В некотором царстве в Русийском государстве жил был Царь. И было у него три сына. Двое старшеньких отличались практичностью да благополучием, а младшой Иван вечно путался в подозрительных компаниях. Вот, давеча с бабкой Ягой его видели. А уж она-то, всем известно, старуха странная, малость тронутая. Но от того любил государь непутевого младшенького не менее других, а может даже и более.
Ранним утром встал Царь с перин пуховых, прошелся босяком по ковру махровому к зеркальцу волшебному.
- Э-хе-хех, - тяжко вздохнул Царь батюшка, глядя на серебро в бороде, и на морщины глубокие, кои лик благородный избороздили.- Годин моих множенько, а внука еще на руках не нянчил. Не дело это. Эх, не дело. Женить сынков поскорее надобно. Хват им вольничать, пора и за ум браться. Что скажешь, родимое? - обратился он к зеркальцу.
- Х-р Пщ-щ-щ.
- Дрыхнешь. Ну, да ладно.
В тот же вечер созвал Царь сыновей своих, да и говорит:
- Кхе, кхе... Сыны мои родные! Стар я стал, уж того и гляди, помру вскоре. Пора вам, дорогие мои, жениться-остепениться. Возьмите по стреле серебряной, выходите в поле и... Да, что я вам сказываю, сами усе знаете. Только цельте хорошенечко, дворы улучайте породовитее. Царевичи никак. Ступайте! И без невест не возвращайтесь!
Вышли царевичи в чисто поле. Пустил стрелу старший брат, метя за реку, где купеческое поместье раскинулось. Не прогадал, подняла стрелу дочь купца богатого.
Выпустил стрелу средний брат, приметя рощу березовую, за коей дворянское гнездо хоронилось. И тоже не прогадал, подняла стрелу дворянская дочь.
Настал черед Ивана царевича счастье пытать. Оборотился он к лесу дремучему. Натянул тетиву упругую, да и выпустил стелу быструю.
Вв-в-в-жих!
Ударилась стрела в ворота терема Василисы Премудрой, разбудила пса дворового. Как залаял пес, как запрыгал на цепи! Увидала стрелу Василиса, вынула скоренько из-за пазухи блюдечко волшебное да пустила по нему яблочко наливное. Пригляделась красавица к картинке на донышке и охнула. Выбежала вон за ворота, да и принялась плясать, только рукава мелькали. Махнула правым рукавом - терем в болото оборотился, махнула левым - слуги птахами малыми разлетелись. Взяла Василиса стрелу серебряную, огляделась, поразмыслила, ручки белые потерла, да и... устроила хитрость великую.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. А дело было так.
Шел Иван Царевич через лес дремучий. Продирался через буреломы неприступные, плыл через озера лесные глубокие. И, наконец, вышел он к болоту. Смекнул Иван, что не простое это было болото, а зачарованное. И точно. Видит, посреди трясины на мшистой кочке лягуха бородавчатая сидит размеров невиданных, пузырь свой надувает, глазищами ворочает. Все ничего, да вот во рту лягухи стрела серебряная сверкает.
- Ой, ё. Такую тушу домой тянуть, - молвил молодец, глядя на чудо болотное. - А може не моя то стрела?
Хотел Царевич взять стрелу, да проверить на "лейбл царский". Знал, что батя всем кузнецам велел гравюру по-заморски ставить: "Мэйд ин рашэн царство". Да не тут-то было. Лягуха глазищи вылупила, стрелу ловко под лапу упрятала, раздулась вся, да как заквакает!
- Ква!.. Ква, ква!
Второпях отдернул руку свою Иван.
- Вот нечистая! Отдай стрелу, говорю!
Пуще прежнего расквакалась лягуха, ажо кидаться принялась.
- Эх, баб Яга! Припомню я тебе ещё твои советы: "Пущай стрелу на восток, пущай на восток, там, мол Василиса Примудрая живет. Хитра она, замуж не спешит. Коль лягухой представится, не боись - бери. Мы ее вмиг расколдуем, ежели что". И это твоя Василиса, сваха костеногая? Уж лучше лежать на печи, да жевать калачи. А с такой женушкой я себе живо язву заработаю.
Отчаялся, было, Иван, покуда не сел ему на нос комар.
- Фу, фу, проклятый!
Тут лягуха и присмирела вся, стрелу ему под ноги положила и смотрит таким преданным влюбленным взором, мол, - забери меня, Иванушка, с собой, верной тебе буду.
Стрела и впрямь царской оказалась. Ну что ж поделать? Знать судьба такая.
- Ох, и намаюсь я тебя тащить, подруга.
Сунул Царевич лягуху в заплечный мешок, да и понес домой.
Воротился Иван в края родные, поспешил в тронный зал, предстал перед Царем-батюшкой. Обнял тот его за плечи широкие богатырские.
- Чем порадуешь сынок младшой мой, отрада очей моих? Нашел любаву свою, судьбою нареченную? Где же она? Почему не вижу? Али неудача в пути постигла?
Тут и выпустил Иван лягуху с мешочка дорожного.
- Вот, - говорит. - Батюшка, невеста моя названная. Принимай во семью, не обдели милостью отеческой.
- Ква-а!
Как увидал Царь чудо болотное, так и подкосились его ноженьки, осел он на трон золоченый, корона державная на нос съехала. Лягуха, не будь дурой, прыг к нему и давай лизать руку царскую, ластиться, чувствует, что судьбина ее, в час сей решается. Заголосил царь от ласки этакой. Вскочил на трон с прыткостью молодецкой, подол парчовый задрал.
- Что же ты, негодник, седины мои старческие позоришь! Ополоумел, никак?!
- Да не серчай, батюшка. Погодь, браниться. Это же не простая лягуха! А заколдованная Василиса Премудрая!
- Чого?
- Василиса, говорю. Слыхал, небось? Первая красавица, да искусница во всем нашем государстве. Уже пяток лет первые места берет в конькурсах разных по стряпне и ткачеству.
Глядит Царь на лягуху, ровно уксусу выпил.
- Кто же это ее так отделал то? Ась? Иль захворала болезная?
Припал Царевич к уху отцовскому и говорит:
- Притворяется она, замуж не желает. Я вот к бабульке схожу, узнаю, как назад ее в девицу оборотить.
- Ну, так и знал, что без старой сводницы тут не обошлося! Дитя родного с пути праведного сбила. Шалая старуха!
- Да брось ворчать, батя, благослови нас лучше по-доброму, по-отечески.
Упал на колени Иван, сгреб лягуху в охапку, преклонил низенько голову русую под милость отцовскую. Так и осталась лягуха в царских хоромах жить да поживать.
* * *
Три свадьбы играли, народ потешали!
Ванька-то дурак на лягухе болотной женится! Неужто не знали?
Придите сами взгляните, да пупы надорвите!
Будет вам потеха, бородавки свадьбе не помеха!
На "Горько!", чай, народ падкий,
Чяво, Ваня, поцалуй сладкий?
Смеялся люд над Иваном и избранницей его, пуще всего в том братцы преуспели с женами своими. Только не заботило то Ивана, был он кости широкой, лобной. Не пронять им было бравого молодца злым посмехом. Целовал он лягуху свою столь, сколь надо было, с чистейшей невозмутимостью упрямого осла заморского посла. Лягуха от чувств очумела чуток, икать начала. Пошутковал народ, напотешился, да и примолк. А потом и вовсе успокоился. Что за невидаль? – говорили. - На скус да цвет побратима нет. Хай, живет со своей квакухой, лягушонков родит. Нам-то что?
