А здесь могли бы плескаться волны…
Нет, что-то не то.
Здесь могли бы плескаться волны,
Разбивать о бетонную гладь парапетов
Свои величавые спины…
Нет, не звучит. Фокус не удался – на бумаге остаются лишь слова, не ощущения.
Наполняя уснувший город
Тихим рокотом…
Маршрутку подбрасывает на повороте, и карандаш вылетает из рук. Скомканный листок отправляется в сумку, но голос океана в голове не исчезает, и вкрадчивый шорох прибоя упорно складывается в плохо зарифмованные строчки… о, несовершенство человеческого мозга! Любой дельфин сочинил бы лучше… дельфинам легче понимать язык океана, они – его любимые дети, а мы – блудные сыновья, заблудившиеся на бескрайнем берегу, куда по неосторожности выбросились однажды…
Здесь могли бы резвиться рыбы…
Мы могли бы ловить их взгляды…
Она тихо ненавидит этот город, душный, пыльный город, где никогда не пахнет океаном, но все напоминает о нем – дурацкие бордюры из ракушечника, и длинные лестницы, ведущие в никуда… лучше бы они вели на дно.
И ступени каменных лестниц
Вели бы в хрустальный космос океана.
- На Белорусской останОвите!
Женщина с необычайно темной помадой на губах, сидящая напротив. Как уверенно она сказала – не в обычной для пассажиров просительной форме «остановИте», нет, она уверена в исходе ситуации, словно она уже вырвала из бесконечного океана вероятностей ту самую, единственно необходимую нить, будто воплотила свое недалекое будущее в незыблемом железобетонном монументе, и все – от рождения Вселенной во взрыве до коллапса ее подчинено одной-единственной цели, будто все – материя, энергия, информация, само бытие есть лишь ПЕРЕХОД от начального состояния к конечному – от опускания ее сухощавой задницы на сиденье в маршрутке до слияния в экстазе с вожделенной Белорусской…
…Но дама выходит, и становится легче дышать. И возвращается Океан…
Если б волны омыли город,
Унеся опостылевший мусор,
Не оставив ни шанса грязи,
Не оставив ни шанса людям…
Да что за экологический бред, в конце концов! Океан не обязан быть судьей или мусорщиком, он самодостаточен… как дельфины.
За стеклом витрины – рыбы. Плавают в огромных аквариумах и внимательно смотрят на нее, словно чего-то ожидая, и беззвучно разевают рты, напевая только им слышную мелодию… кажется, они подпевают трубному гласу раковины Тритона… или Посейдона… кто там трубил в раковину?
Мы могли бы услышать песни
Загадочных морских скитальцев…
Новый лист, новый карандаш. И вновь – ничего достойного записывания…
Мы могли бы услышать песни,
Что поет океан своим детям…
И карандаш ломается. Будто этот город, сотканный из неона, оптоволокна и бетона, не желает, чтобы она дописала свой Гимн-Океану-В-Сослагательном-Наклонении!
- Возьми… - светловолосый парень, сидящий за соседней партой, протягивает ей свой карандаш. Как будто знает, что она любит писать именно карандашом – мягким и тонко отточенным.
- Спасибо.
Раньше этот парень не бывал на лекциях. Точно, она бы запомнила. У него загадочные синие глаза, глубокие, как дно океана. Как банально… но… карандаш покрыт краской цвета морской волны. И на столе у него – темно-синяя ручка, и тетрадь с нарисованными рыбками! И брелок в виде морской звезды!
И еще он шевелит губами, совсем как те рыбы…
Пришествие океана…
Нет, Пришествие Океана…
- До встречи на следующей неделе,– произносит пожилой преподаватель, и аудитория наполняется шумом. Смутно напоминающим шум океана.
- Твой карандаш…
- Оставь себе, - улыбается парень с глазами морского жителя. – Ты обязательно должна дописать свое стихотворение. Это очень важно, поверь.
Океан пришел ночью.
Волны с тихим рокотом плескались у бетонных парапетов, с мягкой вкрадчивостью вкатывались в окна и двери, и дельфины играли в лунном свете с присущей им непосредственностью, впервые за миллионы лет не обращая внимание на людей.
И рыбы неторопливо проплывали сквозь стекла витрин, все громче распевая Гимн Океану.
Она проснулась за полчаса до рассвета и широко распахнутыми глазами смотрела на черную гладь воды за окном. Когда стало светать, она выбралась на крышу.
Неспешно катившиеся волны уносили с собой рекламные листовки и насквозь пропитанные чужим застарелым ядом тяжелые книги в золотых переплетах, и детские рисунки, на которых люди в черных костюмах держали под прицелом запертое в клетку солнце.
Она засмеялась и стала спускаться по лестнице, чувствуя, как руки превращаются в плавники, и поплыла, слушая чарующую мелодию, звучащую где-то далеко-далеко, слушая, как трубит в огромную лазурную раковину кто-то с загадочными синими глазами.