Совсем недавно в книжных лавках, торгующих православной литературой, появилась новая книга – небольшой сборник произведений русских духовных писателей В.А. Никифорова-Волгина, А.П. Тимофиевича, А.Г. Горбовского и Д.В. Мышецкого “ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ”, изданный Сретенским монастырем в 1999 году. Авторы этого сборника относятся к тому поколению православных подвижников, которому довелось видеть не только жизнь дореволюционной России, но и пережить время невиданных гонений на христиан после революции. Имена авторов до недавнего времени почти не были известны широкому кругу читателей.
Много нового и душеполезного о жизни православных подвижников узнаем мы из помещенного в этом сборнике цикла духовных очерков А.П. Тимофиевича “Божии люди”, “В гостях у преподобного Серафима”, “Новое Дивеево”, написанных живо, точно и интересно и снабженных, к тому же, прекрасными комментариями. Анатолий Павлович Тимофиевич, по профессии врач, в предвоенные годы работал в Киеве, а в годы Великой Отечественной войны вместе со своим духовным отцем, впоследствии - основателем монастыря “Новое Дивеево” Адрианом Рымаренко, переехал в США. Большую часть своих очерков Анатолий Павлович написал в “Новом Дивееве”, где продолжал свое служение врача. Скончался он в начале Великого поста 1976 г в “Новом Дивееве”, где и похоронен.
Заслуживают внимания и небольшие, но запоминающиеся очерки А.Г.Горбовского “Исчезнувший портрет” и Д.В.Мышецкого “Отец Адриан”, исполненные в сдержанной традиции православного духовного очерка, когда автор как бы скрывает свои эмоции ради того, чтобы точно и достоверно изложить факты, которые выразительнее всяческих метафор говорят сами за себя.
Но настоящим открытием можно назвать помещенные в сборнике произведения писателя - новомученика В.А. Никифорова-Волгина (1901-1941).
Вызывает восхищение неповторимый язык автора – искристые, легкие, наполненные светом золотым слова, фразы и диалоги, передающие ясно-радостное мироощущение ребенка, неброскую, но до боли родную красоту русской природы, немногословную речь простых верующих людей, говорящую столь о многом. Но вместе с тем, догматически точные формулировки всего того, что связано с церковью, с богослужением и богословием. Формулировки не искусственно разумом вкрапляемые в невесомую нить повествования, но естественно исходящие из глубины души автора, который не мыслит себя без Церкви, без ее таинств, без хранения в благоговейной чистоте святоотеческого учения. Последнее как раз и отличает авторов сборника, и православных духовных писателей вообще от тех “учителей”, которые пишут как бы красиво, как бы и мудро, но “красота” эта исходит из помраченного прелестью человеческого ума, а “мудрость” – из “мудрости” века сего, борющейся с православным исповеданием Бога.
Особою, несказанной благодатью озаряют читателя рассказы В.А.Никофорова–Волгина о своем детстве (циклы “Детство”, “Из воспоминаний детства”, “Рассказы”). Дивная страна Россия начала двадцатого века предстает пред очами читателя. Страна православная, Богом любимая, в которой жизнь народа – от простого крестьянина до самого Царя благословенна Церковью, а потому неразрывно связана с жизнью церковной, с ее неподсудными миру таинствами, праздничными крестными ходами и колокольными звонами, покаянными постами и неведомыми миру аскетическими подвигами во имя любви к ближнему, тихими за весь мир материнскими-детскими домашними молитвами и освящающими всю Землю архиерейскими богослужениями.