А Царевич опосля свадьбы хвать лягуху, да и к Яге в гости. Вышел на опушку к ветхой избушке на курьих ножках. Характерец, надо признаться, у развалюхи скверный был, неуступчивый. Принялся Иван кричать, к совести взывать.
- Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Давай, милая, чего тебе стоит? Не балуй.
Изба и не подумала слушаться. Развернулась задом к Ивану и давай рыть землю лапами, что комки полетели на его светлу голову.
- Тьфу... Ну, разбаловала тебя Яга, говорил ей, построже с тобой надобно. Будь я твоим хозяином, вмиг бы тебе ноги повязал, шелковой бы стала.
Тут в оконце старушка выглянула, двух передних зубов нету, космы рыжие кольцами завиты. А глаза так и сверкают огоньком с чертовщинкой.
- Аа-а. Цахевич! Ну, заходи милый, заходи. Тпх-уу, стоять окаянная. Опять ям нахыла! Щоб тебя...
Шагнул Иван к дверце ветхой, распахнул её широко, да, вовремя голову наклонил, чтоб о косяк не удариться. Тесна была избушка, не сравнить с хоромами царскими. Печь широкая в пол светлицы. Околь нее стол дубовый с лавками. Потолок низкий вениками сушеных трав увешан. А уж под утварью ведьмовской, бутылей да склянок там разных, усе полки ломились. Но не в новинку то было Ивану. Пообвык Царевич к убранству бабкиному. Чай, не первый год, тайком от бати, в гости к ведьме заглядывает. Дружбе их вскоре третий годок исполнится. За то время Яга ему чуть ли не родной стала, подсобит, коль надо, советом мудрым научит.
- Вот, бабуля, взгляни на мою женушку. Стрелу мою держала, сидя посередь болота. Что скажешь?
- Ну-ка, ну-ка, щас пховерим.
- Кв... к... в...х...
Ощупала Яга лягуху узловатыми ловкими пальцами с длиннющим монфикюром, затем бросила на противень и в печь.
- Ты чего вытворяешь, старая?! - кинулся Иван спасать суженую. Жалко ему стало бородавчатую, - не красавица, но все-таки не чужая ведь.
- Не мешай, Цахевич! Попортишь усё дело, и Пхемудрую свою не получишь! - охолонила его бабка и зашептала без остановки, -
Шла Василиса по дохожке,
Пхомочила белы ножки,
На огонек дунула,
В печь сушить засунула.
Суши суши тхяпки,
Суши суши лапки,
Пяточки суши тожа,
Снимись с лягухи кожа!
Печь огнем пыхнула, искры жаркие к потолку так и взметнулись.
Яга давай тянуть противень в обратку. А на противене... лягуха, как ни в чем не бывало - язык длинный высунула, часто дышит, как опосля парной бани, глазюки в кучу съехались.
- Кюва...
- Да, Цахевич, случай тяжелый, признаюсь тебе. Видать сильнее меня Василиса, не берет ее моя ворожба.
Закручинился Иван Царевич, запечалился. Увидела то Яга и говорит:
- Не мохай, Ванюша, помогу я тебе. Есть у меня, милок, дума, как можно женушку твою перехитрить. Слушай сюда. Василиса твоя - искусница, каких ишо свет не видывал. А уж когда до конькухсу дело доходит, так из кожи вон вылезет, усе позабудет, а пехвого места добьется. Тут, Ванюша, самолюбие ее нам службу и сослужит. Ты, главное, не пхопусти - когда она кожу скинет, хватай и в печку сразу бхосай. А для того нам надобно, чтобы батюшка твой конькухс устхоил середь снох своих.
Пехвое задание такое...
Созвал царь сынов своих, да и говорит:
- Хочу я сынки мои посмотреть, насколь хозяйственны мои снохи, да ваши жены! Пусть к завтрашнему дню испекут они по караваю душистому. Поглядим, чья женушка стряпухой лучшей окажется.
Пришел Иван Царевич к себе во светлицу. А лягуха его уже встречает, к ногам льнет.
- Слыхала, Василисушка?
- Ква!
- Батюшка к утру завтрашнему каравай требует испечь, желает поглядеть, какая из снох в стряпне искусней окажется. Не желаешь поучаствовать?
- Ква!
- Ну, ладно, ладно, я знаю, утро вечера мудренее будет, - молвил Иван и отправился спать.
Лежит, а сам глаза щурит, за лягухой наблюдает, ждет, когда она кожу вздумает снять да за стряпню приняться. Ждал, ждал, да и заснул.
Наутро Царь просмотрел подношения снох своих и речь молвил.
- Ну, что же, молодец сноха старшая, дочь купеческая, лучший каравай испекла. Хотя и не пропеченный, чуток.
- Спасибо, Царь-батюшка.
- И ты молодец, сноха средняя, дочь дворянская. Черств твой каравай, да вижу старалась, ромашки из теста выводила.
- Благодарствую, батюшка.
- А ты, сноха меньшая, чяво мне сухарь под ноги приволокла? А? Не тянет он на каравай, никак не тянет. Стыдись!
Царь даже приподнялся с трона. Вытянул белу ручку, указал перстом в лягухину сторону. Та, видимо, в защиту свою, сказать что-то хотела, рьяно так.
- Ква! Ква, ква!
Да кто ж ее знает, о чем она?
* * *
Вечером поспешил Царевич к Яге в гости.
Ведьма тем временем варила зелье приворотное, кой за монету на ярмарке продать вознамерилась. Как в оконце Ивана заприметила, мигом передник грязный скинула, тушки дохлых мышей в сторонку отложила. Хмурый вошел в избу Иван. Пролегли морщинки меж бровей молодецких.
- Что, Иванушка, не весел, что ты голову повесил?
- Да вот, Яга, не получилось Василису выманить, всю ночь почитай не спал, наблюдал. Не намерена жена кожу лягушачью сбрасывать, девицей оборачиваться. А что отцу поднесла, и говорить совестно.
Махнул рукой с горя Иван. Потрепала Яга его по кудрям шелковым, да успокоила:
- Не кручинься, Ванёк, усё обохазуется. Уступит Василиса. Такому-то молодцу как иначе? Ты, вот оно что. Слушай лучше втохое задание на конкухс...
Созвал царь сынов своих во второй раз, да и говорит:
- Хочу я сынки мои посмотреть, насколь умелые мои сношеньки в шитье белошвейном. Пусть к завтрашнему дню соткут они по ковру узорчатому. Поглядим, чья женушка лучшей рукодельницей окажется.
Пришел Иван Царевич к себе во светлицу. Лягуха скачет по комнате, мух ловит.
- Слыхала, Василисушка?
- Ква!
- Батюшка к утру завтрашнему ковер узорчатый соткать требует, желает поглядеть, какая из снох в рукоделии искусней окажется. Авось поучаствуешь?
- Ква!
- Знаю, знаю, утро вечера мудренее, - молвил Иван и отправился спать.
Лежит, а сам опять глаза щурит, за лягухой наблюдает. Вдруг, она кожу вздумает снять да за шитье приняться. Ждал, ждал, да и заснул.
На утро Царь оглядел подношения снох своих да и рассудил:
- Умница, средняя сноха, дочь дворянская, хорош твой ковер. Не стыдно и в палатах постелить!
- Благодарствую, батюшка.
- И ты, умница, сноха старшая, дочь купеческая. Сносен твой ковер, попоной на моем коне ему быть.
- Спасибо, Царь-батюшка.
- А ты, сноха меньшая, забери от ног моих тряпку половичную! Никакого проку от тебя нет! Стыдись!
- Ква! Ква! Ква!
