МТС

- Ну, Колька, ну перестань окаянный.
Уже больше часа Маша пыталась успокоить годовалого несмышленыша-брата. Тот, противно щурясь в ответ на все Машины увещания, уговоры и угрозы продолжал истошно вопить.
Родители ушли в сельский клуб, который недавно отстроили в соседней деревне Манкино, на выступление районной бригады артистов и лекторов. Маша должна была пойти с ними, но старшая сестра Маши Вера уехала накануне с сельскими девчонками поступать в текстильный техникум, поэтому мать наказала ей остаться дома, присматривать за братом.
Хотя Маша и любила младшего брата, все ж сейчас она была очень зла на него – из-за пропущенного представления в сельском клубе. К тому же она еще загодя выпросила у Любки Михневской длинную крепдешиновую юбку, собираясь пойти в ней в клуб. Но все планы спутала старшая сестра, укатившая сдавать документы на поступление.
Красный и опухший от истошного многочасового ора, Колька никак не хотел засыпать. Маша, поначалу баюкавшая и рассказывая брату сказки, не на шутку рассердилась, устав от младенческого плача.
- Так, - уперев руки в бока и выпятив нижнюю губу (так всегда делала мама, когда злилась), зловещим голосом произнесла Маша, - если тотчас не успокоишься, снесу тебя в Елоховский лес и волкам отдам. Вот и посмотрим, как ты у них поорешь. Как премиленький успокоишься.
Неожиданно сквозь истошные Колькины вопли, Машка услышала, как кто-то барабанит в окно.

- Ковылина, слышь, - услышала Маша знакомый голос, - Машк, отвори окно-то, уж получас барабаню. Оглохла ты там что ли?
Эвона, - всплеснула руками Маша (так всегда делала мама, когда удивлялась), - Любка, ты че это здесь? Ты же в клубе должна быть?!
- Ага, в клубе, - сплюнув прилипшую к углу рта травинку, зло прошипела Михневская. - Ты-то вон с братом наказана сидеть, а меня батяня за спички, что мне Кожин в портфель засунул, чуть ухватом не оходил и в клуб не пустил. Дверь-то отворишь или я так и буду в окне торчать?
-Ух, ты, за спички, - с видимым облегчением оттого, что не одна она такая на этом свете горемычная, отворяя для подруги дверь, удивилась Маша.
И тут ее осенило.
- А… А как же ты здесь? Убегла?
- Ага! – радостно подтвердила Любка, - К нам крестный из Тучилино приехал - помочь бате помочь крышу над хатой поправить. Ну, знамо дело, до полудня помахали топорами, а с обеда уже пить и начали. До того уже наклюкались, что и песни начали горлопанить, ну я и утекла. Вспомнила, что ты тоже в клуб не пошла и как сигану через огород. Они меня теперь до утра не хватятся.
- Слушай, Маш, а пошли в клуб сходим, а? Одним глазком только взглянем на артистов и обратно, до хаты. Ну пожалуйста.
- Ты че, Люб, - я не могу: родители прознают – убьют сразу. Я же с братом должна сидеть.
- Ну, как хочешь, подружка, - с деланным безразличием сказала Любка, - тока это, Маш, дай мне юбку мою крепдешиновую; в ней пойду.
- Как это пойдешь? Туда же два часа пёхом?!
- А я через лес, напрямки – за час обернусь.
- Одна, через лес?!
- Ну, если ты не хочешь на артистов глянуть, так и сиди в хате, Кольку своего нянчи. А я пойду.
- Ну, Любка, ну нельзя мне. Куда я Кольку-то дену? И это самое, Любк, там же это… волки… задрать могут…
- Кольку-то? С собой возьмем, - деловито рассудила подруга. - Тут делов-то, через лес пробежим скорехонько, посмотрим артистов через окно клуба и обратно сразу. А про волков, Машк, брехня это все, чего с пьяных глаз не привидится. Нет, если тебе с брательником интересней нянчиться, то, пожалуйста, можешь в хате оставаться.
- Не, не, что ты Люб. Только боязно как-то - через лес, да с Колькой. А если батяня узнает, знаешь что мне будет?
- Да не узнает он, - наклонившись к подруге вплотную и обдав ее запахом духов «Сирень» (такие давеча в сельпо давали; двадцать два полтиной за флакон), горячо зашептала Михневская, - мы же быстро обернемся. Покуда представление кончится, да твои домой вернутся, ты уже часа два как дома будешь. А Колька нам не помеха: будем по очереди нести. Небось, не надорвемся.
Через пять минут Машка уже влезла в Любкину юбку (та, словно позабыла, что собиралась забрать ее у подруги), мазнула румянами старшей сестры по щекам, запеленала брата и взяла для него бутылку с теплым молоком. А еще через десять минут девочки уже торопливо семенили в сторону окраины.
Им повезло: вечером субботы на улице было безлюдно. Так, никем незамеченные, они вышли на окраину деревни. А от окраины до леса –15 минут хода, а в лесу они и подавно не должны никого встретить.