Это уже не пушкинское мрачноватое Лукоморье языческих русских сказок, где “через леса, через моря колдун несет богатыря” - нет, это Русь новая, просвещенная светом Евангельской истины, Русь, полная сил и жизни, Русь духовно готовая выстоять в готовящихся ей испытаниях – революции, войнах, цареубийсте, предательстве, вероотступничестве заблудших детей своих. Но не все заблудились – без числа святых людей Божиих, иноков, юродивых странников, странствующих и гонимых священников, прошли в эту лихую годину по плачущим дорогам разоряемой страны, неся пастырское слово утешения всем, кто втречался им в пути, не делая различий между страдающими христианами и беснующимися богоборцами – все одинаково, по отечески, как Богом, были ими любимы, во всех, даже искаженных злобою лицах, видели эти пастыри начальную красоту плененной человеческой души. Об одном из таких священников – стареньком отце Афанасии повествует удивительной силы повесть В.А. Никифорова-Волгина “Дорожный посох”, написанная в форме дневника.
И лишь раскроем с благоговением эту книгу - тотчас же поймем тогда, какое бесценнейшее духовное сокровище доверено нам ныне от Бога, вспомним о том сокровенном, что совсем позабыли в житейской мирской суете, и быть может, опять зазвучат в душе простые строгие, всегда живые и непреложные слова: верность, честь, долг, любовь к Родине, столь возлюбившей Господа, смирение пред Церковью, которая день и ночь молит Бога о спасении чад своих. С этими словами жили и умирали святые люди нашей земли в течение многих сотен лет. Храня в сердце своем эти слова, они, имея страх Божий, бессташно боролись “с совозрастающим им злом”. И побеждали.
Прочтем же добрую, светлую новую книгу русских духовных писателей, пока еще мало известных миру. И тогда вновь и вновь, словно в первый раз, неведомо откуда придет и прикоснется к душе Благодать, зазвучат в душе бессмертные евангельские слова, душа оживет, снова станет христианкой. И вновь мы увидим, что наша Родина все так же полна сил, и даже еще более духовно сильна, чем прежде – ведь по ее дорогам прошли Святые новомученики и исповедники, испрямив путь нам, дерзающим называть себя сегодня православными христианами, - путь единственный к единой Истине, путь тернистый, но радостный и спасительный, светлый путь, которым суждено войти нам в апокалиптические времена и исповедать веру Христову пред лицом совершенного зла. И наши Святые не оставят нас на этом пути, как не оставлял их Господь во все времена.
Александр Ратыня
октябрь 1999 г.
Ниже приведены отрывки из произведений
В.А. Никифорова - Волгина
В.А. Никифоров - Волгин
Эпилог повести
"ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ"
Я проходил мимо оскверненных храмов, сожженных часовен,монастырей, превращенных в казармы и торговые склады, был свидетелем надругательства над мощами и чудотворными иконами, соприкасался со звериным ликом человека, видел священников, ради страха [человеческого] отрекавшихся от Христа... Был избиваем и гоним не раз, но Господь помог мне все претерпеть и не впасть в уныние. Да разве могу я ослабнуть духом, когда вижу я... сотни пастырей идут с котомками и посохами по звериным тропам обширного российского прихода. Среди них были даже и епископы, принявшие на себя иго апостольского странничества... Все они прошли через поношение, заключение, голод, зной, ледяной ветер. У всех были грубые, обветренные лица, мозолистые руки, рваная одежда, изношенная обувь, но в глазах и в голосе - сияние неизреченной славы Божией, непоколебимость веры, готовность все принять и все благословить...
При встрече кланялись земно друг другу, обнимались, тихо беседовали среди поля или леса. На прощание крестили друг друга и расходились по разным дорогам...
Молился я и в потаенных монастырях, где подвизались иноки из бывших отрицателей и поносителей имени Божиего. Видел иноков в миру, всегда готовых поделиться с Богом и неимущими Его и тоскующими по Нему. Был очевидцем великого раскаяния русского человека, когда он со слезами падал в дорожную пыль и у каждого встречного просил прощения.
Видел власть имущих, которые в особой ладонке носили на груди частицу иконы или маленький образок и потихоньку, яко Никодим в нощи, приходили ко мне за утешением.
Знаю одного из них, который хранит в чулане иконы отцов своих и в моменты душевного затемнения затепляет перед ними лампаду и молится...
