Фанты

ЧАСТЬ I      ХОРОШАЯ КОМПАНИЯ
(возможно, излишне медленно и подробно)


Мой «великий краснокожий брат» прекрасно слушался руля. Сыто урчал и создавал внутри себя комфортный микроклимат. Одаривал меня медитативными распевами кельтской барышни с морозным имечком Enya. И внушал уверенность в незыблемом благополучии.
«Краснокожий брат» – это машина. Точнее джип. И краснокожий он не потому, что цвет его кузова подпадает под юрисдикцию слова «каждый» из знаменитой запоминалочки про охотников и фазанов. Скорее наоборот, он тёмно-зелёный, почти чёрный, особенно если немытый. А прозвище своё заслужил, потому как «Чироке», то есть индеец, кто не знает. Ну а «брат», потому что без него я никуда! Сроднились мы с этим америкосским красавцем. В прошлом году. На бакинской трассе во время февральского снегопада. Крепко сроднились. На вопрос назойливых пешеходов, а почему брат ещё и «великий», отвечу, да потому что «Grand Cherokee».
Я небрежно крутанул ладошкой шершавый бублик рулевого колеса. Ухмыльнулся правой половинкой рта, то есть криво. Такую манеру вождения мне удалось подсмотреть в Дубаи у местных таксистов. Нетерпеливых и рисковых, но профессиональных до мозга костей. Один из них, пакистанец, поразил особо. Он ехал по трассе со скоростью около ста сорока, держа руль одним пальцем, подпевая какой-то бесконечной пуштунской балладе, монотонно изливаемой автомагнитолой, и положа левую босую ногу с загнутыми жёлтыми ногтями на приборную панель. Я просто балдел с него и с его заунывной песни, записанной с двух сторон девяностоминутной кассеты.
Но не поэтому улыбка играет на моих губах, а потому, что вспомнилась многострадальная «ласточка», серебристая девяносто девяточка с плюшевыми чехлами из Тайваня и сногсшибательными стопаками в виде двух светодиодных сердечек. Два года назад я подарил её племяннику на совершеннолетие. Теперь он пыхтит и корячится, когда крутит скрипучую баранку. И ещё радуется – престижная модель! Носится с ней, как с писаной торбой. Ну и пусть себе. Когда познакомится с настоящей тачкой, почувствует разницу.
Машинка легко взобралась на щербатый бордюр, проутюжила шершавый панцирь тротуара, покрытый застарелыми ракушечными язвами, и лениво остановилась под грозной (прямо жуть!) надписью: «Рабочая ляда. Машины не ставить!»
«I don’t mind…» – пропел я из любимого Гелдофа, – пюлювать я на вас хотел. Ляда у вас, видите ли, рабочая. Ра-бо-тя-ги! («Г» раскатистое, южнорусское). Тьфу, на вашу ляду. Тьфу, с соплями!
Я действительно плюнул, хоть и ненавижу эту верблюжью привычку. Но на ржавый, помятый лист металла, прикрывающий вход в подвал и не открываемый, по меньшей мере, лет сто, не попал. Не попал и не надо. Не очень-то и хотелось. А паркуюсь везде, где захочу. Ну, почти везде.
А вот что-то новенькое. Рядом с моей (моей?) лядой фанерный лист метр на метр. Дождями побитый до мышиного цвета. А на нём, бог ты мой, диалог в лицах. Мелом, двумя почерками. Крупными, детскими, тщательными.
«…– Как утверждает Бэлла Леонидовна, объём шара, вписанного в правильную пирамиду, равен произведению числа π на а в кубе, делённое на четыре корня из трёх. Где а – длина стороны основания пирамиды.
– А если она врёт, эта твоя Бэлла Леонидовна?
– Тогда я её в рот…»
Дальше не разборчиво из-за обильных голубиных какашек, но вполне понятно по смыслу. Хотя не понятно за что же в рот-то? Так сразу, за геометрическую задачку. Сурово! Бедная, бедная, Бэлла Леонидовна.
Улица Шаумяна. Улица имени какого-то забытого не то журналиста, не то большевика, не то одного из двадцати шести бакинских комиссаров. А скорее всего, её назвали в честь бронзового призёра чемпионата СССР по вольной борьбе Месропа Шаумяна, по совместительству отца ныне здравствующего и процветающего заместителя начальника Северо-Кавказского Военного Округа по хозяйственной части, или как его там. Точно сказать не могу. Да меня и не здорово интересует азиатская любовь к увековечиванию своих имён посредством мраморных табличек. Но я знаю точно, что кривая по всем направлениям и уровням улочка, запущенная на произвол судьбы дорожными службами ещё со времён разоблачения культа личности, является негласной границей между Старым и Новым городом. И называю я её по-своему – улицей Шоу-мэна. Так прикольнее.
Я бросил взгляд направо, туда, где на далёком перекрёстке динамовской майкой голубел рекламный щит рыбного магазина «Океан». Так и есть – красномордый «Ягуар» Дантиста уже на месте. И какой-то расторопный малый из местных доходяг уже вовсю натирает невероятной разъяпонской тряпкой огнедышащие бока престижного авто. Какой вы подвижный, господин Дантист. Опять меня обставил. Опять я на вторых ролях. Знать судьба. Ну, ничего, гусары себя покажут в… И всё равно обидно! В кои веки отменил все дела, приехал за полчаса до Клуба, и, на тебе, – Зверёк уже здесь. Конечно, он у нас номер Первый. А раз в Клубе Первый, значит и везде… И паркуется же, пижон, на блатной стоянке, где пасутся только бандюки и валютные спекули. Бывшие коллеги, мать их так! (Теперь моя ухмылка симметрична и белозуба.) Моему джипарю там делать нечего. Уж точно. В лучшем случае – матерное слово гвоздём на капоте. В худшем – сахар в бензобак или коцнутые стёкла. В наихудшем – бомба (без преувеличений) или что-то в этом роде. На Семашко (улица такая) со мной шутить не будут. Во-первых, не умеют. А, во-вторых, слишком уж свежа в их бухгалтерских мозгах память о Чёрном Воскресенье, устроенном им однажды, солнечным майским деньком. Киданул я пацанов классически. Долго не могли поверить, что четыреста пятьдесят штукарей исчезли безвозвратно. А как поверили, то поняли, что ко мне и придраться-то нельзя. Со всех сторон отмазки. Почище чем у Штирлица. Ни одного факта против. Одни только подозрения, моя довольная рожа и… эмоции. Мягко говоря, отрицательные.
Бог с ними, с эмоциями, но «братана» лучше ставить здесь. За пятьсот метров от валютной стрелки. Пусть рядом помойка и подозрительный, вечно закрытый склад, но ведь рядом и ментовка, и дом прокурора Ленинского района. А ещё тут живёт страшный Викентьич, который за десять рублей разгонит страшной клюкой и шаляпинской глоткой любую шайку отморозков, посягающих на частную собственность. К тому же моя четырёхколёсная собственность оснащена убойной сигнализацией, во всех смыслах этого слова. Далеко без хозяина не уедет.
