I. Три времени Города
”Уже со Слова падало Табу,
уже в душе не Тьма одна стояла,
но, прежде чем принять свою судьбу,
ещё отречься трижды предстояло"
E.K.
Частъ 1. Он и Город
Он вошёл в Город. Он принёс с собой свои боль, горечь и страх, свой список потерь и унижений. Он блуждал в слепых лабиринтах Города, не готовый ещё расстаться со всем этим, выплеснуть из своей глубины в стыло-звенящий воздух. А Город пробовал Его на вкус, вдыхал Его запах, бесстрастно слушал биение сердца, смотрел в Его озябшие зрачки, видел в них и понимал гораздо больше, чем город, отвергший Его. Ведя свою размеренную суетно-праздную жизнь, Город принял Его и еще не знал, что вступает в игру с Судьбой, что правила отныне будет задавать не он.
Город ощущал Его глубоко, не понимая, почему другие человеческие существа не чувствуют в Нём отваги и величия, самоотречения и горения, живущие в Его сердце ненапоказ, почему не видят и не хотят понять Его обреченность на служение им.
А Город понял и принял его в себя, ещё не полюбив и не возненавидев, пребывая в беспечной уверенности, что это ему не грозит.
Он рвал своё сердце на части, обнажая беззащитную боль на подмостках городских площадей и парков. А Город промокал Его раны тампонами спокойных взглядов, окутывал, как бинтами, гулом встревоженных голосов, входил в резонанс с Его натянутыми до предела нервами и не давал оставаться одному, если страдание становилась нестерпимым. А когда Он не мог сдержать своих слёз, Город рвался Ему навстречу растерянно-смятенными лицами и облегченно вздыхал, видя, что боль уходит из него, струясь по щекам и высыхая с порывами ветра.
Город понял, что пропал, когда задохнулся от счастья при виде Его улыбки, рассыпающей вокруг себя искорки звенящего серебра и разливающей потоки пьянящего чувства сопричастности к Его радости.
Город привык жить с Ним одной жизнью, привык что Он здесь, всегда, как часть его ландшафта и его души. Он сросся с этим человеческим детёнышем, как с близким родственником, и сам удивлялся тому.
Поэтому когда Он уехал вдруг, так просто, Город воспринял это как предательство и не мог даже заплакать, безуспешно стараясь вдохнуть гнетущий воздух своих улиц, по которым Он уже не бродил. Город не ждал Его обратно, а пытался понять, чем он не смог для Него стать.
Он возвращался с детской радостью во взгляде и в сердце, ещё не зная, что Город уже готовит Ему свою месть. Город переплавил всю свою невыраженную нежность и тоску по Нему в бушующие потоки ярости, он хлестал Его наотмашь безжалостными словами женщины, в чьё лицо Он хотел бы смотреться, как в зеркало, до конца своей жизни, он бросал в Него клочья недоверия и затаённой обиды. Город выплеснул всё, и только тут впервые заплакал.
Город омыл свои улицы слезами искупления, потому что понял, что Его сердце больше его собственного, что в своём великодушии Он простит ему и это.
И Город лёг Ему под ноги преданно-нежный, не смея больше ни позвать, ни проклясть, готовый выполнять любые Его желания, подчиняться всему, что Он должен исполнить на Своём Пути, лишь бы Он позволил любить себя, даже не давая надежды на взаимность.
И Он остался в Городе. Пока остался.
Частъ 2. Она и Город
Она обращалась с ним как с надоевшим любовником, жила в этом Городе и не замечала его присутствия. А Город терпеливо ждал, не обижаясь, не сердясь, понимая, что сейчас ему не соперничать с Мужчиной, который заслонил Ей не только Город, но и весь Белый Cвет. Он понимал, что Её исстрадавшееся сердце распахнулось навстречу этому Мужчине в безумной жажде любви и сострадания.
Город хотел бы возмутиться богохульством, когда Мужчина сравнивал Её глаза с глазами Богородицы, но знал, что Её изливающая доброту душа не знает гордыни и достойна всех прекрасных слов, придуманных в мире. Мужчина говорил о Её необыкновенности и Искренности, Верности и Любви. Она чувствовала себя Единственной женщиной на планете, Евой в райском саду. Мужчина играл Её сердцем, как опытный жонглёр мячиком, и Город скрежетал зубами от ревности и бессилия.
