Дом Весёлых Нищих
Другой ракурс
(повесть в двух действиях)
Действие первое
Старый московский двор в Замоскворечье. Узкая прямоугольная площадка, с четырёх сторон окружённая домами. Только две стены полностью не соединены между собой – там ворота. Во дворе – склады овощного магазина. На асфальте валяются тухлые раздавленные овощи. Во двор въезжают и выезжают машины.
Лето. Шесть часов вечера. Солнца во дворе уже нет. Дома кирпичные мрачные. В правом углу на асфальте стоят ящики из-под яблок. На ящиках сидят де Голь, Вячеслав, Шаха, Февраль. Между ними – ящик, на котором они выводят доминошные узоры. Иван Семёныч и Валерий Петрович с интересом следят за игрой, ждут своей очереди. Де Голь играет с Шахой, Вячеслав с Февралём. Все слегка навеселе. Только Февраль как бы в полусне.
Немного в стороне художник Коля безучастно сидит на лавочке.
ВЯЧЕСЛАВ. Не умеете работать головой, работайте руками. Правда, Февраль?
ФЕВРАЛЬ (мычит). Рач-комс... Боч-комс.
ДЕ ГОЛЬ. Уж не мне ли на старости лет?
ВЯЧЕСЛАВ (указывает на Шаху). А этот на что? Эй, шпингалет! Ты что, спишь? Работать нужно. Маестро сердится, выкормыш.
ШАХА. Мне уже двадцать пять лет!
ВЯЧЕСЛАВ. Маленькая собачка – до старости щенок.
ДЕ ГОЛЬ. Вячеслав, ты мудр, как Галилео Галилей.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть!
ШАХА (нехотя мешая). Ты-то ещё, придурок! Я в английской разведке работаю. А то вот сниму миллион из швейцарского банка и вам даже вермута не куплю.
ФЕВРАЛЬ. А я тебе нос хавать буду (скалит зубы).
ВЯЧЕСЛАВ (даёт ему затрещину). Играй давай, нос. В дом тридцать друг друга не хавают.
ФЕВРАЛЬ (мычит). Переспим и зарежем.
ШАХА. Кого?
ФЕВРАЛЬ. Машку Партизанку.
Шаха смеётся.
ДЕ ГОЛЬ. Её стоит, суку. Я на ней в том году трипак поймал.
ВЯЧЕСЛАВ. А, я помню. Ещё пить тогда отказывался. Я тебе говорю: пошли ты их, врачей. Им делать нечего, пугают нас. Боятся водки им не достанется, а у самих спирту – залейся.
ДЕ ГОЛЬ. Да, сначала я их слушал. А потом плюнул на всё, нажрался как крот. И ничего – попрежнему красавец мужчина. Вегетарианец в смысле красных вин. И горжусь этим.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть!
ШАХА. Скажет тоже.
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Ребята, вы будете играть?
ДЕ ГОЛЬ. Цыть. Чтой-то комаров развелось в нашем доме многовато. Так и зужжат, так и зужжат. С чего бы это? (Зевает).
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Глупо. А ещё культурный человек.
ДЕ ГОЛЬ. Я – истопник. Любимец, дай ему ногой в... ягодицу, а то – я не достану. Я тебе потом отдам.
ШАХА. С наслаждением, май френд! (Замахивается на Ивана Семёныча, баском, переходящим в тенор). У, щенок!
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Я не щенок. Ты ж мне в дети годишься.
ШАХА. Зато я стопроцентный. Я здесь родился и умру, даст небо. А ты – приблудный, и двух лет здесь не живёшь.
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Иван Семёныч, да не связывайтесь вы с ними. Они этого не понимают.
ВЯЧЕСЛАВ. Вот именно. Не понимаем. Ти-ши-на.
ХУДОЖНИК КОЛЯ. Кхе, кхе.
ДЕ ГОЛЬ. Коля, ты наша совесть. Но всё-таки я против космополитизма. Наш двор – наша Родина, и мы здесь хозяева, а пришельцы с далёких планет могут и помолчать, когда старшие говорят. (Ивану Семёнычу и Валерию Петровичу). Не так ли друзья?..
Делают вид, что не слышат.
ВЯЧЕСЛАВ. Два-два.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть! А сам Гитлера поставил! Надо же, чудак какой-то.
Все смеются над Февралём, а он над Вячеславом.
ШАХА. Мешки сбрасываете, Вячеслав? Восемь-восемь.
ДЕ ГОЛЬ (толкает Февраля). Месяц без двух дней в голове, вы спите?
ФЕВРАЛЬ. Рачкомс, бочкомс...Дуплюсь. (Ходит).
ВЯЧЕСЛАВ. Ходи, Шаха. Я хочу немедленно отдохнуть. Думаешь, легко мне вчера было? Я, говорит, честная женщина. Я в парадных не отдаюсь, глупец! А потом во вкус вошла, не знал, как отвязаться.
ШАХА. Намёк поняла, приду. (Ходит).
ФЕВРАЛЬ. А у меня, кажись, нету...Бочкомс... Есть, есть, рачкомс!
ДЕ ГОЛЬ. Ты чересчур задумчив, Февралёк. Эта легкомысленная игра не для тебя. (Ходит).
ВЯЧЕСЛАВ. Слезай, Шаха. Вы проиграли, маестро.
ДЕ ГОЛЬ. Ну, это ещё как сказать. Хотя с таким партнёром...(Щёлкает Шаху по затылку).
ШАХА. Мне двадцать пять лет! Я сотрудник Интеллидженс сервис!
ФЕВРАЛЬ. Переспим и зарежем. (Ходит, делает рыбу и не замечает).
ВЯЧЕСЛАВ. Февраль, да ты рыбак? Не ожидал. Считайте бабки, господа.
ДЕ ГОЛЬ. Четыре да восемь, м-м,м-м,м-м...шестандцать...сорок четыре. На нас, Козлы. Шаха, ты тупей Февраля. Мне стыдно за тебя, товарищ Шаха.
ФЕВРАЛЬ. Хеаа. Во даёть!
ШАХА. Мне же двадцать пять лет, командир Ли! Я на правительственных приёмах бываю.
ВЯЧЕСЛАВ. До чего ж ты нуден, Шаха, Одно и то же. Ты и в сорок лет таким будешь.
ДЕ ГОЛЬ. Ведь быть всегда чуть-чуть ребёнком есть высшая на свете взрослость. (Шахе) Не отчаивайся, мой мальчик.
Шаха смеётся.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть!
ИВАН СЕМЁНЫЧ (Шахе). Ну, вылезайте, раз проиграли. Потренируйтесь пока.
ШАХА. Чой-то комаров развелось в нашем доме многолюдство.Целый гербарий. С чего бы это?
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Как ты со мной разговариваешь, пошляк? Я тебя сейчас вышвырну!
Вячеслав и де Голь встают и подходят к нему. Вячеслав щёлкает его по кончику носа. Щёки у Ивана Семёныча трясутся. Де Голь хлопает по ним.
ДЕ ГОЛЬ. Цыть
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, это уж хамство.Пожилого человека? Вы мне не хулиганьте. Я на вас управу найду! (Топает ногами).
ДЕ ГОЛЬ. А ты, судья, закрой харево. Это ты там (указывает на ворота) судья, люди с чистой совестью. А здесь ты нуль. Понял, крючок? И никшни.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть! (Кидает в судью фишкой).
ШАХА (напевает). Страстью и негою сердце пылает! (Изображая сладострастие, приближается к заду Ивана Семёныча).
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ (берёт Ивана Семёныча под руку). Пойдёмте, Иван Семёнвыч от этих сопляков. (Вполголоса) Выпьем по стаканчику портвейна. (Громко). Они всё равно не поймут – это гангстеры.
ДЕ ГОЛЬ. Эй, судья! Какого цвета у тебя кальсоны? Ты, надеюсь, кальсоны носишь как всякий добропорядочный буржуа? Поздравляю тебя, мой мальчик!
Иван Семёныч и Валерий Петрович останавливаются в нерешительности – идти или ответить?
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ (Ивану Семёнычу, но достаточно громко). Я буду жаловаться. Это ни на что не похоже. После стольких лет Советской власти какой-то распоясавшийся хулиган...
ДЕ ГОЛЬ. Не, не будешь. Ты трус, мой мальчик. Тебе кровавые кошмары будут сниться... И всё тошнит, и голова кружится, и Славики кровавые в глазах, покоя нет, покой на только снится, летит, летит стальная кобылица! Э... Ну, пошёл, пошёл, пощипли травку. В восемь часов, чтобы был в постели, не будешь – почтенный Шаха отщёлкает тебя по холёным щекам или по мясистому унитазу. (Шахе) Не так ли, мой мальчик?
ШАХА. С наслаждением, мой френт!
ФЕВРАЛЬ. Во даёть!
Валерий Петрович и Иван Семёныч идут, не оборачиваясь.
ВЯЧЕСЛАВ. Эй, погоди! (Бежит за уходящими). Иван Семёныч, угости троячком, до послезавтрого. На подтяжки. Жениться буду.
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Нет, Слава, я не дам тебе денег!
ВЯЧЕСЛАВ (шипит). Что-о-о-о? (Тянется руками к горлу).Что ж ты, сука, у тебя порядочный человек просит, а ты не дашь? Это, значит, я перед тобой унижаюсь, а ты не дашь? (Шахе, который далеко). Шаха, не удерживай меня! Сейчас я разобью эту скверную харю! (Но бить медлит). Дашь или не дашь? Считаю до... семи. Раз. Два. (Чем дальше, тем медленнее). Три.Четыре. Пять. Ше...
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Да на, на! (Кидает скомканную бумажку в лицо Вячеславу. Вячеслав ловит её и целует).
ВЯЧЕСЛАВ (Ивану Семёнычу). О, какой ты всё же великолепный джигит! Давай поцелуемся? Не хочешь? твоё право. Ну ладно, тогда я проголосую, чтобы тебя выбрали ВРИО патриарха дом тридцать. На место уехавшего Вольдемара. Готовься. (Возвращается к друзьям).
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ (сидящим не слышно). Пойдёмте, Иван Семёныч. Как это гнусно! Этому надо положить конец.
ИВАН СЕМЁНЫЧ. Да, да. Я уже повесил объявление об обмене.У меня – дети. (Скрываются за воротами).
Де Голь кидается к Вячеславу.
ДЕ ГОЛЬ. Гений наглости! Качать Вячеслава!
Все кидаются к Вячеславу, качают. Тощий Шаха старается изо всех сил. Февраль ожил. Он качает и бормочет: Рачкомс, бочкомс, – но теперь это похоже на весёлую, разухабистую песню. Наконец осторожно опускают довольного, раскрасневшегося Вячеслава на асфальт.
ВЯЧЕСЛАВ. Вот, как надо. Итак, что мы имеем? Десять долларов, кто – больше? (Де Голь достаёт рубль, Шаха – пятьдесят копеек).
