ХХХХХХ
…Череп отдавал желтизной, но все равно производил впечатление новехонького. Ну, просто из анатомического музея. Мы-то привыкли находить в ленинградской земле совсем другие – в черной вязкой жиже, с заполненными землей впадинами. Беззубые, пустые… страшные… А глазницы и провал носа этого глядели на меня совсем беззлобно, оставшиеся в верхней челюсти почти что белые зубы никого не пугали своей костлявой улыбкой.
- Немец ! – Сашка Севостьянов разглядывал находку, вертя ее в руках, - Гля, робя, фашист! Точно, фашистяка !
- Не бреши. Может, наш… А ты его фашистом…
- Не-е, точно вражина. Глянь на макушку, штык-то нашенский, четырехгранный…
Мы с Генкой Волковым склонились над черепом в Сашкиных руках. Он повернул его в нашу сторону бело-желтым верхом. Точно посередине, где положено быть макушке, как нарисованная, чернела проколом дырка, явно не пулевая, а четко очерченная четырехугольная…
- Говорю же, немец… Видать, в рукопашке заполучил в темечко…
У, вражина ! Глубоко зашел, до самого хомута…
Сашка приподнял согнутые в локтях руки, подбросил черепок вверх и смачно долбанул подъемом кирзового сапога, как по футбольному мячу. Череп взлетел над кустами бузины, и описав дугу, упал на склон окружавшей нас поляны. Прокатился несколько метров и замер в разноцветье полевых трав, продолжая глядеть на нас темными провалами глазниц.
- Скалишься ?… Я тебе сейчас третий тайм устрою…- Сашка подбежал к бывшей голове и поддал ее носком сапога…
- Пас, Санек ! – вместе с Генкой мы рванули вперед. А что ? И в футбол сыграем, ведь фашист же. Точно !
Возились с черепом недолго. С десяток пинков развалили его на несколько кусков, которые уже не скалились над нами из-под низкорослой травы…
- Готов !
- Айда пошукаем в ложбинке. Может, от него чего найдем… Я в прошлый раз во-о-от такой пистолет нашел. Правда, ржавый…
- Завирай… – усомнился Генка, но первым побежал к месту находки. А вдруг повезет…
ХХХХХ
Всего 20 лет назад на этом месте, распаханном окопами, утыканным противотанковыми ежами и надолбами, врытыми в землю бетонными ДОТами Лужского укрепрайона, земляными ДЗОТами под несколько бревенчатых накатов гремели бои блокадного Ленинграда… Кенгисеппский район…Село Котлы… 100 километров до Марсова Поля в Питере… 5 километров до партизанской базы Григорьева у речки Сума, полторы тысячи километров до Берлина… Три года блокады, три года оккупации !
А сейчас 1964 год. Гагарин уже три года как приземлился где-то под Саратовом, Никита Хрущев стучит по трибуне своим ботинком в ООН… А мы – дети пятидесятых, у каждого отец – фронтовик… На головах – поношенные солдатские пилотки, в головах – беззаботное детство через двадцать лет после войны… среди оплывших землянок, неубранных еще останков наших и ненаших, ржавого железа, стреляющего по сей день… Остров сокровищ для любителей оружия и военной истории… А нам всего по 10 лет. Каждый, у кого есть старший брат, как у Сашки Севостьянова, чувствует за собой силу и поддержку, верховодит нами, сопливыми несмышленышами… Везет Сашке. Или вот, у Жорки Пересветова знакомый десятиклассник Витька Христич, что живет за совхозной МТС, столько из лесу понатаскал – дома целый склад, и все Жорке показывает да рассказывает. Вот и слывет Жорка в нашей компашке знатоком-оружейником, благо всего десяток лет жизни за плечами, да еще рисует здорово…
- Это «Вальтер», - Жорка протирает о суконную рубаху вороненую сталь черного пистолета, - Офицерский ! Витя говорит, такие только генералам давали. А остальные «парабелами» снабжались..
Жора держит в руках завораживающий взгляд немецкий пистолет. Где взял? Да все там же – в лесу. Только поискать получше… Мы смеемся – не маленькие. Знаем, в лесу давно все поржавело. С интересом рассматриваем диковину. Как же… генеральский. На рукоятке и кожухе затвора флажковый вензель-вымпел «Walther»… Магазин вынимается просто – нажал на рифленую кнопочку возле спусковой скобы…о-о-п ! Готово! Патронов нет. Жаль…
- У Витька взял дома, вам показать. У него их целая тумбочка, штук десять…
- Чего врешь ! Говоришь генеральский, а что у нас здесь генералов кучами клали ?