Город знал многое, о чём не догадывалась Она, безоглядно веря в честность Мужчины.
Город молчал, боясь сделать ей больно. Он угадывал в Ней сильное и мужественное сердце, но оттягивал развязку до последнего.
И развязка, наконец, наступила. Неожиданно и грубо, скомкав пастельных тонов декорации, на фоне которых развивался сюжет, и вымазав их в грязно-серый цвет лжи.
Она всегда думала, что сможет простить трусость и слабость, вот только предательства принять не в силах, потому что приняв, сделает его частью себя, а как жить с ним она не знала. И вдруг оказалось, что трусость и слабость и есть ступеньки к предательству, а лицемерие – покрывающий всё это декоративный ковёр, по которому Она не в состоянии была сделать ни шагу.
В тот день, когда грубая правда ворвалась в её жизнь, как обезумевший от страданий больной, время повернуло вспять, вызывая миражи воспоминаний. Она окунулась в них целиком, не щадя ни сердца своего, ни нервов. Она выпила оглушительно-терпкую истину до дна, и осталась жива, хотя мир покачнулся, перевернулся и с гнусной гримасой вернулся на своё место, изменив Её до неузнаваемости.
Мужчина перестал существовать, потому что писать это слово с маленькой буквы Она не умела. Но и Женщины тоже не стало. Всё женское в ней было распято, унижено и растоптано. Не было ни обиды, ни ревности, ни страха, ни жалости к себе. Она беспощадно выжгла всё это в себе вместе с болью. И только когда в Её душе не осталось ничего, пропала способность чувствовать и думать, когда ветер безразличия шелестел золой на пепелище, в ней стал просыпаться и прорастать нежный цветок глубинной Женственности. Побег был такой тонкий и хрупкий, с крохотным алым бутоном, что Город потерял сон от волнения, оберегая его как своё собственное дитя.
А Она как будто впервые увидела этот Город: надёжный, ласковый, любящий. Ей захотелось прижаться всем своим существом к его сильно-стальной громаде, попросить прощения за свою отчуждённость и холодность, и остаться с ним делить его беды и радости.
Город и не ждал ничего другого, он знал, что станет главным в Её судьбе и сможет сделать для Неё то, что не смог бы никто другой. Город приготовил ей Дар, жертвенный и бесценный, который Она сможет принять тогда, когда распустится нежный бутон в её душе.
Она ещё не смела ни во что верить, не могла никого любить, кроме Города, и сил на надежду было совсем мало. Но Город знал, что время придёт, и Подарок его Она с благодарностью примет.
Любить и ждать он умел.
Часть 3. Он и Она
Эта часть состоит только из заглавия. И точки здесь нет
II. ”Вот я и пришёл…”
Ассоль с детства знала, что она какая-то не такая. Всё у неё было необычным, начиная с имени.
Но, как ни странно, её никогда не дразнили и кличек не придумывали. Видимо, всем нравилось, произнося это редкое имя, представлять себе что-то залихватское от грузинской лезгинки и одновременно ощущать на губах вкус морской воды и тепло ласкового солнца.
Когда Ассоль выросла, то ещё сильнее осознала свою непохожесть на других. То, в чём большинство людей видело плохие приметы и дурные предзнаменования, ей приносило удачу.
Так, например, ей всегда везло с числом 13. Она родилась в этот день, с удовольствием занимала тринадцатые номера в гостиницах и места в кинотеатрах и поездах, воспринимая их как стартовые площадки для перехода в другие миры и ожидая необычайных событий, которые не заставляли себя ждать.
Возвращаться для нее тоже было хорошей приметой. Это означало подаренную судьбой возможность переждать то время, когда где-то раздаются неприятности, предназначенные не ей.
Ассоль любила понедельники, они являлись для неё началом нового временного цикла. А что может быть прекраснее начала!
Свои отпуска она проводила в январе в безлюдных южных городках, чем снискала нежную любовь сослуживцев, сражавшихся за отпускные летние месяцы. А она искренне не понимала, какую радость находят они в пекле раскалённого лета и людском столпотворении.
