Они возвращались.
Им оставалось проехать не более десяти километров, когда, казалось бы, внезапно, набежала туча, и пошёл дождь. Да не просто дождь, а настоящий ливень, как говорят иногда, «стеной». Дворники на лобовом стекле делали лихорадочно порывистые движения, но не успевали справляться с огромными потоками воды, обрушившимися на машину. Движение на трассе замедлилось. Иван предложил пересесть за руль на оставшийся путь, но Маша отрешённо молчала, будто глухая, лишь пальцы её до синевы вцепились в руль. Иван повторил, Маша отказалась, помотав отрицательно головой и поджав губы. Иван знал, что когда она вот так поджимает губы переубедить её в чём-либо невозможно, и спорить не стал, попросив только снизить скорость и ехать поосторожнее.
Но слова его запоздали, машину уже несло на встречную полосу. Иван схватился двумя руками за руль, пытаясь вывернуть на обочину, Маша казалась непроницаемой и отчуждённой. Ехавший на небольшой скорости встречный грузовик, лишь слегка зацепил их боком, но в такую погоду этого оказалось достаточно и их просто стряхнуло под откос. Машина сделала кульбит, словно ведомая заправским каскадёром на съёмках какого-то фильма, и замерла, упёршись крышей в рыхлый мокрый от дождя бугор. Иван успел почувствовать слабый, будто бы глухой удар по голове, небольшую тошноту, и отключился, как ему показалось всего на несколько секунд. Очнувшись, он резко повернулся к Маше. Её лицо ничего не выражало. Ни испуга, ничего другого. Просто само бесстрастие. Казалось, что она спала. Иван припал ухом к её левой груди и услышал ровное биение сердца. У самого его сердце стучало так, что ломило в ушах, и казалось, открой он сейчас лишь на мгновение рот, оно непременно выскочит наружу.
Авария, в которую их угораздило попасть по столь нелепой случайности, оказалась не такой уж и безобидной. Маша пролежала в коме несколько дней. Всё это время Иван был возле неё. Он измучил врачей вопросами, но те только неопределённо пожимали плечами, мол, придёт девушка в себя, тогда и можно будет о чём-либо судить, а пока, увы…
Но это их «увы», не устраивало Ивана. Сидя возле Маши, он часами читал о различных случаях выведения больных из комы. Читал, и пытался повторить хоть что-то на деле. Он по долгу разговаривал с ней, вспоминал недавнюю поездку в Испанию на морской курорт Коста-Дель-Соль, подробно рассказывал о своих впечатлениях и спрашивал Машу. Не получал ответа, и сам отвечал за неё так, как это, по его мнению, сделала бы сама Маша. Мать Ивана, иногда заглядывавшая в палату, была даже слегка напугана поведением сына. Но на её замечания, он только недовольно отмахивался, и продолжал эту одному ему понятную игру.
Неизвестно, что именно более всего повлияло – настойчивость и вера Ивана, молодость Машиного организма, не слишком большая серьёзность травмы, или ещё что, но в один из дней Маша открыла глаза и пересохшими губами что-то невнятно прошептала. Иван готов был прыгать от счастья. Ему казалось, что только он один верил в это окончательно и бесповоротно. И вот это произошло. Теперь, к счастью, всё вернётся на свои места.
Он ещё не мог знать, что всё будет совсем не так, как ему представлялось.
Когда Маша окончательно пришла в себя, оказалось, что она совсем не помнит кто она такая, что с ней произошло, и не может назвать не только имён близких, но и своего собственного имени не помнит. Не помог и приведённый свекровью трёхлетний сын Никита. Маша не знала, что это за мальчик, и не понимала - чего все эти люди от неё ждут. Это расстроило её ещё больше, и она тихо проплакала весь вечер, толком не осознавая от чего.
