***
-Девушка, - говорю, - здравствуйте, - она оборачивается, на секунду заколебавшись, тоже здоровается. – У вас такие красивые… - думаю, чтобы не ляпнуть глупость. – Волосы, - выдал как раз явную глупость.
Она улыбнулась – вот улыбка у неё действительно прекрасна. Достала из сумочки маникюрные ножнички, отстригла самый кончик длинной пряди и вручила его мне. Потом, больше не обращая на меня внимания, пошла дальше, а я так и остался, как дурак, стоять посреди улицы. Не везёт в любви – подумал – повезёт в игре. И действительно, фортуна меня любила: в местном казино загрёб четыре банка. Вот только владельцам этого казино я был не по душе, поэтому, как только оказался снаружи, встретил кулак здоровенного детины. Конечно, заведение не в чём обвинить: всё случилось за его дверьми. Да вот только я уверен, что этот горилла, скрывшись в переулке с моими деньгами, тут же через чёрный ход прошёл в казино и вернул денежки начальнику.
Я поднялся на ноги, отряхнулся и пошёл оправиться от случившегося в кафе. Заказал себе обед и долго-долго ковырял его вилкой. Прошло пол часа, может час: еда уже остыла и стала похожа на нечто несъедобное. Кафе тем временем заполнилось клерками, которых начальство отпустило на обеденный перерыв. Вдруг за окном появилась Она. Гордая, уверенная походка, прямая осанка и точёная фигура – мечта. Она повернулась и вошла, меня ещё не заметила. Но это было неизбежно: все места уже заняли, и только за моим столиком осталось одно свободное. Она взяла поднос – должен признаться на нём стояло на двоих – и огляделась вокруг. Подсаживаясь ко мне, сказала: «Опять ты?». Это её «ты» прозвучало как обращение к маленькому мальчику, который напакостил. «Чистая случайность, - я улыбнулся. В ответ ничего не последовало. – Не хочешь завязать дружбу между народами?» Она едва заметно нахмурилась и ответила: «Я вообще-то наполовину русская. Отец с Кавказа, а мать – русская», - ест и говорит со мной, это хороший знак. «Знаешь, - говорю, - от смешанных браков рождаются очень красивые дети». – «Ну да, - отвечает, - брови у меня не срастаются, в отличие от некоторых южных девушек, - в голосе никакого юмора, скорее некоторая настороженность. Потом она, сделав усилие над собой, всё-таки более дружелюбно продолжила. – А что, так сильно нравлюсь?» Наконец я посмотрел на неё, а она не сводила глаз с моего лица, пытаясь уловить малейшую реакцию. «Да, глаза очень красивые». Она констатировала: «Полюбил за глаза». Я быстро добавил: «И за всё остальное тоже». Ответила: «Что дальше?» - «Ну, думаю надо поближе познакомиться: Федосеев Егор». Она ответила не сразу, сначала посмотрела на меня. «Таисия Колмыгина». – «Значит Таис?», - спрашиваю. Она улыбнулась и кивнула: «Ну, вот и познакомились. Пока», - быстро встала из-за стола и вышла. Я опомнился, выбежал на улицу вслед за ней и крикнул: «Может, встретимся ещё?» Таис была уже по ту сторону дороги, она помахала мне и ответила: «Как ни будь ещё, обязательно». К остановке подошёл автобус, загородил её, а когда поехал, Таис там уже не было. Я опять остался стоять один посреди пыльной улицы.
***
Второй день я ждал её с букетом орхидей за тем же столиком. Таис всё не было. Я не знал, что и думать: может дела, работа, а может быть, у неё кто-то есть, или она вообще уехала. Я так мало о ней знал, точнее ничего не знал, что надеяться на очередную случайную встречу было почти бессмысленно; тем более в тринадцатое число. Однако, к моему удивлению за окном вновь промелькнула знакомая фигура. Она вошла, отряхнулась, сложила зонтик и, не заметив меня, села за первый попавшийся столик. Не известно было, удастся ли нам ещё когда-нибудь увидеться, поэтому я решил проявить настойчивость. Подошёл сзади, взял за плечи и сказал: «Угадай кто». Таис сразу же обернулась и выпалила: «Это ещё не повод меня лапать». Я как-то засмущался, вручил букет и присел за её столик. «Орхидеи, - удивилась она. – Только такие я и люблю». Кажется, недоразумение было исчерпано и я начал разговор: «Откуда ты всё время являешься?» - «Работаю неподалёку, у отца в фирме. Что, наверное, долго ждал?» - «Пять букетов засохло, пока дождался, - мне удалось получить от неё улыбку. – Почему такая прохлада?» - «Дождь». - «Нет, я имею в виду отношения». – «А, вот оно что. Просто я привыкла, что на меня западают только из-за того, кто мой отец». – «Ошибаешься. Не только поэтому». – «Но это главное». – «Мне всё равно кто там твой отец. Мне ты нравишься». – «Им тоже. Но цель в том, чтобы, женившись на мне, получить долю в компании». – «Обещаю, если назначишь встречу, то я не буду пытаться жениться не тебе», - снова лёгкая улыбка. «Ладно, Дон Жуан. Мы уже встретились». – «Ну, тогда расскажи о себе для начала». – «У моего отца дистрибьюторская фирма. Занимаемся чем-то вроде продажи ходовых товаров». Я оборвал её: «Я же сказал, что меня твой отец не интересует. О себе расскажи». Таис исподлобья посмотрела на меня, уткнулась взглядом в тарелку и начала рассказывать: «Просто я там работаю. Живу с родителями: снимаем целый этаж, поэтому устроились вроде как порознь. Они меня всю жизнь опекают. Школу благодаря им закончила с отличием. На работу меня устроили. Так пока в жизни сама ничего и не добилась. Даже парня своего нет. Но, похоже, и об этом они позаботятся». – «Не знал, что иметь состоятельных родителей так плохо». – «Да нет. Не в том дело. Просто хочется жить своей жизнью, а то чувствую себя их марионеткой». Честно сказать, я растерялся – как-то не находил что тут можно сказать. Несколько минут мы сидели молча. Дождь за окном хлестал по стеклу всё сильней: БАМ-БАМ-БАМ. Потом я вдруг предложил: «Давай провожу тебя, а то на улице настоящий ураган». – «А можно я доем сначала?» - спросила она. «Ага, конечно. Кстати я сохранил кусочек твоих волос». Она как-то странно посмотрела на меня и сказала самой себе: «Сумасшедший». «Нет, - ответил. – Писатель». Кажется, мне удалось её удивить. «Да? И как, успешно продаётся плод творчества?» - «Не очень.… Но продаётся». – «Тогда значит действительно хороший писатель». Небольшая пауза. Отодвинула пустую тарелку, понюхала кофе – скорчила гримаску. «Что, пойдём?» - спросила. Посмотрев в окно, я слегка сдрейфил: ураган был такой, что капли летели горизонтально. «Пойдём» - неуверенно ответил я. Она проследила за моим взглядом и засмеялась.
Как только мы вышли на улицу, зонт ветром вырвало из рук; букет цветов разлетелся. Таис вскрикнула - нас обоих обдало ледяным душем. Я обнял её покрепче, что б не унесло, и повёл к такси. Шофер, перегнувшись через переднее сиденье, открыл дверцу. Таис обернулась ко мне. Хлестало как из ведра, мы оба вымокли до нитки, но что-то мешало так просто расстаться. Ветер шумел в ушах, слова были бесполезны. Я приложил ладони к её лицу и поцеловал Таис в губы. Мы замерли под беспощадным ветром посреди улицы, усеянной ошмётками орхидей. «Ну что, садиться будем?», - крикнул шофер. Я выпустил Таис из объятий; поцелуй тут же смыл дождь. Она села, я закрыл дверь и помахал вслед уносящемуся во мглу ненастного дня такси.
***
Всю ночь терзал сон, где меня преследовали разъяренные псы. На утро я купил, взамен вчерашнего, букет орхидей и отправился в кафе. У входа уже ждала Таис. Одета она сегодня была в обтягивающие джинсы и синюю курточку. Когда я вручил орхидеи, Таис сказала: «Не будем повторяться» - и засунула букет в мусорный бочёк. Я спросил: «На сегодня готово что-то особенное?» - «Ну, я на тебя надеюсь по этой части», - ответила она. Я взял Таис под руку, и мы для начала отправились в кинотеатр. Стоял знойный зелёный летний денёк. Всю дорогу шли молча. В безмолвии между нами не чувствовалось никакого напряжения, ни я ни она не пытались подыскивать слов – мы сегодня просто были вместе, а всё остальное подождёт. Во время сеанса я не столько следил за происходящим на экране, сколько рассматривал её лицо в полумраке. Таис повернулась ко мне, наши взгляды встретились. «Великолепно», - подумал я, рассматривая яркий блеск в её глазах. Таис потрепала меня по волосам, улыбнулась, а затем обвила мою шею руками и поцеловала.