Видел запуганных отцов, заявлявших мне: сами-то мы безбожники, а детей наших выучи закону Божию, чтобы они хулиганами не стали... И в большой тайне у многих из этих отцов я учил детей их... Слышал и новые народные сказания о грядущем Христовом Царстве, о пришествии на землю Сергия Радонежского и Серафима Саровского, о Матери Божией, умолившей спасение русской земле.
Не одну сотню исповедей выслушал я (и страшные были эти исповеди), и все кающиеся готовы были принять самую тяжкую епитимию и любой подвиг, чтобы не остаться вне чертога Господня.
Вся русская земля истосковалась по Благом Утешителе. Все устали. Все горем захлебнулись. Все чают Христова утешения. Я иду к ним, пока сил хватит, и крепко еще обнимает рука мой дорожный посох.
В.А. Никифоров - Волгин
АЛТАРЬ ЗАТВОРЕННЫЙ
В глубине большого сибирского леса звонили. Звон ясный, прохладный, как далекое журчание ручейка. Словно заря с зарею, он сливался с густым шумом апрельского леса, вечерними туманами, лесными озерками талых снегов, с тонким звенящим шелестом предвесенья.
Я затерялся в лесной чаще и пошел навстречу звону. В белом круге тонких берез показался убогий монастырский скит. Вечернее солнце золотило бревенчатый храм. В пролете колокольни – седая, в черной скуфье, голова звонаря.
Я вошел в святые врата обители и сел на скамью. На колокольне отзвонили. Ко мне подошел седой инок.
-Звонарь Антоний, - сказал он и уставно поклонился. – Редко кто заходит в нашу обитель... Видите, каково запустение.
-Много ли у вас братии? – спрашиваю.
-Кроме меня, никого. Все ушли в страну далечу... Кто лесной суровости не выдержал и в мир ушел, а иные смерть мученическую приняли...
Года три тому назад пришли к нам в ночь на Успеньев день... очень били нас. Глумились. Иконы штыками прокалывали... В ту ночь расстреляли они схимника Феоктиста, иеромонаха Григория, иеромонаха Македония, иеродиакона Сергия, послушника Вениамина...
Он посмотрел на близлежащее скитское кладбище.
-Теперь один я здесь! По-прежнему звоню, молитвословлю, в огороде копаюсь, в лес за дровами хожу...
-А не боитесь, что на ваш звон опять придут сюда?
-Пусть приходят, но я устава нашего не преступлю... Одно прискорбно, что много лет, как затворены врата в алтарь Господень и некому совершать литургию...
На время он задумался, опустив голову, а потом опять вскинул на меня золотые от заката глаза и сказал:
-Завтра Великий Понедельник! Ежели можешь, то пойдем со мною молиться...
Мы ступили в завечеревшую церковь. Антоний затеплил свечи перед затворенными вратами алтаря и стал на клирос. Свечи осветили пронзенные штыками старые иконы.
Началась великая страстная утреня.
Вся русская земля зазвуяала в древнем каноне Страстной седмицы:
-Непроходимое волнящееся море, Божиим Своим велением изсушившему...
----------
В.А. Никифоров - Волгин
СВЕЧА
Вечерним лесом идут дед Софрон и внучек Петька. Дед в тулупе. Сгорбленный. Борода седая. Развевает ее весенний ветер.
Под ногами хрустят ломкие подзимки.
Петька шагает позади деда. Ему лет восемь. В тулупчике. На глаза лезет тятькина шапка. В руке у него верба, пахнущая ветром, снежным оврагом и чуть-чуть тепловатым солнцем. Лес гудел нарождающейся весенней силой. Петьке почудился дальний звон. Он остановился и стал слушать.
-Дедушка!.. Чу!.. звонят...
-Это лес звонит. Гудит Господень колокол... Весна идет, оттого и звон!.. – отвечает дед.
Петька спросил деда:
-В церкву идем, дедушка?
-В церкву, любяга, к Светлой заутрене!