ВЯЧЕСЛАВ. Бутылка с четвёркой. Кто бежит? Шаха?
ШАХА. Ну что, всё я да я! Мне уже двадцать пять лет, как никак.
ФЕВРАЛЬ (радостно). Давай сюда. Я на ногу лёгкий. (полубежит, полуидёт, напевая:
Нас утро встречает прохладой,
Увидев меня за версту,
Добавим, добавим, добавим,
Та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра.
Исчезает)
ВЯЧЕСЛАВ. Аршин и закусон. Генерал, это уже по вашей части.
ДЕ ГОЛЬ. Будет сделано. (Стучит в окно полуподвального этажа. Из окна высовывается заспанная Валька Ковалёва).
ВАЛЬКА (зевая). Ну. что надо, харя?
ДЕ ГОЛЬ. Валюшечка, аршин и кусочек хлебушка.
Валька исчезает. Через несколько минут снова появляется. Даёт стакан, обломанную полубуханку чёрного, зелёный лук, котлету, два помидора.
ВАЛЬКА. На, сволота. Как вы мне надоели! И так голова болит с похмелюги... Только принеси. А то я на вас стаканов не напасусь.
ДЕ ГОЛЬ. Валюшечка, ты меня знаешь, я безукоризненно честен.
ВАЛЬКА. Честен, честен, в четверг брал – принёс?
ДЕ ГОЛЬ. Какие мерзавцы! Понимаешь, Валюшечка, я выпил и отлучился к красотке Севера, но строго-настрого наказал возвратить тебе этот стакан. А они... Нет, я этого так не оставлю! Виновные будут строго наказаны. В Верховный суд позвоню, Лёньку Брежнева на ноги подыму, но это им даром не пройдёт. А сейчас, прекраснейшая Валюшечка, я с твоего позволения, беру этот драгоценный сосуд, мы частично кайфанём из него, после чего я приношу тебе этот сосуд, наполненный влагой, кроме того, три стакана беру в газировочном автомате и подшиваю их к делу. Ну а посуденция после полового акта выпития, это само собой. Под мою ответственность, целомудренная Валюшечка, с нескрываемым уважением – твой будущий зять маестро де Голь.
ВАЛЬКА. Да замолкни ты, трёкало! (Де Голь раскланивается и отходит. Возвращается Февраль.
ФЕВРАЛЬ (припрыгивая). Кудрявая, что ж ты не рада, увидев меня за версту, добавим, добавим, добавим, та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра
ДЕ ГОЛЬ. Ну что ж, господин Февраль, займитесь вашим коронным финтом по части разлива. Не забудьте, что несколько капель мы должны оставить моей будущей тёще Валюшечке.
ШАХА. Добро переводить.
ДЕ ГОЛЬ. Цыть. Можно из моего порциону.
Февраль наливает первый стакан Вячеславу. Вячеслав пьёт единым духом. Закусывает луком.
ВЯЧЕСЛАВ. Крепка Советская власть!
Февраль наливает второй стакан де Голю.
ШАХА. Я делюсь со своим учителем!
Февраль доливает в стакан. Де Голь пьёт мелкими глотками. Долго нюхает хлеб. Шаха держит наготове котлету и помидор. Де Голь кланяется Шахе, закусывает
ДЕ ГОЛЬ. Мой организм по структуре своей коньячен. Но я деградировал, друзья мои. Теперь я пью водку. Я конченый человек, Шаха. Да. А тебя хвалю.
ШАХА. Не стоит благодарности.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть! (Пьёт мечтательно. Закусывает помидоркой. Наливает Шахе. В бутылке остаётся грамм пятьдесят для Вальки Ковалёвой. Шаха пьёт. Водка идёт ему плохо. Фыркает).
ВЯЧЕСЛАВ. Эх, и пить-то как следует не умеет.
ДЕ ГОЛЬ. Давно я замечаю, Вячеслав, вы как-то недоброжелательно относитесь к моему любимцу.
ВЯЧЕСЛАВ. Ни рыба ни мясо.
ДЕ ГОЛЬ. Блаженны нищие духом. Как знать, может, в этом его счастье.
ВЯЧЕСЛАВ. Ну, это уже философия. Давайте лучше про баб поговорим.
ШАХА. Какая-то водка противная. Совсем обнаглели! Скоро денатуратом будут поить.
ФЕВРАЛЬ. Водка ничего... А вот, друзья, произошёл со мной на днях чудесный случай!
ДЕ ГОЛЬ. В космос летал?
ВЯЧЕСЛАВ. Софи Лорен изнасиловал?
ШАХА. Получил миллион из швейцарского банка?
ФЕВРАЛЬ (заранее смеясь). Тю! Тю! Рачкомс! Бочкомс! Чудесный случай!
ДЕ ГОЛЬ. Поумнел на час?
ФЕВРАЛЬ (заливаясь). Тю тебя! Тю тебя! Бочкомс! Чудесный случай!.. Сгадали мы в обед на работе – я, Валька Косой и один еврейчик. Ну. я на ногу лёгкий, сбегал, принёс. Васька выпил, я выпил, а еврейчик – полстакана и больше не стал, мне отдал. А рупь заплатил, как и мы. Вот чудак! Мне полстакана ни за что ни про что в рот и свалилось. Бывают же такие! Рупь заплатил, а сам – полстакана! Я б ни в жисть не поверил! Чудак, хеаа.
Заливается идиотским смехом. Никто не смеётся.
ДЕ ГОЛЬ. И об этом случае он будет помнить всю жизнь... Был бы ты побойчее, Февраль, книгу бы издал: Счастливые случаи моей жизни. Там за всю твою горемычную жизнь штук бы семь набралось. И счастлив человек. Другие мучаются, почему у них машины нет. Или туфлей французских. Или почему соседская девочка на фигурное катание ходит, а у них – нет. А тут человек выпил полстакана задарма и счастлив. Как мало нужно для счастья. Ты философ, Февраль. Довольствуйся малым – ещё древние говорили. В этом вся суть. Эх, мне бы так! Да нет. Всё чего-то ищу, о чём-то жалею.
ВЯЧЕСЛАВ. Де Голь, кончай философию. Давай про баб.
ДЕ ГОЛЬ. Не надо заставлять человека жить по своему подобию, Вячеслав. Я ж не мешаю тебе смаковать, как ты якобы тискаешь девок в подъездах. Не мешай же и мне немножко пофилософствовать... Одни живут, другие философствуют. Мы с тобой не живём, так не мешало бы нам немного пофилософствовать. Вся беда твоя, что тебя так воспитали – ты хочешь, чтоб все были, как ты.
ВЯЧЕСЛАВ. Да. Не люблю думать. Как задумаешься, всё так грустно становится, жить как-то хочется по-другому. А как? Ты вот думаешь, я не думаю, а живём мы с тобой одинаково. Никакой разницы. Ты думаешь, а институт бросил. А я не думаю и учусь.
ДЕ ГОЛЬ. Учишься?
ВЯЧЕСЛАВ. ДА, учусь, на четвёртом курсе. А что?
ДЕ ГОЛЬ. Да так. ничего. Учись.
ШАХА. Великий ты человек, Вячеслав. На всё тебя хватает. И пьёшь, и баб наслаждаешь, и учишься.
ФЕВРАЛЬ (снова захмелевший). Рач-комс. Боч-комс
ВЯЧЕСЛАВ. Да, я таков. И довольно об этом. Шаха, Рыбак сегодня выходит?
ШАХА. Да, пятнадцатые сутки пошли.
ФЕВРАЛЬ (бормочет). И зарежем.
ДЕ ГОЛЬ. За что его, запамятовал?
ВЯЧЕСЛАВ. Да Юлька опять.
ДЕ ГОЛЬ. Вот сука!
ШАХА. Я не согласен с тобой, командир Ли. Я недавно книжку читал: женщину надо любить. А он пьёт.
ВЯЧЕСЛАВ (щёлкает Шаху по затылку). Цыть, пузырь, когда взрослые разговаривают. Мороженное надо кушать, а он – туда же: пьёт. Если хочешь знать, он и пить-то стал из-за неё. Он же парень был наивный до женитьбы. Дневник вёл, стихи писал. Почему, говорит, в жизни так много жестокого? Женился на ней, а до этого ни одной бабы не пробовал. Мне, говорит, полюбить надо, а без любви спать с женщиной – одно бесстыдство, как животное. Женился на ней – ему восемнадцать, а ей девятнадцать. Она уже все университеты прошла, курила, водку пила... Это её на Севере научили. Кончила техникум, послали её под Архангельск. Оттуда приехала, ну, сам понимаешь – солдаты, стройбат... Но он всё равно женился. И жили они хорошо. А через год его в армию взяли. Вот тут она по рукам и пошла. А мы её как-то ещё на чердак затащили и – в шесть смычков. После этого она чуть руки на себя не наложила... Ничего, пережила. Но это – между нами. Сашка об этом ничего не знает, знал бы – убил. Догадывается только, что были у неё. От этого и пьёт. И её колотит. Скажи, говорит, честно – были у тебя без меня мужики? Она говорит: Нет. Он её тогда и лупит. Мне, говорит, правда нужна. А она его на сутки сажает.
ДЕ ГОЛЬ.
Смешная жизнь, смешной разлад,
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берёз изглоданные кости.
ФЕВРАЛЬ. Во даёть!..
Когда меня мать рожала,
Вся милиция дрожала,
А начальник бегает, орёт:
Проститутку Бог даёт.
ДЕ ГОЛЬ. Ты прав, Февраль, достаточно... И ничего не изменилось – пил русский человек, пьёт и будет пить. И мучается. Только чеховских героев стало больше. Все чего-то ждут от жизни, хотят как-то по-другому. А как? И во что верить? Раньше хоть в Бога можно было верить, а теперь во что? В телевизор? И зачем кровь лили? Всё зачем, всё почему... Да, ты совершенно прав, Февраль.
Наша жизнь – простыня и кровать!
Наша жизнь – поцелуй да в омут!
ВЯЧЕСЛАВ. Опять философия! Да пре-кра-ти же! И без тебя тошно! Давай – про баб!
Появляется Сашка Рыбак, остриженный под машинку. Напевает.
РЫБАК. В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымала паруса.
ШАХА. Лёгок на помине! Александро!
Рыбак здоровается со всеми. Февраль целует его в засос, затяжным долгим поцелуем.
ДЕ ГОЛЬ. Возмужал, окреп. Какими новыми трудами обогатилась передовая социал-демократичекая мысль? Писать приходилось молоком?
ШАХА. А что нового на Гавайских островах?
РЫБАК. Извините, господа, я больше мусор убирал. А когда старшина хамил, я грозился не взять его на рыбалку.
ДЕ ГОЛЬ. И действовало?
РЫБАК. Как часы.
ШАХА. Сяо-Ляо! Гоминдановцы убили твою мать!
РЫБАК (с улыбкой) Я отомщу им, командир Ли.
Февраль смеётся своим идиотским смехом.
