Из песни слова не выкинешь

 

 Речь пойдет о евреях в произведениях А.С. Пушкина, но сначала, как водится, «поговорим о странностях любви». Мы, евреи, любим Пушкина без памяти. Шумно признаемся ему в любви, забывая, что любовь – чувство интимное. Забывая, что она бывает неразделенной. Ищем скрытый смысл слов поэта об «израильском платье» его музы. Пристально разглядываем изображения евреев в произведениях Пушкина и во всей русской классике. Есть в этом что-то от комплекса неполноценности, внушенного в прошлом утеснением, унижением и навешиванием оскорбительных трафаретов, комплекса, который нужно преодолеть. Но ради фальшивого оптимизма не следует замалчивать или перетолковывать неприятные нам страницы истории и литературы.

 Мы, евреи, преклоняемся перед великим русским поэтом. Пушкин написал о созданном им памятнике: «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа». У евреев тоже есть нерукотворный памятник, не ниже небес. Это наша Книга Книг, она же - Ветхий завет у христиан. В нем есть и великолепная монументальная живопись, и философские раздумья, и прекрасная лирика. В нем заложены основы этики иудео-христианской цивилизации. В частности, содержится завет не обижать чужеземца, «ибо рабами мы были в Египте». Воспитанный на Пушкине, отнюдь не хочу сказать, что евреи не должны преклоняться перед ним и русской классикой. Однако, прочитав статью «Мы – за Пушкина, Пушкин – за нас» В.Балана ("Заметки по еврейской истории", №5,2002), хочу заметить, что не следует терять хотя бы чувство меры.

 Пушкин в юности читал Вольтера и французких просветителей, которые за малыми исключениями были выдающимися юдофобами. Тонкий слой интеллектуальной элиты в молодые годы Пушкина представляли собой офицеры, будущие декабристы. И на Севере, и на Юге они не одобряли упрямое нежелание евреев ассимилироваться, предлагали лишить их прав, либо выселить вообще.

 Исторические и религиозные трагедии далекого прошлого, а также банальная ксенофобия, вынужденная замкнутость евреев, их облик и обычаи, чуждые коренному населению, определяли отношение к ним в мире и в России. Дж. Д. Клиер в своей работе о евреях в России в период с 1772 по 1825 гг. отмечал: «реалии жизни евреев были очень далеки от повседневного опыта русских. В тот период русская литература не шла дальше штампов в изображении евреев. Но и те неизменно заимствовались на Западе…».

 Не будем гадать - любит, не любит - об отношении А.С. Пушкина к евреям. Обратимся к его произведениям и, более того, к его словам, дошедшим до нас, будь то дневники или письма. Обычно автор - как писатель и как человек – разные ипостаси. В первой он всегда умнее и лучше второго, поскольку рукописи правят и переписывают, а жизнь пишется наскоро и набело. Однако Пушкин гармоничен и сам с собой не спорит.

 Нельзя говорить о еврейской теме в творчестве А.С. Пушкина. Её не было вовсе, да и образов евреев почти нет. Еврей у Пушкина встречается редко, иногда это персонаж второго плана, иногда он мелькнет, как заяц, который перебегает дорогу, и это, по примете, не к добру.

 Одно из первых появлений евреев в произведениях Пушкина – в стихотворении «Черная шаль» (1820 г., Кишинев). Приятель Пушкина, композитор А.Н.Верстовский написал прекрасный романс на его слова, который еще более способствовал огромному успеху стихотворения. По содержанию, казалось бы, - типичный романс: роковая страсть, измена, смертельная расплата, безумная печаль. Стих блистательный: лаконичные, яркие и точные детали. Фигура заднего плана: «Ко мне постучался презренный еврей…». «Презренный» потому, что еврей. Говорит, как подобает парию, - вкрадчиво, шепотом. Евреи все знают, не потому, что всюду суют носы, а по своему мистическому нутру. Еврей коварно выслеживал «младую гречанку». Из злорадства, из мести? Да нет же - ради поживы: «Я дал ему злата и проклял его». Евреи корыстолюбивы. «Неверную деву лобзал армянин»; армяне – сластолюбцы. Еврей, армянин – готовые образы-стереотипы. Но стихотворение – гения.
 