* * *
Чернее тучи сидел Иван у Яги в избушке. Та чаю ароматного налила молодцу, да пирожками угостила с лесной малиною. Лишь потом с расспросами подступилася:
- Что, Цахевич, не весел, чяво голову повесил?
- Да вот, Яга. Всю ночь глаз не смыкал, наблюдал. Не желает Василиса кожу лягушачью скидывать. А уж, чего она отцу поднесла уместо ковра расшитого! Стыдоба одна! - ответил Иван. Опустил он буйну голову на ладони широкие. Надкушенный пирожок в сторонке лежать остался.
Погладила ведьма молодца по плечу крутому, да и уняла его печаль:
- Не кхучинься, красавец, слушай лучше тхетье задание для женушки твоей. Авось выгорит дельце наше обоюдное...
Созвал царь сынов своих в третий раз, да и говорит:
- Хочу я сынки справить пир на весь мир. А жены ваши пусть придумают, как поразвлечь гостей дорогих. Поглядим, которая сношенька им боле угодить сумеет.
Пришел Иван Царевич к себе во светлицу. Лягуха по полу веретено катает, тешится.
- Слыхала, Василисушка?
- Ква! - ответила лягуха. Веретенце изо рта ее выпало, да покатилось. Та следом за ним вдогонку бросилась.
- Батюшка собирает пир на весь мир, и мы должны там быть, с гостями говорить. А снохам выпала честь гостей добрых развлекать. Не посрамишь, Василисушка?
- Ква! - молвила зеленая и положила веретено у ног Ивановых.
- Эх, утро вечера мудренее ли? Какая разница? Утро ли, вечер ли? Толку все равно никакого, - буркнул Иван и отправился спать.
Лежит, глаза щурит, за лягухой наблюдает. А та умаялась веретено катать, залезла к нему на одеяло пуховое и захрапела. Вот тебе и жена. Так и не уснул Иван в ту ночь.
Собрались гости званные на пир великий в дворцовой зале. Золотой лепкой стены украшены, росписью дивной своды расписаны. Сидят гости на лавках длинных за столами дубовыми. На бранных скатертях блюд с яствами видимо-невидимо. Гости вина хмельные по чаркам льют, да беседы чинные ведут. Посередь зала родник искусный изливается в чан белокаменный, с прошлого году зодчим заморским выстроенный. "Фонтаном" зовется. Дивятся гости на невидаль такую. Все собрались, вот только не видно лягухи, Василисы заколдованной. Озирается Иван по сторонам, в поисках женушки. Как вдруг раздался грохот, да звон с улицы.
- Что это? - меж рядов людских шепоток слышится.
Вбежал конюх царский и прямиком к Ивану в ноги бросился.
- Царевич Иван, там ваша лягушонка в коробчонке скачет!
Бросился со всех ног Царевич во двор и видит. Лягуха его, видать, к будке собачьей примерилась,- в дыру головой пролезла, а вылезти назад мочи нет. Застряла, голубушка, горе луковое. Прыгает с будкой на голове, цепью громыхает. Дворню всю пораспужала. Схватил ее Иван за лапы с одной стороны, а с другой конюх за будку потянул. Тянут потянут, вытянуть не могут. Взялись еще раз, да и вытянули. Вздохнул Иван, подхватил жену на руки да понес в залу, на пир. Там, тем временем, царевы старшие снохи танцевать пошли. Гости в довольствии хлопают, ладоней не жалеют. А снохи, знай себе, кренделя каблучками выводят.
Взмахнула рукавами дворянская дочь, сорвалась с рук ее рыбка золотая, мелькнула плавниками, и в фонтан нырнула.
- А-ах! - выдохнули гости.
Взмахнула руками купеческая дочь, взвился в воздух лебедь белый, крылами своими машет, облетел зал пиршественный, да и приземлился в запрудину фонтанную.
- А-ах!! - еще более дивится люд.
И тут лягуха оживилась вся, встрепенулась, подалась вперед. Иван дыхание затаил. Неужто подействовало! Сейчас жена кожу сбросит, девицей обернется, да пойдет танцевать на зависть всем. Да не тут-то было. Лягуха, конечно, пошла, а скорей поскакала, только не кожу снимать, а к фонтану искусному. Гости рты так и разинули. Изготовилась бородавчатая, да как прыгнет, - схватила лебедя за хвост, урчит, мутузит птицу несчастную из стороны в сторону. Чуть на дно не утащила, да вырвался лебедь. Но мало было лягухе, лебедь ушел, так она рыбку золотую редкую вмиг выловила, немедля проглотила, да хвост выплюнула.
После такого случая на пиру, осерчал Царь-батюшка, возопил, ножками затопал:
- Усё, Иван! Ты мой любимый младшой сын, но терпение мое лопнуло! Бери свою лягуху и неси ее ко всем чертям в болото, дабы я больше ее здесь не видывал! Ясно тебе?
Делать было нечего, взял Иван Царевич суму свою дорожную, посадил в нее лягуху притихшую, и отправился к Яге за советом.
Вышел Иван Царевич по тропинке лесной на поляну и видит. Избушка деловито хворосту под себя гребет, верно гнездо мостить намерилась. Кудахчет, ставнями хлопает. А на захудалой дверце замок железный весит, ржой изъеденный.
- Избушка, избушка, а где хозяйка твоя? Скоро ли воротится? - спросил он развалюху. Та даже дымовой трубой не повела, не то, что откликнулась.
Присел Иван на траву-мураву да лягуху с мешковины выпустил. Та молчаливая под бок к нему юркнула. Вздохнул тяжко Царевич. Следом за молодцом и лягуха вздохнула.
- Что же мне делать с тобой теперича? Может, хватит притворяться. А, Василисушка? Обернись в девицу, заживем счастливо. Ну?
Лягуха лишь тихо проскулила в ответ.
- Эх, угораздило же меня вляпаться в это дело.
Тут послышался свист. У-у-у! Из-за облаков деревянная ступа появилася. А в ступе той Яга летела да воинственно метлой потрясала. Глаза пучком. Лохмы рыжие торчком. Не знаючи, да со стороны простой человече недоброе бы заподозрил. Да бежал с перепугу без оглядки. Но только Царевичу знамо было, сколь силушки да усердия требует посадка сего летучего мухонизма. Да не по слухам ложным, а на собственном опыту. Давала Яга покататься ему на знатной штуковине. Посему не дивился Иван явлению этакому. А дождался молодец, покамест ступа плюхнется оземь, и скоренько навстречу припустил. Прячась за спину Иванову, следом лягуха зашлепала.
Не сдержался молодец, кинулся Яге на шею, повис на старушке хилой и разрыдался. Поведал старой о своих горестях.
- Ну-ну, не плач, не плач, Ванюша, - зашептала Яга молодцу. - Будет тебе.
Затем как хлопнет себя по лбу:
- Эк, я балда! Что ж раньше-то не догадалась! Видать не сама себя Василиса в лягуху оборотила, подсобил кой-хто. Чую я, без Кощея здесь не осветилось. Он, проказник, пакость устроил! Опять за стахое принялся! Ты не горюй, Цахевич. Чего-нибудь придумаем. А поколь идем, я тебе чайку мятного налью. Токма спехва поклажу в избу снесу. Была я, Ваня, на ярмахке ведьмовской...
Воспрянул духом Иван, и по добросердечию своему да по совести, решил подсобить старушке немощной.
- Не надорвись только, Ваня, - проворковала Яга.
- Обижаешь, бабуля!