ВЯЧЕСЛАВ. Рыбачок утомился. Рыбачку следует освежиться глотком шампанского, правильно я вас понял?
ДЕ ГОЛЬ. Вячеслав, ты талантлив.
ВЯЧЕСЛАВ. Я таков. Этого у меня не отымешь. Но я сделал своё дело, теперь ваша очередь, генерал.
ДЕ ГОЛЬ. Об этом надо хорошенько поразмыслить. (Думает вслух). Ушатихе не отдал – отпадает. Дядя Миша? Дипломатический разрыв. Пенсионер?.. Я так – он так, тогда я так... гм, гм... Интересный вариант.
РЫБАК. Мужики, зря стараетесь – не пью. Начинаю новую жизнь.
ШАХА. Но по какому праву? Сообщу в Интеллидженс сервис!
ФЕВРАЛЬ. Хеаа. (Показывает на Шаху пальцем). Стебанутый.
ВЯЧЕСЛАВ. Молчать!.. Вот за это, Рыбачок, и выпьем. За твою новую жизнь. Резко бросать вредно. Высоцкий бросил – сам знаешь, чем кончилось.
РЫБАК. Тоже верно!.. А потом, за новую жизнь – случай-то особый! Ведь больше никогда! Так последний раз можно, ведь правда? Я ей докажу, что у меня воля есть! Я перед ней здорово виноват, мужики. Я теперь стану к ней по-хорошему относиться. Я её за-тер-ро-ризировал совсем. Я все пятнадцать суток об этом думал.
ДЕ ГОЛЬ. Вот теперь я слышу речь не мальчика, но мужа. (Про себя) А признайтесь, дорогой доктор, что без дураков было бы скучно жить.
ШАХА. Чего бормочешь?
Де Голь даёт ему оплеуху.
ШАХА. Мне уже двадцать пять лет! Сам же так говоришь!
ДЕ ГОЛЬ. Всякому овощу – свой фрукт. Когда я тебе так говорю, это одно дело – я твой воспитатель; а когда ты мне так говоришь – это уже цинизмом попахивает.
ФЕВРАЛЬ. Хеаа. Бочкомс его.
ШАХА. Ты-то ещё! Ты неинтеллигентный человек, Февраль. Позволь тебе это заметить.
ФЕВРАЛЬ. Сам ты не умывался.
ШАХА. И деревня твоя Дурак.
Появляется Игорь с папкой.
ДЕ ГОЛЬ. Ба! Кого я вижу! Светило электроники! Букет мыслей! Гарри Трумен!
ИГОРЬ. Привет. (Кивает и хочет пройти в парадное).
ДЕ ГОЛЬ (загораживает ему дорогу) Ну, как здоровье?
ИГОРЬ. Да вроде – ничего.
ДЕ ГОЛЬ. Ну, а на любовном фронте?
ИГОРЬ. Временное затишье.
ДЕ ГОЛЬ. Хороший ты парень, Игорёк. Я к тебе как-то душевно привязался. В тебе есть что-то такое... Ну я не знаю, что. В общем, ты свет, я тьма. Но я тебя люблю и даже в котельной всем кричу: есть у нас во дворе один кандидат наук, ему при жизни готовят памятник.
ИГОРЬ. Сколько?
ДЕ ГОЛЬ. Желательно – два чирика. Рыбачок возвратился из творческой командировки и хочет начать новую жизнь. Так что желательно – парочку бутылёчков. Один – за старую, другой – за новую жизни.
ИГОРЬ (достаёт двадцать рублей). Только надолго не могу. Нас насчёт премии облажали.
ДЕ ГОЛЬ. Какие речи! Шаха, у тебя – девятнадцатого, если не ошибаюсь?
ШАХА. Так точно, командир Ли.
ДЕ ГОЛЬ. Итак, до девятнадцатого.
ИГОРЬ. До девятнадцатого можно. (Отдаёт деньги). Ну. ладно. (Хочет идти).
ДЕ ГОЛЬ. Как? Разве не осчастливишь нас глотком бургундского?
ИГОРЬ. Не могу. Послезавтра – зачёт.
ДЕ ГОЛЬ. У тебя – воля! А я упал на дно общества, и мне уже не выкарабкаться оттуда!
Всё пронеслося под вихрем бойким
Вот на такой же бешеной тройке...
Ну ладно. Чао?
ИГОРЬ. Чао (уходит).
ФЕВРАЛЬ (оживлённо напевает). При народе, в хороводе...
ВЯЧЕСЛАВ. Делу – время, потехе – час. Шаха, Февраль!
ФЕВРАЛЬ. Ну конечно, рачкомс! Шаха, давай вперегонки!
ШАХА. Вообще-то мне уже двадцать пять лет, и я сотрудник мексиканской разведки, но ради шалости...согласен.
Убегают. Февраль поёт как всегда: Нас утро встречает прохладой.
Из парадной выходит Нинка Ковалёва. В руках у неё – авоська, в авоське – четыре пустых бутылки. Из окна в одной комбинации высовывается Валька.
ВАЛЬКА. Да побыстрей, сучья полость! Скажи: у меня мать при смерти, выпить хочет напоследок! Да с хахалем своим не задерживайся (указывает на де Голя). А то он у тебя всю бутылку высосет, кровопивец!
ДЕ ГОЛЬ. О, какая прелестница! Валюшечка, покажи титьку, на меня детские воспоминания нахлынули!
ВАЛЬКА. Я тебя сейчас титькой, как комара, прихлопну. (Зевает, прячется).
ДЕ ГОЛЬ. Как грубо! (Приближается к Нинке, напевает). О, дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду. Обнимает её за талию, целует в губы.
НИНКА. Тихо – мать увидит. Вечером выйду.
ДЕ ГОЛЬ (отталкивает её). Вон отсюда! (Декламирует на весь двор). Прощай! И если навсегда, то навсегда прощай! (Из окон высовываются жильцы). Почему не аплодируете, мерзавцы? (Жильцы прячутся).
НИНКА (смотрит на него и крутит пальцем у виска). Совсем как маленький (уходит).
РЫБАК. Вот вы все кричите: друзья, друзья, а ни одна падла ко мне не пришла, курить нечего было. А Гусь пришёл. И знаете, где он сейчас? Встречает Вольдемара!!! Съели?
ДЕ ГОЛЬ. Ну???
ВЯЧЕСЛАВ. Так он же на пять лет завербовался?
РЫБАК. Прислал письмо: Замёрз душой и телом. Рву когти.
ДЕ ГОЛЬ. Наш патриарх! И снова жизнь дом тридцать потечёт по издревле заведённым канонам. Испортились мы порядком, поразболтались...
ВЯЧЕСЛАВ. Всё такой же, наверно, высокий, тощий – кожа да кости. А как дерётся, как дерётся, сволочь!
РЫБАК. Да, мослы у него хороши. Я помню, когда Батона в армию провожали, заехал он одному в брюхо. Тот лежит, а сам за ногу уцепился. Он другой ногой ему на харю наступил: да отвали ты от меня! – и оттолкнулся ногой, как от поезда. Вот смеху было... Только жалко немножко.
ВЯЧЕСЛАВ. Ты всегда был размазнёй. С таким характером трудно жить, Саша.
Появляются Шаха и Февраль.
ДЕ ГОЛЬ. Возлюбленные дураки! Мы сейчас пить не будем. К нам едет Вольдемар! Подождём.
ШАХА. Я не дурак. Мне – двадцать пять лет, с позволения сказать.
ФЕВРАЛЬ. Вольдемар! Я ему каждый раз, бочкомс, за водкой бегал. Он мне по полстакану... Я тогда поправился, рачкомс...
ШАХА. А я, помню, ещё в пятом классе учился. Он меня подозвал как-то: Выпей, говорит, сынок. Ты ведь уже юноша. Я выпил и сблевал, прям ему на рубашку – это первый раз в жизни. А он меня не ударил, нет, он мне платком рот обтёр... Как отец! У меня никогда не было отца! Я очень люблю Вольдемара.
ВЯЧЕСЛАВ. Долго ждать однако.
ДЕ ГОЛЬ (кряхтит). Да, долгонько.
ШАХА. Что-то стало холодать!
ФЕВРАЛЬ. Не пора ли нам поддать?
ШАХА. Что-то стали ноги зябнуть!
ФЕВРАЛЬ. Не пора ли нам дерябнуть?
ДЕ ГОЛЬ (грозит пальцем). Шалуны.
ВЯЧЕСЛАВ. Кстати, по поводу шалунов. – Настасья Иннокентьевна, можно при помощи губ и пальцев? – Ну что вы, Виталий, я порядочная, интеллигентная женщина! – Ну, Настасья Иннокентьевна! – Нахал! – Настасья Иннокентьевна, я вас очень прошу! – Ну что с вами делать, баловник? Только скорее. – Бу-бу-бу-бу-бу. (Издаёт вибрирующий звук, водя пальцем по губам).
ФЕВРАЛЬ. Хеаа.
ШАХА. Хе-хе-хе-хе-хе.
ДЕ ГОЛЬ. Гы-гы-гы-гы-гы-гы. Бу-бу-бу-бу-бу.
Рыбак улыбается, хотя видно, что ему не смешно.
ДЕ ГОЛЬ. Ну уж теперь нам придётся выпить, как ни крутите ни вертите, существовала Нефертити. Гори она синим огнём. Ты своего добился Жорж Данден.
РЫБАК. Но Вольдемар!
ВЯЧЕСЛАВ. Как мы ни бьёмся, но к вечеру напьёмся, найдём ещё, ты ещё не усёк эту истину? Да и Вольдемар, думаешь, пустой едет через всю страну? Как бы не так!
ДЕ ГОЛЬ. Февраль!
ФЕВРАЛЬ. Бочкомс! (Вскакивает).
ДЕ ГОЛЬ. Приступите к выносу знамени.
ФЕВРАЛЬ. Рачкомс! (Разливает. Все пьют по очереди. Шаха бежит к стене дома). Бочкомс! Я б таких расстреливал! Не умеешь пить – не пей! Бочкомс.
Появляется Вольдемар с Гусём. Гусь несёт дипломат. Обо они слегка навеселе.
ГУСЬ. Рота, сми-и-рна-а!
Все, кроме Коли, встают.
ВОЛЬДЕМАР. Рота, вольно. (Продолжают стоять).
РЫБАК. В флебустьерском дальнем синем море...