Проспав на уколах почти трое суток, Маша, наконец, проснулась. И проснувшись, пришла в капризно-депрессивное состояние. Требовала от персонала должного ей по рангу отношения, и изумляла всех постоянными просьбами принести из её сумочки кокаин.
И если другим было не понятно, что с ней происходит, то Иван понял сразу. И поняв, пришёл в ужас. Маша представляла себя известной американской актрисой семидесятых годов, взбалмошной, но талантливой наркоманкой, закончившей свои дни на этом свете самоубийством. Иван уже не помнил даже, как зовут ту актрису, но в том, что это всё именно так не сомневался ни секунды.
Это было за два года до рождения Никиты. Маша, игравшая небольшие роли в своём театре и считавшаяся «подающей надежды», была приглашена на кинопробы. Прочитав сценарий, Маша пришла в какой-то неописуемый буйный восторг. Иван помнил те её перевоплощения. И то, что тогда казалось ему высшим актёрским классом, теперь, спустя годы, наводило на него страх.
Тогда Маша ходила по комнате как зомби, часами могла лежать в постели, глядя в одну точку. Её раздражало всё на свете. От всего ей было противно и плохо. Иван и не думал о такой возможности перевоплощения. Он пытался подыгрывать ей. Но это вызывало у Маши буйный протест, перераставший в жесточайшую депрессию. Ивану иногда становилось жутковато от присутствия этой, совсем чужой и незнакомой ему женщины. Единственно в чём он был абсолютно уверен, так это в том, что именно его Маша получит эту роль. Конечно она. Неужели какая-то другая актриса могла бы так? Конечно, нет. Только Маша. Наконец, сбудется её мечта, и она сыграет роль, которой сможет отдать весь свой талант и, пусть небольшой, но опыт. А в том, что это будет, Иван был уверен на все сто процентов.
Но на роль, к удивлению многих, утвердили совсем другую актрису. Однако Маша стойко перенесла этот удар судьбы. Совсем не хандрила, и даже с некоторым азартом набросилась на репетиции тех небольших ролей, в которых она была занята в своём театре. Иван, пытавшийся поначалу её успокоить, когда увидел её реакцию на отказ, даже удивился немного. Но в душе, гора упала с его плеч. Слишком уж страшно было смотреть ему на Машу, когда она репетировала заветную роль. Довольно часто пугала его стирающаяся временами грань между ролью и той любимой им Машей, которую, как ему казалось, он хорошо знал.
И вот теперь, сидя у её больничной койки, и прокручивая киноплёнку своей памяти назад, он думал лишь об одном. Правда ли то, что за все эти годы он узнал Машу. Узнал полностью. Или в тайниках её женской души было ещё много белых пятен для него и остальных? Это был мучительный вопрос, и Иван не находил на него ответа. Временами, он успокаивал себя, списывая всё на последствия травмы, с чем, кстати, и врачи были полностью согласны. Но, вспоминая время от времени, те Машины домашние репетиции пятилетней давности, его опутывал страх, ведь ни о какой травме тогда речи не было и в помине.
Вот и сейчас он наблюдал перед собой чужую, однажды виданную им и очень неприятную женщину. Женщину, которую, он знал, ему следует бояться. И он боялся.
Через две недели, проведя все необходимые обследования, и не найдя никаких органических отклонений от нормы, Машу выписали из больницы. Лечащий врач, глядя куда-то себе под ноги, пробубнил невнятно Ивану несколько ободряющих дежурных фраз, и, сославшись на большую занятость, буквально исчез, оставив Ивана двоём с Машей.
С тяжёлым сердцем Иван привёз жену домой. Ему было по-настоящему жутко.
