Шарлотта, Эмили, Энн
о сестрах Бронте
Кто из них популярнее в нашей стране? Думаю, что Шарлотта. «Джен Эйр» читали практически все, с кем я когда-либо общалась, представители самых разных слоев населения. (Хотя и «Грозовой перевал» Эмили читало немало людей). По отношению к Эмили английские критики употребляют слово даже не «одаренность», а «гениальность». При всем уважении к Джейн Остен, Шарлотте Бронте, произведения Эмили никоим образом не подпадают под определение «женская проза» даже в самых лучших ее образцах, для своего времени и не только она – уникальная личность. О тихой скромной Энн Бронте мы знаем меньше, чем о других ее сестрах. И мне это кажется несправедливым. Она, на мой взгляд, интереснее, чем Шарлотта, и оценить ее «Незнакомку из Уайлдфелл-холла» могут уже зрелые люди, пережившие много разочарований и смотрящие на жизнь без иллюзий, не ожидая от нее чудес. Тогда как «Джен Эйр» с удовольствием читается и детьми школьного возраста, а более пессимистический, практически неиллюзорный, самый что ни на есть образец реализма, а не романтизма, роман Энн может их оттолкнуть.
Мне бы хотелось поговорить о каждой. В разном возрасте, в разные периоды жизни мне была ближе то та, то другая. Именно в таком порядке – Шарлотта, Эмили, Энн.
Все три – дочери пастора. При этом истинно глубоко верующие набожные Шарлотта и Энн, черпающие в родной англиканской религии душевные силы и утешение, уповающие на Бога («…Чем глубже мое одиночество, без друзей, без поддержки, тем больше я должна уважать себя. Я не нарушу закона, данного богом и освященного человеком. Я буду верна тем принципам, которым следовала, когда была в здравом уме, тогда как сейчас я безумна. Правила и законы существуют не для тех минут, когда нет искушения, они как раз для таких, как сейчас, когда душа и тело бунтуют против их суровости; но как они ни тяжелы, я не нарушу их. Если бы я для своего удобства нарушала их, какая была бы им цена? А между тем их значение непреходяще, - я в это верила всегда, и если не верю сейчас, то оттого, что я безумна, совсем безумна: в моих жилах течет огонь, и мое сердце неистово бьется. В этот час я могу опереться только на ранее сложившиеся убеждения, только на решения, принятые давно, - и на них я опираюсь», - это эмоциональная кульминация романа «Джен Эйр», рассуждения героини в самый тяжелый момент в ее взрослой жизни), как и Джейн Остин, Чарльз Диккенс и многие другие английские писатели. И стоящая особняком Эмили – духовный бунтарь. Ее герои – иные, ее внутренний мир – иной. Уникальный. И для своей семьи и для автора-женщины Англии той эпохи.
Хотя, если внимательно изучать творчество той же Шарлотты, бунтарство просматривается, причем ярко. Является отличительной чертой ее знаменитой Джен Эйр. «…Ты хороша с теми, кто хорош с тобой. А по-моему, так и надо. Если бы люди всегда слушались тех, кто жесток и несправедлив, злые так бы все и делали по-своему: они бы ничего не боялись и становились бы все хуже и хуже. Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар – я уверена в этом, - и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас», - горячилась десятилетняя героиня в разговоре со своей кроткой миролюбивой всепрощающей в согласии с библейскими заповедями подругой Элен Бернс. Именно эта реалистическая живая резкость характера девочки и вызвала живой отклик у читателей. Ведь даже самые примерные прихожане любой церкви крайне редко в реальной жизни руководствуются принципом подставления левой щеки, так жить, выживать, не защищаясь от недоброжелателей, не отвечая ударом на удар практически невозможно. Не случайно в литературе героини, подобные Элен Бернс, умирают в детстве или юности, этим авторы говорят, что слишком они хороши для нашего мира, слишком ангелоподобны и поэтому нежизнеспособны. Джен же выжила. И уже взрослой она простила свои обиды, став спокойнее, сделав шаг внутри себя к полному принятию евангельского учения, но ее острый язычок и наблюдательность никуда не делись, зрелый образ героини не утратил своей живой привлекательности, не стал пресным. Так у писательницы получился хороший бестселлер с яркими выпуклыми характерами героев, своеобразной смесью романтики и реализма, сказки и жизненности, а самое главное, - светлым финалом, классическим хэппи-эндом. («Женские романы» Шарлотты Бронте по своему уровню отличаются от современных образцов жанра в России и на Западе как небо от земли, она рядом с нынешними авторами бестселлеров выглядит классиком первой величины. Это говорит о том, что сам жанр упростился и деградировал.)
