35. Израилиада

Конкурс Реалистической Прозы
Первый день

Микроавтобус свернул с шоссе, утыканного пальмами, в местность, что называется, сельскую. За окном потянулись цитрусовые плантации, потом пошли редкие низенькие домики, в эпицентре которых я и был выброшен со всем своим барахлом. Вокруг никого нету, куда идти, что делать, совершенно не ясно. Сижу, потею, хочу курить... Вскоре меня вышли встречать две молоденькие девушки - начальницы ульпана, как выяснилось позже. Шалом, говорю, больше на нерусском сказать я ничего не смог, да не больно то и хотелось, собственно. Я получил ключ, затащил сумки в комнату, сел на свободную кровать – осматриваюсь. Сигареты кончились, был только Беломор, который я взял в качестве сувенира. Спички тоже кончились, на улице ни души, все или на занятиях, или на работе. На каком языке обращаться к проходящим мимо людям непонятно, но выясняется, что все они некурящие. Долго сижу, сходил за недочитанной книжкой Кастанеды из эпопеи про дона Хуана, папироса за ухом уже взмокла от пота. Наконец-то идут двое русских, подозрительно смотрят на меня, Финик дает мне подкурить, опять же подозрительно рассматривает мою книжку, потом папиросу, потом снова меня. Поняли друг друга мы с полувзгляда и при первой же возможности стали злостно нарушать все правила и запреты, шокируя аборигенов былой стойкостью организма. Но все это будет позже, а пока что даже сигарет купить для меня проблема, не говоря уже обо всем остальном. Выяснилось, что магазин работает крайне странным на первый взгляд образом: пару часов в обеденное время и пару часов после окончания рабочего дня. На поверку это оказалось не по-советски логичным, потому как работали все на удивление усердно, и в рабочее время никто по киббуцным улочкам не ошивался. Я с непривычки закашлялся от едкого и вонючего беломорного дыма, выпросил у Финика листочек и карандаш, вернулся в комнату, завалился на кровать и начал письмо отцу так: «Шалом, батя!»

Страус

Отдельная история о том, как я работал в зоопарке. Нужно сказать, что работал я там всего полдня, но впечатлений выхватил на полжизни уж точно. А дело вот как вышло. После раздачи зверью комбикорма, получил я задание выкрасить страусу клетку в зеленый цвет. Начальница на непонятном языке дала мне широкую кисть и ведро краски. Я быстро смекнул, что к чему и принялся за работу. Уже через час вся клетка снаружи весело сияла свежей якрозеленой, салатовой даже такой, краской. Не успел я сесть, чтобы перекурить это дело, как подлетает начальница и дает мне понять, что зря я расселся, потому что изнутри клетку тоже красить необходимо. Я попытался возразить по поводу того, что внутри сидит страус, а опыта общения со страусами у меня нет, но опять же по интонациям понял, что это никого не волнует. Не без опаски, словно дрессировщик-стажер, я зашел в клетку...
Страус на поверку оказался животным до ужаса глупым. При моем появлении в клетке, он и не подумал прятать голову в песок, а наоборот, с любопытством вытянул ее вперед и быстро-быстро замигал глазами-бусинками. Я же тем временем, вооружившись кистью, начал внутреннюю отделку помещения. Стоило мне потерять бдительность, как чувствую в спину удар острым клювом. ТЮК. Ах ты, зараза, говорю, я тебе тут жилье благоустраиваю, а ты мне такую благодарность? Вроде стыдно стало глупой птице, отошел, думает, ну или вид делает. Я тем временем стою, крашу дальше, а сам так опасливо уже через плечо на страуса посматриваю, тот не шевелится – изучает меня, наверное, думает, что я большая такая еда или типа того. Устал я головой крутить, крашу себе спокойненько, как сзади опять в спину еще сильнее прежнего. ТЮК. Ну, говорю, собака страшная, терпение мое кончается, затюкал ты меня уже, иди в угол и там подумай о своем поведении! Страус смотрит, как будто и не ему сказано, только глазами-бусинками мигает.
Давай я тогда его кистью пугать, уйди, говорю, по-хорошему, а сам тычу кистью ему в морду. Не знаю, что у этого страуса на уме было, когда он кисть своим клювом тяпнул. Ухватил и не отпускает, еще минут пять отдавать не хотел, я насилу выдрал. Гляжу - время обеденное, все побросал и ушел. Больше в зоопарке мне поработать не довелось, а страус своей зеленой мордой еще долго пугал местных детей.