Маша в старом длинном халате грязно-красного цвета, который он давно собирался выкинуть, но она не давала (подарок давно умершей матери), столь не свойственно ей растрёпанная, с расширенными зрачками, постоянно твердила, чтобы ей дали, кокаин, грозясь, в противном случаи, тут же покончить с собой. Она постоянно причитала, что все её бросили, что у неё никого нет и она очень одинока. Ругала последними словами какого-то продюсера, и глуповато хихикая, перечисляла своих бывших любовников, не забывая при этом сказать о каждом какие-либо гадости. Плакала, говоря о выкидыше и четырёх абортах, неумело крестилась по-католически всей ладонью, и снова плакала. Внезапно начинала искать свои драгоценности, устраивая жуткий беспорядок в квартире. Обвиняла
Ивана в воровстве, и грозилась вызвать полицию.
Временами она «вспоминала», как в молодости, каталась на мотоцикле по Амстердаму со своим тогдашним любовником. Потом, с ним же примчалась в Париж, где совсем недавно были студенческие беспорядки. И лозунги типа: «Время и место любить – здесь и сейчас!», ещё висели на некоторых заборах. Её тогда пьянило чувство непередаваемой свободы. Убеждение, что отныне можно всё, абсолютно всё! Хочешь медитировать в жёлтых буддийских балахонах – пожалуйста! Можно уехать в джунгли и жить среди обезьян, можно колоться или курить травку, а можно без всяких дурацких табу подойти к любому парню и предложить ему вариацию на тему «Камасутры». Её дружок фотограф-авангардист утащил её под влияние андерграундной идеологии. Безумное поклонение «Роллинг стоунз» незабываемые амстердамские булочки с гашишем, обо всём этом она «вспоминала» как о чудесном бале Золушки во дворце принца.
Слушая эти её откровения, Иван был близок к срыву. Лишь чудовищная сила воли, да вера в то, что всё вернётся рано или поздно на свои места, удерживали его, давали новые силы и терпение.
Единственное, что угнетало Ивана, так это непонимание, почему именно этой женщиной стала его жена.
Как точно их сходство, как поразительно она умудрилась постареть на десяток лет, хотя после аварии в действительности у неё не прибавилось ни единой морщинки. Однажды, ему почудилось, что она вот-вот заговорит по-английски. Язык этот Маше никогда не давался, да и в школе и в театральном училище, он знал, она изучала французский.
Почему подсознание жены выдало идентификацию именно с этим образом – вечно одинокой, глубоко несчастной женщины, запутавшейся в своей беспутной богемной жизни?
Парадоксально, но его Маша являлась полной противоположностью той, кем сейчас себя представляла. Выросшая без отца, она с детства мечтала о хорошей крепкой семье, о любимом мужчине и детях, собственной квартире, которую обставит с присущим ей хорошим вкусом. А, поступив в театральное училище, Маша так и не смогла влиться в актёрские тусовки.
Особенно поразило Ивана, что Маша не смогла вспомнить их сына. А он надеялся, что именно это снимет страшную пелену с её глаз. Выходит, что он, Иван, не так уж хорошо узнал свою любимую за эти годы.
А знал ли он её вообще, до аварии? Была ли она в действительности той, кем ему представлялось, или он сам навязал себе желаемый образ. Думать об этом было невыносимо.
Вечерами, когда Маша засыпала, он садился возле неё, гладил её по голове и вспоминал как они познакомились на дне рождения у его друга, куда Маша попала совсем случайно, вместо другой, неожиданно заболевшей девушки, и как они обсуждая потом этот случай думали, а что было бы если…
Вот и сейчас Иван думал об этом же. А что было бы, если вместо Маши тогда пришла другая? Как сложилась бы судьба Маши? А его собственная? А сын Никита, столь желанный и любимый ими обоими? Неужели его не существовало бы вообще? Нет, так нельзя. Так можно додуматься бог знает до чего. Нужно немного потерпеть. Уж этого качества Ивану было не занимать, недаром женился на актрисе. Друзья подкалывали, конечно, но он знал, терпение и искренняя любовь ему помогут. И они помогали избегать столь обязательных в семейной жизни размолвок и проблем. Помогали все эти годы, вплоть до последних событий. И сейчас, откровенно говоря, Иван рассчитывал на то же. Хоть и пугало его иногда отвращение, внезапно пробуждавшееся в нём при виде изменившейся жены.
