен вагонов плакаты с рекламой срывает. Те, на которых похабщина или откровенное враньё. Шипят на него, у виска пальцем крутят – мол, дурачок. Я сначала тоже так думал, отворачивался, чтобы не смотреть. А потом вдруг мысль мелькнула – а может, он прав, может, так и надо? Ведь рядом с нами в вагонах дети едут, зачем им на всю эту мерзость смотреть? Он не ругается, не требует – просто делает свое дело, важное дело. Это его маленькая война за будущее наших детей, будущее этой страны. Пока он один, он её, несомненно, проигрывает… Но что, если таких, как он, будут сотни, а лучше бы тысячи, а?
- Точно! – оживляется Ромка – Своими силами без столкновений, без шума, сплочённо и бескомпромиссно для начала убрать всю мерзость с улиц, а потом и… - указательным пальцем тычет в направлении потолка.
…Отобедав, мы решили вздремнуть. Мне досталось место на кровати в спальне. Остальные расположились, кто где смог – кто в комнате на диване, кто прямо на полу, постелив спальник. Ромка, сославшись на дела, спать отказался. Заснул я, как только голова коснулась подушки. Проснулся от ощущения присутствия кого-то рядом. Открываю глаза: в комнате Ромка. Он переодевается. Стянул джинсы, надел потрёпанное синее трико c нашивкой «Adidas», а на плечи, не продевая руки в рукава, накинул красную в горошек рубаху. Обул кроссовки.
- Собираешься куда-то? – спрашиваю его.
- Коров надо пригнать, - отвечает.
- А сколько времени?
- Восьмой час.
- Вот это я вздремнул! Ребята проснулись?
- Вроде спят ещё. Хочешь со мной прогуляться?
- Пошли.
…Выйдя за калитку, сворачиваем к центру деревни. Идём неспеша. Ромка помахивает кнутом, смотрит под ноги - конечно, что ему по сторонам глазеть, наверняка, окрестный пейзаж успел намозолить ему глаза, - а я с интересом оглядываюсь по сторонам. И чем больше смотрю, тем сильнее ощущение, что деревня пуста – ни людей, ни животных не видно. Ни даже хоть какой-нибудь признаков человеческого присутствия. Какая-то абсолютная пустота.
- А где все, Ром? – спрашиваю.
- Уехали.
- Как это, куда?
Ромка долго не отвечает. Мы сворачиваем с центральной деревенской улицы, встаём на узенькую тропинку. Петляя, она ведёт нас вниз – спускает с бугра.
- Нашлись тут деятели… - наконец, произносит Рома. – Москвичи. Землю скупают. Слышал, цену неплохую дают…
- А зачем скупают?
- Вроде бы, базу отдыха здесь строить собираются. Деревню снесут и на её месте построят.
- А почему именно здесь, другого места, что ли, в округе нет?
- Есть, конечно, но сам посуди – к нам электричество и газ подведены. Большое дело! Газифицированных деревень в округе больше нет… Вот они на Ольховку и нацелились. А люди и рады – продают дома и в город перебираются. Три дома жилых осталось – мой, Митрича и Семёновых. Но, я чувствую, что Семёновы скоро сдадутся. У них проблемы – дочери деньги на операцию нужны. Тут уж куда деваться? А мы с Митричем посоветовались и решили – хрен им, а не земля наша. Будем торчать у них, как два гвоздя в заднице.
- Ну и как торчится? – интересуюсь я.
- По-разному, – отвечает Ромка, щелчком кнута срезав сразу несколько одуванчиков слева от тропинки. - Поначалу приходили они к нам, миром решить дело пытались – коньяк, вискарь, закуска по высшему разряду. Думали, небось, что напьёмся и бумаги подпишем. Но хрен им. Раз пять они так приходили, а потом видимо поняли, что бесполезно, - усмехается. – Более радикальные меры воздействия применять начали.
Спуск с бугра кончился. Мы стоим у его подножия. Слева темнее сосновый лес, справа виднеется спуск к реке, а впереди, метрах в ста от нас, на просторной, заросшей травой лужайке лежат коровы. Одна коричневая, две белые с чёрными подпалинами по бокам. Учуяв наше присутствие, коровы поворачивают к нам морды, прядут ушами.
- Выжить нас отсюда рассчитывают, - продолжает Рома рассказ, - раз в месяц обязательно какая-нибудь подлянка случается. Коронный номер – нанять алкашей из центра, чтобы провода обрезали. Замотались мы уже их восстанавливать. За свой счёт ведь приходится… А однажды вообще ЧП устроили, скрутили вентили на газовой трубе.
- Вот сволочи, - искренне сокрушаюсь я.
- Ага. Но хрен чего у них выйдет! Никуда я отсюда не уеду!
- А если дом подожгут?..
- Могут… - соглашается Рома. – Но, если не сгорю, им каюк. Лично каждого придушу.
За разговором подходим коровам.
- А бык где? – спрашиваю я.
- Да ну его, дурака, - ворчит Рома. – В хлеву он. Позавчера залез в чащу и ногу обо что-то порвал. Теперь будет сено вместо травы жрать, пока не заживет.
- Злой ты, - улыбаюсь я.
- Задолбал он меня. Не бык, а сплошное несчастье: то одно, то другое, - продолжает ворчать Ромка, легкими ударами кнута заставляя коров подняться на ноги. – А ну, пошли! – командует.
- Слушай, Ром, а как так получается, что все из деревни в город бегут при первой возможности, а ты без всякого принуждения, по своей воле город на деревню променял?
- Каждому своё, - изрекает Ромка философски. – Если здраво рассудить, в том, что люди уезжают из деревень, ничего странного. А почему не уезжать, если в городе жить лучше и проще. Рабочий день восемь часов, два выходных в неделю, зарплата, отпуск, больничный. Ну и, конечно, всякие там блага цивилизации – водопровод, театры, «Макдоналдсы». А здесь что? Поле, лес, колодец и хлев, который регулярно от дерьма чистить надо. Там восемь часов отработал и отдыхай, а здесь – порой от рассвета и до заката, а иногда ещё и ночью приходится. Так что, сам понимаешь… Мне это нравится, а кому-то обрыдло до невозможности. Вот и уезжают, так сказать, к новым возможностям. А была бы хоть половина этих возможностей здесь, может и не уезжали бы, не срывались бы с мест. Ты ж сам прекрасно понимаешь… Ты из своего города за счастьем в Москву уехал, а они из деревни в город на подобие твоего - как и ты, забрались на уровень повыше. Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше. Не я придумал.
Вслед за коровами мы поднимаемся на бугор. Бурёнки бредут меланхолично помахивая хвостами. На шее коричневой болтается колокольчик, позвякивает. Иногда какая-нибудь из коров останавливается, чтобы щипнуть травки. Ромка немедленно награждает её шлепком ладони или несильным ударом кнута. Вскарабкавшись на бугор, коровы ускоряют шаг.
- Дом почуяли, - комментирует Ромка.
Через деревню, мы следуем почти бегом, едва поспевая за коровами.
- Митрич вернулся, - кнутовищем Ромка указывает вперёд.
Там виднеется мотоцикл с коляской. В коляске кто-то сидит.
- Как съездил, Митрич? – спрашивает Ромка, когда мы подошли к мотоциклу – черного цвета «Днепру». Коровы топчутся рядом с нами, ожидая, когда хозяин соизволит открыть ворота, пропустит их к хлеву.
- Здоров будь, Роман Евгеньич! – приветствует Ромку дед. Он сухощав и моложав – восемьдесят четыре никак не дашь. Небрит. Щетина густая длинная, топорщится, скрывая морщины. Глаза блестят живым блеском. Выражение его лица таит в себе какое-то лукавство. – Нормально съездил, твоими молитвами! – говорит он. Рука его поднимается к голове, ладонь приглаживает шевелюру. Волосы седые и пышные, на висках вьются. – Что это за цыганский табор к тебе на постой определился? – движением головы дед указывает на дом.
- Друзья мои, - сообщает Ромка. – По реке сплавляются, в гости зашли.
Дед кивает.
- По реке – это хорошо, - говорит. – Друзья – тоже хорошо.
- Это Иван, - представляет меня Ромка.
Дед протягивает мне руку:
- Митричем зови.
Я пожимаю его ладонь. Она заскорузла и шершава, как кусок коры, и не по-старчески крепка.
- Ты, Роман Евгеньич, чего коров за воротами держишь? – осведомляется дед Митрич. - Гляди, как нервничают. Того и гляди молоко испортится! Ну-ка…
Он вылезает из коляски, заходит в калитку, и через пару секунд ворота распахиваются.
- Пошли, пошли! – загоняет Ромка коров.
Коровы торопливо заходят в ворота. Митрич уже открывает дли них хлев.
- Доить когда собираешься? – спрашивает у Ромки.
- Можно и сейчас, чего тянуть? – отвечает тот без особого энтузиазма.
- Что, плохо без жены? – смеётся Митрич. – Ну-ка, давай сюда вёдра!
…Митрич и Рома доят коров, а я стою на входе в хлев и наблюдаю. У Митрича доить выходит ловчее – пальцы его, какими бы грубыми ни показались мне на ощупь, действуют ловко и аккуратно. Движения Ромки на этом фоне кажутся неуклюжими. Хотя, посмотрел бы я на себя со стороны, если бы сел на его место.
- Попробовать хочешь? – спрашивает Рома, словно угадав мои мысли.
Интенсивно мотаю головой в ответ.
- Ну, как знаешь, - смеётся Ромка.
…Коровы подоены, молоко отнесено на хранение в погреб. Заходим в дом. Пахнет едой. На кухне что-то звякает. Идём на звук…
На плите сковородка, под ней горит газ. В сковородке нарезанная ломтиками картошка. Костик помешивает её деревянной лопаточкой. У стола сидят Денис и Сергей. Первый вылавливает из банки огурцы, укладывает на тарелочку, второй режет сало.
- Мы тут похозяйничали немного, Ром, - говорит Костя. – Ничего страшного?
- Хоть каждый день так хозяйничайте! – восклицает Рома. - Костя, Денис, Сергей, - представляет он ребят. – А это дед Митрич.
Ребята обмениваются с Митричем рукопожатиями.
- Ну-ка, Роман Евгеньич, налей мне! – требует Митрич, заметив на столе трёхлитровку с настойкой. – Устал я что-то с дороги.
- Скоро есть будем, - предупреждает на всякий случай Костя.
- Ничего! – лукаво улыбается Митрич. - Я и сейчас, и потом выпью!
- У Митрича губа не дура, - усмехается Ромка.
Он наливает настойку в стопку, протягивает Митричу.
- Закусить хочешь?
- Обойдусь, - отмахивается Митрич.
Затаив дыхание, он зажмуривает глаза и подносит стопку ко рту. Пьёт мелкими глотками, осторожно, как горячий чай. Выпив, с силой проводит ладонью по губам.
- Эх, хорош-ш-о-о… Вот теперь можно и перекусить!
…Сидим за столом в комнате. Ужинаем. В меню жареная картошка, сало, огурцы и квашеная капуста. Ну и, конечно же, Ромкина настойка на травах.
- Я давно тебе, Роман Евгеньич, говорю, - говорит Митрич, «пропустив» очередную стопку. – Давай на поток это дело поставим! Я тут неподалёку брошенный яблочный сад присмотрел. Будем с тобой яблочный шнапс гнать и в центр возить продавать! А что? Из картошки у тебя неплохо получается, значит и из яблок не хуже выйдет!
- Посадят, - качает головой Ромка.
- Если что, на меня всё свалишь, - серьёзно говорит Митрич.
- Да ну тебя, кооператор… - отмахивается Рома.
- Тьфу ты! – возмущается Митрич. – Я ему дело говорю, а он… Дело стоящее! Себестоимость – с гулькин хрен, остальное накручивай, сколько хочешь – главное, чтобы дешевле, чем в магазине было. Так навариться можно…
- Да отстань ты, - ворчит Рома.
- И вообще, можно какой-нибудь договор с магазином заключить… - не унимается Митрич.
- Комбинатор, - усмехается Ромка. – Фантазёр-затейник. Контору свою тоже организовывать будешь? Шнапсовый дом Митрича!
Мы смеёмся. Митрич обиженно ворчит:
- Ну и хрен с вами… Им дело предлагают, а они…
Какое-то время жуём в полном молчании. Митрич мрачнее тучи. Ромка искоса посматривает на него.
- Ну, чего смотришь? – бурчит Митрич, перехватив Ромкин взгляд. – Наливай.
- Да, пивал я шнапс… - говорит Митрич, наблюдая за тем, как Ромка наполняет его стопку. Помню, немцев выбили из окопов, а там такие запасы… - широко разводит руками. - Затишье как раз установилось, приказа вперёд идти нет, ну мы и гульнули!
- Понеслась душа в рай… - тихо произносит Ромка.
- Какой ты вредный стал, Роман Евгеньич, - сетует Митрич. – С чего бы? Может, отсутствие жены сказывается? – ухмыляется.
- Не вредный я, - бурчит Ромка, - просто в сто первый раз рассказываешь.
- А ты послушай!
- Пойду я. – Ромка встаёт из-за стола. – Ты лучше ребятам расскажи, а мне свиней покормить надо.
- Совсем ты испортился, - вздыхает Митрич. – Человеческое общение на свиней променять хочешь! Ну да ладно уж, иди. Нечего животину голодом морить!
«Окрылённый» напутствием Митрича, Ромка удаляется.
- Так что там про шнапс? – интересуется Костик.
- А что про него? Ясное дело, подпили, как следует, - улыбается Митрич. – Ком. роты потом таких пилюль прописал... Суровый был человек и очень уж пьянство не уважал, спиртное на дух не переносил. Грозился сгноить, под трибунал, в штрафбат. Слава Богу, фрицы на нас попёрли. Про трибунал сразу и забылось.
Опрокинув в рот содержимое стопки, Митрич легонько стукает ей об стол.
- Расскажите ещё что-нибудь, - просит Костя.
- О чём?
- О войне.
- Что рассказать-то?.. – теряется Митрич. – Так… К слову обычно припомнишь… А чтобы специально… - он чешет затылок. – Может, фотографии показать фронтовые?
- Можно фотографии! – одобряет Костя.
- Принесу сейчас…
…Пока Митрич ходил за фотографиями, мы успели выпить и закусить.
- Вот, - говорит он, кладя на стол деревянную шкатулку. – Всё здесь.
Первое, что мы видим, когда крышка шкатулки открывается, - орден Красной Звезды. Митрич берёт его двумя пальцами и бережно кладёт на стол у шкатулки. Теперь в ней только стопка фотографий 9х12.
Митрич достаёт верхнюю. Передаёт Косте.
- Я - второй слева, - подсказывает.
Мы придвигаем стулья поближе к Косте, рассматриваем фотографию. Она поблекшая и растрескавшаяся местами. На ней у противотанковой пушки стоят пятеро бойцов с автоматами ППШ наперевес.
- Похож? – интересуется Митрич, лукаво прищурившись.
- Узнать можно, - говорит Костя.
Среди бойцов на фотографии особо выделяется один – двухметровый детина – косая сажень в плечах. На его гимнастёрке орден Красной Звезды и три медали.
- Здоровый мужик! – говорит Костя, указывая на него пальцем.
- Васька Соколов, - сообщает Митрич. – В разведроте воевал. Кулак, что твоя гиря. Не поверишь, в таких переделках бывал, а за всю войну ни одной царапины. Он сам так это объяснял: я здоровый, говорил, если вдруг чего, ребята меня не вытащат, только полягут зазря, потому мне никак нельзя ни чтобы убило, ни чтобы ранило. У них ведь, у разведчиков, закон такой был: раненных и убитых врагу не оставлять.
Митрич достаёт следующий снимок. Прежде чем передать Косте, долго рассматривает. Передав, говорит:
- Аббасов Шухрат. Мы его Шуркой звали.
С фотографии на нас смотрит молодой смуглолицый усатый мужчина в военной форме тех лет. Пилотка лихо заломлена на бок, глаза блестят, на губах улыбка.
- Мировой мужик был! – продолжает рассказывать Митрич. ДОСААФ-овец, самбист – мастер спорта. Он хоть и узбек, но большую часть жизни в Москве прожил, на русской женился. Как сейчас помню, Тамарой её звали. Две дочки у них родились – Мила и Светлана. А потом война… Воевал он лихо. Ходил я как-то рядом с ним в рукопашную – страшное дело. Он немцев и так голыми руками давил, а тут с саперной лопаткой… Он из них бишбармак делал… После боя подходит ко мне, в кровище весь – натуральный людоед. У меня аж сердце похолодело… - Митрич передёргивает плечами. Помолчав, добавляет: - Посмотришь вот так и не скажешь, что добрейшей души человек. Уж какие письма дочкам писал – заслушаешься. Бывало, сядем с ребятами, а он читает. Смотрю на ребят, а они, ну будто бы, оттаивают. У многих ведь семьи поразбросало войной - где жена, где дети? Порой неизвестно… Слушают его ребята и думают: а может и с моими всё хорошо… Погиб он. Двадцать четвёртого марта сорок пятого. В Восточной Пруссии. Не уберёгся. Совсем ведь немного оставалось… совсем чуть-чуть… - качает Митрич головой. - Я потом дочкам его писал, каким героем был их отец, писал, чтобы не забывали, чтобы равнялись на него…
Третья фотография попадает в Костины руки.
- У Рейхстага, - поясняет Митрич. – Я Победу в Восточной Пруссии встретил, а это - ездили на экскурсию.
Четвёртая фотография… пятая… шестая… - имена, эпизоды, судьбы. Память Митрича выплёскивает всё это для нас, чтобы узнали, чтобы прочувствовали, чтобы запомнили.
- Скажите, а вас, как зовут? - спрашивает Костя, когда просмотрена последняя фотография.
- Григорий Дмитриевич Чеканов, - отвечает Митрич. – Ребята Чеканом звали.
- Григорий Дмитриевич, скажите… - начинает Костя, но Митрич не даёт ему договорить:
- Митричем зови, чего уж там, не на приёме…
- Скажите, как вам воевалось, очень тяжело было?
Митрич качает головой.
- Ну как… Вот про многих знаю – в таких заварухах были – не приведи Господь! В такие котлы попадали… А у меня… На Волоколамском, конечно, потрепали, в госпитале разок отдохнуть довелось… А так… не знаю, как и сказать… короткими перебежками! – усмехается. – От Москвы и до Победы. Я ж сибиряк по рождению, от Москвы войну начал. Везло мне, наверное…
В комнату входит Ромка.
- Ну что, Митрич, отвёл душу? – спрашивает.
Митрич кивает, улыбаясь.
- Угу. А ты, Роман Евгеньич, поросей накормил?
- Накормил.
- Вот и славно. Пойду я тогда.
Митрич собирает со стола фотографии, укладывает в шкатулку. Поверх кладёт орден.
- За что вам его дали? – запоздало интересуется Костик.
- Да так… - отвечает Митрич неопределённо. – Было дело…
- А всё же?
- Завтра расскажу, если не уплывёте, - обещает Митрич. – Я вот что, Роман Евгеньич, думаю… А не истопить ли нам завтра баньку?
- Банька – это хорошо! – одобряет Костик. – Очень даже хорошо!