Когда правление колхоза принимало решение о строительстве нового клуба, то долго думали - в какой из деревень строить: в Ельцовке, Тучилино или Манкино. Выбрали Манкино. Теперь, чтобы попасть в центр местного досуга, жителям Ельцовки и Тучилино приходилось либо «пилить» два часа по разбитой дороге, либо идти напрямки через Елоховский лес, в котором как говорили местные старики, издавна водилась стая огромных волков.
Но то ли волков напугала свои постоянным ревом тракторов и дизелей МТС*, которую после войны построили около леса, то ли старики совсем из ума выжили – трудно сказать, но в послевоенные годы волков в лесу так никто и не встречал.
Ходили, правда, какие-то неясные слухи о пропавшей в лесу семьи тучилинского зоотехника; якобы вся семья отправилась в лес по грибы и бесследно исчезла. Кто-то видел в находящемся посреди леса Черном овраге обглоданные кости похожие на человеческие. Местный дурачок Пархом пугал детей и старух рассказами о том, что собственными глазами видел в лесу четырех огромных волков со светящимися глазами. Одно время ельцовские мужики собрались даже было пойти с ружьями на облаву. Собрались и отправились гуртом за разрешением к местной власти - участковому Митрохину.
Митрохин вышел на крыльцо своей хаты, обвел собравшихся перед ним мужиком мутным похмельным взором и стал истошно орать, перемешивая речь отборным матом. Смысл его речи сводился к следующему. Если у ельцовских мужиков от некачественного самогона крыша поехала, и видения всякие возникать начали, то он, Митрохин, живо организует рейд по домам на предмет изъятия всех самогонных аппаратов. Мужики согласно закивали, и отправились восвояси: самогон в Ельцовке варили в каждом доме.
Время было сложное, война закончилась не так давно: все решили, что зоотехника просто арестовали ночью и увезли с семьей в известном направлении, кости вполне могли быть и костьми любого крупного животного: дурачку Пархому мужики просто пообещали раскатать ****юлей за то, что он пугает своими рассказами стариков и детей. На том и успокоились, но с тех пор в глубь леса без особой надобности все ж не ходили.

Кольку решили нести по очереди – по десять минут каждая. Тот, словно почувствовав, что предстоит что-то интересное, неожиданно перестал хныкать и теперь смешно озирался по сторонам, пуская слюни на одеяло, в которое его закутала сестра.
- Ой, Любк, внезапно остановилась Машка, - а ты как по лесу-то идти до Манкино знаешь? Не ровен час заплутаем, стемнеет ведь уже скоро.
- Да знаю, знаю, - раздраженно прошипела через плечо Любка (ей было неудобно поворачиваться: сейчас была ее очередь нести Кольку). – Мы здесь с Кож…, - начала было она и осеклась.
- Ну-ка, ну-ка? С кем ты здесь и что делала? – изумленно спросила у подруги Маша, - Давай-ка, выкладывай, Любонька все начистоту.
- Ой, ну что ты Машк сразу-то, а? – недовольно ответила подруга и тотчас же затараторила, - Ну ходили мы здесь с ним несколько раз, ну и что такого-то? И не целовались ни разу даже. И не нравится он мне совсем Кожин этот, поняла?
- Тэкс… - пропела с улыбочкой Маша, - В лес-то, зачем тогда ходили вместе – по грибы по ягоды небось, да?
- А вот это подруженька тебя ни капелечки не касается, - деловито поджав губы, с деланным раздражением ответила Любка, - на вот тебе братца твоего, устала я, сама неси.
Так, вяло переругиваясь и поочередно передавая друг другу замотанного в одеяло Машкиного брата, девочки вошли в темный и огромный Елоховский лес.
Стараясь не думать о страшных историях про волков, они натужно смеялись и старались говорить как можно громче. Через 15 минут лес стал совсем густым: теперь они шли намного медленней и старались спихнуть друг другу Кольку раньше договоренных десяти минут. Солнце – еле видное теперь из-за угрожающе сомкнувшихся над ними верхушек огромных сосен – уже клонилось к закату. Его поредевший свет почти не был виден на черном покрывале из старой хвои и своими тусклыми лучами, солнце словно провожало девочек в глубину леса.
Еще их провожали три пары глаз: одна – внимательная и сосредоточенная, две другие – тусклые, желтые и как будто неживые.

