В таежной глуши, куда я забрался с таким трудом, что проще, наверно, достичь Северного полюса, на берегу безымянной речушки стояла избушка. Построили ее наверно еще при царе, лет сто назад. Рассказывают, в былые вре-мена в ней останавливались охотники, а в первую мировую, дезертиры и бег-лые каторжники. Старателей намывавших золото, здесь поджидали лихие люди в надежде поживиться. В наши дни бывали геологи: что-то искали, чертили, мечтали, рассказывали какие тут будут славные города. Но те города так и не появились, да сами мечтатели, куда то без вести пропали. С тех пор тут живут лишь лесовики да лешие, да всякая другая нечисть. Это место мне сосватал ста-рый друг. Притащив провизии на месяц, поселился здесь, вдали от цивилиза-ции.
Избушка была маленькая и неказистая. В ней кроме печки, деревянных нар и большого рубленого стола с лавкой, я к своему большому удивлению обнару-жил еще и большой шкаф, где лежали соль, спички и пшено в жестяных коро-бочках из-под чая. В наши то дни! Это раньше народ был добрый и сердечный, и если что могли, оставляли для случайных, путников запирая дом только от диких зверей. Теперь же народ пошел ушлый, и не только ничего не оставляли, но и могли в пьяном угаре или просто из баловства, уходя просто поджечь гос-теприимный дом, но видно «цивилизация» со всеми ее прелестями еще сюда не добралась или просто ей было не до этого. За последние годы, прожитые в большом городе с его толкотней и суетой, с его вечным шумом и гамом, где каждый норовит урвать кусок побольше и запустить руку поглубже, где человек в толпе все равно остается, одинок, мне хотелось отдохнуть. Побыть на приро-де, прикоснуться к ней частью души, вспомнить давно забытые ощущения дет-ства, почувствовать былую радость и полноту жизни. И вот я здесь.
Была поздняя осень. Лежал небольшой снег. Стояли ясные солнечные дни и морозные ночи. Я целыми днями бродил по тайге по следам диких животных как лесной зверь, терся о кору деревьев, вдыхал морозный воздух, прислушивался к жизни леса, по началу такой чужой и таинственной. И каж-дый день забирался все дальше и дальше от своей избушки, узнавал все больше и больше, а дойдя до какого ни будь примечательного с моей точки зрения места, разводил костер отдыхал и потом пропахший лесом и дымом шел обратно. К вечеру уставал как собака. Короче жил как бог на душу по-ложит, как давно хотел, но никак не мог.
И каждый вечер затемно я возвращался домой, разводил в печи огонь, заваривал крепкий «купеческий» чай и с кружкой в руках долго смотрел на раскаленную плиту, отогреваясь за долгий день блужданий, слушал далекую заунывную песню волков и не торопливо размышлял о смысле жизни. Если записать все мысли, которые приходили мне в голову, получился бы непло-хой философский трактат, если бы издали бы эту ахинею, а не просто поса-дили бы в психушку, что более вероятно. Не потому что у меня в лесу поеха-ла крыша от одиночества и дикой жизни, а потому что с точки зрения наше-го обыкновенного мироощущения все, что нам не нужно и непонятно про-сто опасно. Каждому из нас приходит множество разных мыслей, и если бы мы о них кому ни будь, рассказали «на полном серьезе», то рисковали бы по-терять как минимум половина своих друзей. Взять, к примеру, что тебе нра-вится жена твоего приятеля, и ты был бы не прочь провести с ней прекрас-ную ночь, попробуй рассказать ему об этом половину знакомых ты просто потеряешь, это в лучшем случае не будем распространяться о возможных более негативных последствиях. Хотя впрочем, нет ничего плохого в том, что тебе кто-то может нравиться. Природа же по своей сути более естест-венна, чем взаимоотношения между нами и сама по себе только своим при-сутствием способствует гармонии человеческого мышления. Размышляя об этом и еще, о разном и многом другом, я не спеша, допивал чай. А потом залазил на нары, зарывался поглубже в медвежий тулуп, закрывал глаза и передо мной опять проплывали ветки кустов и деревьев, и я снова бродил по кочкам, по нехоженым тропам раздвигая руками ветки, преследовал неуло-вимый дух леса.
В эту ночь я проснулся от ощущения того, что на меня кто-то присталь-но смотрит, открыл глаза. В окно на меня нагло уставился круглый и глупый диск луны. Отвернувшись, попытался заснуть. Но сон не шел. Вдалеке, где-то за рекой послышался долгий одиночный вой. Волк выл нудно и протяж-но, как ветер за окном, как голодный бездомный пес. Непонятно было, то ли он звал своих сородичей, то ли жаловался на свою судьбу. Впрочем, он и есть бездомный и, наверное, голодный, а может такой же одинокий во всем лесу. Хотя, что это я? Он не одинок, их, поди, полон лес «тамбовских това-рищей». Вот холодно ему - это, скорее всего так и есть. Я представил как он там, вдалеке сидит и воет на холоде, и мне тоже стало зябко. Закутавшись посильнее в тулуп, опять прислушался к песне. Что же он там поет? Вспом-нилась детская сказка: " украду-у-у, утащу-у-у, удушу-у-у и съем. Похоже? Нет тут что-то другое, это скорее одиночество или безысходность. А может и то и другое вместе и я, слушая его голос, пытаясь понять, был теперь мыс-ленно рядом. Я видел своим мысленным взором как целый день он бегал по лесу, как искал следы по свежему снегу, как рядом с ним бежали такие же волки. Как приходилось ставить их на место, когда они слишком сильно за-рывались. Как ушел олень и, сделав круг, мы так и вернулись ни с чем. Как, все-таки, удалась вторая погоня. И как за день все мысли и чувства, образы и ощущения все перепуталось, развалилось и затерлось. Как мир потерял по-рядок, и мы сами вместе с ним потеряли себя в этом мире. Что начали одо-левать усталость, и мы перестали понимать своих друзей и соратников. Ка-кая то стена, нет паутина, легла между нами. Какое-то недопонимание, точ-нее, дисбаланс и развал. Он мешал в этой жизни всем, а мне, прежде всего. Не было чувства единения с друзьями и с миром.