- Можно, - соглашается Ромка.
- Вот и славно, - говорит Митрич, направляясь к выходу из комнаты. Уже в дверном проёме оборачивается: – Да! Забыл сказать. В центре архаровцев этих встретил… У управы толклись. Значит, не сегодня-завтра, жди…
***
Ночевали мы все на сеновале. После ухода Митрича принялись располагаться на ночлег в доме – кто на кровати, кто на диване, а кто и на полу, но когда Ромка заявил, что пойдёт спать на сеновал, нас всех потянуло туда же. А то как же? Побывать в деревне и не сеновале не переночевать?!
Засыпали долго – сначала травили байки, потом Костя жутко вонял своим «Беломором», а Ромка, недовольно ворча, контролировал, чтобы не ровен час не подпалил сено, потом начали донимать мыши – шуршали сеном, топотали по крыше – ощущения не из приятных. А вдруг свалится на голову или вообще под одежду заберётся? Ромка подсмеивался над нами, убеждал, что ничего страшного – пока не уснул. Потихоньку угомонились и мы. Усталость взяла своё, сон одолел страх перед грызунами.
На рассвете, когда стало прохладно, я чуть ли не с головой зарылся в сено. На грани сна и реальности слышал, как вставал и куда-то уходил Ромка - как потом оказалось, по хозяйственным заботам. Да, ранний у них тут подъём, ничего не скажешь…
…Наша компания пробудилась в десятом часу. Завтрак съеден и даже уже переварен. Хозяйственные проблемы на первую половину дня Ромкой решены. Из трубы бани к небу тянется сизый дымок. Мы собрались на заднем дворе, ждём Митрича. Он появляется, держа в каждой руке по трехлитровой банке, наполненной светло-коричневой жидкостью. Из одежды на нём, как и на нас, лишь трусы и шлёпанцы. У пупка, шрам, отдалённо напоминающий многолучевую, чуть вдавленную в кожу звёздочку. Очень похоже на Костиков шрам на боку – след пулевого ранения.
- Квас, - сообщает Митрич, поставив банки на порог бани.
- Квас у Митрича обалденный, - рекламирует Ромка.
- Да ну, куда там… - бурчит Митрич. – Вот старуха моя, покойница, квас делала… Вот это квас был! А я… так…
- Не прибедняйся, - улыбается Ромка. – Попробовать настоятельно рекомендую, - обращается к нам.
…Ромкина баня разделена на предбанник и парную. В предбаннике установлен деревянный гладко отшлифованный стол и пара таких же лавок по двум его сторонам. На столе стоят гранёные стаканы в бледно-серых аллюминеевых подстаканниках, три раскрашенные под гжель жестяные баночки, закрытые крышками, заварочный чайник и самовар. Рядом с дверью в парную - дверца печки. За ней шумит и потрескивает. У окна висит берёзовый веник.
- Чая кто-нибудь хочет? – спрашивает Ромка. – Самовар топить будем?
- А как же?! – удивлённо восклицает Митрич. – Какая ж баня без чая?!
Мы усаживаемся на лавки. Ромка лезет под стол. Покопавшись там, достаёт чем-то плотно набитый мешочек - на вскидку веса в нём килограмма два, - кладёт на стол. Тем временем Митрич придвинул поближе к себе самовар, снял с него конфорку.
- Ну-ка! – говорит, потянувшись к мешку. Развязав стягивающую его горловину верёвочку, извлекает из него горсть стружек. Разминает в пальцах. Стружки, тихонько пощёлкивая, крошатся. – Нормально! – выносит Митрич вердикт. – Ну, чего, Роман Евгеньич, сидишь? – спрашивает. – За водой сгоняй, спички не забудь захватить, и где труба-то самоварная?
…Из похода за водой и трубой Ромка вернулся быстро. В одной руке притащил ведро с водой, в другой – коробок спичек и самоварную трубу, у одного конца изогнутую под тупым углом.
- Наливай! – приказывает Митрич, сняв с самовара крышку.
Ромка подхватывает ведро, льёт в самовар воду. Она журчит и, ударяясь о стенки, булькает.
– Стоп! В самый раз! – ограничивает Митрич. Выискивает в мешке стружку побольше, поджигает её. Дождавшись, когда разгорится, бросает в самоварный кувшин – такой отсек в центре самовара, где будет гореть огонь. Не медля, подпаливает ещё одну стружку, потом ещё одну – обе бросает в кувшин. Дальше стружки летят в него без предварительного розжига. – Шишки давай! – требует Митрич, посчитав, что стружек достаточно.
Мешочек с шишками, как и со стружками, извлекается Ромкой из-под стола.
Митрич захватывает в пятерню пяток шишек, по очереди подкидывает в кувшин. Из него уже изрядно дымит. Разогнав дым взмахами ладони, Митич подхватывает самовар за ручки и выносит на улицу, Ромка, с мешочком шишек и самоварной трубой, следует за ним. Дальнейшие действия по растопке самовара проходят вне поля моего зрения…
- Есть такое дело, - говорит Митрич, когда они с Ромкой вернулись в предбанник. – Ну что, по первому заходу?
По первому, так по первому!
В парной сухо и жарко. На градуснике, что болтается на гвоздике, вбитом в дверную притолоку, - 85 по Цельсию.
- Слабовато… - качает головой Митрич, потерев живот ладонью. – Даже не пропотел…
Какое там слабовато?! С меня пот льёт в три ручья. Костик, Сергей и Денис тоже успели взмокнуть. А Ромка с Митричем сухи, как листва на ветру в солнечный день.
Все мы сидим на нижней полке. Всего их здесь две. Первая тянется вдоль трёх стен, краем доходя до ограждения, внутри которого пышет жаром печка, втора над ней – от косяка двери до другого, в прорезь пропуская печную трубу. Печка железная – из толстых листов. Сверху на неё навалены крупные камни – чтобы копили тепло и не давали быстро остынуть.
Потерев живот ещё раз, Митрич, кряхтя, вскарабкивается на вторую полку. Вытягивается на ней.
- Вы про орден рассказать обещали, - напоминает Костя.
- Ну да… - говорит Митрич. – В атаку поднялись, добежали до окопа немецкого, вот-вот в рукопашную сойдёмся. Я на бруствер вскочил, тут мне фриц какой-то пулю в живот и всадил. Упал я. Сознание потерял. Через какое-то время глаза открываю: лежу в окопе, рядом фрицы, наших никого не видать. Как потом рассказали ребята, фрицы нашу атаку отбили, и пришлось назад, к своему окопу, бежать. Ну, значит, лежу я, вид делаю, что мёртвый. Живот болит до жути, но терплю, вида не подаю. Крови подо мной натекло - ужас…- Митрич ненадолго умолкает, а, помолчав, продолжает рассказывать: - Чтобы хоть как-то её остановить, я рану ладонями зажал и держу. Чувствую, что слабею. Вот-вот каюк! Сколько пролежал так – не знаю. Наконец, слышу крики, стрельбу. Немцы отстреливаться начали. Видимо, наши опять вперёд попёрли, - думаю. Надо помочь! Кое-как встал на ноги, автомат поднял и ну давай поливать вдоль окопа… В этот раз получилось у ребят его захватить… Ну а я… выходит, первый в окопе вражеском оказался! Возглавил успешную атаку! - усмехается Митрич. – За то к награде и представили. А чего? Я отказываться не стал - когда ещё орден получишь?
- Да уж… - произносит Костя неопределённо.
- Что ж, на первый раз хватит! – говорит Митрич и, спустившись с полки, выходит в предбанник. – Вы кваску хлебните, - звучит оттуда его голос, - а я самовар гляну.
…Не зря Ромка рекламировал – квас у Митрича действительно обалденный, вернее будет сказать – отменный! Вкусный и душистый – нюхаешь его, и ноздри так и щекочет хлебный аромат. Что бы там ни говорили и ни рекламировали, а в магазине такого не купишь! Сидя на лавках в предбаннике, потягиваем квас из стаканов, отдыхаем.
Дверные петли тихонько всхлипывают, и на пороге появляется Митрич.
- Самую малость осталось, скоро закипит! – объявляет он и устраивается рядом со мной на лавку. Наливает себе кваса. «Крякнув», выпивает залпом. Утерев губы, кивает. Улыбается.
- Благодать! – говорит бодро. – Ну, кого веничком отхлестать? Имеет кто желание? Выходи по одному!
Первым быть отхлёстанным вызывается Костик. Митрич снимает со стены веник, для примерки хлопает им по ладони.
- Ну, пошли, - подмигивает Косте, – на расправу!
…«Расправа» над Костей была недолгой: через пару минут он, покрасневший как рак, громко пыхтя и покряхтывая выскочил из парной, пронёсся мимо нас, едва не споткнувшись о лавку, и скрылся за входной дверью. Когда вернулся, был с ног до головы мокр, простонал «Хорошо» и плюхнулся на лавку.
- Следующий на экзекуцию! – требует Митрич из парной.
Мы переглядываемся. Не видя в глазах ребят особого энтузиазма, следующим назначаю себя.
Митрич встречает меня стоя на нижней полке, рукой придерживаясь за верхнюю.
- Залезай! – хлопает по ней веником. – На живот ложись!
Залезаю… Ложусь, как велено…
Митрич принимается легонько подергивать надо мной веником – не спеша движет его от пяток к макушке и обратно - нагнетая горячий воздух, давая моему телу как следует прогреться перед «экзекуцией». Так он проделывает пару раз. Затем принимается легонько стегать меня веником. Постепенно сила ударов нарастает.
- Переворачивайся! – командует Митрич, когда я уже почти не в силах терпеть.
Перевернувшись на спину, прикрываю ладонями «самое сокровенное».
- Не боись! Не зашибу! – смеётся Митрич и повторяет процедуру разогрева – теперь уже моей лицевой стороны. Далее следует пропарка - такая же активная, как со спины.
…Из парной я выбрался сам не помню как - перед глазами всё было, как в тумане, да и в голове тоже был туман, вернее, пар – горячий, плавящий мозг. Спустя какое-то время обнаружил себя скособочено лежащим на лавке – туловище на ней, ноги на полу. На той части лавки, где могли бы лежать мои ноги, привалившись к стене, прикрыв глаза, сидит Сергей. На другой лавке сидят Рома и Костик. Глаза обоих полуприкрыты. Костик держит в зубах травинку, меланхолично покусывает её. Из парилки доносится звук размеренных хлёстких ударов. На столе стоит самовар. На его конфорке – заварочный чайник.
С трудом приподнимаюсь, принимаю сидячее положение. Во всем теле слабость. Сил хватило лишь на то, чтобы усесться. Хотел, было, спросить у ребят, как дела, но теперь не могу и рта открыть. Приваливаюсь к спине, закрываю глаза и начинаю проваливаться в сон…
- Спите?! – этот возглас Дениса заставляет меня вздрогнуть и проснуться.
- Дрыхнут! – констатирует Митрич.
Открываю глаза: Денис и Митрич, раскрасневшиеся, стоят у стола. От обоих клубами валит пар.
- Поспать не дают… - ворчит Серёга, отлепляясь от стены. Трёт ладонями лицо, громко чихает в них.
- А ну-ка чайку! – требует Митрич.
- Остыл бы ты хоть немного… - советует Ромка.
- Так в самоваре холоднее, чем в парилке! – смеётся Митрич. – Кому говорю, наливай!
Не споря более, Ромка на треть наполняет стакан содержимым «заварника», остальное доливает кипятком.
- Сахара только нет, в дом идти надо, - сообщает.
- Ты же, Роман Евгеньич, знаешь: я без сахара пью! – говорит Митрич, берясь за ручку подстаканника.
- Это я для ребят сказал. Идти за сахаром?
- И им советую без сахара! – говорит Митрич, легонько подув в стакан. – Тут травки всякие, и так вкусно!
…Следуя совету, пьём травяной чай без сахара.
- Эх, блюдца нет, - сетует Митрич. – А то бы славно из блюдца попить…
- Не побегу! - говорит Ромка, как режет. – Так пей.
- Так, значит так… - говорит Митрич, вздохнув. – Чай, не барин…
- Вот именно, - кивает Ромка. – Избаловали мы с женой тебя – дальше некуда!
- Ну, не злись, Роман Евгеньич, - говорит Митрич примирительно.
- Я и не злюсь. Старикам везде у нас почёт.
- Вот-вот! – лукаво улыбается Митрич. - Так что там на счёт блюдца?
- Вот ведь зараза! – смеётся Ромка. - Сказал же, не побегу! Можно мне отдохнуть?
- Отдыхай, отдыхай… - ласково произносит Митрич.
За чаепитием последовал ещё один заход в парную – уже без веника, чтобы, как сказал Митрич, погреться напоследок. Погревшись, попили кваску и пошли в дом. На подходе к крыльцу, Ромка бросает взгляд в стону ворот и застывает на месте. Не отрываясь глядит на ворота. Мы тоже. Ворота распахнуты.
- Не понял, - шепчет Ромка и опрометью бросается к воротам. – Вот падла! – ругается, разглядывая что-то под ногами.
- Чего там у тебя? – окликает его Митрич.
- Сбежал, сука! – отвечает Рома и несётся в дом.
Спустя считанные мгновения появляется оттуда. Одной рукой натягивает трико, в другой держит кроссовки.
- Да кто сбежал-то? – спрашивает Костик.
- Бык! – рычит Ромка, обуваясь. – Сейчас опять куда-нибудь залезет!
- Да плюнь ты на него, - советует Митрич.
- Кранты ему… - шипит Ромка. – Осенью точно на котлеты пущу… Или сам прирежу или сдам куда-нибудь…
Обувшись, он выбегает за ворота, мы, сбившись в кучку, выходим следом. Проходим с десяток метров по улице, наблюдая за удаляющимся мельканием Ромкиных кроссовок.
- Во понёсся! – усмехается Митрич. – Небось, бык-то опять в лес подался – ищи-свищи… Прямо партизан какой-то, а не бык! Чуть что, сразу в лес. И что там ему нужно?..
Когда Ромка исчез из вида, стоять посреди улицы стало вроде бы незачем. Митрич объявляет об этом вслух:
- Ну чего, так и будем торчать тут? Подозреваю, что нескоро он вернётся - ждать замучаемся. Айда за мной! В гости приглашаю!
И направляется дальше по улице. Минует соседний с Ромкиным дом. Призывно помахав нам рукой, заворачивает в калитку, ведущую во двор следующего.
Во дворе дома Митрича среди травы и овощных насаждений лениво гуляют куры. Сам дом являет собой крытый железом деревянный пятистенок буро-коричневого цвета. На крыше торчит замысловатой конструкции труба, на окнах резные наличники. На входе полукруглое крыльцо с опоясывающими его, ладно подогнанными друг к другу ступенями.
Из входной двери попадаем в просторную прихожую. На её стенках полочки и вешалка для одежды (посмотрев на неё, вдруг вспоминаю, что ходим по деревне в трусах и шлёпанцах), под потолком – светильник на одну лампочку и антресоли. От прихожей мимо кухонной двери ведёт коридор. Из кухни слышится погромыхивание, позвякивание и голос Митрича.
- В комнату проходите! – сообщает он.
В комнате два окна – одно, большое, трехстворчатое, в стене слева от входа, второе, двухстворчатое, – в стене напротив. Обставлена комната небогато, что называется, по-спартански. В её центе стоит круглый стол, накрытый куском красной материи, вокруг стола расставлены четыре жёстких стула с высокими спинками. Под большим окном расположился укрытый цветастым пледом диван, у стены напротив – двуспальная кровать. Слева от маленького окна громоздится массивный комод, справа притулился сервант, его полки заняты всевозможной посудой вперемешку с кипами газет и журналов. У входной двери на тумбочке расположился телевизор. Над кроватью две фотографии – на одной молодой Митрич, на другой молодая женщина.
Ребята разбредаются по комнате, а я любуюсь на фотографии. А Митрич-то молодой шикарно смотрелся. И женщина ему под стать – чёлка пикантно спадает на лоб, на тонких «с упряминкой» губах играет улыбка, носик дерзко вздёрнут, и глаза… Жаль фото черно-белое, интересно, какого они цвета?
Подхожу поближе к кровати, чтобы вглядеться в них.
- Жена моя, - слышу голос Митрича. Он входит в комнату, прижимая к груди пластиковую пятилитровку, на две трети наполненную карамельного цвета жидкостью. – Варюшка, - произносит с нежностью. – Варвара… Великолепный была человек… Царствие ей небесное.
Митрич ставит пятилитровку на стол, вздохнув, добавляет:
- Да… Свела нас война… Грешно сказать, но если бы не война, никогда бы счастье своё не повстречал.
Сказав это, Митрич подходит к серванту, гремя посудой, пытается что-то отыскать.
- Да где же они… Куда подевались? – ворчит тихонько.
В процессе поиска он потихоньку «зарывается» в сервант - голова и руки по локти уже исчезли в нём. Мы с интересом наблюдаем за ним. Улыбаемся – выглядит всё это довольно комично.
- Ага! – восклицает Митрич, из чрева серванта.
Кряхтя, лезет назад, задевает за что-то… Раздаются звон, шуршание и гулкие хлопки – на пол из серванта выпадают гранёный стакан и несколько толстых журналов. Стакан, тарахтя, закатывается под сервант.
Костик, как самый близко стоящий, бросается на помощь: лезет сначала за стаканом, потом принимается собирать журналы.
- Да брось ты их, - ворчит Митрич. Он раскраснелся, шевелюра растрепалась. В руках он держит картонную коробочку. – Потом сам соберу. Давай-ка лучше выпьем по маленькой.
В коробочке оказались шесть миниатюрных рюмочек – на вид из хрусталя. Каждая в своём отсеке, отделена от других картонными перегородками.. Митрич выставляет рюмочки на стол. Выставив, свинчивает с пятилитровки крышку. Наклоняется над горлышком, принюхивается. Взмахами ладони снизу-вверх нагнетает к носу пары. Когда уверился, что пахнет, как надо, подхватывает бутыль и принимается наполнять рюмки. В последнюю наливает чуть больше, чем следовало, жидкость льётся через край, расплывается на скатерти в пятно.
Буркнув что-то под нос, Митрич оборачивается к Косте, который теперь роется в газетах – что-то его там заинтересовало, говорит:
- Дай-ка газетку!
Костик подаёт ему газету. Митрич аккуратно промокает ей пятно на скатерти. Оставляет поверх.
На обращённой к потолку странице в самом верху жирным шрифтом выведен заголовок: «В Таллине готовятся к переносу Бронзового солдата». Под заголовком во всю страницу статья, она обрамляет фотографию памятника.
- Хватило наглости, - говорит Костик, кивком указав на газету. – Перенесли всё-таки.
- Оборзели совсем… - цедит Денис. Скривив губы, добавляет: – Маленький, но гордый народ, скорбящий по участи свинопасов и пастухов на окраине Великой Германской Империи. Весь мир с нацизмом борется, а они… Подонки…
- А мы? – спрашивает Митрич неожиданно резким голосом.
- Что мы? – переспрашивает Костя.
- А мы кто? – произносит Митрич. Глаза его сузились, превратились в щёлочки, брови съехались к переносице, добавив морщин на лбу.
Мы с ребятами переглядываемся, в наших глазах вопрос: «О чём это он?». Молчим, обратив взгляды на Митрича.