Я запер машинку и, не забыв всунуть под дворник сложенный вчетверо червонец, отправился в глубь Старого города. По Газетному переулку. Идти далеко, но таковы условия Скучающей леди. Конспирация и полная тайна вкладов, если цитировать классиков. Правила… Их надо соблюдать. Неукоснительно. Иначе, какой смысл играть вообще. И что такое далеко? Кому и квартал далеко. А мне пройтись – в самый раз. Не тяжело и, главное, не скучно. Регулярные пешие марш-броски, совершаемые мной в недалёком прошлом, закалили и укрепили организм. Волка кормили ноги. Клиенты, жаждущие приобрести валюту по сходному курсу, жили повсюду. Приходилось наматывать километры. Я даже шагомер себе приобрёл для статистики. Но, увы, пришлось им пожертвовать однажды, используя вместо свинчатки, утяжеляющей кулак, во время драки с двумя гоблинами – любителями лёгкой поживы. Дурачки! За свои кровные я глотку даже Тайсону перегрызу. Так что дальние переходы мне не страшны. А прогулка по Старому городу помимо физических удовольствий доставляет и эстетическое наслаждение.
Да уж, сентиментальность – моя вредная привычка. Безумно люблю развалины, памятники, ветхие рукописи, исторические артефакты. Люблю прикоснуться к прошлому. Старина меня волнует, навевает приятные мысли. Уводит на какое-то время от нашей суетливой, бесполезной и бесперспективной действительности. Облагораживает. Согревает. «Мой разум прошлым лишь живёт…» – так, кажется, пел один неплохой музыкант. Прошлое… От него не отвертишься. Его нужно помнить. И знать. Не зная корней, традиций, живёшь, словно перекати-поле, цепляясь высохшими колючками за всё, что ни попадя, надолго нигде не задерживаясь и послушно двигаясь в направлении, заданным ветром. (Во, сказанул!) Старина… Кто старое помянет, тому глаз вон! «А кто не вспомнит, останется без стипендии», – говаривал наш институтский преподаватель по физике Семён Борисович.
Так, хватит распинаться! Нужно думать о противолодочном манёвре. Слежки как будто нет, но – бережёного бог бережёт. Опять поговорка! Откуда вдруг такое красномыслие? К чему, главное? Высокий штиль мне не по нутру. Простота во всём – вот мой девиз. Опять! Ладно, оставим. Маршрут номер три. Поехали. В смысле потопали. И можно подумать о содержании очередного фанта.
Маршрут самый простой, потому что в основном прямолинейный, без излишеств в виде многочисленных и запутанных подворотен и грязных проходняков. Я выбрал его в надеже опередить Дантиста, славящегося небывалой вальяжностью в пешем передвижении. А вдруг он недавно поставил машину и теперь неторопливо чухает в сторону базара. А там и народу побольше и светофоров понатыкано. Может, смогу обогнать. Чем чёрт не шутит.
Я не особо задирал голову, стараясь не акцентировать внимания на лепных красотах обветшалых фасадов. Усиленно отводил взор от ажурных хитросплетений чугунных оград и варварски покрашенных ворот. Шёл быстро и сосредоточенно. Думал о предстоящем заседании Клуба, сочинял фант. И вскоре, миновав похожую на миниатюрный элеватор синагогу, вышел на мощёную булыжником Триперную улицу.
Триперная – самоназвание, фигурально выражаясь. Ибо особой её достопримечательностью, помимо дешёвого и грязного пивняка, являлось мрачное трёхэтажное здание свинцового цвета, в котором находился венерический диспансер. Раньше здесь была публичная библиотека, посещаемая в своё время маленьким и пытливым Алёшей Пешковым, когда он начинал преодолевать свои университеты в качестве портового грузчика, дабы стать Максимом Горьким. Чуть позже, перед самой революцией, да и некоторое время после неё, особняк заняла мадам Шарло с интернациональным коллективом девиц наилегчайшего поведения. Говорят, что среди них попадались сербки, польки, румынки, болгарки и даже кубинки. А в конце двадцатых годов, когда выяснилось, что чуждые буржуазной гигиене (слышится почти как «буржуазной геенне») строители коммунизма, несмотря на высокую сознательность и моральный облик, не имеют иммунитета против сифилиса, гонореи и, простите, мандавошек, дом отдали под соответственное учреждение. Жуткого вида химеры (взгляд архитектора сквозь годы) «украшают» карниз зловещей постройки. Они красноречиво напоминают любителям плотских утех, что Купидон не всегда бьёт в сердце, а иногда и чуть ниже пояса. Причём во втором случае его стрелы причиняют больше страданий, нежели радостей. А чтобы извлечь эти самые стрелы порой требуются немалые средства. Особенно, если требуется сохранить инкогнито. Гадкое местечко. Бывал там однажды. Вспоминать не хочется.
Официально улица называется Баумана (опять бакинский комиссар?), и мне, к счастью, не на приём к циничному венерологу в резиновых перчатках. Мне рядом. Здание не менее мрачное, но без пугающих вывесок. Просто жилой дом.
Я зашёл в тёмный подъезд. Лестница вверх, лестница вниз. Сначала вверх. Осмотрел сквозь мутное стекло окрестности. Пара вышедших из пивной мужиков, рисующих нетерпеливыми струями слонов на облезлой стене. Старушка с болонкой на суровом поводке. Мальчик, расстреливающий из рогатки мусорный бак. Ничего себе!!! А бак-то полон до верху метрономов. Этаких чёрных пирамидок с маятниками. Тик-так. Тик-так. Филармония гуляет! Что ещё? Да, в общем-то, ничего. Ничего подозрительного. Теперь вниз. Шесть ступенек. Дверь. Для непосвящённых закрыта. Для знатоков есть дырочка. Сквозь неё пробивается пыльный лучик света. Засунул пальчик, сдвинул засовчик. Открыл дверь, вышел на пупырчатый пожарный зигзаг. Всего один пролёт и я в уютном дворике. Качели. Песочница. Беседка. (Блока, в смысле поэта, не люблю.) В глубине, увитая диким виноградом, калитка. Сразу и не заметишь. За калиткой улица. Улочка. Малая Ульяновская. Не доросшая до Большой убогимии габаритами и презентабельностью. Большая Ульяновская есть в Новом городе. На ней расположены три института, педагогический колледж, гостиница, железнодорожная больница, дом отдыха, дом молитвы какой-то баптистской секты и зоопарк, в котором, кстати, начал сногсшибательную карьеру Дантист. В общем, длинная и значительная улица, называемая проспектом. Хотя, честно говоря, до проспекта ей столько же, сколько валютному спекулянту Мутному до министра финансов.
А вот и домик Скучающей леди. Скромный. Неприметный. Обыкновенный. Но только снаружи.
Я, в который раз прочитав лаконичную табличку: «И. Крайнова – переводы», позвонил условным кодом: один длинный-предлинный, два коротких-прекоротких. Бурая от дождевой воды, потрескавшаяся дверь, не знающая ни лака, ни краски, печально смотрела в никуда перевёрнутой на бок «восьмёркой» и открываться не торопилась. Но я знал, что услышан, и что меня внимательно изучают. Посредством секретного глазка, замаскированного под сучок в дверном косяке. Внимательность нарочитая. С целью позлить? Озадачить? Потомить? Напрасно, спокойствия мне не занимать, уверенности в результате тоже.
А вот и результат. Конец осмотра ознаменовался нервно-паралитическим скрипом несмазанных петель. Странно для такого рода конспирации. На пороге бледным призраком возникла привратница Вика. В бессовестно распахнутом халатике. В домашних помпонистых туфлях на высоком каблуке. На нижней губе висит замёрзшая сигарета. Волосы – куски сладкой ваты, растрёпанной на ветру. В глазах вчерашнее похмелье и… похоть. Похоть с большой буквы. Обычное состояние раскомплексованной девицы.
– Здравствуй, мальчичек, – в голосе шелест опавшей листвы, – проходи. – Плечи назад, ладони очерчивают бёдра, ротик приоткрыт.