Его желание разобраться по настоящему, что происходит, было огромным. Именно по настоящему, без примеси всей этой медицины. Слишком часто, назло всем сплетникам и злопыхателям Иван чувствовал приливы настоящего счастья. Счастья иметь такую семью, счастья, о котором он даже не мог и мечтать. И чтоб теперь, в один миг, дать всё это разрушить? Нет, он этого ни за что не допустит. Но для этого надо элементарно разобраться. И он знал, с чего следует начать.
Оставив сына у матери, а жену с нанятой сиделкой, Иван отправился в небольшой провинциальный городок в трёхстах километрах от Москвы. Именно там двадцать семь лет назад родилась Маша. Там же затерялся где-то её беспутный отец, бросивший семью, когда Маша ещё училась в школе. Поисками этого человека Иван и собирался заняться безотлагательно.
Увы, он только зря потерял время. Ничего нового Иван не узнал.
Побывал на могиле тёщи, испытав угрызения совести по поводу её жуткой не ухоженности. Даже дал себе обязательство, когда Маша поправится приехать сюда вновь и навести должный порядок, подумав о том, что это, безусловно, будет приятно Маше. А Иван любил делать ей приятное, даже в незначительных делах. А привезти в порядок могилу её матери он считал делом достаточно важным. Следов пребывания отца он не сумел разыскать, так и остался в неведении - жив тот или давно уж нет. Не встретил он и единственную подругу детства, о которой рассказывала ему Маша. Та вышла замуж за военного и исчезла на огромных просторах страны бесследно.
С тяжёлым сердцем и чувством невыполненного долга вернулся он в Москву. За три дня, что он отсутствовал, здесь произошли неприятные события. В первый же день после его отъезда, закрывшись в ванной комнате, Маша вскрыла себе вены. К счастью сиделка проявила неожиданно хорошие профессиональные навыки, едва заподозрив неладное. Врачи успели вовремя, но Маша вновь оказалась в больнице. На этот раз Ивану без всяких церемоний предложили перевезти её на лечение в психушку. Иван корректно, но твёрдо отказался, ледяным тоном, не терпящим возражений, сказав, что разберётся сам.
Сказать то он сказал, но как это сделать не знал. Впервые этот сильный, уверенный в себе мужчина, этот гранит нервов, боялся рассыпаться мелким речным песком. Он был беспомощным как ребёнок. Беспомощным и растерянным перед обстоятельствами, обрушившимися на него столь внезапно. И это притом, что сам Иван всегда искренне считал, что способен управлять если не самими обстоятельствами, то уж своим поведением в любых обстоятельствах точно. Да и Маша лишь способствовала, пусть и невольно, его душевной неуверенности. Той неуверенности, которой у него не было никогда в жизни, даже в детстве. Неуверенности в завтрашнем дне. Это пугало его.
Перестав принимать транквилизаторы, Маша стала очень плохо спать. Она то кричала, то плакала, то требовала ещё виски и кокаин. И так почти каждую ночь. Иван очень переживал, сутками просиживал возле неё, почти забросил работу, ходил осунувшийся и небритый с синяками под глазами от бессонных ночей. На Машу, это не производило никакого впечатления. Она вела себя с мужем как с давно надоевшей прислугой, грозя ему иногда увольнением. Однажды расчувствовалась и предложила Ивану перебраться к ней в постель на одну ночь, если он достанет ещё дозу. От этих слов Ивана просто передёрнуло, это была как пощёчина, как последняя капля, переполнившая чашу его терпения и не отдавая себе отчёта в действиях, он впервые в жизни ударил Машу. Ударил несильно и она рассмеялась ему в лицо гнусным смехом. А он упал обессиленный в кресло и заплакал. Заплакал громко, по мужичьи, навзрыд. Как будто выпустил наружу так давно накопившуюся в нём неприязнь. Как ни странно ему немного полегчало, пусть и не надолго.