- Любк, слышь, а тебе это… не страшно совсем ни капельки не страшно, да? – пытливо спросила у подруги Маша.
- Ой, ну да отстань ты уже, Машк, - натужно ответила подруга, перехватывая поудобней сонного Кольку. – Чего бояться-то, получас – и мы на месте.
- Ну да, ну да, - скороговоркой согласилась с ней Маша, - это я так, просто…

На самом деле Маше было очень страшно. Уже минут 10 как она шла и думала о том, что видела, отойдя за кусты пописать. Приспустив панталоны, она заметила промелькнувшую неподалеку тень – то ли человека, то ли крупного животного. Она хотела поделиться этим с подругой, но подумала, что та опять начнет попрекать её и называть трусихой. Поэтому и промолчала.
Но теперь она старалась идти поближе к Любке, поминутно озираясь по сторонам.

- На-ка брательника своего, умаялась я, ух, - Любка остановилась и стала вытряхивать хвою из ботинок, оперевшись рукой на сосну. – Слушай, Машк, а мы правильно идем-то, а? Не заплутать бы, Черный овраг ужо должен быть, а его все нету и нету.
- Да не, не должны, - неуверенно ответила Маша, - сосенник прошли почти, сейчас опушка, потом полоска леса, а за ним и овраг должон быть.
- Ой, ну скорей бы уже, да, Машк. Артистов районных страсть как посмотреть хочется. В прошлом годе году девки тучилинские рассказывали, что у них и песни были, и плясали они, и даже лектор нескучный попался, а после, они…
Договорить она не успела. Сзади отчетливо стал слышаться треск ломаемых сучьев, как будто прямо сквозь сосны на них бежало что-то огромное.
- Ой, это… что? - цепенея от страха и сильней прижимая к себе брата, спросила Машка, поворачиваясь к подруге.
Но той уже не было; ее спина проворно мелькала впереди, уже в нескольких метрах от Машки.
- Любка! – истошно взвизгнула Маша. Любка, постой, нас погоди!
Подруга не обернулась и не ответила, продолжая истошно щемиться сквозь деревья. Маша, боясь обернуться и посмотреть, кто их нагоняет, бросилась за подругой.
Бежать с Колькой было тяжело и неудобно; надо было смотреть под ноги и следить, чтобы Колька не ударился головой о дерево.
Брат моментально проснулся от тряски и принялся истошно орать. Шаги сзади становились все ближе и ближе.

…Так они бежали несколько минут, потом в лесу показался просвет, и девочки выскочили на небольшую опушку. Первой не выдержала Любка. Сбившись с бега на неровную ходьбу, она прошла несколько шагов и рухнула в траву. Рядом тотчас упала обессиленная от беготни и от Колькиного веса, Маша.
Вцепившись друг в друга и, тихо подвывая от ужаса, они обернулись.
В трех метрах от них стоял запыхавшийся деревенский дурачок Пархом и глупо лыбился, обнажая ряд полусгнивших зубов.
Аы, ааааыыы, - Пархом нечеловечески подвывая и улыбаясь при этом, начал приближаться к девочкам. Левой рукой он показывал на Кольку, а правой – развязывал тесемку на износившихся портках.
Первой опомнилась Любка: тебе чего, дурак?! – зло закричала она, оправляя задранную юбку. – А ну пшел отсюда, пока я батяне про тебя не сказала, а ну пшел!
Пархом, продолжая улыбаться, подошел почти вплотную и спустил портки, обнажив немытые смердящие гениталии.
- Ах ты, нелюдь, - снова заорала Любка, схватила несколько валяющихся на траве сосновых шишек, которыми принялась закидывать деревенского дурачка.
Пархом не обращал внимания на бьющие по его лицу и телу шишки, продолжал глупо скалиться, однако ближе приближаться больше не стал.
Аы, аааыыы, - теперь уже грозно продолжал завывать Пархом, руками показывая на Кольку и на лес, окружавший опушку. – Ррррр!!!! – зарычал он вдруг, упал в траву и продолжил изображать что-то. – Рррррр!!! – он обхватил голову руками и принялся, как был со спущенными портками, извиваться по траве.
- Любка, - впервые подала голос Маша, - Любка, бежим отсюда скорее! Давай домой воротаться, ну их артистов этих, поздно уже, да еще и дурак этот.
- Ну, нет, злобно прошипела подружка, - нам и делов-то – до оврага дойти, перемахнуть его и считай мы уже в Манкино. Зря мы что ли прошли столько и от дурака этого припустили.
Пархом прекратил рычать и тихо лежал в траве, не обращая на девочек и Кольку никакого внимания.
- До дерева того дойдем, я влезу и посмотрю в какую нам сторону бздёхать, не боись. А про дурака этого я бате и крестному рассказала бы, да, боюсь, оттаскает меня родственнички за волосья за то, что в клуб убёгла их не спросясь.