ВОЛЬДЕМАР (останавливает его рукой). Буду говорить. Итак... (Как будто берёт разбег). И где бы я ни был, в каких краях ни приходилось мне бултыхаться – в золоте купался, кучерявые арфистки целовали мне ноги: останься – Измаил-беем будешь!. – Но из горящих глоток лишь три слова!.. Дети у меня по всей России, но рано или поздно в испарине моего ухарского сердца раздавался призыв! Зов предков раздавался в испарине ухарского моего сердца! И плевал я тогда на все совмещённые санузлы и георгины, на все четвертинки перед обедом и кофе в постели, расчёркивал перо – и возвращался в тебя, о, дом тридцать! О, моя мать и детище моего воображения! Моё солнце настурции, приют спокойствия и настроения мысли: фило – любовь, софия – мудрость. Возвращаюсь я к тебе и, как Ромео, начинаю благоухать тройным одеколоном и вспоминанием! В тебе и помочиться-то приятно где-нибудь под стеной, лучше всяких там благоустроенных туалетов! О, этот запашок тухлых овощей! Как к сыру Рокфору, к нему нужно привыкнуть! Но если привык, ты не променяешь его ни на какие всплески благоухающих вымышлений! И пока ты жив, о дом тридцать, жив и Вольдемар! Молод Вольдемар! И гарцует Вольдемар на лихом коне по бездорожью случайных встреч, молодцеватых попоек, женщин с распущенными волосами, сначала таких наглых, а потом покорных как собачонка, и всякого другого замысловатого узора нашей никудышной и непутёвой, но всё равно весёлой и разухабисто прекрасной жизни! Здравствуй, Дом Весёлых Нищих! Узнаю тебя! (Смотрит на блюющего Шаху). Да, узнаю. (Опускается на колено, подстелив под него газету. Встаёт). Здорово, молодцы!
ГУСЬ (изображает рыдание на рукаве у Вольдемара). Расстрогал. Расшевелил струну Шопена. (Шмыгает носом).
ФЕВРАЛЬ (во время речи Вольдемара он задремал. Сейчас только что проснулся). Во даёть!
Со всех сторон сыплются на него оплеухи.
ФЕВРАЛЬ. Рачкомс.
ВОЛЬДЕМАР (Пожимая Февралю руку). Ещё более поглупел... Молодец. (Треплет его рукой по щеке).
ШАХА (блюющий). Вольдемар!
ВОЛЬДЕМАР. Занимайся своими делами, юноша! Не отвлекайся. Закончишь, умоешься, наденешь новые шкарята, почистишь зубы – белая рубаха, гаврилка, чтоб были при тебе – и приходы, гостэм будешь! (Подходит к художнику). Кого я вижу? Деятель искусств? Давно ли ты стал присутствовать в наших рядах? Насколько помнится, ты не уважал наше общество.
КОЛЯ. Мне воздух нужен, говорят. Режим соблюдаю, Хотя какой, чёрт, режим, если помру... Страна наша какая-то странная. Если кто и не пьёт, так от него уже толку никакого нет.
ВОЛЬДЕМАР. Ну, зачем так? Ещё поживёшь на благость людям. Дом тридцать должен иметь своего художника! Я тебя на Курилы свезу! Знаешь, там источники какие? У меня радикулит псу под хвост смело. Вылечу я тебя!
КОЛЯ. Нет, медведь, не вылечишь. Собаки гнали – не выгнали, волк гнал – не выгнал, и ты не вылечишь.
ВОЛЬДЕМАР. Я сказал, вылечу! Берёзовый гриб заставлю пить. Ещё запоёшь: По тундре, по железной дороге! Гусь, правильно?
ГУСЬ. Аппетитно говоришь! Уши слушают!
ВОЛЬДЕМАР. А насчёт России погодь. Помнишь Гоголя Николай Васильича? Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, любит и зверь своё дитя, а никто не знает, что-такое наше русское товарищество. Нет его ни в одном народе: ни в колониальной Африке, ни в джунглях Вьетнама, ни в Америке, ни в Бурунди – только в СССР. Вот, что сказал Николай Васильевич Гоголь, А Николай Васильевич Гоголь есть величайший поэт мира! Про него Маркс сказал: Я и Гоголь! А остальные все херня – и Гомер, и Хейне, И Исаковский, Во! А дом тридцать – это маленькая Россия.
ГУСЬ. Искры из уха! Прям по балде, прям по балде ты мне настучал, батько Вольдемар! Я когда у Хозяина был, там у нас Владик с Покровки, тоже лихие зехера выкидывал. И всё по фене, всё по фене. Без фени слова не вымолвит! Э... как это у него?.. И поднялся по всей Фландрии великий стук и шмон... тоже, как у тебя, похоже.
ВОЛЬДЕМАР. Владик? Не слыхал. (К де Голю). А тебя не похвалю. Ты что ж это, факультет бросил, опустился? Для чего ж мы тебя растили, холили? Думал я – один хоть из дом тридцать в люди выйдет, а ты фраернулся.
ДЕ ГОЛЬ. Вольдемар, я решил упасть на дно общества!
ВОЛЬДЕМАР. А, Горький? Это хорошо. Он сам всё на своей шкуре испытал. И воровал. В Одессе банк глушанул. Его и на толковище признавали. Куприн, сказали, фраер, а ты, Максимка, – добрый хлопец. Я всё знаю!.. Ну, изучай, изучай жизнь, она штука сложная. А книгу про наш дом всё равно напишешь – я с тебя не слезу.
ДЕ ГОЛЬ (встав по стойке смирно). Служу Советскому Союзу!
Из окна выскакивает Нинка. За ней гонится растрёпанная, полуодетая Валька).
ВАЛЬКА. Я тебе покажу, сука, как родителя не слушаться, я тебе покажу! (Пробежала несколько шагов и запыхалась ). Вот только приди! Вот только приди домой! Я тебе в ж... пёрышко воткну! (Нинка скрывается за воротами).
ГУСЬ. Валёк, что за хипеш?
ВАЛЬКА. Да вот понимаешь, Вовчик, я ей говорю: Принеси четвертинку. А она: А где я денег возьму? Это матери! Матери родной и любимой! Говорила я этому гаду – аборт сделаю, так нет – хай живёт. Вот и живёт! Ему хорошо там, у Хозяина: сыт, обут, одет, нос в табаке! А мне – расти такую дылду! Чему их только в школе учат? Мать не слушается, проститутка! (Замечает Вольдемара). Ай! (Идёт плясом, напевает, взвизгивая). Ух ты, ах ты, все мы космонавты!
ВОЛЬДЕМАР. Ну ладно, ладно. Без глупостев – не люблю. Готовься к ночлегу. Вот погуляю с хлопцами и приду. А батю завтра навещу, не умрёт, старый хрен...
ВАЛЬКА. Эх, свистоплясик мой вернулся! Ну и дела! Только ты приходи, кнопочка!
ВОЛЬДЕМАР. Приду, приду.
Валька залезает в окно.
ВОЛЬДЕМАР. Фу, пакость. (Сплёвывает). Вольдемар – патриарх, Вольдемар – батько, и вдруг – кнопочка! Никакой эластичности самовыражения!
По двору на трёхколёсном велосипеде едет четырёхлетний мальчик. Гусь подходит к нему.
ГУСЬ. Паренёк, не одолжишь три рубля? Выпить хочется до боли в желудке.
МАЛЬЧИК. У меня нет. Честное слово! (Вывёртывает карманы).
Все смеются.
ВОЛЬДЕМАР. Ну что ж, орёлики? Вы думаете, Вольдемар приехал с шабашки. Денег у Вольдемара – цельная куча. Да, денег у Вольдемара – цельная куча. И сегодня Вольдемар будет гулять! И дом тридцать будет гулять! (Лезет в карман).
Во двор вбегают Шлямбер, Вано, Пупсик. За ними гонятся два мужика.
ВОЛЬДЕМАР. О! Эх ты удаль молодецкая! Дом тридцать, за мной!
Все, кроме Коли, кидаются на мужиков. Вячеслав бегает и кричит: Ну, кому, кому? – но никого не бьёт. Мужиков сбивают с ног и топчут.
ВОЛЬДЕМАР. Рота, отбой!
Но их продолжают топтать. Вольдемар и Вячеслав растаскивают всех. Наконец все останавливаются. Окровавленные мужики подымаются.
ПЕРВЫЙ МУЖИК (Вольдемару). Ну а с тобой, длинный, мы ещё встретимся.
ВТОРОЙ МУЖИК (первому). Да ты что, офонарел? Ведь угробят!
ВОЛЬДЕМАР. Что? (Приближается к ним).
ВТОРОЙ МУЖИК. Слушай, друг, извини! Он пьяный. Всё – по делу, всё – по делу! Только вот два зуба вышибли... Жалко. (Нагибается, ищет зубы).
ВОЛЬДЕМАР. Чтобы духу вашего здесь не было, бакланьё! (Топает ногой. Мужики убегают).
ВОЛЬДЕМАР (вдогонку). Да посмотрите на афишу! В следующий раз, чтоб этот дом стороной обходили!
ФЕВРАЛЬ. Рачкомс, Вольдемар! Не дал ты мне ему нос отхавать.
ПУПСИК, ВАНО (со вздохом). Эх, сейчас бы банк ограбить!
ШЛЯМБЕР. Здорово, Вольдемар! (Даёт ему пинка).
ГУСЬ ВЯЧЕСЛАВ, ДЕ ГОЛЬ, РЫБАК. Какая наглость!!! (Подходят, нагибают Шлямберу голову).
ДЕ ГОЛЬ. Вольдемар, соверши экзекуцию.
ВОЛЬДЕМАР. Февраль...(Делает неопределённый, но красноречивый жест).
ФЕВРАЛЬ. Рачкомс, бочкомс! (Разбегается, даёт Шлямберу пинка. Шлямбера выпускают).
ШЛЯМБЕР. Ну чего вы?
ВОЛЬДЕМАР. Это, малышка, за вежливость так полагается. Я ж тебя на руках нянчил, когда ты ещё и сквернословить не научился! Я тебе дедушка Вольдемар, а ты: Здорово, Вольдамар! – и неприличное движение произвёл! У меня там и так – одни кости! Надо соображать, право, ты уж не маленький, волосом рус. И потом, что это, если мне не изменяют подслеповатые глаза, вы, трое гвардейцев, бежали от двух подпасков? Как это прикажешь понимать? Какая-то необычайная картина для дом тридцать.
ДЕ ГОЛЬ. Э, Вальдшнеп! Не тот народ пошёл. Эти джигиты смелы кучей – сорок человек одного топтать. А так – любой из нас их пятерых разгонит. Уважения к старшим – ни на грош, в этом ты уже на своём горьком опыте убедился – только кулак и уважают. И самое плачевное – за двор не болеют душой!
ГУСЬ Да, хамы. Шлямбер уже у Хозяина побывал в колонии как малолетка. А за что? Шапки с голов снимали. Поймают семь рож одного доходягу и – на гоп-стоп: Снимай! – Ну, тот и рад снять – лучше шапку, чем голову. И никакого уважения к искусству! Ты помнишь, какие я зехера выкидывал?
ВОЛЬДЕМАР. Ну как не помнить, Гусь – птица весенняя!
ГУСЬ. Ведь у нас тонкость была! Изящество! Струна Шопена. А тут – снимай шапку – и весь вкус! Грубятина! Куда идёт мир? Я тоскую!
ФЕВРАЛЬ. Хеаа.
