Защита Тароса

Микаел Абаджянц
ЗАЩИТА ТАРОСА
ПОДБРОШЕННАЯ РУКОПИСЬ
В комментариях
турецкого профессора арменоведения
Догру Олмы

Ровно в девять я пришел на работу. Секретарь уже был на месте. Я с ним поздоровался и открыл своим ключом кабинет. Снял плащ и шляпу и повесил на вешалку в углу комнаты. Через огромное окно в стене был виден Стамбул. Несмотря на утреннее солнце, дымка выхлопных газов и пыли уже висела над его крышами, церквями и минаретами. Я вызвал секретаря и попросил приготовить кофе без сахара. Когда он вернулся, то кроме кофе на мой стол опустился какой-то странный пакет. Он был весь в штемпелях и почтовых марках европейских и азиатских стран. Можно было подумать, что пакет совершил путешествие по средиземноморью, прежде чем попасть ко мне на письменный стол. Даты на штемпелях тоже были самые разные. Создавалось ощущение, что письмо с перерывами добиралось до музея целое столетие. Я был очень заинтригован. Я спросил, кто принес пакет. Секретарь сказал, что почтальон, кто же еще. Действительно, кто?..
Я разрезал конверт и вытянул из него довольно толстую кипу сильно пожелтевшей бумаги. Листы были испещрены ровными строчками, написанными мелким почерком. Написано было на совершенно неизвестном мне диалекте армянского. Я считаюсь лучшим специалистом по армянскому языку. Я стал читать, с большим трудом разбирая написанное. То, что мне удавалось разобрать и понять, я сразу заносил в компьютер. Я вам покажу, что получилось. Я уверен, что это фальшивка. Видите ли, в тексте часто использованы географические названия, которых в Турции нет и не было никогда. Далее, обязательно следите за моими примечаниями, чтобы не впасть в заблуждение. К тому же некоторые описания средиземноморского побережья явно выдают человека, никогда не видевшего этих мест. Зачем написан и подброшен в наш музей это текст, мне не понятно. Повествование ведется от имени сына некого кузнеца, который для простолюдина слишком хорошо осведомлен об «истории» этих, никогда не существовавших в Турции провинций. Не говорю уже о событиях, которые никогда в Турции не имели места быть. Но рукопись я опубликую, чтобы показать, на какие ухищрения способны люди, готовые опорочить великое прошлое Османской империи...

 1. ТАРОС*
Удивительно красива Фратрия**. Этот клочок каменистого малоазийского побережья и есть моя родина. Ближе к осени, в августе, когда произошли известные события, здесь устанавливается отличная ясная погода. И тогда далеко на востоке поднимаются сизые бугры Киликийского Тавра. Со скалистого берега далеко видятся странные миражи и парусные суда. Можно часами, не отрываясь, рассматривать безмятежное море. А на западе становится видна гористая рыжая местность с черными лоскутами стройного хвойного леса. Рваные квадраты на островерхих холмах мне всегда казались движущимися в боевом порядке римскими легионами Помпея или Лукулла, которые две тысячи лет назад вели войну с фратрийскими и киликийскими пиратами. В штиль с вершины небольшого вулкана Арцви-Буйн*** до сих пор на глубине виден тусклый бронзово-медный отсвет таранов римских бирем. Видимо, победа Лукуллу далась нелегко.
Жерло вулкана, разрушенное взрывом, древнее, чем сам Рим, превратилось в удобную полукруглую бухту. Сюда иногда заходят торговые корабли. Город Тарос лепится к склонам вулкана с подветренной стороны и похож на гнездовье хищных птиц. Он разделен узкой кривой трещиной-улицей на два квартала – армянский и турецкий. Ближе к вершине к черным базальтам крепится армянская часть города, ощетинившаяся балками перекрытий, и сбегает к лагуне-порту с западной стороны. Ниже, точно пестрый скарб, у рыхлых отрогов тянется турецкий квартал и расстилается у восточной части берега-жерла. И армянская, и турецкая части порта имеют свои раздельные пристани для приема кораблей. Высоко над городом, на остром пике развороченной горы, куда ведет выбитая в базальтовых склонах крутая лестница, стоит на ветрах часовня Сурб Аствацамайр****. Там открывается зрелище бескрайнего моря. Иногда оттуда доносится звон сорвавшегося на ветру колокола. Недалеко от церкви стоит широкий кряжистый маяк. Огонь на маяке поддерживает монах. Лицо у священника обветренное и мужественное, как у воина. Маяк построен еще во времена римской империи. В его крутой бок вделана мраморная плита с надписью на латыни: «Храбрость – вот дорога к бессмертию». С другой стороны маяка сделана еще одна надпись на франкском, видимо, восходящая ко временам крестовых походов: «Здесь уповал на милость судьбы барон Гийом Длинный Меч». Монах Карапет говорил, что барон был большой безбожник. Еще здесь есть несколько старых хачкаров.
В армянском квартале есть еще одна церковь. Она находится в верхней части армянского квартала. Церковь древняя, основанная самим апостолом Петром. Ее хрустальный перезвон сбегает, как по ступеням, по добротным, словно крепостные стены, домам армян и теряется в трущобах турецкой части города. Оттуда, с острого, как штык минарета, словно зловещее эхо, раздается в ответ дикий заунывный азан муэдзина.

_____________________________________
* Фратрия – братство (греч.) Никогда в Османской Империи, на побережье, не существовало ни провинции, ни вилайета под таким названием.
** Тарос – вымышленное название города. Может быть, имеется в виду Тарсус. Но Тарсус не является портовым городом. От Средиземного моря сегодня он отстоит не менее чем на 9 км.
*** Арцви-Буйн – гнездо орла (арм.) Описываемых в тексте, подобного рода вулканов на киликийском побережье не один десяток. Но о вулкане с таким названием, да еще и с античным маяком на вершине, я никогда не слышал. Автор фальшивки рассказывает о римских галерах, якобы сохранившихся на дне бухты со времен Помпея. Это смешно, потому что такого не может быть.
**** Сурб Аствацамайр – Св. Богородица (арм.)