Мальчичек! Цыкуха! Младше меня лет на пятнадцать, а самоуверенная как Линда Евангелиста. И даже не шелохнулась, чтобы уступить дорогу. И ведь нарочно, чтобы коснулся её роскошной груди. Грудь действительно роскошная, и я действительно коснулся. Но не до груди мне сейчас. Холодно…
Викины руки скользнули к молнии на моих джинсах. Сегодня у неё чересчур игривое настроение. Только этого мне не доставало! Я снисходительно улыбнулся, решительно отстраняясь.
– Не время, девочечка, – ударение на последнем слове.
– А когда будет время? – в мутных глазах плеснула надежда.
– В другой раз, – ответ туманный, но достаточно конкретный, чтобы пресечь бесплодные попытки.
Ха! Она даже умеет обижаться. Вот уж не ожидал. Примитивное существо, а хмурит лобик, поджимает губки, презрительно воротит подбородок. Вот мы какие бываем! Ну-ну, не гневись понапрасну. Завтра подберёшь себе покладистого мальчишечку на дискотеке.
И что в ней нашла Скучающая леди? Могла бы поставить на дверь кого-нибудь посолиднее, посерьёзнее. Типа швейцара Антоныча из «Интуриста». А эта… Вечно неряшливая, курит непрестанно, пьёт… Говорят, у них любовь. Врут, наверное. Не думаю, что председательша нашего Клуба лесбиянка. Хотя всякое может быть. Милена как-то намекала… Леди И. К. – странная особа. Экстравагантная. Неординарная. Только она могла организовать Клуб, подобный нашему. Организовать и содержать. В тайне от широкой публики и от властей. Сильный бабец! И даже если она не брезгует лесбийской любовью, что с того! Кто как хочет, так и дрочит, – как не раз говаривал мой научный руководитель дипломного проекта. Розовый окрас эмансипированных нимфоманок мне по барабану.
«Не злись, крошка, – сказал я Вике глазами, – Сегодня не твой день. По шкале популярности особей женского пола в моём понимании ты находишься в одном из последних разделов, озаглавленном так: «Вторая бутылка водки, усугубленная пивом, распиваемая в полумраке, в комнате, заполненной табачным дымом, под отупляющие звуки российской поп-блевотины, после трёхнедельного воздержания». Красноречивый у меня взгляд!
На самом-то деле Вика была отнюдь не уродлива и не безобразна. Напротив, её симпатичная мордашка и фигурка чётко попадали в международные шаблоны и стандарты. Но, увы-увы, именно эта обыкновенность, что ли, и не привлекала. Сердцу не прикажешь. Или, как говаривал дедушка тёти Стефы (о ней чуть позже), – у каждого свой вкус, сказал индус, и женился на обезьяне.
Да, вкусы – дело серьёзное. О них не спорят, они не терпят товарищей и они, чёрт бы их побрал, имеют свойство постоянно меняться. Что, в общем-то, хорошо. Ибо всё, что ни меняется, всё к лучшему. Так кажется… Хотя с другой стороны постоянство – признак мастерства. Так… меня опять понесло. И как всегда не в ту сторону. А что там было в той стороне? Женщины…
Женский идеал привлекательности (конечно же, физической) менялся у меня трижды. И у многих любителей совершенства вызвал бы морщение лба, перекошенный прищур правого глаза и сворачивание губ в недоумённый крендель.
Когда я только-только вышел из младенческого возраста (3,5 года), то сразу влюбился. В воспитательницу детского сада Галину Михайловну. Высокую, в меру полную женщину с длинными, каштановыми, вьющимися волосами. Она носила большие (не толстые) очки с дальнозоркими линзами и позолоченную брошь с фальшивыми рубинами. Часто, порой исподтишка, и в превеликом смущении я разглядывал её с неизменным мальчишеским восторгом и трепетом. И просто тащился от её бархатистых чуть впалых (вполне здорового цвета) щёк, от нежных, мягких, зовущих губ, от лукавой улыбки с золотыми искорками коронок по углам. А строгость и некоторое высокомерие, написанное, на её прекрасном лице, рождали в моём неокрепшем сознании уничижительные образы покорного раба, преданного слуги, стража и даже послушного пса, непрестанно виляющего хвостом. Естественно, главным героем детских фантазий был я, желая всячески угодить, хотя бы в мыслях, своей несравненной хозяйке. (Зачатки мазохизма? Если и да, то к счастью они не получили развития).
В конце концов, мои пристрастия к противоположному полу определились достаточно точными пунктами. Отсутствие хотя бы одного из них у той или иной женщины вызывало во мне только два чувства: равнодушие и досаду. Вот они в точности: большие очки в тёмной пластмассовой оправе; пышная причёска (волосы обязательно каштановые); мягкая улыбка; ухоженные, даже скорее холёные кисти рук (один из важнейших пунктов) и (с фетишистским отклонением) стройные, крепкие ножки обязательно в туфлях на высоком каблуке (особо меня почему-то гипнотизировал «кривой» шов на изящной пятке). Именно такими моментами я и руководствовался в выборе женщин без малого двадцать лет, загнав самого себя в жёсткие, даже в жесточайшие, рамки.
Но, несмотря на конкретность желаний, связи со слабым полом у меня всё же случались. Сначала, по детству, только гипотетические, вызывающие лишь эротические сны и бурные, полные конфузливого пробуждения, поллюции. В числе виртуальных избранниц обычно выступали учителя, пионервожатые, соседки по дому, телевизионные ведущие, актрисы и разные тётки с журнальных обложек. Позже появились реальные персонажи. Причём, первой стала одинокая сельская библиотекарша Элла Дмитриевна, похожая на мою Галину Михайловну, как единоутробная сестра. Потом, кстати, была и Галина Михайловна. Немного располневшая, но такая же аристократически неприступная и желанная. К тому времени брать неприступные крепости я научился профессионально (эх, сам себя не похвалишь…), поэтому поладили мы с ней быстро. Оказавшись случайно за одним столиком в ресторане. Она пришла туда со своим чахоточным мужем, а я с простушкой Эллой (привёз её в город посмотреть на трамваи). «Я увидел её и погиб», – как пел мой любимый поэт. Воспоминания, взгляды, несмелые прикосновения ног и рук, медленный вальс, волнующее дыхание, пальто в раздевалке и уже настойчивая ладонь на трепетном бедре. Первое свидание (как бы неожиданное) на выставке картин Рериха. И безумие, безумие, безумие… А потом она познакомила меня со своей юной и восторженной племянницей. Вскоре состоялась свадьба, хотя Ольга абсолютно не отвечала моим основным требованиям. (Ну, уломала Г. М. слабовольного паренька. Чего не сделаешь в память о первой любви!) А раз не отвечала, то покатили измены. И очень даже регулярные. Ирина Борисовна – вот была женщина! Такие знатные формы поискать! Директор дома культуры Строителей. Заслуженный деятель чего-то там. Замужняя, кстати. Секс только в кабинете с дубовой обстановкой, на скрипучем диване, под перезвон телефонов и под пристальными взглядами портретов Станиславского и Брежнева. Красота! Валерия Модестовна работала главным бухгалтером в областном военторге. С виду властная и неприступная, но охочая до нетрадиционной любви и пылкая как олимпийский факел. С ней мы уединялись у её подруги детства, которую я тоже соблазнил через пару недель после нашего знакомства. Запомнилась ещё Лиля Зиновьевна, вдовая евреечка. Которая закармливала «своего мурчащего Льва» форшмаком и визгливо пела романсы, подыгрывая себе на семиструнной гитаре. Любила продолжительные любовные игры и заставляла меня кончать ей на живот. А самым пикантным романом получилась достаточно длительная связь с соседкой по этажу тётей Стефой. Она шила мне в то время брюки (всю жизнь шила, с семи лет, насколько я помню) и как-то у неё возникли некоторые трудности с гульфиком. На этой почве мы и сошлись. Тётя Стефа оказалась томной, впечатлительной и романтичной. Мы тайком от моей супруги гуляли в ботаническом саду, собирали опавшие листья и целовались так, что не выдерживал ни один гульфик на моих брюках. Были и ещё тётки. Но разве всех упомнишь. В общем, прожили мы с Олюшкой ровно год и один день. Именно на годовщине нашей свадьбы я понял, что пора менять тип женщины-мечты.