- Я вот что скажу... – говорит он тихо. – Вот злимся мы на них... ну что ж... А сами, что творим? Не мы ли, - Митрич голосом бьёт на «Мы» рисуем свастику на солдатских могилах, не мы ли по всей стране устраиваем оргии у вечного огня на День Победы? А?!
- Ну, положим, здесь присутствующие этим не занимаются, - говорит Сергей.
- Вы конкретно, может, и нет, а вот Мы, жители этой страны, в общем? Недавно передачу смотрел про снос солдатского кладбища в Подмосковье. Коттеджи там построить собираются на костях солдатских, - лицо Митрича становится мрачнее грозовой тучи, - кладбище, значит, снести, а коттеджи построить, каково?
- Видел я эту передачу, - вставляет Денис.
- И куда побежал, а? – спрашивает Митрич скрипуче. - Вот увидел эту передачу и что сделал? Ведь на костях тех, кто тебе жизнь подарил строить собираюся. Почему ж ты не бежишь по инстанциям, по судам, не требуешь остановить это глумление? Ты, кто сейчас обвиняет чужеземцев в сносе солдатского памятника? Значит, мы здесь память да прах погибших в дерьме купаем, а они там – платочком бархатным обтирать должны? Да если мы сами на своей земле память эту не уважаем, то почему они там, за границей, уважать должны? Если нам даже в куске кладбищенской земли нажива, а не поклонение праху героев, то им-то там, - с силой тычет пальцем в газету, - что до него?!
- Всё так, - произносит тихо Костик. – Если сам себя не уважаешь, то глупо требовать уважения к себе от окружающих.
- То-то и оно… - кивает Митрич.
«Туча» медленно сползает с его лица. Наконец, оно принимает обычный благодушно-лукавый вид.
- Пейте, чего бирюками стоите? – усмехается он.
Мы подхватываем со стола стопки.
- Ваше здоровье, - произносит Константин.
- Не дождётесь! – отзывается Митрич.
Мы по очереди чокаемся с ним и выпиваем.
- Ну, как? – осведомляется он. Смотрит на нас сквозь прищур.
- Интересно… - произносит Денис.
Вкус у напитка действительно интересный – кофейно-сливочный. Крепостью он поменьше сорока градусов - однозначно.
- А что это? – спрашиваю я.
- Ликёр, - отвечает Митрич.
- Откуда? – интересуется Денис.
- Из лесу вестимо, - смеётся Митрич. – Не боись, не отравишься. Не самопал. У зятя шурина зять на ликероводочном работает. Подогнал. – Ещё будете? Хе! – восклицает. - По глазам вижу, что не откажетесь.
Митрич берётся за бутыль, чтобы налить, но Костик, положив на неё ладонь, останавливает его:
- Давайте я…
- Действуй, - одобряет Митрич. Наблюдая за тем, как Костя наполняет рюмки, произносит задумчиво: - Воруют…
- В смысле? – спрашивает Денис.
- В прямом, - кивает Митрич на бутыль. – Воруют с завода и продают.
- Да уж... – вздыхает Сергей. – Воруют…
- А как не украсть?.. – продолжает Митрич.
- А не боится, что попадётся? – перебивает Сергей. - Посадить, может, и не посадят, а работу потеряет.
- И что? Была бы зарплата большая, тогда да – потерять страшно, может, и не воровал бы. А за те гроши, что получает, как-нибудь работу найдёт. Я его не то, чтобы одобряю, - чешет Митрич затылок, - но и не осуждаю. А как не украсть? Жена двойню родила. Дома сидит. Содержать-то семью нужно? Вот и приворовывает, крутится, как может. Жить-то как-то надо. Детишек кормить-одевать. Лечить опять же… Ведь у нас как? Заболел, просто так не вылечишься, врачихе надо на лапку дать, чтобы получше лечила – а как не дать, если твой ребёночек болеет? Я и врачиху не осуждаю, у неё тоже детишки кушать хотят. Вот и получается, что все у всех подворовывают… И никому до этого никакого дела нет…
- Им вроде бы за второго сейчас какие-то деньги дают, - говорит Денис.
- Целых двести пятьдесят тыщ, - кивает Митрич. – И не сразу, а через три года, чтобы, значит, от детей не отказывались. Это как же надо людям не верить! Что у нас все от ребёнка откажутся из-за денег? Глупость! Или через три года отказаться нельзя? Кто мешает? Да хоть через десять. Ну так давайте на десять лет выдачу денег отложим, чтоб уж наверняка! Это ж какие огромные деньжищи, чтобы из-за них дитё своё вышвырнуть, а? Вот сейчас бы их, деньги эти, матерям – ещё куда ни шло, чтобы сразу в детей вложить – кормить, одевать, лечить, ведь сколько говорят про то, что огромные деньги на детские операции нужны! Случится несчастье с ребёнком, а денег на операцию родителям взять негде... Сейчас вот они требуются, а не потом! Мол, потом на учение или на жильё потратят. Смех! Да на них и сейчас-то ни того, ни другого не сделаешь, а потом… - коротко взмахивает рукой и тыльной ладонью стороны бьёт по столу. – И досок на гроб не купишь. Да и тоже придумали – за второго ребёнка давать, а первый как же? Выходит-то в итоге на ребёнка не двести пятьдесят, а в два раза меньше. Или мать первенца обделить должна? А-а-а… - тянет устало. – Махинаторы.
Костик поднимает стопку, молча подносит к носу. Прикрыв глаза, нюхает.
- Чего его нюхать-то?! - оживляется Митрич. – Пей!
И Костик пьёт. И все мы пьём.
- Всё пьёте? – звучит от входа в комнату Ромкин голос.
- Пьём! – подтверждает Митрич. – Что-то ты, Роман Евгеньич, быстро обернулся. Или-таки плюнул на партизана своего?
Ромка запыхался, выглядит уставшим. Пот капельками стекает по его лбу, направляемый бровями, течёт по щекам. Рубашку Ромка держит скомканной в комок в кулаке, трико по колено покрыто тоненьким слоем пыли.
- Нашел гада… - ворчит он, переведя дух. – Он на этот раз к коровам подался на луг.
- Гляди-ка! – восклицает Митрич, хлопнув ладонями по бокам. – Неужто исправился? По бабам пошел! За это стоит выпить!
…Злоупотреблять гостеприимством Митрича мы не стали. Выпили ещё по одной и отправились восвояси. Тем более, Митрич намекнул, что вовсе не прочь вздремнуть часок-другой, чтобы ликёр усвоился. Перекусив салом и хлебом, отправились на боковую и мы. Продрыхли до вечера, кроме Ромки, конечно. Он повалялся часок, а потом хлопотал по хозяйству. Откровенно говоря, поступили мы по свински – бросили баню не убранной, пришлось одному ему убираться – выметать листья от веника, мыть полки в парной. Ну да ладно, в конце концов, он тут хозяин, а мы у него в гостях.
Сейчас девять вечера. На улице ещё светло, но стойкое ощущение, что вот-вот начнёт темнеть. Готовимся ужинать. На ужин салат из огурцов с растительным маслом, варёная картошка, сало и Ромкина настойка на травах – как же без неё?
- Пока вы дрыхли, Светке звонил, - говорит Ромка усаживаясь за стол.
- Как она? – спрашиваю я и вспоминаю, что совершеннейшим образом забыл бабушке! Руки сами собой тянутся за сотовым.
- Нормально, - сообщает Рома. – Говорит, продукты кончаются. Везти надо. Там ведь, в больнице этой, какая еда? Старику может и хватит, а тётке беременной? Вы, если не секрет, когда отчаливаете?
- Завтра, скорее всего.
- Я с вами.
- На лодке что ли?! – удивляюсь я.
- Ага. Заодно и прогуляюсь.
- А живность твоя как же? – интересуется Костя.
- Митрич присмотрит. Кстати! Надо его на ужин позвать, а то потом обижаться будет. Я сейчас!
Но выйти из комнаты он не успевает, не успевает даже встать со стула. Митрич является сам по себе. Мрачный и явно чем-то недовольный.
- Приехали, - выдаёт с порога. – Сейчас опять начнут…
От этого известия Рома тоже мрачнеет. Налив полную стопку настойки, выпивает «в одно лицо».
- Да ладно тебе, Роман Евгеньич, - успокаивает его Митрич, сев на соседний стул. – Пробьёмся!
- Кто приехал-то? – спрашивает Костик, водя взглядом с Митрича на Ромку и обратно.
- Охламоны эти городские, - ворчит Митрич.
- Землю они здесь скупают, - поясняю я. – Почти вся деревня их уже. Ромка с Митричем пока держатся.
- Ясно…
- Ладно, давайте ужинать, - говорит Ромка и принимается наполнять наши стопки настойкой.
Едим в полном молчании, глядя на выражение Ромкиного лица, желание говорить пропадает сразу. В отличие от нас ест он вяло и неохотно, не пьёт, но нам наливает, как только стопки наши пустеют.
- Эй, хозяева! – доносится из коридора вслед за хлопком двери.
- Легки на помине… - ворчит Митрич.
- Есть кто дома? – звучит на фоне приближающихся шагов.
- Стучать надо! – отвечает Ромка.
- Да чего там! – отвечают ему. – Давай по-простому, по-деревенски…
В комнату входит мужчина, и я, что называется, выпадаю в осадок… Перед нами Игорь Сергеевич собственной персоной. Злосчастный помощник депутата и владелец до неприличия тонированного «Нисан Мурано».
На то, чтобы опознать меня и Костю, ему потребовались считанные секунды. Лицо его багровеет, ноздри начинают ходить ходуном. Он пялится на Костика так, словно хочет прошить взглядом.
- Ну, чего смотришь? – обращается к нему Константин. – Иди отсюда, мы гостей не звали. Тем более таких…
Вместо того, чтобы уйти, Игорь Сергеевич делает шаг вперёд.
- Я тебе говорил, что урою? – шипит он.
- Шел бы ты мимо, - усмехается Костик.
- Что?!
- Иди, говорю, куда-нибудь подальше отсюда.
- Ну, сука! – с этими словами депутатский помощник бросается вперёд и с ходу переворачивает стол, стараясь завалить его на Константина. Мат, звон бьющейся посуды, несколько глухих ударов - всё это происходит так быстро, что я, как и в прошлый раз, не успеваю ничего предпринять. Но успевают Ромка и Митрич.
Сейчас передо мной такая картина: Костя сидит верхом на лежащем на спине Игоре Сергеевиче и, придерживая одной рукой его правую руку, другой аккуратно придушивает. Митрич держит левую руку Игоря Сергеевича, Ромка – ноги. Вокруг этой композиции в живописном беспорядке валяются остатки еды, вилки, битые и целые тарелки и стопки. Чуть дальше, рядом с перевёрнутым столом, па полу растеклась лужа, в ней - останки разбившейся вдребезги трехлитровки. Я, Серёга и Денис, как сидели на стульях, так и сидим.
Игорь Сергеевич пытается трепыхаться, но ребята и Митрич держат его надёжно.
- Смотри, насмерть не придуши, - предупреждает Митрич Костю. – За такого гада в тюрьму идти – последнее дело.
Костик убирает руку от горла Игоря Сергеевича. Изо рта его сразу же вырывается хрип, хлюпанье и сквозь всё это – мат и угрозы.
- Остынь! – гаркает Митрич прямо в физиономию Игоря Сергеевича. И тот, вздрогнув, умолкает. – Я вот тебе что скажу… - произносит Митрич спокойно. – Бои тут страшные были. Столько людей полегло… А оружие под каждым кустом валялось. После войны только ленивый не собирал. Подобрал и я себе «Шмайсер» - так, на всякий случай, да и банды свирепствовали – уголовники, дезертиры… А потом, когда власть порядок навела, припрятал его… Я уже и забыл, где припрятал, - вздыхает он. И добавляет затвердевшим, как металл, голосом: - Но, если припечёт, вспомню.
- Сейчас я тебя отпущу, - говорит Костик, - ты встанешь и быстренько свалишь отсюда. А если вдруг захочешь вернуться, сначала десять раз подумай...
Костя медленно встаёт, отшагивает в сторону. Прежде чем подняться, Игорь Сергеевич, всё ещё багровый от удушья и негодования, с ненавистью зыркает на каждого из нас. Запоминает… Потом резко вскакивает и, круто развернувшись на месте, бежит прочь из дома.
- Ну, теперь держись… - вздыхает Митрич, качая головой.
- Сколько их всего? – спрашивает Костя.
- Вчетвером обычно приезжают. Реже – втроём. Пока вы здесь, у нас численный перевес, может, они и не сунутся, а как только уплывёте… Швах…
- Пойти, что ли, пообщаться с ними… – произносит Костя, пожевав губами. – Разъяснить политику партии…
- Не лезь, Кость, в это дело, - говорит ему Ромка. – Тем более, сейчас. Они там все на взводе, наверное… Потом сами разберёмся.
- Да как вы разберётесь? Их четверо, а вас двое всего. – Прибьют и зароют где-нибудь.
- Судя по первым впечатлениям, эти могут, - бурчит Денис, морщась.
- Одна надежда на «Шмайсер», - усмехается Ромка. – Колись, Митрич, где спрятал?
- Не время ещё… - отвечает Митрич. – Вот время подойдёт, скажу. А пока и твоя двустволка сойдёт - тоже не пшик…
- Это точно, надо достать и зарядить… На всякий пожарный…
Ромка уходит в спальню, а мы принимаемся за уборку. Митрич притаскивает откуда-то метлу, ловко орудуя ей, сметает разбросанную по полу еду в кучку. Я, сходив за водой, наматываю на швабру тряпку и протираю пол. Костя, Денис и Сергей расставили по местам мебель.
К Ромкиному возвращению в комнату, в ней царил почти идеальный порядок. Положив на диван двустволку-вертикалку, Ромка, ни слова не сказав, убежал на кухню. Вернулся с банкой настойки и тарелкой солёных огурцов.
Митрич встречает его одобрительным возгласом:
- Правильно! – Устроившись за столом, добавляет: - Посидим, подождём… А там глядишь, всё и обойдётся…
…В полном составе ждали часов до двух ночи. Сначала поговорили про то, как могут развиваться события в нашей ситуации, а потом решили: что загадывать? Дальше просто сидели за столом. Выпивали, конечно. Не без этого. Первым дал слабину Митрич. Но тут уж надо сделать скидку на возраст.
- Пойду, прилягу, - сказал он, из последних сил держась, чтобы не заснуть прямо за столом. И ушел в спальню.
Потом сон свалил Дениса и Сергея. Они расположились на диване валетом.
Чуть дольше их продержался Роман. Я и Костик советовали ему пойти отдохнуть, он долго упирался и, наконец, уснул, навалившись грудью на стол.
Меня сон пока не берёт. Константина тоже – судя по виду: не зевает, не трёт глаза. В глазах тех изрядно хмеля.
- Пойдём, покурим? – спрашивает он.
- Пойдём.
Костик наливает в стопки настойку, в банке её осталось на четверть, подхватывает их, и мы нетвердой походкой отправляемся на улицу.
На улице темно, а ещё тут, в сравнении с дневной жарой, довольно свежо. Луна в полнеба. А вокруг неё, на сколько видит глаз, рассыпаны крупинки звёзд.
Мы усаживаемся на верхнюю ступеньку крыльца. Закуриваем. Затянувшись сигаретой и выпустив дым, я пригубливаю настойку.
- Да, хрень получилась… - говорю тихо.
- Ты о чём? – спрашивает Костик.
- Да с козлом этим депутатским… Подставили мы с тобой Ромку с Митричем. Что теперь будет?
- А что будет? Если надо, ещё разок ему наваляем.
- Нам теперь тут вечно сидеть? Уплывём, начнутся у них проблемы – как пить дать. Ублюдок этот вряд ли их в покое оставит.
- Ну, позвонят, приедем ещё. Разберёмся…
- Кость, а ты уверен, что приедем?
- Ты во мне сомневаешься что ли? – спрашивает Костя настороженно-ледяным тоном.
- В тебе нет… В себе... – я на какое-то время умолкаю, оценивая – приеду ли, если потребуется. - Придётся приехать... – решаю. – Раз уж влезли мы с тобой во всё это… Блин, что за хрень такая… В милицию бы Ромке обратиться… Так вроде пока мы виноваты, побили Сергеевича этого…
- Обратись, - усмехается Костик. – Так тебя там и ждут. Схвачено у них тут всё, зуб даю! Наверняка проплатили и ментов, и администрацию…
- Что ж нам теперь самим с ними разбираться?
Костик молчит, пьёт мелкими глотками настойку. Затягивается «беломориной».
- Вот жизнь сучья… - вырывается из его рта вместе с клубами дыма.
- Да… Как до Революции стало. Бабушка моя часто вспоминает поговорку, которую ей мать рассказывала, до Революции так было: «С сильным не борись, с богатым не судись». Теперь то же самое… У кого деньги и власть, тот и прав. По-любому прав, что бы он ни вытворял. А остальные ни в грош не ставятся. Надо будет – завтра любого из нас в тюрягу, чтобы не вякал и не выёживался, борца за справедливость изображая, или вообще в асфальт закатают – чтоб уж наверняка.
- Новая русская демократия, - с болью в голосе произносит Константин. – Докатились… Ладно, раз на власть положиться нельзя и справедливости простому человеку в этой стране ждать бессмысленно, придётся самим эту справедливость восстанавливать. Разберёмся…
- Разберёмся… - вторю я эхом. – Только маловато нас: с Митричем четверо получается. А! Ещё «Шмайсер» есть! - усмехаюсь. - Вместе мы – грозная сила!
Костик вопросительно смотрит мне в глаза.
- А Сергея с Денисом не считаешь? – спрашивает.
Пожимаю плечами:
- Оно им надо? Ради постороннего человека в дерьмо лезть? Мы с тобой виноваты, нам Митричу и Ромке помогать.
- Плохо же ты о ребятах думаешь, - качает Костя головой. – Плохо…
- Кость?!
- Ну?
От окурка я прикуриваю новую сигарету, втягиваю в себя табачный дым.
- Сам прикинь… - говорю, выдыхая. - Ну, попили они с Ромкой водки и что? Кто он им? Тут ведь не просто так прогулка может получиться. Могут очень нехорошие последствия быть. А могут и вообще… - ребром ладони я провожу по горлу. Ты бы ради постороннего человека так рисковать стал?
- Честно скажу, - отвечает Костя. – Просто за постороннего человека – серьезно подумал бы. А вот за друга или за дело – хоть сейчас.
- А если прибьют?
- За настоящее дело и умирать не страшно.
- Точно?!
- Убивали меня уже, - по-будничному просто говорит Константин.
- Ты о ранении?
- Угу.
- Слушай, а расскажи, как было дело, - прошу я.
- Нахрена?