Её считали странной, но не чурались. Наоборот, она привлекала самых разных людей своей открытостью и неподдельным интересом к чужой неординарности.
Был только один тип людей, оставлявших её равнодушной, - это скептики. Они предсатвлялись ей птицами, сложившими крылья и забывшими те горние выси, из которых пришли на землю, утратившими мечту о них навсегда, смирившись с бесцветной жизнью в плену "здравого смысла".
Поэтому её любимым писателем был Пауло Коэльо, этот "великий Романтик и Идеалист", которого она считала реалистом и чьи книги читала взахлёб и перечитывала в свободные минуты.
* * *
Был её любимый понедельник, к тому же, январь, к тому же, 13-ое число. На юг она не поехала и сейчас сильно об этом жалела, так как мороз стоял на редкость для города крепкий. Ассоль шагала по главной улице дорогой столицы с единственным желанием - отогреться, не изучая, как обычно, прохожих и не заглядываясь на витрины.
Внезапно она ощутила какое-то смутное беспокойство. Оно было как будто не внутренним, зародившимся в ней, а, скорее, внешним, воспринимающим чужое беспокойство, причиной которого послужила она сама. Очень быстро девушка обнаружила его источник: незнакомый мужчина, поравнявшись с ней, замедлил шаг и несколько раз пристально на неё посмотрел.
Работая в сфере обслуживания и будучи всё время на виду, Ассоль любила в свои выходные дни отдыхать от посторонних взглядов, одеваясь неброско, избегая косметики и пользуясь очками вместо надоевших линз. Вот и сейчас она выглядела этакой серой мышкой, тем более, что и её гордость - роскошные длинные волосы были убраны под шапку.
То, что мужчина не мог пленится её неземной красотой, это факт. Тем не менее, он продолжал смотреть на неё, как бы сам удивляясь причине своего непонятного внимания и странного волнения. Но его взгляд был направлен не совсем на неё, казалось, её внешняя оболочка его не интересует. Незнакомец смотрел как будто через неё в самую её глубину, где он старался отыскать объяснение своему беспокойству и развеять собственное недоумение. Это длилось совсем недолго, потом мужчина прошёл мимо.
Ассоль нагнала его у светофора, где он остановился переждать красный свет, встала чуть правее от него и окинула взглядом: простая одежда, обыкновенная фигура, ничем не примечательные черты лица и спокойные серые глаза. Явно не герой её романа. Она отвернулась. Но в этот миг её левая, ближайшая к незнакомцу, половина наполнилась таким теплом, что она моментально согрелась. Ассоль опешила и замешкалась на переходе. Затем, оказавшись на другой стороне улицы, она увидела, как мужчина свернул в боковой переулок и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Ассоль автоматически взглянула на часы: …13.13. Однако...
Но рой мыслей о повседневных делах тут же закружил её снова, и она выбросила из головы это происшествие и, наверное, забыла бы о нём окончательно.
Но вечером открыла своего любимого писателя и снова прочла: "Научись приглядываться к знакам и следовать им", задумалась о том, что знаки даются каждому на языке его души, что "везение" и "совпадение" - это знаки, что все взаимосвязано и ничто неслучайно, и сегодняшний день в кодах её сердца - знак явный, но понятный только ей.
* * *
У Ассоль пропали аппетит и сон. Она снова и снова возвращалась к сцене на перекрёстке,
так часто вызывая в памяти образ незнакомого мужчины, что он перестал быть для неё чужим, а становился всё более близким и знакомым, и всё более зримым, объёмным и многообразным представлялся ей этот микрокосм, на мгновение соприкоснувшийся с её собственным, а возможное единение этих двух миров, его и ее, казалось созидательно прекрасным и необходимым для достижения вселенской гармонии.
Ассоль то поднималась до космических высот, то опускалась до житейского уровня, но, как ни крути, получалось, что мужчина был ей предназначен свыше, и её почти пихнули в бок, чтобы она обратила на него внимание, а она взяла и прошла мимо.
