«Писатель небольшого народа, он разговаривает со своим читателем-соплеменником с той строгостью, взыскательностью и... любовью, какие может себе позволить лишь писатель очень большого народа».
Немецкая газета «Аахенер Фолькс Цайтунг» о творчестве Эфраима Севелы.
Бобруйск. Июнь 1999 года
Прогуливаясь меж стеллажей с книгами в магазине «Мысль», я останавливаюсь у полки в самом углу, у окна. От пола и до самого верха — обложки с классиками и современниками, но я смотрю только на одну: «Эфраим Севела. Легенды Инвалидной улицы». Книга тихо и скромно улыбается мне. Она приютилась на полке где-то в самом внизу, словно скрываясь от снующих туда-сюда покупателей, детей (а в магазине «Мысль» всегда много именно детей), и теперь рада, что кто-то принял эту игру «в прятки» — таки нашел!
Говорят, у каждой книги своя судьба, своя история. Не правда. Что за судьба была у большинства книг «советского периода»? — изданные миллионными тиражами для «самой читающей нации в мире», они были легко отправлены в утиль, освобождая место новым поколениям изданий — «романов для дам», триллеров «для настоящих мужчин» и прочей чепухе, о которой, смею уверить вас, еще через двадцать лет и не вспомнят. Это не судьба. Это выполненная задача.
А живым существам свойственно иногда отказываться выполнять задачи, поставленные кем бы то ни было. А еще таким существам обязательно сопутствует их собственная легенда.
Быть может, когда-нибудь будет издана книга: «Легенды о «Легендах Инвалидной улицы». Ведь вы только представьте: есть КНИГА о Бобруйске, о которой и ведать не ведают нынешние жители «бедного» провинциального города; есть ПИСАТЕЛЬ с мировым именем, о существовании которого лишь смутно догадывается большинство местных графоманов.
Заметки на полях
Живой классик. Величайший рассказчик. Его книги, лиричные и жестокие, саркастические и щемящие душу, выдержали 300 изданий и завоевали сердца читателей во всем мире. Наиболее известные повести — «Почему нет рая на земле», «Моня Цацкес — знаменосец», «Зуб мудрости», «Одесса-мама», «Попугай, говорящий на идиш», «Остановите самолет — я слезу», «Мраморные ступени» — выходят в одной серии с произведениями Набокова и Розанова. Хотя прежде всего вспоминаются его знаменитые «Легенды Инвалидной улицы». Книга-исповедь, книга, сама ставшая легендой, вместе с ее автором.
ЛЕГЕНДА № 1 гласит:
Книга «Легенды Инвалидной улицы» была написана Фимой Драбкиным (это настоящее его имя) ровно за 14 дней. Случилось это в Париже, в августе 1971 года. Причем, книга писалась Фимой в «добровольно-принудительном порядке», по настоятельной просьбе (читай, приказу) барона Эдмонда Ротшильда.
И действительно, Эфраим Севела говорит:
— Это был заказ барона Эдмонда Ротшильда. Он нас лично встречал. Мы были первыми эмигрантами из России в Париже за многие-многие годы. Париж под ладонью Ротшильда был к моим услугам. Он тратил бешеные деньги ради меня. Такие приемы закатывал — на 100-150 персон! Съезжались первые лица Франции. Он сказал, что книга, когда я ее напишу, разойдется по всему миру, ее будут читать, потому что вышибает она слезу у самых твердолобых людей. Я все не решался писать. А потом Машка меня добила...
Маша — дочь Севелы (от первого брака).
Если честно, верится с трудом, что французскому барону Ротшильду так не терпелось узнать, что творилось на маленькой улочке в маленьком Бобруйске. Но интерес к родине папы со стороны дочери — дело понятное.
Получается, этой книге мы обязаны не столько Ротшильду, сколько маленькой еврейской девочке?
Как бы не так!