- Да это Витька так говорит… Я его тоже об этом спросил, а он – только генералам. Мол, маленький и легкий, а в бою нужен тяжелый и мощный. И вообще, он сказал, что в Копорье целая система катакомб и там этого добра видимо-невидимо…
Это мы понимаем, да вот только до Копорья топать да топать… У нас здесь свои места есть потаенные, там тоже кое чем разживиться можно…
ХХХХХ
В Котлы наша семья приехала после окончания отцом инженерной академии имени Куйбышева в Москве. Отец – командовать батальоном, а мы, с мамой да сестрой, с ним - по воле офицерской судьбы. 1962 год… После Москвы, конечно, глухомань страшная. Полк стоял на лысом бугре, в 4 километрах от села, которое казалось нам верхом цивилизации. Там даже сельпо было, где можно прикупить всякой сладости, если деньги родители давали на школьные завтраки… А в полку – как в полку. Три казармы, парк машин, штаб, стрельбище и КПП. Одним словом, войсковая часть 28088… Да еще жилой городок, где мы все жили. Городок еще довоенный, а потому разбомбленный. И стояла наша кирпичная пятиэтажка среди развалин бывших ДОСов, как в фильме «На семи ветрах». Печное отопление и привозная вода… А еще за частью, прямо в поле распластался военный аэродром. Так что, наверное, до войны стоял тут летный полк, вот его и раздолбали фрицы еще в 41-м. А аэродром оживал летом, когда на его бетонные плиты тройками и парами садились серебристые птицы – МИГи-17. Тогда аэродром жил своей летчицкой жизнью, пах керосином и пестрел «шахматными» домиками приводов и синоптиков, ежился антеннами и штыками часовых возле рулежек… С крыши нашей пятиэтажки взлетная полоса рассматривалась вдоль и поперек.
Об аэродроме ходили легенды. Мол, во время войны фашисты устроили там трудовой лагерь. Генки Волкова мамка, латышка по национальности, все три года там работала. И многих фашисты расстреляли за селом в старом противотанковом рву. Мы с ребятами действительно находили там кости и истлевшую одежду, но глубоко не копали – уважали погибших. Даже, когда на 9 мая сажали на этом рву саженцы берез, лопата ни разу не смогла вынести на себе просто землю… кости, кости человечьи…
А по аэродромному полю – зеленые и коричневые разводы, прямо по бетонке. Сейчас бы сказали – камуфляж, а тогда…
- Говорю, карта это… Карта нашего района, чтобы летчикам сверху видно было, - Сашка Галимов кипятился от нашего непонимания очевидных вещей… - Ведь раньше карты носили в сапоге, за голенищем… Пока достанешь, грохнешься, а тут на тебе – прямо под ногами все видно…
- Да врешь ты все, Сашко. У летчиков карты в планшетках с прозрачной целлюлозой, и никаких голенищ не надо. Вспомни, весной доставали самолет. «Ишака». Еще там летчик был, - Ленька Хасман, маленький черноглазый первоклашка пытался спорить с самим Галимом…
А ведь точно… В лесу, километра за три от части, в болоте, торчал хвост истребителя
И-16, зовущегося в народе «ишаком». Мы знали его все. И бортовой номер 28, и то что ястребок был нашенский, с нашего аэродрома… И вот его достали. И достали летчика, вернее то, что от того осталось. Мы, как всегда, были на месте поисковых работ и чуть ли не первыми взобрались по разбитым крыльям к пилотской кабине, когда «ишачок», зависнув на тросах подъемного крана, выливая из своего тела болотную жижу, лег на землю. Кабина открытая, но привязные брезентовые ремни по-прежнему держали своего бывшего хозяина… И карта действительно была в планшетке на длинном кожаном ремешке… и письмо с размытыми буквами… А потом были воинские почести, и трехкратные залпы из карабинов Симонова, которыми были вооружены наши послевоенные солдатики. Фамилии летчика не запомнил, он все еще там, на деревенском котельском кладбище…
А про карту все равно здорово ! Смотришь сверху, и все видно – и железная дорога от Неппово до Пумалицы, и мост через Суму возле Крупино, и грунтовые дороги на Ряттель и Рудилово… к Ленинграду, к Синявинским высотам… к Финскому заливу… Но наверное, все-таки это был камуфляж. И скорее всего, немецкий, с войны…
* Из книги В.Швабедиссена «Сталинские соколы» стр.212 «…поучительный пример возросшей эффективности русских бомбардировщиков был продемонстрирован во время налета на немецкий аэродром Котлы в районе Финского залива. Через несколько часов после приземления немецких бомберов из 1-й группы 1-й бомбардировочной эскадры, по летному полю со стороны моря на малой высоте был нанесен классический бомбовый удар группой около 20 советских самолетов. Огонь зенитной батареи четырехствольных 20 мм пушек оказался неэффективным, истребители прикрытия не смогли подняться в воздух. Советские бомбы легли точно в цель на места стоянок бомбардировщиков и аэродромные сооружения… В первом налете было уничтожено 12 немецких бомбардировщиков J-88 и 5 истребителей Bf-109. Во второй день при вторичном налете, несмотря на предпринятые меры, уничтожены еще 6 бомбардировщиков. 1-я группа понесла невосполнимые потери… Советские самолеты потерь не имели…»
ХХХХХ