Посреди опушки рос огромный старый дуб, расколотый у макушки молнией. Дерево было очень старым. Уже в метре от земли у дуба росли толстые удобные корни, по которым можно было взобраться до самой макушки и посмотреть, куда идти дальше.
Маша уже не хотела никуда идти. Она устала от темного и страшного леса, от тяжеленного Кольки, от его непрекращающегося уже минут 20 рева. Можно было б дать ему бутылку с молоком, но её она потеряла, когда бежала от дурака Пархома.


Девочки засеменили по направлению к дубу. Сзади Пархом снова стал рычать и поскуливать, но девушки даже не стали оборачиваться, не обращая на него никакого внимания. Потом его скуление превратилось в подобие собачего лая, а затем лай сменился хрипом и нечленораздельным бульканьем.
Если бы девочки обернулись и посмотрели назад, то они бы увидели, как два огромных волка истошно рвут на части то, что осталось от Пархома. Еще два таких же волка (только поменьше) сидело чуть поодаль, спокойно наблюдая, как насыщаются их родители.
Закончив с Пархомом, один из волков повернул свою огромную пасть с желтыми клыками и прилипшим к ним грязно-красным ошметкам, в сторону удаляющихся девочек.
Он неторопливо пошел в их направлении. Остальные, так же неторопливо, последовали за ним.


Маше уже ничего не хотелось.
Хотелось только очутиться дома, умыться, накормить и уложить Кольку, а самой - улечься на родительскую кровать, дожидаясь их возвращения. Но Любка была настроена решительно, поэтому Маше ничего не оставалось, как покорно следовать за подругой. Колька немного успокоился, даже начал посапывать, обмочив, впрочем, пеленки, в которые он был завернут.
Не дойдя до дуба всего несколько метров, Любка обернулась.
- Маша, волки. К нам идут, - сказала она растерянным голосом. – Что делать-то будем?

…Они, плотно прижавшись друг к дружке, сидели на толстом суку. Колька лежал запеленатый у них на коленях и продолжал тихо посапывать. Стемнело и только четыре желтых огонька светились под деревом. (тут я как-то по-дурацки написал, про "огоньки", сам понимаю)
Они сидели не шевелясь, задрав пасти вверх. Никто из них не шевелился. Они просто сидели и ждали.
Так продолжалось почти два часа. Первой не выдержала Любка. Одеревенев от страха, холода, тяжести Кольки и неудобной позы, она чуть не свалилась вниз. В последний момент девочка успела схватиться за выступ на стволе дуба, поэтому и удержалась. Они сидели молча. Маша не могла ничего говорить, только утирала слезы и тихонечко раскачивалась, крепко прижав к груди брата.
- Они не уйдут, Машка, не уйдут, - Любка начала всхлипывать, и голос ее становился все громче и громче: у девочки начиналась истерика. – Они дождутся, пока мы заснем и свалимся прямо к ним. И разорвут нас.
- Не свалимся, тихо сказала Маша, - продолжая смотреть в одну точку. – Рассветет и они уйдут, а там нас родители хватятся, мужиков поднимут и в лес пойдут.
- А если не уйдут, а если все ж свалимся, а?! – Любка сорвалась на крик. Сгинем мы тут, Машка, сгинем – и косточек наших не найдут!
- А знаешь что, - Любка нехорошо улыбнулась и наклонилась вплотную к подруге. – А давай мы его им отдадим, а Маш? Скажем после, что оставили его во дворе, воротились, а его и след простыл. На цыган подумают или на собак бродячих. А?! Ну, чего ты молчишь?!
Маша крепче прижала к себе брата и, не сказав ни слова, отвернулась от подруги.

… Через 15 минут Любка дико заревела, и полезла вниз. Добравшись почти до самого низа, она размяла затекшие ноги, прыгнула на землю и со всей силы бросилась бежать к лесу.
Волки неспешно последовали за ней.
Через три дня девочку нашли на дне Черного оврага.
Она, не удержавшись на скользком, покрытом росой, склоне оврага, наткнулась лицом на острый сук, торчавший из поваленного и лежащего на склоне, дерева.
Острая деревяшка зашла Любке точно в глазницу. Так её и нашли – висящей нанизанной на острую корягу.

Маша вернулась с братом домой под утро. Она молча зашла во двор, где уже собралось с десяток ельцовских мужиков и участковый Митрохин. Те молча расступились перед девочкой. К ней подбежала зареванная мать, одной рукой схватила Кольку, другой – наотмашь ударила Машу по лицу.
Где вы были, где Любка?! – кричала мать, вырываясь от оттаскивающих ее от девочки мужиков.
Маша, молча, не поднимая глаз, зашла в дом, прошла в свою комнату, села на край кровати и принялась водить пальцем по крепдешиновой юбке, которую ей одолжила подруга для похода в клуб.
Она не могла говорить – ни сейчас, ни когда-либо потом.

А Колька вырос, окончил семь классов, отслужил в армии, вернулся, женился и утроился работать на МТС.