Что то общим было у нас, какая-то непонятная никому скорбь и печаль по прожитому и пережитому, общие мысли и сила одиночки, когда ничего не имеешь и нечего терять, когда ни на кого не надеешься и ни кому ничего не должен, когда сам себе хозяин и друг, сам себе учитель и враг. Когда в этом мире есть только ты и луна. Луна и ты и больше никого. Больше никто и не нужен. Эта песня крик в пустоту, клич вникуда. Попытка заявить о себе, о своем существовании, о своей жизни, о своем праве на нее. «Глас, вопию-щий в пустыне»
Я смотрел на этот мир и видел глазами волка. Видел его луну, точно так же как он. Теперь мы слились вместе. Мне ужасно захотелось завыть, на эту жизнь и на эту луну. Вдруг поймал себя на том, что сам безотчетно подвы-ваю. А впрочем, кто мне мешает? Кто меня услышит, может быть только волки? И я начал выть уже вполне осознанно, как мне это подсказывало на-строение, моя волчья душа. Только сейчас я начинал догадываться о том, что твориться в его волчьей душе.
Я встал с кровати, накинул полушубок и вышел наружу влекомый го-лосом.
- Уууоу, - ответили мне
- ууууу, - протяжно выл я. Мне тоже было горько и одиноко.
- уууоо, - подвывал я то тоски и одиночества.
- уууу-уоу, - пел я самозабвенно и отчаянно как плакал в детстве.
- ууу-оу, - разносился над тайгой мой крик и терялся где-то во мраке и глубине чужих душ.
- ууууууу, - гудело везде, - я тоже в этом мире один.
- уоуу, - отвечали мне, и столько скорби и страдания было в этом звуке.
- 0уууу, - говорили они мы здесь. Мы я слышим тебя. Мы с тобой вме-сте. Здесь наш мир. Здесь наш лес,
- уо-оу, - откуда-то издалека, совсем с другой стороны послышался от-ветный клич - долгий и протяжный. Я обратился в слух. А голоса кричали и пели. Они неслись ко мне, а я ждал, в нетерпении переминался с лапы на ла-пу. Потом пошел навстречу, через чащу к далекому зову мимо деревьев, вдоль берега реки. Я шел и шел напрямую по самой глуши, перепрыгивая через валежник или скользя по незаметным звериным тропам.
- уууу, - кричал я в странном экстазе и упоении. Они слышали и отвеча-ли. Я выл как никогда, как будто целый мир смотрит и слушает меня. Каза-лось, что мой голос, сильный и могучий, необыкновенно мелодичный и про-тяжный поднимается вверх над тайгой. Проносится по кронам деревьев и летит дальше, несется над всем миром и его слышат все. Эту песню подхва-тывают во всех уголках мира, и от этого он становится еще сильней. А наш голос, слившись воедино, поднимается к небу и летит к луне, звездам запол-няя весь.
Я выл на луну и чувствовал как везде, по всей тайге, по всему миру мил-лионы волков так же смотрят на луну, видят ее лик. Я слышал их миллионы голосов влитых в один единый хор, видел, как миллионы моих собратьев поют гимн луне, этой жизни, этому миру. Этот гимн разносился над миром объеденяя всех волков и шакалов, собак, всех кто одинок, кто может слы-шать понять и принять, всех кто хочет жить в гармонии мира.
И мир раздвигался и заполнялся смыслом и целью, свободой и силой. И рядом вставали незримые тени наших друзей и подруг, тени забытых нами духов леса. А песня лилась и лилась, и ее подхватывали новые и новые голо-са, настраиваясь на одну единую высоту, на одну вибрацию, сливались с темным небом и луной. И в этот миг я увидел, как лик луны преобразуется в наше лицо, в лик всех волков этого мира. И этот лик божества смотрел на нас, и мы сами были им, и сами смотрели на мир и видели везде его отраже-ние. А где-то там, за кромкой восприятия слышался голос, и всплывали ли-ца давно ушедших друзей и родителей, и оттуда, с обратной стороны лунно-го диска они давали нам знать о себе, что всегда слышат и видят, и помнят нас. Что в тяжелую пору беды и опасности помогут нам, а когда придет, срок встретят с обильной пищей и радостью.
В эту ночь я понял, что я не одинок - со мной весь мир. И в самом глу-хом месте, в самом тяжелом обществе наш торжественный гимн несется над миром и не умолкнет никогда. Он всегда с нами, стоит лишь взглянуть на лик луны, на наш лик и ты увидишь в нем себя и нас.