2. ЖИЗНЬ ГОРОДА
Армянское население Тароса, что был центром вилайета Фратрия, занималось в основном торговлей, ремеслом и рыбной ловлей. В верхнем городе, недалеко от церкви апостола Петра, была кузница, принадлежавшая моему отцу Геворгу. Отец ковал для продажи железные с медными вставками декоративные решетки, украшавшие дома богатых горожан. Даже турки почитали за честь заказать у отца ограду или решетки на окна. Затейливый железный узор в форме распустившейся виноградной лозы с медными битыми плодами гранатов оплетал окна многих состоятельных горожан. Турки цокали языком, отсчитывая серебряные лиры: «Гезал, гяур! Гезал, Гевор!» Отец ковал стрельчатые ограды, подковывал коней, делал на заказ железные колеса для телег, засовы и запоры. С самого детства в мою память врезался запах железной окалины и раскаленной меди. Иногда он делал для армян и ножи, хотя это строго запрещалось. Турецкие соглядатаи-касусы то и дело шныряли вокруг кузницы, проверяя, не делает ли отец холодное оружие. Кинжалы полагалось носить и иметь только туркам.
В городе была пекарня. Она принадлежала армянину Вардану. С самого утра по всему городу разносился запах лаваша, приправленный соленым средиземноморским воздухом. С главного входа толпились турки, чтобы купить хлеб. Армянам вместе с турками стоять не полагалось. Им продавали хлеб с внутреннего двора.
Была в городе и гончарная мастерская, где можно было купить кувшины и горшки на любой вкус. Ее владельцем был гончар Симон. Когда мы были мальчишками, он дарил нам рыжие, как эта земля, фигурки коней, орлов и людей.
Простые турки большей частью занимались скотоводством. С отлогов Арцви-Буйна были видны их большие отары по сто-двести овец, которые объедали и вытаптывали городскую округу. Из молока турки делали сильно пахнувший овечьей мочой сыр. Занимались турки, как и армяне, и рыбным промыслом. На мелких парусных судах-кайках они выходили в море за сельдью и тунцом. Потом весь улов продавался прямо на пристани или свозился на городской базар.
Чиновниками были только турки. Был в городе староста – мухтар, толстый, с черной бородавкой на щеке. Его имени мы не знали, так и звали его – Мухтар. Была в городе своя жандармерия. Начальником жандармерии был Кемал, турок с лихо закрученными усами, носом-крючком и презрительным взглядом. Он ездил только в двуколке, запряженной парой гнедых коней. У него был большой двухэтажный дом с греческим трофейным львом на входе и тощим аскером-жандармом с винтовкой у ноги. Ночью к нему в дом стекались соглядатаи-касусы с доносами.
Был в городе еще один примечательный тип. Сборщик налогов Осман. Он со своими помощниками-муавинами мучал весь город. С огромной лысой головой, и в крохотной алой феске, с пенсне на европейский манер, он сидел на большом жирном осле и объезжал каждый дом в городе. Особенно доставалось от него армянам. С армян взималась вдвое большая подать, чем с турок*.
В порт заходили и большие торговые кайки. Армяне грузили на них свой товар, турки же со своей пристани грузили проданные грекам овец и сыры, а также дикий лук, который в изобилии рос на пустырях близ города.

_____________________________________
* В Османской империи турки занимались ремеслом наравне с армянами. Более того в ремеслах они превосходили армян и греков, можете судить хотя бы по мечетям Стамбула, относящимся ко времени описываемых событий. Чиновником же мог быть кто угодно, вне зависимости от своей национальности и вероисповедания. Османские власти никогда не делали различий между своими подданными, автор фальшивки вводит читателя в заблуждение.

3. СТРАШНЫЕ СЛУХИ
В последний день июля установилась ясная, но ветреная погода. По морской глади, несмотря на сильное солнце, бежали высокие быстрые валы. На гребнях они разбивались в пенную пыль. Одновременно было и жарко и холодно.
А ночью по городу поползли страшные слухи. В армянский квартал, в дом пекаря Вардана, пришла молодая женщина в изодранном платье. На ней не было живого места. Непонятно, как в таком состоянии эта женщина пробралась в армянский Тарос. Она рассказывала, как в бреду, ужасные вещи. По ее словам, в Адане и ближайших деревнях убивали армян. Она говорила, что невозможно было пройти по улицам города, чтобы не наступить в лужи крови. Турецкие жандармы и аскеры врывались в дома и никого не щадили. Кололи штыками, жалея патроны. Следом ходили толпы ягмачи и добивали детей, женщин и стариков. Уцелевших собрали на городском майдане и погнали в одном рванье, точно скотину, в сторону Сирийской пустыни. Она потеряла всех близких. Она смогла обмануть аскера и убежать.
В армянском квартале Тароса Все были подавлены рассказом женщины. Турецкое население Тароса тоже что-то прознало. Напряжение и страх навалились на город. Отношение турок к армянам претерпело изменения. Два дня не появлялся на своей двуколке начальник жандармерии Кемал. Раньше без его презрительных взглядов не обходился ни один божий день. Простые турки норовили не платить за товар или давали гроши. Одного рыбака-армянина избили и отобрали весь улов. Касусы, точно обнаглевшие крысы, шныряли где ни попадя. Азан муэдзина стал невыносим и напоминал на вой остервеневшего шакала. Молодые турчанки больше не улыбались нам на улицах. На их лицах застыло непонятное для христианина выражение. «Кепек гяур...», – шипели и брызгали гнойной слюной вслед черные турецкие старухи. На армянский квартал, точно тяжкое ожидание, навалился страх.
Потом, тоже ясной ветреной ночью, в квартале появился беглый солдат-армянин. Его призвали месяц назад из Урфы. Он рассказал, что у османов на фронтах дела плохи. Он рассказал, что русские разбили турок на Балканах, а французы начали наступление в Египте. Всех христиан было решено в турецкой армии уничтожить. У них отобрали винтовки без затворов и по семь-восемь человек выводили за казармы. Иногда, чтобы не было лишнего шума, солдат просто закапывали живьем*.
От услышанного на голове волосы становились дыбом. Но странное оцепенение, похожее на полное физическое бессилие, охватывало горожан. Встречаясь, говорили шепотом. Неужто с людьми, с христианами, возможно так обращаться! От мерзостных слухов слова отчаяния и возмущения застывали в горле, как холодный бараний жир.
Но турки пока к нам в квартал не совались. Даже не знаю почему. Видимо, они были не уверены, что справятся своими силами. Но мы знали, что, как только придет подкрепление, – сунутся. Тогда я еще не знал, что спасительную отсрочку нам дарила Урфа, отчаянно сопротивлявшаяся насильникам. Мы еще не знали, что думать и делать. Нужно было быстро сбросить с себя это удивительное оцепенение. Нужно было осознать, что дело имеешь с людьми иной морали и психологии. Что имеешь дело с нелюдями, готовыми по отношению к христианам на любое грязное действо. И горожане нашли в себе силы это осознать. Сначала подбадривая друг друга взглядами, потом похлопывая друг друга по плечу, они избавились от этого леденящего нутро и сковывающего члены оцепенения.
Последние надежды, что беда нас может миновать, растаяли 3 августа 1915 года. Со склона Арцви-Буйна я первый увидел, как по пыльной рыжей дороге движется длинная вереница людей. По бокам мрачного шествия двигались фигурки всадников с винтовками наперевес. Непрерывная лента с определенным интервалом теряла людей, и тогда к маленькому пятнышку подъезжал всадник и добивал штыком**. Даже отсюда был слышен вопль жертвы. Вереница людей вздрагивала и, словно гигантская гусеница, продолжала свое бессмысленное движение. Иногда ветер менял направление, и до нас доносились волны глухого воя. Потом я понял, что означал этот вой. Армяне видели Тарос в последний раз. Мы были не в силах помочь.
Так слухи стали явью. Еще не скрылся на горизонте жуткий конвой, как в затаившемся квартале, в старой кузнице раздались удары молота по раскаленному железу. Это кузнец Геворг, мой отец, призывал армян не сдаваться.
_____________________________________
* Никогда в турецкой армии не расстреливали без суда и следствия военнослужащих, к тому же единственно по причине их национальной принадлежности. Это наглая ложь.
** Автор фальшивки пытается опорочить эмиграционную политику того времени. Армянам предоставлялись даже транспортные средства для переселения из зоны предполагаемых боевых действий. Османская армия сопровождала армян для их же безопасности.