ВОЛЬДЕМАР. А где же были вы? Надо воспитывать. Это ж ваша прямая обязанность – ваша смена. Ну что за пакость? Нельзя ни на минуту из двора отлучиться, сразу бардак! Ну что ж, Вольдемар. Опять тебе придётся приниматься за воспитание. А годы не те, душа покоя просит. Но нет, голуба, нельзя нам с тобой на пенсию! А двор на кого оставишь? Не на кого.
ДЕ ГОЛЬ. Нет, Вольдемар – зубы обломаешь. Время вышло из пазов, как говорил Гамлет в переводе Полевого. Тут уж ничего не поделаешь, такое поколение.
РЫБАК. Души у них нет.
ВОЛЬДЕМАР. Жить стали хорошо? Зажирели? Ну что ж, посмотрим, посмотрим: бытие ли определяет сознание или сознание – бытие.
ШЛЯМБЕР. Ну что вы понимаете, дундуки? Старые, а дурные. Всё старьё дурное. На свалку вам пора, свалку истории. Хочешь жить – умей вертеться. Учитесь жить, хлопуши.
ВОЛЬДЕМАР. В конце-то концов, я сам старый вор! Хочешь жить – умей вертеться, – это же моя установка! Но и для души что-то оставь! Фраеров охмурить не подлость, а большая честь. Это благородно. Но вот ты приходишь в родной дом тридцать. Здесь – душа. Здесь – изволь быть добрым хлопцем среди добрых хлопцев. И если другу твоему понадобится рубашка – сними с себя и отдай, даже, если она у тебя последняя.!
ШЛЯМБЕР. Друг, друг! Друзей нет. Всех надо охмурять! Сумел – молодец, не сумел – дурак. Вот.
РЫБАК. Гнида!! Да я из тебя все кишки вытрясу! (И правда трясёт).
ШЛЯМБЕР. Ну что я тебе сделал? Я же не виноват, что умнее вас!
ВОЛЬДЕМАР. Оставь его, Рыболов. Повзрослеет – поумнеет. А не поумнеет – горбатого могила исправит.... Так на чём бишь я остановился? Пить мы будем или не будем?
ВСЕ. Будем!!!
ВОЛЬДЕМАР. Ну что ж, кидаю на круг бумагу. Вольдемар широк! Вольдемар разгулен! За что и любят Вольдемара во всех концах необъятной Родины нашей.
ГУСЬ. И тогда загуляла запела братва... Эх и люб ты мне, батько Вольдемар! Всю душу извалтузил своей лихостью! (Шлямберу, Пупсику, Вано). Шпана. марш в магазин!
ШЛЯМБЕР. За мной! (Потихоньку смеётся; Вано, Пупсику вполголоса). На халяву! (Вслух). Хайль, Гитлер!
ПУПСИК, ВАНО. Зиг Хайль.
ВОЛЬДЕМАР. Стой, сучье племя, погодь! Вот ещё пятерик – тархану купите и закусить! Любите Вольдемара!
ПУПСИК, ВАНО. Мы любим, мы слышали. (Убегают вместе со Шлямбером).
Вячеслав ходит взад и вперёд.
ВОЛЬДЕМАР. Да что с тобой, Вячеславчик?
ВЯЧЕСЛАВ. Красотка ждёт у метро.
ВОЛЬДЕМАР. К скольким?
ВЯЧЕСЛАВ. В восемь.
ВОЛЬДЕМАР. Ну хошь – беги, уже пятнадцать минут. Я ведь никого не неволю.
Появляются Шлямбер, Пупсик, Вано.
ВЯЧЕСЛАВ. Бежать?.. Да. Надо бежать. (Делает шаг, останавливается)... А, подождёт! Что такое дешёвка для дом тридцать? Я таких хоть десяток на любой помойке найду!
ВОЛЬДЕМАР. Вот это по-моему....Внимание! Начинаем веселье!
ГУСЬ. Батько! Будешь рвать блатную душу или как?
ВОЛЬДЕМАР. Я поручаю моему любимцу.
МАЕСТРО (встаёт, подымает стакан,). Дамы и господа! Товарищи! Братья! Говорить я не мастак, я ведь академиев не кончал, но всё ж скажу, что на сердце. Моменто мори, – как говорят бурбоны, что в переводе: мир катится в пропасть на бреющем полете! Люди не верят ни в Бога ни в чёрта. Каждый норовит выпить три стакана, посмотреть телевизор и завалиться спать. Работяги – выпили, поболтали и разошлись по женам, а то заругаются. А завтра: ты мне рупь отдай, который я за тебя заплатил...Интеллигенты начальства боятся – пакость-дисциплина. Сегодня вместе пили, а завтра тот на него орёт, а этот на вы. – Субординация, мать её! А послать его боится, у него ж семья, а за станок или в грузчики он уже не пойдёт – никто оттуда вниз никогда не уходит... Коммунисты квартиры себе необыкновенные получают. – Всё – гниль... Так что настоящими коммунистами остались мы с вами, друзья мои. У нас всё общее вплоть до баб. Так давайте с честью пронесем через миры и века наше знамя, знамя коммунизма! Хай живе наш лихач и любимец батько Вольдемар, который, как справедливо заметил месье Гусь, всю душу извалтузил своей лихостью! Хай вечно живёт и из поколения в поколение процветает наш дом тридцать, Дом Весёлых Нищих! Гип, гип, ура! Гип, гип, ура!, Гип,гип, ура!
ВСЕ. Ура!!!
ВОЛЬДЕМАР. Расстрогал, плачу. Обними меня. (Обнимаются, Вольдемар вытирает лицо дегольским рукавом...Смеркается, художник уходит, никто этого не замечает, все пьют, закусывают, спикеры разбиваются на несколько беседующих пар... В воротах появляется Юлька; Рыбак вскакивает и направляется к ней).
РЫБАК. Юлечка, я решил начать новую жизнь!
ЮЛЬКА. С чем тебя и поздравляю.
РЫБАК. Юлечка, я много виноват перед тобой!
ЮЛЬКА. Да?
РЫБАК. Юлечка, теперь всё будет по-другому!
ЮЛЬКА. А как?
РЫБАК. Я буду мыть посуду! Я буду мыть полы! Мы начнём культурную жизнь! Будем ходить в Третьяковку!.. Только, Юлечка, убедительно тебя прошу: купи мне , пожалуйста, чекушечку. Это моя последняя в жизни чекушка!
ЮЛЬКА. уже купила.
РЫБАК. Как?
ЮЛЬКА. Я ж знала, что ты сегодня выходишь.
РЫБАК. Прелесть. Чре-во-ве-ща-тельница ты моя! (Берёт её на руки).
ЮЛЬКА (довольная, болтает ногами). Кто, кто?
РЫБАК (с натугой). Чревовещательница. Это де Голь так говорит. Я думаю, это хорошо.
ЮЛЬКА. Ненавижу твоего де Голя и всех их ненавижу!
РЫБАК. Да что ты, Юлечка? Он же законный малый... (Уносит её на руках).
ВЯЧЕСЛАВ. Пойте, пойте голубки, где сядете?
Из парадной выбегает Юлька. Скрывается в соседнем подъезде.
ШЛЯМБЕР (зевая) Опять Рыбак свою погнал.
ВЯЧЕСЛАВ. Я ж говорил.
ГУСЬ. А вот когда я ещё женатый был, захочу Вальку свою поколотить – поколочу. Она как без пряников ходит, пока её не побуцкаешь! Ну и колочу её всласть ... Тогда она к соседкам. Две сестры такие жили девяностолетние, может, помните) – ширсть, и пропала моя радость за дверью. А кулак чешется! Кулак восторгу просит! Я скромным бесом к двери подойду и давай речугу закатывать, как что твой Шаляпин: Валентина! Ну как же тебе, дорогая мокоя, не стыдно? Пожилые люди приморились, пожилые люди отдохнуть хочут! А ты с бессовестным глазом нарушаешь их почтенный уют! Мне стыдно и грустно за тебя, Валя! А я ведь твой муж... Ну, сестрицы и разомлеют: Идите, Валя! Владимир Алексаныч не хулиганит, а совсем наоборот! Дверь раскроется, Валька моя зафуканная появится, дверь закроется. – Ах ты, поганка! – и давай её метелить, пока не устану.
Появляется Нинка Ковалёва.Озирается на материны окна.
НИНКА. заснула наконец. (Подходит к де Голю).
ДЕ ГОЛЬ (обнимает её за талию). Наклонись своим красивым станом, дай мне на коленях отдохнуть... Дитя! Ты скрасила мою тоску! Садись! (Нинка садится к нему на колени).
ВОЛЬДЕМАР. Во какая вымахала! Де Голь, выпей, батюшка..
НИНКА. Какой красавец! Не надо ему больше, дядя Володя! Он, как напьётся – плакать начинает.
ДЕ ГОЛЬ. Дитя! Меня трогает твоя забота обо мне! Обо мне ведь никто по-настоящему никогда не заботился. Все говорят – пей! Никто не скажет – не пей! Доброта. О если б ты мне была на заре туманной юности! Может быть, я не стал бы тем, кем я стал... Но всё же... я выпью. Потому что я Дом тридцать и я добрый хлопец. Всё – поздно. Дай мне стакан.
НИНКА. Не дам. Может, я сама хочу выпить. Тебе что – жалко?
ДЕ ГОЛЬ. Ну что ты, дитя! Как ты могла подумать? Я вас люблю любовь ещё быть может...
НИНКА. Ну, вот видишь (пьёт).
ДЕ ГОЛЬ... Пупсика брат, ему двенадцать лет: Дядя де Голь, когда я вырасту, я хочу написать книгу. Сынок! Я давно видел, что в тебе что-то есть! Друг мой! Великий писатель земли русской, не бросайте литературной деятельности! Пиши! Пиши! Как это хорошо! Я уже всё, я конченный человек, а ты... Я буду тобой руководить, я тебе всё расскажу – завязка, экспозиция – я тебе всё расскажу, и о верлибере... писательство – это великий труд! Я воспитаю тебя! Ты не сделаешь ошибки, которая меня погубила! Ты не представляешь, как ты меня обрадовал!.. А может, лучше картины рисовать?.. Какие картины? Забудь про картины! Ты будешь писателем. решено. Писательство – это искусство искусств?.. А где больше платят?.. Платят? О! Я-то старый дурак! Я-то перед ним рассуропился, я перед ним душу вывернул! – Высокое искусство, пророчество, – а он: где больше платят? – Да что ж это делается на белом свете? Чем младше – тем хуже! С пелёнок, а уже о деньгах думает! Что ж дальше-то будет? Да этак американцы нас без всякой войны за одни тряпки завоюют!.. Не могу!..
НИНКА. Какой красавец!.. Дядя Володь, а ты мне не отец?
ВОЛЬДЕМАР. А кто ж его знает, может, и отец. Разденься – скажу точно.
НИНКА. Э, хитрый.
ДЕ ГОЛЬ. Раздевайся, чего ты! В войну люди хлебом делились.
НИНКА. Собой делись, красавец!
ГУСЬ. Батько, хлестанись голосом, разгони вошь на душе!