На небо опускалась ночь. После сеанса мы прогуливались в парке. «Ты что-то сегодня замкнутая», - спросил я. Таис на мгновение отвернулась от меня; потом ответила: «Просто, понимаешь, есть одна ситуация… Даже не знаю как сказать», - последнее прозвучало даже с оттенком грусти. «Говори как есть». – «Мой отец хочет с тобой встретиться». – «А он что, знает обо мне?», - «Да. Так вышло, что мне пришлось всё рассказать. Хотя, в сущности, и рассказывать то не о чем», - она улыбнулась. «Что стряслось?», - «Он вчера вечером сказал, что хочет поставить меня главой филиала нашей фирмы в другом городе. А я отказалась». – «Кажется, начинаю догадываться. Он, конечно, спросил почему, и ты назвала меня?» - «Да. Но, понимаешь, я вовсе не потому не хочу уезжать. Я просто пытаюсь стать настоящей, перестать быть его игрушкой. Ты тут не при чём». Вдруг я ляпнул: «На твоём месте я бы поехал». – «Уже хочешь от меня отделаться?» - «Глупая. Нет конечно. Просто он заботится о тебе, а это надо ценить». – «Я ценю заботу. Когда она не перерастает в контроль. Он так удивился, что я возразила. Видимо думал, что я буду рада до чёртиков. Когда я в оправдание отказа сказала о тебе, он сделал такое лицо…. Ответил, что хочет на тебя посмотреть». – «Ну что ж. Я согласен – выручу тебя. Давай прямо сейчас?» Её это удивило, однако, мы повернули и пошли. Я спросил: «Почему пешком?» - «Чтобы знал дорогу к окну, под которым будешь петь серенады». В её голосе совсем не чувствовалось юмора. Я решил, что Таис просто нужно время, чтобы подготовиться. Когда мы подошли к дому, она остановилась и обратилась ко мне: «Ты должен знать. Я наврала ему, что мы встречаемся уже больше месяца. Иначе он бы просто сказал, что это пустяки и ничего бы и слушать не пожелал. Если ты передумал, то…» Я не дал ей договорить и пошёл вперёд со словами: «Веди». Мы несколько минут в полном молчании поднимались на лифте. Я прекрасно понимал, что Таис чувствует, будто насильно привязывает меня к себе.
Вышли на двадцатом этаже. От лифта в обе стороны шёл коридор, устланный жёлтой дорожкой. На этаже было пусто. Мне показалось странным, что семья снимает целый этаж. Но все догадки рассыпались, когда Таис постучала в дверь. Открыла её мать. «Ну что ж, - подумал я – неплохо, если девушка с возрастом становится такой же, как родившая её женщина». Мы сразу же прошли в зал. Меня поразило громадное окно до пола, которое открывало панораму на весь город. Ночные улицы утопали в море тьмы россыпью ярких огоньков. Мы уселись в мягкие кресла; под ногами я заметил пёстрый персидский ковёр – наверное, стоит целое состояние. Вышел её отец, плотно прикрыв за собой резную дубовую дверь кабинета. «Чёрт возьми, - промелькнуло у меня. – Видимо торгует очень ходовыми товарами». Её отец подошёл к бару, взял бутылку вина и бокалы, присел к нам. Пока он наливал, я получше его рассмотрел. Эдакий крёстный отец: в безупречном костюме, блестящие от лака волосы идеально зачёсаны назад, на руке дорогой перстень с переливающимся рубином, сам полноватый, с небольшими залысинами. К нам присоединилась и мать Таисии. Похоже, в этой семье всю инициативу держал отец. Он откашлялся и, протянув мне руку, представился: «Семён Абдуллаев», - я выпучил глаза, но руку всё же подал. Таис я за обман нисколько не винил: этот человек снискал во всей стране славу криминального лидера и негласного бога на рынке торговли. «Так вот тот мужчина, что научил мою дочку перечить мне?» Я разом проклял всё: его пристальный, тяжёлый взгляд просто парализовал меня. Таис под столом наступила мне на ногу, я тут же опомнился и пригубил вина. «Что ж, молодой человек, стоит полагать, что у вас серьёзные намерения?», - он поболтал свой бокал с вином, вдохнул его аромат и немного набрал в рот. Я решил, если уж играть роль, то буду играть до конца. «Да, серьёзные», - ответил я, осторожно подбирая слова, и проделал то же самое со своим вином. Он сделал глоток и спокойным, властным тоном продолжил: «А чем вы зарабатываете на жизнь?» - «Он писатель», - с вызовом бросила Таис. Её мать посмотрела на отца, утешающее положила руку ему на плечо. «Ммм… Мастер пера значит, - ответил отец, глядя на Таис. - Потом мне – И что, есть перспективы?» Я только и нашёл что сказать: «Надеюсь». - «Я думаю, вы понимаете, что наша семья имеет определённый вес в обществе? Я должен заботиться о будущем дочери – потому что ведь я не вечен». - «Сёма, прекрати», - ласково оборвала его жена. «Нет, Лена, - я серьёзно. Если, хочешь с ней быть, ты должен найти более надёжный заработок». Я улыбнулся: «Предлагаете отказаться от творчества?» - «Именно. Вы давно встречаетесь: обычно интрижки моей дочери не длятся больше недели. Давай, сынок, устраивайся ко мне на фирму, а там посмотрим из какого ты теста». Я заколебался. Кажется, игра начала переходить дозволенные рамки: я был готов подурачиться, но не менять свою жизнь. «Знаете…», - начал я, но он прервал: «Это всё ерунда. Ничего, я тоже в детстве мечтал написать книжку». – «Чёрт, - подумал я про себя. – Говорит со мной как с ребёнком». – «Бумагомараки всю жизнь тужатся, а потом, если родят что-то стоящее, заканчивают свою дни в нищете и только после смерти становятся кому-то известны. Не думаю, что такой муж нужен моей дочери». Теперь я понял, что передо мной человек, который ни во что не ставит культуру, искусство. Для него главным было только завоевать всеобщую покорность – на остальное такие плевать хотели. Просто толстосум, который тщится своей властью и больше ничего ему не надо. В своём роде ограниченный человек. «Папа, а можно я буду сама выбирать мужа?» - «Помолчи», - он воздел руку, останавливая её. «Думаю, что у нас разные точки зрения и ценности в жизни», - заметил я. «Естественно», - ответил отец, оглядев роскошь вокруг. «Пойдём», - сказала Таис. «Куда это ты собралась?», - спросила мать. «Я сегодня ночую у Егора», - выпалила Таис и встала. «С каких пор?», - поинтересовалась мать. «Разговор не окончен. Сядь», - повысив голос, настаивал отец. «Нет, папа, закончен. Пойдём Егор». Я решил сохранять нейтралитет и пошёл за Таис, раз уж она решила уйти.
Честно сказать, я был рад оказаться на прохладном ночном воздухе. Спросил: «Что дальше?» Таис не ответила, только умоляюще посмотрела на меня. Разве я мог отказать и унизить её возвращением? Мы взяли такси и добрались до моей квартиры. Я зажег свет – одна лампочка перегорела и комната потонула в полумраке. «Хочешь есть?» Таис помедлив, ответила: «Нет, спасибо большое. И…. Извини меня, хорошо?» - «Конечно. Ни о чём не волнуйся, - обнял её. – Я всё понимаю». Тишина. Тепло её тела. Мы нашли губы друг друга и занялись любовью. Никого и ничего больше не существовало – вся ночь была нашей.
***
Таис прожила у меня чуть меньше месяца. Первые дни мы почти не выходили на улицу, не поднимали трубку телефона – полное единение. Днём: я наслаждался её изящным телом, глянцево блестящим в солнечных лучах, а она отдавалась без остатка в крепкие и надёжные объятия. Ночью: мы лежали и, как брат и сестра, говорили обо всём на свете. Наше затворничество продолжалось примерно неделю. Мы специально, по негласному соглашению, отгородились от всего Мира, чтобы спаять свои души воедино. Я больше не мог думать о себе, не вспоминая Таис – она стала продолжением меня. Это было странно, ново, необычно и пугающе приятно. За проведённые с Таис шесть дней я (уверен, что и Таис тоже) сотворил собственную душу. На седьмой мы, подобно богу, решили взять отдых и выбраться из нашего убежища. Я был ошеломлён….