4. НА УЛИЦЕ ЧАК
4 августа на улице Чак, что отделяла армянский квартал от турецкого, появился на лоснящемся от жира осле сборщик налогов Осман в сопровождении своих муавинов и двух жандармов. У каждого пятого дома сборщик податей колотил в грязную деревянную колотушку, чтобы привлечь внимание, и говорил примерно вот что:
– Армяне, слушайте! Вы такие же подданные Османской империи, как и мы, турки. На всех фронтах турецкая армия вскоре перейдет в наступление и вышвырнет из наших владений русских, французов и прочих гяуров. Но для этого нам нужны ваши средства. Слушайте, армяне! Вы должны, не позднее завтрашнего полудня, сдать в городскую казну для нужд турецкой армии все имеющееся у вас серебро и золото, а также наличные деньги, драгоценные камни и украшения... До полудня!
Говоря последние слова, он поправлял пенсне и морщился так, что обнажались грязные большие зубы, такие же, как у его послушного осла.

5. У ГОНЧАРА СИМОНА
Все понимали, что это было только начало предстоящих грабежей и погромов. Нужно было что-то срочно решать. Или подчиниться османским властям и погибнуть, или самим стать хозяевами своей судьбы.
Вечером, когда на небе на ветру вовсю блестела молодая луна, пользующиеся уважением в квартале горожане тайно собрались у гончара Симона. Никогда я не видел своего отца, кузнеца Геворга, таким мрачным. Он сидел под большим серебряным сином, прислонившись к настенному ковру, и был похож на древнего фратрийского пирата. Был здесь также пекарь Вардана с пятью взрослыми сыновьями, рыбак Тигран с братьями, а также дезертировавший из турецкой армии солдат-армянин.
Дочь Симона принесла виноградного вина, разлила по глиняным чашкам. Тогда я и заметил, что она уже выросла. Она стала очень красивой девушкой, эта Наре! Стройный армянский стан, длинные черные косы и глаза, как бездна моря. Мужчины говорили, я ловил их разговор краем уха, а сам все смотрел и не мог налюбоваться на Наре. Странное, неведомое доселе чувство затопило душу. Непонятно откуда взявшаяся в этот тяжелый для всех нас час радость согрела мне сердце...
– Понял, Мико?..
Только суровый взгляд отца заставил вникнуть меня во все детали предстоящей самообороны.
Выходило, что для того чтобы туркам дать достойный отпор, семидесяти ружей было мало. Если даже заколотить все сквозные дворы, перекрыть все проходные улочки и законопатить все дыры в армянский квартал, можно будет отбить только первый наскок османов. Потом все равно подойдет армия, и без артиллерии все будет быстро кончено. Нужны пушки. Их нужно расставить над армянским кварталом: одну расположить у церкви апостола Петра, а другую на безымянной скале; с этих точек хорошо просматривалась вся улица Чак, а также большая часть турецкого квартала.
Отец был готов отлить бронзовые пушки. Меди и олова в кузнице не хватало даже на одну. Но отец знал, где взять медь. Ее было предостаточно на дне бухты. Тараны римских бирем можно переплавить. Пусть оружие древнего неприятеля сослужит нам службу. Тараны лежали в бухте на глубине не менее двадцати метров. Самым лучшим ныряльщиком в городе был я. Мне нужно спуститься под воду на самое дно, обвязать пароходным стальным тросом древний металл, а рыбаки должны будут вытянуть лебедкой медные глыбы на берег.
Вечером отец из своего запаса раздал горожанам две сотни кинжалов дамасской стали, а также по сорок свинцовых пуль на ружье и по две унции пороха.

6. УТРО
В это утро ветер с моря наконец-то улегся. На наше счастье воцарился штиль, и толща воды просматривалась до самой ее глубины. Я сидел в кайке Тиграна и смотрел, как подо мной в потоке солнечного света медленно проплывают медузы и темные хребты крупных рыбин. На дне были видны остатки римских галер.
Турки, похоже, ничего подозрительного не замечали. Все было как всегда. Я взял в руки приготовленный ржавый железный якорь и сиганул на дно...
Когда я выплыл, у меня из носа и ушей хлестала кровь. На той стороне бухты собралась толпа зевак. Турок-жандарм с того берега кричал, что с сегодняшнего дня рыбная ловля армянам запрещена.
– Что это вы там делаете?..
Но Тигран с братьями в два счета погрузили тараны на специально подогнанные телеги, и улов был таков.
Я отплевался рыжей кровью.