- Ну-у… интересно просто…
- Интересно ему, - грустно улыбается Костик. – Сейчас… - Он встаёт и уходит в дом. Возвращается с банкой. Усевшись рядом со мной, выливает из неё в стопки остатки настойки. Выбив из пачки «беломорину», говорит: - На броне ехали. Наскочили на фугас. С брони, как ветром сдуло, разметало кого куда. Мне повезло, даже не задело. За камень заполз. Лежу – голову хрен высунешь, чтобы оглядеться. Лупят только так, - чиркнув спичкой, Костя закуривает и продолжает: - Слышу, с нашей стороны отстреливаться пытаются, значит, не один я жив. Этот факт храбрости мне придал. Высунулся я и тоже постреливать начал. Правда, ни черта не видно в кого стрелять, - позиция у меня не важная. Резина у БэТэРа горит, ветер в мою сторону подул, дым не даёт цель видеть. Решил я позицию поменять. Под прикрытием дыма отполз, а дальше – открытое пространство, на нём, метрах в семи, камень, как раз, чтобы залечь. Ползти до него –наверняка пристрелят. Решил одним броском. Рванул вперёд, тут мне пулю в бок и всадили. Сразу не понял, что произошло. Ударило что-то в бок и с ног сбило. Перекатом до камня добрался и тут только увидел, что ранен. Кровь льёт. Начал возиться с перевязкой, кое-как получилось. И тут, вдруг, как рванёт раз пять подряд, и тишина… Такая внезапная, что оглушила. И слабость навалилась – не шевельнуться. Лежу на спине, в небо пялюсь. Резкость в глазах постепенно убывает, мутно перед ними, круги плывут. А потом голоса. Что говорят, разобрать не могу, в ушах словно вата напихана, но кажется, что не по-нашему. Ну, думаю, хрен вам, а не Костик. Гранату из кармана вытащил, в кулаке зажал и чеку вырвал. Жду, пока подойдут. Спиной чувствую, что притопали ко мне сразу несколько человек. Напрягся я, проморгался, резкость в глазах навёл, чтобы полюбоваться на их рожи перед тем, как к Аллаху своему полетят. Ладонь с гранатой разжал. И тут вижу, а надо мной пацаны мои склоняются. Живы пацаны! И так легко мне вдруг стало. А пацаны смотрят на гранату в моей руке, и лица их медленно зеленеют. Как дали в рассыпную, словно ветром сдуло. А мне так хорошо, так легко и спокойно… Пацаны-то живы! - Костя умолкает, одной затяжкой «засаживает» «беломорину» до гильзы. – В общем, и умирать не страшно. Глаза закрыл и жду… А она не взрывается! Все сроки уже истекли! Глаз один приоткрываю, кошусь на неё. Лежит. И такая злость меня взяла, что ж ты, думаю, падла, делаешь?! Я уже концы отдать приготовился, а ты мне весь кайф ломаешь! И не знаю, откуда силы взялись… Вскочил и как зашвырнул её. Тут она и рванула… - при этих словах Костя с такой силой лупит ладонью по ступеньке, что я вздрагиваю от испуга. – Сука… - произносит он с какой-то странной нежностью в голосе. И одним махом опрокидывает в рот стопку настойки.
Выпиваю и я. Мы выкуриваем ещё по сигарете, и Костя говорит:
- Ну что, спать что ли завалиться? Видимо не придут сегодня…
Я Костино предложение одобрил, и мы отправились спать на сеновал. Зарываясь в сено, я почему-то крутил в голове это странное Костино «Сука», произнесенное так необычно. С тем и уснул.
***
Пробуждение было тяжёлым. Во рту было сухо, как в Сахаре, голова трещала, как перезрелый арбуз, и, кажется, готова была лопнуть. Ребята тоже на вид были не ахти: под глазами тёмные круги, сами глаза красные, как у кролика, и пустые, как у дауна.
- Зачем так пить?.. – голосом умирающего стонал Сергей.
- Пьянство – добровольное безумие, - утверждал Денис, сдавив ладонями виски.
- Пьянству бой! – уверял Костик, поджигая «беломорину» трясущимися руками.
Мы с Митричем угрюмо кивали. Но на вопрос Романа «Похмеляться будете?», все ответили единодушным согласием…
Сам Ромка, как обычно, по ничем не убиваемой деревенской привычке поднялся ни свет, ни зоря и уже успел переделать кучу дел. Похмелялся он или нет – не знаю, но выглядит куда лучше нашего.
Стопка настойки вернула меня к жизни - головная боль почти моментально утихла. Но зато меня порядком подразвезло – спиртное «легло на старые дрожжи». В голову мою прокрался какой-то вязкий туман, веки налились свинцом, навалилась зевота.
- Поспать бы… - произношу я сквозь зевок.
- Какое поспать?! – восклицает Костик. – Плыть пора! Рома, ты с нами? Или, может, нам тут ещё денёк побыть, вдруг бандюганы эти нагрянут?
- Поплыли! – решает Ромка. – Всё равно навечно вы тут не останетесь, - усмехается.
- Как же мы Митрича одного оставим? – спрашиваю я. – Если эти придут, что он сделать сможет?
Наши взгляды разом обращаются к Митричу.
- Разберусь как-нибудь! – заверяет он, переминаясь с ноги на ногу.
- Иди, «Шмайсер» откапывай, - смеётся Рома.
- Да ну тебя… - ворчит Митрич беззлобно.
…После завтрака и скорых сборов отправились к реке. Митрич, подхватив пару байдарочных вёсел, пошел провожать нас. Выйдя за ворота Ромкиного участка, вдалеке, на той стороне деревни, я рассмотрел знакомый «Нисан Мурано», а за ним, размерами покрупнее, ещё какой-то автомобиль – тоже чёрный. Над «Мурано» возвышалась его крыша, увенчанная рамой с тремя прожекторами. Идти нам нужно было в другую сторону, так что марку автомобиля установить не удалось.
К реке подошли у того места, где спрятаны лодки. Вывели их из русла ручья. Порывшись в соседних кустах, Ромка извлёк оттуда деревянные весла для своей посудины. Вставил в уключины.
- Готово, - говорит он.
Мы прощаемся с Митричем, Костик командует:
- Отчаливай!
Мы дружно взмахиваем вёслами, погружаем их в воду. Гребок помощнее, и река понесла нас прочь от Ольховки.
Метров через сто я оглядываюсь. На берегу стоит Митрич, смотрит нам вслед. Положив край весла на борт лодки, я машу ему рукой…
…Вплоть до самого вечера плыли без остановок. В гостях у Ромки мы так отъелись, что даже обеда не понадобилось. Солнце грело, река журчала, в прибрежных кустах щебетали птички, на полях топорщился бурьян и лишь изредка виднелись какие-то культурные насаждения – в общем, ничего, что бы выделялось на фоне предыдущих дней сплава. Всю дорогу подшучивали над Ромкой и его посудиной. Тихоходная она очень по сравнению с «байдой». Да и усилий несравнимо больше требуется, чтобы придать ей скорость большую, чем скорость течения реки. А уж против течения… Не представляю, как Ромка назад добираться будет. И сколько ему времени на это понадобится. Пешком по берегу дойти - и то быстрее получится, наверное. Ну да ладно, ему виднее. Около девятнадцати ноль-ноль с воды присмотрели на берегу небольшую полянку. Решили остановиться на ней на ночлег. Полянку полумесяцем опоясывают невысокие кусты, за ними поле, через которое тянется накатанная колея, а дальше – густой сосновый лес. В кустах обнаружился родничок – раскопанная кем-то выложенная камешками ямка. Вода, вытекая из-под земли, скапливается в ней, а излишки слабеньким ручейком стекают к реке.
Поставили палатки, сходили в лес за дровами. Костик только-только закончил возиться с костром. Теперь вешает над ним котелок, наполненный родниковой водой. На ужин у нас запланированы макароны с тушенкой. Денис, Сергей и я сидим неподалёку на толстом, бревне, солнцем, дождями и ветром почти полностью очищенном от коры – полусгнившая она устилает землю под нашими ногами
Я достаю сотовый, включаю его. Отыскав в списке вызовов пункт «Бабушка», жму на «Yes».
- Алло, - звучит из трубки после череды длинных гудков.
- Привет, ба!
- Здравствуй, Иван! Что-то долго ты не звонил. Я уже волноваться начала. Случилось что?
- Всё в порядке, ба. У тебя как дела? Была в больнице.
- Была.
- Что сказали?
- Сказали ложиться на обследование.
- Ложись, ба.
- Может, потом… Я ведь тебя дождаться хочу, побыть с тобой…
- Ба, я к тебе каждый день в больницу ходить буду!
- В больнице не то… Да и пирогов тебе напечь обещала…
- Бог с ними, с пирогами! Здоровье важнее! А пирогов ты мне потом напечёшь. Может, не долго в больнице пробудешь. Да и не последний же раз я приезжаю?!
- Может и недолго… Иван, а помнишь фотографии старые, что в серванте стоят?
- Конечно.
- Там групповая есть, так вот в центре взрослая женщина на ней – бабушка моя Софья Александровна, а мужчина в котелке – её второй муж Фёдор Васильевич. Первый её муж, Петр Андреевич, погиб, пролётка сбила. Помнишь, я тебе рассказывала?
- Помню, ба.
- Девушки рядом с ними – дочери Софьи Александровны от первого брака. Моя мама самая старшая среди них. Марья Васильевна её звали. А мальчик на коленях у Фёдора Васильевича – их сын от второго брака Николай. Он в революцию пропал.
Слушая бабушку, я пытаюсь представить себе фотографию, чтобы сопоставить с ней услышанное, чтобы как можно лучше запомнить…
- Самая молоденькая девушка – Зоя, - продолжает бабушка. - она замуж за чеха вышла, с ним уехала.
- Вот как? – удивляюсь я. – Значит, родственники за границей есть.
- Если живы, - отвечает бабушка. – Ну да ладно, как там у вас дела?
- Нормально.
- Погода как?
- Отличная погода!
- Ну, отдыхайте.
- Ба, ты только обязательно на обследование ложись!
- Хорошо… Ну что, до свидания?
- До свидания, ба!
В трубке звучат короткие гудки, а я всё держу её у уха, словно надеясь услышать ещё что-нибудь.
- Что там у неё, - спрашивает Костик. Он уселся на землю у костра, курит. – Как здоровье?
- Врачи сказали, на обследование ложиться ей нужно.
- Понятно… - произносит Константин.
Выключив телефон, прячу его в карман джинсов. Подсаживаюсь к Косте.
- Знаешь, - говорю сдавленно, - какое-то нехорошее ощущение, словно что-то должно случиться… что-то плохое …
Костя кладёт ладонь на моё плечо. Легонько пожимает его. Заглянув в глаза, говорит бодро:
- Да не расстраивайся ты, Иван! Всё будет хорошо!
- Хотелось бы надеяться… - вздыхаю я.
- А ты не просто надейся, ты верь!
- Попробую…
Вода в котелке закипает. Костя солит её, высыпает в неё макароны. Чтобы не пристали к стенкам, помешивает ложкой.
- У вас в городе как с медициной? – спрашивает.
Пожимаю плечами.
- Есть пара больниц, - отвечаю. – В одной пару лет назад доводилось лежать с воспалением – не фонтан. Помещение затрапезное. Осень поздняя была – сквозняки, холод. Щели в оконных рамах в полпальца толщиной. Врачей не хватает, медсестёр тоже. Зарплаты у всех маленькие, ну, и лечение соответствующее – без энтузиазма. Выжил, значит выжил, сдох – твои проблемы. Конечно, если денег дашь – совсем другое отношение. И лишний раз как здоровье поинтересуются, и температуру измерят, и улыбнутся, и слово доброе скажут: на себе проверил. Лекарства, естественно, все за свой счёт. Что из себя вторая больница представляет – не знаю… Но думаю, что, если и лучше, то не намного …
Облизав ложку, Костик протягивает её мне.
- Подержи-ка…
Достаёт из кармана джинсов пачку «Беломора». Она полупуста и измята. Папиросы в ней, естественно, тоже не идеальной формы. Та, которую Костик извлёк из пачки, имеет форму буквы «Г». И как только не переломилась пополам?
- Если что, - говорит он, осторожно распрямляя её, - у меня знакомый в Москве есть, через которого в бабушку твою в больницу при Министерстве Обороны устроить можно, как ветерана. Вроде бы всё бесплатно, ну и, сам понимаешь, уровень лечения… - разводит руками. - Так что, обращайся, чем смогу помогу.
- Спасибо, Кость, - благодарю я. – Я подумаю. Может, так и поступим.
- Ага, - кивает Костя. Достаёт из костра палочку, прикуривает от огонька на её кончике. – Только, Иван, сразу предупреждаю: гарантировать положительный результат не могу. Но постараюсь сделать всё возможное.
- Я понимаю, Кость. Если не получится, и у нас в городе как-нибудь всё организовать можно. В конце концов, денег дам… Блин, действительно сделали бы лечение это платным. Бесплатно ведь всё равно не лечат, так… видимость создают. Приходится договариваться. По сути взятку давать… И врачи трясутся, и мне неприятно… Преступление всё же…
- Можно и платным сделать, - соглашается Костя. – Главное, чтобы все за него платить могли. А до тех пор, пока в нашей стране так не получается, нужно развивать и платную - а почему бы и нет? - и бесплатную медицину. И развивать по-нормальному, а не такими темпами как сейчас: откроют раз в два года какую-нибудь больничку или диагностический центр, и следующие полгода трубят об этом в каждом репортаже, мол, вот мы какие, радетели за народное здоровье.
- Ага! – присоединяется к разговору Рома. - А центр тот в итоге получается для избранных, их родственников и друзей, и для друзей их друзей, а простому смертному туда попасть не легче, чем верблюду сквозь игольное ушко проскочить.
- Парни! – восклицает Сергей. – Вы что?! Вам лишь бы сказать хоть что-то! Почему для избранных? И темпы чем не нравятся? Есть программы соответствующие по развитию здравоохранения, согласно им всё и идёт!
Костя прищуривается, говорит тягуче:
- Программы, конечно, есть...
- Ну так!
- А когда они реализованы будут? – спрашивает Константин.
- Блин, - морщится Сергей. – Когда-нибудь будут.
- А когда-нибудь – это когда?
- А тебе вот прямо сейчас вынь всё да полож?! – ухмыляется Серёга. – Не ты ли про всякие экономические чудеса рассказывал и про то, что желать их глупо?
- Я! – соглашается Костя.
- Так что ж ты сам теперь такого чуда требуешь?
- Почему чуда? Я разве сказал, что хочу завтра проснуться и чтобы как в раю? Я про то говорю, что работать нужно в указанном направлении, действовать без промедлений и интенсивно! А так, как сейчас это происходит… - он на мгновение задумывается и продолжает: - Это как бы я стою на берегу, держу в руках спасательный круг, а ты тонешь и кричишь мне: «Костя, помоги!». А я тебе: «Да, да! Конечно, конечно! На следующей неделе!»
- Не утрируй, - бурчит Сергей.
- А я разве утрирую? Вот мне рассказывают про то, как лет через двадцать у нас всё шикарно будет и с медициной, и с образованием, с жильём и с пенсионной системой. Готов я в это поверить и очень хочу поверить, потому что без веры такой прожить очень сложно! Но я не верю! А знаешь почему? Знаешь, что нужно, чтобы я поверил?
- Ну?
- Нужно, чтобы я все эти изменения не в рекламных роликах и партийных сводках по «ящику» наблюдал, а вокруг себя каждый день. Чтобы видел, что старые больницы ремонтируются и оборудование в них обновляется, а новые больницы строятся – не когда-то там, а вот прямо сейчас, - он звонко хлопает ладонью по колену, - врачи молодые в них приходят, и не только в Москве, но и в глубокой провинции! Что решаются проблемы жилья для молодых семей, тех, кто не в состоянии его купить за те бешеные цены, которые установлены сейчас на жилищном рынке. Строятся детсады для их детей. И опять же, не только в Москве, а по всей стране, как в песне поётся, до самых до окраин! Что пенсионеры с каждым годом живут всё лучше, а не продолжают лазить по помойкам, побираться и плакать в аптеках, что у них не хватает денег на те самые, якобы бесплатно положенные им, лекарства! Вот тогда я поверю, только тогда! Потому что приучен уже, что всем этим президентским и министерским россказням по «ящику» верить нельзя – враньё сплошное. Этим враньём всем нам неоднократно по рукам и по голове били – может, хватит уже? Учёный я и верю теперь только, как в стихотворении Рождественского говорится, делам, а не клятвам.
- Ага! – подхватывает Денис. – В моём городе тоже две больницы, и на обе всего один анестезиолог приходится – женщина шестидесяти пяти лет. Мать моя с ней общается. Так вот, на пенсию она до сих пор не вышла, во-первых, потому, что пенсия маленькая и на неё пожить будет ещё невозможнее, чем на зарплату, а во-вторых, потому, что заменить её будет некем. Молодые врачи приезжали и через месяц-два сбегали: кто в областной центр, кто в Подмосковье или Москву. Почему? Да потому что зарплата грошовая, больницы убитые, оборудование в них никакое и перспектив тоже никаких. Теперь случись что с бабушкой анестезиологом и всё – кирдык. Как операции проводить? Без анестезии, по живому резать или, может, в качестве альтернативы, как во время войны, кружку спирта оперируемому выдавать? Смотрю я на весь этот беспредел, а тем временем по телевизору про какие-то социальные программы рассказывают – жить стало лучше, стало веселее. Это они мне, человеку по уши в дерьме сидящему, рассказывают, что вокруг меня розы благоухают?! Сдается, что нагло и цинично врут мне в глаза или просто не в курсе ситуации. Но тогда бы молчали… - он сплёвывает под ноги и вдруг восклицает: - Слушайте, а может это и есть суть их социальных программ?! Сделать так, чтобы у меня в городе нельзя было больных оперировать?! Может, это и есть тот самый президентский план, о котором так много говорят, но в чём он состоит – никто не знает?!
- Ну-ну… - ворчит Сергей, ерзая на бревне. – А ты свой план предложи. Может, он лучше будет?
- Серёж, - отвечает Денис примирительно. – Я могу и предложить, не глупее остальных. Но зачем тогда они там, - указательным пальцем указывает наверх, - сидят? Зачем избирались, зачем обещали, зачем, в конце концов, мы с вами их содержим, налоги платим? Чтобы двадцать лет хоть каких-то подвижек положительных ждать? Не знаю, как остальные, а я столько ждать не хочу. Если, как сказал Саша, средний возраст, до которого сейчас мужик доживает, пятьдесят четыре года, у меня просто нет времени ждать. Я за тридцатник перевалил уже! Я сейчас хочу наблюдать, как мой, твой, наш труд приносит нам и стране пользу. Я видеть хочу, что страна крепнет, что сельское хозяйство, промышленность и наука развиваются, и экономика на девяносто процентов держится на них, а не на экспорте природных ресурсов. Что это не пузырь на поверхности нефтяной плёнки, а реальная экономика. И, в конце концов, я хочу, чтобы доходы от продажи той нефти шли не в карманы олигархов, тратились не на покупку футбольных клубов, пьянки и виллы за бугром, а на создание рабочих мест, развитие медицины, образования, строительство жилья по всей стране.
- Ты чужие деньги не считай – кто на что тратит, - протестует Серёга. – Свои заработай.
- Чужие?! – восклицает Костик, вскочив на ноги. – Это деньги от продажи нефти чужие? А откуда она взялась, эта нефть, олигарх тот футбольный её высрал что ли? Или, может быть, взял лом и лично скважину выдолбил, а потом через трубочку в цистерны нефть отсасывал, а? Ведь добыли её такие же парни, как ты. А он при поддержке гос. деятелей узурпировал право распоряжаться доходами от её продажи в личных интересах и интересах группки прикрывающих его чиновников и воров.