- …Дяденька товарищ старший лейтенант, ну дяденька старший лейтенант ! – я канючил у отцова командира первой роты старшего лейтенанта Фреймана пулемет Дегтярева, который только что с разминирования привезли вместе с прочим вооружением на склад для дальнейшей утилизации, а проще сказать для переработки и отправки на переплавку. Так делалось всегда, но разве от нас, пацанов, что утаишь. Тем более от меня, когда каждое лето вместе с батальоном я выезжал в летние лагеря. Батальон занимался разминированием Ленинградской области. Для отца и его подчиненных – тяжелая и опасная работа, для меня – летние каникулы с отцом. Пионерские лагеря – для кого-то другого, а мне – романтика военной службы, как говорится с пеленок… В настоящей солдатской палатке, среди офицеров и солдат, с приевшейся гречневой кашей с тушенкой, а главное – среди оружия… гор оружия, оставшегося от прошедшей войны. Горы оружия – не метафора. Его действительно привозили с мест боев машинами, выгружали на огороженной колючей проволокой площадке, сортировали по пригодности. Разбитое и старое, ржавое и неработающее – вместе с вывезенными бомбами, снарядами, минами подрывали на артполигоне, а стоящее – в ружейные мастерские, где его обслуживали, смазывали, укутывали вощеной промасленной бумагой и укладывали в зеленые оружейные ящики для сдачи в резерв «народного ополчения», проще говоря в арсенал. Бывал я позже на подобных складах, видел трехлинейки 1891 года, наганы и маузеры, ТТ и Люгеры, автоматы Шпагина и Судаева – все годное, готовое с ходу в бой…
А пока я конючил у Фреймана пулемет Дегтярева с последнего привоза. «Дегтярь» был у нас в почете, вот будет новость. У меня – и целый пулемет. Можно будет выменять у того же Жорки Пересветова на настоящую двухстволку. А что, охота пуще неволи, как говорит Генки Волкова батяня, страстный охотник и следопыт по жизни, а по должности – начальник вещевого полкового склада нашей части. Он обещал меня с Генкой взять на зимнюю охоту на лосей. А куда же без настоящего охотничьего ружья ? Надо постараться добыть «Дегтярь», надо…
- Дяденька товарищ старший лейтенант…
- Вот что. Шагай отсюда. Не мешай… Филиппов – сдавай машину… - Фрейман откровенно гнать меня взашей не мог, все же жили в одной палатке уже второй месяц, но и разбазаривать боевое оружие в его обязанности не входило. – Давай, задним, прямо руль…
Машина, бортовой ЗИЛ-157, с торчащим из открытой левой дверцы ефрейтором Филипповым, сдавала назад, подгоняемая командами старшего лейтенанта. В кузове, где обычно перевозили обезвреженные снаряды, лежал песок по всей площади. Но нынче снарядов не было. Было оружие. Валом…
- Сгружай ! – подал команду Фрейман. Два солдата проворно начали выбрасывать из кузова автоматы и винтовки, пулеметы и прочую военную механику – пулеметные ленты, диски, станки, каски, немецкие противогазные канистры, увеличивая огромную кучу железа.
- Бондарь, Назаров – сортируйте…
- А чего его сортировать, рванем и дело с концом…
- Кончайте разговоры, выполняйте.
Солдаты начали перебирать ржавые стволы, а я подхватил тяжеленный ДП, слегка прихваченный ржавчинкой и потащил его в сторонку. Худо-бедно почти 10 кило чистого веса… без патронов. Это вещь. Немецкий МГ-шка на три кг потяжелее…
- Не балуй, Сережа. Кому сказал ? Пулемет рабочий…
- А он и не работает вовсе, - я оттянул справа торчащий шкворень затвора назад и поставил пулемет на боевой взвод заднего шептала. Рукой обхватил шейку приклада, но предохранитель не тронул, - Видите, нажимаю на спусковой крючок, а затвор на месте…
- Я тебе покажу на месте. Нашел кого дурить, - Фрейман забрал у меня пулемет, ловко разрядил, сняв диск и вернув затвор на место. – Вот так !
- Володь, да отдай парню. Пусть учит военное дело. Не девчонка ведь, будущий офицер. Верно, Сережка ? – это вступился за меня знаменитый на весь Ленинградский военный Округ капитан Крюк. Про него даже в «Красной Звезде» печатали, а уж в нашей «На страже Родины» чуть не каждый день. Герой, орденоносец. Батя говорит «счастливчик». И то верно. Не каждому дано наудачу снять с десятка авиабомб взрыватели, установленные на неизвлекаемость…- И потом, не на улицу же отдашь, под наш присмотр…
- Ага ! Опять от комбата по ушам получать. Я и так в прошлый раз ему «Максима» отдал… Игрушки, тоже мне… Забирай ! – смилостивился Фрейман, отдавая мне пулемет без магазина.
- А «Максим» дырявый, - напомнил я Фрейману прошлый раз. В кожухе охлаждения пулемета осколком вырвало изрядный кусок гофрированного корпуса и ствол внутри был погнут, - Из него и не стрельнешь ни разу…
- Ишь стрелок… Учи матчасть. А пострелять можно и из другого…
Я уже не слушал занудливого Фреймана, тащив заветный трофей в свой «штаб», оборудованный в старом окопчике возле нашей палатки.
- Никак с прибавлением, Сережа, - из-под фургона ГАЗ-63 вылез, протирая руки масляной тряпкой водитель Сухов, - Дай гляну…
Дядя Юра для меня был авторитетом. Он возил нас по Ленинградской области в своем фургоне и считался асом-водителем комбата, то есть моего отца, майора Степанова. А в свободное время и занимался со мной, как нянька. И не только книжки читали. Мы занимались оружием – разбирали, собирали, чистили, а заодно я получал удивительные сведения по оружейной истории. Здесь учителями были многие. И тот же старший лейтенант Фрейман, и капитан Крюк, и старшина Борщ, и капитан Шабуров… Тогда почти все имели боевой опыт, а уж как обращаться с оружием… в общем, знал я много из того, чего наверняка не знали мои сверстники где-нибудь в Подмосковье.