Теперь при любой предоставившейся возможности она бежала на тот перекрёсток и высматрила в толпе серые глаза. Она изучила карту и обошла весь прилегающий к перекрёстку микрорайон с целью выяснить, куда в это время дня мог бы идти мужчина. Тем более, что он шел явно знакомым и привычным маршрутом. Но вокруг было столько банков, кафе, гостиниц, ресторанов и офисов, что ей понадобился бы полк солдат, чтобы установить вахту в каждом из этих мест. Да и с приметами у неё было негусто.
Она так боялась пройти мимо этого, теперь уже столь желанного мужчины, что несколько раз нагоняла на улицах прохожих и заглядывала им в лица, так как смогла бы узнать незнакомца только по глазам.
Весной Ассоль запаниковала и принялась бесстрастно, не испытывая никакого вожделения, мысленно раздевать мужчину, и представлять, как он выглядел бы в летней одежде или на пляже.
Всё было тщетно.
Тогда период активных поисков сменился временем пассивных мечтаний.
Потом прошло и это. Ассоль устала ждать, мечтать, что-то предпринимать. Череда будней увлекла её, она уже без малейшего волнения проходила роковой перекрёсток и только изредка вспоминала про встречу, которую так жадно ждала и к которой так тщательно готовилась.
Она отпустила себя в поток жизни и стала прежней Ассолью, как ребёнок радующейся многоцветной мозаике происходящих с ней счастливых совпадений и маленьких удач, живущей сегодняшним днём и доверяющей судьбе без притворства.
Видимо, за это доверие жизнь и вознаградила её именно в тот момент, когда она меньше всего ждала.
Встреча этих двоих, действительно, состоялась и оказалась судьбоносной. Но всё случилось совсем не так, как представляла Ассоль в миллионах своих голливудских версий.
III. ОСЕННИЙ ЭТЮД
- Родной, где же ты был, когда у меня напрочь отсутствовали морщины, седые волосы и целлюлит? - она счастливо зажмурилась и сладко потянулась в его объятиях.
- Напрашиваешься на комплименты? Или, действительно, интересуешься? - он ласково коснулся губами родинки на её плече. - Искал тебя.
- В тех местах, где меня заведомо быть не могло?
- Ну, я же об этом не знал. Временами даже думал, что находил. Но потом оказывалось, что это не ты.
- Молчи. Я жутко ревнивая.
Он почувствовал на своей улыбке её горячую ладонь, и вспомнил, какой холодной была эта рука в день их первой встречи.
Он уже не помнил, как у него возник порыв подать руку незнакомой заплаканной женщине, выходившей из автобуса. Она опустила свои ледяные пальцы в его протянутую ладонь так же отрешенно и безразлично, как опустила бы монету в прорезь автомата, и, сделав несколько шагов по тротуару, дала своей руке скользнуть в карман пальто. Он пошёл рядом только потому, что ему было попути, уверенный, что женщина не замечает его присутствия. Но когда он пошутил: "Такими руками хорошо летом держать пиво", она вдруг неожиданно легко и заразительно рассмеялась сквозь ещё непросохшие слёзы.
Он отметил, что у неё живые глаза и правильные черты лица, не красавица, но принадлежит к типу "осенних" женщин, которые поздно взрослеют и в пору зрелости становятся гораздо привлекательнее, чем в молодости, и если в неё всмотреться... "Лучше не всматриваться", - одёрнул он себя.
Женщина сдержанно поблагодарила его, и, обменявшись ничего не значащими фразами, они разошлись.
Наташка влетела в квартиру в новой шубке и, швырнув на журнальный столик газету бесплатных объявлений, стала крутиться перед зеркалом.
"Молода, красива, сексуальна. Что мне ещё надо? Почему язык не поворачивается позвать её под венец? - он давно задавался этим вопросом и ответ пытался раскопать в сослагательном наклонении. - Если бы у меня не было денег и положения, квартиры в центре и машины, если бы..? У Натальи много замечательных качеств, но иногда кажется, что всё у неё для престижа: и я, и вот эта шубка. Наверняка купила её только потому, что вчера на каком-нибудь коктейле зашла речь о новых моделях".
Он вяло потянулся за брошенной на стол газетой и стал лениво её просматривать.
"Зачем ей эти объявления? Ведь покупает всё только в фирменных магазинах. Развлекается всякой чепухой".