Но детское бунтарство Джен Эйр – все же в рамках религии, она протестует против искажения божественных заповедей недобросовестными людьми, но не против Бога. Оспаривает частности, но не суть. Тяга к Свету, божественному откровению, преображению, озарению в людях, в самой себе – вот это суть натуры Джен Эйр, как и других героинь Шарлотты и Энн Бронте. В образе молодого пастора для Агнес Грей (Энн Бронте «Агнес Грей») – ее внутреннее небо, та высота, к которой она стремится. Тогда как Хитклиф и Кэти из «Грозового перевала» Эмили Бронте – это другое духовное измерение, иная система координат.
«…Разъясни ей, что такое Хитклиф: грубое создание, лишенное утонченности и культуры; пустошь, поросшая чертополохом и репейником. Я скорее выпущу эту канарейку в парк среди зимы, чем посоветую тебе отдать ему свое сердце. Поверь, дитя, только печальное непонимание его натуры, только оно позволило такой фантазии забрести в твою голову! Не воображай, моя милая, что под его суровой внешностью скрыты доброта и нежность, что он – простой селянин, этакий неотшлифованный алмаз, раковина, таящая жемчуг, - нет, он лютый безжалостный человек, человек волчьего нрава», - говорит главная героиня романа «Грозовой перевал» Кэтрин Эрншо о своем возлюбленном Хитклифе. «… Если бы я попала в рай, Нелли, я была бы бесконечно несчастна», - это Кэти уже о себе, увидевшей это место во сне. «… Я только хотела сказать тебе, что рай, казалось, не был моим домом; и у меня разрывалось сердце – так мне хотелось заплакать. Я попросилась обратно на землю; и ангелы рассердились и сбросили меня прямо в заросли вереска на Грозовом Перевале; и там я проснулась, рыдая от радости. Это тебе объяснит мою тайну, да и все остальное. Для меня не дело выходить за Эдгара Линтона, как не дело для меня блаженствовать в раю…», - признается она. Союз этих своенравных гордых упрямых угрюмых и непонятных практически никому из окружающих их людей, Кэти и Хитклифа, - мистический, но он вне христианской этики. Вне философии греха и покаяния, очищения, просветления и прощения. Но его самобытность и совершенно особая глубина, своя собственная чистота, верность самим себе равнодушными никого не оставят. «Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя – одно; а душа Линтона так отлична от наших, как лунный луч от молнии или иней от огня».
Конечно, эти слова Кэтрин вписываются в привычную теорию о родственных душах, двух половинках одного целого: «… Я не могу этого выразить, но, конечно и у тебя и у каждого есть ощущение, что наше «я» существует – или должно существовать – не только в нас самих, но и где-то вовне. Что проку было бы создавать меня, если бы я вся целиком была только здесь? Моими большими горестями были горести Хитклифа: я их все наблюдала, все переживала с самого начала! Моя большая дума в жизни – он и он. Если все прочее сгинет, а он останется – я еще не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью. Моя любовь к Линтону – как листва в лесу; знаю, время изменит ее, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа на извечные каменные пласты в недрах земли. Она – источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, - а как все мое существо».
Но есть в этом чувстве лермонтовское:
«А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!»
«Когда мы были вместе, мы никогда не боялись мертвецов; и, бывало, мы, подзадоривая друг друга, станет среди могил и кличем покойников встать из гроба. А теперь, Хитклиф, когда я тебя на это вызову, достанет у тебя отваги? Если да, ты – мой! Я тогда не буду лежать там одна: пусть меня на двенадцать фунтов зароют в землю и обрушат церковь на мою могилу, я не успокоюсь, пока ты не будешь со мной. Я никогда не успокоюсь!» - это самые важные, ключевые слова умирающей Кэтрин. А после ее смерти Хитклиф скажет свои:
«Дай ей боже проснуться в мученьях! – прокричал он со страшной силой и топнул ногой и застонал в неожиданном приступе неукротимой страсти. – Она так и осталась обманщицей! Где она? Не там – не на небе… и не погибла – так где же? О, ты сказала, что мои страдания для тебя ничего не значат! У меня лишь одна молитва – я ее постоянно твержу, пока не окостенеет язык: Кэтрин Эрншо, не находи покоя, доколе я жив! Ты сказала, что я тебя убил, так преследуй же меня! Убитые, я верю, преследуют убийц. Я знаю, призраки бродят порой по земле! Будь со мной всегда… прими какой угодно образ… Сведи меня с ума, только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу тебя найти!»