Маша, посмеявшись над его слезами, сказала, что уезжает с танцевальной программой в составе группы «Ellie» в Сохо, что вместе с ней будут выступать великие чёрные танцовщики Чак Грин и Сэндмен Симс. Она явно гордилась этим. Ведь по её словам она училась танцам у самого Этьенна Декру в Париже, наставника и учителя знаменитого Марселя Марсо.
- А как же театр? - осторожно спросил Иван.
- Ты даже не представляешь, до какой степени мне плевать! – презрительно ответила Маша.
Вся она просто излучала ненависть. Такой её Иван не видел никогда. Куда подевалась та маленькая и хрупкая девушка, которую хотелось обнять, прижать к себе, вдыхать аромат её восхитительных волос?
Которая из них настоящая Иван уже решительно не понимал.
Кто она, эта экзальтированная особа, живущая с ним под одной крышей, о чём её мысли? Правда ли то, что она совсем не отдаёт себе отчёта в словах и поступках? И самое главное – как им жить дальше?
Вечером, впервые за много лет Иван напился пьяным. Напившись, много наговорил Маше. Но она только смеялась ему в ответ.
* * *
Когда Иван проснулся, было уже довольно поздно. Обычно он вставал гораздо раньше, даже в выходные дни.
С некоторым удивлением, он обнаружил, что лежит на больничной койке, голова слегка гудела, но боли не было. У него в ногах на деревянном больничном табурете сидела мать, рядом стоял смутно знакомый мужчина средних лет с красивой бородкой как у испанцев и лёгкой сединой у висков. Мужчина был в белом халате, видимо врач. Он о чём-то тихо разговаривал с матерью Ивана. Наконец они заметили, что Иван проснулся, и как-то резко прервали разговор. Мужчина с шутками и прибаутками, словно общался с маленьким мальчиком, осмотрел Ивана. Остался чем-то доволен, обходительно прикрыл его одеялом и вышел из палаты, увлекая за собой и мать Ивана.
Оставшись один, Иван огляделся. На соседней койке лежал пожилой мужчина и читал книгу. Иван хотел его о чём-то спросить, но не знал о чём и поэтому передумал. Третья койка была пуста, но не заправлена, видимо её владелец ушёл куда-то, может на процедуры. Иван посмотрел на часы. Завтрак уже закончился, а он как назло хочет есть. Он попробовал встать, но закружилась голова, и он опять лёг. Заметивший эти движения сосед дружелюбно улыбнулся и отложил свою книгу в сторону.
- Не всё сразу, друг мой, - тихо произнёс он, - Спешить не надо. Только постепенно. Ещё набегаешься.
От этих его слов Ивану почему-то сразу стало спокойно. Он закрыл глаза. Мысли его были чисты и находились где-то очень далеко.
А в коридоре возле палаты врач уговаривал его мать не спешить всё рассказывать сыну. Неизвестно как он прореагирует. Всё же травма головы довольно серьёзная. И хотя операция по удалению гематомы прошла удачно, мозг человека штука сложная. Немного помолчав, мать сообщила врачу, что уже дважды говорила сыну о смерти жены Маши в автокатастрофе, но он не реагирует. Это то и пугает её более всего. Уж она то знает, как он её любил. Да и сына Никиту, которого она вчера привела, Иван не узнал. Врач сочувственно покивал головой. Действительно, чего тут таить, такое случается. И самое плохое, что никогда нельзя точно определить пройдёт это или останется навсегда. Навсегда? Мать заплакала. Врач обнял её за плечи. Надо надеяться только на лучшее. Надеяться самой и настраивать сына. Во врачебной практике бывают самые разные случаи. На всё – воля божья. Ничего тут не поделаешь. Всегда она необъяснима, эта амнезия.
28 июля 2001 г.
г. Орёл