- Покажи трофей, - дядя Юра сноровисто перехватил дырчатый кожух и раздвинув сошку, крепко поставил на сошники пулемет, - Хорош ! А что чуть ржавчинка – ерунда, вмиг зачистим и все будет абдемах…
- А мы постреляем, дядь Юр ?
- Ну, если батька разрешит, то оно, конечно… Только на это место специальное надо, у нас же не в части, стрельбища нет…
- А позавчера со «Шмайссеров» в котловане можно было…
- Ну, это со всеми предосторожностями, аккуратно… А почему «Шмайссер»? Я ж тебя учил, что «шмайссер» - это автомат с магазином сбоку, МП-18 называется, а стреляли мы с МП-40…
- Но его же «Гайпелем» не зовут или «Фольмером»…
- Да вот, понимаешь, немчура, своих оружейников-то тоже не шибко ценила, маузеры да люгеры, вальтеры – это из прошлого века, фирмы да фамилии… А своих-то не очень уважали… Впрочем, в России Мосину тоже не везло. Его трехлинейка так и осталась «образца 1891 года», даже после революции.
- А наше оружие – лучшее в мире, правда, дядь Юр? Мы своих конструкторов уважали. - Я начал загибать пальцы, - Дегтярев – раз, Токарев – два, Шпагин - три, Симонов – четыре, Шпитальный – пять… А наган-то наш ?
- Вот и не знаешь, балабол. Наган – бельгиец, звали его Лео. Вот, понравился он царю Николашке и пошло-поехало… Револьвер – его, винтовка-то Мосина… да и то почитай его. И уж столько-то несуразицы накуролесил, до сих пор разбираемся. Патрончик-то с закраиной… А вот немцы пошли по-другому, отказавшись от такого патрона. А мы, почитай, до сего времени с подачей мучаемся из-за этой закраины. Хорошо у нас конструкторы – головастые. И первая голова – Сергей Иваныч Мосин. Приспособился к патрончику-то, винтовочку и сварганил, а слава вся – Нагану, ну и денежки, конечно… Ладно, давай по пулемету. Уж этот чисто русский. Но нет ничего на голом месте. Ну-ка, что от кого взял Василий Алексеевич Дегтярев в своем творении, отвечай, парень? Это ты знать должен…
Вот такие разговоры мне и нравились больше всего. Здорово! Я оглядывал пулемет, на котором спокойно, по-деловому, лежали большие, замасленные руки дяди Юры. С чего бы начать, знания распирали…
ХХХХХ
Батальон постоянно в движении, заявок на разминирование через край. В Ропше – склад боеприпасов, в Колпино на Ижоре – бомбы, бомбы…, у Шлиссельбурга – снаряды… Недалеко от станции Мга, у подножия Синявинских высот расположился летний лагерь саперов. Колхоз «Пионер», куда мы , то есть офицеры и солдаты батальона и я вместе с ними, ходили в баню, светился огнями. Но это там, в мирной жизни. А сейчас я прижался к холодному песку возле Невской Дубровки. Холодная Нева чернела темной водой, редкие осветительные ракеты взмывали в звездное безлунное небо. Песок шелестел возле уха, ссыпаясь на ноги в неглубоком окопчике. Колючая проволока провисшая на кольях, извиваясь, нависала и над окопчиком, и над обрывистом берегом, исчезая в темноте вправо и влево… Не проворонить бы немецкую переправу. Сейчас самое время… Пригибаясь, почти на корточках, передвигаюсь к станковому пулемету «Максим», позиция которого выдавалась вперед от основной линии траншеи. Пулемет стоит прочно, позиция уже пристрелена с вечера, колышки пристрелки целей вбиты на различные дистанции, так что можно стрелять и в темноте, не промахнешься… Вставляю ленту в приемник и продергиваю до отказа влево, рукоять – вперед, ленту – влево, отпускаю рукоятку и подаю ее вперед, продергиваю ленту, отпускаю рукоятку…, к стрельбе готов. Поднимаю предохранитель….