Здесь большее, чем привычные человеческие отчаяние и злость, потому что земной или небесный покой в христианском понимании не нужен этим героям, их суть, их жизнь, их бессмертие именно в этой их отчужденности от всего («…я почти достиг моего неба. Небо других я ни во что не ставлю»).
Повествование – не от лица автора, не от лица одного из главных героев, история рассказана от лица простой бесхитростной служанки семьи Эрншо Нелли. Она комментирует то, что видит и слышит, расставляет моральные акценты – что правильно, а что нет, таким образом примиряя самых консервативных английских читателей тех лет с непривычными им образами в романе. Ее наивность и традиционная добропорядочность уж очень контрастируют с мыслями Кэти и Хитклифа, даже немного комически, и я думаю, что это отчасти попытка автора увидеть своих героев глазами обывателя. Смерть Хитклифа, страстное стремление достигнуть своего собственного неба, вызывает ассоциации с описаниями смерти самой Эмили Бронте, умершей в тридцать лет от чахотки.
В произведениях Энн Бронте меньше романтики, типичной для английской «женской» литературы (Анны Радклиф, тех же Шарлотты и Эмили), нет ощущения сверхъестественного, нет мистики, дьявольских или ангельских ассоциаций, приключений… Это автор, тяготеющий в чистом виде к описанию жизни, к реалистическому направлению. Счастливый финал «Агнес Грей» кажется немного искусственным, как дань традиции, такое впечатление, что в глубине души автор не верит в возможность такого финала. (Так же, как в ее «Незнакомке из Уайлдфелл-холла.) Роман очень грустный. Вообще жизнелюбие – не отличительная черта произведений Энн Бронте. Ощущение глубокого пессимизма, веры в Бога, но неверия в счастье или даже понимание здесь, на земле, на мой взгляд, в какой-то степени лишает ее произведения той привлекательности для широкой аудитории, которой обладают романы Шарлотты. Героиня романа «Незнакомка из Уайлдфелл-холла» Хелен утрачивает романтизм юности, ее желания и надежды – достичь покоя и безопасности, выжить. Романтическое понимание счастья кажется ей уже чем-то сказочным, книжным, надуманным.
«Загадочное» название романа и даже его начало может ввести в заблуждение, повествование до определенного момента ведется от лица молодого человека, который увлекся той самой «незнакомкой» и несколько романтизировал в своем пылком юном воображении ее прошлую жизнь. Познакомившись с дневником героини, он преображается. Из задиристого юноши – в зрелого человека. Реально ли счастье героини с ним (в конце их поженят)? Трудно сказать. Не эта сюжетная линия в романе – самое главное. Главное – это дневник, повествующий о том, как наивная девушка Хелен вышла замуж за по любви обаятельного красивого светского щеголя, оказавшегося алкоголиком, который все больше и больше опускался и деградировал, и через что ей пришлось пройти, чтобы защитить себя и своего маленького сына (которого отец уже начал приучать к спиртному) от такого отца. Ее многолетние мучения детально описаны. И это не только ее страдания, ее жизнь, это судьба многих женщин того времени, которые, согласно закону, настолько зависели от мужчин, что не могли защитить от них не только самих себя, но и детей.
И только вера поддерживает героиню, помогает ей выстоять, не сломаться. Рискну предположить, что Энн Бронте была самой набожной, глубочайшее понимание своего нравственного Долга перед ближними, земного пути как испытания, необходимого ее душе для морального очищения, достижимого тяжелейшим путем, - вот самое светлое, что остается после прочтения книги. А положительного героя, которого Хелен подарит Судьба, и их свадьбу в конце я воспринимаю как дань традиции женского романа, условность, которая скрывает неверие автора в этот исход. («…Не отдавайте ни руки, ни сердца, пока не найдете веской причины расстаться с ними. Если же не найдете, то утешьтесь вот такой мыслью: пусть одинокая жизнь приносит мало радостей, зато в ней нет и невыносимых горестей. Брак, бесспорно, может переменить вашу жизнь к лучшему, но я про себя убеждена, что обратный результат куда более вероятен», - говорит Хелен своей молодой наивной подруге. И эти слова не кажутся сказанными сгоряча, у меня создалось впечатление, что это выстраданная позиция не только на основе собственного опыта.)