За то время, что мы были рядом, не включая телевизора, не слушая радио, в Мире всё перевернулось. Я и предположить не мог, что цена за шесть дней в роли бога, строящего собственный Мир любви, будет столько высока для остальных и, наверное, нас. Теперь стало понятно, почему её отец даже не пытался разыскивать дочь: ему нужно было срочно перестраивать свою торговую империю под новые условия. Условия Мировой Войны. Политической ситуации, кажется, никто не знал. Все твердили только об одном: взрывах американских тактических ядерных бомб, сброшенных над территорией Китая. Кажется, два мировых монстра, давно точивших зуб друг на друга, наконец, сцепились, увлекая в свой клубок все остальные страны. В городском воздухе чувствовалось напряжение, все только и ждали, к какой стороне примкнёт наше правительство. В этой накаляющейся обстановке совершенно абсурдным выглядело то, что люди пытались жить по старому: посещали театры, ходили в кино, прогуливались – но в то же время только и думали о том, что будет дальше. Мы с Таис тоже стали ждать, затаив дыхание. Правительство России, кажется, пыталось сохранять нейтралитет, но это было невозможно: Китай требовал присоединения к той или иной стороне. Может они надеялись частично развернуть гигантскую военную мощь своей маленькой страны на нашей территории, чтобы отвести пожар всемирной бойни от себя. Один только Китай можно было охватить; Китай и Россию – войска США и союзников растворились бы на таких просторах. Вскоре прогремел гром, а нам было всё равно – мы бродили, купались и развлекались, как двое бездельников. Счастливых бездельников.
Мы с Таис отдыхали на пляже. Зелёная волна ласкала ноги, голубое небо слепило глаза. Она лежала совсем рядом, так что я чувствовал тепло её раскалённого на солнце тела. Как ни странно, в этот летний день на берегу кроме нас никого не было.
-Ты любишь меня? – вдруг спросила Таис.
-Да.
-Ты хочешь от меня детей?
Я повернулся к Таис: привстала, опершись на локоть и, сняв солнечные очки, смотрела на меня - она спрашивала совершенно серьёзно. Я на минуту заколебался, хотя уже держал в голове ответ, но изменил его, когда сквозь шум прибоя прорвался реактивный свист. Мы уставились в направлении звука. Над морем летели два самолёта-невидимки. Один из них отклонился в сторону и растворился на горизонте. Второй сделал петлю и полетел вслед за ним. Вдруг в бухте прогремел взрыв, над головой что-то просвистело, и глаза ослепила вспышка. Самолёт кувырком полетел в воду, и через секунду нас обдало двухметровой волной. Я схватил Таис за руку, и мы побежали прочь, увязая в мокром песке, усеянном обломками. Так война начиналась для нас. Насмерть перепугавшиеся мы заперлись дома и не отрывались от телеэкрана, на котором в экстренных выпусках новостей по всем каналам рассказывали о внезапном нападении. Смотря на случайно заснятые кем-то события, с которыми мы так близко столкнулись, я крепко прижимал к себе любимую.
К вечеру стало известно, что удалось сбить и второй американский самолёт-шпион. Таис обмякла в моих объятиях; она уже крепко спала, когда глубокой ночью сообщили, что опознали пилота – это был китаец. «Видимо они хотели спровоцировать нас на конфликт, - комментировал диктор, - надеясь, очевидно, что, в ответ на вторжение в наше воздушное пространство американских истребителей, Россия объявит войну США. Или, по крайней мере, окончательно испортит отношения и откажется от настойчивого предложения вступить в союз против Китая». Дальше я слушать не стал и позволил сну одолеть меня.
***
Лай позади. Я бегу сквозь кромешную тьму к яркому столбу далёкой башни, чтобы залезть на него, спрятаться в ней. Вдруг стая догоняет меня. Собака вцепляется в ногу. Раздаётся звон. Башня рушится, всё пожирает тьма, и я открываю глаза – звонит телефон. Я осторожно освободил Таис из объятий. Пока она ничего не заметила и спала, подбежал и сорвал трубку: «Ало, - я не узнал этот голос, поэтому продолжал молчать (не хотелось её будить). – Таис, это ты, дочка?» - «Нет». – «Это её отец». – «Я понял». – «Позови Таис». – «Не буду. Она спит». В трубке послышался какой-то шум. Потом приглушенные голоса – на том конце о чём-то спорили. Затем снова тот же голос: «Послушай ты, гад. Отпусти её или…» Я спокойно ответил: «Мы с Таис любим друг друга». Обернулся: Таис проснулась и смотрела на меня. «Тем более (произнесено было лишь бы отмахнуться от моих слов). Я должен увезти её отсюда. Увезти в безопасное место – неужели ты не понимаешь?»
-Что он говорит? – спросила Таис.
Чёрт знает, как она узнала, кто звонит, но я внимательно слушая начал шёпотом пересказывать ей: «Началась война. Вторжение на востоке. Объявлена всеобщая мобилизация. Срочно стягивают туда все силы. Ты должна ехать в безопасное место».
-Теперь безопасно не будет нигде, - ответила Таис.
Я замер на секунду, поколебался и положил трубку. Таис смотрела на меня так печально - грусть всего Мира была в её прекрасных глазах. Когда из них хлынули слёзы, я подбежал и, упав на колени, обнял её. Она стала меня раздевать, а я покрывал её лицо поцелуями, лишь бы Таис перестала рыдать. Сквозь слёзы, несмотря на печаль – мы любили друг друга. Мы ласкали друг друга. Но это были совсем не те чувства – это была любовь из отчаяния, безнадёжности. Любовь над пропастью, в которую летели обломки радужного будущего. Поэтому, когда наши покрытые едким потом тела разъединились и упали рядом, я почувствовал лишь облегчение.
-И всё-таки он прав. Нам надо бежать, - отдышавшись, проговорила Таис. – Ненавижу его за то, что он всегда прав.
Действительно, времени терять было нельзя. Я схватил сумку, побросал самые нужные вещи и мы отправились в дорогу. Сегодня решили взять билеты куда-нибудь подальше, переночевать в гостинице и на следующее утро улететь. В аэропорту была куча народу – люди бежали как крысы с тонущего корабля. Мы прождали шесть часов, и оказалось, что билетов на двенадцатое нет, как впрочем, и на всю неделю. «Не расстраивайся, - сказала Таис. – Что-нибудь придумаем», - оптимизма в её голосе не было. «Что тут придумаешь?», - промолвил я. И действительно, рассчитывать можно было только на то, что её отец согласится вывезти нас обоих, а это казалось маловероятно. «Ну не расстраивайся, - повторила Таис и обвила мою шею руками. Шепнула мне на ухо – Специально для тебя приберегла, - и застегнула у меня на шее цепочку. – Носи на здоровье, чтобы ни случилось. Это мой подарок». На цепочке висел медальон. Я раскрыл его: внутри портрет Таис, а на обратной стороне крышки белая лошадка. Вдруг нас кто-то окликнул: «Эй, нужны билеты?» Мы переглянулись. «Давай выйдем», - предложил мужик в синей вязаной шапочке. Я ответил: «Давай», - Таис, кажется, обрадовалась, а я покрепче сжал её руку.
Мы отошли за здание авиакассы. На улице уже стемнело, рядом с дорогой зажглись фонари. «Платить есть чем?», - спросил мужик и положил руку в карман. Как только я ответил, из тени переулка вышел второй: «Не рыпайся, ****ь», - прохрипел он. В руке у первого блеснуло лезвие.
-Я люблю тебя, - взяв Таис за плечи, прошептал я.
Потом обернулся и бросился на того, что с ножом. Сунул кулаком ему в лицо, повалил на землю. Вдруг второй резко ударил по хребту – я шлепнулся лицом об асфальт. Они начали меня пинать. Раздался крик Таис. Я опомнился и схватил одного из них за ногу. Потянул – он упал. Потом я нащупал нож, поднялся и, когда второй рванулся, всадил нож ему в бок – он взвыл и рухнул извиваясь. Обернулся: первый с диким воплем кинулся на меня. Я двинул ему ногой в грудь, когда тот упал, оседлал его и, держа одной рукой за волосы, начал бить. В ушах у меня стоял звон, пульсировало в висках, я не понимал, что делаю, и продолжал месить его рожу. Глухой удар. Ещё. Снова. Ещё – теперь под моими раздробленными костяшками захлюпало. Ещё. Мне в лицо полетели брызги. Ещё. Захрустело. Получай, получай. Вдруг под ударом что-то лопнуло, и моя рука утопла в кровавой жиже, наполнившей его череп. Тогда-то только я и остановился. Таис мелкими шажками пятилась назад, с ужасом глядя на меня, как на зверя. «Постой», - вымолвил я и достал руку из его черепа: стекая по локтю, громко закапала кровь. Таис вдруг повернулась. Я проследил за её взглядом: к нам шли четверо в форме.
Без лишних вопросов они упаковали нас в наручники и посадили в машину. Пока мы ехали, я заметил, что за нами в ночи улиц следует пара фар.
Когда подъехали к участку, один из милиционеров отошёл к следовавшей за нами машине. Меня потащили вверх по ступенькам, а с Таис тем временем снимали наручники. Милиционер пнул дверь ногой, мы вошли, и я ещё раз оглянулся: кто-то уже вёл Таис к машине. На обнявшей её руке в темноте сверкнул алый огонек, и дверь между нами захлопнулась. Меня швырнули на скамейку. Спросил: «Что в тюрьму?» - «Неет, - ехидно протянул мент. – Ты ж не виноват?» Они вчетвером обступили меня, переглянулись. Затем схватили под руки и потащили. «Мишка, - крикнул один из них, - позвони пока». Я испуганно завопил: «Куда вы меня ведёте?!» Вдруг один врезал мне в лицо, и я отключился.