- Идите, гады !- пальцы охватывают рукоятки затыльника, большие пальцы плавно ложатся на гашетку…
- Та-та-та-та…! – в нормальной боевой обстановке «Максимка» забился бы в стрельбе, изрыгая из себя 600 выстрелов в минуту, поглощая холщовую ленту и выплевывая горячие дымящиеся латунные гильзы на песок… А сейчас стрельбу я имитирую голосом. Да и кто даст мне боевые патроны ? Год-то 64 –й…
А все остальное – верно. Невская Дубровка, окопы и колючая проволока. Бетонная амбразура огневой точки, все это есть. Я играю в войну… Эх, жаль нет рядом Сашки или Генки… Одному скучно, но можно представить, что все твои товарищи погибли, защищаю этот клочок земли и мне одному предстоит закрыть собой Ленинград… И я закрываю. Перетаскал из своего «штаба» все наличное вооружение в этот полузасыпанный окопчик над Невой. Две СВТ-шки, три трехлинейки, пару ППШ, Дегтярь без диска… Немецкое оружие принципиально в бою не участвует и остается под ГАЗончиком дяди Юры, пускай полежит для изучения, а в бой – только нашенское! Я знаю историю каждого своего ствола, а владельцев СВТ-шек даже по имени – Селиванов Виктор и Штуров Сергей… Когда под Стрельной саперы очищали бывшее поле боя от мин, наткнулись на заброшенный холмик братской могилы. Останки солдатиков, этих самых Витьки и Сережки (смертные медальоны были на них), завернутых в плащ-палатки, перезахоронили, а почти не тронутые ржавчиной, целехонькие самозарядки перешли в мое владение… Дегтярь и «Максим» я выпросил у Фреймана, остальное – вытаскал из кучи железа в лагере…
- Та-та-та… - «Максим» продолжает длинный ночной разговор моим языком, но лента скоро заканчивается и пулемет замолкает… А немецкие лодки уже ткнулись в берег… «Форвертс, форвертс…!» - надрывается пьяный фашистский унтер, размахивая автоматом. Они лезут на склон. Я бью из ППШ, клацая тяжелым затвором, передергиваю рукоятки затворов винтовок, швыряю вниз пустые корпуса гранат в рифленых рубашках…
- Врешь, не возьмешь ! – по-чапаевски встречаю врага. Все, патронов нет, гранат нет, но враг все ближе… Выхватываю из ножен тяжелый СВТ-шный штык, примыкаю к стволу… Холодная сталь отражает свет звезд, поблескивая долами …
- В штыки! Полундра-а-а ! – винтовка наперевес, вперед… С хрустом вонзаю прямо под мятую алюминиевую бляху с орлом и надписью «Gott mit uns» ножевой штык. Фашист падает, увлекая из рук винтовку. Надежда только на нож разведчика, лакированная черная рукоятка уже зажата в кулаке… И вдруг сзади ударила очередь, прямо в спину… Падаю, падаю… Успеваю метнуть нож прямо в горло унтера… «Бой был коротким, а потом…»
Вскарабкиваюсь на склон, спрыгиваю в окопчик, оглядываю поле боя. Все так же тихо мерцает река, в небе – звезды… «Не прошли, не прошли !» - шепчу и грожу кулаком в сторону реки… Все, на сегодня все, можно идти спать в свою палатку. В палаточном городке работает радио, сквозь тент палаток просвечивают огоньки «летучих мышей», батальон готовится к отбою…
- Ну, как ? Враг не прошел ? – улыбаясь, встречает меня старший лейтенант Фрейман, сидевший на деревянных нарах и пришивающий новый воротничок к гимнастерке.
- И не пройдет ! – бурчу в ответ и лезу на свое место в самой середке, где потеплее…
ХХХХХ
Утро… Роса прохладными капельками висит на траве, укрытой полупрозрачным туманом. Поеживаясь, стараюсь поспеть к пробежке. Зарядка в поле – дело правильное. Вот и забухали солдатские сапоги по грунтовой дороге… Бежим строем. Стараюсь попасть в ногу, ноги мои еще коротки, а солдаты такие большие. Но не отстану… Рядом шарнирами работают мускулистые руки, крепко ставятся ноги, дыхание как по счету –
р-р-а-з, р-р-а-а-з… Утреннее умывание из Невы – ведро холодной воды на разгоряченное тело…
- Закаляйся ! – смеется дядя Юра, растирая меня вафельным солдатским полотенцем докрасна…
Я оглядывал сильных молодых парней и смутно чувствовал внутри себя вопрос – Как же такие сильные, такие умелые наши русские солдаты могла поддаться немцу в 41-м ? Ну, не может этого быть ? Как же фашист оказался тогда у стен Москвы и Ленинграда ?
После завтрака, или приема пищи по-военному, возвращаюсь на свою боевую позицию над Невой… Убитых фрицев уже наверное вывезли на тот берег, у них это здорово поставлено… Расставляю на бруствере свое вооружение, собираю корпуса гранат. Сегодня, наверное, полезут днем, надо быть готовым… А пока брожу по лагерю. Вот и полевой парк. Водители возятся с машинами, урчат движки «Захаров» и «Колдунов»… Разгребаю ногой кучу мусора за ограждением парка… Из общей кучи вываливается черный диск «Дегтяря», пустые автоматные диски, обоймы… Вот диск-то мне пригодится. А то стреляю из пулемета без диска, никакого вида… Проверять некогда, надо спешить…
Спрыгиваю в окопчик и сразу к пулемету. Пока отводил щитик, открывая окно ствольной коробки, прилаживая кругляш магазина и отводя рукоятку затвора в заднее положение, взглянул на реку… Есть! Они уже форсируют, налегая на весла. Одна, две… четыре… Я вам устрою сейчас по полной программе ! Приклад пулемета горячо прижался к правой щеке, в прицеле передняя лодка… Легкая волна бежит по реке. Правая рука охватила шейку приклада, поджимая предохранитель. Сейчас, сейчас… Тяжелая очередь ляжет фонтанами прямо посреди скопища лодок. Не ждете ? Дождетесь, гады !