Энн Бронте изначально попыталась создать образ темпераментной упрямой немного вздорной красивой девушки, но ее собственные черты характера, как мне кажется, составляют сердцевину персонажа. «…А я так хочу, чтобы он хоть иногда бывал серьезен! Мне не удается заставить его писать или говорить по-настоящему серьезно о действительно важных вещах. Пока меня это не очень огорчает, но если так будет и дальше, куда мне деть серьезную сторону моей души?» - пишет Хелен, невеста Артура Хантингдона, в своем дневнике. Писательница пытается объяснить влюбленность Хелен в Артура ее неопытностью, незрелостью, легкомыслием, тем, что такая девушка может в юности подпасть под обаяние красивого лица и веселого нрава. Хелен была очень упряма, она отстояла свою любовь и в спорах с тетей и с подругами, хотя все ее предостерегали против такого жениха, и даже в этом ее упрямстве проявилась глубина натуры, религиозность, свойственная автору.
«…Я хочу сделать все, что в моей власти, чтобы помочь лучшей половине его души возобладать над худшей, и возродить в нем того, кем он был бы, если бы судьба не послала ему дурного, себялюбивого, скупого отца, который, побуждаемый своей низменной страстью, лишал его самых невинных удовольствий детства и отрочества и тем внушил ему глубокое отвращение ко всяким путам, и безрассудную мать, которая всячески ему потакала, обманывала ради него мужа и усердно взращивала те зачатки легкомыслия и порочных наклонностей, которые обязана была искоренять. А затем – круг друзей, таких, какими вы их обрисовали…», - говорит Хелен тете, настроенной очень скептически и упрекающей племянницу в самодовольстве и самонадеянности. Будущее покажет – тетя более чем права, исправить уже сложившегося человека невозможно, только наивная девушка, начитавшаяся романов, может вообразить, что ей это под силу. Но интересны здесь доводы Хелен в ответ на слова тети: «…Предположим даже, что он будет любить тебя, а ты его, и вы вместе пройдете по жизни в благополучии, каково придется вам в конце, когда вы узрите, что разлучены навеки? Ты, быть может, вознесешься к вечному блаженству, а он будет низвергнут в озеро, горящее огнем неугасимым, чтобы там вовеки…» Хелен не верит в это «вовеки». Она утверждает: «… лишь пока не отдаст он «до последнего кодранта»! Ибо «он понесет потерю, но сам спасен будет через огонь же», и Он, Кто «действует и покоряет все», «сделает всем человекам оправдание» и «в устроение полноты времен все небесное и земное соединит под главою Христа, который вкусил смерть за всех и через которого примирит с собой все и земное и небесное».
Эта девушка, еще будучи совсем юной, «обыскала» всю Библию и нашла почти тридцать текстов, которые подтверждают такую теорию, и тексты, которые ей противоречат. Она признается: «…Ну, а что до опасности, так я ведь не собираюсь обнародовать свою мысль, не то какой-нибудь бедняга злоупотребит ею себе на гибель, но как чудесно хранить ее в сердце! И я не откажусь от нее ни за что на свете».
Самостоятельность мышления, желание идти своим путем – это черты характера сестер Бронте, но у каждой они проявляются по-разному. И в глубокой религиозности Энн есть не только смирение и покорность Всевышнему, но и смелая попытка найти ответы на мучающие ее вопросы, идти к Господу, согласно своим внутренним ощущениям, а не слепой вере в вычитанные догматы.