 В «Гаврилиаде» (1821 г., Кишинев), фривольной поэме в духе вольтерианского «афеизма», подчеркнуто и неоднократно отмечено, что евангельская героиня по имени Мария - еврейка. Первые строки: «Воистине еврейки молодой\\ Мне дорого душевное спасенье». Далее: «Зачем же ты, еврейка, улыбнулась…». И еще: «Он как отец с невинной жил еврейкой…». И снова: «Колени сжав, еврейка закричала…», «Всевышний бог, как водится, потом \\ Признал своим еврейской девы сына…»… Что бы значил этот сон? Очевидно, Пушкин чувствовал, что вышучивание евангельского догмата о непорочном зачатии шокирует. Недопустимо высмеивать Деву Марию, еврейскую девицу – уместно. В том же ряду «Христос воскрес, моя Реввека» (1821 г., Кишинев). Скабрёзная шутка была бы немыслима, будь стих, пусть остроумный и изящный, адресован не еврейке.

 В том же году, в том же Кишиневе был написан набросок «Вот муза, резвая болтунья…», который поверг в глубокое недоумение писателя А.Штаркмана. Он несколько раз без комментария привел его полностью в своих статьях. В стихотворении, предназначенном кому-то из друзей, Пушкин говорит о своей музе: «Не удивляйся, милый мой, ее израильскому платью…». Во времена Пушкина искусство часто обращалось к библейским образам. Но что означает метафора? На её толкование наводят часто цитируемые строки из «Поэмы конца» Марины Цветаевой:
 Гетто избраничеств! Вал и ров.
 Пощады не жди!
 В сем христианнейшем из миров
 Поэты – жиды!».
Поэт – изгой, его Муза – гонима.

 В «Кишиневском дневнике» 3 апреля 1821 г. Пушкин записал: «Третьего дни хоронили мы здешнего митрополита; во всей церемонии более всего понравились мне жиды: они наполняли тесные улицы, взбирались на кровли и составляли там живописные группы. Равнодушие изображалось на их лицах – со всем тем ни одной улыбки, ни одного нескромного движенья! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее их». У поэта нет предубеждений против евреев, которые составляли в те годы большую часть кишиневских обывателей.

 Начало неосуществленного замысла - «Агасфер» («В еврейской хижине лампада…», конец 1826 г.). Картина передает атмосферу горя в еврейской семье, очевидно, по памяти о Кишиневе, где поначалу Пушкин снял две комнаты в доме у евреев. Впрочем, это не картина, а замечательная графика, зарисовка с натуры – бумага, карандаш. Старик читает библию.
 Над колыбелию пустой
 Еврейка плачет молодая.
 Сидит в другом углу, главой
 Поникнув, молодой еврей,
 Глубоко в думу погруженный.
 …Текут в безмолвии часы…
 Стихотворение глубоко сочувственное. Пушкин - выше стереотипов! Но он к ним вернется.

 Вот дневниковая запись, сделанная в Луге, 1827г. В дороге на ямской станции Пушкин встретил арестанта Кюхельбекера. «…Подошел высокий, бледный худой молодой человек с черной бородою, в фризовой шинели, и с виду настоящий жид – я и принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие; я поворотился им спиною, подумав, что он был потребован в Петербург для доносов или объяснений». Заметим: «неразлучные понятия жида и шпиона» как эхо прошлой войны, «обыкновенное действие», «для доносов». Пушкин верит молве. Иное сказал о евреях более компетентный в вопросе о шпионах великий князь Николай Павлович, будущий император: «…они в 1812 году отменно верны нам были, даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни». А генерал, герой Отечественной войны, граф Милорадович хватил через край: «Без них мы не победили бы Наполеона!». Однако клевета и предрассудки - прилипчивы. Невольное движение Пушкина передает искреннее чувство: он повернулся спиною к еврею.