Палец плавно ложится на спусковой крючок. Пора…
- Сережа, а откуда у тебя диск ? – за спиной спокойный голос старшины Борща сразу как-то возвращает меня в наш послевоенный день. Оборачиваюсь на голос. Стоит, поигрывая ивовым прутиком. Весь бой испортил…
- Дядь Вань, в парке нашел… Да он пустой, я проверял…
- Ну-ну, пустой… Дай-ка. – поднимает пулемет, осматривает, цокает языком. Потом, сразу став серьезным, снимает диск, поворачивает ко мне приемником…
- А это ты разве не видел, - в приемнике медно желтеет патрон с зеленой головкой – трассер… Старшина разбирает диск на две половинки и показывает мне набитый на полную спираль нижний диск… 47 штук. – А ты говоришь, пустой… Пойдем-ка до батьки…
- Дядь Вань, не надо, а… - начинаю соображать, что сейчас мне влетит на полную катушку, - я же просто играю…
- Да что за игры, сопляк ! Ты что, отца под монастырь подвести хочешь. А если бы нажал на спусковой крючок, что бы было, а…- старшина начал заводиться.- Я тебя спрашиваю? Люди отдыхают, на лодках по реке катаются, а ты бы по ним из пулемета ? Айда до батьки… И чего он тебя с собой таскает. Отправил бы как всех детишек в пионерлагерь… Эх, ультрамарин ядреный !
Я уже тру глаза грязным кулаком, выдавливая покаянные слезы. Не виноватый я, просто так получилось… А по реке действительно катаются на лодках отдыхающие из дома отдыха на противоположном берегу. Никакие не фашисты. Но это сейчас, а десять минут назад это были фрицы, точно фрицы. И я не должен был пропустить их к Ленинграду…
ХХХХХ
Командир полка полковник Жилкин, недавно сменивший «батьку» Малюгина, сурово насупив брови, играл железными желваками на скулах. В зубах, с одного края рта на другой, гуляла беломорина… Руки за спиной, ноги широко расставлены, упершись каблуками яловых сапог в раскисшую землю… Вокруг собралась вся часть – солдаты, офицеры, женщины и конечно наша братва.
- Я им устрою памятники… Сволочи… Какого лешего приспичило…
- Может, не будем, товарищ полковник, - замполит полка Меньшиков вопросительно смотрит на командира. Но судя по интонации голоса с командиром согласен. Все наши «батьки» - фронтовые офицеры, войны хлебнули с избытком. А посему рассматривали происходящее с бо-о-о-льшим пониманием…
- Будем, Саша, будем… Я их по гроб жизни не прощу…
А дело было такое. К 20-летию Победы в полк пришло указание на ревизию военных захоронений – и наших, и немецких… Прямо за нашей частью, на огромном поле, упиравшемся в далекий елово-сосновый лес, раскинулось немецкое военное кладбище с сохранившимися березовыми крестами, на которых до сих пор висели глубокие фашистские каски. Кладбище хотя и заброшенное, но по тем временам совсем не разграбленное. Даже мы, пацаны, бывая в этих местах, старались долго не задерживаться « у мертвяков». Хотя соблазнов порыться в земле было много – поиски оружия и военных трофеев в нашем возрасте заменяли детские игры. Генка Волков с гордостью демонстрировал желтую кобуру от парабеллума, якобы выкопанную с краюшку в одной из могил…
- Гансы-то без оружия своих закапывали… Я-то думал – улов, когда снимал с фрица портупею с кобурой… А там… Во, гляди, - Генка отстегивал ремешок клапана и демонстрировал какие-то стекляшки, - Пенсне называется. Немчура даже очками не пользовалась – монокли и пенсне… Тьфу, ироды!
- Дай поглядеть…, - мы по очереди рассматривали круглые очки без душек, которые компактно складывались пополам. Надевали на нос и, морщась, пытались разглядывать окрестности…
- Да, это тебе не бинокля, ни черта не видать…
И вот теперь нашему командованию предлагалось привести «немецкое воинское захоронение», если оно было в наличии, в порядок, а в дальнейшем ухаживать за ним по всем установленным международным правилам… Сейчас бы казалось – ну и что? Но тогда… Тогда упоминание о фашистах, о войне вызывало только одну реакцию – бей, бей, не жалей фашистскую сволочь, даже саму память о них! Оглядись вокруг – развалины еще не убраны, в каждой семье свежей раной боль за погибших… В лесах, припорошенные старыми листьями и перемешанные с землей кости наших бойцов… Не захороненных, не убранных с полей боев… И в каждом сердце тридцати-сорокалетних мужиков – лютая ненависть к шагнувшим на нашу землю вражинам… до скрипа зубов, до боли в груди от бессильных воспоминаний…
- Давай, майор, давай, мать твою… - Жилкин махал рукой моему отцу, стоявшему возле гусеничного БАТа, - Заводи! Действуй!
- Есть!
Металлически звякнули детали трансмиссии и двадцатитонная махина, срезая верхний слой почвы, двинулась в атаку на покосившиеся березовые кресты. Отвалы бульдозерного ножа начали отбрасывать в стороны ошметки гнилых березовых крестовин, гусеницы подминали ржавые каски и деревянные кругляши с готическим буквами…
- Давай, давай! К чертовой матери… Я им покажу – памятник войны…- Жилкина трясло нервной дрожью. Кулаки добела сжимались, зубы скалились… - Всех, всех до одного… Чтобы даже места не осталось… Давай…
БАТ, урча железом, делал свое дело, разравнивая бывшее кладбище под будущее пахотное поле. Еще долго по этому полю будут белеть, чернеть, торчать из земли немецкие кости Гельмутов, Гансов, Фрицев, Вильгельмов… Еще долго грачам, воронам и нам, пацанве, бродить по этому полю в поисках… кому что интересно.
