Одиночество - большой мохнатый зверь. Оно подкрадывается незаметно, чтобы устроится у тебя на груди, топча и нажимая мягкими лапами на то самое место, где рождаются слезы, и когда они появляются, принимается слизывать их, урча и требуя еще и еще. Оно всегда голодно.
Я иду пустынными, полусонными в этот непоздний час улицами Антверпена.
Я возвращаюсь с первого в своей жизни урока голландского.
Наменстраат - улица имен... Красиво...
Я настолько устала, что вероятно, не в состоянии сложить два и два. Нужно ехать домой. Завтра рано вставать.
Улицы безлюдны. Манекены, разодетые в наряды последнего сезона, понимающе смотрят на меня. Наверное, манекенам тоже одиноко стоять в пустых, неподсвеченных витринах.
Я захожу в Квик - бельгийский Макдональдс - и жую невкусный бутерброд, запивая его минеральной водой. Город вяло лежит передо мной, как толстая, разомлевшая на солнце серая ящерица.
Голландский язык временами звучит варварски. Ну что это, прости господи, за "слаапкамер" (спальня)? Сразу вспоминаются первые кадры "Ассы", те, что на пароходе:
- Ну иди, ищи свою камеру...
- Типун вам на язык, какая камера?!
Ван дер Свиип страат...
В этом районе я скоро буду жить. С интересом заглядываю нескромным глазом в открытые окна дорогих домов. В одном из них на коричнево-бежевой стене висит нечеловечески огромная, прямо-таки космических размеров африканская маска.
В начале одиннадцатого в Антверпене все закрыто, кроме ночных заведений. Домой, в свою камеру, ехать не хочется. У меня никого нет в этом городе. Даже врагов.
Я пригласила бы кого-нибудь в гости, просто затем, чтобы слышать рядом человеческую речь, если бы у меня был дом.
Я попросила бы накормить меня ужином и постелить на кушетке в прихожей, если бы у меня были друзья.
Я позвонила бы кому-нибудь, и болтала бы о пустяках, стоя в металлической клетке - камере? - телефона-автомата, но у меня нет даже телефонной карты. Да и звонить мне, в сущности, некому.
Нервиренстраат... Улица нервных?! Эй, водитель, постой, это ж моя остановка...
Я стала с завистливой нежностью разглядывать собачников, приходящих по вечерам в парк рядом с моим домом. Собачники и их питомцы всегда одинаковы. Пес носится - или степенно ходит - по лужайке, но рано или поздно обязательно подходит к хозяину, и тот наклоняется, берет в горсть собачьи уши, чешет загривок, пес сладостно жмурится, а хозяин нашептывает ему что-то...
Преподаватель голландского, мадам Авантрод, ни бельмеса не смыслит по-английски. Она страстно и убедительно говорит со мной по-голландски, добавляя в конце каждой фразы протяжное - йаааааааа? йаааааааа?
В группе, кроме меня, четверо таких же засланцев - лысый брюнет из Венесуэлы, просто лысый, носатый и очень маленький итальянец Маттео, вылитый Боб Хоскинс, полячка Ана и чернокожая Кристабель из Замбии. Венесуэлец говорит только по-испански, Маттео изъясняется на смеси французского и итальянского, Ана знает немецкий, Кристабель немного говорит по-английски. Никто из них не работает: дамы замужем, а мужчины, наверное, переселенцы-эмигранты.
Хууде морхен, мёврау.
Белгие лей...
По Бельгийскому бульвару степенно едут на велосипедах одетые в черное сосредоточенные хасиды в круглых широкополых шляпах. Они погружены внутрь себя. Они никогда не улыбаются, даже детям. Интересно, а хасидам бывает одиноко? Наверное, нет, потому что тот, кто верует в Бога, ни на минуту не остается один.
Я начинаю понимать природу случайных связей - люди бросаются друг к другу просто для того, чтобы согнать со своей груди слизывающего слезы мохнатого зверя. Разговаривать они не умеют или боятся, поэтому делают то, что умеют. Или думают, что умеют. По-моему, лучше все же завести собаку...
Маркграве лей, улица адвокатов и докторов, крепко спит. Я открываю дверь и тихонько иду наверх. Дом пуст.
Завтра будет второй урок из десяти.
По дороге домой я сумела понять содержание плаката, рекламирующего бразильский зоопарк.
Я откидываю веселенькое одеяло, все в смешных мордочках, и забираюсь под него. У меня теперь даже имя новое - здесь все зовут меня Лана, не в силах выговорить имя целиком.
Слаап вел, Лана.
Слаап вел, потому что завтра будет новый урок. Говорят, что если очень стараться, то мохнатый зверь становится ручным и не так докучает. Тогда можно будет пойти с ним в парк, взять в горсть мохнатые уши, и чесать загривок, шепча убедительно и ласково, что отныне все станет хорошо, потому что его хозяин, хозяин, хозяин с ним...
23.00-00.14 21-22 мая