***
Очнулся нескоро. Они уже успели переодеть меня в синюю робу. Я сидел в фургоне, на руках и ногах гремели цепи. «Куда меня везут?» Вокруг голые стенки, за лавкой, где я сидел, зарешеченное окошечко. В мою тёмную будку через него пробивался слепящий свет, поэтому я едва угадал водителя, а дорогу не видел вообще. Я ощупал кандалы на руках: через цепь был продет трос. Один его конец крепился к потолку, а другой выходил через отверстие в двери наружу. Особо-то и не подёргаешься. Становилось душно: оказалось, что робу они наспех натянули поверх нижней одежды. Я к удивлению нащупал под футболкой медальон. Внезапно тряска прекратилась – мы остановились. За дверью раздался лай. Что-то заскрежетало, и натянулся трос. Дверь распахнулась, в нос ударил сухой воздух. «Выходи», - скомандовали снаружи. Я медленно встал и двинулся по тросу, протянутому между двумя шеренгами солдат к стене за воротами. У солдат были автоматы, другой рукой они держали овчарок, которые лаяли и рвались ко мне, подымая тучи пыли и песка. Идти получалось медленно, потому что трос всё время застревал в цепи на руках. Лай слева и справа оглушал, и мне приходило на ум, что всё это не реальность, что всё это очередной сон. Я дошёл до конца и остановился. Ворота за мной закрылись, отбросив к ногам ровную тень, обозначившую барьер между прошлым. Ко мне вышли трое в форме. Тот, что был посредине – суховатый и белобрысый, представился: «Я комбат Квашненко. Ты поступил в распоряжение спецчасти по переподготовке дезертиров. В ближайший год ты искупишь долг перед родиной. Быть может кровью. Отцепите этого мудилу». Они отстегнули карабин с тросом от кольца в стене, и повели меня в трёхэтажное здание с решетками на окнах. «Какой же я дезертир, вы что?», - мне всё ещё не верилось в реальность происходящего. «Нехер было по улицам шастать, когда в стране всеобщая мобилизация», - ответил комбат и толкнул в спину.
Меня отвели в выложенную кафелем комнату. Прежде чем принять душ, я предусмотрительно засунул цепочку с медальоном в подкладку робы. Потом меня окатили из шланга холодной водой и с ног до головы посыпали каким-то порошком. К моему удивлению робу мне не вернули – взамен всучили красные штаны, майку и красную рубашку. Поверх нагрузили белыми туфлями с тяжелой подбойкой – чтобы было труднее бегать.
Какими-то коридорами, открывая решетки и двери, меня сопроводили в корпус для заключённых. Охранник, едва услышав это слово, дал мне подзатыльник: «Не заключённые. Вы считаетесь дезертирами». – «Правильно, начальник, - откликнулись из-за стола. – Отслужим годик и вернёмся трахать своих коз». Дверь позади меня захлопнулась, лязгнул засов. Я оказался один на один с сотней незнакомых людей, очень похожих на зеков. Они расположились за стоящими в три ряда столами, после которых две широкие лестницы уводили наверх. По бокам этого огромного зала были платформы, на которых стояли охранники.
-Садись, пожри, - обратился ко мне какой-то мужик в робе.
-Нет. Эй, лучше иди сюда, - позвал из-за крайнего столика человек с чёрной повязкой на лбу.
Что-то подтолкнуло меня послушаться его. В спину сразу же послышалось: «Ну, парень, ты сам выбрал свой путь». Я присел, пододвинул поднос с едой, взял ложкой рис и не поверил своим глазам: во все стороны побежали, спасаясь, тараканы.
-Ничего. Привыкай, - сказал человек с чёрной повязкой. – Меня зовут Геннадий, - я тоже представился, мы пожали друг другу руки. – Я объясню тебе правила. Видишь вон тех козлов? – он указал на подзывавших меня кабанов. – Это наша секта дрочил. Жопу тебе порвут вмиг, только сунься. Я сразу понял, что ты нейтрал. По выражению лица, - я наскоро ощупал морду: ничего необычного не заметил. – Будешь меня держаться – будет всё хорошо. Этих сюда одной бандой доставили, так что пока они вроде за главных. Но есть такие, как мы – против течения. Ты понимаешь? – понимал я с трудом, но кивнул и принялся за баланду, чтобы не отвечать.
Мы поели и пошли вслед за остальными на второй этаж. Лестница, упёршись в стену, разворачивалась назад и выводила в невообразимых размеров помещение: совмещённые два этажа беспрерывных верениц тюремных камер. Охрана распределила нас по клеткам. Мы с Геннадием оказались порознь, но он кивнул на моего соседа: «Не беспокойся, он из наших».
-На линию, - прогремел эхом голос начальника. Шеренги заключённых справа и слева от меня подвинулись на шаг вперёд. Я замялся на минуту и сделал тоже самое.
-Зайти в камеры, - я сделал шаг, как вдруг решётка позади задвинулась.
Камера представляла собой три побеленные бетонные стены без окон, две голые койки, умывальник и унитаз. Из потолка торчала труба толщиной в руку. В полу тоже были какие-то отверстия. Снаружи послышалось шипение мегафона. Я прильнул к решётке: внизу стоял Квашненко с рупором: «Начали уже устанавливать тут свои правила. Вы думаете, что вы заключённые? – спросил он. – Отчасти это так. Но мы сделаем из вас, импотентов, настоящих мужчин. Что такое мужчина? Мужчина – это воин. Через месяц подготовки вы отправитесь на передовую, где бы она к тому времени ни пролегла и отдадите родине должок. А пока постарайтесь осознать одно: если вы не будете подчиняться приказам, мы будем ломать и всё равно заставим. Тюхи, маменькины сынки, кутилы, шваль – все вы сегодня ночью переродитесь в настоящих солдат», - Квашненко отдал рупор офицеру и в сопровождении охраны покинул спальный корпус.
-Что это значит? – спросил мой поросший щетиной сосед.
В помещении погас свет. Окон нигде не было, так что стало по-настоящему темно. В камерах начали шуметь. Вдруг из трубы на потолке послышался свист, хлюпанье и внезапно пошла ледяная вода. Корпус сотряс синхронный вопль. Затем тишина и только шум непрекращающегося потока. Вода била с таким напором, что спрятаться было негде. В спину заломил холод, я весь съёжился. Огибая меня со всех сторон бурный поток стекал в отверстия на полу. «Сволочи, - прокричал кто-то. – Они хотят сломать нас». – «Это же не будет продолжаться всю ночь?», - спросил я у соседа. Тот подполз ко мне и, стуча зубами, представился: «Валера». – «Хочешь чтоб к утру я превратился в тряпку, падла? – кричал всё тот же голос – Ничего у тебя не выйдет». Прошло минут десять: потоп не прекращался. Кричащий голос вскоре затих. Вокруг по прежнему было темно хоть глаз выколи. Через час мне показалось, что вода стала тёплой. Через пять часов я так привык к её шуму, что перестал его слышать. Ближе к утру я уже спокойно спал на своей железной кровати, выбросив вымокшую одежду. Да, на мозги это должно быть действовало, но не на мои – я просто абстрагировался от всего.
***
Настало утро. В голове всё ещё шумела вода, хотя потоп уже закончился. Воздух пропитался сыростью. В корпусе включили свет, послышались шаги внизу. «Всем выйти из камер – всеобщее построение» - прокричали внизу. Я нехотя поднялся, решётка отъехала, вышел на линию. Слева и справа выстроились ровные шеренги заключённых. Рядом с камерами лежала выброшенная вчера мокрая одежда; все как один были голые. На наш ярус в сопровождении охраны поднялся Квашненко. «Ну что это такое? – покривился он, увидев сотню выстроившихся голых причиндалов. Потом взял у охранника резиновую дубинку, плюнул на кончик и пошёл вдоль строя, ведя ей ниже пояса. – А теперь вы будете как сестрички; сейчас я вас породню. Какого чёрта вы тут голые стоите?» - «Начальник, а какого чёрта нам тут устроили душ на всю ночь?» - спросил кто-кто из строя. Квашненко остановился и дубинкой ударил того в пах: заключённый со стоном вывалился из строя. «Теперь будете перед сном выкладывать всю одежду за решётку, что б оставалась сухая. И не дай бог с утра меня встретит хоть один голый член, ублюдки», - не доходя до конца строя, Квашненко развернулся и двинулся на выход. «Одевайтесь, - бросил он. – Сейчас в столовую и на учения».
Натягивая мокрые, липнущие к телу штаны, я понимал, что все эти издевательства нужны для того, чтобы сделать самых строптивых из нас податливыми как тесто, чтобы уничтожить любые братства и правила среди заключённых. «Всё это против остальных – не меня. Я готов отслужить тут и вернуться к своей Таис. Надеюсь, она ждёт где-то там, - размышлял я. - А если нет, то всё равно разыщу тебя, Таис, хоть на краю света», - зашнуровал тяжелые неудобные ботинки и поплёлся вниз. Полчаса, что пришлось стоять в очереди за едой, по всему моему телу стекала вода, и вся кожа от этого стала липкой и склизкой. Наконец взял свой поднос с помоями и сел вместе с Геннадием и Валерой.