-Да она сгорела, дедушка! Летось ведь пожгли. Нетути церкви. Кирпичи да головни одни...
-Ничего не значит! – сурово отвечает Софрон.
-Чудной!.. – солидно ворчит Петька. – Церкви нетути, а мы бредем! Мара, что ли на деда напала? Сапоги только истяпаем!
Среди обгорелого сосняка лежали черные развалины церкви. Дед с внуком перекрестились.
-Вот и пришли... – как бы сквозь взрыд сказал Софрон.
Он долго стоял, опустив голову и свесив руки. Приближалась знобкая, но тихая пасхальная ночь. Софрон вынул из котомки толстую восковую свечу, затеплил ее, поставил на камень среди развалин. Помолился в землю и запел:
-Христос воскресе из мертвых...
Похристосовался с внуком, сел на обгорелое бревно.
-Да... шесть десятков лет ходил сюда. На этом месте с тятенькой часто стоял и по его смерти место сие не покинул. Тут икона святителя Николая стояла... В одной руке Угодник церковочку держал, а в другой меч… И бывало, что ни попросишь у него, он всегда подаст тебе!.. До-о-брый Угодник, послушливый да зовкий!.. Да, вот...
А тута, любяга, алтарь стоял... Встань на колешки и поклонись, милой, месту сему... Так вот... Эх, Петюшка, Петюшка...
Ничего больше Софрон не сказал. Он сидел до того долго, что Петьке захотелось спать. Он сел с дедом рядышком и опустил голову на его колени, а дед прикрывал его полою тулупа.
----------
В.А. Никифоров – Волгин
ЛЮБОВЬ – КНИГА БОЖИЯ
(публикуется в сокращении)
Таких озорных ребят, как Филиппка Морозов да Агапка Бобриков, во всем городе не найти. Был еще Борька Шпырь, но его недавно в исправительный дом отправили.
Жили они на окраине города в трухлявом бревенчатом доме окнами на кладбище. Окраина славилась пьянством, драками,воровством и опустившимся, лишенным сана диаконом Даниилом, саженного роста и огромного голоса детиной.
Про Филиппку и Агапку здесь говорили:
-Много видали озорных детушек, но таких ухарей еще не доводилось!
Было им лет по девяти. Отец одного был тряпичник, а другого – переплетных дел мастер.
Филиппка – маленький, коротконогий, пузатый, губы пятачком и с петушком на большой вихрастой голове. Всегда надутый и что-то обдумывающий.
Ходил он в диковинных штанах – одна штанина была синяя, а другая желтая и с бубенчиками. Эти штаны, как сказывала ребячья молва, он стянул из ярмарочного балагана от мальчика – акробата.
... Агапка был тощим, в веснушках, зоркоглазым и вертким. Зиму и лето ходил в отцовском пиджаке и солдатской фуражке – бескозырке. Выправка у него военная. Где-то раздобыл ржавые шпоры и приладил к рваным своим опоркам.
Агапка пуще всего обожает награды и похороны с музыкой.
Матери своей он недавно заявил:
-Не называй меня больше Агапкой!
-А как же прикажете Вас величать? – насмешливо спросила та.
-Суворовым!
Озорства с их стороны было всякого.
... За их проделки не раз гулял по спинам Агапки и Филипки горячий отцовский ремень, да и от других влетало по загривку.
Однажды случилось событие. На Филипку и Агапку пришла напасть, от которой не только они, но и вся окраина стала тихой…
Пришла в образе девятилетней Нади, дочери старого актера Зорина, недавно поселившегося на окраине и на том же дворе, где проживали озорные ребята. Актер ходил по трактирам и потешал там публику рассказами да песнями, а
Надя сидела дома. Всегда у окна, всегда с рукоделием или книжкой.
Проходил Агапка мимо, посмотрел на девочку, тонкую, тщедушную и как бы золотистую от золотистых волос, падавших на тихие плечи, и неведомо отчего вспыхнул весь, застыдился и вздрогнул от чего-то колкошо и сияющего, пробежавшего перед глазами и как бы сорвавшего что-то с души его...