ВОЛЬДЕМАР(приосанясь). Ну что ж, старость – не младость. Ладно. Чего спеть-то, итальянскую?
ВЯЧЕСЛАВ. Твою, Вовчик, твою! Когда ты поёшь, я как баба плачу!
ДЕ ГОЛЬ. И почему я не умею так петь? Ходил бы по деревням, с клюшечкой...
ВОЛЬДЕМАР (под аккомпанемент Гуся).
Здравствуй, мама, старушка дорогая!
Шлю тебе свой пламенный привет
Из далёко-замкнутого края,
Где провёл так много юных лет.
Помнишь мама, как ты мне говорила,
Чтоб полено дров я расколол,
Но у меня всегда причина находилась,
Я куда-то торопливо шёл.
А теперь десятки километров
Я бреду под крик суровых слов
И пилю десятки кубометров
Под холодным заревом штыков.
Я молод был и жизнь не так я понял,
Я жизнь иную начал понимать
И на чужбине горькой убедился
Что на свете всех дороже мать.
Она всегда сыночка приласкает,
Прижмёт седую голову к груди
Я оболью её горячими слезами
Моё слово будет: «Мать, прости».
Прости меня, заброшенного сына, –
Я молод был, я жизнь не понимал.
Меня взяла тогда проклятая пучина,
Но я в пучине этой не пропал.
Передавай привет родным, знакомым,
Полям, лугам и солнцу и луне
И поклонись поклоном материнским
Тому, Кого распяли на Кресте.
ГУСЬ. Душа из меня вон! (лезет целоваться)
ВЯЧЕСЛАВ. Вольдемар, я за тебя пасть любому порву! Смотри, какие бицепсы!
ДЕ ГОЛЬ. Сволочи вы все! Как ты смеешь такие песни сочинять? Ты ж человека зарежешь не глядя! Откуда же это чувство? Откуда душа? Чёрт! Я плачу от твоей песни... А ты негодяй! А я? Я ж с детства мечтал о любви! Я ж с детства думал, чтоб все обнялсь. Чтоб неважно стало родственник ты ему или не родственник, плохо тебе – любой успокоит, поможет! И всем хорошо! И все живут, обнимаясь! Почему ж нет у меня таких песен? Что я с собой-то сделал? Ведь я в пятнадцать лет писал:
Мы пройдём сквозь зелёные чащи,
Оставляя там мяса куски!
Меня все знакомые матери вундеркиндом называли... А теперь отворачиваются, головами качают... Вы меня погубили, вы и водяра! Сила-то, сила пропадает! Сам я себя погубил, учителя меня погубили, все меня погубили!.. К чёрту! (Швыряет пиджак на асфальт, бьёт стаканы).
ВОЛЬДЕМАР. Очхнись, а то... (Делает красноречивый жест. Гусь и Вячеслав угрожающе урчат).
НИНКА. Не бейте, не бейте его! Это всё водка! Он теперь пьяный всегда такой, я ж говорила, какой красавец!
ВОЛЬДЕМАР. Де Голь, ты нам в душу не плюй, а то...Мы играем в игру, и надо соблюдать правила, это тебе не карты. А то – я тебя породил, но я же тебя и убью.
ДЕ ГОЛЬ. Прости, Вольдемар... Господи... если Ты есть, ну приснись мне что ли... Ну что Тебе стоит? И я уверую. Я хочу уверовать – мне больше не в кого. И хочу всех любить, кто мне сделал плохо. И мне будет плохо – а мне будет хорошо. И пойду проповедывать... И когда умру – за всё получу, за что страдал, за что любил. Да я и не умру. Горе моё во мне не умрёт. Пусть счастливые подыхают... Люблю Достоевского! Дитя, знаешь, что такое Достоевский? Ни хрена ты не знаешь!.. – А случалось ли вам, милостивый государь, просить денег, когда точно знаешь, что их тебе не дадут? – Так зачем же просить, если знаешь, что не дадут?
А если некуда больше пойти? Нужно, чтоб каждому человеку было куда пойти! – Вот что такое Достоевский! А Соня Мармеладова – это про тебя... Я когда его читаю, я верю.
ВОЛЬДЕМАР. Каждый человек верит в Бога. только в своего.
ФЕВРАЛЬ (проснулся). Во даёть! А со мной однажды был случай. Стоим мы у ворот – Пепа, Чубчик и я. А во рту всё пересохло... Плохо. А Пепа и говорит: Ну, Бог, если Ты есть, сделай, чтоб к нам пришла бутылка! Только он это сказал – подходит к воротам бюргер в шляпе и положил свёрток. А сам ушёл. Я развернул – там Столичная, нераспечатанная. Мы испугались, может, там отрава какая, а во рту пересохло, я попробовал – водка. Рачкомс. Такой случай! Бывают же такие, бочкомс, разворачиваю, а там – бутылка. нераспечатанная. Я и говорю: А может, там не водка!, а сам попробовал, а там – водка. Бочкомс. А может, там – отрава... такой случай. Честно. Де Голь, записать случай?
ДЕ ГОЛЬ (с крыши, покачиваясь). Вот сейчас вы и увидите, что Бог есть, ибо Ангелам Своим Заповесть о тебе. На руках возмут тя, да не преткнеши о камень ногу твою. (Прыгает вниз).
ФЕВРАЛЬ. Во даёть!
НИНКА. Ха-ха-ха-ха-ха-ха. Какой красавец!!!
ВОЛЬДЕМАР. Приказал долго жить.
Действие второе
Утро. Солнце освещает верхушки домов. Со времени первого действия прошло две недели. Вольдемар, Шаха и Февраль гоняют по двору консервную банку. Коля сидит на лавочке в блаженной, полудремотной, расслабленой неподвижности. Шаха даёт обводить себя Вольдемару.
ШАХА. Ну и ловко ты меня игнорируешь, Вольдемар! Тебе в командах мастеров почётное место. А то – набрали разных! Они мяча до этого в глаза не видели!
ВОЛЬДЕМАР. Да. Я всё могу! Куда не поставь – первый! Мне предлагали бразильскую Лопес де Вегос тренировать, да я из-за вас, дурачков, отказался. (Попадает Февралю банкой по лбу. Шаха заливается смехом).
ФЕВРАЛЬ. Во даёть! (Потирая ушибленное место). А всё-таки ж больно мне маненько, батько Вольдемар. Рачкомс.
ШАХА (показывая на Февраля пальцем, заливается громким смехом). Дураку по лбу!
ФЕВРАЛЬ. Да? А ты водку пить не умеешь!
ШАХА. Как не совестно?! Я сотрудник Интеллидженс сервис, ты что, забыл? Скажи ему, друг Вольдемар!
ВОЛЬДЕМАР. Ну, ладно. Садитесь, щенки, разговор сделаем. Запыхался я под старость...Историю буду говорить. Февраль-то знает, а ты, Шаха, понимай.
ШАХА. Батюшка, я от тебя ни на шаг!
ВОЛЬДЕМАР. Ну вот, значит, слушай на меня. Ты этих Вячеславов разных не слушай, они поганцы оказались, а меня слушай, со мной никогда не пропадёшь.
ШАХА. А что мне Вячеслав? Подумаешь тоже, командир Ли! Я сам с усам, я чхал на них, раз Батько со мной. Мне уже двадцать пять лет!
ВОЛЬДЕМАР. Вот это по-моему. За это оценю. Сейчас поговорю – пойдём в Две ступеньки, Вольдемар умного человека издали видит... Ну, слушай историю... Дом этот стоит испокон веков. Ещё до революции.Усекай. Об нём у Сытина и Гиляровского уписано. А после войны, знаешь, как мы здесь жили? Э, вам такой жизни не видать! Потому вы такие жухлые. Законы вас съели. А тогда...
ФЕВРАЛЬ. Пойдём в Две ступеньки. Водку будем кушать! Хорошо.Хеаа.
ВОЛЬДЕМАР. Ты никшни, слушай далее.
ШАХА. Есть – слушать далее!
ВОЛЬДЕМАР. Во... После войны был у нас вор настоящий, Батя. Я почему и люблю, когда вы меня Батьком называете... Когда Батю забирали, мы в ресторане сидели. Так целый взвод солдат-краснопогонников, перестрелка. Много их и наших кой-кого положили на месте. Сцапали нас. Батю так в лагерях и сгноили.
ШАХА. Эх, мне бы там! Я бы всех мусоров пострелял! Взял бы пулемёт: трррр. Их бы ни одного не осталось!
ВОЛЬДЕМАР. Всё-тки ж ты ещё глуп.
ФЕВРАЛЬ. Бочкомс его! (Щёлкает Шаху по затылку).
ШАХА. Ну чего он? Батько, скажи ему! Разве я глуп? Мне уже двадцать пять лет, однако.
ВОЛЬДЕМАР. Глуп. И перебиваешь... Да...О чём, бишь, я? Шутки шутили отменные. Карпушича поймали как-то, раздели до нагиша, и к метро к столбу привязали, чем вызвали не одну улыбку стыдливых дамочек. Ха, ха, ха... Стояла нас гурьба всегда у ворот. Тогда дом наш, и правда, стороной обходили.
ШАХА. Сообщу в Интеллидженс сервис.
ВОЛЬДЕМАР. А веселились как! Сотню за деньги не считали.
ШАХА. Я слушаю, как загадочную сказку!
ВОЛЬДЕМАР. У Блохи и Грача глотки лужёные были. Пойдём в Ударник – один садится на первый ряд в партере, другой – на последний на балконе... А Гусь какие зехера выкидывал!.. Во как было. И всё – псу под хвост! Да за что ж это? Кому он мешал дом наш, я вас спрашиваю? Что ж это за гадство такое? Да мне без дома и жить не нужно! Здесь для меня всё!.. Но я так не оставлю. Ты пока помалкивай, я в правительство бумагу тиснул. – Дом наш – пишу – исторический памятник: его до революции построили. Такие дома беречь нужно! И потом, пишу, это же культурный центр! Здесь лучшие люди района собираются – судья Валерий Петрович, инженер Иван Семёныч – играют в шахматы, газеты читают, обсуждают политические новости... А посуду же государству сдаём! Нет, не пойдёт! Но пасаран! У нас – власть народная. Демо – народ, кратия – власть! Как это можно? Не посоветовавшись с народом, тяп-ляп, решили-постановили. Не выйдет!.. Пойдёмте, дети.
ШАХА. Пойдём, отец. Я всё понимаю – мне уже, худо-бедно, двадцать пять лет. Я сам боюсь тоже. Ну что я без дом трицать? Я никогда нигде не был в жизни. Как там у меня получится на новом месте? Я не знаю. Я с работы – быстрей во двор всегда! Тут я – с тобой, Батько. А там, в Медведкове? Мне отдельная квартира и даром не нужна, мне и так хорошо. А кому нужно, пусть едет! Правда, Батько?
ФЕВРАЛЬ.Добавим, добавим, добавим... Дом тридцать ломать? Ишь, поганцы! Да я им нос хавать буду! Бочкомс.