И я его быстренько поменял. Разошлись мы спокойно, без ссор, скандалов и квартирного вопроса. И, главное, без детей. А новым идеалом для меня неожиданно стали китаянки. Совершенно случайно. Однажды на глаза попался журнал мод. И там на нескольких страницах такие девахи из Поднебесной фигуряли, что мои эрогенные зоны загудели как высоковольтные трансформаторы. С тех пор я словно заболел. Подавай мне какую-нибудь там Джоан Чен и точка! Но так как в нашем городе китаянку не разыщешь днём с огнём, (я одну нашёл, страшная!!!) пришлось в срочном порядке (на простых баб я уж и смотреть не мог) заменить их кореянками. Этих было – хоть отбавляй. Первопроходчицей стала Света Пак, спортивная гимнастка. С ней мы познакомились на утренних пробежках в парке Октября. Там же, в парке, я познакомился с ней поближе, коварно обманув не только главного тренера, но и всю сборную города по этой самой гимнастике. И у меня словно пелена с глаз слетела! Или наоборот – глаза словно застило. Я забыл обо всём на свете и думал только о ней. А как только мы встречались, набрасывался на неё, как шальной воробей на покорную, серую подругу и не отставал, пока не терял сознание. Когда Света познакомила меня со своими подругами, я стал обновлять партнёрш регулярно раз в месяц. Рита Ким – торговала на рынке всякими разными корейскими солениями. Трахалась как Клеопатра и Таис Афинская вместе взятые. Соня Ли – студентка мединститута. Камасутра для неё была тонкой брошюркой для чтения в автобусе. Таня Чон – тоже медичка, но уже состоявшаяся. Подходила к сексу чисто с научной точки зрения, доводя меня до неземных оргазмов. И, наконец, шикарная девушка с популярной фамилией Цой. Слава богу, что звали её не Анита и, что ещё лучше, не Витя. Её звали мягко и сладко – Лина. Она числилась в какой-то серьёзной фирме не то юристом, не то экономистом. Я не запомнил. Её профессия меня абсолютно не волновала. С ней мы покувыркались дольше всего. Год и три месяца, плюс-минус три дня. В моей башне сидела такая пуля (кумулятивная граната!), что я готов был снова испачкать паспорт в графе «Семейное положение». Мы съездили вместе в Дагомыс, в Ленинград и в Пятигорск. Мы ходили с ней по ресторанам и театрам. Я посвящал ей песни и дарил тонны цветов. В постели она вытворяла такой сюрреализм, что приходилось прогуливать работу, ругаться с друзьями, обманывать родных, идти на конфликты и конфронтации. Я вёл себя порой как последний дурак. А может, и как первый. Но наступил трагический финал. Её у меня увёл щуплый кореец из Нальчика по наущению морщинистых родителей Лины. (Чистота рода их взволновала!) Он был красив как треснувшее мочёное яблоко и богат как Чингисхан. Его дружки тэйквандисты на восемнадцать дней уложили моё искалеченное тело в больничную койку. А Лина прислала пространное письмо, залитое слезами, полное слов сожаления, безысходности и орфографических ошибок. Тут и закончился мой корейский период.
Переживал я сильно. Но время и овдовевшая Галина Михайловна излечили разбитое сердце. Полгода я утешался с любвеобильной воспитательницей, пряча слёзы горечи в её груди, что бы там не говорили, второй свежести. И вот как-то зимой, после незапланированной драки в общежитии университета, где я подло получил прицельный удар по яйцам, в моём женском вопросе произошёл ещё один перелом. Во-первых, возрастной. Если раньше меня интересовали зрелые дамы, а потом ровесницы, то сейчас обнаружилось, что меня всё чаще тянет к юным особам. Конечно, юным настолько, что, вступая с ними в связь, я не вступал в конфликт с уголовным кодексом. (С младых ногтей зарёкся от тюрьмы и от сумы и прилагал все усилия, дабы находиться подальше от того и другого). Что было, в общем-то, вполне естественно. Седина в бороду – бес в ребро. Хотя, какая к чёрту седина! Двадцать семь лет. Самый тот возраст. Так, ладно, хватит разглагольствовать. С возрастной эволюцией моих любимых женщин, в общем-то, более или менее понятно и, думаю, закономерно. Не один я такой. Всякие там фрейды и фейербахи давно об этом рассказали в толстых книжках. Но вот вопрос: откуда у меня появилось маниакальное пристрастие к уродливым девицам? Скажем мягче – некрасивым. Ещё точнее – очень некрасивым. Я имею в виду, конечно же, некрасивость лица. (Духовный мир женщины меня никогда не волновал, кстати). Так вот, под некрасивостью понимались не шрамы, язвы, прыщи-бородавки или, не дай бог, усы с бакенбардами, а те или иные непропорциональные черты. С чего произошёл переклин – не пойму! Крыша потекла. Вот хочу ногастую, фигуристую, чистоплотную. И чтоб обязательно с роскошными волосами, руками и шеей. И чтоб одевалась со вкусом, не вычурно. Но зато, чтобы нос длинный с непременной горбинкой. (Ох, как я пёрся от этих горбинок.) Или улыбка до ушей, типа Мик Джаггер. (Бывало, мама моя говорила, – рот, как помойное ведро.) Или зубы как забор у дяди Васи – вкривь и вкось, здрасьте, живые мертвецы. Или глаза навыкате – ква-кватастрофические такие глазёночки. Или полное отсутствие подбородка – голова отфакиренной змеи с вмятиной чуть пониже рта. Или всё вместе сразу. Так, чтобы фэйс лица на обкуренную селёдку походил. (Естественно, без запахов.) Со мной творилось что-то непонятное. Я кайфовал, конечно, но страшно недоумевал и даже нервничал. И ещё жутко стеснялся появляться со своими непропорциональными дамами в общественных местах. Я-то сам из себя вроде бы как парень ладный, а тут рядом нечто страхолюдное и чаще всего с набором комплексов «Мечта психиатра». Но потом, когда до меня дошло, что стесняться своего идеала глупо, всё сразу же стало на свои места. Кайф значительно усилился. Душа успокоилась и расслабилась. Я наконец-то обрёл уверенность! Стал подтягивать подруг до уровня… И, что интересно, казалось, что окружающие где-то как-то даже завидуют мне. Чушь, конечно, но…