-Каждый час кажется годом? – спросил Геннадий. – Ничего, оно в новинку только первые дни. Я знаю, поверь.
-Он сидел пять лет на зоне, - пояснил Валя. – На ***ню всю эту не обращай внимания. Лучше отбыть тут, чем на поле боя твои кишки месить будут.
-На зоне? За что можно узнать? – спросил я, не столько из интереса, сколько просто, чтобы сидеть молча и слушать – не было желания разговаривать. Почему-то сейчас меня куда больше всего остального интересовал таракан в моей тарелке. Такое бывает: замыкаешься на частностях, когда вся жизнь обосрана и отнята любовь – эдакий ступор.
-Глупость, - бросил Геннадий. – Как-то знойным летом встретил одну девчонку. Просто выходила из магазина, а я стоял на улице и пил пиво. Она попросила дать закурить. Я, идиот чёртов, начал чиркать спичками – чтобы дольше было, и успеть с ней познакомиться. Она стоит, сигарету губками обняла и смотрит на меня. Красавица: бронзовый загар, гладкая чистая кожа, блондиночка. В общем, я пробую, наверное, уже спичку десятую и всё никак: ветром задувает. Психанул, бросил одну в коробок и он вспыхнул, что твоя зажигалка. Она ещё улыбнулась и так лукаво на меня посмотрела, когда я горящий коробок к сигарете поднёс. И вдруг он как полыхнёт! – Геннадий шлёпнул ложкой по столу. – У неё сначала волосы загорелись. В общем, пока потушили, от лица мало что осталось. А я в это время перепугался, отпрыгнул в сторонку и смотрю. Представляешь? Мне было лет шестнадцать. Её родителям слёзно клялся, что женюсь на ней, пусть только не… Но в общем всё равно загремел на пять лет.
Мы поели, и охранники с автоматами пригласили нас пройти во двор. Двор был за стенкой у ворот, к которой меня пристёгивали на трос. Представлял собой он земляную площадку в два футбольных поля, огороженную трёхметровыми бетонными стенами с ежами колючей проволоки. Одна половина была пустой, на второй располагались турникеты, брёвна и лестницы – как в детском саду. Весь день, без перерыва на обед, нас заставляли подтягиваться, качать мышцы, отжиматься, прыгать через препятствия. Если у кого-то не получалось подтянуться, следовал удар в грудь. Если отжаться: охранник сапогом в спину вминал мордой в грязь. Дирижировал всем Квашненко, но, похоже, за нами постоянно наблюдали с вышки.
Ничто не может спасти, никакие мысли – всё отходит на второй план, когда твои мышцы наполняет напряжение и раздирает в клочья боль. Я уже был на пределе. Разум отключился, и оставалось только замученное тело, которое выполняло все приказы. Двенадцать часов непрекращающейся тренировки – они сделали из меня безвольную машину. Кожа, разъеденная потом, задыхалась под одеждой. Уходя я уже не чувствовал на ногах тяжелых бутс – я ощущал только боль в каждом уголке тела: она протянулась полосками по спине, вздулась на руках и ногах, прижала живот, при каждом вздохе сковывала грудь. Ужинать я не стал, как и большинство остальных, и мы, охая и вздыхая, разошлись по камерам. Говорить ни о чём не хотелось, поэтому мы с Валерой побросали одежду на ту сторону решётки и улеглись на жёсткие кровати. Когда свет погас, и снова пустили воду, я потерял сознание.
***
«Нет, этого не может быть», - думал я, снова проснувшись в том же месте. Железная сетка кровати глубоко упечаталась в спину, опять всё вокруг было мокрым. Я встал, ноги столбом пронзила боль, и меня стошнило желудочным соком. Открылись решётки. Все вышли на линию, быстро впрыгивая в штаны. В строю слышались недовольные голоса. Появился Квашненко: «Ну что, ребята? Поздравляю, теперь вы из сопливых младенцев превратились в мальчиков. Вчера ваши хитрые лисьи жопы ощутили, что такое поднатужиться? Ничего, то же самое испытывали ваши матери, когда рожали. Пошли за мной».
На тренировочной площадке Квашненко огласил нам новые правила: «С сегодняшнего дня будем заниматься физкультурой только первые три часа. Потом перерыв на обед и обучение дисциплинам: рытьё окопов, метание гранат и так далее, - он указал на пустую часть поля. – А теперь вперёд. Для разминки круг по площадке». Это было что-то новенькое: несколько километров пробежки по сырой после ночного дождя земле. К моему удивлению боль в мышцах притупилась, и первые пять минут бежать было легко. Но потом носочки стали хлебать грязь, ступни всё сильнее оттягивали ботинки с тяжелыми подбойками. Когда я пробежал, наконец, всю дистанцию, казалось, что в лёгких начался пожар. Дальше было легче: вчерашние упражнения, но в меньшем объёме. Когда подтягивались на турникетах, один вдруг рухнул в грязь и начал орать: «Проклятые садисты! Я больше ничего не буду делать – идите к чёрту». Квашненко что-то шепнул охраннику, тот подошёл к упавшему и дал короткую очередь. Мы все застыли. В воздухе повисла такая тишина, что было слышно, как отлетает его душа. «Остановился – значит убит. На поле боя вас никто не будет жалеть. Продолжайте», - скомандовал Квашненко. Пожалуй, только в этот момент я понял, что тут всё серьёзно, что это не дикий ночной кошмар.
За обедом все только и делали, что шептались о случившемся. Похоже, система издевательств дала свои плоды: все сходились в одном мнении, что командир прав. После обеда несколько часов мы резали полосками окопов это чёртово поле. Ничего интересного не происходило: после демонстративного расстрела все прикусили языки. Потом мы опять-таки молча поужинали и разбрелись по камерам. На несколько минут дали душ, а затем погасили свет. Потопа в этот день не было.
-Ты спишь? – прошептал Валентин.
-Нет, - угрюмо бросил я.
-Вспоминаешь как они…. – в воздухе повисла многозначительная пауза.
-Нет. Вспоминаю свою Таис, - я вспоминал, как мы целовались под дождём, обдуваемые всеми ветрами; как ласкал изгибы её золотистого тела, купающегося в солнечных лучах. – Мне её очень не хватает.
-Ничего. Она ведь ждёт тебя, - ответил, умудрённый жизненным опытом, Валентин.
-Не знаю. Сейчас всё так изменилось снаружи. На самом деле я тут из-за её отца. Он был против, чтобы мы были вместе.
-Понятно.
-А ты тут как оказался? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
-Долгая история. Уверен, что хочешь это слушать? – робко спросил Валентин.
Я не стал настаивать и молчал, ожидая пока он сам расколется – мол, я обратился весь в слух.
-У меня там, на воле жена и двое детей, - начал, наконец, Валентин. – У меня сначала гончарная мастерская была. Делали вазы, она их продавала. Потом всё пошло кувырком, как-то ни с того ни с сего. Заработков случайных не хватало, да и делать я особо ничего больше не умел. Мне друг однажды сказал: «Руки, Валя, у тебя крепкие – шёл бы по контракту». Вот я и решил проверить. Сунулся. Деньги там, правда, действительно неплохие были. Тогда конфликт между Грузией и Северной Осетией ещё только намечался, поэтому нас туда партиями слали, как миротворцев. А потом, когда полыхнуло, я послал всё к чёрту и бежал оттуда. Но контракт есть контракт – меня посчитали дезертиром. Пришлось полгода прятаться у родственников, знакомых. Когда и эта вот война началась, с делом этим стало строже, стали проверять. Вот так и попал сюда.
-А что там, в Грузии, случилось с тобой?
-Мы были на границе. С юга Грузия, а с севера Осетия. Они там народ нормальный, просто одни захотели отделиться, а правители других отказались их признавать и объявили сепаратистами. В общем, всё к тому и шло, что будет вторжение. Со стороны Грузии уже и войска подтянулись к границе. Была обычная февральская ночь. Мы с друзьями сидели в небольшой комнатке. Пили, анекдоты рассказывали, а прямо за окном рукой подать до грузинских частей. Эти гады давно провокации устраивали. То значит, как бы невзначай стрельнут в нашу сторону, то похуже чего. Вот и в этот раз смотрю: по небу трассирующий снаряд вверх полетел. Я ещё подумал, что, наверное, между собой там сигнал какой-то передают, и ничего не стал ребятам говорить – просто отошёл от окна. Друг мой, Василий, встал из-за стола, пошёл к буфету за вином. И тут вдруг пока он с полными бокалами проходил мимо окна, свистнула пуля и прямо в бокалы: стекло в разные стороны, вино вперемежку с кровью на руках. Я сразу понял – пристреливаются. Упал на пол, а Василий застыл. Стоит и от шока пошевелиться не может, а из ран на ладонях у него красная-красная кровь струится. Внезапно с улицы заревела сирена – видимо засекли, кто к нам подобрался. И тут начался ад. Непрекращающаяся стрельба, хлопанье гранат. Друзья мои метнулись было к выходу, но их тут же положило очередью. И представь себе такую картину: я лежу на полу, ко мне подбирается лужа крови от их, упавших кучей, тел, рядом всё ещё стоит уже изрешечённый Василий – как восковая фигура. Стоит, и уставился залитыми кровью глазами в пустоту. Будто стоп-кадр, а снаружи рвутся снаряды, аж гремит всё. Свет потух, и вся комната освещается только вспышками бойни снаружи…. – Валентин оборвался.