- Ну, будь по-твоему, - согласилась бабка. И с проворством завидным стала выуживать из деревянной ступы покупки с ярмарки. И полетели к ногам Ивановым пучки трав да кореньев, голов змеиных, хвостов петушиных, да всякие склянки с чертовщиной. А также связка колбасы домашней, молока криница, свертков дюжина дрожжей мороженных. Тут у Ивана голова кругом пошла, а в оной думка: "Каким макаром добро это в ступе вместилося?". Опосля бабка, кряхтя, перевалила через края ступы чугунный таз с чечевицею, да три мешка сахару. Потерла ручки свои сухонькие да из ступы вылезла. Лягуха же взбодрилась вся да к вязаночке с колбасой потянулась. Да не тут-то было, Яга перехватила проказницу.
- Ну, ладно, Ванюша. Пока ты управишься, мы с Василисой тебя в избе подождем, чайку вскипятим, - молвила бабка да отправилась дверцу избушки отпирать.
Всю ночь у Царевича ныла спина. Не раз костерил он себя за язык свой длинный, нрав мягкий уступчивый, а заодно и жизнь свою непутевую. Однако трижды ему всё же удалось вздремнуть на малость самую. И виделся молодцу сон, что лучше бы и не спать вовсе. Пред ним простилалось то злополучное болото. Кишмя кишели в нем гигантские лягухи. У каждой бородавчатой во рту сверкало по стреле серебряной. Без передышки Иван запихивал лягух в мешки дерюжные да грузил на телегу с царским вензелем. Проснулся ранним утром Царевич в поту холодном. Яга ему тотчас поспешила чашку с горячим зельем поднести.
- На, Ваня, выпей, легше станет.
- Ага, знаю я тебя. Вот, послушал тебя разок да другой, теперь экую кашу расхлебываю, - проворчал Царевич, но зелье выпил, да приятный вяжущий вкус отметил. И впрямь, полегчало Ивану, воротилась в тело силушка молодецкая, думы славные в голове прояснели. Охватил его восторг буйный. Подскочил молодец с ложа, схватил Ягу в охапку, подкинул так, что бедная головой о потолок ударилась да лихо закружил по избе:
- Что мне Кощей Бессмертный?! Да я его разом на кусочки порублю, да в порошок сотру! Попомни мое слово, бабуля!
- Эк тебя вспучило, Ванюша, - скривилась бабка и почесала шишку на затылке. - Кажись, с мышиным пометом пехеборщила.
- С Кощеем не так-то просто сладить. Садись, давай, лучше за стол. На, вот, тебе ложку. Василиса твоя давненько у харчей вертится, ух, и прожорлива! Вторую миску слопала!
Лягуха сидела за столом обеденным да в своей плошке кашу долизывала. Урчала при этом, - страсть, как. Присел Царевич рядышком на лавкочку, подвинул к себе котелок чугунный с варевом ароматным, и давай наворачивать, не забывая слушать, однако. А баб-Яга тем временем продолжала говорить да травинки и корешки по бутылям укладывать.
- Извести Кощея, ох, как сложно, на то и Бессмехтный.
- То есть как это? - промычал Иван, в усладе кашу со шкварочками уплетая. Умела Яга стряпать так вкусно, что непременно все пальчики опосля оближешь.
- А вот так, Ванюша. Ты его на кусочки, а ему хоть бы хны, ты его в пылюку, а он в совочек соберется да сызнова невхедим окажется. Хранит Кощей смерть свою в местах сокховенных. Одному лишь ему ведомых.
Иван от удивления аж рот разинул. Расправилась Лягуха со своей мискою, заозиралась по сторонам в поисках, - чем бы еще поживиться-то. Уразумела зеленая, чай не дура, где лакомство, да и лизнула неприметно кашу с котелка Иванова, покамест тот ворон считать удосужился.
- Хотя телохранитель его, Змий Гохыныч трехглавый, кой чяво может знать об этом. Зверюга гхозная. Но... - и тут бабка подмигнула. - Стхашно до самогону охочая. Налакается в тхи пасти, потом с похмелья огонь изрыгает. Опосля запоя пару седмиц ему лучше на глаза не показываться, - злющий, як черт. Так вехно. У всех один котелок трещит, а у него, толича представь, целых тхи.
- Да-а, - протянул сочувственно Иван Царевич да потрогал свою макушку.
- Значит так, Ванюха, слыш сюда, план наш таков. Ты опаиваешь Змия самогонкой до нужной кондицуи.
- Что?!
- Не боись, самогон у меня, у-ух какой! И великана с ног свалит. И Змия враз скрутит, эт я гарантирую.
- Ладно, бабуля. А как же мне добраться до Кощеева царства-то?
- Эх, думала я над этим, Ванюша. Дорог ты мне стал, аки родной прямь. Коль встхетился бы, когда в девках ходила, не светило бы твоей Василиске. Ох, не светило, - Яга локон рыжий на палец наматала да улыбнулась молодцу улыбкой беззубою.
- Забихай ступу мою, Цахевич, она тебе боле потребна нынче. Возвхащайся назад победителем с любавой своей, ожидать вас буду. И, вот, еще чяво. Дам я тебе с собой зелье свое, да не простое, а волшебное. Нихто такого в нашем государстве варить не умеет, окромя меня - задрала тут Яга крючковатый нос от пущей важности. - Куда там этим неумехам! Хи-хи.
- Что еще за зелье такое?
- Бодрячок называется. Хмель сбивает, силы возвхащает. Но меру знать надобно, иначе разбуянится Змий, пиши, пропало.
- А!? Мне что, этого Змия будить придется? Во хмелю!? Ополоумела бабка! - отвага былая с молодца так и схлынула, чисто и не было вовсе. Лягуха еще прытче языком заработала, кашу Иванову доедая.
- А ты буди лишь левую голову, самую болтливую, а две другие пущай спять. Вот, и вызнаешь у нее, где Кощей смехть свою хоронит. Да помни, Ваня, опосля пьянки лишь три дня спит Змий Гохыныч, а потом коли пхоснется, беды не миновать. Дельце-то рисковое. Возьмешься ли? - с прищуром уставилась бабка на Царевича глазищами своими зелеными.
Задумался молодец, да не надолго. Не таков был Иван, чтобы уступать! Нрав упертый молодецкий сам за себя говорил. И потом, что ему велите делать? Пожили бы вы с чудом болотным, тогда и судили бы. Подлый Кощей заточил в лягушачью кожу женку его! А ему теперь живи с ней!?
Тряхнул Иван Царевич кудрями светлыми.
- Возьмусь, бабуля! Готовь самогону и бодряку своего! - и стукнул кулаком пудовым по столу дубовому так, что пустой котелок Иванов подскочил, да обернувшись пару раз, накрыл лягуху, от сытого обеда разомлевшую. Завизжала бородавчатая, аки принялась скакать, оббивая чугунной головой все углы да стены. Икала опосля того избушка до самого позднего вечера.
Слушайте, что было дальше. Наварила бабка самогону доброго, да такого, что от паров евоных округ избы все совы с деревьев во хмелю попадали, а Иван в обнимку с лягухой песни на всю округу горланили. Дюжина дней как в тумане пролетели. А когда бабка бодрячок варить принялась, так лягуха занялась бегом с препятствиями, через буреломы лесные сигая. Потом к Ивану подалась, кой в это время дрова рубил со плеча богатырского. Довелось тут молодцу гонять лягуху от поленницы. Как не кинет Иван деревяшку в стопочку, так лихая хватает оную и под ноги ему носит. Покамест уложил все, намаялся с бородавчатой. Зато Яге теперь хватит дров зим на пяток, что в баньке парной жить. Быстрее прежней миновала сея седмица. Наконец, окончилось бабкино рукодейство. Снарядила Яга Ивана в дорожку дальнюю, собрала суму дорожную и говорит:
- Все готово, Ванюшенька, дружочек. Вот, возьми тхи бутыли самогончика ядреного для Змия Горыныча, да склянку с сиропом бодряка для болтливой левой головушки.