Кафель

Финик сказал мне, что тут от спермы в душе уже кафель трескается. Я даже поверил, хотя поверить в то, что от спермы может треснуть кафель достаточно сложно, ведь это всего лишь сперма. Трещин в душе я не обнаружил, но все равно первое время старался не кончать на стены и лишь потом только понял, что это метафора такая была про кафель, если бы он мог треснуть, то обязательно бы уже весь к херам растрескался.

Банзай

Среди прочих цветов и растений в теплице выращивали карликовые деревья бонсай. Японцы так и не смогли растолковать мне сложную лингвистическую суть похожего на их «да здравствует» слова. Может что-то типа «деревоурод», по аналогии с харакири – «животнож». Деревья были ну очень карликовые, сантиметров сорок ростом, в основном цитрусовые, на которых непонятным чудом вырастали апельсины и лимоны размером с горошину. Я сожрал тайком несколько штучек, что-то цитрусовое во вкусе определенно присутствовало.
Ульпанисты с радостью принимали в дар от меня на дни рождения эти чудеса генетики и селекции. Красть их было совсем не трудно – спрятал под куртку, засунул в карман руку и придерживаешь снизу горшок. Учитывая коммунистический жизненный уклад, оплачиваемый едой и жильем труд, воровством это я не считал. Ну утащил десяток-другой банзаев, кто их считает. Укол задремавшей совести я почувствовал, когда всех тепличных садоводов перебросили на упаковку этих деревьев в красивые коробочки для экспорта в Англию. Все стояли на конвейере и проделывали какое-нибудь монотонное действие над каждой коробкой. Я специальным девайсом лепил ценники, в течение восьми часов размышляя над цифрой, которая появлялась перед глазами каждую минуту. 249 фунтов стерлингов за уродливое деревце, не дохуя ли?

Финик

Про Финкельштейна можно было бы отдельную книжку написать в стиле Баяна Ширянова. Жизнь по наклонной, по простому всем давно известному кругу кумар – мутка - вмазка. В Израиль его сослали родители на ремиссию. Последний раз поставился в сортире аэропорта Пулково, а кумарить начало уже в самолете. Кое-как из последних сил добрался до киббуца, плюхнулся на кровать и переломался насухо. Киббуц - это тебе не родной Питер, тут тебе ни трамала, ни кода, нихрена, голяк, точка, лежи и помирай как знаешь. Докторша первый раз видела такую сложную акклиматизацию.
Полгода киббуцной ремиссии, а потом он уехал в Тель-Авив работать поваром. Я его встретил через год случайно на улице Бат-Яма, упичканного до безобразия.

Наташа

Бесспорное лидерство в плане женской красоты и обаяния держала Наташа, к сожалению быстро определившаяся с постоянным партнером. Счастливым пожимателем ее плодов был Гадоль, огромный и бескомпромиссный детина, наводящий ужас одним своим видом. Многочисленным тайным поклонникам оставалось лишь украдкой в столовой набираться сеанса, садясь за соседний стол.
Я тоже не враг себе и вполне довольствовался образами моей фантазии, но тут вышел новый год. Киббуцники организовали празднества в столовой с бесплатной раздачей пива и коктейлей. Вот этот коммунизм меня и подвел, наклюкавшись до потери самоконтроля и выждав момент, когда пьяный Гадоль отлучится, и заиграет медленная мелодия, я подошел к ней, обнял за шею и прошептал с придыханием на ушко: «Потанцуем, милая?»
 «Шел бы лучше ты спать, Женечка!», - сказала она мне. Я всегда панически боялся таких моментов и старался не приступать к развитию событий, не будучи уверенным в стопроцентном успехе. И вот ледяное, отрезвляющее «шелбытылучшеспать» за шиворот и осознание этого ужасного факта – все-таки случилось. Я, отвергнутый и оскорбленный, как мокрая курица, на неверных ногах поплелся к раздаче спиртного. Я сидел на лавке за столовой и оплакивал горючими пьяными слезами свою нелегкую судьбинушку на чужбине, оставшихся на родине дружков и ветреных подруг, закрутившийся жизненный сюжет и чертов душ с хроническим рукоблудством.
Только проспавшись, я понял, что своим отказом Наташа спасла мне если не жизнь, то приличный кусок здоровья и энное количество зубов уж точно. Месяца через три после ульпана Наташа с Гадолем перевернулись в маршрутке на шоссе Беер-Шева – Тель-Авив. Осколки лобового стекла раскромсали ее лицо, вся голова была перебинтована, как в кино про человека-невидимку. Я посидел у них минут пять и поспешил уйти, больше после этого я ее никогда не видел.