ЛЕГЕНДА № 2 гласит:
Незадолго до депортации Фимы Драбкина из СССР в Москве, на квартире Григория Чухрая состоялась неформальная тусовка, на которой присутствовал сам мэтр советского пера Александр Твардовский. Разговаривали, выпивали, и Фима, по просьбе Чухрая, рассказывал про Бобруйск. Твардовский был выпивший и сказал:
«Ну, что вы все, как животные (sic! - А.К.), жуете, выпиваете. Какую вещь человек рассказывает. Про Бобруйск! Надо человеку обязательно помочь издать книгу. Не дай Бог, выйдет человек из дому, упадет на него с пятого этажа с балкона бутылка из-под шампанского и убьет его. И не будет в литературе такой вещи. Обеднеет литература. Надо обязательно записать, сохранить. И я обещаю, буду жив, беру на себя ответственность, помогу издать книгу».
Твардовский не мог помочь. По той простой причине, что Фиму Драбкина вскоре «уехали» из Советского Союзу. Но здесь возникает резонный вопрос: а зачем Фиме надо было вообще уезжать, когда сам Твардовский предлагал поддержку — о чем мог еще мечтать любой начинающий автор в СССР?! Сейчас, спустя долгие годы, надо, наконец, признать, что у Севелы не было ненависти к советскому строю. Были жажда свободы и вольного ветра. Сколько ненависти писатель выплеснул на тот же Израиль, когда назвал Землю Обетованную «страной вооруженных дантистов»! Писатель прожил лишь некоторое время в Израиле, а затем со скандалом отбыл в США, где продолжал выражать недовольство всем, что видел и слышал на родине избранного народа.
«Я подолгу не задерживался в Америке. Не обремененный никем и ничем, побывал в Швеции, Голландии, Италии, Сингапуре, Англии, Франции, Польше, Германии, Камбодже... Жил повсюду, где было интересно и хорошо. За 18 лет скитаний объехал полмира, черпая сюжеты для будущих книг, сценариев», — будет он вспоминать позже.
Как пишет, словно пытаясь оправдать писателя в глазах соотечественников историко-публицистический журнал «Мишпоха-А» (в 2005 году):
«Такой у него неуживчивый характер. Наверное, на земном шаре нет ни одной страны, где бы он чувствовал себя уютно. Может, этот характер передался с генами? Ведь и мама, и папа были людьми с норовом. А может, эта черта характера человека с Инвалидной улицы?..».
А сам писатель однажды признался:
«На Инвалидной улице было много рыжих. Мы рыжие не только по цвету волос, мы на этой земле рыжие».
Но в таком случае, неужели ему, Эфраиму Севеле, а точнее, бобруйскому до мозга костей, рыжему Фиме Драбкину никогда не хотелось вернуться в родные пенаты?
Да. И на этот счет есть… нет, уже не легенда, а реальная история о том, как в конце 80-ых Ефраим Севела ТАЙНО приезжал в Бобруйск. Послушаем его самого:
«В Бобруйск, о котором я пишу всю жизнь, который сделал меня писателем, я приезжал нелегально. Это было в конце восьмидесятых. Я сидел в машине на заднем сидении, накрытый пледом, чтобы меня не видели… Проскочили по улицам, нигде не останавливаясь, и на кладбище. Конечно, я сразу пошел к маминой могиле. Пока стоял там десять или двадцать минут, вся жизнь пронеслась перед глазами. Как будто мама спрашивала у меня: «Как твои дела?». И я рассказывал ей все, со всеми подробностями, как никогда и никому не рассказывал».
О матери своей писатель предельно откровенно рассказал лишь несколько лет назад, после перенесенного инсульта:
«Мои папа и мама были спортсменами. Они познакомились в Бобруйске на стадионе «Спартак». Мы жили рядом со стадионом. Мама была чемпионкой республики по бегу с барьерами. Я ее подвел. Я сделал одно опаснейшее дело, и она не выдержала. Был скандал в прессе, и очень злые слова, когда я уехал из Советского Союза. Это был 1971 год, и мама не выдержала. Она покончила жизнь самоубийством. Ее звали Рахиль…».