А пока мы, забравшись на машину, с лихостью посвистывая и крича во все горло, смотрели на исчезающие под гусеницами следы фашистского воинства.
- Что, Гансы, отдохнули… Привет вам от тети Моти! Держи, фашист, гранату!
К вечеру поле было перепахано… На краю его из березовых крестов кто-то разжег костер, вокруг которого сгрудились участники «субботника»... Мы, малышня, уже таскали из золы печеную, черную до угля, картошку и радостно гоготали… У нас праздник. Нам было не понять взрослых мужиков, почему-то скорбно молчавших. Нам было весело…
- Ну, вот и все! – Жилкин, ссутулившись, повернулся к замполиту, - Можно докладывать в округ «Немецких воинских захоронений на территории котельского гарнизона нет»…И не было, вот так-то… Надо бы своих по лесам пособирать, а то обидно – двадцать лет с войны прошло, а у нас под боком сколько их лежит… - Жилкин устало махнул рукой и пошел от поля в сторону военного городка…
Полковник Жилкин, наш командир – боевой офицер. На торжественных построениях вся грудь в орденах. Он – наш сосед по подъезду. Только мы на втором этаже, а он - на третьем…Мы с ребятами наизусть знали его биографию и до дыр зачитали книгу «Тайна Марухского перевала», где о командире взвода разведки лейтенанте Жилкине было напечатано немало страниц… Эта – еще одна о нем…
ХХХХХ
Выплавлять тол из старых снарядов или авиабомб – дело нехитрое. Нам, по крайней мере, казалось дело совсем простое. Можно сказать – пустяшное… Даже в костер бросали мы желто-зеленые куски, и горел тол за милую душу, черненько коптя. Не боялись. А чего бояться ? Живы же… Хотя в прошлом году всей школой шмыгали сопливыми носами на сельском кладбище – хоронили Циганка, парнишку чуть старше нашего возраста. Довыплавлялся…
- Да он сдуру взрыватель молотком бил, чтобы отвинтить, деревня…
- А сам-то сколько раз дубасил - и ничего…
- Я-то умный. Меня сам Крюк учил, я знаю…
Разговоры говорили, да ума это не прибавляло. Тол меняли на всякую всячину у взрослых мужиков из МТС, рыбу глушить или так – по хозяйству…
Орленок, орленок… Гремучей гранатой
От сопки врагов отмело…
Генка Волков надрывался во все горло – шли с песнями на «наше» место, Вначале мимо аэродрома прямками на МТС, мимо центрального погоста с военными могилами, потом по полю, перелесками из сосенок и совсем уже дремучими лесами… Отбивались от досадных мух, роями клубившимися над головами. «Лосиные вши» - вот как звались эти мухи, забивавшиеся в волосы, в одежду. От них одно спасение – голову поплотнее обернуть майкой, чтобы только дышалось…
Раньше, до войны и наверное, в войну здесь была дорога. Колеи, заросшие травой и кустарником, все еще были различимы. Бревнышки, сгнившие и покрытые зеленым мхом, переброшенные через высохшие речушки, проваливались под ногами мягко, без хруста. Все знакомо, сколько раз ходили, километров десять, а то и пятнадцать от села. Идем к укрепрайону, к бетонным дотам, к линии обороны… И приходим. Наше место… В сохранившейся землянке, закрываемой даже на дверь, наш склад. Разбираем свое добро – автоматы, винтовки. Будем играть в войну, разделившись на солдат и партизан. Немцами становиться никто не желает. Они воображаются ломаной линией ржавых касок на краю поляны и ржавой же кучей металла – сгоревшим танком Т- III, возвышающимся в кишащем змеями болотце, почему-то никогда не высыхающем. Наши попытки проникнуть в танк всегда заканчиваются одинаково – дикими прыжками подальше от горячей брони, где свернувшись кольцами, греются проклятые змеюки-гаденыши. И палками мы их скидывали, и камнями кидались – без толку, тепло им там… Но танк стоит, а значит, враги наступают, надо сражаться…
- За Родину! За Сталина! – Сашка Севостьянов жмется в своем песчаном окопчике с длинной трехлинейкой, клацая затвором…
- Ура-а-а ! – мы вторим нашему командиру, поддерживая его огнем своих ППШ, эмпэшек, самозарядок…
Тяжелая ноша – боевое оружие. Для нас все же великовато и тяжеловато это военное железо. Но мы гордимся им, как своим. У меня нынче – немецкий МР-38 на брезентовом потемневшем от времени ремне. Непривычный, с левой стороны, затвор тяжело клацает по пустому патроннику. Каждый раз, оттягивая затвор на заднее шептало, приходится напрягать все силенки. А чтобы «выстрелить» по врагам, приходится подниматься из своего окопчика, держа автомат хотя бы на высоте груди. Генке и Сашке хорошо – приспособили плоские, длинные винтари прямо по песку и «постреливают», не высовываясь. А нам с Витькой Сапегой приходится подыматься – мешают торчащие снизу прямые магазины немецких автоматов…
- А чего ты за Сталина кричал? Никита Сергеевич говорит, что он был враг народа…- Витька Сапега после боя включался в спор с Сашкой Севостьяновым. Сашка на год нас старше и брат у него в десятом классе…
- Сам ты враг! – Сашка уважает Сталина и даже своим воинственным кличем подчеркивает это. – Мы со Сталиным войну выиграли, а твой Хрущ продался американцам. Это мой батяня говорит, он знает…
- Никому он не продавался. Он наоборот, кубинцам против американцев помогает…
- Продался, продался…
Я лично поддерживаю Сашку. У нас дома на стене висит большой портрет Сталина, на который вместо иконы молится баба Мавра, приехавшая к нам из далекого Кустаная погостить. Для моей мамы – тетка, а мне выходит двоюродная бабка… А Хрущев – руководитель нашего государства. Отец смеется – кукурузником его называет. Мать его за это постоянно упрекает, напоминая, что надо думать о семье. И вообще – «забыл ты что ли тридцатые годы? У стен и здесь уши. Помолчал бы…» Отец замолкает обычно, потому как спорить бесполезно да и незачем. А мне нравятся мультики про «Королеву полей» и Мурзилку на вертолете, когда он прилетает на ВДНХ. Еще в Москве в кинотеатре смотрел. Здорово было…
- Никита Сергеевич создал атомную бомбу. Теперь нас боятся американцы, и будет мир во всем мире… Главное – чтобы войны не было.