- Благодарствую, бабушка. А как же с Василисой-то быть? Уж, не надобно ли ее здесь оставить, на дело ведь иду рисковое?
- Нет, Ванюша. Забирай с собой Василиску свою. Сдается мне, не тхонет ее Кощей. Да и ты сразу приметишь, коль спадут чары с Пхемудрой твоей.
Настала пора прощаться. Обнялись они сердешно, слов добрых не жалеючи. Чмокнул Иван в макушку старую да забрался в мухонизм летучий. Увязал покрепче мешок дорожный, мало ли, авось жор у благоверной проснется. Давненько уяснил Царевич, что за родимой глаз да глаз нужён. А Лягуха вслед за ним прыгнула, загодя обнюхав усердно ступу волшебную.
- Прощай, Яга! Не поминай лихом!
- Пхощай, соколик! - протянула старушка метлу Царевичу, платочком слезы утирая. - Бехеги себя, Ванюша!
Схватил Царевич метелку руками могучими, взмахнул оной да слова колдовские темные выкрикнул:
- Сушка, оторвись по-полной!
У-у-у. Взмыла ступа в небеса с такой скоростью, что прибило лягуху с молодцем ко дну ее деревянному. Бородавчатая струхнула, да скулить заунывно принялась.
Остановилась резко ступа под облаками белоснежными. Выпрямился в рост Иван, стал оглядывать окрестности. Далече внизу избушка Ягова малехонька стояла, за курчавым лесным ковром царство батюшкино виднеется. Доведется ли еще повидаться с отцом да братьями, или смерть свою он найдет в краях далеких чужеземных? Вж-и-их! Махнул Иван метлой и промолвил другое чудное заклинание: "Убрать шасси. Пункт назначения - царство Кощея Бессмертного". И добавил про себя: "Ну, берегись, Кощей!".
Долго ли, коротко ли, летел Иван Царевич с лягухой над полями широкими, над горами высокими. Всю дорогу, не умолкая, скулила лягуха да к сапогам Царевича прижималася. Шибко боялась зеленая. Яств, коими Яга снабдила путников, с лихвой хватило. "А, вот, водицу надобно бы и поднабрать", - подумал Иван да стал высматривать деревеньку внизу. С высоты этакой земля, что ковер господень. Лепота! Тишина кругом, благоденствие, лишь ветерок кудри трепет, потешается. Вдруг смутился Царевич. Тишина?.. И тут дошло до молодца бравого - его Василиса-то давненько уж не скулит боле! Царевич глядь себе под ноженьки. А там дело такое. Мешок валяется развязанный да ополовиненный. Василиска подле него склянку с бодряком сосет, да бесшумно так, втихую.
- Да что же это такое! - негодуя, схватил Царевич за шкирку бородавчатую, и со смачным "Чмок!" отодрал склянку со сиропом от сосуньи.
- Василиса, что ж ты натворила! Половину зелья выдула! Как же я теперь Змия-то разговорю!
Потупилась лягуха, снова заскулила, с надрывом да жалостливо. Смягчился Иван, смилостивился над проказницей:
- Эх. Ладно. Чего, уж, теперь с тобою поделаешь? Авось пронесет как-нибудь.
Тем времечком небо стало затягивать черными тучами непроглядными. Лягуха, в тревоге по ногам Ивановым распрыгалась. Раскачала из стороны в сторону ступу деревянную. Видать, зелье на болезную действовать начало. А вокруг всё темнее да темнее становилося. Солнышко в небесах повисло скупым бледным пятнышком. Тут внизу деревушка махонька показалась. Глядит Иван, а из бревенчатых домишек дым коромыслом валит черным-черно. Нахмурился Царевич, почуяв недоброе. Смекнул он, чай не дурак, что тут проделками Змия Горыныча пахнет. И впрямь, вскоре показался и сам трехглавый. Развалишись на полянке у колодца, Змий осинкой в зубах ковырялся. "Никак спалил деревню, изверг, а теперича несчастных людей переваривает!" - догадался Иван, и наполнилось сердце его ненавистью лютой, что все бабкины напутствия вмиг из головы его испарилися. Лягуха еще пуще распрыгалась. Тут направил Царевич ступу свою на снижение да прямиком к самому Змию Горынычу.
У-у-у! Поднял Змий шесть пар глаз к небу и видит. Несется на него ступа ведьмовская, а в оной молодец в руках богатырских метлу потрясает, видать заколдованную, волосы светлые дыбом встали, глаза свирепой злобой сверкают. Усе ничего, видывал Горыныч лихих таких, да вот рядом с оным чудо зеленое сигает с быстротой невиданной. Да толь и разобрать, что глазюки выпучены, размером с плошки немалые.
У-у-х! Приземлилась ступа на поляну широкую. Выскочил молодец на землицу, да и стал на него наступать. Воинственно метлой волшебной размахивать, со свистом воздух рассекать.
- И-йа!
Вослед за кудрявым и чудище зеленое стрелой вынеслось, да как начало круги вокруг Горыныча нарезать, норовя укусить. А рычит как! Слышал он, есть на свете чудовище такое, Колобком зовется, съесть его никто не может, расстояния большущие одолевает. Не уж-то оно самое? Испужался Змий. Сердечко, слава Богу, одно, в пятки укатилося. Была б его воля, все три головушки со страху во землю бы повтыкал. Прибился он тылом к колодцу, хотел огнем дыхнуть, да тут осечка вышла, уж три седмицы как и капли горючего в рот не брал, откудова жару взяться-то?
Змия мелкой дрожью затрясло, аж ведра на цепи колодешной загремели.
Три головы его враз затараторили:
- Чяво вам от меня надобно?! - вопросила правая.
- Зачем же так грубо?! Наглец! - добавила средняя.
- Вы, кажись, расстроены? Хотите об этом поговорить? - скороговоркой произнесла левая и, не сдержавшись, тут же заверещала. - Поможите!!! Люди добрые! Убивають!!! За что?
- Ты, гад трехглавый! - заорал Иван Царевич. - Деревню спалил! Дворы пожег! Людей погубил! Еще спрашиваешь - "За что?". Нет тебе пощады!
- Я не...
- У-ррр! - лягуха изловчилась, схватила Змия за конец хвоста, да из стороны в сторону мутузить принялась. - У-ррр!
- Мама!!! - в три горла заорал Змий, размахивая хвостом, понапрасну пытаясь скинуть намертво присосавшуюся лягуху.
Вдруг из дымного чада толпа крестьян показалася с вилами да лопатами. "Никак последние живые на помощь идут, - сообразил Иван Царевич, - Вот, теперь ты у нас в кармане чешуйчатый!". Да тут обмишурился молодец. Мужички-то наперед вышли, да только не с чудищем махаться. А развернули они незатейливые свои орудия в сторону Иванову, дабы собой Змия Горыныча прикрыть да уберечь.
- Вы чего, мужики? - растерялся Царевич. Метлу ведьмовскую опустил.
Пошептались меж собой "потерпевшие" да вытолкнули из рядов своих дородного молодца - косая сажень в плечах, лицо все щедро веснушками усыпано, да копотью местами перемазано. А в спину храбрецу шепоток застрелился: "полоумный никак... ты, браток, тамыча осторожней с ним...".
- Ты ето... чяво озоруешь? - помявшись маленько, вымолвил рыжий.
- Он на меня набросился! Чуть не убил, окаянный! Чудище свое натравил! - в одночасье запричитали Змиевы головы.
- Я Иван Царевич, спасаю вас от изверга трехглавого, кой вашу деревню разорил, избы пожег, да, чай, добрую половину людей погубил.