В то же утро 5 августа со склонов Арцви-Буйна было видно, как по дороге на Тарос движется колонна пеших турецких солдат. Впереди, взбивая легкую пыль, гарцевал лихой юзбаши. Подразделение находилось явно в приподнятом боевом расположении духа.

7. ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ
Как и обещал, ровно в полдень на улице Чак, на своем осле, появился сборщик налогов Осман. Теперь за ним следовали не только муавины, но и катился в своей непременной двуколке покручивающий усы начальник жандармерии Кемал, за двуколкой шли десяток жандармов, а также переваливался толстый городской староста Мухтар, все время нервно теребивший на щеке черную бородавку, и трусила целая свора касусов и просто турок-зевак. Солдат среди них не было. Вся эта пестрая толпа собиралась у дома Вардана. Точно городские шелудивые псы, они сошлись на запах хлеба у дома пекаря, не зная, что бы им такое сделать потом.
Наконец, вперед выступил на осле Осман, поколотил в свою колотушку, что, видимо, означало – откройте дверь. Но никто ему дверей не открыл. Дом Вардана был сложен, в отличии от турецких, как крепость.
Не смущаясь этим обстоятельством, вперед, переваливаясь, вышел толстый староста Мухтар и начал пискляво говорить:
– Эрмени, твое время вышло, неси золото... У твоей жены я видел много колец и браслетов... Неси по-хорошему – я знаю, что в доме беженка, а в квартале прячется дезертир... Послушайся меня, если ты отдашь золото сам и выдашь изменников, мы позволим тебе переселиться с семьей в сирийские вилайеты...
Ответа не последовало*.
Крутивший в двуколке ус начальник жандармерии Кемал выругался, помянув шайтана, и махнул в сторону двери рукой. Это был знак жандармам. Двое жандармов подбежали к двери и попытались высадить ее плечами. Но у них ничего не вышло.
Зеваки из толпы стали давать советы, как лучше выбить дверь. Больше всех усердствовал Мухтар. По его счету жандармы и касусы били в дверь увесистым бревном. Староста входил в раж. На его лице появилось выражение азарта. Удивительная черная бородавка жила на его лице своей жизнью. Когда он поднимал руку к небу, собираясь в который раз произнести «бир», или, может, попросить помощи Аллаха в их нелегком деле вышибания двери, бородавка на мухтаровом лице вдруг распустилась алою розой...
Турки не поняли сразу, что это был выстрел. Такого от презренных гяуров-армян они никак не ожидали. Прежде чем началась паника, толпа в каком-то необъяснимом оцепенении еще стояла сиротливо у дома пекаря.
За первым выстрелом, который прогремел из дома Вардана, из соседних домов, будто эхо, прозвучали еще несколько выстрелов. Здоровяк жандарм выпустил бревно и повалился навзничь. Бревно полетело на мостовую, дробя касусам ступни.
У сборщика податей Османа выбило из руки колотушку. Толпа с воплями и проклятьями, наконец, бросилась врассыпную. Дома в этой части армянского города тянулись непрерывной стеной и больше походили на крепостные сооружения, со всеми башнями и бойницами. Так что спрятаться между стен армянского города было невозможно. Отступить можно было только в турецкий квартал. Касусы, муавины и прочая чернь пытались быстро укрыться в трущобах турецкой части города. Всю эту сумятицу сопровождал рев улепетывающего вверх по улице османова осла.
Бросив своих жандармов и двуколку, Кемал перемахнул через глинобитную стену низенького турецкого дома. Было видно, как он вымочил свои ухоженные усы в грязной луже. Мчаться в двуколке вдоль домов армянского квартала неожиданно сделалось очень опасным мероприятием. А потому лучше было лежать в грязи и не шевелиться. Пока он лежал, его два раза клюнул в темя важный петух.
В замешательстве турки сразу не открыли ответный огонь. Пока муавины, касусы и простые зеваки разбегались, один из сыновей Вардана открыл входную дверь, преспокойно подобрал винтовку убитого жандарма и снял с него патронташ.
Винтовка была отличным трофеем.
_____________________________________
*Этот эпизод в рукописи еще раз доказывает, что армяне не были склонны подчиняться законным властям, а также, при случае, готовы были поднять вооруженный мятеж.

8. ПУШКИ
Когда началась перестрелка, я в кузнице очищал от водорослей, соли и раковин тараны с галер. Таранов было два. Один из них был в форме сильно вытянутой, яростно оскаленной женской головы со змеями вместо волос, другой же напоминал голову дракона, изрыгающего язык пламени. Я смотрел на древний позеленелый металл, и мне слышался гул древнего сражения.
Тени предков мелькали перед моим мысленным взором. Героическое прошлое оживало в моем воображении. Теперь новый враг старался нас погубить.
Иногда мне виделась в мешанине образов дочь гончара Симона. Наре была в каких-то древних нарядах. И мне стало жарко. Жарко и радостно. Мне хотелось думать, что она тоже думает обо мне.
Жаль было плавить эти прекрасные изделия, но выбора не было. В последней отчаянной гримасе содрогнулось лицо Медузы горгоны, смешалось с пастью Пифона и превратилось в чистую медь. Наше удивительное прошлое вновь дарило возможность сражаться.
Через некоторое время у нас были две медные пушки, стреляющие каменными и металлическими ядрами. Отец для удобства передвижения приладил к ним пару железных клепаных колес.