С минуту я лежал в темноте, гадая, прекратил он рассказ или просто взял паузу? Внезапно в темноте, словно очередная вспышка в той ужасной комнате, послышались его, сдавленные плачем, слова: «Ребята…. –долгая пауза. – Суки всех перекрошу».
***
Следующее утро я встретил спокойно: уже привык. Подумал: «Это плохо, что начал обживаться». На белой линии нас как всегда в своей неподражаемой манере поприветствовал Квашненко: «Ну, мальчики? Выспались сегодня? Маленькие онанисты, сегодня вы потеряете девственность», - не объясняя, что стоит за его словами, Квашненко удалился, а мы потянулись в столовую.
-Что этот клоун имел в виду? – спросил Гена.
-Не знаю, - пожал я плечами. – Но, чтобы там ни было, с такой едой в животе я готов и умереть.
-Вот, перед нами продукт воспитания дезбата, - заметил Валя. – Егор, ты нормальный парень. Не поддавайся всей этой ситуации. Терпи, но не давай менять свою суть. Понимаешь?
Я кивнул. И с чего бы это он решил что я «нормальный парень»? Может быть, они оба думали, что я уже на пределе и скоро может случиться что-нибудь подобное вчерашнему расстрелу? Не знаю. Скорее всего, эти двое относятся к тому типу людей, которым обязательно нужно заботиться о ком-то, чтобы выжить самим. В общем, все эти мысли были слишком сложны для моего замученного изоляцией от Мира мозга, поэтому я наскоро вычистил тарелку и пошёл на тренировочное поле. Крутили всё ту же пластинку: три часа жесточайшей прокачки мышц, затем обед (готовить стали по-королевски) и снова обучение. Наконец, настал час, которого мы с интересом ждали после утренней речи.
«Я не шутил, когда сказал, что сегодня вы потеряете свою… - Квашненко замялся, было понятно, что некоторые вещи он может говорить только без лишних свидетелей, а тут с вышки за нами постоянно наблюдало начальство. – Из граждан вы превратитесь в воинов. И сегодня пройдёте крещение оружием. А теперь к делу, - он подошёл к раскладному столику, на котором лежала груда пистолетов. – Сначала вы научитесь самообороне во время боевых действий. Карате и всё прочее не поможет вам выжить: пока вы будете кривляться в боевой стойке, любой идиот сможет сделать так, - он быстро схватил пистолет и выстрелил в рыхлую землю у моих ног.- Единственное эффективное средство самообороны в наш век – это личное оружие. Правда такие понятия как стратегия и тактика к нему не применимы, поэтому вам нужно просто научиться целиться и стрелять. Более чем скромно».
День мы провели дырявя картонные цели. На следующий делали то же самое, только из автоматов. В промежутке меж этой парой суток, когда я лежал ночью весь мокрый в кромешной темноте, мне вдруг пришло странное воспоминание: одна мелодия. Ещё в двенадцать лет я выменял у двоюродного брата механизм от музыкальной шкатулки, а дома вставил этот механизм в почерневшую банку из-под грузинского чая. Не знаю, что за музыку он играл, из-за ущербности слова даже описать её не могу. Но это было нечто волшебное, что всегда завораживало меня. Причём музыка эта звучала одинаково великолепно, и когда завод был полон, и когда он кончался. Слушая, её я представлял себе свою жизнь: рождение, детство, будущий конец. Удивительно, но всё моё существование ложится на ноты, выдаваемые старинным валиком с иголочками, трущимся о железные пёрышки. Вот и в эту ночь, прокручивая мелодию в голове, я лишний раз убеждался, что она идеально иллюстрирует даже сейчас всё со мной происходящее.
***
«В наше время, когда военная техника достигла высочайшего уровня, роль личного оружия в боевой обстановке оказывается очень несущественной, - декламировал Квашненко, а мы в это время оглядывались на три раньше пустые вышки, где теперь установили пулемёты. – Какой-нибудь танк или бронетранспортер прикончит вас быстрее, чем выпадет шанс обороняться с пистолетом или автоматом в руках против пехоты. Поэтому на этой неделе мы изучим важнейшую часть военного дела: выведение из строя моторизированных сил противника. Охотятся на них противотанковые подразделения. Такие открытые пространства, как поля и долины, — хорошие места для охоты за танками, так как они обеспечивают широкие возможности для стрельбы. С другой стороны на узких, ограниченных дорогах вы можете создать пробку, поразив головную и заднюю машины.
Будь то танк, бронетранспортёр, или боевая машина пехоты – у всех них есть три слабых места: боковая броня, моторное отделение и колёса, либо гусеницы. Самая прочная броня – лобовая. В корме машины, как правило, расположен двигатель. Противотанковые ракеты легко пробивают охлаждающую решетку на нем. Предлагаю вам освоиться для начала с гранатометом М72 LAW. Это одноразовое оружие, поэтому цельтесь, как следует – тут каждому по одному. Когда его граната - HEAT - ударяется в машину, взрыв концентрируется в единой газовой струе, которая прорезает броню и разбрызгивает расплавленный металл внутри машины», - в ответ на яркое описание Квашненко, мы выразили всеобщий восторг в едином «Ура».
Но в следующий момент он охладил боевой пыл: «Поскольку транспорта у нас тут нет, стрелять будете по ящикам с песком, - мы вооружились и заняли позиции в первой линии окопов. - Перед началом тренировок немного о положении прицельной линии гранатомёта. Прямая вертикальная линия отмечает расстояние до цели, изогнутые вертикальные линии дают сноску прицела по скорости движения цели: (слева направо) 5 км/ч, 10 км/ч и 15 км/ч.
Первый день учений был сорван. Кто-то из наших, не дождавшись конца объяснений, выпустил ракету лежа, и спину ему обдало обратным пламенем. Парень чуть не сгорел заживо, а двое человек позади него отравились ракетным газом. После этого на нас похоже поставили крест, потому что все, что касается противотанковой обороны, мы изучали в столовой, по схемам. Конечно, полезно было на будущее знать о десятиметровом поле мёртвой видимости перед танком и о 9-мм пристрелочной винтовке, смонтированной под пусковой трубой LAW-80, но мне казалось, что всё это моментально вылетит из головы, когда я окажусь посреди поля боя. Этот осознанный страх заставлял, как можно глубже вбивать в память, все, о чём нам рассказывали. Где-то в глубинах сознания до меня дошло, наконец, что через две с половиной недели нас действительно отправят на фронт.
Оставшиеся дни мы продолжали тренироваться, учились бросать гранаты, за десять дней до конца особый упор почему-то был сделан на управление бронетехникой. На тренировочную площадку нам даже прикатили настоящий танк, правда, без боеприпасов.
***
Настал последний день жизни в лагере. Готов поспорить, что не только я, но каждый, кто лежал по камерам, гадал, что и как будет дальше. В корпусе зажёгся свет, послышались шаги внизу. Я просунулся между прутьями решётки: охранники раскладывали перед камерами синюю робу (такую же, в которой привезли меня и всех остальных, а может и ту же самую). Пока я переодевался, в голову всё лезли страшные мысли, что вот сейчас меня бросят в мясорубку войны и всё. Там придётся стрелять не по мишеням, а по людям, у которых не меньше прав на жизнь.
Нас через столовую повели на улицу. Электрический свет казался слишком ярким, к тому же хотелось спать. Оказалось, что всё происходило среди ночи. У открытых ворот в часть плотным рядком без зазоров выстроились грузовики. Нас поставили в десять рядов перед ними. Вооружённые охранники образовали шеренги, в виде коридоров к каждому грузовику. Я, вдыхая воздух свободы, запрокинул голову: на небе сплошная темнота, даже звёзды не сопровождали нас. В свете прожекторов поблёскивали снежинки.
Вдруг слева зашумели – это Геннадий с Валентином поменялись с кем-то местами, чтобы оказать в одной колонне со мной.
-По одному. По одному. Вперёд, - за несколько минут нас разогнали по грузовикам, десять человек в каждый.
Наконец закрыли двери, машины дали газу. В будке было тесно, но зато мы быстро согрелись. Я, стоя на ногах, уснул.