Он открыл страницу "Разное", и тут, как заказное письмо, брошенное за отсутствием адресата в почтовый ящик, на глаза ему попалась фраза: "Желающим охладить пиво предоставится возможность в следующее воскресение на том же месте в то же время".Он сразу вспомнил женщину с ледяными руками и поймал в зеркале свою дурацкую улыбку и наташкин взгляд: "Прикольные попадаются объявы. Да, милый?" - и она опять занялась разглядыванием себя.
Он прождал полчаса, прежде чем она появилась, насупленная и отчуждённая. "Пожалела, что написала и не знает, как себя вести", - понял он.
- А рюкзак зачем? - рассеянно спросила она.
- Так там же пиво.
- Целый рюкзак? У меня только две руки.
- А мы поставим на поток. Я никуда не тороплюсь. А Вы?
Ему опять удалось её рассмешить.
У него возникла потребность всё чаще видеть эту женщину. Он невольно сравнивал её с Наташкой. Хоть та и моложе лет на 15, но всё у неё какое-то ненатуральное, кричащее, яркое, всё чересчур и напоказ. А эта сохранила чистоту естественных красок, смущалась иногда, как девочка, боялась проявить и показать свои женские чувства и желания. Она напоминала ему ёжика, плотно ощетивающегося колючками при любой попытке его задеть, и обнажающего свой нежный и мягкий животик только в состоянии полной безопасности. Эта нежность и мягкость мелькали в ней сквозь иголки и были такими притягательными, что он всё больше очаровывался этой женщиной Осень и её неяркой красотой, расцветающей под его взглядом. Она не вызывала безумную страсть, но время исчезало рядом с ней. То, что они были почти ровесниками, тоже во многом сближало их: книги детства, музыка и кинофильмы юности, чувства и переживания зрелости, - всё это совпадало. Он боялся, что она узнает о Наташке и, облегчая его выбор, молча исчезнет из его жизни. А без неё он уже не мог и не хотел.
В тот день, когда он решил обясниться с Натальей, она сама неожиданно помогла ему начать разговор:
- Тебя неоднократно видели с какой-то старой жабой.
- Сколько в тебе человеколюбия и сердечности…
- А в тебе верности и правдивости.
- Я не лгал тебе.
- Но и правды тоже не говорил.
- Я сам её не знал до сегодняшнего дня.
- А теперь знаешь?
- Теперь знаю.
Он и представить не мог, что в этой маленькой и хрупкой молодой женщине, с которой он прожил не один год, столько ненависти к нему и злости. Только в силу своей наивности он мог думать, что с Натальей возможно расстаться полюбовно, и что она спокойно переедет в свою квартиру, забрав купленные ей вещи. Наталья ругалась, как извозчик, била об пол дорогие вазы и посуду, крошила ножницами занавески и ковры, а утром, когда он брился в ванной, запустила туда пакетом йогурта. Всё это было ужасно. Он перестал появляться у себя в квартире, допоздна задерживаясь на работе и ночуя в гостинице. Через несколько дней он всё-таки рискнул зайти: натальины вещи исчезли, на полу полностью разгромленной квартиры лежала записка, написанная помадой на его любимой литографии: "Посмотришь, во что превратится эта кикимора через 10 лет и поймёшь, какой ты ДУРАК! Счастливо оставаться!"
Две недели он не видел осенних глаз, потому что не мог предстать перед ними измученным и истерзанным, и сейчас, нажимая кнопку звонка, он старался представить чем они его встретят: грозовыми ливнями или морозной холодностью.
Дверь распахнулась, и его затопила палитра красок бабьего лета: багрянец губ, прозрачная бледность щёк, ослепительные всполыхи золота в янтаре волос, зелень шёлка на плечах. И в озере этого многоцветия плескалась глубокая и тёплая синева её глаз.
Он хотел что-то сказать, но она приложила палец к его губам:
- Я боюсь: если ты заговоришь, то сфальшивишь. А я этого не вынесу.
- Можно тогда я тебя поцелую? Вдруг это у меня получится лучше.
Через несколько мгновений он слегка отстранил её от себя и сказал:
- Я надеюсь, что эта разлука была самой длинной в нашей жизни. Больше расставаться с тобой я не намерен.