Толпа крестьян зажужжала, что улей пчелиный:
- Хто пожех? Кохда? Якой такой изверх?
- Этот, - ответил Иван, взмахнув метлой на Горыныча, от чего Змий тут же вздрогнул в испуге. Колодешные ведра дружным звоном отозвались. - Видел я, как в деревне вашей дым валит с изб пожженных, вон, и ноне клубами черными по полям стелется.
Облегченный вздох прошелся по толпе людской. Тут раздались смешки первые, а вскоре хохотала и вся братва деревенская.
- Этот изверх! Ха-ха-ха! Пожех! Ха-ха-ха! Людей похубил! Ха-ха!
Мужики за животы схватились да наземь повалились. Самые радивые лаптями так и задрыгали, в смехе похрюкивая.
- Что здесь смешного-то? - смутился Царевич.
- Да энто ж Змий Хорыныч! Мясцо ему не по скусу. Он как енто: ве-хе-то-ниа-нец. Нас не обижает. Балагурит малость. Ну, а як жешь без ентова? А ваще, Горыныч печется о полях да буренках нашенских, бережет от зверей лихих, кои с лесу-то дремучего являются! Мы за енто ему самогончик варим, чадит конечно нещадно, ну, да ничё! Да ишо дюжину бочонков огурчиков квасим на закусь. А злючим Хорыныч тока с похмелья бывает. Правда, Хорыныч? - все три головы утвердительно закивали. - Тохда-то пламень из пасти евоной и изрыгается. Посему ступай-ка своей дороженькой мил человек по добру по здорову! Хорыныча мы в обиду не дадим! А коли осерчаем, мало не покажется! - и рыжий обернулся до своих в поисках поддержки мужицкой. Враз отозвалась толпа гулом одобрительным.
"Как же это так?" - подумал Иван, - "Видать, ошибочка вышла".
- Простите меня люди добрые! - молвил Царевич да в пояс им поклонился. - И ты прости Змий Горыныч! Не признал я дело правое! На худое думал.
И тут припомнились молодцу все наказы, коими Яга в дорожку напутствовала. Смекнул лукавец пользу свою, да и говорит - Как же мне свою оплошность-то искупить?
- Спервой сними... с нас это... кровожадное животное, - сказал Змий, и протянул к носу Иванову хвост свой чешуйчатый, на коем, вцепившись мертвой хваткой, продолжала висеть верная лягуха.
- Фу! Фу, кому говорю! - скомандовал Царевич. И лягуха, выпустив хвост змиев, шмякнулась на траву, однако, продолжая хмуро поглядывать на Горыныча.
- Совестно мне Змий Горыныч так вот уйти, авось примешь от меня подарочек иль услугу какую?
Взбодрился Змий Горыныч, уразумел, что ничего ему боле не угрожает.
- Ничяво от тебя мне не надобно!- гордо ответила правая голова и, задрав нос, отвернулась.
- А о которой услуге толкуешь, пративный? - протянула средняя и подмигнула молодцу.
- Да где ето видано?! Так пужать добрых Змиев! Я, вот, тебе сейчас все скажу! Ступай ты со своей услугой знаешь куда?! - разошлась левая.
- Ну, ладно. А я-то хотел тебе самогончика предложить забористого. Вину загладить гостинцем знатным. Ну, не хочешь как хо...
- Самогончика!!! - выдохнул Змий. Три головы словно тетива выпрямились:
- Чяво ж раньше-то молчал?!
- Да ты оказывается милашка!
- Вынимай гостинец! Давай же поскорее, как вину заглаживай!
- Толь гляди, Горыныч, самогончик-то не кислый! С копытков свалить может, - молвил Царевич.
- Не свалит.
- Фи, вот еще!
- Ето меня то, самого Змия Горыныча?! Ха-ха! Да я! Да мы! Да ни в жисть!
Покамест Иван в ступе копошился, бутыли со дна выуживая, головы змиевы на шеях длиннющих в узелок сплетались от нетерпения пущего.
- Вот, Змий Горыныч прими подарочки от меня в знак примирения! - молвил Иван Царевич да выставил пред чешуйчатым три бутыли заветные. Тут поднялся такой гвалт, что довелось Ивану отступить взад для пользы здоровью своему. Каждая из головушек змиевых схватить пару бутылей желала уместо одной причитающейся.
- Ах, ты жадюга!
- Отдай!
- Мои!
- Я первый схватил!
- Нет, я!
- Кончай базар! - наконец проорала правая голова самая рассудительная. - Нас трое? Трое! Бутылей тож три, так какого биться братаны? Давайте, лучше взяли. Ну... вздрогнем!
Высушил Змий в три горла бутыли да разомлел тотчас, разулыбался в три пасти. Видать, хорош был бабкин самогончик!
- Вот, ик, скажи, ик, ты мня уважаешь? - вопросила, кося глазом, правая голова.
- Дай-ка, я тебя расцелую, родимый! - пропела средняя и потянулась к Ивану Царевичу.
- Я, вот, знаешь, кем работаю? А! Не знаешь! А я ведь телухранитель самого Кощея Бессмертного! Разумеешь, каково ето? Ведь он...
- Ц-ц! - разом цыкнули на болтунью две бдительные головушки. Поворчала в ответ им левая голова, побурчала, да примолкла.
Вскоре стало клонить Змея в сон неодолимый. Принялся чешуйчатый зевать сладко, да так что сам Иван чуть было храпака не дал, да виды бессчетных клыков змиевых в чувствах оставили. Обнял Горыныч лапами когтистыми колодец хилый, сложил на него все три буйны головы да захрапел так, что бревна ходуном заходили, а ведра, звеня, все в воду попадали. Растянул пасть левой головы руками могучими Иван Царевич да и вылил на язык ее оставшийся сироп бодряка. Приоткрыла желтый глаз левая, звенула разок и вновь захрапела.
"Что же делать-то?! Бодряка не хватило! Ну, удружила Василиса! Спасибочки!" - подумал Иван и принялся будить левую.
- М-м-м...
- Горыныч! Да очнись же!
- Ну, чяво надо? Оставьте меня! Вот, как дыхну шас!
- Да это я, Иван! Скажи, зачем телухранитель Кощею, ведь бессмертный он?! Его ж убить нельзя!
- Кто ето сказал? Можно. М-м-м...
- И как? Как это съделать-то?! - воскликнул Иван и, ухватив за шею левую, затряс ее что есть мочи аки яблоню садовую.
- Ну, сперва можно откопать на лукоморье меч-кладенец под дубом, но этот вряд ли поможет. Потом... Хр-пщ-щ!
- Что потом? Потом что? Горыныч, ну проснись же. Да просыпайся же! Где смерть Кощеева? Где он ее прячет?
- М-м-м... Яйцо...
- Что яйцо? Которое ещё яйцо? Ну, говори же! - Иван тряхнул со всей силы голову.
- О-о-й... Отстань, - скривилась кисло левая.
- Что с яйцом?
- Смерть Кощея... Яйцо разбить... Сломать конец надобно... Хррр-пщ-щ-щ, - и были то последние слова, коих Иван сумел добиться от пьяного в дрова Змия Горыныча.
Постоял Царевич малость над тушей храпящей, призадумался. "Что же это получается? Противно как-то... Жестоко" - передернуло молодца от дум этаких. Кинул Иван взгляд тяжелый на женку свою, что продолжала носиться стрелой по округе без устали. "Нет уж, доведу я сие дело до конца, - решил молодец. - Живота не пожалею, а вызволю Василису из-под поганой власти твоей, Кощей!".