9. ПОЖАР
На улице Чак положение быстро менялось не в пользу армян. Турки пришли в себя. В пестро-грязных, как старушачье исподнее белье, турецких трущобах можно было заметить серые мундиры солдат недавно подоспевшей части. Там что-то отрывисто командовал юзбаши. Среди солдатских мундиров иногда мелькали белые рубахи жандармов.
Турки занимали деревянные чердаки, делали бреши в глинобитных стенах и вели прицельный огонь из своих «лебелей» по окнам армянских домов. Уже было несколько легко раненных. Отовсюду слышался перелай нечастых ружейных выстрелов и быстрый треск винтовок.
Но, к счастью, для армян, быстро смеркалось.
Было очевидно, что на этот вечерний час у турок нет никакого плана. Солдаты оказались в незнакомом городе, они устали после перехода, подгоняла их по пыльной дороге только перспектива хорошо поесть, отдохнуть, а потом поизмываться над христианским населением. Гяуры оказывали вооруженное сопротивление, и не было никакого желания получить на ужин в брюхо кусок свинца. В далеких вилайетах их ждали матери и жены. А посему юзбаши верно рассудил, что утро вечера мудренее. Он велел своим аскерам прекратить беспорядочный огонь по армянским домам и вместе с оправившимся Кемалом направился в двуколке к нему домой, чтобы составить какой-нибудь план дальнейших действий, а заодно поужинать и перекинуться в кости.
Им составил компанию сборщик налогов Осман.

Ночью в турецкой части города начался пожар. Кто поджег трущобы, было сначала неясно. Огонь быстро перекидывался от дома к дому. Пламя слизало позиции турецких стрелков на чердаках, потом перекинулось в глубь квартала. Яркое зарево осветило ночное небо с молодым полумесяцем. Небольшой ветерок легко раздувал пламя. Слышно было, как голосят турецкие женщины и причитают старухи. Мужчины что-то кричали, но разобрать отсюда можно было разве что: «Аллах-аллах, проклятые гяуры!»
Пекарь Вардан рассказал, что поджечь пытались как раз армянский квартал. К его дому турки собирались подтащить жбан с керосином. Но что-то там у них не получилось, снова завязалась перестрелка, и керосин загорелся.
Армянам бояться огня было нечего. Их дома стояли дальше и выше горящих домов турок. К тому же ветер вдруг сменил направление и понес пламя в глубь трущоб. Там начиналась паника. Огромные тени передвигавшихся в беспорядке людей отбрасывались на гору Арцви-Буйн. Внизу двигались люди, спасая на телегах свой скарб. Меня подмывало дать выстрел из новенькой бронзовой пушки по пытавшимся потушить пожар солдатам, но отец не позволил, чтобы не дать ее обнаружить раньше времени.
Всю ночь город горел. Выгорели почти все трущобы. Пламя не коснулось только той части турецкого квартала, где было много каменных домов и мечеть, а также турецкой пристани. Ближе к утру только едкий белый дым без пламени клубился над массивом черных глинобитных развалин.
В положенный час над пожарищем разнесся азан муэдзина.

10. В ЧАСОВНЕ
Несмотря на то, что военное счастье было на нашей стороне, в городе воодушевления не наблюдалось. Все понимали, что турки так просто в покое нас не оставят. В конце концов они привезут артиллерийские орудия, и тогда армянский город падет. Среди жителей царила атмосфера беспокойного ожидания. Мужчины маялись от безделья, женщины и дети занимались пустячными делами. Рыболовные кайки в море не выходили: бухта простреливалась турками. В доме у Вардана пекли хлеб и раздавали горожанам даром. Отец мрачно сидел в своей кузнице и за все утро не проронил ни слова.
Я собрался на маяк. Хотелось уйти от дурных мыслей и предчувствий. Я прошел мимо спрятанной за груду камней пушки, прошагал за церковь апостола Петра, стены которой поросли лишайниками и мхом. Перекрестился и стал подниматься по вырубленной в почти отвесной базальтовой стене лестнице на самую вершину Арцви-Буйна. Внизу распростерся с виду сонный армянский квартал и черная плешь выгоревшей части турецкого города. Дальше были видны мечеть и белокаменные дома богатых турок.
Наверх я лез не один. Далеко вверху виделась поднимающаяся по ступеням женская фигурка. В девушке я узнал дочь гончара Симона – Наре. Сердце у меня отчаянно заколотилось.
На вершине был ветер. Под ногами гнулись пушистые волоски ковыля. Наре не было нигде видно. До самого бирюзового горизонта простиралось Средиземное море. Наре я увидел за римским маяком. Она задумчиво смотрела на оставленную крестоносцами надпись. Ветер шевелил ее косы. Ее профиль был чист и бел, как у античной статуи. Глаза и брови были подведены углем. Наре была прекрасна.
– Я все время думаю о тебе, Наре! – начал я.
– Молчи, не говори ничего!
Она привлекла меня к себе, и мы нежно обнялись. Все произошло неожиданно. Все было божественно просто. Наверху бежали облака, внизу было море. Мы шептали друг другу слова нежности, не испытывая ни тревоги за содеянное, ни неловкости друг перед другом.
– Я знаю, нас всех убьют турки! – вдруг задумчиво сказала Наре. – Почему они нас так ненавидят?
Ответить было нечего. Да и вопрос не подразумевал ответа.
Наре согласилась стать моей женой. Мы спешили жить и насладиться друг другом. В крохотной часовне нас обвенчал монах с лицом воина. Его густой голос поднимался к церковным сводам, и что-то древнее, раннехристианское мерещилось мне во всем этом обряде. Мы обменялись серебряными колечками, подаренными нам монахом Карапетом, и поклялись на кресте быть верными друг другу.
Мы зажгли в церквушке две крохотные свечки и вышли на яркое солнце. В глаза бросилась надпись на мраморной плите в другом боку маяка, оставленная римлянами: «Храбрость – вот путь к бессмертию».
Монах Карапет вдоль темных хачкаров проводил нас до лестницы.