В определенном смысле Хелен наказана за гордыню, за то, что не рассчитала свои силы, слишком много о себе возомнила, переоценила силу и значение чувства Артура Хантингдона к ней. Оно было искренним, но… «Боюсь только, что в его чувстве пылкость заменяет глубину. Иногда оно мне представляется костром из сухого хвороста, а не ровно и долго горящим углем. Пылает жарко и ярко, но что, если он угаснет, оставив только горстку золы?» Она мечтала совсем о другом: «Я бы предпочла чуть меньше ласк и больше разумности. Будь у меня выбор, я хотела бы, чтобы во мне видели не столько предмет для обожания, сколько верную подругу…»
Прошло несколько недель после свадьбы, и Хелен уже прозревает… но еще любит его. Именно так, как и следовало ожидать от натуры столь постоянной и преданной с доминирующим чувством долга. Должно произойти очень многое, чтобы даже уже не любовь, а само чувство долга ее по отношению к мужу обесценилось. Но она только в начале пути: «…хотя в глубине сердца не могу не признать, что Артур не тот, каким он мне казался, и если бы я с самого начала знала его так хорошо, как знаю теперь, то, наверное, не полюбила бы. Или полюбила бы, но, сделав такое открытие до свадьбы, боюсь, сочла бы своим долгом разорвать помолвку. Да, бесспорно я могла бы узнать его еще тогда – ведь все только и хотели рассказать мне о нем всю правду, да и он вовсе не такой уж отъявленный лицемер, но я упрямо закрывала глаза, и вот теперь, вместо того чтобы сожалеть о том, что не узнала его настоящего характера до того, как нас связали нерасторжимые узы, я этому радуюсь! Ведь таким образом я избавилась от битв со своей совестью, от всяческих тревог, боли и неприятностей, которыми чреват подобный разрыв. Теперь же мой долг, вопреки всяким «если», повелевает мне любить его и быть с ним, а это совпадает с моими желаниями».
Фактически в этой цитате из дневника новобрачной угадывается ее будущее, ее печальное странствие от одного разочарования к другому, накопление горечи, а потом – страх, который убьет ее чувство. Ужас при мысли, что маленький Артур вырастет хоть немного похожим на взрослого Артура.
Конечно, не может религиозная женщина желать смерти кому-либо, но Хелен уже не могла не понимать, что это – единственное, что спасет и ее и ребенка от агрессивного монстра, в которого превратился Артур Хантингдон под влиянием алкоголя и своих беспечных друзей-прожигателей жизни. Сбежав от мужа и скрываясь под другим именем, став для соседей «таинственной незнакомкой», она ждет… не переставая надеяться на внутреннее просветление уже совершенно разложившегося физически Артура хотя бы перед смертью.
Хелен казалось, что самое тяжелое – это ее духовное одиночество: «…Сколько моих мыслей и чувств замкнуты во мне не находят исхода! Сколько самого лучшего и благородного в моей душе остается вне пределов моего брака и обречено либо окаменеть и ожесточиться в вечном мраке одиночестве, либо тихо увянуть и рассыпаться, не находя питания в этой скудной почве! Но повторю еще раз: у меня нет права жаловаться. Тем не менее я должна сказать истину, пусть не всю, а потом увидим, будут ли пятнать эти страницы еще более черные истины». Истина в том, что ей кажется, будто спустя два года после свадьбы она уж знает все худшие стороны натуры Артура и еще наивно надеется, что если перемены могут быть, то они к лучшему, потому что хуже уже просто некуда… Она так считает. Но главный урок, который ей еще предстоит усвоить, в том, что предела низости нет, только неискушенный человек может думать, что этот предел существует. А алкоголизм – это болезнь прогрессирующая, о чем эта барышня, выходя замуж за Артура, и не подозревала. Ей еще предстоит узнать, что несоизмеримо страшнее в какой-то степени романтического состояния духовного одиночества – реальная боязнь за физическое и моральное здоровье ребенка, который, если бы не ее отчаянный поступок, был бы обречен превратиться в подобие своего отца и многих ему подобных.
При первом же появлении «таинственной незнакомки» в кругу соседей, которая называла себя миссис Грэхем (будучи на самом деле Хелен Хантингдон) удивила многих признанием, что она давала ребенку во время болезни выпить вместе с лекарством немного вина или разбавленного коньяка и таким образом внушила ему отвращение к спиртному раз и навсегда. Узнав историю ее жизни из дневника, главный герой ее понял. И ее исповеди должны были внять читатели, наивно полагающие, что спиртное для мальчиков – непременный атрибут мужественности, и что к нему следует приучать еще с детства. Только тот, кто наблюдал за физическим и психическим разложением алкоголика, не романтизирует определенный образ жизни. В английском обществе, где было множество предрассудков насчет особой физической силы и сопротивляемости мужского организма любым соблазнам, исследование этой темы в романе, написанном женщиной, не может не представлять интерес.