- И все равно, врет твой Никита. Сталин – наш вождь…
Вот так и спорили мы в детстве, еще абсолютно ничего не зная и не ведая. И придет потом октябрь 1964, и будем мы спорить уже про Брежнева, став годами постарше, но Сталин всегда будет центром всех споров. Слишком велик, никуда от него не денешься…
- Пошли, в танкистов поиграем….
Всей гурьбой направляемся к другому танку – «тридцатьчетверке», увязшей в песке по правый борт. Пытались откопать, но правой гусеницы не было и двух катков, а левый борт кособочил вверх, как будто танк съехал в канаву. Башню развернуло и пушка уперлась в песок. Большой люк башни поржавел и не закрывался, торчал трапецией. Лобовой люк механика-водителя выбило снарядом и через него, как через окно, были видны ржавые внутренности боевой машины. Сашка как-то приносил банку краски и мы рисовали на башне красные звезды…
Внутри танка было жарко, железо обжигало руки, если долго держать на броне, но играть в танкистов все равно было интересно. По дну корпуса лужицами стояло грязное, перемешенное с песком трансмиссионное или двигательное масло. Частенько мы вляпывались в это масло и вылезали из машины, как настоящие танкисты – перемазанные и пропахшие «автолом». Слово «автол» подхватил на МТС Сашка Севостьянов , там работал трактористом его дядька.
Танк такой же, как в фильме «Жаворонок», только верхний башенный люк большой, на два человека сразу. А «Жаворонка» мы смотрели в солдатском клубе. Много раз… И еще удивительно – в нашем танке никогда не было змей. Вот уж удивительно… Наверно, убитые фашистяки превратились в ползучих тварей и охраняли свое фрицевское богатство…
- Ну, что, пацаны, собирай костер, будем тол плавить.
Начиналось главное, ради чего приходили на «наше» место. Разбредаемся по окрестности в поисках неразорвавшихся снарядов, мин, авиабомб. Малышня, пацанва, но в этом деле уже искушенные. Не подходили к слишком ржавым, слишком развороченным, к непонятным боеприпасам. А уж если находишь (лучше всего, чтобы прямо в снарядном ящике, в укупорке), собираем совет. Вот она – фугасная авиабомба… Наша, ФАБ-50, торчит стабилизаторами из песка. Целехонькая… Находка, что надо. Такую даже мы в состоянии поднять и обработать. Осторожно обкапываем песок, кладем на бок. Корпус нагрелся от солнца и песка, совсем не страшный. Да и вообще – бомба-то нашенская, с одним простеньким головным взрывателем, даже не взведенным… Ключ у Сашка настоящий «крюковский». Вставляем вилочки ключа в отверстия взрывателя, упираемся руками в держалку, крутим… Приржавел, а мы его маслицем из танка… Рванет, не рванет… Боимся, но друг перед дружкой хорохоримся. Это же не на кладбище ночью. Вот тогда страшно… А сейчас солнышко светит, красота… На всякий случай у бомбы нас двое, остальные в отдалении в окопчике. На всякий случай… И видели не раз, как саперы снимают мины и снаряды… Пошел, поше-е-ел… Взрыватель выворачивается медленно по мелкой резьбе, но уже ясно – пронесло, бомба наша ! Дырка в головной части вместо снятого взрывателя – наша цель. Отсюда тротильчик и польется в бак, который уже кипятится на костре… Несем бомбу на жердинах, как кабанчика на жареху. Опускаем дыркой вниз в закипающую воду, пляшем вокруг костра… Рванет, не рванет… Размягченный в кипятке тротил начинает длинным языком змеиться на дно бака, собираясь в «дерьмовскую» кучку. Еще подбрасываем дровишек, выжидаем последних «какашек»… Раскидываем костер, сливаем воду, пустой корпус бомбы ставим «на попа», чтобы было видно – пустой… А тротил – вот он, наш. Теперь донести до деревни, отдать мужикам взамен на велосипед, как уверяет нас Жорка Пересветов. Мы верим, но велосипеда почему-то уже в какой раз нам не достанется… И до сих пор живы, надо же!
ХХХХХ