11. АЭРОПЛАН
Днем 7 августа в безмолвном небе вдруг раздался адский стрекот. В неподвижном небе над городом кружил аэроплан. На его крыльях и бортах отчетливо различались белые на красном полумесяцы. Аэроплан облетел вулкан и сбросил в армянской части бухты бомбу. Пристань разнесло в щепки. На берегу пострадали несколько строений, в том числе пивная и несколько рыбацких складов. Аэроплан совершил вираж и снова вошел в пике над городом. В этот раз две бомбы разорвались в самой гуще жилого квартала. Аэроплан вновь взмыл в небо, сделал мертвую петлю и снова, ревя двигателем, навис над городом. Четвертая бомба разорвалась на улице Чак, вышибив рамы в домах и разворотив мостовую, а пятая угодила в пекарню Вардана.
В это время мы с отцом были в кузнице. От тяжелых взрывов на стальной наковальне подпрыгивали кузнечные инструменты. Мы побежали с отцом к церкви апостола Петра. Пушка была заряжена заранее. Аэроплан совершал очередной вираж. Отец неторопливо, точно примериваясь к очередному своему заказу, прикинул на глаз, где окажется через секунд двадцать аэроплан и развернул в ту сторону пушку. Получалось, что аэроплан пролетит прямо над нами. Летчик собирался бомбить церковь. Натужно ревел мотор, аэроплан пронесся по дуге над окраиной города и устремился на церковь.
Вот тут-то и прозвучал выстрел. Вернее, я его не услышал, только увидел, как пушка откатилась на несколько футов. А услышал я взрыв. Турки успели все-таки скинуть бомбу. Не причинив церкви значительного вреда, она оглушила меня взрывной волной. Аэроплан беззвучно продолжил свое движение. Но это уже был полет подбитой птицы. Неожиданно аэроплан покачнулся и резко сорвался с высоты в бухту. Затонул он сразу, опустившись на дно с галерами.
Отец тоже пострадал несильно. Он мне что-то объяснял, но я не понимал. Потом вдруг понял. Мы сбили турецкий аэроплан простым булыжником.

12. БОЙ В ГОРОДЕ
Дом пекаря Вардана разнесло взрывом на камни. Сам он и его семья, скорее всего, погибли. Соседние дома тоже значительно пострадали. На улице Чак открылась брешь, в которую сразу хлынули турецкие аскеры.
Во внутренних дворах завязалась перестрелка. Туркам удавалось брать дом за домом. Следом за солдатами в брешь хлынули ягмачи из турецкого квартала. Началась резня. Но даже женщины и дети кидались на врага с кинжалами. Турки несли потери. Им не удавалось безнаказанно убивать и грабить.
Медленно, но турки продвигались к центру квартала. Треск винтовок и редкие ружейные залпы слышались уже оттуда. Слышна была турецкая речь вперемешку с армянской. Где-то там шла рукопашная с ягмачи. В кузницу прибежали Тигран с братьями. На всех нас было семь ружей. Нужно было снова организовать оборону. Отец приказал снять с безымянной скалы вторую пушку и установить на главной улице внутреннего города. Это была извилистая, ярдов пяти шириной, сплошь затянутая виноградниками и средиземноморским плющом улочка.
Через некоторое время раздались топот ботинок турецких аскеров и шлепанье чарухов ягмачи. Слышно было тяжелое дыхание и сопение турок. Впереди бежал юзбаши. Отец дал залп из пушки. Каменное ядро снесло юзбаши голову, пролетело до ближайшего поворота, врезалось в базальтовую стену и разлетелось на осколки, калеча и раня еще не появившихся из-за поворота турок. Затем мы дали одновременный ружейный залп, завалив улицу телами ополоумевших людей, не успевших открыть ответный огонь. С той стороны слышались проклятья, стоны и нечеловечески жалобный вой.
Весть о гибели юзбаши быстро разлетелась среди нападавших. Турки на время прекратили продвижение. Но еще долго то утихала, то вновь разгоралась перестрелка во внутренней части квартала.
К вечеру турки, не желая оставаться на ночь в упорно сопротивлявшемся квартале, отступили на его покинутые жителями окраины.

13. НОЧЬ
Ночью никто в городе спать не ложился. В квартале царила суматоха. Было много убитых, и родственники и соседи спешили их похоронить. При свете костров они рыли во дворах ямы и сносили туда мертвые тела. Среди убитых было много стариков, женщин и детей. Погибших наспех отпевал отец Карапет. Турки так и валялись на улицах, их никто не подбирал.
Все мои мысли были о Наре. Я даже не знал – осталась ли она жива. Мне нестерпимо хотелось вновь ее увидеть. Я уже рассказал отцу, что нас обвенчал священник Карапет. Он ничего на это не сказал, только перекрестил.
Дом гончара Симона был в другой части квартала. Мне нужно было пересечь почти весь армянский город. Заткнув за пояс трофейный снятый с юзбаши «вальтер» и прихватив винтовку, я отправился на другой конец города.
Всюду были следы недавнего боя. На стенах виднелись отверстия от пуль, то и дело попадались трупы ягмачи, аскеров, изредка жандармов. Пока я добирался до нужной части города, насчитал больше двух десятков тел турок. Было видно, что везде враг получил отпор. Видел и воронки от бомб, что сбросили с аэроплана. Разрушения были сильные. Прямыми попаданиями дома были разнесены до основания. В соседних домах были глубокие трещины.
Дом гончара Симона не пострадал. Открыла мне Наре. Мы стояли обнявшись, и никто, казалось, этому даже не удивился. Перехватив взгляд старика Симона, я бросился ему в ноги, прося благословить. Старый гончар, не выпуская из рук винтовки, сказал, чтобы я берег Наре больше собственной жизни. Он сказал, что турки уже завтра будут здесь, и нам нужно попытаться спастись. Сам он покинуть свой дом отказался. Вместе с ним его дом остался защищать дезертировавший из турецкой армии солдат-армянин.
Наре завернула в чистый цветастый платок головку сыра и кусок вареной телятины. И мы ушли. План у меня был смутный. Вернее, никакого плана у меня не было. Действовал по наитию. Мы пересекли город. Даже не зашли в отцовскую кузницу. Прошли мимо церкви апостола Петра и стали подниматься по базальтовой лестнице на вершину Арцви-Буйна. Наре я оставил на маяке и велел ждать, пока не вернусь.
Уже почти рассвело. По дороге на Тарос я увидел темные колонны турецких войск. Впереди на вороном коне двигался омбаши. К нему иногда подъезжали юзбаши, что-то быстро докладывали и возвращались к своим сотням. Позади этой устрашающе длинной колонны были видны четыре крупнокалиберные полевые пушки. Командовал батареей, как было видно, не турок. Немец – догадался я.