- Вот как?! - криво усмехается Сергей. - И что теперь, отобрать эти деньги у олигархов и раздать вам, тем нефтедобывающим парням, ещё кому-нибудь?
Костя хмурится, покачивает головой.
- Почему раздать?! – спрашивает. – Зачем ты меня на пустом месте подловить пытаешься? Ребенку ясно: раздай эти деньги, никакого толка от них не будет. Тебе же Денис сказал уже, что их жизненно необходимо вкладывать в развитие страны. Не в отдельно взятого олигарха и его семью, а во всех граждан России – путём развития промышленности и всего остального, что Денис перечислил. Нефть должна быть целиком и полностью национальным достоянием, а все доходы от неё народу принадлежать, как бы банально это ни звучало. Ведь это же природный ресурс, то, что не произведено человеком, а дано территории, на которой расположена наша страна, от природы, от Бога, – как ни назови. Так почему же кое-кто из проживающих в этой стране считает, что имеет на природные ресурсы больше прав, чем остальные жители?
Бросив в костёр останки «беломорины», Костя достаёт из пакета с продуктами банку тушенки, положив на землю, с силой вонзает в неё нож.
- Почему у нас тем, кто трудится, не достаётся практически ничего? - говорит, взрезая её. - Почему всё не для трудящегося человека, а для того, кто к большим деньгам и к власти примазался? Почему для них закон – не закон. Что хотят, то творят. Взять ту же воровскую продажу земли…
Слушая Костика, я снимаю котелок с костра, сливаю воду из макарон.
- В природоохранных зонах продают, - продолжает Костя, - в заповедниках – там, где отдыхали или могли бы отдыхать те, кто реально трудится, и их дети! Помнишь, сплав в прошлом году?
Серёга угрюмо кивает.
- Ты ведь своими глазами видел, что огромный кусок земли вместе с родником вплоть до самого берега какой-то деятель забором отгородил и строительство начал. Тот кусок, где раньше стоянка для байдарочников была! Как специально сделал, словно в издёвку!
- Ладно, мужики, хватит собачиться! – встав с бревна, решительно произносит Рома. - Не хватало ещё нам переругаться! Кость, давай сюда тушенку!
Он берёт у Костика открытую банку с тушенкой, и вываливает её содержимое в макароны. Отобрав у меня ложку, принимается тщательно перемешивать.
- Да кто собачится-то? – бурчит Костя, наблюдая его действиями. – Просто договориться нам нужно, понять, как жить дальше…
- Да, понять не мешало бы… - поддерживает его Ромка. – Но что толку от того, что поймём? Изменить мы хоть что-либо не в силах: ни больших денег, ни власти у нас нет…
- Нет… - вздыхает Костик. – Это ты точно подметил. Но ведь что-то же надо делать?!
- Надо, - кивает Рома. – Но что?
...На этом Ромкином вопросе весь спор сошел на нет. Мы поужинали в полном молчании и не выпив ни грамма (настроение для пития было не совсем подходящим) и разбрелись кто куда: Ромка отправился спать, а спать он решил прямо в лодке под открытым небом; Денис пошел прогуляться по окрестностям; Сергей забрался в палатку, а Костик и я отправились ловить рыбу. Ушли мы метров на сто вниз по течению. Так как спиннинг у нас один на всех, ловить решили по очереди. Первым ловил Костик: сделал с десяток забросов, сказал, что клёва нет, и передал снасть мне…
Солнце сползло за лес. Сгущаются сумерки. Вблизи видно пока ещё хорошо, а вот противоположный берег будто подёрнут дымкой. Речная вода журчит, метрах в полутора от берега обтекая торчащий из неё камень. Его макушка облеплена грязно-зелёной тиной, от которой исходит едва уловимый запах гниения. Над камнем роятся комары. Нас они не трогают, видно заняты более важным делом, чем поиск пропитания. Я блесню уже минут двадцать. Делаю заброс за забросом в разных направлениях, провожу блесну-вертушку на разных глубинах. Результат пока нулевой, но сдаваться рано. Место вроде бы неплохое. Судя по речной поверхности, есть перепад глубин, значит, должна быть и рыба. Сейчас, на грани дня и ночи, всего можно ожидать. Может такой клёв начаться…
- А ведь Серёга прав… - говорит Костик. Он сидит за моей спиной на огромном растрескавшемся бревне, очевидно, принесённом сюда половодьем. Бревно примяло собой прибрежные кусты, поломало их, вдавило в землю. Те из них, что пострадали менее остальных и сумели выжить, выбиваются теперь из-под бревна чахлыми искривлёнными чуть подёрнутыми желто-зеленой листвой ветками.
- В чём? – спрашиваю, обернувшись к Косте. На какой-то момент я останавливаю вращение ручки катушки, и блесна ложится на дно. Потянув на себя всю снасть, я пытаюсь поднять её, но не тут-то было. Зацеп… – Чёрт… - цежу я и принимаюсь подёргивать кончиком спиннинга, рассчитывая, что зацеп пустяковый и получится вырвать из него блесну.
Видя, что мне не до него, Костик умолкает. Я продолжаю бороться с зацепом – пока что он побеждает. Увеличиваю силу рывков, смешаюсь вниз и вверх по течению. Без толку. Взявшись двумя руками за рукоять спиннинга, начинаю тянуть леску на себя. Спиннинг гнётся в дугу, а блесна не с места. Неужто придётся отрывать? Помучавшись ещё немного, прихожу к выводу, что так и есть: отрывать придётся. Хорошо хоть мононить, а не плетёнка. Наматываю немного лески на ладонь, натягиваю до упора и с силой дёргаю. Натяжение лески моментально ослабевает. Как пуля что-то проносится у самого моего уха и улетает куда-то в кусты. Слышится шелест сшибаемой листвы и возглас Костика:
- Так и убить можно!
Леска в моей руке вздрагивает и натягивается, как тетива.
- Рыболов… - ворчит Костя.
Посмотрев на него, вижу, что он завалился на бревне на бок, а леска уходит в кусты над бревном как раз через то место, где он только что сидел, примерно на уровне головы.
- Еле увернулся, - добавляет он недовольно.
Чёрт! Ведь знаю же я, что так дёргать нельзя. Если блесна вдруг отцепится после рывка, может с такой силой в лоб зарядить! Или в глаз… Прислонив спиннинг к бревну, лезу в кусты. Следуя леске, отыскиваю блесну: тройником она впилась в засохший сучок. Отцепив и выбравшись из кустов, осматриваю её. Вроде бы в порядке, только один из крючков тройника немного разогнулся.
Я поднимаю с земли округлый камень размером с куриное яйцо, орудуя им, пытаюсь придать крючку утерянную форму. Крючок пружинит, поддаётся с трудом…
- Так что ты про Серёгу говорил? – пытаюсь возобновить прерванный зацепом разговор.
- Прав он.
- В чём прав?
Прежде чем ответить, Костик закуривает. А закурив, закашливается. Кашляет долго, надсадно.
- Помнишь, - произносит, когда кашель отступил, - Серёга говорил, что мы чего-то не делаем?
- В смысле не делаем? – спрашиваю, пытаясь припомнить, про что и в каком ключе мог сказать такое Сергей.
- В том смысле, что не делаем мы чего-то такого, что позволило бы нам жить лучше, - напоминает Константин.
- А-а-а… - тяну я, давя на крючок камнем. – Ну да… Помню.
- Точно не делаем, - говорит Костик, затянувшись папиросой. Уголёк на её кончике ярко вспыхнул и теперь светится, как красный сигнал миниатюрного светофора, озаряя Костино лицо.
- Наверное… - пожимаю я плечами. Подношу блесну к глазам, чтобы получше рассмотреть результат своей работы. Сумерки стали ещё гуще, приходится щуриться, напрягать зрение, чтобы разглядеть, что с крючком всё в порядке, как новый. Тем же камнем подтачиваю его. – Вот только чего не делаем? – спрашиваю у Кости.
Он разводит руками. В левой зажата папироса, и воздухе на мгновение остаётся след от уголька, словно кто-то подвесил красную ленту.
- Одной, по сути, простой и очевидной вещи, - говорит тихо. - Не пытаемся бороться за себя.
- То есть?
- То есть, обязанности свои мы знаем: ходи на работу, плати налоги. И исполняем их в своём большинстве. А вот свои права… - вздыхает Костик. – Большая их часть нам неизвестна…
- Правовая безграмотность… - перебиваю я.
- Так мы даже те, о которых представление имеем, отстаивать не пытаемся: то ли стесняемся чего-то, то ли боимся, то ли что-то ещё…
- Что-то ещё, - выбираю я из предложенных вариантов. – Пофигизм это всероссийский. Я даже и не знаю, как ещё назвать можно. На самих себя нам наплевать.
- Ага, - соглашается Константин. – А властям это только на руку. Не дёргаются люди, не требуют – вот и славно. Терпилы, мать их так! И состояние этого всеобщего пофигизма старательно властью насаждается и лелеется. Людям всеми доступными средствами вбивается в головы понимание того, что от них ничего не зависит, ничего они изменить не могут, как бы ни упирались, и вообще, все они букашки малые, а на всё есть чья-то высшая воля, или, ещё хлеще, какие-то мировые тенденции. И именно в силу этих тенденций в домах у нас текут крыши, мусорные ящики во дворах не вычищаются, а реформа ЖКХ в который раз провалена.
- И люди всё это принимают, - качаю я головой.
- А так проще, - усмехается Костик. – Проще нам так: поверить во всю эту хрень и сидеть сиднем, вместо того, чтобы попытаться разобраться в ситуации, предпринять действия для её изменения.
- Ну, а что предпринять, какие действия? – спрашиваю я, садясь на бревно рядом с Костей.
- Как сказал классик, выдавливать из себя раба. Каплю за каплей. Для начала уяснить, наконец, все свои права. Изучить их, вызубрить, чтобы отскакивали от зубов, как «Отче наш». А ещё нужно одну крамольную для русского человека истину освоить: любой чиновник, от самой мелкой сошки до президента, ничем не лучше и не праведнее обычного гражданина. А если говорить серьёзно, то и хуже. Менеджер. Червь бумажный. Крыса канцелярская. Это странно и, на первый взгляд, страшно звучит, но так и есть. Ведь он не пашет, не сеет и не жнёт! Не даёт прибыли ни в сфере производства, ни в сфере услуг. То есть, нет от него никаких доходов, а порой и вовсе одни убытки. И всю эту чиновничью шатию содержим мы – работающие люди. Нужно это понять и перестать бояться и стесняться тех, кому сами же платим деньги.
Обдумывая услышанное, я смотрю в сторону противоположного берега. Стемнело настолько, что его почти не видно. Перевожу взгляд на небо: там разгораются звёзды.
- Ну, хорошо, - произношу я, - допустим, я всё это усвоил. И что дальше?
Костик закидывает ногу на ногу.
- А что дальше? – спрашивает и сам же отвечает: - Дальше: да здравствует наш суд!
- Самый гуманный и справедливый суд в мире?! – усмехаюсь я.
- Очень хотелось бы в это верить… - произносит Костя с солидной долей скепсиса в голосе.
- Вот-вот… Значит, судиться?
- Ага.
- Ну… это как-то… - я чешу затылок, подбирая нужное слово.
- Неприлично? – приходит мне на помощь Костя. – Непристойно? Грязно?
- Угу… Как это называется-то? – задумываюсь я. - Сутяжничество!
- Ха! – восклицает Константин. – Хрена с два ты угадал! Это нам опять же вдолбили! Вот, дескать, в суды обращаться плохо, гадко! Сутяжничество это! И слово-то какое прикрутили гадко звучащее: «сутяжничество», - он сплёвывает под ноги. – Судиться - не по-благородному и не для нас: таких чистеньких и правильных. Мы лучше перетерпим с гордо поднятой головой, утрёмся, но в суд – ни-ни, неблагородное это занятие!
- Моветон, - вставляю я.
Костя сплёвывает ещё раз. Говорит наставительно:
- Сутяжничество, чтоб ты знал, это отъем чего-либо у кого-либо путём судебных тяжб. Я же тебе говорю не про отъем, а про восстановление попранных прав. Я раньше тоже нос морщил, когда фильмы забугорные смотрел. Там ведь то и дело показывают, как кто-то с кем-то судится. Нахамил кто-нибудь, не важно, простой человек или деятель какой-нибудь, кому-нибудь и всё: извольте пожаловать в суд! Странным это мне казалось. Чего судиться-то по пустякам? Ну, нахамил и нахамил. Он тебе, ты ему, а потом в морду, чтобы не выёживался! И не только мне это хождение по судам странным казалось, а многим. А наши сатирики, политики и прочие хитрозадые парни этим пользовались впрок, посмеивались, да подтрунивали, укрепляя нас в нашей «вере»: «Вот они там какие гадкие, судятся из-за ерунды, друг над другом глумятся, а мы не такие, нет! Мы лучше! Мы по судам не ходим!» И мы все им в ответ хором: «Да, мы лучше! Мы не ходим!». Ну и?
Сидеть нога на ногу на бревне не очень удобно, потому Костик меняет положение ног на обычное. Продолжает:
- Что в итоге мы получили?! Кроме осознания собственного благородства от нехождения по судам? Правовой нигилизм и произвол! Сами его насадили, и теперь сами же его плоды пожинаем! Вот кино я недавно смотрел. Наш фильм. В нём в одной из сцен мужик в ресторан приходит, что-то ему там не понравилось, он и говорит: «Вы мне ужин испортили, платить не буду!» Как бы в Штатах или в Европе сценарий развивался, если режиссёр не хочет погеройствовать и пролить немного кетчупа на скатерти и физиономии актёров? «До встречи в суде, все вопросы только через моего адвоката. Суд во всем разберётся!» У нас же показывают: менеджер ресторанный на мужика орёт, что вот сейчас охрану вызовет, и та его по полной программе поимеет, мол, либо бабки гони, либо прямо сейчас всем хором тебя опустим! А ещё лучше – милицию вызовем, чтоб самим не мараться, пусть они с тобой развлекаются в обезьяннике. Это как называется, Иван?
- Звездец это… Полный звездец!
Я достаю сигарету, Костик чиркает спичкой, давая мне прикурить. Пламя спички выхватывает из темноты крошечный кусочек пространства вокруг нас, ударяет жаром мне в лицо, заставляет прищуриться.
- И c каким шиком, с какой гордостью, - говорит Коснстантин, когда моя сигарета раскурена, - было дальше подано: мужик тот из внутреннего кармана пиджака выхватывает красные «корочки» и менеджеру под нос суёт: «Я из особого отдела! Я щас всего один звонок сделаю и вас в полном составе под асфальтоукладчик!» И всё. Менеджер с лица спал: «Простите, извините, ошибочка вышла, а на счёт охраны, так это я пошутил, не обращайте внимания! И вообще, с этого дня вы у нас ужинаете бесплатно!» То есть, выходит, не закон у нас главенствует, а физическая сила и красные «корочки». Уже даже на экране это не стесняются показывать. Полный официоз! Есть у тебя «корочки» - ты человек, а нет – так прямо сейчас тебе на голову насрать можно! Страшно?
- Угу, - бурчу я.
- И мне... – кивает Константин. - И всё это мы сами себе устроили! Наверняка многие из нас это на себе уже почувствовали, ловили себя на гаденькой мыслишке: «Вот были бы у меня сейчас «корочки» или, как профессор Преображенский говорил, такая бумажка, чтоб как броня, и всё бы у меня отлично было, без поблеем и препонов – и не хамили бы мне, и палки в колёса не вставляли бы». Бумажка у нас выше человека и закона выходит!
Костя умолкает. Молчу и я. Вспоминаю, что и сам, когда бегал с оформлением документов на квартиру, необходимых для составления завещания, когда едва ли не сутками стоял в очередях, пропуская «блатных» посетителей, мечтал иметь такую вот бумажку-броню. Чтобы с её помощью все двери передо мной распахнулись, а все эти чинуши, наконец обратили на меня внимание и начали свои обязанности выполнять, а не пытаться под любым предлогом (держа в очередях, требуя всё новых и новых и непонятно зачем нужных справок) выбить из меня хоть что-то, хоть какую-то мзду, хоть копеечку: чтобы ускорить процесс, чтобы, как один из них мне сказал, облегчить мои мучения. И это за то, что он должен делать по ходу своих обязанностей, за то, за что получает зарплату! Ту зарплату, которую ему начисляют с налогов, выплачиваемых в том числе и мной!
- Да… - произносит Костик. – Сами натворили дел, самим и исправлять. Только самим, потому что кроме нас это никому не нужно.
- Кость, ну и как ты себе это представляешь?
- Что значит как? Чувствуешь, что тебя обманули, слышишь, что оскорбили, видишь, что права твои нарушают – иди в суд. Требуй разобраться! Не устраивает решение суда? Обжалуй! Один раз не получилось, обжалуй ещё. Иди до конца. А как иначе? Если по закону, то только так! И независимо от того, кто нарушитель: рядовой гражданин, депутат, министр или президент. Перед законом все должны быть равны. Эту истину мы все воде бы знаем, но… не понимаем, что ли, её смысла? Да и вбили в нас, что вроде бы все и равны, но некоторые равнее. Нужно это из себя выдавить!
- Правильно говоришь, Кость. Всё так. Но… - я лезу в сигаретную пачку, чтобы достать сигарету. Она одна и оказывается сломанной у фильтра. Фильтр болтается на узенькой полоске бумаги. Я кручу сигарету в руках, думая как её теперь выкурить. Если курить без фильтра, табак полезет в рот, придётся отплёвываться.
- Держи, - Костя протягивает мне «беломорину».
Её грязно-белая гильза отчётливо видна в темноте. Смотрю на неё задумчиво. Припоминаю, как гадко пахнет дым, когда Костик курит. А, ладно, была - не была! Беру «беломорину», собираюсь вставить в губы.
- Не так, - смеётся Костя. Забирает у меня папиросу и сминает пальцами кончик гильзы. – Эх, молодёжь! Всему вас учить надо! Кури! – передаёт мне подготовленную для курения.
Закуриваю. Неосмотрительно затягиваюсь в полную силу и… По горлу словно наждачка проходится. Дыхание моё сбивается, на меня нападает жуткий кашель. Сжав горло ладонью, с минуту пытаюсь прокашляться.
- Как ты это куришь? – спрашиваю сипло.
Костя пожимает плечами.
- А что? – спрашивает удивлённо.
- Отрава… - сиплю я. Собираюсь затушить «беломорину» о бревно, но Костя не даёт. Отбирает и курит сам.
- Так что ты хотел сказать? – спрашивает меня.
- Правильно говоришь, что всё это из себя выдавливать надо, что закон един для всех и не должно быть градаций равенства перед ним. Согласен я, что необходимо себя и свои права отстаивать… Только кажется мне, ничего из хождений по судам не выйдет.
- Это почему? – удивляется Константин.