- Василиса! В ступу! Мы взлетаем! - скомандовал он бородавчатой. - Времени у нас мало осталось, три денька всего, поколе Горыныч спать будет.
Стремглав понеслась ступа в небесах ночных, светом полной луны озаряемая.
Ранним утречком приземлились путники на лукоморье, где, вцепившись корнями в землю каменистую, шумел листвой дуб старый, вторя морю синему. Да не простой то был дуб! Узловатый ствол древа могучего едва ли объяли бы и пять здоровых молодцов, взявши друг друга за руки. 'Не в пору любоваться' - одернул себя Иван Царевич да принялся таскать камни из-под дуба заветного. Лягуха тем временем, повизгивала в восторге пущем, по округе носилася. Бодряк с оной покамест не весь выветрился.
- Василиса! Угомонись, болезная! - вознамерился успокоить Иван шалую.
Но лягуха рассудила оклик Иванов по-своему. Подскочила к нему бородавчатая, стала рыть лапами землю трудную, да с таким рвением, что комья да камни фонтаном полетели во все стороны. Пришлось Ивану посторониться. Не успел он и глазом моргнуть, как бородавчатая с головой окопалася да звонко заквакала:
- Ква! Ква, ква!
- Что? Что такое?
Взглянул Царевич вниз и глазам своим не поверил. На дне ямы лежал меч красоты изумительной. Схватила его лягуха, словно перышко, наружу выпрыгнула да положила находку молодцу под ноги.
- Так вот ты какой, меч-кладенец! - вскрикнул Иван и поднял над головой оружие дивное. - Василисушка! Каюсь, родимая. Приходила мне думка, что козни ты мне умышленно чинишь да планы спутываешь. А теперича вижу я верность твою. Один Кощей повинен в виде твоем неприглядном. Ну, не горюй, Василисушка, потерпи еще немного.
Лягуха от слова ласкового, визжа, на руки к Ивану запрыгнула да и принялась лизать его в обе щеки. Завалился назад Царевич под тяжестью туши лягухиной, ударился всем телом могучим богатырским о дерево. Тут что-то заскрежетало, зазвенело в кроне дубовой. Как вдруг сверху нежданно-негаданно упал ящик стеклянный.
- Вот те раз, - удивился Иван.
Ящик стеклом разлетелся вдребезги, а из него заяц серый выскочил.
- Вот те два, - только и успел сказать Царевич.
И только серый бежать удумал, да не тут то было. Лягуха резвее оказалась. Хвать зайца за хвост. А тот в миг в утку оборотился.
- Вот те три.
Утка только взлетать, оторваться думала, но не ведала, что бородавчатая шибко прыгать умеет. Сиганула лягуха высоко, да и ухватила пернатую за крыло. А тут 'бац' - исчезла утка, будто вовсе не было. А сорвалось долу нечто белое, ударилось о землю-матушку и вмиг испарилось.
Иван поморгал глазами, ухватил меч покрепче, да и говорит:
- Чертовщина какая-то! Никак дуб дурманит. Василиса, хват проказить. Давай-ка в ступу! Да поторапливайся! Лететь пора!
Но лягуха и не думала слушаться, уселась наземь, да расквакалась:
- Ква, ква, ква!
- Чего еще? - встревожился молодец.
- Ква!
Догадался Царевич, что неспроста Василиса квакает, а зовет его. Подошел он к бородавчатой и видит, - лежит меж камней иголка золотая, ушко все узорами украшено.
- Ух ты! Красота-то какая! Да тут, видать, целый клад под дубом зарыт, надобно потом будет наведаться. Как девицей обернешься, вышивать этой иголочкой будешь, - молвил Иван и довольный заколол иголку в полу кафтана своего.
Бережно уложил молодец меч-кладенец на дно ступы деревянной да воскликнул:
- А теперь к Кощею! С таким то мечом - все нипочем!
Синей скатертью раскинулось море широкое. В третий раз выглянуло солнце ясное и осветило буйные волны, покуда вдалече не показались меж скал мрачные стены замка Кощеева. Острым шпилем вспарывала свод небесный главная черная башня. Верхушку ее кольцом каменным венчала площадка наблюдательная с перилами резными тонкими. На нее и посадил Иван мухонизм летучий. Схватил в руки молодец меч великий да поспешил вниз по лестнице крученой. Не сумел Иван приневолить лягуху обождать у ступы, так и увязалась бородавчатая вслед за ним хвостом зеленым. Вывели ступени Царевича к коридору длиннющему. А в конце оного створы высокие показалися, шипами густо покрытые. На удачу одна из них приоткрыта оказалася. Не успел Иван и поразмыслить, как лягуха шмыг туда, тут след пропал. Отвернул Царевич дверь кованную, приложил силу недюжинную да следом вошел. Очутился молодец в зале размеров невиданных. Своды величественные во мраке холодном тонут. Стены, что уголь черные. А по оным узоры из белой кости с золотыми нитями выведены. Вдоль стен колонны необхватные в ряды выстроены. А меж ними странность малая - веревки с костяшками рыбными развешаны. Разглядел Иван посреди зала два трона резных. Черным ковром по мрамору белому через всю залу к ним дорожка устелена. А на троне одном сам Кощей Бессмертный сидит, лысина так и блестит. Но не это смутило молодца, а то, что со трона второго, что помельче будет, девица, красоты невиданной поднялась да навстречу ему направилась. Возликовал Иван, возрадовался: 'Свершилось чудо великое! Эх, права была баб-Яга! Хорошо, что лягуху с собой взял. Оборотилась, в девицу, моя Василисушка!'. Кинулся Иван к красавице жене, протянул к ней ручки свои:
- Скорее, Василисушка! Укройся быстрее, покамест я с Кощеем проклятым разделаюсь! Навек отучу паганца чужих невест в лягух болотных оборачивать! - прокричал Иван и поцеловал красавицу в губы алые. Затем отстранил он рукою твердой в сторонку молодуху обомлевшую, поднял над головою меч-кладене да и двинулся на Кощея, кой в то время медленно с трона костяного подымался с лысиной, аки бурак, красной. Опомнилась тут Василиса да ухватила Ивана за рукав.
- Стой, Иван! - воскликнула визгливо красавица так, что уши заложило у обоих супротивников. - Нельзя Кощея губить!
- Ха! Не боись, милая! Известно мне давно, где его смерть хоронится, - подмигнул Иван девице да зашептал той на ушко розовое намерения свои. - ...Увидишь сейчас, каким он бессмертным окажется!
Василиса вдруг раскраснелась вся, глаза вытаращила. Уж, Иван грешным делом заподозрил, было, что опять краса в лягуху превращается. А та загородила собой трон с Кощеем Бессмертным да как завизжит. Рыбные скелетики на веревках мельницей завертелись.
- Даже не смей, дурень! Я тебе сама сейчас все поотрываю!
Выхватила в гневе девица из-за пазухи яблочко наливное, да как кинет оное в Царевича изумленного. Воззрилась красавица на грудь Иванову, куда яблочко ударилось, очи ясные закатила, да осела б на пол, кабы не подоспей подхватить оную Бессмертный. Отнес он бедняжку ко трону своему да усадил бережно. Опосля в торопях достал платочек черный из кармашка, да принялся им обмахивать бледную, что смерть девицу.
- Ой! - только и смог произнести Царевич озадаченный.
А яблочко-то наливное упало да по полу покатилось. Тут вылетела лягуха из-за колонны широкой, вмиг подхватила фрукт спелый да немедля к ногам Царевича приволокла.
- Как же так? - пробурчал молодец оторопевший. Кидая Иван взор свой от девицы к бородавчатой. - Что ж это деется? Ничего не разумею... Ничего...