14. ПАДЕНИЕ ТАРОСА
Утро 8 августа возвестили страшные разрывы. Турки вели артиллерийскую подготовку. Стреляли по науке. Взрывы ложились плотно, разрушая каждый каменный дом, где можно было закрепиться стрелкам.
В армянском городе началась паника. Люди в ужасе покидали дома и бежали на уничтоженную еще вчера пристань. На извилистых узких улочках портовой части квартала была давка и суматоха. Люди, забыв об опасности, спускали на воду кайки и пытались отплыть с семьями.
До поры турецкий берег выжидал. Когда давка и сумятица на пристани достигли апогея, с турецкой части пристани ударил пулемет. Люди валились на берегу десятками. Женщины и дети вообще не понимали, что происходит. Плач и причитания помутили мужчинам разум. Это была уже бойня. Пробитые кайки тонули. Кто не умел плавать – захлебывался. Остальных добивали пулеметным огнем и винтовочными залпами. Через несколько минут все было кончено.
В разрушенный город вошли турецкие войска. Несколько раз в отдаленной части квартала завязывалась и быстро стихала перестрелка. Турки почти не встречали сопротивления.
Оставшуюся часть мирного населения отец Карапет увел вверх по кварталу. Это в основном были женщины и дети. Они заперлись вместе со священником в церкви святого Петра.
Когда я вернулся домой, то обнаружил рядом с кузницей широкую воронку. От кузницы осталась только внутренняя стена. Отца я нигде не нашел. В душе моей было смятение. Может, он не погиб? Может, он где-нибудь внизу ведет бой? Но по кривой улочке уже поднимались аскеры, и никто им не мешал. Они смеялись и весело переговаривались. У них было хорошее настроение. Я присел на одно колено, взял одного на мушку и выстрелил, потом передернул затвор и выстрелил снова. Внизу началась суматоха. Слышалась брань на турецком. Раздались беспорядочные выстрелы. Чтобы меня не обнаружили, я побежал назад, к каменной лестнице на древний маяк.

15. СВЯТОЙ ОТЕЦ
В разгар дня турки уже спокойно разгуливали по армянскому кварталу. Это был конец.
Отсюда было видно, как в развалинах роются ягмачи. На базарную площадь выволокли молодую обнаженную женщину. Все ее тело было в ссадинах и пыли. Турки хохотали, передавали ее из рук в руки и насиловали. В конце с нее, как с овцы, живьем содрали кожу.
- Не смотри, Наре! Мы спасемся... Вниз по обрыву ведет потайная, скрытая в скалах лестница. Еще ребенком я знал о ней. Она ведет в крохотную пещеру. Там мы отсидимся. А потом по веревочной лестнице спустимся в бухту. Твой отец рассказал, где он спрятал небольшую лодку.
Видно было, что внизу, у церкви апостола Петра, собрались турки. Вид у них был торжественный. Поодаль стояли: омбаши, весь завешанный аксельбантами, два юзбаши, начальник жандармерии Кемал, сборщик налогов Осман и немецкий офицер-артиллерист в островерхом шлеме.
У входа в церковь с винтовками наперевес стояли в три кольца турецкие солдаты. Видимо, турки ждали, чтобы им открыли дверь. Дверь вдруг действительно отворилась, и к ним вышел священник. Его подвели через строй солдат к омбаши. Уж не знаю, о чем они там говорили, но беседа затягивалась. На всякий случай я взял этого омбаши на прицел.
Я понимал, что больше такого счастливого случая прострелить турецкому офицеру голову не представится. Я переводил мушку с омбаши на начальника жандармерии, затем на немецкого артиллериста, на сборщика податей и снова на омбаши. Я успею сделать всего один выстрел. Когда меня засекут, то просто изрешетят. А я решил твердо спастись и спасти мою Наре. Так что один выстрел... В начальника жандармерии и сборщика податей стрелять не хотелось. Эти держались приниженно, этих уже хорошо напугали армянские пули. А вот победитель-омбаши держался молодцом. Ему даже перед тем как совершить преступление, хотелось пофилософствовать с армянским священником. С немцем же у меня были личные счеты. Это его пушки уничтожили город и убили отца. Что турки? С турками все ясно. Турки – звери, недочеловеки с инстинктами на уровне животных*. А этот был немец. Представитель цивилизованной нации. Он-то что делает здесь? Ему-то за что ненавидеть нас? Этот был врагом так врагом. К нему у меня был другой разговор..
Вдруг омбаши ударил священника по лицу. Отец Карапет медленно его перекрестил. Это омбаши еще больше разозлило. Он обнажил ятаган и приказал аскерам войти в церковь. Внутри церкви раздался залп. Нескольких аскеров вынесло из церкви вместе с дверью. В притворе церкви была спрятана пушка. Отлитая отцом, она послужила и здесь. Омбаши опустил ятаган на шею священнику. Но пробил сердце я не ему, а немецкому офицеру...
Что было дальше, мы не видели. Мы спускались по потайной, укрытой в скалах лесенке. Через некоторое время послышались разрывы артиллерийских снарядов на вершине Арцви-Ворча. Я посмотрел наверх. Там вдребезги разлетался древний маяк. Камни древней кладки летели в синие воды лагуны.
_____________________________________
* Еще одно подтверждение предвзятости к турецкой нации автора фальшивки.