- Государство не правовое. Не судиться в нём, а шапку ломать и челом бить нужно, в ногах валяться и мзду платить. Только тогда, может быть, что-то с мёртвой точки сдвинется, если, конечно, барин пожелает. А суды… - я вяло взмахиваю рукой. - Вот смотри сколько репортажей показывают про то, как людей обманом жилья лишают, целыми семьями на улицу вышвыривают. Пытаются они по закону действовать, ходят к ответственным чиновникам, в суды обращаются. И что? Чиновники их в шеи гонят, все суды проиграны, везде отказ. Думаешь, власть об этом не знает, телевизор не смотрит, не видит, какой беспредел творится? Всё видит, всё знает. Начхать ей. Не интересен ей рядовой человечек с его проблемами, пусть даже проблемы эти сведут его в могилу.
- Всё так, - говорит Костя угрюмо. – И всё же пытаться нужно! И делать это массово! Вот что главное! Именно массово! По возможности, привлекая внимание прессы, радио и телевидения, чтобы люди, попавшие в беду, видели, что они не одни, что есть такие же, как они, кто не опустил руки, кто пытается бороться! Чтобы и они боролись! Да, от одного человека, от одного иска легко отмахнуться или принять по нему «нужное» решение. Даже с сотней и тысячью исков так поступить можно. А вот если исков будут десятки и сотни тысяч, просто закрыть на них глаза или «прокатить» их не выйдет.
- В общем, логично. Вот только… - я всё же подкуриваю сломанную сигарету, предварительно до конца оторвав фильтр. Сплюнув табачные крошки, продолжаю: - Ты ведь со мной в общество по защите прав потребителя ходил?
- Ходил.
- Сам видел: рабочий день с десяти до шестнадцати, суббота и воскресенье – выходной. Так, наверняка, ещё и среди недели какие-нибудь неприёмные дни бывают – бумажки с места на место переложить, инвентаризацию провести, чай-кофе попить. Думаешь, в судах по-другому?
- Вряд ли… - соглашается Константин.
- А теперь прикинь: при таких условиях люди туда массово обращаться будут? Вот, допустим, нахамили человеку. Ему бы в суд обратиться, а суд работает настолько для него неудобно, что всё желание идти туда пропадает. Обсчитали человека или товар некачественный продали: опять бы в суд или в общество по защите потребительских прав. Но с работы отпрашиваться надо и, наверняка, не один раз – и всё это за свой счёт. Он и думает: отпрошусь – потеряю денег, возможно, больше, чем уже потерял, а буду часто отпрашиваться, так и работу потерять могу: вряд ли начальству понравятся мои частые отлучки. Подумает он так и не пойдёт ни в какой суд, ни в какое общество.
- Верно подметил, - снова соглашается Костя. – Это система. Намеренно созданная именно в таком виде и с той целью, чтобы людям было как можно более неудобно отстаивать свои права.
- Не перегибаешь?
Костик усмехается.
- А в чём перегиб? Сам суди: те, кто составляют расписания работы всех этих судов и обществ, разве не знают, что людям в таком режиме обращаться туда крайне неудобно? Глупо даже подумать, что не знают! В одной стране живём. И что? Почему бы не сделать, чтобы, например, суббота и воскресенье в правозащитных организациях были рабочими днями, а выходные среди недели, когда трудящийся человек на работе находится и в суд навряд ли пойдёт?
Пожимаю плечами.
- Вот и я не знаю, что этому мешает… - говорит Костя. - Возможно, именно боязнь того, что люди завалят инстанции исками и, наконец-то, придётся работать, а не чаи распивать, и, о, ужас!, принимать решения в пользу простых граждан! Это же какой кошмар! Наверное, это и есть страшный сон всех этих депутатов и министров, холодный пот их прошибает от мысли, что люди могут потребовать соблюдения своих прав.
- Да уж, страшное дело, - улыбаюсь я.
Какое-то время мы молча курим. При затяжках табачные угольки разгораются ярче, озаряют наши лица. Дым моей сигареты и Костиной папиросы смешивается, поднимается к небу. Нас окружает абсолютное безветрие и тишина, нарушаемая лишь мерным журчанием воды у камня. Ничто не шелохнётся, не потревожит нас. Небо высокое-высокое. Звёзды на нём – крупные льдинки, а луна – бледный лимон.
- Пойдём спать, Иван, - говорит Костя, докурив.
- Пойдём.
***
Завалившись на трапик и укрывшись спальником, уснул я мгновенно. Приснилось мне, что я у бабушки, мечусь по квартире в поисках хоть какого-то клочка бумаги и ручки или карандаша. А бабушка, сидя в кресле, перечисляет родственников, запечатленных на фотографиях: Петр Андреевич, Софья Александровна, Фёдор Васильевич, Николай, Зоя…
- Подожди, ба, я сейчас… - шепчу я, продолжая рыться в ящичках и шкафчиках. – Подожди…
Как на зло, в тот самый момент, когда во сне я натыкаюсь на бумагу и ручку, я просыпаюсь оттого, что кто-то теребит моё плечо.
- Чёрт… – шиплю я недовольно, - такой сон…
- Т-с-с… - раздаётся в ответ.
- Кость, ты чего? – спрашиваю, разлепив веки. В палатке темно, хоть глаз коли.
- Тише… - шепчет Костик.
- Что случилось-то? - шепчу я.
- Ходит кто-то…
- Где? – настораживаюсь я.
- У палаток…
Прислушиваюсь к тому, что творится на улице… Тишина…
- Может, кто-то из наших? - спрашиваю всё так же тихо.
- Не похоже. Слишком крадучись действует. Кто-то чужой…
Я вновь вслушиваюсь в ночь. Тишина…
- Кость, померещилось тебе… Или какое-нибудь животное лазит, мало ли их тут?
- Животное?.. Может, и животное…
- Спи, - говорю я, зевнув.
- Угу, - бурчит Костик, поворачиваясь на бок.
Я натягиваю спальник на голову и тут же погружаюсь в дрёму. С каждой секундой она затягивает меня всё сильнее… Вот уже опять слышен голос бабушки и бумага с авторучкой под рукой…
Рёв! Дикий, раздирающий барабанные перепонки рёв двигателей заставляет меня вздрогнуть и подскочить на месте, больно ударившись боком о землю. Свет! Резкий, слепящий даже через ткань палатки. Что-то лёгкое и почти невесомое падает на меня сверху. А потом удар. В живот! Получив его, я вскрикиваю и сгибаюсь в три погибели. Новый удар. Он цепляет мой подбородок, заставив лязгнуть зубами, и врезается в грудь. Дыхание моё сбивается, я судорожно ловлю воздух ртом, абсолютно не понимая, что происходит. Топот ног и голоса. И снова удар – теперь он приходится в скрещенные на груди руки и почти не причиняет боли. Боясь получить ещё один, я пытаюсь откатиться в сторону, но не тут то было. Всем телом я наваливаюсь на что-то шевелящееся и хрипящее.
Костик – догадываюсь я. Судя по тому, как он дёргается, его избивают. Обрушившийся на нас полог палатки мешает мне и ему встать, чтобы броситься на обидчиков или хотя бы убежать. Путаясь в пологе, я судорожно шарю руками по дну палатки. Нож! – пульсирует в моём сознании. Где-то здесь должен быть нож!
Есть! Нащупав рукоятку, я вытягиваю лезвие из ножен и несколькими мощными взмахами распарываю палаточную ткань.
- Кость! – ору я, просовываясь в дыру. – Лезь… - докричать не успеваю. Что-то тупое и твёрдое врезается в мой затылок, свет в моих глазах меркнет….
…Затылок ломит, в груди и животе саднит, в глазах резь. Как только я приоткрываю их, из них брызгают слёзы. Горячие они текут по щекам, срываются на землю. Я лежу на земле на правом боку. Вокруг светло, как былым днём, но свет не естественный, электрический. Сколько я провалялся без сознания?.. В паре метров от меня видны чьи-то ноги в остроносых ботинках. Не они ли меня пинали? Стараясь не выдать, что пришёл в себя, я осматриваюсь. На полянке стоят две машины. Одна из них – огромный «Хаммер», наверняка это он протаранил кусты, положил в них дорогу для второй машины – до боли знакомого мне «Нисан Мурано». На крыше «Хаммера» три прожектора, это от них столько света, ну и ещё от фар обеих машин. Рядом со мной валяется скомканная и изрезанная мной палатка. Вторая палатка тоже завалена. Метрах в пяти от «Хаммера» стоят Сергей и Денис, рядом с ними на земле лежит Ромка и сидит Костик. Ромка неподвижен, а Костя, держась ладонями за лицо, раскачивается из стороны в сторону.
Напротив ребят, вполоборота ко мне, стоит уже знакомый нам всем Игорь Сергеевич. Его правая рука направлена на них так, словно он держит их под прицелом. Есть ли в ней оружие - мне не видно. Но, судя по всему, есть. Иначе, зачем бы ему так держать её?
Громко топая, от реки к машинам направляется широкоплечий коротко стриженный коротышка. Несёт ведро. С ходу выплёскивает его содержимое на Ромку. Тот вздрагивает, издав протяжный стон, переворачивается на бок.
- Очухался? – язвительно спрашивает Игорь Сергеевич. – Илья, тащи сюда пятого!
Стоящие рядом со мной ноги снимаются с места, шагают ко мне. Я закрываю глаза. Через секунду нос ботинка врезается в моё плечо, вызывая в нём вспышку боли.
- Эй! – звучит голос. – Ты жив?
Помедлив, открываю глаза. Надо мной склонился широколицый мужчина с отпущенными до плеч светлыми волосами.
- Поднимайся! – требует он.
Поднимаюсь: сначала переваливаюсь на колени, потом пытаюсь встать на ноги. Из-за резкой боли в животе выходит это лишь со второй попытки. Пошатываясь и держась за живот, бреду к ребятам. Тот, кого Игорь Сергеевич назвал Ильёй, держится у меня за спиной. Как я успел заметить, в правой руке у него мой нож.
Сажусь рядом с Костей.
- Как ты? – спрашиваю у него.
В ответ он мычит что-то нечленораздельное.
- Ну что, сучара, допрыгался? - смеётся Игорь Сергеевич. Он действительно вооружен. У него пистолет, кажется, «Макаров».
Костя убирает руки от лица, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы не вскрикнуть. Лицо его – сплошное кровавое месиво, где губы, где нос – не понять. Глаз не видно. Целы ли они? Сплюнув кровью, Костя шипит:
- Пошел ты…
- Он ещё и грубит! Может тебе добавить?! – продолжает веселиться депутатский помощник. – Слушай, а тебе не кажется, что всё повторяется с точностью наоборот? Даже реплики? Ну что, нравится?
- Пошел ты…
- Ну, как знаешь! Дай-ка сюда, - оборачивает он к Илье. Тот протягивает ему нож. Взяв его, Игорь Сергеевич вручает Илье пистолет. – Подержи пока на мушке…
Илья наводит «Макаров» на нас, а Игорь Сергеевич идёт к реке. Подойдя к байдаркам, опрокидывает одну из них на бок и с маху всаживает нож в её днище. Резким движением вспарывает его на всю длину руки. От треска, с которым рвётся байдарочная «шкура», я весь покрываюсь мурашками. Что же он, сука, делает?.. Взглядом пробегаю по ребятам, задерживаю его на Сергее. В нём чувствуется какой-то порыв, он переминается с ноги на ногу, корпусом подался вперёд. На лице его читается решимость что-то предпринять. Эту решимость угадывает и Илья.
- Не дёргайся, - предупреждает он, наведя пистолетное дуло на Серёгу.
Сергей замирает.
Расправившись с одной байдаркой, Игорь Сергеевич, собирается взяться за другую. Подшагивает к ней. Останавливается, с выражением садистской удовлетворённости на лице глядит в нашу сторону. В груди у меня начинает закипать злоба. В ладонях появляется какое-то странное жжение. Я ещё раз смотрю на Сергея. В глазах у меня вопрос: «Что будем делать?» Движением головы Серёга указывает мне на байдарки. «А ты?» - спрашиваю глазами. Серёга скашивает свои на Илью. «Понял», - киваю едва заметно. Перевожу взгляд на Дениса, глазами указываю ему на коротышку. В знак того, что ему всё ясно, Денис подмигивает мне. Я нарочито громко кашляю, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. И в тот же момент с устрашающим воплем Серёга бросается на Илью, валит его на землю. Я вскакиваю с места и, превозмогая боль в животе и груди, несусь к байдаркам. В голове у меня одна мысль: «нужно выбить у него нож». Когда до моего противника остаётся всего несколько шагов, я отталкиваюсь посильнее и, выставив вперёд правую ногу, целя ей в руку с ножом, прыгаю. Промахиваюсь, но весом своего тела сшибаю его с ног. Мы валимся прямо в воду. Начинается возня: то он оказывается на мне, то я на нём. Я пытаюсь перехватить руку с ножом, он – всадить мне его куда-нибудь. Пока что мне удаётся уворачиваться. Вода заливает мне в рот и в нос. Что творится на берегу, я понятия не имею.
И вдруг… Резкий и гулкий хлопок. Не знаю почему, но он заставляет замереть и меня, и моего противника. Сейчас он находится верхом на мне с занесённым для удара ножом. Я вижу, как он съёживается, втягивает голову в плечи. Пользуясь этим замешательством, с силой ударяю его в живот и стряхиваю с себя. Вырвав у него нож, хватаю за шиворот и приставляю лезвие к его горлу.
- Не шевелись, - произношу, стараясь вложить в голос максимум угрозы, но получается не страшно, а как-то устало. Я действительно устал от кувыркания в воде. Дыхание мое прерывисто и надсадно, грудная клетка ходит ходуном. Здоровый же он… боров…
Тихо… Вокруг как-то неправдоподобно тихо. Лишь дыхание: моё и поверженного мной Игоря Сергеевича. И больше ни звука. Мне вдруг становится страшно. Что случилось там – на берегу? Почему не слышно хоть каких-нибудь звуков драки? Медленно, боясь увидеть что-нибудь непоправимое, я оборачиваюсь к берегу…
В ослепляющем свете прожекторов и фар видны пять неподвижных человеческих фигур. Почему они бездействуют, они же должны драться? Почему они стоят так странно – вкруг? Что случилось? И почему их всего пятеро? Где шестой?
Отпустив шиворот Игоря Сергеевича, я встаю. Ноги будто из ваты сделаны, норовят подкоситься. Превозмогая усталость и желание упасть, бреду к этой странной пятёрке, словно собравшейся хороводы водить…
Подойдя к ним, я цепенею от увиденного: на земле в центре очерченного фигурами круга на правом боку лежит Сергей. Ноги его подтянуты к животу. Откуда-то из-под него медленно течёт струйка тёмной жидкости. Собирается в лужицу…
«Кровь!» - эта мысль подстёгивает, как кнутом. Оцепенение и усталость слетают с меня мигом.
- Вы охренели совсем?! – ору я. – Серёга! - я бросаюсь к нему, падаю рядом с ним на колени. – Серёга! – тормошу его за плечо. – Серёга!
- У-у-у… - вырывается из Серёгиного рта.
- Живой?!
- М-м-м… - мычит он.
Рядом со мной плюхается Костик. С его лица на землю падают крупные капли крови.
- Куда тебя? – спрашивает он.
- М-м-м… Кажется, в руку… М-м-м…
- Аптечку, быстро! – орёт Константин. – Аптечку!
Топот, голоса, хлопки автомобильных дверей. Всё это продолжается какие-то мгновения. А потом… Истошно взвывает двигатель одной из машин. Вой превращается в рёв. «Нисан Мурано» срывается с места и, треща сминаемыми кустами, уносится прочь…
- Суки… - шепчет Коснтантин. – Суки…
Всё наше внимание теперь приковано к «Хаммеру». Он неподвижен и по-прежнему слепит нас прожекторами.
- Ну, давай! - кричит Ромка. В голосе злоба, смешанная с отчаянием. – Вали!
Но «Хаммер» и не думает уезжать. Два из трех его прожекторов гаснут, а, спустя пару секунд, из салона появляется Илья. В руках у него коробка с красным крестом на боку…
…Светает. Серёга с закрытыми глазами и забинтованной от надплечья до локтя рукой сидит, прислонившись спиной к колесу «Хаммера». Пуля навылет пробила ему плечо. Кость, кажется, не повреждена… Но это только кажется… Среди нас нет специалиста, который мог бы поставить точный диагноз. Серёга бледен, губы его подрагивают.
Мы стоим рядом с ним. Угрюмо переглядываемся. Илья среди нас, вот только на нас он не смотрит: голова его опущена на грудь, взгляд устремлён в землю. Как оказалось, это во время борьбы Серёги с ним случился выстрел. Это он нажал на курок. Случайно, как он говорит, нажал… Пистолет мы не нашли, наверное, его успели забрать сбежавшие спутники Ильи.
- Что делать будем? - спрашивает Денис.
- В больницу его надо, - отвечает Костя, в очередной раз промокнув лицо своей смоченной разведённым спиртом майкой. Морщится от боли. На майке появились новые кровяные пятна. Костино лицо сейчас хоть сколько-то похоже на человеческое. Смотреть на него можно без содрогания. Губы разбиты вдрызг, нос, кажется, сломан, правый глаз заплыл, левая щека разодрана, но, в общем и целом, не так страшно, как было. После Серёги он пострадал сильнее всех. Ромку оглушили. Мне после нескольких пинков влепили чем-то по затылку, на нём запеклось немного крови. А Денис, тот и вовсе отделался лёгкими ушибами и синячком на левой скуле.
- Надо, - соглашается Денис.
Конечно, надо, - хочу сказать я, но спохватываюсь и вместо этого выдаю:
- С огнестрелом?!
- Бля… - выдыхает Костик и прячет лицо в майке. – Приплыли… - звучит из-под неё.
С минуту мы стоим в полном молчании, тупо пялясь друг на друга.
- Есть выход! – вдруг восклицает Ромка. – Тут неподалёку посёлок, там фельдшер - мой знакомый, нормальный мужик! Договоримся. Пусть он рану осмотрит, а потом видно будет, что делать.
…До посёлка Илья домчал нас минут за пятнадцать. Гнал «Хаммер» не щадя ни двигателя, ни подвески. Уже когда впереди показались первые поселковые постройки, мы вдруг одновременно вспомнили, что бросили на берегу все свои вещи. Да, ну и черт с ними! Тогда же я обнаружил и пропажу мобильника. Как сейчас помню, после разговора с бабушкой убрал его в карман джинсов, а теперь его там нет. Наверное, вывалился, когда я боролся в воде с Игорем Сергеевичем. Ладно, не велика потеря. Главное, чтобы с Серёгой всё обошлось.
- Тормози! – требует Ромка, после того, как мы на полном ходу ворвались в посёлок и проскочили несколько домов.
«Хаммер» ещё не успел до конца остановиться, а Ромка уже распахнул дверцу и выпрыгнул из него. Бежит к ближайшей постройке – огромной избе барачного типа, стоящей у дороги. Изба не огорожена забором, рядом с ней никакого земельного участка. Перед её крыльцом пара лавочек, на крыльце слева от двери к стене прибита грязно-жёлтая табличка, на которой что-то написано. Что именно – отсюда не разглядеть. Взбежав по ступеням на крыльцо, Ромка толкает дверь. Он не открывается, тогда он принимается барабанить в неё кулаками. Кричит:
- Валентин Захарыч! Фельдшер! Открывай!