Уходят...
Художник Коля сидит неподвижно. Появляется Вячеслав.
ВЯЧЕСЛАВ. Ну что, Коль, скоро умрёшь?
КОЛЯ. Кто ж меня знает, скоро или не скоро.
ВЯЧЕСЛАВ. Рад за тебя.
КОЛЯ. Я тоже.
ВЯЧЕСЛАВ А я всё тоскую.
КОЛЯ. Что так?
ВЯЧЕСЛАВ. Дом ломают.
КОЛЯ. А тебе-то что?
ВЯЧЕСЛАВ. А почему его раньше не сломали? Всё бы вышло у меня по-другому!
КОЛЯ. Значит, дом виноват?
ВЯЧЕСЛАВ. Конечно, а то я что ли? Себя легче всего обвинить... Я ведь всем вру, что учусь. Из института меня выгнали... И про баб вру.
КОЛЯ. Я знаю.
ВЯЧЕСЛАВ. Откуда б это ты мог знать?
КОЛЯ. Догадлив стал.
ВЯЧЕСЛАВ. А всё отчего? Испугался я с детства. С детства душка не хватило. Так и пошло. В детстве у нас как было? Вот этот– моложе меня – его можно метелить. А этот старше. Он у тебя и мелочь отнимет и по загривку даст, а в карты проиграет – не отдаст никогда, а спросишь – получишь. А этот – вор, с ним не связывайся, он может и ножом пырнуть. Ножа я на всю жизнь испугался. А сейчас я сильней всех во дворе, а никто меня ни во что не ставит, потому что я трус. Во всём трус.
КОЛЯ. От чего заболел, тем и лечись, раз понимаешь.
ВЯЧЕСЛАВ. Мало ли что понимаю. Ты вот тоже понимаешь... И с бабами трус. Мне главное, чтоб она не мне понравилась, а ребятам. Поэтому они меня и не любят... Привык подчиняться – в армии сержантом даже стал. Мне Рыжий письмо написал, как они в самоволку ходили. Письмо перехватили и заставили меня ему написать: Ты же советский солдат! Как тебе не стыдно! В таком духе. Я после этого совсем себя перестал уважать, а другие тоже, знают – Рыжий всё растрепал. боятся только, потому что у меня бицепсы.
КОЛЯ. У тебя – жизнь. Мне б на твоё место, так я б зубами вгрызся.
ВЯЧЕСЛАВ. Да. Вот сломают дом – всё брошу , гантельками начну заниматься, тогда посмотрим, господа Вольдемары! Это вы меня погубили!
КОЛЯ. А чего тебе дожидаться? Ты ж здесь и не живёшь давно.
ВЯЧЕСЛАВ. А привык. Я как прийду с работы, мне и деваться некуда, просто сила какая-то сюда тянет. Другой компанией не обзавёлся. Ведь дружба настояшая только с детства. После армии ни с кем так не сойдёшься. Я один раз обиделся на де Голя, язык у покойничка препахабный был, решил больше не ездить сюда. Два вечера дома просидел, с матерью в Дурака играл. Она-то, дура, довольна: образумился мой Славочка. А Славочка с тоски подыхал. На третий день не выдержал, прям не заходя домой, во двор приехал. Ну и нажрался ж я тогда! Оба трезвых дня покрыл.
(В воротах появляется Рыбак.)
Ну а с этим субчиком мне и разговаривать теперь неохота. Все они одна бражка! Сами разлагаются и других в своё болото тащат!.. Пошёл я, Коля. Напьюсь напоследок до чёртиков собачьих! Один напьюсь, хватит этих дворовых замашек... Ну, давай, Николай, умирай скорей. Шучу.
КОЛЯ. Постараюсь.
ВЯЧЕСЛАВ. Завтра прийду, вещички помогу грузить. Интересно, как будут разъезжаться. Без драки не обойдётся, гад буду. (Направляется к воротам). На ветке заливался милый скворушка, за ним не отставал и наш Егорушка... (Встречается с Рыбаком, едва кивают друг другу. Рыбак подходит к Коле).
РЫБАК. Всё. Там вместо судей, надо автоматы поставить. Они эти разводы пачками штампуют. И знаешь, милый друг, – всё боялся-боялся, а теперь рад. Новая пойдёт житуха! Я ей докажу, что я за человек! В техникум пойду, больше ни грамма не буду пить, галстук себе куплю, вот увидишь!
КОЛЯ. Благословляю. Давай руку.
РЫБАК. На!.. На рыбалку буду ездить, посвежею! Какие девочки у меня пойдут! Только молоденькие. Это ж всё мимо меня прошло – слишком чистый был. А пока, до завтра ещё, попью напоследок! (Хочет идти).
КОЛЯ. Жираф большой, ему видней.
РЫБАК. Нет, что ты! Не бойся! Завтра все разъедемся в разные стороны... Увидишь, какой я стану! (Молчит, что-то соображает, потом начинает петь свою любимую): В флибустьерском дальнем синем море Бригантина подымает паруса... Да... Паруса... А этот козёл в Подвальчик пошёл, да?
КОЛЯ. Не знаю... Тоже, как ты, напиться напоследок, а куда – не сказал.
РЫБАК. Не верь ты им, кровососам, напоследок! Сколько раз пить зарекался. А они обступят: Давай, напоследок! – А этот Славка – больше всех. Им обидно – они пьют, а я не пью, как же так? Погибать– так всем вместе. Вот у них какие душонки тлетворные!.. Ну, ладно. Скорее всего, он пошёл в Подвальчик. Ну а я в таком случае в Индонезию нырну. Пусть – дальше, зато харю эту склеротичную не видеть! Хорошая власть пошла – дай здоровье Леониду Ильичу – забегашек понатыкала на каждом шагу. Ну как тут было не напиться за ваших львят, за вашу львицу! Ну, давай, Коленька, божий человек... В флибустьерском дальнем синем море Бригантина подымала паруса.
Уходит...
Прошёл ещё час. Художник всё сидит без движения. Шлямбер, Пупсик, Вано втаскивают окровавленного Гуся. Пройдя несколько шагов, отпускают. Гусь падает.
ГУСЬ (лёжа). Зарежу! Пику воткну! Эх, Вольдемар, Вольдемар, я-то думал!.. Я думал он вечно будет стоять!.. Дом тридцать... Ломают!.. А ты говорил... Нет... Ты мне всю жизнь погубил... Де Голь говорит – у меня талант артиста. Я б играл, мне б хлопали...эти... в коротких юбках... а потом – на хату... Бабки... И у Хозяина не надо было б сидеть... А теперь... Всё к чёрту...
Бормочет что-то, засыпает.
ШЛЯМБЕР. Ну, прикололся, ништяк. (Оглядывается на Колю). Никого, кажись, нету. (Пупсику, Вано). Давай, шарьте! Только – без понту. А я за шухером посмотрю.
ПУПСИК, ВАНО. Мы рады, мы быстро. (Шарят у Гуся по карманам).
КОЛЯ. Мерзавцы! У своего же парня! Что ж вы делаете?
ШЛЯМБЕР. Ах ты, Чахотка! Давно я мечтал по харе твоей съездить, интеллигент вшивый! Ну что? Кто теперь заступаться будет? Исчезли твои Вольдемары! (Направляется к Коле).
КОЛЯ. Да ладно, делай своё дело, чем я могу тебе помешать?
ШЛЯМБЕР. Что, струсил? Так-то – лучше. А по харе твоей я всё равно дам! Меня твоё молчание постоянное в трясучку приводит. Всё сидит, всё молчит! Проще надо быть! (Подходит, бьёт художника по лицу. Пупсику, Вано). Эй! И вы тоже понтуйте!
В воротах показывается Рыбак.
ПУПСИК, ВАНО. Понтуем, понтуем, понтуем (подбегают, бьют).
ШЛЯМБЕР. Вот это прикол! Балдеешь, падла?
КОЛЯ (в сторону). Фашисты! (Громко). Ну ладно, ну и всё, ну и хватит! Ведь я же умру скоро!
ШЛЯМБЕР. Твои трудности. Умничать не надо. (Пупсику, Вано). Пошли Гуся потрошить!
Пупсик и Вано снова нагибаются над Гусём.
РЫБАК. Убью гадов!!!
ШЛЯМБЕР. Тьфу, пакость, куда деваться от этих осколков? Надо сматываться! (Убегает. За ним – Пупсик, Вано. В воротах Рыбак нагоняет Пупсика и Вано, хватает их за шивороты, тащит назад, они покорно идут).
РЫБАК. Ну, что скажете, господа? А если я вас теперь буду бить? Долго, упорно. Пока у вас лицо под кровью не пропадёт. Тогда как? (Замахивается).
ПУПСИК, ВАНО. Нам будет больно.
РЫБАК. А ему (указывает на Колю ), доходяге, ему не больно?
ПУПСИК, ВАНО. Шлямбер нам приказал.
РЫБАК. А если я вам сейчас прикажу выколоть Шлямберу глаза? Выколете?
ПУПСИК, ВАНО. Выколем. Если ты будешь с нами.
РЫБАК. И это называется человек... Коля, будешь свершать кровавую месть?
КОЛЯ. Что с них взять? Отпусти, пусть идут. Того б я вдарил, а эти... Отпусти их.
РЫБАК. Ну, идите, козлы вонючие. Ваше счастье.
ПУПСИК, ВАНО. А ты нас даже ни разу не ударишь?
РЫБАК. Нет, пока – добрый.
ПУПСИК, ВАНО. Это нам непонятно, это плохо, лучше б ударил!
Уходят, опустив головы. На лицах – мука неродившейся мысли.
КОЛЯ. Синяки будут. Заживут они до моей смерти?..
РЫБАК. Не только до смерти – даже до свадьбы заживут... Но почему их сейчас так развелось много? Как тараканов. Я до тридцати лет ни одного таракана не видал, только у Чуковского... Ну, ладно. Не зря я, значит, чирик дома забыл.
Уходит.
Прошёл день. Та же сцена. Все сидят на узлах, чемоданах, ждут машин. Игорь, Шлямбер, братья Пупсики, Вано, Гусь, Иван Семёныч, Валерий Петрович, Рыбак, Валька с Нинкой, Юлька, отцы, матери, жёны, дети. Тут же приехавший провожать Вячеслав.
– Ну, скоро, скоро?..
– Раз сказали: в десять, – значит, к семи вечера, а то к десяти – сказали же, дескать: в десять, вот вам и десять...
– У нас – так...
– Ах черти паскудные, я б ещё обед успела сготовить!..
– Н е жалеют простого человека...
– Слав, а ты – чего, тоже квартиру получать?
ВЯЧЕСЛАВ. Хотел Кольке помочь, а он возьми да и умри ночью. Жил человек не по-нашему и умер так же, даже родни не оставил – поминки некому справить.
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Вот он, водочка!
ВЯЧЕСЛАВ. Заткнись, дубина! Болтает, чего сам не знает! Он её сроду-то пил?