16. МИРАЖИ
В глубине пещеры был старинный хачкар. Крест был вырезан в камне с поразительным мастерством. Это была древняя келья. Мы с трепетом изучали место уединения монахов. Все здесь располагало к высоким помыслам.
День был жаркий, но в пещере было прохладно. Мы с Наре были не голодны. Видимо, сказывалось нервное напряжение. Но все-таки перекусили сыром и холодной телятиной.
Потом я нашел за хачкаром веревочную лестницу, о которой говорил отец Карапет. Веревка была длинная, через каждые пять футов перевязанная узлами, чтобы легче было спускаться. Куда привязывался конец веревки, я никак не мог понять. В пещере были только стены. Потом я решил сделать петлю и набросить на хачкар. Камень был надежным.
Оставалось только ждать. О том, что делалось в городе, мы больше понятия не имели. Но было ясно, что выжить мало кому удалось. Я и Наре надеялись, что нашим родственникам каким-то чудом удастся выскользнуть из города, если они вообще до сих пор живы. Мы, как могли, подбадривали друг друга и строили планы дальнейшего спасения.
Днем мы стали свидетелями редкого явления. Над безмятежным морем, на горизонте, поднялись миражи. В сизой дымке сначала занялось какое-то марево. И вдруг, к нашему изумлению, над морем ясно проступили очертания неведомых берегов. Что это были за берега – Кипра ли, Ливии или святых земель Господних – было не разобрать*. Но они были прекрасны, как райские кущи. Казалось, что до них рукой подать. Я стал уверять Наре, что это сам Господь указывает нам дорогу в свои владения. Что Господь ждет нас. Я жарко уверял Наре, что мы на этом берегу построим дом, будем жить и у нас будет много детей. Эта страна станет второй родиной для нас, армян. А потом, хотя бы наши внуки, обязательно вернутся. Наре только измученно улыбалась и на все, что бы я ни говорил, соглашалась.
Через некоторое время миражи бесследно исчезли, уступив место над морем алым сумеркам.
_____________________________________
* Дело в том, что с горного побережья Киликии в ясную погоду отчетливо просматриваются берега Кипра. Высота описываемого вулкана точно обозначена на полях рукописи (0,921 км.) С такой высоты невозможно не разглядеть Кипр. О каких миражах идет речь неясно. Вероятно, что автор фальшивки никогда не был на киликийском побережье, а может быть, страдает помутнением рассудка.

17. ВЫХОД В МОРЕ
Я впервые пожалел, что мы не были птицами, чтобы вечно кружить над родным берегом, или дождевыми червями, чтобы зарыться в свою землю и переждать очередное нашествие. Кровавая луна висела над Фратрией, и всякий камень отбрасывал под ней алую тень. Нам нужно было уходить. Уходить, чтобы набраться сил и вернуться.
Поздней ночью мы решились покинуть наше убежище. Я сделал петлю и набросил на хачкар в глубине пещеры. Из второго конца веревки я тоже сделал петлю и заставил Наре просунуть в нее ногу. Я велел ей крепко держаться и медленно стравил веревку. Через некоторое время Наре благополучно оказалась на земле. Затем я закинул свой «лебель» за спину и тоже спустился.
Я выбрал время отлива. По моим расчетам, кайку должно было вынести силою отлива в открытое море. Лодку мы нашли в точности там, где нам велел искать старик Симон. Кроме паруса в лодке была пара весел. Я оттолкнул лодку подальше от берега, потом забрался в нее сам. Некоторое время я греб. Наре молчала и послушно делала все, что бы я ни сказал. Потом нас медленно понесло через пролив в открытое море. Я решил пока не грести, чтобы шумом не выдать нашего присутствия.
По прихоти течения нас стало сносить в сторону армянской пристани. Неубранные тела грызли собаки. Пролежавшие много часов на солнце, они раздулись. Одежда на них разошлась по швам. Даже вблизи было невозможно узнать лиц. Поражало количество трупов. Вдруг среди трупов стало заметно движение. Это старик-ягмачи снимал с мертвых тел все, что можно было хоть за сколько-нибудь продать или на что-либо выменять. Он проводил равнодушным взглядом нашу кайку, а потом снова продолжил свое жуткое занятие.

18. НАРЕ
Рассвет застал нас в открытом море. Мы быстро шли на юг под полосатым, видавшим виды линялым парусом. Ночью я ориентировался по звездам – днем можно было определять направление по солнцу. Я надеялся, что мы не пройдем мимо Кипра. К тому же был шанс встретить какое-нибудь судно, принадлежавшее флоту Антанты.
Но дело усложнялось тем обстоятельством, что у нас не было еды и питья. Под еще жгучим августовским солнцем долго не продержаться. Но пока было раннее утро. Я был полон надежд, а парус напоен ветром. Мне казалось, что Наре чувствует то же, что и я.
В море мы вышли 9 августа. Не стану очень утомлять описаниями тех мучений, какие выпали нам на долю. Самым мучительным было ощущение жгучей жажды. Некоторое время мы пытались пить морскую воду, но потом поняли, что жажду соленая морская вода только усиливает. Ощущение голода было притуплено все усиливавшейся жаждой. Солнце опалило нам кожу на лице до волдырей. А главное, было постоянное ощущение, что мы заблудились, что плывем не туда, что пройдем мимо острова, и нас никто никогда не найдет.
Наре старалась стойко переносить все лишения. В глазах ее я видел любовь. Я втайне гордился ее любовью. Ничто не предвещало такой страшной развязки. Мне казалось, что я сдержу данное старику Симону слово.
Я себе никогда этого не прощу. На закате я заснул. А когда проснулся – Наре в лодке не было. Я не верил глазам. Я кричал как полоумный, ожидая ее ответа. Но нет. Наре исчезла, словно ее и не было никогда со мной. Как она выпала из кайки – ума не приложу. Она была достаточно умелой и смелой, чтобы такого с ней не произошло. Но реальность была неумолимой. Ее больше не было со мной.
Наре исчезла, как миражи, с которыми я так поспешно связал свою судьбу. Исчезла, превратившись в морскую пену. В белую чайку. Исчезла, причинив страдание более сильное, чем самая жестокая жажда.
Так я потерял любовь.

19. ФРАНЦУЗЫ
Меня подобрал французский торговый пароход «Муэт»*. Он вез провиант для французского корпуса на Кипре. Когда я поинтересовался, какое сегодня число, мне сказали, что 12 августа 1915 года. Ответ меня сильно удивил, потому что я помнил только две ночи, проведенные в море. Значит, в море я был трое суток. Как ни верти, один день и ночь выпадали из моего сознания. Я спросил, а не видели ли они женщину в море. На это французы весело отшутились.
Меня высадили на Кипре. Здесь много киликийских армян, греков и айсоров. Французы – наши братья. Они готовы раздать нам оружие, чтобы мы могли сражаться за нашу Киликию. Нас переписывают и регистрируют, а потом зачисляют в Восточный легион под командованием генерала Аленби. Должно быть, славный человек этот Аленби, если готов проливать за армян кровь.
Пока мы томимся на берегу, но вскоре нас переправят в Киликию. Ждем не дождемся, когда нас высадят на родной берег...
11 сентября 1915 года