Японцы

Вот кого умом точно не понять, так это японцев. Вы, конечно, будете смеяться, но нашлись среди них и такие, которые возомнили себя евреями. Три таких особи старательно изучали иврит в моей группе. Нужно сказать, что старательны были они во всем, в учебе, в работе, ни одного нарекания, ни одного опоздания, вечно сделанные домашние задания и назубок выученные правила. Хотя нет, вру, один единственный раз они опоздали на урок, все трое сразу. А вышло так, что мы с Яривом затащили их в паб под предлогом практики в иврите. Начали с пива по чрезвычайно демократической цене 3 шекеля за кружку, потом мы с Яривом перешли на водку. Разговорились. Японцы водку пить отказывались наотрез, пока я не предложил за Хиросиму стоя и до дна, а после того, как я торжественно с барского плеча презентовал им Курильские острова, из узких глаз покатились скупые слезы. После такого единения народов пьянка пошла в крутое пике.
Наутро произошел нонсенс – все трое в полном составе опоздали на урок на полчаса. Если у трезвого японца глаза видно с трудом, то у японца с похмелюги глаз вообще нет. Заходят трое, ну совсем не в форме, училка наоборот - глаза от удивления расширила и спрашивает, что же такое должно было случиться. Трое хором отвечают, что вчера они были в пабе и Женя, я то бишь, напоил их до беспамятства водкой, поэтому сегодня они не смогли проснуться... (Напомню, что пить ульпанистам строго настрого запрещено) Вот вам и разница менталитетов, все как на духу, сдали меня как стеклотару, с потрохами. Я все понимаю, межкультурные различия и все такое. Конечно, я не обиделся, взял у одного из них иврито-японский словарь и весь урок старательно вырисовывал на больших листах иероглифами разные ругательства и демонстрировал им и всему классу. Ну а что, пусть знают наших, самураи блин хреновы.

Дефлорация

Я никак не мог ей вставить. Вставлялось буквально полшишечки, а дальше ну никак не шло. Она говорила, что ей очень больно и дальше не надо. А я в дефлорациях не специалист, может, конечно, и нужно было присунуть разок как следует, да и все дела, но сдуру, как говорится, можно и хер сломать. Вот я и начинал по теории - медленно, но верно прорываться вглубь. Она сказала, что у нее уже был какой-то Артем, точно так же потыкался и все без толку, а потом добавила: «Ничего не получится. У тебя он слишком большой!». Не могу сказать, что не порадовался этим словам, потому что, как и большинство мужчин, все же считаю, что он у меня наоборот - слишком маленький, но теперь, по крайней мере, больше, чем у Артема. Я даже загордился и в эту ночь оставил все попытки. На четвертую ночь наконец-то вошло до упора... под душем однако было лучше, проще по крайней мере.
Гондонов одних на это мероприятие извели пачки две, она сказала, что я на гондонах разорюсь, она не знала, что на гондоны у меня денег и не было, я их просто крал из магазина с названием «Кольбо», как и каждую вторую пачку сигарет. Сигареты в Израиле очень дорогие. Почти все русские воровали сигареты и гондоны. Сигареты чтобы курить, а гондоны просто так – на всякий случай. Кстати, уже потом выяснилось, что гондоны в «Кольбо» были бесплатными, так что зря мы их воровали.

