Николай Николаевич Жиров прожил шестьдесят пять лет и умер в 2002 году.
Он не убивался на тяжелых каторжных работах как, скажем, некий шахтер, лесоруб, колымский золотодобытчик или сургутский нефтянник. Всю жизнь Николай был учителем, воспитывал своих детишек и всех остальных какие только ни приходили в его школу, повинуемые закону о всеобщем обязательном среднем образовании.
Николай Николаевич умер до времени, от обширного инсульта, а затем и инфаркта, как среднестатистическая единица России, где продолжительность жизни мужской особи составляет всего лишь 58 лет.
Детские, юношеские и все сознательные годы жизни этого незаурядного человека прошли в Томске и в одной из деревень этой далекой сибирской области. В своей тонюсенькой и единственной книге "Заветные строки", изданной им буквально перед смертью и состоящей из десятка-двух стихов, двух поэм, коротких рассказов-бывальщин да небольшой повести, Николай, ничуть не рисуясь, написал о себе: "Я был учителем и остаюсь им в своем литературном творчестве, которому отдавал лишь свободное от основной работы время, и то далеко не все: то пел в художественной самодеятельности, то дремал на собраниях, то сидел на речке с удочкой, то собирал грибы, то трудился в огороде, управлялся с домашним хозяйством, - словом, жил полнокровной деревенской жизнью. Я не мучился подолгу над текстами. Они возникали в часы раздумий о бренной нашей жизни, и оставалось их только записать, в стихах или прозе..."
Суровая сибирская природа наградила Николая Жирова великолепным даром версификатора так необходимого всякому настоящему поэту. Он легко и разнообразно рифмует, строго соблюдает размер и поддерживает внутренний ритм стиха. Свободно и непринужденно повествует поэт о своей советской жизни, но заодно как бы и о всеобщей. Таковы "Баллада о велосипеде", "Баллада о брюках", "Доярке", "Ностальгия", "Песня о реке Оби", стихотворение "Мой дом", в котором поэт сочувственно сообщает:
"Жалею тех, кто не в деревне рос,
Не видел буйства трав поры цветенья,.."
По тематике своих произведений Николай Жиров - то, что называется "деревенщик". Но деревенская поэзия как и деревенская проза не малограмотными пастухами создаются. Это не романтическое нечто, о чем писал поэт мирно усопшей ныне Октябрьской революции В.В.Маяковский: "Сидят папаши - каждый хитр: землю попашет, попишет стих." Контробразы этому утверждению: американский поэт-фермер Роберт Фрост, русский помещик Афанасий Фет и советский писатель-деревенщик Федор Абрамов - профессор филологии Ленинградского государственного университета.
В своих литературных трудах Николай Жиров не превзошел блистательных высот А.С.Пушкина, да и кто из нас?.. Его деревенские стихи не стали пока знаменитыми шлягерами в стиле кантри, но с потрясающей душу проникновенной силой живет в них живой отзвук миновавшей жизни. Известно ведь: поэт - пророк. Больше таланта в человеке - значит - больший пророк, прозреватель, предсказатель, прорицатель. Как Борис Чичибабин. Так и Николай. Он не пишет стихи что называется "на заказ" или дежурные - "на злобу дня", а только по велению души, по вдохновению.
Говоря о себе как об учителе и осознавая в себе свой поэтический дар, Николай Жиров писал:
"Я в жизни мало знал хорошеего,
Мгновенья счастья редки были.
Мой труд ценили слишком дешево
И, может быть, продешевили.
Я не борец, и в том причина
Моей застенчивой беззвестности.
Купаясь в жизненной пучине,
Я утопаю в бездне честности".
Только и скажешь: "Это надо же, до чего человека довели! До сожаления в порядочности!" Тем-то и особенно ценен поэт, когда в искренности его нельзя усомнится. Это как и историки. Одним верят в достоверности излагаемых ими событиях и фактах, а другим нет. Отчего это, а? Да и где все эти бывшие царские Указы или Постановления "партии и правительства"? История - это чаще всего то как переотображена жизнь в литературных произведениях и то что остается в памяти народа. Разве, скажем, "Двенадцать стульев" не историческое теперь произведение?