Не стало вдруг Агапки, а появился другой, похожий не то на Божию книгу с золотыми листами, лежащую в алтаре, не то на легкую птицу, летающую по синему поднебесью...
Он даже лицо закрыл руками и поскорее убежал.
В этот день Филиппка тоже увидел золотистую девочку. Он смело подошел к ней и солидно сказал:
-Меня зовут филипп Васильевич!
-Очень приятно,-тростинкой прозвенела девочка,- а меня – Надежда Борисовна... У тебя очень красивый костюм, как в театре...
Филиппка обрадовался и подтянул пестрые штаны свои. После этой встречи и его душа стала сама не своя.
Он пришел домой и попросил у матери мыла – помыться и причесать его.
Та диву далась:
-С каких это пор?
Филиппка в сердцах ответил:
-Вас не спрашивают!
Вымвтвм и причесанным вышел на двор. Встретил Агапку. Тот тоже был вымытым, как в Пасху, но наряднее. На вычищенном пиджаке висела медаль, и вместо опорок – высокие отцовские сапоги.
Молча посмотрели они друг на друга и покраснели.
Стали они наперебой ухаживать за Надей. То цветов ей принесут, то яблок, то семечек, а однажды Филиппка притащил Наде чашку клюквенного киселя. Этот дар до того восхитил девочку, что она смущенно и радостно приколола к груди Филиппки белую ромашку...
Агапка надулся, дал Филиппке подзатыльник и расплакался от ревности.
Два дня они не разговаривали. На третий же Агапка подозвал его и сказал:
-Хочу с тобою поговорить!
-Об чем речь? – спросил Филиппка, поджимая губы.
-Видал?
-Вижу... десять копеек!
-Маленькая с виду монетка.- говорил Агапка, вертя гривенник перед глазами, - а сколько на нее вкусностей всяких накупить можно. К примеру: на копейку конфет дюшес две штуки, за две копейки большой маковый пряник...
-Во-о, скусный-то, - не выдержал Филиппка, зажмуривая глаза, - так во рту и тает! Лю-ю-блю!
-На три копейки халвы, на копейку стакан семечек, на две каленых али китайских орешков, - продолжал Агапка, играя серебряком, как мячиком.
-Ну и что же дальше, - жадно спросил Филиппка, начиная сердиться.
Агапка пронзительным взглядом посмотрел на него и торжественно, как “Гаук, верный воин”, про которого рассказ читал, протянул Филиппке гривенник.
-Получай! Дарю тебе, как первому на свете другу! Но только прошу тебя...-
здесь голос Агапки дрогнул, - не ухаживай за Надей...
Христом Богом молю! Согласен?
Филиппка махнул рукой и резко, почти с отчаянностью в голосе, крикнул:
-Согласен!
На полученную деньгу Филиппка жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая.
Когда наелся он всяких сладостей так, что мутить стало, вспомнил проданную свою любовь и ужаснулся. Ночью его охватила такая мучительная тоска, что он не выдержал
И расплакался.
На другой день ему стыдно стало выйти на улицу, он ничего не ел, сидел у окна и смотрел на кладбище. Дома никого не было. Филиппке очень хотелось умереть и перед смертью попросить прощения у Нади и сказать ей:
-Люблю тебя, Надя, золотые косы!
Ему до того стало жалко себя, что он опустил голову на подоконник и завыл.
И вдруг в думы о его смерти вклинилась обрадованная мысль:
-Отдать гривенник обратно! Но где взять?
Филиппка вспомнил, что в шкафу у матери лежат в коробочке накопленные монетки.
У него затаилось дыхание.
-Драть будут... – подумал он, - но ничего, претерплю. Не привыкать!
Филиппка вытащил из коробки гривенник. Выбежал на улицу. Разыскал Агапку и сказал ему:
-Я раздумал! Получай свой гривенник обратно!
----------