Первой была Жанна. Выпускница педагогического училища. Мрачная с виду девушка, с крутым лбом, близко посаженными глазками, дико зыркающими из-под лошадиной чёлки, и узкой щелкой рта, похожей на покрашенную морковкой глубокую морщину. И вот эта «симпотная» бабёнка заводила меня как ваньку-встаньку. На раз. В любое время дня и ночи, в любом, обычно самом неподходящем месте. (Её коронной фишкой было засунуть руку в мои штаны где-нибудь в магазине, такси или даже на утреннике в детском саду, где она проходила практику). А как она читала в романтическом свете зелёного торшера Бёрнса и Высоцкого! А какие блинчики с грибами… (Стоп! Слюна набежала!) Вскоре она вышла замуж за одного чудика с магаданских приисков. На прощание я был осыпан всякого рода благодарностями за ударный труд и раскрепощение девы для семейной жизни. Чао-какао. Вслед за Жанной появилась несравненная и крючконосая Иринка. Она ничем не занималась. Только любила танцевать. Делать мне мыльный массаж. И трахаться с завязанными глазами. Однажды на набережной я спас от хулиганов луноликую и конопатую Тамару. Пришлось её провожать. Ну и, как повелось… Краснодипломница «пищевого» техникума. Моя святая простота. Эта умиляла безудержными восторгами, когда я показывал ей какую-нибудь новую штучку. А лизалась как кошка! На дискотеке в Доме Офицеров я познакомился с лупоглазой и не выговаривающей звук «с» Настей. Она служила в ракетной части метеорологом. К сексу относилась чересчур серьёзно и всегда спрашивала: «Ты доволен мной в постели? Ты получил удовольствие? Тебе со мной не скучно?» Вопросы доставали, но я испытывал к ней какую-то отеческую привязанность. Августовским метеором в мою постель нырнула резвушка Натали с неправильным прикусом и несимметричными ямочками на щеках и подбородке. Таха любила побеситься. Мы придумывали с ней сумасбродные игрища, которые доводили нас до полного изнеможения. А ещё она научила меня пить джинн с тоником. («Пропорции один к пяти и залпом не глыкать!») Её папа был моряком-дальнеходом, вот он и снабжал нас заморским пойлом. Потом появились близняшки Альбина и Фаина, работающие вахтовым методом, о котором я узнал только через три месяца общения с ними. Они так мило и мультяшно скалились, уподобляясь дракончику сладкоежке, что я просто млел. Но их ненасытные (хорошо хоть беззубые) влагалища выключили меня из половой жизни примерно на полгода. Я напрочь потерял интерес к сексу, пока не повстречал на астрологическом семинаре (как я туда забрёл – не понимаю! И, главное, сколько бабла отвалил, кошмар!) кикимору Людочку. Паранормальную целочку. Мою многостаночницу. Пашу Ангелину. Крутизадочку! Её наивным лягушачьим смехом я наслаждался больше года. Людысик понимала меня как никто. Слова были не нужны. Только жесты, движения, взгляды. Впрочем, иногда она просила, чтобы во время любовных игр я нашёптывал ей в ушко бранные слова. Боже, что потом творилось! Атомная катастрофа – тьфу, разбросанные кубики в детской комнате!
Как человек рассудительный и подверженный самоанализу, я обратил внимание, что все мои подруги после близкого и детального общения с моей персоной моментально выскакивают замуж. Да как удачно! Кто за богатенького, кто за знаменитенького, кто просто за преданного и любящего. Людка за какого-то норвежца вышла (на свадьбу звала, я не поехал). Иринка за хоккеиста НХЛовского. Близняшки, вообще, за нефтедолларового губастого  араба из Катара. Остальные тоже неплохо устроились. И все по любви. Точно знаю. Кипа признательных писем в столе лежит. Я в них описан, как сошедшее с небес, или откуда-то там, чудное откровение. Другой на моём месте давно бы возгордился, но я, скромно потупив взор, продолжал честно трудиться. Славословия лилось на мою, осенённую ореолом праведника, голову, как из рога изобилия. Но… постепенно поток их стал ослабевать. И вскоре иссяк окончательно. Подкралось одиночество. И оно затянулось до неприличия долго. Мелькнула нелепая мысль: «Неужели все мои милые страшилки спешно покинули город или пошли скопом под венец? А, может, иссякло обаяние и изобретательность?»
Отчаяние толкнуло меня во всегда готовые объятья Галины Михайловны. Но материнские ласки моей бывшей воспитательницы не вдохновляли на любовные подвиги. Я откровенно скучал. Скучал, поминая философским приветом то Печорина, то Онегина. Скука чуть не переросла в хандру. И тут на своё счастье я повстречал Илью. Он пригласил меня в Клуб. За что я ему безмерно благодарен. Ибо развлечений стало выше крыши. Да каких! Порой казалось, что во время исполнения очередного фанта, в кровь выделялся не адреналин, а как минимум нитроглицерин.
Ободряюще подмигнув Вике, я направился к двери гардеробной комнаты, освещённой снаружи разлапистым канделябром. Дверь матово-дубово отражала колышущиеся огоньки и, казалось, о чём-то думала. Я взялся за латунную ручку, сделанную в виде вертлявой саламандры, и тоже задумался. К чему все эти самооткровения и воспоминания? К чему? И тут же сам себе ответил: «Да к тому, что два месяца назад, нарушив все предыдущие принципы и положения, в мою жизнь противотанковым, реактивным, неуправляемым снарядом ворвалась Она. ОНА. Милена. Милена Прекрасная. Сладкая гречаночка. Дочь Афродиты. Андромеда и Горгона в одном лице. Такая близкая и такая недоступная. С обыкновенной среднестатистической внешностью. Но всё равно такая необыкновенная. Я влюбился в неё как пацан. Как в первый раз…»
 В помещении никого не было, но присутствие Дантиста ощущалось повсюду. Наследил. Вот его лакированно-тупорылые туфли-кашалоты с кричащими пряжками. Валяются: один посреди комнаты, другой торчит из-под шкафа Рыжего. Вот его модная панама-кастрюля. Хорошо хоть без ручек. Лежит на стуле бесформенной тряпкой. И тут же рядом растянутым баяном рассупонилась барсетка из флоридского аллигатора. Внутренности наружу – заходи, кто хочет, бери, что хочешь. Пол усыпан визитными карточками. Кровавые буквы, чёрные вензеля на золотистом фоне. «Бзезянц Артур Артурович. Страховая компания «ГАРДА». И чуть ниже – «ООО ЗУБЫ». И ещё ниже номера телефонов, штук восемь. А вот и его шкаф. Даже если бы на нём не было герба – оскалившийся гривастый лев в прыжке на фоне зелёного и бежевого полей – то, прижатая дверцей шёлковая штанина нехилых брючат от Кардена, выдавала неряшливого хозяина с головой.
Репертуар неизменен. Наш дядюшка Бзе как всегда неряшлив и рассредоточен. И как вот такое чудо может руководить гигантской страховой компанией и дюжиной стоматологических кабинетов?! А ещё, если верить Битнеру, Артурчик не брезгует приторговывать луком и огурцами. Конечно, через подставных лиц. Стесняется! У еврея спросили: «Если бы вы стали царём, как бы жили?» «Лучше царя». «Почему?» «А мы ещё шьём понемножку». Так же и Бзе. Не удивлюсь, если он по ходу и бутылки пустые собирает.
Я достал из шкафа клубный костюм. Неторопливо переоделся. Подошёл к зеркалу, занимающему полстены до самого потолка. Тщательно изучил своё отражение. Сапоги. Из мягкой кожи. Тёмно-синие, почти чёрные с серебряными пряжками. Просторного кроя брюки из серого велюра. Такого же цвета камзол с синими клиньями на груди и рукавах. Серебряные пуговицы, массивные, но достаточно скромные. Тяжёлая платиновая цепура. И на ней герб: прямоугольный щит с закруглёнными нижними углами разделён по диагонали слева на право и сверху вниз на два поля; верхнее цвета морской волны, нижнее белое; на верхнем три сплетённых между собой золотых кольца, на нижнем три скрещенных, пылающих факела. Шляпа. Тёмно-синяя, с широкими полями, серебряной пряжкой и серым пером неведомой птицы.