Кричит и стучит он побольше минуты. Потом разворачивается к нам и разводит руками, давая понять, что никого нет дома. Нам это и так ясно.
Постояв на крыльце, Ромка вдруг хлопает себя по лбу и срывается с мета. Убегает куда-то вдоль по улице. Вскоре возвращается назад.
- Уехал он, - говорит, пытаясь восстановить дыхание. – На рынок картошку повёз. Выходной сегодня, базарный день…
- Что же теперь делать? – спрашивает Костик, посмотрев на Серёгу. На вид ему, если не хуже, то и не лучше, чем было. Он по-прежнему бледен и находится в полуобморочном состоянии. – Давно уехал, когда вернётся?
- Полчаса назад уехал. Вернётся к вечеру …
- Чёрт… - выдыхает Константин.
- На чём он? – спрашивает Илья.
- На телеге.
- Садись! Куда ехать?
Ромка указывает направление, и Илья гонит свой «Хаммер» за отправившимся на базар фельдшером.
…Запряжённую черной лошадью и груженую мешками с картофелем телегу Валентина Захаровича мы нагнали за считанные минуты. Едва проскочив мимо, Илья сбрасывает газ и, крутанув баранку, ставит «Хаммер» поперёк дороги. Валентин Захарович еле успевает натянуть поводья, заставляя бегущую лёгкой рысцой лошадь остановиться.
- Ошалели совсем! – кричит он, махая над головой кнутом. – Чуть лошадь мне не загубили!
Ромка выскакивает из салона. Спешит к фельдшеру. Тот даже не удосужился слезть с телеги. Сидя на картофельном мешке, вытянув шею, смотрит в нашу сторону.
- Валентин Захарыч, извини! – говорит Ромка на ходу.
- Роман?! – удивляется фельдшер. – Случилось чего?
- Случилось… Пойди, посмотри…
Валентин Захарович, пожилой мужчина с абсолютно лысым черепом и испитым лицом, медленно и явно нехотя слезает с телеги. Отряхнув бесформенные шаровары и оправив пиджачок, потёртый и помятый, припадая на левую ногу не спеша идёт к машине. Чтобы предоставить ему достаточно пространства для действий, из «Хаммера» вылезают все, кроме Ильи, поскольку он на водительском месте, ну и, естественно, Сергея. От быстрой и тряской езды он как бы даже посвежел и приободрился. Но всё ещё нездорово бледен.
- Здравствуйте, - приветствую я Валентина Захаровича.
Вместо ответного приветствия он мажет по мне безразличным взглядом и лезет в салон автомобиля.
- Что тут у нас? – звучит оттуда его голос. – Так… Ну, перевязали неплохо… Нормально перевязали.
Сказав это, он выбирается из автомобиля. И опять принимается отряхивать шаровары и оправлять пиджак – деловито, без суеты.
- Что скажешь, Валентин Захарыч? - спрашивает Ромка.
- Скажу, что перевязка хорошая... – отвечает Валентин Захарович. – Мда.. хорошая перевязка…
- И всё?!
Валентин Захарович кивает.
- И это всё, что ты можешь сказать?!
Валентин Захарович кивает ещё раз.
Ромкины брови лезут на лоб.
- Блин… Но как же так?! Ты что, ничего не можешь сделать?! – тараторит он.
- А что прикажешь сделать? – отвечает вопросом Валентин Захарович.
- Хотя бы рану осмотри!
- Можно, конечно… - произносит Валентин Захарович задумчиво. – Но здесь снимать повязку я не советовал бы. Антисанитария… - он ещё раз проходится ладонью по шароварам, сбивая невидимые пылинки.
- Так поехали! – требует Рома.
- Куда? – осведомляется Валентин Захарович.
- В больницу твою поехали!
- Можно, конечно… Мда… поехали… Погоди… А как же картошка?.. Я ведь на базар собрался… Клиент ждёт… В кои-то веки нашёл кому прошлогоднюю сбыть… Мда… Однако, поехать можно… - говорит он это то ли нам, а то ли себе. Спокойно, равнодушно и как бы заговариваясь.
- Да хрен с ней, с твоей картошкой! Я у тебя её куплю! Поехали!
Ромка подхватывает Валентина Захаровича под мышки и буквально запихивает в переднюю пассажирскую дверцу «Хаммера».
- Поосторожнее… - недовольно ворчит Валентин Захарович, но сопротивляться не пытается. – А лошадь с телегой? – спрашивает он, устроившись в кресле. – Лошадь с телегой как?
Действительно, а как же лошадь, и телега, и мешки с картошкой в ней? Не бросать же посреди дороги имущество человека, который собирается нам помочь?..
- Я приведу, - обещает Ромка.
- Не пойдёт лошадь, - качает головой Валентин Захарович. – Не любит чужих… Нет, не пойдёт…
Ромка захлопывает за Валентином Сергеевичем дверцу.
- Да куда она денется, - говорит уверенно.
- Нет, не пойдёт… ох, не пойдёт… - сокрушается Валентин Захарович, пока Денис, Костик и я забираемся в «Хаммер», тесня на заднем сидении Сергея.
Ворчит фельдшер всю дорогу, правда, по мере приближения к посёлку ворчание становится всё тише и на въезде в него вообще прекращается.
Илья останавливает машину у больницы.
Валентин Захарович не спеша открывает свою дверцу, какое-то время сидит на краешке кресла, свесив ноги на улицу. Я уже начинаю гадать, может, выйти и помочь ему спуститься? Посадка у «Хаммера» высокая, а фельдшер всё же не молод… Но, прежде чем я успеваю прийти ему на помощь, он спрыгивает на землю и ковыляет к больничному крыльцу. По дороге суёт руку по локоть в карман шаровар, что-то ищет там. Уже на крыльце извлекает, наконец, оттуда связку ключей. Отперев дверь, машет нам рукой.
- Ну что вы там? Давайте сюда вашего больного…
Больного вводим в больницу, поддерживая под руки: Денис справа, я слева. Костик бредёт следом. Илья остался в машине. Валентин Захарович ведёт нас длинным и узким коридором. По правой его стене через каждые два-три метра расположены деревянные двери белого цвета. По левой – напротив каждой двери оконные проёмы. Через них в коридор обильно льётся солнечный свет. Стена с окнами побелена – я то и дело цепляю её локтем, отчего на коже всё чётче становится побелочный след, стена с дверями выкрашена в грязно-жёлтый цвет. На каждой двери табличка с номером. Валентин Захарович распахивает дверь №7. За ней крохотный кабинетик. У одной его стены расположены письменный стол и кушетка, у другой – умывальник и стеклянный шкаф с множеством склянок на полочках. Большая часть склянок пуста, в остальных разноцветные жидкости. В углу у двери вешалка с халатами. Противоположная двери стена глухая. Натуральный склеп… Убогая монашеская келья… И как можно работать в таких условиях?
Пока я озадачиваюсь этим вопросом, Валентин Захарович усаживает Сергея на кушетку и направляется к умывальнику. Вымыв руки, накидывает поверх пиджака халат и… как-то сразу преображается. Он его недавней рассеянности не остаётся и следа. Он даже помолодел на лицо!
- Ну-с, преступим, - говорит он твёрдо.
Подходит к Сергею, тот сидит на кушетке, прислонившись спиной к стене, и принимается снимать повязку. Движения его несуетны, но вместе с тем очень быстры. В считанные секунды повязка снята.
- Так… - изрекает Валентин Захарович, - осматривая рану. – Так-так… - говорит ощупывая Серёгино плечо. Серёга морщится, закрывает глаза. – Так-так-так – чеканит, распрямляя Серёгину руку. - Больно? – спрашивает, наблюдая за его мимикой.
- Есть немного, - цедит Сергей сквозь зубы.
- Ясненько, - говорит Валентин Захарович удовлетворённо. – Ну, в общем, молодые люди, картина ясна. Кто ж это его так приложил?
Он поочерёдно вперивает острый, как игла, взгляд в каждого из нас, начиная с Кости, заканчивая Сергеем. Но тот всё ещё не открыл глаза, и потому Валентин Захарович надолго на нём не задерживается.
- Вообще-то, я обязан сообщить куда следует… - произносит он таким ледяным тоном, от которого по моей спине проносится целое стадо мурашек, и каждая размером со слона.
Чёрт! Только этого не хватало. Вляпались! Теперь начнётся тягомотина с разбирательствами… Впрочем, а что такого? В конце концов, мы не виноваты. Нам бояться нечего. А вот Илья… Илье наверняка не поздоровится… Чёрт! Где носит Ромку, он ведь сказал, что фельдшер мужик нормальный и с ним можно договориться!
- Но, если удосужитесь мне объяснить, что с вами стряслось, возможно, я этого не сделаю, - добавляет Валентин Захарович.
Пришлось объяснять. Валентин Захарович слушал внимательно, покачивал головой и морщил лоб.
- Так это тот, что за рулём, ему дырку в руке организовал? – спрашивает он.
- Он, - отвечаю я.
- Э-хе-хе… - вздыхает Валентин Захарович. – Ну да ладно… В общем, всё с вашим приятелем нормально. Кость не задета. Жить будет. Неплохо бы противостолбнячную ему вколоть, но… - он разводит руками, - чего нет, того нет.
- Может, ему обезболивающих каких-нибудь дать? – спрашивает Костя.
- Чего нет, того нет, - снова разводит руками Валентин Захарович. – Впрочем… Кто-нибудь сгоняйте в магазин, возьмите пару бутылок.
- А две ему не много?! – удивляюсь я.
- Одну мне…
…В магазин бегал Костик, а я наблюдал тем временем, как Валентин Захарович обрабатывал Серёгину рану какой-то едко пахнущей жидкостью и перевязывал её. Как только на столе появились две бутылки «Пшеничной», Валентин Захарович достал из ящика письменного стола два гранёных стакана. Наполнив оба до краёв, один протягивает Сергею со словами:
- Давай-ка до дна!
Серёга нюхает водку, морщится.
- Давай-давай! – ободряет его Валентин Захарович. - А потом отсыпаться, приходить в себя…
И Серега даёт: пьёт крупными глотками. Последние даются ему с трудом – это заметно по тому, как судорожно дёргается его кадык, норовя вытолкнуть водку обратно в стакан. От приложенных усилий Серёга раскраснелся, лоб его покрыла испарина.
Смотря на него, Валентин Захарович качает головой. Взяв второй стакан, опустошает его одним глотком. Как у него так получилось – загадка. Будто не в горло, а в воронку выплеснул двести пятьдесят граммов водки. Утерев губы тыльной стороной ладони, он садится рядом с Сергеем. Закрыв глаза, обмякнув и сгорбившись, будто бы под тяжестью непосильной ноши, выдыхает:
- Р-р-р-оссия…
…Ромка подогнал телегу к больнице как раз, когда мы вышли из неё. Сняв халат, Валентин Захарович снова превратился в брюзжащего странноватого старичка. Под действием водки он захмелел и едва передвигал ноги. На крыльце долго возился сначала с ключами в поисках нужного, потом с замком – пытаясь попасть ключом в замочную скважину. На моё предложение помочь недоброжелательно проворчал что-то. Заняв место в телеге рядом с Ромкой, он приказал везти его домой. Уже с тронувшейся телеги, побурчал нам:
- Двигайте следом …
Дом фельдшера, двухэтажный панельный коттедж на две семьи, расположен на противоположной окраине посёлка. К дому прилегает большой участок возделанной земли, засаженный картошкой, капустой и прочими огородными культурами.
В фельдшерской половине коттеджа кроме него самого проживают его старшая сестра и её внук Юрий, мальчик лет семи или восьми, приехавший в гости на лето. Сестру фельдшера зовут Валентина Захаровна, она совсем уже старенькая, но ещё бойкая бабушка. До всего ей есть дело, во всём готова помочь. Гостей она встретила радушно, сразу же бросилась собирать на стол. После лёгкого завтрака Валентин Захарович проводил Серёгу на второй этаж, где отвёл ему кровать, а Костик и я решили вместе с Ильей прокатиться к реке за брошенными вещами.
Как оказалось, Угра охватывает посёлок полукольцом. Ели бы мы продолжили сплав, то проплыли бы мимо и даже рассмотрели бы его с воды. До реки от дома фельдшера совсем близко: метров шестьсот. Сначала дорога вела нас вниз под бугор, а потом выскочила на заросшее бурьяном поле, тянущееся по речному берегу на сколько видит глаз. Там она разветвилась и побежала вдоль реки в одну и в другую сторону.
До места нашей последней стоянки добрались быстро. Покидали в багажник «Хаммера» вещи. С грустью констатировав, что сплав закончен, разобрали и погрузили туда же «байды». Плыть дальше стало невозможным: если бы даже Сергей оклемался, то «шкура» одной из байдарок безнадёжно загублена.
Вернувшись в дом фельдшера, обнаруживаем, что Валентин Захарович спит на диване в гостиной, а Валентина Захаровна прихорашивается у зеркального трельяжа. Внук, сидя неподалёку на стуле, внимательно наблюдает за ней.
- Заходите, заходите, гости дорогие, - говорит она, заметив нас в зеркале.
- Уходите куда-то, бабушка? – спрашивает Костя.
- Я мигом, - отвечает Валентина Захаровна. – Только проголосовать схожу. Выборы ведь у нас. Вы подождите. Если хотите, можете прилечь. Друзьям вашим я наверху постелила.
- Ты, Иван, как, прилечь хочешь? – спрашивает у меня Костик.
Пожимаю плечами в ответ. Несмотря на почти бессонную ночь, спать мне не хочется. По крайней мере, пока.
- А ты, Илья?
- Нет.
- Спасибо, бабушка, вы не беспокойтесь, мы не устали, - говорит Константин.
- Как знаете, - произносит Валентина Захаровна, покрывая голову косынкой. – Присаживайтесь, указывает на стоящие у стола стулья. – Как говорится, в ногах правды нет.
Садимся. Илья, откинувшись на спинку стула, устремляет взгляд на стену, смотрит на неё неотрывно, словно хочет увидеть, что происходит за ней, Костик наблюдает за хозяйкой, а я от нечего делать ещё раз осматриваю гостиную. Стены её оклеены нежно розовыми обоями, в северной и восточной стенах по окну, занавешенному тюлем. Сквозь тюль на подоконниках просматриваются горшки с цветами. Под северным окном диван, на котором отдыхает Валентин Захарович. У западной стены зеркальный трёхстворчатый трельяж, в его центральное зеркало сейчас придирчиво осматривает себя Валентина Захаровна. Чуть в стороне от трельяжа на стене висит копия картины Левитана «У омута». Под картиной кресло. В центре гостиной большой круглый стол, за которым сидим мы.
- А кого вы, бабушка, выбираете? – интересуется Константин. – Что-то не припомню, что какие-то выборы быть должны.
- Так это мы по-своему выбираем, - отвечает Валентина Захаровна, обернувшись к нам. – Главу района. Старый-то проворовался, судить его вроде бы собираются. Хотя… - Валентина Захаровна качает головой. - Кто их там разберёт… У нас ведь как: сегодня судить обещают, а завтра на повышение отправить могут.
- И что, много кандидатов?
- Трое. Значит, первый, - Валентина Захаровна загибает палец, – племянник проворовавшегося, он его вместо себя пропихнуть пытается, чтобы хлебное место чужаку не досталось, чтобы всё так и шло в семью, второй – не рыба, не мясо, – морщится Валентина Захаровна, загибая второй палец, - пустое место, болтун. А вот третий – мужик головастый. Из прежних он, из коммунистов. За него, значит, голосовать буду.
- Вот как… - произносит Костик. – Что же он такого обещает, что вы за него голосовать собрались?
- Так дело обещает. Вот у нас под боком совхоз попадает, разорился совсем, а при Советах, миллионером был. Предлагает его выкупить и возродить. Уже нашел, где деньги взять. Дело?
- Дело, - соглашается Костя.
- Земель брошенных в округе не сосчитать сколько. Собирается их обрабатывать. Дело?
- Дело…
- Это же и места рабочие и доход в семьи. А то мужики наши чем занимаются, - кивает на посапывающего на диване Валентина Захаровича. – Пьют ведь, черти! Работы нет, подсобным хозяйством живём. Что посадили, то продали, а деньги пропили. Разве дело?
- Нет…
- Вот и я про то…
- Но как же за коммуниста? – спрашивает Константин, качая головой, изображая физиономией сомнение. - Говорят, доверять им нельзя, говорят, назад нас потащат – коммунизм строить снова заставят. Не страшно? Вот придёт к власти и прикажет вам в отдельно взятом районе коммунизм возводить! Не страшно? Вдруг, хуже будет?
Сложив в замок ладони, Валентина Захаровна подносит их к подбородку, качает головой.
- Вот что я тебе скажу, сынок, - говорит она. – Во-первых, время не то, да и мы не те стали, коммунист – не коммунист, чего пугать-то? Лишь бы дело знал, да о людях заботился. А во-вторых… - Валентина Захаровна подходит к Костику, кладёт ему на плечо руку, пристально посмотрев в глаза, произносит: - Вот представь, сидим мы с тобой в выгребной яме по уши в дерьме. Год сидим, два, три, четыре. Нахлебались вдоволь. Я тебе и говорю: «Давай вылезем, посмотрим, что вокруг быть может». А ты мне: «Да что ты, бабушка! А, вдруг, там хуже?»
Костик, Илья и я начинаем смеяться.
- Это вы, бабушка, сами придумали? – интересуется Константин.
- А то как же, - улыбается Валентина Захаровна. – Чай и мы не хуже других, не пальцем деланные. Ну да ладно, пошла я. А вы, если хотите, можете похозяйничать: чаю попейте, перекусите. А ежели выпить желаете, найдёте в шкафчике на кухне. Только Валентину не наливайте, если проснётся, хватит с него.
Валентина Захаровна ушла, ушел вместе с ней и Юра. Пока они отсутствовали, мы втроём перебазировались на кухню. Костя поставил на плиту чайник, а я отыскал в шкафчике двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью. Понюхав её, Костя вынес вердикт:
- Самогон!
Решили попробовать.
Выпив стопку, Илья сказал, что пойдёт в машину вздремнуть.
- Как он тебе? - спросил Костя, когда Илья вышел из кухни.
- Вроде нормальный парень, - ответил я.
Костик кивнул, налил по второй и сказал приглушенно:
- Что делается, а? Бросаемся друг на друга, как звери… Как самые настоящие звери…
Валентина Захаровна вернулась через полчаса, когда с самогона мы переключились на чай. Почаёвничав с ней, отправились прогуляться по посёлку.
Ничего особенного в нём нет. Пара больших улиц, пересекающихся в центре, и всевозможные от них ответвления. Дома панельные и деревянные. Единственное кирпичное здание – поселковая администрация. Именно здесь проходят местные выборы. Над входом в администрацию плакат, гласящий «Сделай свой выбор». И люди делают: то один, то другой заходят внутрь здания, возвращаются по одиночке и парами, вполголоса обсуждая что-то. Перед входом чинно прогуливается обрюзгший милицейский майор. Лоб его покрыт испариной, он то и дело отирает его замызганным и измятым носовым платком. Дышит тяжело. Сразу видно, что охрана спокойствия избирателей даётся ему нелегко.