К утру доехали до станции. День был ненастным: небо сплошь затянули серые тучи, воздух стал холодным паром. Вокруг, сколько хватало глаз, пусто – голая степь. На станции нас ждал поезд. Кроме охраны зачем-то на перроне готовили оборудование сварщики. Под бдительным присмотром конвоиров мы быстро погрузились в вагоны по десять-двенадцать человек. Я заметил, что на дверях и корпусе снаружи прикручены металлические скобы. Сбитые из досок двери закрыли, и рабочие принялись сваривать скобы вместе. Минуты, пока это длилось, я смотрел сквозь щель в пустое небо, прощаясь с жизнью, прощаясь с мечтами о Таис. Поезд зашипел и тронулся. Некоторое время стояла тишина, мы слушали стук колёс.
-Эй, смотрите, что у меня есть, - крикнул Геннадий, вертя в руках, чёрт знает каким чудом тут оказавшуюся, колоду карт.
Мы все, конечно, сгрудились вокруг него.
-Только играть не на что, - заметил я. – Где ты её достал?
-Протянешь пятилетку на зоне, тоже будешь знать, - улыбнулся он.
-У меня есть на что играть, – сообщил кто-то. - Нашёл в подкладке робы, - я растолкал народ и увидел у него в руках золотую цепочку с моим медальоном.
-Эй, лучше отдай сюда – это моё, - кинулся было я.
-А ты докажи, - усатого мужика этого я видел от силы третий раз за время заключения.
-Внутри портрет женщины, а на обратной стороне крышки белая лошадь, - я уже сжал кулаки, я знал, что он всё равно не вернёт медальон.
-Ну и что? Если он твой, то как оказался в подкладке?
Ничего больше сказать я ему не дал – бросился с кулаками. Мы сцепились и повалились на пол, остальные расступились кругом. Возня. Он ударил в глаз, а я ему по почкам. Опять возня. Борьба продолжалась, пока весь пар не вышел в холостую и мы оба откатились в разные стороны. «Вот привязался, - отдышавшись, бросил он. – Забирай свою заначку», - и швырнул мне медальон. Я быстренько надел его и, мельком взглянув на портрет Таис, спрятал под рубашку. «Ты извини, - меня понесло на вежливости. – Просто из-за этой девушки меня сюда и упекли. Наверное, не знали что делать: убить или посадить. И только в последний момент решили руки не марать и сбагрить сюда – что б подох на войне. Робу одевали наспех, поэтому кроме кошелька ничего не забрали. Вот так я этот медальон и сохранил».
-Тогда это ты меня извини, - ответил мужик и протянул руку – Андрей.
Я перекатился по дощатому полу и пожал ему руку. Так и познакомились. На вид ему было где-то тридцать два. Он учился в институте востоковедения, на арабском факультете, потом Андрея выгнали, и он стал снимать кино. Тут началась всеобщая мобилизация и его призвали, а он в это время был на съёмках – никто об этом не знал. В общем, посчитали, что скрывается где-то и объявили дезертиром. У нас его прозвали Андрюха-Режиссёр.
***
Ехали пять дней: еды у нас не было, питья тоже – к концу пути все были окончательно сломлены. Наконец поезд остановился. Снаружи стали по одному вскрывать вагоны. Людей грузили в машины и развозили по разным частям фронта. Вскоре принялись и за дверь нашего вагона. Мы в это время уже как попало валялись на полу, мучаясь жаждой и голодом. Смолк автоген. «Выходим, выходим. Выходим», - приказал незнакомый голос. Воздух снаружи после заточения в душной коробке, показался очень свежим. Но он превратился в холодное веяние смерти, когда я увидел, нависшее над головой, свинцовое небо, взъерошенную ошмётками землю и лагерь наших войск, ощетинившийся сотнями танковых и дул ПВО. Поодаль военные расставили в ряд пленных. Вертолёт включил мотор, начали крутиться лопасти, вздымая клубы пыли. Солдаты прицелились. Нашу группу везти никуда не стали, а сразу же погнали в штаб. Я обернулся: клубы пыли уже перекрывали фигуры жертв. Сквозь гул вертолёта не прорвалось ни единого выстрела. Когда лопасти остановились, и буря улеглась, перед шестью солдатами лежало шестеро трупов. Демократия была сохранена.
В штабе лейтенант раздал каждому бланки: «Заполняйте. Фамилию, Имя, Отчество и координаты ближайших родственников». – «А зачем это?» - «Не по головам же вас пересчитывать после каждого боя. Будете отмечаться. Кто не отметился – родным похоронка». Листки смертника, значит, подумал я.
Потом нас покормили, надо заметить, что хуже, чем в тренировочном лагере, и отправили в казарму. Там Гена спросил у офицера: «Куда нас привезли?» - «Не положено, что б не знали куда сбегать», - офицер расплылся в улыбке. «А время-то сколько?» - попробовал я, и получилось: «Шесть». – «Значит мы где-то на востоке. Тот мне кажется всё, что утро ещё». Андрюха возразил: «Мы в вагоне пять дней толклись, мне лично уже вообще ничего не кажется». – «Ага, казалка отказала» - поддержал Валентин.
-Ладно, - вздохнул офицер. – Переодевайтесь пока в форму, через пятнадцать минут придёт командир и всё объяснит.
Командующий появился в сопровождении двух вооруженных солдат. Боялись они нас что ли? На вид он был неопределённого возраста, но не меньше сорока, крепко сбитый. Оглядел нас, представился как Полипов Сергей Иванович.
-Огромная танковая группировка врага готовится к нападению. Всё это время они не могли прорвать наш заслон и перевалить через границу. Теперь, похоже, готовится финальный рывок. От завтрашнего сражения зависит ход всей войны: либо противник будет отброшен назад и вскоре, истощённый затяжной безрезультатной войной, прекратит боевые действия, либо они создадут брешь, через которую окружат наши войска и уничтожат. В последнем случае боюсь, мы потеряем дальний восток. У нас мало людей, поэтому придётся привлечь вас. Предупреждаю, что бежать не имеет смысла: если вы не остановите их сейчас, то враги доберутся до вашего дома, - командир потупил взор, будто раздумывая над чем-то, развернулся и вышел.
***
Мечты прервал раздавшийся посреди ночи залп. Вспышка. Ещё один. Целый оркестр смерти воспрянул ото сна, наполнив мерцающие сумерки реквиемом по павшим в бою. Этот звук вытравил все мысли – я был совершенно пустым человеком. Очередной боевой единицей. Толком не зная ради чего, я обязан был защищать созданное властителем государство от им же затеянной войны – вот что бывает, когда сильные Мира сего берутся играть в шахматы. Раньше мы все валялись вперемешку в одной коробке, а сейчас стоим на доске в строгом порядке, и каждая фигура обрела свой смысл. Главная беда фигур, что они чаще лежат без дела в коробке и, привыкая, даже начинают искать какой-то смысл в этом.
-Валентин, - позвал я. – Страшно?
-Конечно, страшно.
-Страшней, чем тогда?
-А что, по-твоему, хуже: смотреть фильм ужасов, или участвовать в нём? – перебил Геннадий.
-Не знаю, не разбирался, - ответил Валя.
Утром нас выстроили перед стоянкой бронетехники. Надо сказать, зрелище было завораживающее: половину горизонта закрывала бесконечная вереница танков.
«Координатами головы я вам засорять не буду, - обратился к нашей группе Сергей Иванович. – Да и на местности этой вы не ориентируетесь. В общем, пойдёте за ведущими, а там уже, при развороте к противнику дугой, встанете в середину, - всё понятно: дезертиров хотели использовать как приманку, чтобы окружить врага в центре своих формирований. – По машинам» - лихо скомандовал Полипов и пошёл в штаб. Похоже было, что он сыграл отрепетированную много раз роль. В танки рассаживались по трое человек. Я, Гена, Валентин и Андрюха-Режиссёр – конечно хотели оказаться на поле боя вместе.
-Неизбежно, - сказал Гена. – Будем тянуть жребий.
-Нет, не надо, - вмешался Андрей. – Я поеду с другими. Вы знаете друг друга давно – жалко разлучать даже.
Все мы молчаливо согласились с ним. Каждый пожал Андрею руку, и мы забрались в танк. Броня была промёрзшая с ночи, к тому же дело шло к зиме, поэтому изо рта шёл пар. Геннадий спустился в отделение управления – вести машину, наблюдая через смотровую щель со стеклоблоком. А мы с Валентином остались в башне: он за пушкой, а я заряжать. Задраили люк. Было очень тесно – лишний раз не пошевелишься. Я посмотрел в перископ: впередистоящие потихоньку пошли. Мы тоже тронулись: заскрипели гусеницы, танк понёсся с пугающей быстротой. Башню заполнил гул двигателей, я надел шлем с наушниками, прокричал в микрофон свои соболезнования Геннадию в машинном отделении.