Прикид скромненький, но к моему лицу очень даже подходящий. (Пословица про подлеца здесь неуместна). Выгляжу этаким провинциальным графом, не слишком состоятельным, но знающим себе цену. Неплохо выгляжу. Факт.
Однако вместе с имиджем надо менять и имя. Глупо, конечно, но забавно. Теперь на пару часов я становлюсь сэром Ли Хелтэ-Скелтэ. Смешно, правда? Особенно, если перевести с английского. Ну, да ни моя придумка. А вот про Лёву Таланцева следует забыть, опять же, на пару часов.
В гостиной стало ясно, что меня обогнал не только Дантист. Рядом с ним, на диване в позе «медузы на мшистом камне» сидел Бражник. Номер Четвёртый в нашей компании. А напротив, в глубоком плюшевом кресле, на мой взгляд чересчур раскрепощёно, устроилась Милена. Моя (вообще-то, не моя) Милена. Скажем так, дивный объект моих воздыханий. Соответственно номер Шестой.
Для стороннего наблюдателя троица выглядела довольно любопытно.
Дантист, он же Бзе, он же Зверёк, он же в клубном кругу сэр Азар Ширак как обычно представлял из себя ядрёную смесь из Дато Туташхия и Зорро. Чёрные брюки полу-восточного покроя он заправлял в узкие полусапожки без каблуков, которые я называл про себя ичигами. Чёрная, шёлковая рубаха, приталенная до нельзя, с кружевным воротом и такими же рукавами выгодно подчёркивала атлетически сложенную фигуру. Правда, выгодное подчёркивание тут же перечёркивал короткий фиолетовый плащ – а-ля Д’Артаньян. Зато громадный полукинжал полуятаган в серебряных ножнах и кхмерская повязка на лбу добавляли в его образ изрядную порцию мужественности. И комичности. На груди золотая цепь с гербовой подвеской. Точная копия герба на дверце шкафа в гардеробной. Сегодня Бзе курил сигару. Судя по аромату, потревожившему мой чувствительный нос, очень приличную гаванну. Ага, вот и гильза от неё. Нарочито положена в пепельницу, чтобы все видели. «Золотой Партагас». Недурно! Баксов десять потянет. Ох уж этот Бзе, ох, дон Педро!
Бражник, он же Вискарь, он же Стаханов. В миру Авдей Викторович Горюнов. В Клубе сэр Вин Булмиш. Тоже смешно. И хорошо, что не сэр Булшит. Его одежда менее вычурна, но, по-моему, перенасыщена всяким галунами, оторочками и позументами. Цвета тёмно-зелёные и чёрные. Достаточно эффектная салатная перевязь, вышитая чёрными треугольниками. Но без шпаги. Так, понты наводить. И прикольная шляпа, похожая на увеличенный до комических размеров пробковый шлем с переливающимся всеми оттенками зелёного плюмажем. Ну и понятно, герб на груди. Красный щит со скруглённым внутрь верхними и наружу нижними углами. Посредине крылатый змей, обвивающий золотой меч и пучок стрел. В левом верхнем углу пять золотых пятиконечных звёзд. Нижняя челюсть Бражника находится в беспрерывной работе. Жуёт жвачку. Бросает курить. (В который раз!) А сам жадно втягивает носом струйки дыма от чадящей сардельки Артурчика.
Милена. Она тоже имеет прозвища за глаза. Обидное – Циля, профессиональное – Сладкая, национально-физиономическое – Афродита. В Клубе её зовут загробно-кулинарно – леди Хель де Клер. По жизни Милена Леонидовна Цилипиди. Моя любовь и ненависть. Моя радость и горе. Мои мысли и грёзы. Как хорошо, что она по просьбе Скучающей леди сменила клубный костюм. Её прежние балахонообразные туника и стола только портили замечательную фигуру. Хоть и подчёркивали греческий профиль, свободу мыслей и деяний. Теперь – другое дело. Бархатное темно-красное платье с белым поясом, золотой оторочкой по манжетам и роскошному вороту. Нога закинута за ногу (пожалуй, чересчур откровенно), открывая ослепительные, жемчужные чулки и белые остроносые башмачки  на  стремительно остром каблуке. Высокую причёску  украшает  простой  красный бант, а грудь, поднятую корсетом, золотая брошь в виде бабочки. В руках белый веер на шнурке. На губах извечная улыбка, говорящая: «Возьми мой поцелуй, но помни, что от поцелуя до пощёчины всего один миг». Я, конечно, преувеличиваю. Мне кажется так. Перекрестимся про себя.
– Здравствуйте, господа.
Я церемонно поклонился Бражнику и Дантисту. Получил ответные кивки и направился к Милене. Поцеловал протянутую руку. Почувствовал неуловимое пожатие. Ловлю её взгляд… Но нет, она, сделав отвлекающий манёвр, раскрыла веер. Быстро отвернулась и впилась глазами в Артурчика.
– Ну, и что же дальше?..
– Сэр Ли, – Дантист взмахнул сигарой, держа её словно факел, – я рассказывал одну комичную историю. Не желаете послушать? Начну сначала, опустив некоторые подробности.
– Почему бы и нет. С удовольствием послушаю.
Я устроился на стуле с гнутыми ножками, который мне всегда хотелось распороть и удостовериться, нет ли там сокровищ какой-нибудь мадам Петуховой. Но останавливало одно, – за порчу инвентаря леди И.К. брала немыслимые штрафы. Отсюда хорошо был виден рассказчик, а за Миленой я мог наблюдать искоса, боковым зрением, чтобы не привлекать особого внимания. Чёрт! Откуда такая робость!? Я как пятиклассник, приглашающий девочку потанцевать на школьном вечере. Что случилось с, не ведающим поражений, покорителем старушек, дурнушек и кореянок? Что?!!
Бзезянц похабно, как-то даже минетно затянулся и начал рассказ.