Вот, остро переживая происходящие вокруг изменения, Николай Жиров с горечью отмечает:
"Молчит деревня - не поет, не плачет,
На помощь не зовет и некуда спешить.
Ей как-то все равно: что так и что иначе,
Живет себе так-сяк, ведь надо как-то жить!
Давно ли бушевал здесь жаркий пыл страстей,
Гармони заливались звонкой песней?!
И было всем намного интересней.
Теперь жизнь равнодушна, без затей.
И кажется: ничто души не тронет,
Дни протекут бесследно, вразнобой...
Когда в деревне не поют гармони,
То это неестественно, как боль."
Что же не устраивает деревенского поэта? И находим ответ в стихотворении "Элегия":
"Вконец доконали неволей и нормами.
Уехали семьи одна за другой...
Богата по горло Россия реформами,
Да не было умной из них ни одной".
Язвительный дар Пушкина увлекает деревенского поэта и он, подобно Александру Сергеевичу, создает грозное стихотворение под названием "Временщику".
"Ты, как бульдозер, раздвигая
Людские толщи мощным лбом,
Особой жалости не зная,
Лез к полной власти напролом.
Когда ж достиг желанной цели,
Вдруг оказалось мудрено.
Страну разули и раздели,
Тебе, как видно, все равно.
Чубайсы расхватали даром
Плоды народного труда,
Благословленные Гайдаром
Искать дорогу в никуда.
Принес России разоренье
Твоих "реформ" коварный блеф.
Проклятьем многих поколений
Пребудет твой позор в Чечне.
Ты стал колль-клинтонским холопом
И тем нимало не смущен,
Ты предал Крым и Севастополь,
За что не будешь ты прощен.
Гляжу я возмущенным взглядом
На след твоих кровавых рук...
Уж оставался бы прорабом,
А ты куда поперся вдруг?!
(1996 г.)
Словом, "чудище обло, озорно и лайяй". Такова уж судьба российского литератора. Он если разгневается, то такую эпиграмму накатит, что сам себе и удивляется. "Ай да Пушкин! Молодец!" -воскликнул Пушкин, закончив "Евгения Онегина". За что царь-батюшка потом гноил-перегноил нашего национального гения.
Не могу сказать, что остальная часть книги "Заветные строки", особенно прозаическая ее часть, остановили мое внимание. Слишком много в них (для меня) личностного и сугубо краеведческого. Но книга эта, изданная Николаем Николаевичем тиражом в 50 экземпляров за три тысячи рублей, попала ко мне по "иммигрантским" каналам. После всякой низкопробной чуши, "блататы" и "Зайки моей" для меня, не видевшего Россию двенадцать лет, книга эта стала первым и единственным свидетельством российской реальности. Без громких фраз, без истерического надрыва, как лучший и задушевный друг, поэт Жиров двумя-тремя фразами рассказал мне о времени и о себе. Это не то что "Почем чашечка кофе в Москве на Неглинной?"
По опыту всей своей предыдущей жизни автор этих строк знает, что в глубине России живут и творят тьмы и тьмы первородных талантов. Это не символисты и не имажинисты, не кубисты, конструктивисты и футуристы. Но их поэзия так искренна, глубока и прозрачна, как прохладны и освежающи животворящие родниковые струи их огромной Родины.
Да, Николай Жиров - не Александр Пушкин. Как и автор этой короткой рецензии - не Виссарион Белинский. Мало того, я ни "за", ни "против" того, как поэт из глубинки отобразил уходящую на его глазах пореформенную Русь. Он просто и доверительно писал: "Своей судьбе перечить стану ли?" Так и я, пытаясь заворожить судьбу, не могу не отдать посмертную дань и необходимую честь собрату по перу, коллеге по цеху и творческим дерзаниям, поэту из Томска, поэту с большой буквы - Николаю Николаевичу Жирову.