Флэшбэк

Все произошло так же неожиданно, как потеря девственности на затянувшейся вечеринке старшеклассников. Я отцепил от монитора свой старенький компьютер, положил его в китайскую клетчатую сумку, выбрал несколько более или менее чистых трусов, носков и футболок, сверху кинул синие корки диплома о том, что я не хер с горы, а образованный молодой специалист, вытащил из коллекции десятишекелевую монету и пошел проститься с друзьями. Дальше все помнится достаточно смутно, домой вернулся я под утро, отец сообщил, что машина в Новосибирск будет внизу через несколько минут, чай допить я не успел, сказал отцу, чтобы вниз за мной не ходил, обнял его на прощание, осмотрел свою комнату в последний раз, взял с полки маленькую брошюру Довлатова, «Компромисс», кажется. Когда спускался по ступенькам, то обернулся и увидел в дверях отца, грустным взглядом он провожал меня, я на секунду остановился, хотел что-то сказать, но передумал... он, видимо, тоже...
Всю ночь я провожался среди хоровода каких-то лиц, знакомых и не очень, а к утру был уже, как фантик... Вспомнилось, как за день до полета на инструктаже о том, как жить дальше, бородатые-носатые мужики втыкали, что когда я коснусь земли обетованной, то должен что-то почувствовать. Плохо помню, что точно я почувствовал, сошедши с трапа, зато хорошо помню, что дико тошнило. Процедура оформления новоприобретенного гражданства затянулась до глубокой ночи, всех, кого не забрали родственники, сгрузили в какой-то гадюшник общажного типа, где я и забылся праведным сном гражданина маленькой, но гордой страны... Рано утром меня кто-то распихал, я жадно припал к крану, сполоснул рожу и загрузился в машину, которая везла меня в киббуц на север. Несмотря на ноябрь, припекало солнце, и я скучающе глазел на проезжающие мимо пальмы, о них же и думал - какие стройные ряды пальм, кругом одни пальмы, одни долбанные пальмы, просто пальмовые джунгли, пампасы какие-то, мать их. Неожиданно появился огромный знак, на котором говорилось: Тель-Авив направо, Иерусалим налево... Вот тогда-то и возникла моя первая трезвая мысль: какого *** я тут делаю?!

Цалик

Не люблю, когда людей называют «человечками», но тут все-таки это будет уместно. Маленький тщедушный человечек по имени Цалик командовал ульпанистами в киббуцной столовой. Только что отслуживший три года в ЦАХАЛе, он все пытался навести на кухне армейские порядки, мнил себя бравым сержантом и раздавал приказы на повышенных тонах. Конечно же, никто из ульпанистов его не любил, да и не слушался особо. Я даже не знаю, у кого созрел план мести, скорее всего это был Финик или Гадоль. Цалика подкараулили, когда он пошел в холодильник за мясом. Холодильником служила достаточно просторная комната с железной дверью, температура там поддерживалась около нуля. За Цаликом заперли дверь на задвижку так, чтобы изнутри открыть было невозможно. Время было обеденное, и на кухне никого не было. Обмороженного дембеля, сорвавшего на морозе глотку, извлекли часа через полтора. Урок пошел на пользу, а Цалика вскоре разжаловали в столовские кассиры. Начальницей назначили его маму, женщину дюже объемную и посему, как водится, добродушную, по имени Кармела. Однако и такое распределение должностей продлилось не очень долго.
Уже через пару лет, возвращаясь в съемную квартиру в Нешере, я зашел по дороге в небольшой магазинчик, который так и назывался «По дороге» (аль адерех), чтобы приобрести ежевечерние три бутылочки пива «Маккаби», объемом 0.7 литра каждая. Незаметно сунул в карман зубную пасту, перекинулся парой слов с кассиршей Анечкой, на которую тогда еще имел виды. Мое внимание привлекли фотографии на первой полосе вечерней газеты, лежавшей на кассе. Теракт в прибрежном ресторане «Максим», среди погибших Кармела, Цалик, его жена и годовалая дочка. Я оборвал обольщение на полуслове, вернулся к полкам и взял бутылку «Кеглевича»...