Я в классе английского языка на пятом этаже. Столы расставлены в форме нуля, я сижу на правой стороне, позади окна на улицу. Учительница вызывает своего сына, он слева от меня. Сын встаёт, ударяет кулаком по парте и начинает толкать учительницу. Я не хочу быть свидетелем скандала и выхожу из класса. Коридор снаружи весь выкрашен в бледно голубой цвет. По бетонному полу ко мне направляется дежурная. «Ну что, уроки прогуливаем? – спрашивает она, схватив меня за локоть. – Пойдём со мной». Мы спускаемся на второй этаж, проходим по тёмному коридору без окон. Дежурная приводит меня в кабинет. Там сидит лысоватый старик с длинной бородой – чем-то напоминающий мне Толстого. «Лож правую руку» - приказывает он мне. Я несмело ложу руку на стол, дежурная сразу же прижимает её. Толстой достаёт кухонный нож, ставит его кончик рядом с моей рукой и вдруг опускает ручку, отсекая мне половину руки чуть выше запястья. Как ни странно я даже не падаю в обморок, да и боли не успеваю почувствовать. Пытаюсь поднять руку – оголяется кровавый сруб, и отрезанная часть остаётся на столе – вот теперь появляется дёргающая боль. Эта рука уже не моя, но она нужна мне: я поддерживая её левой, поднимаю вверх и как бы прилепляю на место отрубленную часть. Она стоит еле-еле, но всё же держится. Я даже могу шевелить пальцами; от разреза теперь видна только окольцовывающая царапина. Но стоит мне чуть отпустить, как обрубок начинает медленно отваливаться. «Тебя надо к врачу» - нахмурив брови, говорит Толстой, когда я шевелю пальцами обрубка. Дежурная, схватив за плечо, выпроваживает меня из кабинета.
Пока мы идём по тёмному коридору без окон, я запинаюсь и падаю: часть моей правой руки шлёпается на грязный пол. Я подбираю её и, когда мы выходим к освещённой лестнице, зажав между колен, начинаю чистить мясо на срубе. Мои пальца, доставая соринки, прилипают к кровавой кашице – это причиняет нестерпимую колющую боль. Наконец закончив, я ставлю уже посиневшую руку на место. Мы с дежурной добираемся до первого этажа, заходим в медпункт. Там без лишних разговоров мне сообщают, что возьмут мою жопу на анализы. Мне приказывают снять штаны и лечь на кушетку. Потом два врача держат меня, а третий в это время чем-то отрезает обе мои ягодицы. Я лужу в ужасе, от шока перехватило горло, и я не могу даже кричать – я абсолютно беспомощен. Чувствую, как по бёдрам течёт кровь. Они заканчивают своё дело, засовывают кусок моей плоти в зелёный целлофановый пакет и отдают мне. «А пока иди на занятия» - говорит мне дежурная. Я чувствую себя несколько смущённым. Мы прощаемся, она обещает потом зайти за мной, и я, забросив пакет за плечи, уду в класс. Только на этот раз не на пятом, а на первом этаже.
Я как ни в чём не бывало захожу в класс, такой же, как на пятом этаже, даже ученики сидят те же самые. Когда я сажусь за свою парту, кто-то бросает мне в спину: «Это что у тебя в пакете? Кепка? Надень новую кепочку». Я сажусь на своё место и осматриваю содержимое пакета: нечто вроде огромной половинки арбуза, только без чёрных полосок и мякоть оранжево-гнойного цвета. Всё время урока я думаю о своей правой руке. Я даже писать не могу. Она уже опять порозовела, но постоянно чувствуется тянущая боль. Да и сам обрубок чувствуется чем-то инородным, не нужным грузом. Наконец звенит звонок, только это даже не звонок, а пожарная сирена. Она визжит, а дети с таким же неистовым криком выбегают наружу, некоторые даже с улыбкой безграничной радости бросаются в окна. В дверях появляется дежурная. Я беру кусок своей жопы и покорно иду за ней. В это время место, где раньше были ягодицы, начинает ужасно болеть: от него с каждым шагом отдираются присохшие к кровавой корочке джинсы.
Мы с дежурной поднимаемся на пятый этаж и попадаем в больницу. Тут всё белое, куча врачебных кабинетов, рядом с которыми толпятся в очереди люди. Мы всех их проходим мимо, заворачиваем за угол и входим в кабинет, к которому нет очереди. Перед тем как войти я трогаю через джинсы свой зад: всё что осталось, это две косточки то ли бёдер, то ли ног. «Зарастает» - говорю.
В кабинете стоят три перегородки, за каждой из которых сидят врачи. Мы подходим к последней, я ложу пакет на стол. Врач берёт длинный пинцет и просовывает его в анальное отверстие. Едва раскрыв его, говорит: «Всё понятно. Теперь можно на сшивание». Улаживает меня через колено, приставляет отрезанные ягодицы и начинает пришивать их кривой иголкой. Каждый стежок отдаётся во мне болью, но я не сопротивляюсь, потому что понимаю: так лучше. Врач закончила дело и я, надев штаны, даже не почувствовал, что что-то было не так. Снова смущённый оттого, что пришлось заголяться при незнакомых людях, я выхожу из кабинета.
Выхожу и попадаю в собственную квартиру. Там в зале сидят родители, отец говорит мне пойти сделать уроки. Я беру в своей комнате тетрадку, сажусь за стол и только тут понимаю: «Как же я буду уроки писать, раз у меня правая рука отваливается?»