ИВАН СЕМЁНЫЧ (краснея). Слава, а три рубля?
ВЯЧЕСЛАВ. Какие три рубля?
ИВАН СЕМЁНЫЧ (краснеет ещё больше). Как, какие? Ну помнишь... на подтяжки?
ВЯЧЕСЛАВ. А... Ну и мелочной же ты, Иван Семёныч, человек! А ещё инженер. Подумаешь, деньги – три рубля. Я в твои годы по трёшнику нищим подавал... А потом – тебе ж выгодней! Ну, отдал бы я тебе три рубля. Ты б обрадовался и стал меня угощать. А так – я больше не пью, на новоселье к тебе не приду, а новоселье со мной впридачу тебе бы в копеечку обошлось. Вот мы и в расчёте. Твои долги я тебе прощаю.
Все хохочут.
ИВАН СЕМЁНЫЧ (багровеет до неприличия. Не находится, что сказать). Ты...Ты...Ты...ТЫ...
ВЯЧЕСЛАВ. Я...Я...Я...Я.
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. А за дубину вы мне ответите! Как ваша фамилия?
ВЯЧЕСЛАВ. Пте-пте-пте.
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Не понял.
ВЯЧЕСЛАВ. Скажи: бе-бе.
Смеются.
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Вы ещё и издеваетесь? Больше я ничего не скажу!
ВЯЧЕСЛАВ. И правильно сделаешь, за умного сойдёшь. надоел ты мне хуже горькой редьки. Пришёл с двором проститься, а ты мешаешь мне сосредоточиться. Почитай-ка лучше Конька Горбунка, только не вслух. И для развития тоже полезно... Закурить даст кто-нибудь в этом доме?
Рыбак, Гусь достают сигареты. Вячеслав обходит их стороной. Подходит к пожилому работяге.
ВЯЧЕСЛАВ. Дядя Вань, дай в зубы, чтоб дым пошёл.
РАБОТЯГА. Беломорчик у меня, Слава, ты такие не куришь, поди.
ВЯЧЕСЛАВ. Ну что ты говоришь, дядя Вань – я чужие всякие курю...
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Граждане, предлагаю минуточку внимания!.. Нам необходимо установить какой-то порядок следования к машинам. Их будет, вероятно, всего три. Кто за кем?
Поднимается шум.
– Я первая пришла!
– А я – за тобой, Матрёна!
– Почему это – ты? Я Сашку своего ещё утречком послала!
– Молчи, дура!
– Воровка!
– А у тебя сын сидит!
– У мене-то сын и правда сидит, зато я честная, а у тебя каждую ночь – мужик новый.
– Значит, нравлюся я им, а от тебя и Кривой отказался!
– Дура!
– Я дам, дура... Сейчас последние волосёнки повыдергаю!
– Ты?
– А то – кто же?
– Так получай!
Дерутся. Их разнимают. Женщины затихают с боем...
– А она в прошлую ночь кобеля лохматого к себе в постель положила!..
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Граждане! Так же нельзя! Так мы ни до чего хорошего не договоримся. Я предлагаю разъезжаться в порядке номеров квартир, начиная с первой.
– Правильно!
– Нет, не правильно!..
– А мы что, до ночи должны ждать?..
– У него – третья, вот и говорит – начинать с первой!..
– Нет!..
– А как же ты хочешь?
– Всем сразу нельзя!
Постепенно успокаиваются. Появляются Вольдемар, Шаха, Февраль.
ВОЛЬДЕМАР. Собрались? Бежите, крысы, с тонущего корабля? (Подходит к Гусю). И ты, сука, скурвился тоже? (Толкает ногой чемодан). Не пущу! Никого не пущу! (Расшвыривает чемоданы и узлы).
ГУСЬ. Ах ты, гадёныш! Всю жизнь надо мной измывался и теперь хочешь? (Кидается на Вольдемара. Вольдемар опешил, отступил на шаг).
ВОЛЬДЕМАР. Да ты что надумал? На Батько? Ну, молись Богу, я думаю – это твой последний жизненный день!
ГУСЬ. Это ещё как бабка скажет! (Вольдемар бьёт его ногой. Гусь падает. Поднимается, держась ногами за живот. Смотрит на Вольдемара бешеными, беспомощными глазами, но готовится снова броситься. Рыбак подымается со своего места).
РЫБАК. И мою жизнь испортил ты, змей!
Встаёт рядом с Гусём.
ВОЛЬДЕМАР (прищурившись). Бунт на корабле? Отменно. Шаха, Февраль, фасть прохиндеев! (Шаха стоит в нерешительности).
ФЕВРАЛЬ. Рачкомс их, Вольдемар. Я им сейчас нос хавать буду.
Делает шаг вперёд из-за спины Вольдемара.
ВЯЧЕСЛАВ. А моя жизнь? Кто виноват? Ты, сволочь!
Становится рядом с Гусём и Рыбаком.
ФЕВРАЛЬ. Бочкомс Вольдемара.
ВОЛЬДЕМАР. Ну, кто ещё?
ШЛЯМБЕР. Эх, кому – война, а кому – и мать родна. Люблю, когда одного метелят! (Пупсику, Вано). Давай что ль!
ПУПСИК, ВАНО. Мы рады.
Шаха пятится назад, исчезает в подъезде.
ВОЛЬДЕМАР. Вот сегодня, Шаха, я из тебя сделаю доброго хлопца. Взгляни попристальней на эти гнусные рожи. Шаха! (Оглядывается). А! Ну, тем лучше. Кто там ещё?.. Ну что ж, дон Кихот и ветряные мельницы! (Бросается на всех. Дерутся. Вольдемар падает, его топчут ногами, особенно стараются Шлямбер и Вячеслав. Гусь убегает в парадную. Снова появляется, с ножом в руке. Всаживает его в Вольдемара.
ГУСЬ. Это тебе за всё, за всё, за всё! (Вытаскивает, снова всаживает.
ФЕВРАЛЬ. Во... даё-о-оть.Убили.
Останавливаются и смотрят на Вольдемара.
ШЛЯМБЕР. Мокрятина! Гони гусей!
Убегает. За ним – Пупсик, Вано, младший Пупсик.
ВАЛЕРИЙ ПЕТРОВИЧ. Оставшимся – не двигаться. Задержите соучастников. Я отправляюсь за милицией.
Уходит. Никто не шевелится.
Эпилог
Развалины бывшего дома тридцать. По ним ползает бульдозер. Рыбак, Вячеслав, Шаха стоят в нескольких шагах.
РЫБАК. Ну и как вы думаете, господа, расстреляют его или не расстреляют?
ВЯЧЕСЛАВ. Не должны. Непреднамеренное. А годков пятнадцать впаяют.
ШАХА. Пусть только попробуют! У меня дома два кольта лежат, мигом покажу, душа из меня вон!
ВЯЧЕСЛАВ. Да ты уж помалкивай, герой. Кстати, а куда это ты тогда смочалился? Ты ж с ним в последнее время по корешам? Я думал – ты за него мазу будешь держать, даже испугался немножко. Смеётся.
ШАХА. Так вот, за этими самыми кольтами и побежал. Мне двадцать пять лет! Думаю – как ещё вас урезонить? А выстрелю в воздух, они и разбегутся... Жаль, не успел. Мне их Клей Шоу подарил! Были дела кой-какие.
ВЯЧЕСЛАВ. Крутенек ты, Шаха... А я страху натерпелся, пока следователь вызывал, боялся – из института исключат.
РЫБАК. До каких же пор ты учиться будешь?
ВЯЧЕСЛАВ. До каких надо.
РЫБАК. Ну вот, мы снова собрались. Только поредели наши ряды. Вольдемар с де Голем ушли в страну далёку. Гусь сидит. Февралю – везде хорошо. Малолеткам до двора никогда не было дела. Валька с Нинкой поминки справляют... А мы вот собрались... А в последние дни дулись, друг на друга смотреть не хотели, помнишь, Вячеслав?
ВЯЧЕСЛАВ. Незабываемо.
РЫБАК. Думали – двор виноват, – что пьём. Я ж вас всех костерил, что вы мне жизнь испортили.
ВЯЧЕСЛАВ. А я – вас.
РЫБАК. Ну вот. Двора больше нет, а мы собрались на обломках... И снова будем пить. Значит, кто же тогда виноват?
ВЯЧЕСЛАВ. Рыбак, кончай философию! Философы кончают тем, что с крыш прыгают. Это неинтересно. Давайте лучше про баб поговорим.
РЫБАК. А чего про них говорить-то? У нас: голова-ноги, у них – ноги-голова, вот и вся разница. Я их теперь презираю! Не ненавижу, а вот именно – презираю!
ШАХА. Во даёть!
ВЯЧЕСЛАВ. Ха-ха! Ничто не умирает, даже речь Февраля! Это хорошо, значит, у нас коллектив остался, раз традиции есть.
Появляется Игорь без папки.
ВЯЧЕСЛАВ. О, коллега! Ты как на огонёк забрёл? Неужели по двору скучаешь?
ИГОРЬ. Скучаю... А что теперь делать? Институт кончил. Дальше дороги нет.
ВЯЧЕСЛАВ. А науку двигать?
ИГОРЬ. Пусть кастраты двигают! День и ночь отказывать себе во всём, не истратить просто так ни одной минуты, чтобы открыть в конце концов маленькую загогулину, которую назовут когда-нибудь твоим именем. Нет, извините, дураки перевелись! И добро бы люди стали счастливыми, а то так... баловство одно. Ну, ладно, ближе к телу. Кто побежит?
ШАХА. Я! На ногу лёгкий!
ИГОРЬ. Дуй. Только пошустрее.
Протягивает деньги. Шаха убегает.
РЫБАК. Так кто ж виноват?
ВЯЧЕСЛАВ. Заладила собака Якова! Вот стебанутый! Не всё ли равно? Виноват – не виноват, а всё равно посодют.
ИГОРЬ. Об чём речь?
РЫБАК. Почему мы пьём в жизни?
ИГОРЬ. Вопрос Беркли, на который ещё никто не ответил, как сказал бы покойный де Голь, так и не отдавший мне, между прочим, двадцать ре... Жаба вон не пьёт.
РЫБАК. Де Голя с нами нет, а ты теперь есть... Раньше говорили – с горя пьют... А надо жить, жить, жить. И мы живём, живём, живём... Пьём... Вот.
ВЯЧЕСЛАВ. Да пре-кра-ти же! И без тебя тошно!!!
Вбегает Шаха.
ШАХА. Добавим, добавим, добавим, та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра!.. (Подмигивает). Ку-ку!
РЫБАК. Гав. Гав. Гав.
ВЯЧЕСЛАВ (в истерике). Мяу! Мяу! Мяу!
Игорь молчит.
.......................................................
.......................................................
.......................................................
– И все они умерли, умерли... Как хороши, как свежи были розы, – сказал старый, седой, небритый де Голь, проснувшись в пустынной квартире, повернул голову, уставился в потолок и заплакал.