Воспоминания о Бобруйске. Севела продолжает:
«…Кладбище. Там сегодня моих знакомых лежит куда больше, чем живет в самом городе. Недалеко от маминой могилы есть одно захоронение. Обычный бетонный обелиск, и на нем пять фотографий. Наверху снимки деда и бабки, типично еврейские лица, он в картузе, она в платочке. Фамилия, год рождения и год смерти. А внизу три фотографии, прямо удар в сердце, три красавца парня — их дети. Всем по восемнадцать лет. Они в разные годы погибли на фронте. Но всем было по восемнадцать лет. Они сняты в футболках, они были футболистами. И даты рождения и гибели: 1923-1941, 1924-1942, 1925-1943. И так улыбаются, такие веселые, как на пикнике. Я никогда не видел этих ребят живыми».
***
Важно отметить, что все издания Севелы сначала выходили за рубежом, и лишь спустя годы — у нас. С этим связано и то, что годы плодотворного творчества писателя и режиссера прошли за границей, и то, что вплоть до начала 90-ых само имя Эфраима Севелы было у нас фактически под запретом. Огромный интерес представляют пьесы, киносценарии автора. Лишь недавно были изданы в России киноповести «Клен ты мой опавший», «Ласточкино гнездо», «Белый мерседес», «I love New York», раскрывающие глубокий психологизм автора.
Ирвин Шоу писал:
«Эфраим Севела обладает свежим, подлинным талантом и поразительным даром высекать искры юмора из самых страшных и трагических событий, которые ему удалось пережить...»
Интересно, что поколение молодых читателей, только сегодня начинающих открывать для себя Эфраима Севелу, воспринимают его как модного, «крутого» автора бестселлеров, почти как фантаста. Им тяжело поверить, что эти книги — документальны, что герои повестей — не вымышленные персонажи, поэтому они и воспринимаются так ярко. Живые люди.
Книги Севелы легко читаются. Эта простота, с которой он рассуждает о самых серьезных вещах, напоминает нам о его великом предшественнике Алесе Адамовиче. Оба писателя — и Эфраим Севела, и Алесь Адамович — рождены бобруйской землей. Здесь в крови умение говорить просто о сложном. Так просто, что после нам больше нечего сказать. Остается лишь молчать или нервно рассмеяться. Такие писатели не могу стать «академичными». Их не зачисляют в классики, а они смотрят со спокойствием сверху на эту суету, ибо знают, что в этом мире истинно, что сохранит навечно память, а что рассеется над землей как дым.
ФОТО: Эфраим Севела и Валерий Алексеев.
Москва. Август 2009 года
81-летний писатель передвигается в инвалидной коляске, он практически не покидает свой дом и очень редко принимает гостей. Можно по-настоящему позавидовать людям, лично общавшимся с Севелой. Одним из таких счастливчиков стал Валерий Алексеев, продюсер бобруйской группы «Земля Королевы Мод». Ему слово:
«О существовании писателя Эфраима Севелы я узнал гораздо раньше, чем прочитал его книги. Еще в конце 80-ых у меня был друг — мой однокурсник Марат Елиф, с которым мы частенько брали «напрокат» у его отца старый «Запорожец». И вот однажды, когда мы обреченно катили заглохший тарантас по улице Энгельса, Марат вдруг сказал, указав рукой на дом: «Здесь жил великий бобруйский писатель». Помню, парировал ему с ухмылкой: «Чем же велик этот писатель, что я о нем даже не слышал?». Марат снисходительно на меня посмотрел и сказал: «Я бы дал тебе его книгу. Но папа не разрешает. Ее могут читать только евреи».