Смерть Артура Хантингдона тоже описана реалистично, хотя он и просит Хелен в самом конце молиться за него, для него это формальность, в душе он не верит в Бога, не раскаивается в том, как жил, и жалеет о том, что болен и больше не может наслаждаться жизнью, как раньше. Энн Бронте хочет вознаградить овдовевшую героиню за все страдания и дает ей счастье в лице порядочного молодого человека, несколько самоуверенного и довольно ординарного, но отдающего должное всем достоинствам Хелен и вознесшего ее на такую высоту, на которую, видимо, по мнению автора, героиню и следовало вознести тому, кто ее полюбит. Верила ли она сама, что такое возможно в реальности? Мне кажется, нет. Но ей этого очень хотелось.
Бурной радости, экзальтации, ярких красок в описаниях счастья героев не чувствуется, скорее, это – состояние покоя, элементарного взаимного уважения, которое само по себе дорогого стоит. Потому что даже это – редкость. Стремление к покою, к Свету – не ослепляющему своей яркостью, а скромному, приглушенному, матовому, пленяющему своей ненавязчивостью, неброскостью и вместе с тем скрытой глубиной… это то, что отличает героев Энн Бронте от героев ее любимой сестры Эмили, с их жаждой совершенно иной, дикой необузданной первозданной гармонии, очищенной от «окультуренности»… родственной им. И наиболее из творчества всех сестер традиционных героев Шарлотты Бронте.
Теоретически очень сложно сформулировать, в чем отличие этики и эстетики Эмили Бронте от ее сестер и иных современниц (в этом в какой-то степени усматривали идею гордого Сверхчеловека, безжалостного в обычном понимании, признающего культ сил природы и поклоняющегося им). И эта теоретизация, как считает Мюриэл Спарк, написавшая исследование о жизни и творчестве Эмили Бронте, могла завести в тупик саму Эмили, которая опиралась на внутренние ощущения. И читатели воспринимают героев писательницы интуитивно, веря в их чувства, проникаясь ими, «заражаясь» их страстностью и отрицанием привычных ценностей, предрассудков и правил приличия. Хитклиф, главный герой, мстит обществу не только за отнятую любовь или привилегии, его злость глубже, шире, он ненавидит мир «цивилизованных людей», которые ломают личность, не дают развиться, раскрыться и жить в человеке тому, что в нем заложено природой, предпочитая сословные предрассудки, придуманные правила и ханжеские проповеди. Он – это олицетворение самой Природы, которая в своей безжалостности в чем-то мудрее людей, вообразивших себя ее хозяевами.
Я не совсем согласна с известной писательницей Мюриэл Спарк в том, что герои Эмили Бронте бесполые, что она исповедует культ отношений, исключающих физическую близость и основанных только на духовной. Об этом нельзя судить, во-первых, потому что в ту эпоху вообще этой темы в литературе не касались (тогда как в постфрейдовскую эпоху стало модным с этим «носиться», что прекрасно понимает сама же Мюриэл), во-вторых, автор освещает отношения между людьми в том ракурсе, который ему наиболее интересен. Если Эмили больше хотелось рассуждать о душах своих героев, это не значит, что только это в их отношениях и могло быть, так же можно утверждать, что если писатель не пишет о еде, то герои не едят, просто описание этого процесса не представляется ему таким уж интересным. Но утверждать с полной уверенностью, что автор отрицает это по каким-то причинам, можно, только если он прямо об этом говорит. Ничего подобного в «Грозовом перевале» нет.
Шарлотта, Эмили и Энн Бронте недолго прожили (Энн умерла спустя пять месяцев после смерти Эмили, а Шарлотта – спустя шесть лет), оставив все вместе в качестве творческого наследия небольшое количество прозаических произведений. Поэзия сестер – это тема отдельного разговора, для специалистов в английской поэзии. Но она очень интересна, так как духовные антиподы Энн и Эмили выражали свои взгляды в стихах, Энн написала поэму «Трое вожатых», где обращается к трем Духам – Земли, Гордости и Веры, отвергая первого и второго и признавая третьего. С Гордостью, возможно, ассоциировалась Эмили, а вот с Духом Земли? Могла это быть отчасти Шарлотта? Не знаю. Лично мне она кажется самой «земной» из них, несмотря на твердые нравственные принципы своих положительных персонажей.
Из моей работы профессионалы не узнают для себя ничего нового, а широкий круг читателей – может быть.