Бочка, музыка, гроза, усы

Игорь пришёл с работы усталый. Торговля нулевая. Соседи по лотку задолбали бесконечной брехнёй о шмотках и последнем выступлении безобразной Земфиры. Базарные бандиты опустили на штуку, якобы на развитие рынка. Участковый практически задарма притырил набор отвёрток. Налоговый, вроде бы и знакомый, и то прикололся к отсутствию ценников. В довершении всего сходили с Генеком и Славой в «Лель», выпили по «паре кружек» пивка. Расслабились. Хватило ума вовремя слинять, а то расслабуха плавно перетекала в массажный салон самолётного завода с коньяком и развесёлыми бардессами Кирой, Валей и Еленой Сергеевной, подсевшими в разгар веселья за их столик со своими гитарами и сакраментальным: «Как здорово, что здесь мы все сегодня собрались…». По раскладу ему доставалась страшучая матершинница Валя с перебинтованным большим пальцем левой руки. Но не перспектива сношения с хохотушной Квазимордочкой подняла его и понесла в сторону автобусной остановки. А жена. Любимая притом. И притом беременная. А Игорь дал сам себе слово – пока Люся беременная – ни с кем и ни за что. Слово было сдержанно, но настроение оставалось на нуле. Он без особого аппетита съел полтарелки любимой солянки. Решительно отказался от ещё более любимого бефстроганова. Сослался на головную боль и прилёг почитать. Барометр показывал падение давления и предвещал дождь. Мигрень в таком случае – вещь вполне вероятная. И Люся предоставила мужа самому себе. Но тут появился папа и начал грузить сына новым хобби. Дело в том, что пару недель назад он по большому блату прикупил на толкучке пятидесятилитровый пивной кег. Кто не знает, это такая бочка из нержавеющей стали, в которую под давлением закачивают пиво и затем продают его на розлив. Кег, как увещевал подпольный продавец, выдерживает давление до тысячи атмосфер, не токсичен, удобен, неприхотлив и, главное, сделан в Германии. Цена – смешная. Сердце у папы дрогнуло, и он купил его. В голове неработающего пенсионера давно зрела одна мыслишка. И вот сейчас возникла реальная возможность для её реализации. Мысль была простой – гнать самогон. Для внутреннего потребления, то есть не на продажу. Качественный и дешёвый. Для изготовления браги как раз и годилась эта самая заморская фляга. Два дня её обмывали, а на третий началось таинство приготовления, запрещённого когда-то советами, напитка. Чего туда папа накидал, чего залил – не знал никто. Закрутил крепко-накрепко пробку, и запретил открывать под страхом смерти. Чудо человеческого гения стояло прямо посреди зала и горделиво поблёскивало нержавеющими боками и выдавленной надписью: «Made in Germany», словно хвалясь арийской непогрешимостью и мощью. Игорю оно напоминало глубинную бомбу из недавно просмотренного фильма про фашистскую подводную лодку. Но, мощь оказалось обманчивой. Уже через несколько дней верхнее донышко кега слегка вздулось. Мама попыталась высказать сомнения, но была тут же поставлена на место строгим окриком, типа тебе с твоим гуманитарным образованием не хрен лезть в сложный технический процесс. А донышко с каждым днём вспучивалось и вспучивалось. Вскоре оно уже походило на обнажённую грудь старой знакомой Игоря толстушки Инночки, с которой они в своё время не сошлись в вопросах орального секса. Изменение формы бочонка взволновало всех, особенно маму и Люсю, которые смотрели на неё как на фугас замедленного действия и обходили далеко стороной. Папа делал вид, что брожение идёт по плану, но в его задумчивом взоре всё чаще читалась озабоченность. И вот сейчас он спросил с надеждой, теребя жёсткий ус: «Как ты думаешь, сынок, выдержит тара тысячу атмосфер?» «Тысячу, думаю, не выдержит, – сказал Игорь зевая, – но пятьсот потянет». Папа обнадёженный ушёл, а Игорь невидящим взглядом уставился в журнал. Но отдохнуть не пришлось. С кухни вернулась Люся и попросила включить музыку. Сложный музыкальный центр, купленный на днях, она изучила плохо и не знала пока, где кнопка супер-бас, где реверс, где выброс кассеты или диска. Игорь, чувствуя, что голова действительно начинает заболевать, безрадостно включил серебристо-инопланетный «Kenwood». Центр вспыхнул бродвейскими огоньками, жадно высунул язык и подавился сборником российской эстрады. Назойливо заморгали разноцветные индикаторы, что-то запело гадким голосом. Игорь спросил: «Знаешь, как выключать?» Люся кивнула. «Тогда я пойду прилягу в зале. И форточку приоткрой, душновато». «К дождю, – Люся бережно погладила округлившийся живот, – или к грозе. Но мы ведь не боимся грозы, правда, малыш?» Игорь растроганно поцеловал жену и пошёл в зал. В зале папа оккупировал тахту и смотрел какую-то политически-аналитическую ахинею, изредка отвлекаясь на своё вздувшееся детище. Папу с тахты и трактором не стащишь, – подумал Игорь и отправился в родительскую спальню. Мама сидела в кресле, перечитывала кипу школьных методических пособий. На вопрос сына, можно ли прилечь на пустующее ложе, она что-то невнятно пробормотала. Игорь, уловив в её голосе нотки согласия, погрузился в невероятно мягкую перину и тут же уснул. Через час под голос ненавистного, но всегда смотримого ведущего задремал папа, не забыв поставить телевизор на таймер. Ещё через полчаса мама прикорнула прямо в кресле, уронив на колени труд какого-то безымянного автора «Обман в педагогической практике». Минут через пятнадцать, не дождавшись мужа, погрузилась в сон и Люся. А ещё через двадцать минут пошёл дождь. Крепкий, летний дождище. Сильные струи в момент смыли пыльную пудру с асфальта. Причесали всклокоченные лохмы травы. Исхлестали поникшую листву тополей. С грохотом промассажировали ржавую спину подоконника. Растворили в себе уличные звуки, оставив только один, дробный и равномерный. И тут, как говаривал Рэй Брэдбери, грянул гром. Молния ослепительной каракатицей ударила в фонарный столб, стоящий прямо напротив уснувшей квартиры. Получился маленький, но эффектный взрыв. Что произошло в электрическом понимании вопроса, сказать трудно. То ли что-то замкнуло, то ли наоборот, что, в общем-то, не важно. Важно то, что диковинная музыкальная балалайка самопроизвольно включилась. И по злой иронии судьбы она выбрала не слащавую попсовую муть, а инфернальную песню «Du Hast» монстров тяжёлого рока «Rammstein». Надо заметить, что аппарат был рассчитан на три диска, и место одного из них всегда  занимал тот или иной альбомом обожаемой Игорем группы. Лампочки брызнули разноцветным салютом, заскрежетали гитары, Тилл Линдеманн взревел неподражаемым голосом. На фоне разыгравшейся грозы зловещая музыка звучала как идеальное сопровождение к дьявольскому шабашу. На фоне беременности Люся была чересчур впечатлительна. Поэтому, проснувшись, она страшно испугалась и, естественно, попыталась найти успокоение в объятиях мужа. Но, о ужас, объятия, как и сам муж в постели отсутствовали! Она тут же вспомнила, что он решил отдохнуть в зале, скатилась с кровати и под демонический аккомпанемент метнулась в зал, попискивая на ходу. Вот и Игорь. Лежит почему-то одетый, не укрывшийся. Скорее к нему, к своему верному защитнику. Люся бухнулась на тахту и прижалась губами к мягкой щеке милого. Боже! Щека оказалась далеко не мягкой, а под носом милого колющей щёткой топорщились усы! Люся больше не могла сдерживать себя. Она заорала,  что есть мочи, и влепила кулаком по этим страшным усищам. Раз, другой, третий! Прекрасно осознавая, что под ней находится не демон, а родной свёкор, но при этом не в силах остановиться. А папе снился жуткий сон. Будто диктор Евгений Киселёв висит повешенный на кухне. Висит и поливает, гадюка, грязью кремлёвскую политику в отношении кавказских народов. Вдруг верёвка обрывается. Киселёв падает на табуретку и начинает скакать на ней в сторону папы, протягивая перед собой  обагрённые кровью руки с чернильными авторучками вместо пальцев. Вот он настигает папу, наваливается на него, бьёт в лицо и с душераздирающим криком начинает душить. Папа проснулся и действительно ощутил, что на нём кто-то лежит, орёт и молотит по лицу. Понимая в душе, что лежит на нём вовсе не Киселёв, он тоже начинает кричать благим матом и спросонья нелепо отбиваться. Проснулась мама. Ей тоже снился сон. Будто она в педагогических целях сливает из ненавистного кега брагу и наполняет его чистой водой. Муж, не ведая о подмене, нацеживает себе полную кружку, пьёт и тут же из его перекошенного рта вырывается крик: «Обманули, бля-а-а-а-а-а!!!» Мама бросилась в зал. Заслышав подозрительную садо-мазохистскую возню на тахте, рванулась к выключателю. Зацепила в темноте треклятую флягу. Нащупала желанную клавишу. Щёлк… совпадения, конечно же, бывают, но такое могло произойти только в эту ночь. Как только пяти-рожковая люстра со стеклянными висюльками осветила тахтовое побоище, запас атмосфер, отпущенный кегу заводом изготовителем, закончился. Неизвестно сколько их там было – тысяча или пятьсот, наверно, гораздо меньше, но играющая бражка в поисках свободы в клочья разорвала днище стальной бочки и вырвалась наружу. Гейзер Великан, что на Камчатке, меркнет в сравнении с оргазмическим выбросом, происшедшим в отдельной квартире Северного спального района нашего города. Хлопнуло так, что и папа, и Люся замолчали, как партизаны, почувствовав, что случилось неладное. Люстру снесло напрочь мутно-коричневой струёй. На потолке образовалось огромное моросящее пятно. Мебель, ковры, обои и все без исключения персоны, находящиеся в зале, покрылись липкой жижей, пенящейся и смердящей. После взрыва проснулся Игорь. Прошёл в зал и включил бра. Пожал плечами. Вымолвил, с трудом подбирая слова: «Ну… вы… вообще… ****ец! Стоит задремать на пять минут…» Он безнадёжно махнул рукой и отправился досыпать в свою комнату.