В Советском Союзе книги писателя не продавались, и впервые Севелу я взял в руки только в 1995 году, в больнице, куда я загремел серьезно и надолго. Я уже практически распрощался с жизнью, но когда прочитал повесть «Моня Цацкес — знаменосец», мое прощание затянулось... Я стал жителем Инвалидной улицы. Я узнал, что такое смех сквозь слезы. Я захотел стать евреем.
Потом были долгие годы ожидания. Я все ждал, что писатель однажды приедет в Бобруйск, по крайней мере слухи об этом постоянно ходили. Не понимал, почему Севела не приезжает в наш город. Когда ждать стало просто невозможно, купил билет и поехал в Москву.
...На пороге меня встретила жена писателя — Зоя Борисовна. Деликатно предупредила: «Валерий, у вас 5 минут. Писатель болен, у нас режим».
Я тихо, с волнением прошел в комнату. Писатель встретил меня открытой улыбкой, глаза его блестели, даже слезились. «Валера, вы из Бобруйска, точно?». Писатель шутил… Я присел рядом с его кроватью и стал рассказывать, пытаясь побыстрее изложить все, о чем так долго заранее думал. Чтобы уложиться в 5 минут. Лихорадочно стал доставать из сумки сувениры, подготовленные для него. Это была статуэтка бобруйского керамиста, моего друга Олега Ткачева, созданная специально для писателя на мотив его книги «Мама», фотографии с кладбища, где похоронена мать писателя и сегодняшней улицы Энгельса (бывшая Инвалидная, — ред.). Достал коробку «Бобруйского зефира»… Последний его по-настоящему развеселил: «Весь мир знает, что у меня диабет, поэтому мне никто никогда еще не дарил зефир. Спасибо, Валера!». С этого момента наше общение стало совсем непринужденным, я и не заметил, как пролетел целый час…
Я рассказал Севеле про «Белшину», про «Дажынки», про баню на улице Карла Маркса. Потом мы пили чай. Писатель попросил жену принести несколько книг. Одну из них — это были «Легенды Инвалидной улицы» — подписал для бобруйского краеведческого музея: «Нежно любимому городу Бобруйску».
Я рассказал, что режиссер бобруйского театра Татьяна Дорогобед мечтает поставить на сцене его «Легенды Инвалидной улицы». Писатель молчал, думая о чем-то, а в конце нашей встречи произнес: «Я всегда был чужой», — и вздохнул. Я ответил ему: «Не правда, для бобруйчан вы всегда будете Свой!».
***
Эфраим Севела. Бобруйчанин мира. Он был Чужим везде, куда заносила его судьба, но так и не вернулся домой.
Если верить «Легендам Инвалидной улицы», это была улица сильных людей. Мальчики старше десяти на бобруйской улице Энгельса никогда не плакали. И Фима Драбкин в том числе — никогда не плакал. В его книгах — один юмор, тонкий, озорной, еврейский, а точнее — бобруйский юмор...
ФОТО: Бобруйск, 20 августа 2010 года. Улица Энгельса.
ФОТО: Этот заброшенный дом находится на перекрестке улица Энгельса с улицей Московской. Здесь уже давно никто не живет.
Поэтому он не вернулся. Поэтому его книги в Бобруйске уже никогда не будут искать днем с огнем.
Это смех сильных людей.
Они смеются последними.
Бобруйск. Август 2010 года
Все новостные ленты мира пестрят сообщениями: вчера, 19 августа, на 83-м году жизни скончался Эфраим Севела.
Я иду по улице, где он рос. По Инвалидной улице, ныне улице Энгельса. По улице Севелы.
Эта улица находится в старом Бобруйске. Она не очень длинная, но сложная: кривая, бесформенная. Заброшенные дома соседствует здесь с дорогими трехэтажными особняками, а хороший асфальт через три дома сменяется брусчаткой, уложенной еще до революции.
Улица начинается с развилки и заканчивается тупиком. Но именно эта улица сделала Севелу бессмертным.
1999 - 2010
ФОТО УЛИЦЫ ИНВАЛИДНОЙ:
http://aleskrasavin.livejournal.com/17922.html