Япония – страна суровая. Скалистая безжизненная земля, пронизывающие до костей колючие ледяные ветра, из жратвы – сырая рыба да недоваренный рис: стоит ли удивляться строгости нравов и скупости проявления чувств? Как пошутил однажды по этому поводу К. Маркс: «Бытие определяет сознание.»
Каждый самурай был просто обязан уметь сделать себе кесарево сечение, а на свадьбу жених презентовал своей ненаглядной... Ну, угадаете? С трех раз? ...специальный кинжал для перерезания горла в случае необходимости. Провели параллели? Представили картинку перед ЗАГСом? «Золотко, у меня для тебя сюрприз... Глянь, какая веревочка! Посмотри, какое мыльце... Нравится?»
Но, как нежность и хрупкость цветка становятся особенно заметными в контрасте с холодным камнем, так и тонкий лиризм японской души пробивается наружу из-под аскетичности внешних проявлений. Врожденная чувствительность к мелочам, потрясающее умение ловить нюансы позволяют среднестатистическому японцу погружаться в такие глубины мироздания, куда, скажем, среднестатистическому русскому доступ без принятой на грудь литры попросту заказан. Апофеоз душевной экзальтации, выражаемый подгулявшим великороссом в полуночном «Хорошо-то как, бля!...», запросто может быть достигнут обычным нихондзином посредством созерцания абсолютно чего угодно: от дорогой его сердцу Фудзиямы до удобряющей телеграфный столб бродячей собаки.
Что для других бытовуха, для японца – поэзия. Есть, например, мнение, что идею своего флага японцы позаимствовали то ли у европейцев, то ли у латиноамериканцев, увидев однажды ритуал вывешения на всеобщее обозрение простыней после первой брачной ночи.
Теперь несколько слов о телесном. Секс всегда занимал в японской повседневной жизни одно из центральных мест. Тактильные ощущения теплой живой плоти ценились ничуть не меньше, чем чашка горячего сакэ в холодный зимний вечер или уместно сделанное харакири. Издавна японцы заметили, что секс можно использовать не только для продолжения рода, но и как источник высшего духовного наслаждения, наравне с икебаной и чайной церемонией. Секс, в сочетании с песнями, танцами, светскими беседами и непринужденным застольем, становится неприменным атрибутом жизни каждого уважающего себя японского джентельмена. Посещение сатэнов и сэнто («чайных домиков» и бань, по-нашему) - это не утилизированное «Пришел. Увидел. Поимел.» Это своеобразный ритуал, позволявший японским мужчинам через плотские утехи постигать высшие откровения духовности.
Именно здесь, на стыке тела и души, возникает настоящая эротическая поэзия. Потому как, ежели телу хорошо, то почему бы душе и не выплеснуться. К слову, поэзия в древней Японии никогда не была уделом худосочных «очкариков». А была она самым, что ни на есть самурайским делом. «Кодекс Бусидо», например, предписывал воину, между прочим, «...использовать досуг для упражнений в поэзии...»
Традиционно, японские поэты делились на «танкистов» - сторонников пятитистрочных танка, и «хоккеистов» - фанатов трехстрочных хокку. Учитывая сумашедшие цены на рисовую бумагу и чернила в давние времена, писать танка могли себе позволить немногие. Обеспеченные и зажравшиеся «танкисты» вальяжно рассуждали о том, что, дескать, пять строк идеально подходят для выражения поэтической мысли и прорисовки деталей образа. «И так сойдет!» - парировали «хоккеисты», и лезли из кожи вон, чтобы доказать, что и трех строк предостаточно для передачи всей гаммы чувств и эмоций посредством слова.
Основная масса классиков эротической поэзии относится именно к категрии «хоккеистов». Почему так, неизвестно. Может быть потому, что именно в этом жанре, как и в самом сексе, многословие абсолютно лишне, но зато важна атмосфера некоторой недосказанности, волнующего многоточия в конце строчки. Эротические хокку можно сравнить с «моментальной фотографией», которая спустя много лет воскрешает в памяти давно канувшие в Лету события или ощущения. Это похоже на мимолетный взгляд, на легкий поцелуй, на случайное прикосновение – на то, что всего лишь одним намеком способно вытянуть из глубин нашего подсознания целый ворох ассоциаций и давно забытых чувств.
Тонким лиризмом и философской горчинкой пропитаны строки вдохновенного Кобаяси:
О, Боже! Как она стонала...
Я кончил.
Спи, моя мечта.
Трудно сказать, чего здесь больше: неукротимого мальчишеского темперамента или сожаления по поводу нереализации оного, но хокку погружает нас в волшебный мир юношеских фантазий.
А вот с какой иронией пишет поэт Ямагути о своей неверной жене:
Грудь твоя, как Фудзияма прекрасна
Не устаю любоваться ею.
Но, Господи, сколько туристов вокруг...
Это уже стихи зрелого человека. В них чувствуется спокойная мудрость созерцания и мягкий житейский юмор.
Переосмысливая нелегкий жизненный путь, поэт Сато пишет:
Опять не встал... А мог бы...
Впрочем,
Пойду, напьюсь-ка чаю.
В этих строчках мы ощущаем и дыхание осени, и неиссякаемый оптимизм поэта, и его умение найти альтернативу, казалось бы, безвыходной ситуации.
Или вот, например, его же:
Достану меч свой из ножен,
Полюбуюсь, - и спрячу обратно.
Авось пригодится еще...
И опять все та же безграничная вера в будущее...
Мы привели в качестве иллюстраций лишь малую толику стихов, из которых состоит бескрайний океан японской эротической поэзии. Читатель, затронутый за живое и желающий продолжить самостоятельное плаванье, без труда найдет свой путь в этом океане, и пусть эти короткие заметки послужат ему путеводной звездой.