Через несколько минут пути танки начали понемногу рассасываться, отходить в бока, выстраивая линию в несколько рядов бронетехники. Я огляделся в перископ: слева и справа несутся наши, вздымая клубы пыли позади и прессуя гусеницами землю. Танки закрывали половину горизонта. Я крутанул перископ и застыл. «Ребята, вы видите это?» Впереди вторую половину горизонта вереницей обрамляли чужие бронемашины. То тут, то там во вражеской стенке сверкнуло несколько дуловых отверстий. Из-за шума моторов залпов слышно не было, как в немой кинохронике Мировой Войны. В наушниках раздался крик командира колонны: «Всем дать полный ход. Начинайте заряжать орудия». Несколько секунд и корпус сотрясла ударная волна, слева вспыхнуло, гул моторов смешался с грохотом. Затем то же самое справа. Мы несли первые потери. Я поднял из ящика 14-ти сантиметровый в диаметре снаряд. Запихал его в пушку и хлопнул по плечу Валентина. Он тут же дал залп: меня откинуло назад, уши заткнул грохот. С неимоверной быстротой мы приближались к противнику. Крылья нашей дуги сомкнулись с линией врага, всё завибрировало от взрывов, волнами бьющих в корпус. Мимо пронеслось несколько обезглавленных танков, и мы как нож в масло вошли в глубь их рядов. Один из вражеских танков подлетел на кочке, идущий справа от нас врезался в него, со скрежетом проткнув дулом днище.
Силы противника оказались равными и, схлестнувшись, мы растворились друг в друге. Всё перемешалось: серое небо, клубы чёрного дыма, ошмётки брони в воздухе, грохот залпов, натужное урчание двигателей – эту кашу каждую секунду разрывал пролетающий снаряд, и я благодарил судьбу, что он нёсся мимо.
Все-таки нам удалось продраться через первую линию. Вторая была в двухстах метрах. Вдруг из-за вражеских танков показались стаи гранатомётчиков. «Вперёд, вперёд – не мешкайте. Давите их, бейте из пулемётов» - заорал командир колонны. Мы двинулись на них, танки с обеих сторон открыли плотный огонь. Живая сила противника начала отступать. Внезапно, как по команде, вражеские машины выпустили дымовую завесу. Поле боя моментально накрыл густой туман. Нам повезло и мы, не столкнувшись, проскочили между двумя танками. Более сорока тонн металла нашей бронемашины бешено неслись по ручью отступающих вражеских солдат. С гулом двигателей смешался хруст лопающихся костей, звук рвущегося мяса и ни на что не похожий вопль. Это был настоящий ад. То и дело в непроглядном тумане очередь трассирующей дугой хлестала по нашей броне. Впереди мелькнула вспышка. Вдруг корпус сотряс сильнейший удар, в наушниках раздался отчаянный крик Геннадия. Я рванулся было в машинное отделение, но люк оказался настолько горячим, что мои ладони прилипли к нему. Двигатели заглохли, мы подскочили на чём-то и остановились. «Ах ты», - Валентин не успел договорить, корпус прошили струи пулемётных очередей. Я резко упал вниз, а над головой брызнула кровь товарища. Несколько секунд, показавшихся часами, я лежал, пытаясь осознать происходящее: подо мной, из машинного отделения, раздавалось шкварчание, второй товарищ развалился на ошмётки перед выбоиной в корпусе башни. Через эту выбоину был виден вражеский танк, всеми орудиями нацеленный на меня. Только то чудо, что у него, видимо, закончилась пулемётная лента, спасло мне жизнь.
В следующее мгновение всё происходило одновременно и очень быстро. В глубине дула пушки противника вспыхнул запал снаряда. Я инстинктивно кинулся к месту наводчика и дёрнул рычаг: башня танка развернулась, сцепив дула и тоже крутанув противника – вражеский снаряд просвистел в стороне.
«Вот она, смерть – пронеслась мимо» - подумал я, и осознание этого привело в невероятное бешенство. Я одним махом свернул люк и выбрался наружу. Прихватив позади башни лопату, я встал, широко расставив ноги, в ожидании. Обуглившееся небо сыпало густым пеплом, вокруг рокотали сотни моторов и постоянно хлопали залпы. Сколько хватало глаз, вся земля была усеяна танками. Сам я стоял на разбитой броне, покоящейся над, наполовину вмятым в грязь, обезглавленным корпусом. Впереди, тоже взобравшись на чьи-то останки, стоял вражеский танк, скрестивший с моим свёрнутое дуло. Послышался скрежет, его люк откинулся назад и напротив меня на башню вылез безоружный солдат. Минуту мы стояли не шевелясь - выжидая. Над нашими головами туда-сюда носились сто сорокамиллиметровые снаряды. Китаец напротив меня был совершенно спокоен, он держал руки наготове, широко растопырив пальцы, в его узких глазах ясно читался страх. И я возненавидел его. Возненавидел всей душой, за то, что он не смог сказать нет. Что весь этот великий народ не смог сказать нет войне, нет своим безумным лидерам. Он тоже всё понимал, он увидел это в моём взгляде. Струна между нами не выдержала напряжения, и мы ринулись друг к другу. Он, грозно сжав кулаки и выставив левую руку вперёд; я – замахнувшись. Лицо обдували струи холодного воздуха, под ногами гремела броня, сердце забилось в тысячу раз сильнее, накачивая мышцы кровью. Какая-то доля секунды и я с размаху срубил лопатой его голову. Тело, брызжа чёрной жижей, пронеслось мимо и упало. Тонкие струйки сетью покрыли корпус, сливаясь в ручейки и стекая на землю.
Позади послышался выстрел. Я обернулся, резко втянув носом воздух. В грудь ударила пуля, зазвенело в ушах, закружилась голова – я рухнул, теряя сознание.
***
Несколько сот тысячное танковое сражение – самое огромное в истории – окончилось поражением для обеих сторон. Я остался жив. Пуля всего лишь расколола медальон и срикошетила в сторону. С парой сломанных рёбер меня продержали в госпитале и выбросили в совершенно новый Мир.
История, сделав очередной виток, повторилась. После сброса на США четырёх ядерных бомб, ООН села за стол переговоров с Китаем и его союзниками. Третья Мировая Война прекратилась, принеся участникам только потери и разорение. Вновь за одним столом подписывали документы о перемирии и разоружении вчерашние ещё враги. Президент одной из стран спросил у секретаря: «Это же только бумага: а вдруг они не станут уничтожать свои ракеты?» Секретарь подумал и ответил с простецкой усмешкой: «А как же тогда вообще договариваться в этом Мире?»
После третьей Мировой Войны люди приняли осознание окружающего их Мира, духовно выросли и научились доверять. Война научила многому. Многому научилось не только добро…. Человеческая душа укрылась глубоко внутри: она молчала, если, проходя мимо, вы замечали, как избивают безоружного…. Она обернулась равнодушием, подпитываемым мелкими подлостями, чтобы в будущем разрастись, прорвать сердце и вывалиться в Мир очередной кровопролитной бойней. Бойней, где люди станут равноценны скоту.
Я выжил только благодаря Таис. Мечты о ней не дали сойти с ума, её подарок спас меня. Моя жизнь теперь принадлежала Таис. Выйдя из госпиталя, я первым делом отправился на её поиски. Но оказалось её отец, узнав, что Таис беременная от меня, в горячке ссоры убил свою дочь. Я метался, как волк в клетке, из угла в угол. Я знал, что этот больной ублюдок всегда считал её своей собственностью и в роковой момент гнева он ударил не Таис, а любимую вещь, которую я у него отнял. Мой разум воспалился мыслью о мести. Я даже купил 6-ти зарядный Т.Д.А. «магнум» из нержавеющей стали. Днём я выслеживал его, а тёмными ночами боролся с собой, отговаривал.
Вот и сейчас револьвер в моей руке: такой блестящий и неумолимый. Все шесть патронов всё ещё на своём месте. Её отец – он ничего не значит, он ничего не сможет сделать, когда я выстрелю. Теперь власть приятно оттягивает своим весом мою руку – власть над его жизнью. Я упиваюсь этой властью, как алкоголик, не подозревая, что моя душа уже тонет в болоте могущества и начинает гнить заживо. Похоже, вся моя жизнь вела к этому выбору: убить и отомстить, или простить? Я больше не боюсь убивать – война научила меня. Но в то же время, если я убью, то перечеркну всё добро, которым украсила мою душу любовь – я стану монстром, вообще лишённым смысла жизни. Но имеет ли смысл моя теперешняя жизнь? Таис мертва и всё что мне осталось – это предвкушение мести. Я питаюсь этим чувством. Я больше не человек, и желая отомстить, я лишь хочу утолить голод поселившегося внутри монстра. Это чудовище спряталось в каждом из нас. Оно заставляло людей убивать друг друга на войне. Наверное, единственным верным шагом будет покончить с ним раз и навсегда. Я поворачиваю дуло револьвера себе в лицо, но я всё ещё не уверен: быть может, это всё только дурные мысли, нагнетаемые полночью? Палец дрожит на курке. Правильный ответ является во вспышке рассвета.