- Что ты с моей н-невьестой сделал, н-негодяй! - выговорил Кощей Бессмертный, заикаясь от волнения. - Василисушка, краса моя ньенаглядная, открой глазки! Очнись, косточка моя беленькая!
- Какая такая невеста?
- Да, невьеста! У нас завтра свадьба к твоему сведению! Прильетел олух, дубинкой своей размахался.
- Я тебе сейчас покажу олуха! Это ты мне голову морочишь!
- Так не моими вьедь стараниями Василиса в обморок пала? Дурак!
- Сам дохляк костлявый!
Тут супротивники чуть было не принялись бока мять да браниться залихватски, кабы не очнись тем временем Василиса Премудрая. Лихо локтями они один другого отпихнули да кинулись к девице. А вслед за ними и лягуха зашлепала, - оживлась бородавчатая от крика всеобщего. Открыла глаза Василиса, воззрилась на троицу нелепую. Протянула красавица ручку свою белую да перстом холеным на богатырскую Иванову грудь указала:
- Кощеюшка, ты видел это?
Лишь только Кощей узрел золотую иголочку в поле кафтана Царевечева, так заколотила его худобное тело дрожь мелкая.
- Отткудова у тьебя иголка эта? - еле вымолвил Бессмертный.
- Да так, нашел по дороге, - отмахнулся Царевич. - Нечаво мне зубы-то заговаривать! Ежели ты Василиса, то ктой тогда это? - вопросил молодец настырный да указал на лягуху суетливую.
Скривилась девица кисло, умостилась на троне удобнее, да и призналась, нехотя:
- Кобель это мой дворовый, кой терем мой сторожил. Гухой звать, - махнула красавица на бородавчатую рукавом шитым, прошептала слова чудные. Тут 'П-ш-ш-ш', кожа зеленая с той так и опала. Сидит уместо лягухи пес лохматый, хвостом виляет, признал хозяйку свою Премудрую да ластиться принялся.
- Не суди меня строго, Иван Царевич. Замуж я больно идти за тебя не хотела, так как сердце свое девичье давным-давно Кощеюшке желанному отдала. А ты ж молодец упрямый, чуяла, так запросто б не отвязался. Вот, и придумала хитрость малую, - тут Премудрая запнулась коротко. - Авось и большую. Но что мне делать-то было? А?
Понял все Иван, а где не понял, там догадался, тяжелее прежнего на душеньке его стало. Чернее тучи тоска в глазах синих показалася. Опустил он русую голову на грудь богатырскую.
- Эх, дурень я простодырый. Иван-дурак - верно народ кличит.
В сердцах бросил Иван меч к ногам Кощеевым да пошел вон из зала ненавистного. Да не успел он три шага сделать, как рыбкой скользнула Василиса с трона белого да забежала наперед к Царевичу.
- Прости меня, Ваня, коли сумеешь. Видит Бог, не желала я зла тебе. Чего хочешь, проси, ничего не пожалею! Да только отдай мне вещицу диковинную, что заколота во полу кафтана твоего! - воскликнула девица с мольбой в голосе.
- Забирай, - молвил Иван и протянул девице иглу золотую. - Ни к чему мне она теперь. Прими от меня подарком свадебным. Желаю вам счастья.
- Постой, Иван, - окликнула его Премудрая. - Раз не желаешь ничего, возьми хотя бы то, что судьбою к тебе стремилося.
Улыбнулась Василиса, подняла с пола яблочко красное и вложила оное в ладони богатырские.
Поднялся Иван по лесенке знакомой на площадку башенную, туда, где ступу деревянную оставил. Забрался молодец в мухонизм летучий да только взлетать вознамерился. Вдруг из башни пес со всей скоростухи вымахнул да с разбегу 'прыг' к нему в ступу ведьмовскую. Обрадовался Царевич. Как не странно, привязался он к этой животинке неугомонной. Обнял молодец пса крепко за шею мохнатую, потрепал по холке мягкой.
- Ладно, Гуха. Делать нам боле здесь нечаво. Летим-ка домой. Пускай потешается люд над нами. Хоть ты меня не покинула, хм, то бишь покинул. Извини, дружок, что долго тебя за бабу принимал. Не по-мужски это. Сам разумею.
Взвилась ступа ввысь под облака пушистые. Ветерок попутный подхватил ее да понес в сторонку родимую.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вернулся Иван Царевич в края родные, приземлился пред избушкой на курьих ножках на поляну зеленую. Смотрит. Изба в гнезде сидит, а подле оной дюжина избенок малых носится. Малышня на крышу к ей забирается, опосля оттуда, маша ставенками, долу прыгает. Гвалт стоит такой, что до ведьмы-то и не докричишься. Да толь Яга сама почуяла долгожданных путничков да в окошко выглянула. Охнула, выбежала встречать со всех ног, от радости руки заламывая. Обняла ведьма Ивана руками сухонькими, сглотнула старая слезу счастливую да призналась, что уж не чаяла живым увидеть добра молодца.
Долго сидели Яга с Иваном за чашкой чая ароматного за столом да на лавочке. А Иван все рассказывал да рассказывал, как дело было, не тая ни малости. Слушала его старуха внимательно, то и дело, языком цокала да вздыхала легонечко. Напоследок вынул Иван Царевич из-за пазухи яблочко румяное, коим Василиса его одарила, и говорит:
- Вот, Яга. За все добро твое да за участие прими от меня гостинец скромный. Боле отблагодарить-то тебя мне и нечем. Уйду на чужбину из краев родных, куда глаза глядят да не ворочусь боле.
Приняла Яга от Ивана яблочко, погладила рукой чуб льняной Царевича да молвила:
- Ну, будет тебе кхучиниться, Ванюша. Утро вечера мудренее. Подустал небось с дорожки-то дальней. Ляг лучше поспи, а сон добхый всю горечь с души выпьет.
Так Иван и сделал.
Проснулся молодец ранним утречком бодрым, да отдохнувшим. Глядь, а в избе девица красы невиданной хозяйствует такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Волосы рыжие золотыми локонами до пояса завиты. Щечки что персик румяные, носик задорный веснушками солнечными усыпан. А глаза зеленые, аки озера бездонные! Глянул Царевич в те очи дивные да и потерял сердце свое навеки вечные.
- Кто ты, красавица? - спросил Иван девицу.
- Сам признаешь али подсказать? - откликнулась зеленоглазая. Зазвучал колокольчиком голосок ее приветливый.
- Яга!? - прошептал Царевич догадливый. Да не поверил глазам собственным. - Но как?
- А ведь, Ванюша, не простым ты яблочком меня давеча одарил, а волшебным, - молодильным!
Возликовал Иван Царевич, подхватил на руки красавицу, да и закружил по избе лихо:
- Ягодка моя! Судьбою мне нареченная!
Упредь поспела девица голову пригнуть, да о потолок не вдариться. Не впервой летать в объятьях бравого молодца. Тотчас в лесу округ избы все совы разом заухали, вторя их смеху счастливому. Лишь изба вздохнула жалостно.
Повел Иван Царевич невесту к отцу родимому во дворец царский. Выслушал их Царь-батюшка, возрадовался, да и благословил по-отечески. Вскорости тут и свадебку знатную сыграли! Гости все каблуки истоптали! Шла молва, даже Кощей с женой из-за моря прилетал на чуде трехголовом молодых поздравить. Вот, только странность на свадьбе той была. По одну руку от жениха красавица невеста восседала, а по другую пес дворовый сидел, прожорливый ужасно. Народ посудачил, посудачил, да и отнес энто к причудам царским. И я там был, мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. Так и ушел неемши.