 Вспомним знаменитую эпиграмму «На Булгарина» (1830 г.):

 Не то беда, что ты поляк:
 Мицкевич лях, Костюшко лях!
 Пожалуй, будь себе татарин, -
 И тут не вижу я стыда;
 Будь жид – и это не беда;
 Беда, что ты Видок Фиглярин.

 Пушкин выстроил точный ряд нарастания непрязни и неприятия: лях, татарин, жид. Своего рода ступеньки, ведущие на дно общества. Пушкинисты подробно изучили блестящие эпиграммы на Булгарина, их великолепный лаконизм, игру слов, стилистические анафоры и эпифоры. Стыдливо не замечается противопоставление: Булгарин, доносчик и фигляр, - хуже, чем … поляк, татарин, еврей. Тройное отрицание не оставило места для цыгана, но заготовка пригодилась в следующей эпиграмме. Высеченному «Фиглярину» выразительно указано его место.

 В «Истории села Горюхина» (1830 г., Болдино) есть эпизод: «…безумцы глумились над еврейским возницею и восклицали смехотворно: «Жид, жид, ешь свиное ухо!..». Скорее всего, жид (его появление в российской глуши довольно неожиданно) и отношение к нему взяты из южного антуража, как сочная характеристическая деталь. Художник пользуется светотенью. Приехал в село новый управляющий-кровосос, и еврей оттеняет его. Обратим внимание на слова «безумцы глумились». Означает это: они издевались бессмысленно и оскорбительно.

 Единственный образ еврея у Пушкина появляется в «Маленьких трагедиях», в «Скупом рыцаре», имеющем подзаголовок: «Сцены из Ченстоновой трагикомедии: The covetous Knight». В трагикомедии появляется персонаж второго плана – ростовщик Соломон. Он – не обязательно резонер, может быть мерзким комиком, - это зависит от трактовки режиссера и актера. У него все стереотипные черты еврея в европейской литературе, и его появление сопровождается подходящими приветствиями: «проклятый жид», «собака, змей». У Соломона есть знакомый, старичок-аптекарь Товия, что торгует ядом. Соломон славит деньги. Нетрудно догадаться, что его шанс вернуть себе безнадежный долг доброго, наглого и простодушного Альбера - в том, что молодой рыцарь получит наследство после смерти отца, скупого барона. Соломон обиняком предлагает Альберу прибегнуть к яду; каким-то образом старый барон узнает, что сын хотел его убить… Итак, евреи жадены и бессовестны, они коварные отравители. Таковы были средневековые взгляды на евреев, и Пушкин следует традиции в их изображении.

 Есть еще два произведения Пушкина, в которых появлется жид. «Гусар» (1833 г.) написан на основе украинского фольклора; «Феодор и Елена» из цикла «Песни западных славян» (1834 г.) – на основе сербского фольклора, преломленного через известную мистификацию Проспера Мериме. Эпизодические фигуры жидов в народных байках - дань суевериям и предрассудкам. Ныне они – радость антисемитов, но мы не будем делать им рекламу.

 Закончим обзор произведений поэта стихотворением «Юдифь» (1835 г.). В нем есть строки, которые не требуют комментария:

 Высок смиреньем терпеливым
 И крепок верой в бога сил,
 Перед сатрапом горделивым
 Израил выю не склонил…
 («Израил» – так у Пушкина).

 Приходим к неоригинальному заключению: евреев не любили и не любят, израильтян, несмотря на дурные манеры, уважали и уважают. Иные ненавидят или боятся.