- Ну-ка, подойдите сюда! – требует он, завидев нас. Очевидно, всех поселковых он знает в лицо, а тут какие-то неизвестные. Да и Костина физиономия сейчас не вызывает доверия…
Когда идём к майору, мимо него пытается проскочить какой-то не молодой уже мужчина в спортивном костюме.
- А ну-ка, Михайло Васильич, притормози! – останавливает его майор.
Мужчина останавливается, исподлобья зыркнув на милиционера, издаёт:
- Ну?
- Документы с собой?
- Ну?
- Баранки гну! – восклицает майор. – Видишь, - тычет пальцем в направлении плаката, - что написано?
- Ну…
Майор качает головой. По-отечески журит мужчину:
- Ты, Михайло Васильевич, мне тут не нукай, а иди и сделай свой выбор.
- Ну…
- Иди, говорю!
Подхватив Михайло Васильевича под локоть, майор на пару шагов приближает его к входу в администрацию.
- Иди, иди! – напутствует, отпустив.
Смотрит вслед Михайло Васильевичу, пока тот не скрывается за дверью здания.
- Что-то я вас не припомню… - произносит майор, обернувшись к нам. – Откуда взялись? – спрашивает, особенно придирчиво разглядывая Костика.
- В гости приехали, - отвечаю я.
- К кому же?
- К фельдшеру.
- К Захарычу что ли?
- К нему.
- И кем же вы ему приходитесь? – не отстаёт майор.
- Знакомые…
- А ну-ка, знакомые, предъявите-ка документы.
Документов у нас с собой естественно нет, о чем я и сообщаю майору.
- Что ж, придётся проводить вас в участок для выяснения ваших личностей.
- Товарищ майор, а может не надо? – спрашиваю я.
Майор мрачнеет, прищурившись, недобро посмотрев на меня и заткнув большие пальцы ладоней за поясной ремень, говорит:
- Пройдёмте.
- Товарищ майор…
- Пройдёмте, я сказал!
- Майор, - встревает Константин, - к чему всё это? Ну, что мы на бандитов похожи, что ли?
От этих Костиных слов я едва не начинаю хохотать.
- Кость, - говорю, улыбаясь во весь рот, - ты понял что сказал-то? Ты себя в зеркале видел?
Костин вопрос заставляет улыбнуться и майора.
- Значит, к фельдшеру? - спрашивает он, и по интонации, которой задан вопрос, я понимаю, что атмосфера разрядилась.
- К нему, - подтверждаю ещё раз
- Точно?
- Честное благородное, - уверяет Костя.
- А не из газеты?
- Из какой газеты?
- Да обещали тут приехать на выборы… Всё вынюхивают чего-то.
- Нет, мы не из газеты, - говорю, стараясь вложить в голос как можно больше искренности.
- Ну ладно… Идите тогда. Но смотрите у меня! – грозит он пальцем. – А Захарычу привет передавайте. Да, и скажите ему, чтобы на выборы шел, проявил гражданскую сознательность!
Распрощавшись с майором, мы продолжили прогулку по посёлку. На перекрестье двух больших улиц обнаружили пивнушку. Конечно же, мы не могли пойти мимо и провели в ней несколько часов, отдавая дань местному разливному пиву. Всё это время в пивной свободного места не было. Видимо, избиратели после выполнения гражданского долга отправлялись прямиком сюда, чтоб вспрыснуть свой выбор: кто-то пивом, а кто-то и чем по крепче – и того и другого предлагалось в избытке.
Из пивной мы ушли захмелевшими и в отличном расположении духа. Ещё немного поболтавшись по посёлку, стали свидетелями того, как из здания администрации два милицейских сержанта вооруженные автоматами АКС под предводительством уже знакомого нам майора вынесли урны для голосований, украшенные двуглавыми орлами. Погрузили их в милицейский «бобик». Сержанты с урнами укатили, а майор остался. Покровительственно кивнув нам, он вернулся в администрацию, а мы отправились к реке. Отыскали небольшой песчаный пляж, со всех сторон закрытый кустами и отмелью вдающийся в реку, и предались водным процедурам…
Сейчас лежим на песке у самой воды. Заложив руки за головы, любуемся на облака. Они редки и причудливы: одни похожи на экзотических животных, другие на головы великанов-бородачей. Под облаками кружит какая-то птица. Парит, редко-редко взмахивая крыльями. Воздух разогрет, расплавлен, кажется видимой тягучей субстанцией, на которую опираются птичьи крылья.
- А ведь интересно Валентина Захаровна придумала про выгребную яму, - отчего-то вдруг вспоминаю я. – Целый анекдот.
- Точно, - соглашается Константин, и мы опять лежим молча.
Вода щекочет мне пятки, журчит, огибая их. Птица под облаками снижается, кружит всё ближе к воде. Диаметр описываемых ей кругов постепенно уменьшается. Оказавшись метрах в десяти над рекой, она камнем обрушивается вниз, с негромким всплеском ударяется о воду и вновь рвётся ввысь. В когтях её сверкает чешуёй рыба. Тяжело взмахивая крыльями, птица летит к противоположному берегу и исчезает с добычей в траве.
- Как думаешь, Кость, опасны ли перемены? – интересуюсь я.
- В каком смысле, какие перемены? – вяло переспрашивает Костик.
- Ну, говорят про преемственность власти, что только это может гарантировать спокойствие и стабильность. Так ли это?
- Ну, может преемственность что-то там и гарантирует, - отвечает Константин, - но что и кому – вот в чём вопрос… Та настойчивость, с которой нам навязывают преемственность, вбивают в головы, наводит на нехорошие мысли…
- Какие?
- Ну… - Костик на какое-то время умолкает. – Тот, кто угрожает крахом при отсутствии преемственности, как вариант, бездельник. Вот человек заявляет: либо я, либо тот, на кого укажу, а иначе всё развалится. Значит, за то время, когда он всем верховодил, не удосужился создать исправно функционирующую систему управления. Такую, какая существует в любом нормальном государстве. При её наличии нет разницы преемник или не преемник. Вот в Штатах, например, то либералы приходят, то демократы, то консерваторы – по сути, чуть ли не непримиримые враги. По рассуждениям наших аналитиков там давно должно было начаться братоубийство, гражданская война и прочие революции, но почему-то этого не происходит! Штаты Штатами остаются. А всё потому, что есть законы, есть отлаженные механизмы их исполнения и контроля, а кто у руля – Петров или Сидоров, Смит или Хэнкс, либерал или консерватор – да никакой разницы. Система! Она автономна, притягивает к себе всё положительное, фильтрует и выдавливает гниль. Она отлажена, и смена управленцев не приводит к каким-либо значительным изменениям. Это вариант номер раз. А вариант номер два: система создана, но тот, кто у её верхушки, понимает, что созданная им система не устраивает граждан. Они и на дух её не переносят. Не дай Бог, его сменит не его ставленник и всё… Последствия для отставного управленца непредсказуемы. Вот он и старается любыми средствами пропихнуть на своё место кого-то, в ком уверен, что пойдёт тем же курсом и не создаст для отставника и его окружения никаких проблем.
Договорив, Костик вскакивает и забегает в реку. Я спешу за ним…
…Мы так увлекись купанием, что не заметили, как начало темнеть.
- Обсохнем немного и домой? – спрашивает Константин, запыхавшись после очередного заплыва.
- Ага, - отвечаю я, пытаясь отдышаться.
Плюхнувшись на песок, я устремляю взгляд в небо. Костик ложится рядом. Переведя дух, закуривает. Табак в папиросе видимо слегка подмок, тихонько шипит и потрескивает.
- Ребята, наверное, нас потеряли… - произносит Костя.
- Угу…
- Гадают, куда это мы пропали…
- Угу… - меня так расслабило после купания, что на развёрнутый ответ просто не хватает сил.
Пока мы сохли и валялись на песке, лениво переворачиваясь с боку на бок, стемнело почти окончательно. На небо выползла луна, высыпали звёзды.
- Двинули? – спрашивает Костя, отряхиваясь от песка.
- Двинули…
…Обмыв ноги, вытряхнув песок из плавок, мы оделись и отправились в посёлок. Не успели выйти за кусты, как услышали шум двигателя: рассекая темноту светом фар, к реке нёсся милицейский «бобик»…
Взвизгнув тормозами, машина останавливается метрах в пятидесяти от нас. Не знаю как на Константина, а на меня вдруг нападает страх. По спине пробегают мурашки, я весь съеживаюсь – сам не пойму от чего. Ну что с того, что милицейская машина приехала к реке? Милиционеры тоже люди и тоже купаются… Фары «бобика» гаснут, слышатся хлопки дверями, какая-то возня и приглушенные голоса.
- Канистру давай, - этот голос кажется мне знакомым.
Мы с Костей стоим среди кустов не шелохнувшись.
- Посветите, товарищ майор, - отвечает ему другой голос.
Луч света выхватывает из темноты «бобик». Рядом с ним трое: майор, у него в руках фонарик, и сержанты с автоматами АКС. Один из них достаёт из багажника «бобика» канистру, подносит к ногам майора.
- Мешки тащите! – командует тот.
Нырнув в салон автомобиля через задние дверцы, сержанты вылезают оттуда держа по мешку каждый. В мешках что-то объемное и угловатое.
Сержанты бросают мешки на землю метрах в десяти от машины.
- Поливай, - приказывает майор. – Не жалей, - добавляет, наблюдая за тем, как сержант плещет на мешки из канистры какую-то жидкость. Вскоре до нас доносится запах и становится ясно, что это бензин.
Майор достаёт из нагрудного кармана кителя пачку сигарет и коробок спичек. Закурив, щелчком бросает горящую спичку на мешки. Она не успевает долететь до них, а они уже вспыхивают, озаряя окрестности. Когда мешковина прогорает, вверх к небу вместе с пламенем и горячим воздухом устремляется пепел и ошмётки горящей бумаги. Мои глаза выхватывают в огне деформированные очертания двух полыхающих коробок. На одной из них отчетливо виден герб России. Костик тоже заметил его. Взглянув мне в глаза, он вздрагивает и срывается с мета. Я успеваю остановить его, обхватив руками за пояс. Прижав к себе, шиплю ему на ухо:
- Стоять…
- Пусти, - шипит он в ответ.
- Кость, не дури… Если это то, о чём я думаю, они нас здесь же положат…
…Пламя угасло, милицейский «бобик» уехал, а мы всё ещё стоим в кустах. Я по-прежнему обнимаю Костю за талию. Он словно в оцепенении: недвижим и беззвучен, кажется, даже не дышит.
- Кость, - зову я.
Он вздрагивает. Требует:
- Отпусти!
Вырвавшись из моих объятий, убегает к реке. Я спешу за ним. Забежав в воду, Костик падает в неё и долго лежит на мели вниз лицом. Я уже начинаю волноваться, не захлебнулся ли, когда он поднимается на ноги и бредёт на берег. Садится на песок, поджав ноги, кладёт на колени подбородок и замирает.
- Кость… - зову я, сев рядом с ним.
В ответ тишина.
- Кость…
- Сколько мальчиков положили… сколько мальчиков… - произносит Костик, - ради чего? – спрашивает, обхватив голову руками.
Так он сидит долго, я уже потерял счёт времени, а он всё сидит: полчаса, час или два?
Я курю. Смотрю на чернеющую у ног воду. Река, тихонько журча, бежит прочь. Где-то в ночи уходит за поворот. Что ждёт её там – за поворотом? Что ждёт всех нас?..
***
Утром Ромка, по привычке проснувшийся с первыми петухами, отчалил в больницу к жене, остальные, отведав на завтрак свежеиспечённых Валентиной Захаровной блинов, тоже покинули гостеприимный фельдшерский дом. Илья изъявил желание подвезти нас до моего города.
Всю дорогу молчали. Курящие курили активно, некурящие – пассивно. Поочередно дремали под радио.
За окнами «Хаммера» мелькали леса – лиственные, хвойные и смешанные, поля – заброшенные и засеянные хлебом, блюдца прудов и озёр. То и дело мы проскакивали по мостам через речушки. В лючке, прорезанном в крыше, голубело небо. Господи, думал я, глядя по сторонам, как же можно хорошо жить, обладая всем этим – этой землёй, этой водой, этим небом, как же мы можем хорошо жить… Не деля и не отнимая друг у друга… Но почему… Почему не выходит?!.. Что нам нужно, что ещё необходимо?.. А ещё в голове крутилось: «Не отыми покрова, не отыми покрова…»
На въезде в город я объяснил Илье, как проехать к автомобильной стоянке, где парни оставили машины. На стоянке мы с ним и простились.
Перед тем как уехать, он долго смотрел на Сергея. Потом, протянув ему руку, спросил:
- Без обид?
- Проехали, - ответил Серёга, принимая рукопожатие. – Только с Ромкой разойдитесь по-мирному, лады?
- Замётано.
Вслед за Ильёй отбыли и Сергей с Денисом. Мы отговаривали Серёгу, убеждали пересидеть у меня денёк-другой, чтобы рука поджила, но он отказался.
- Ну что ж, можно сказать, «финита»… - говорит Костя, глядя вслед отъезжающей «Сузуки гранд витара».
- «Финита», - подхватываю я с грустью в голосе. – Ну что, ко мне? Посидим ещё сегодня вечером?
- Посидим…
Взяв по дороге бутылку водки, мы подъезжаем к моему дому. Костик останавливает машину на заднем дворе в тени старого тополя. Выгрузив мои вещи и остатки продуктов, навьючиваемся ими и огибаем дом. Выйдя из-за угла, я сразу же замечаю дорожку из еловых веток, тянущихся от бабушкиного подъезда к противоположному углу дома, к выезду со двора.
«Кто?» - первое, что проносится в моём мозгу. В подъезде пяток стариков, остальные все относительно молоды.
«Кто?» - гадаю я, оказавшись на площадке первого этажа.
Второй этаж.
«Кто?»
Третий.
«Кто?».
На площадке четвертого меня встречает крышка гроба. Но четвертый – это же наш этаж! Кто?! И единственный пожилой человек на нём – моя бабушка…
Дверь в квартиру не заперта. Зеркало - сразу напротив двери – занавешено куском серой тряпки.
- Господи… - срывается с моих губ. – Ба!.. – кричу я, стряхивая с плеч рюкзак. – Ба!
Влетев в зал, натыкаюсь на какую-то старушку, едва не сбиваю её с ног. Кажется, она из нашего двора. А вот ещё одна, и ещё, и ещё… Они кучкуются в центре зала, обступив что-то… Какой-то большой, обитый красной материей, ящик…
Гроб…
А в гробу какой-то сморщенный человечек с посеревшим лицом и впалыми щеками, до скрещенных на груди рук прикрытый белым покрывалом. На голове косынка, на правой щеке родинка… Точно такая же родинка у моей бабушки…
- Ба! – криком вырывается из моей груди.
- Тише, сынок, тише, - шелестит та старушка, на которую я наскочил. Взяв меня под локоть, она всё повторяет: - Тише, тише, тише…
Она отводит меня в дальний угол зала, усаживает в кресло, гладит по голове, не уставая бормотать:
- Тише, тише, тише…
- Иван, - прерывает её знакомый мне голос.
Обернувшись на него, вижу, что в соседнем кресле сидит мой отец. Лицо его бледно, на нём отпечаток усталости. Седины в его и без того седых волосах стало больше.
- Как? - спрашиваю я.
- Инсульт.
- Когда?
- Позавчера вечером. Я как раз зашел. Ночь пролежала, всё тебя звала, просила записать что-то… А на утро… - он роняет голову на грудь, добавив «я тебе звонил…», умолкает.
…Приезд дальних родственников, потом - похоронной бригады, прощание у подъезда, кладбище, горсть земли на гроб, приглушенные разговоры про то, что с памятником надо подождать, пока земля не осядет… Всё это минуло словно в тумане.
Поминки в кафе: знакомые и незнакомые мне люди, слова о покойной – умница, много сделала, хорошо пожила – не каждому молодому столько дано, удивление – этот добрейший человек прошла почти всю войну?! В конце концов, я беру со стола бутылку и тарелку с какой-то закуской и вместе с Костиком ухожу на кухню. Дав повару пятисотенную, чтобы не возмущался, мы забиваемся в дальний угол и молча пьём.
Утром следующего дня снова едем на кладбище – теперь только свои. Поминаем без лишних слов. Затем с Костей заезжаю в салон сотовой связи: покупаю телефон и новую «симку». Это происходит так буднично, словно в жизни моей ничего не случилось – рядовое посещение салона связи, общение с продавцами – милейшими, сияющими молодостью и здоровьем девушками, обоюдные улыбки... Но во всей этой будничности есть что-то пугающее, не поддающееся описанию словами. Какой-то затаённый ужас…
Отъезд Константина. Он долго держит меня за руку, молча смотрит в глаза.
- Она была одной из нас, - говорит, наконец. – Держись, Иван… держись…
…Вернуться в квартиру я не решаюсь долго. Хожу кругами по центру города: от магазина к ларьку, от ларька к другому магазину… Встречаюсь со знакомыми ребятами, обмениваюсь приветствиями и кивками…
Ходить по улице дальше просто нет смысла. Скрепив сердце, я направляюсь к дому. Не поднимая глаз на окна, словно боюсь увидеть там что-то страшное, пересекаю двор. Перешагнув через разбросанные на асфальте еловые ветки, вхожу в подъезд…
По лестнице поднимаюсь столько, что раньше этого времени хватило бы на пару десятков подъемов и спусков…
Ключ попадает в замочную скважину, поворачивается в ней…
- Ба, - вырывается у меня, едва переступил порог.
Привычное окончание фразы «я дома» - застревает в горле, рвётся наружу подпираемое подкатившим от желудка колючим комом.
- Я дома, ба, - шепчу я, сглотнув ком. – Я дома…
Пройдя в зал, опускаюсь на диван. Взглядом шарю по комнате, упираюсь им в фотографии на полках серванта… На фотографиях давно ушедшее время, давно ушедшие люди… Такие же ушедшие, как теперь моя бабушка…
С жалобным «мяу» из-под дивана вылезает кот Барсик. Нахохлившись, дрожа мелкой дрожью, жмётся к моим ногам.
- Барсик, - произношу я тихо, - Барсик…
- Мяу, - звучит в ответ.
Я беру кота на руки и прижимаю к груди. Уткнувшись мордочкой в мою шею, он замирает. Дыхание его легонько щекочет мне кожу.
- Барсик…
И вдруг с губ моих срывается какое-то дурацкое, ужасно глупое:
- Осиротели…
И от него вдруг слёзы из глаз фонтаном.
- Как же так… - шепчу я, зарывшись лицом в кошачью шерсть. - Как же? Не повидались, не договорили… Как же так, Господи? Нельзя… Не хочу!..
Резкий и непривычный звонок моего нового мобильника. И вибрация в заднем кармане джинсов…
- Алло, - говорю в трубку, подавив приступ плача.
- Иван! – кричит мне в ухо Костик. – Иван! У Ромки дочка родилась! Анной назвать хотят! Иван, Ванька! Понимаешь?! Ты понимаешь, что это значит?! Мы живы! МЫ ЖИТЬ БУДЕМ!
***
Это не Конец, а всего лишь Начало…
Каким будет Продолжение – зависит от Нас.