 Вспомним еще о «талисмане» Пушкина. Его загадка некоторым журналистам не дает покоя. Отношение Пушкина к евреям и иудаизму было неоднозначным. До конца дней он не расставался со своим талисманом – золотым перстнем с сердоликовой печаткой. Кольцо было подарено ему в Одессе - в день разлуки, «в день печали» - Е.К.Воронцовой. К кольцу Пушкин испытывал трепетное чувство и посвятил прекрасное стихотворение «Храни меня мой талисман…». В письме к В.А.Жуковскому он признавался: «Каббалистические знаки, вырезанные на перстне, будят во мне нечто…будто бы давно забытое». Почему так неопределенно? Что напоминало кольцо, кроме романа, который не забывается? Пушкин расчитывал на понимание своего конфидента - старшего друга; Жуковский мог понять его лучше других. Мы не знаем и никогда не узнаем, что виделось Пушкину. Однако из приведенных слов видно, что он знал о Каббале, мистическом учении иудеев, и не боялся оскоромиться. Впоследствии выяснилось, что перстень представлет собой еврейскую именную печать, а таинственные знаки – надпись на иврите.

 Н.В. Гоголь сказал крылатую фразу о том, что Пушкин- «русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Пушкин - как бы наш современник. Что изменилось в нашем веке? Увы, в 21-ом веке антисемиты упоенно - конечно, уже в интернете - смакуют ругательства молодого рыцаря Альбера. «Предрассудки стары» и больно живучи. Пушкин не был подвержен ксенофобии. Пушкин показывает не столько евреев, сколько отношение к ним. Каким оно было, таким и показал. Он дышал атмосферой своего века, не был юдофобом и не был филосемитом. Пушкин нисколько не нуждается в нашей защите. Он, как и другие великие русские классики 19-го столетия, не интересовался проблемами инородцев и евреев в частности. Мы, безусловно, не вправе упрекать классиков в равнодушии. Коренному населению тоже жилось не сладко. Более всего великого поэта занимали и волновали «вечные вопросы бытия» и другие замечательные темы.

                *   *   *
 ДОПОЛНЕНИЕ

Обратимся еще к стихотворению, по-видимому, незаконченному наброску, одному из последних Пушкиным написанных:

Напрасно я бегу сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам...
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Комментарий А.Штаркмана: "Стремление к сионским высотам имеет философский смысл, то есть к Иудаизму, и политический: стремление евреев вернуться на свою историческую родину".

Едва ли можно уверенно истолковать смысл незаконченного стихотворения, тем более в сегодняшнем духе. Речь идет в этих строчках не о философии и не о политике, а об этике. Противопоставление "сионских высот" и греха, который гонится за поэтом по пятам, заставляет думать, что эти высоты - тоже поэтическая метафора, символ моральной чистоты. Пушкин не был в частной жизни пуританином и не являлся, хуже того, пуристом, иначе бы мы его не читали.
Попытаемся понять, о каких "сионских высотах" говорит поэт. У евреев начало иудаизма было положено у горы Синай. Сионский холм связан с Иерусалимом, священным градом Давида, и Храмом. Но "Сионские высоты" - это и начало христианства, Голгофа и Храм Гроба Господня, нравственная чистота. Был ли Пушкин христианином или же "стремился к иудаизму"? Да был ли он вообще религиозным? На эти вопросы нельзя ответить тенденциозным подбором цитат. "За иудаизм" А.Штаркман представил, кажется, всё возможное и невозможное. Рассмотрим только одно "против", хотя их число можно умножить.
Обратимся к стихотворению Пушкина "Мадонна" (1830 г.)

...В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня, с холста, как с облаков,
Пречистая и Наш Божественный Спаситель —
Она с величием, Он с разумом и очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона...

Богоматерь и Спаситель - это христианство, возникшее под пальмами Сиона в Земле Обетованной. Вообще-то религиозность великого поэта вызывает немалые сомнения. Он, как бывает с поэтами, видимо, уверовал в созданную им самим благостную картину. Но если он и пришел к вере, то из приведенных выше строк очевиден молчаливый и недвусмысленный ответ иконы: концепция А.Штаркмана о "стремлении Пушкина к иудаизму" - ошибочна!

Однако, к четверостишию "Напрасно я бегу..." мы еще вернемся, поскольку  происхождение его еще не раскрыто.