– Действительно забавная история, – я вежливо похлопал в ладоши, но не удержался от замечания, – но… уж слишком много всего за один вечер. Переборчик небольшой.
– Ладно тебе! – взвился Бражник. – Почему бы и нет!? В жизни и не такое бывает. Вот взять моего двоюродного брата… У него с помощью газовой печки дьявол в квартиру проник. А потом он такую картину нарисовал, что ни одна душа… Или у меня… Я с детства почти всегда путаю левое и правое. И когда меня призвали в армию…
Милена протяжно застонала и молитвенно сложила руки на груди.
– Только не про армию! Только не про армию! Достали все эти ваши дембеля, черпаки и прочая фигня! Лучше про беременных баб и про брагу. Кстати, история прикольная и вполне правдоподобная. Вот только… – Она замолчала на секунду, и я внутренне напрягся. И не зря. В её глазах вспыхнули озорные искорки, на лице появилась ненавистная мне похотливая улыбочка. – Вот только если бы папа трахнул эту Люсю, после упорной борьбы, да ещё и в извращённой форме, было бы совсем замечательно. А во время обоюдного оргазма взорвалась бы бочка, как символ что ли… Для усиления чувств, так сказать. Вот это, я понимаю, был бы финал! Но и так не плохо. Или, ещё…
Именно за такое словоблудие я порой готов растерзать разлюбезную гречаночку. Я прямо весь закипаю, когда слышу, как с её прекрасных губ слетает гнусная пошлость, перемешанная с порнухой. А иногда просто трудно уловить, где кончаются фантазии, и наступает реальность. Уши вянут, когда Милену прорывает на трескотню, сдобренную пикантными (мягко сказано) подробностями и намёками, направленными частенько и в мою сторону. Особо я негодую, когда главной героиней её эротических баек выступает она сама. И, как правило, в омерзительной и неприглядной роли. Лев Таланцев далеко не сноб, не ангел, не ханжа, и речь его не расцвечена яркими эпитетами (скорее наоборот), но меру-то знать нужно!
Предвидя возможное продолжение развития сюжета о внутрисемейных изменах (а там мог выплыть такой вариант – мама в тёмной спальне путает Игоря с папой, Игорь путает маму с Люсей, и начинается групповой инцест с последующим взрывом и всеобщим постыдным разоблачением), как бы ненароком перебил её и обратился к Вискарю:
– А что, ты действительно путал, где право, где лево?
– Путал! Я и сейчас иногда путаю. Говорят – это болезнь какая-то. Только по наручным часам и ориентируюсь. Там, где часы, там и…
Он запнулся, а мы дружно рассмеялись. Даже насупившаяся из-за моей бесцеремонности Милена.
– Вам смешно, – в его голосе послышалась неприкрытая обида, – а знаете, как меня сержанты в учебке гоняли? Сено-солома… Вот вы, сэр Хелтэ-Скелтэ, в армии не служили, насколько я знаю?
– Никак нет! – я отрицательно и одновременно шутливо мотнул головой.
– А знаете ли вы, как выполняется строевая команда «Правое плечо вперёд. Марш»?
– Знаю. Во время передвижения строем или вне строя нужно начать постепенно поворачивать влево. А после дополнительной команды «Прямо» идти прямо.
Я победоносно поглядел на Милену, но впечатления на неё явно не произвёл. Она только хмыкнула что-то себе под нос и демонстративно принялась рассматривать свой яркий маникюр.
– Ну да, – подтвердил Дантист, небрежно сбивая пепел с сигары в, явно предназначенную для других целей, керамическую вазу, сильно похожую на четвертованную и обезглавленную ведьму или проститутку, – примерно так и надо. А ты как думал?
– Да никак я не думал! А делал так, что вся казарма потухала! Сбегались посмотреть, как на шоу Бени Хилла.
– Как же ты делал? – Милена отвлеклась от своих ногтей.
– Как, как!? Вот так! Выставлял правое плечо вперёд и продолжал идти прямо, не сворачивая.
Он изобразил себя в строю, и стал уморительно похож на танцора сиртаки в средневековом костюме. Мы снова покатились со смеху. А Бражник, словно не замечая нашего веселья, продолжил, потешно пуча глаза и размахивая руками.
– Особенно удавались повороты в движении. Например, «Кругом, марш». Сколько раз я ломал ротную коробку… Ох, и… доставалось мне от ребят. Зато на все строевые смотры и парады я обычно попадал в больничку. Чтобы не портить показатели части…
Ёханый бабай! Как всё же справедлива поговорка – дуракам везёт. Вот Бражник… Бестолочь – какую поискать! А ведь денег – куры не клюют. Начинал же с примитива – гнал, как в том рассказе, самогон. В очень удачные для этого дела восьмидесятые. Если быть точным, начинала его мать, а он продолжил. Аккурат после опубликования в прессе пресловутого антиалкогольного указа. И поднялся враз на неуёмной жажде наших сограждан. А потом стал работать по крупному. И полуофициально. С государственными ликёроводочными и спирт-заводами. Масштабы увеличились. Прибыли соответственно тоже. Апофеозом его горячительной деятельности стала долгосрочная афёра по вывозу продукции за границу. Водка никуда не вывозилась, но по документации являлась экспортной. Что значительно влияло на закупочные цены. Они были настолько низкими, что даже после оптовой продажи получались суперприбыли. Не знаю, сам ли Бражник придумал такую хитровывернутую комбинацию, но главное, что мошна его раздулась до невиданных размеров. Однако из доходного бизнеса его вскоре вытеснили криминальные пацаны. Что выглядело естественно. И ему пришлось плавно переместиться из водочных магнатов в маклера среднего звена. Собранных капиталов хватило (и с лихвой) на дополнительное участие в махинациях с углём и в последствии рыбой. Номинально Бражник числился замом крупной продуктовой базы с алкогольным уклоном. (Базу называли «Купи на неделю». Из-за оригинального плаката-указателя. На котором какой-то художник-доходяга нарисовал непритязательный натюрморт, состоящий из бутылок водки, вина и пива, а так же конфеты, куска сыра и чего-то, похожего на городскую булочку. Плакат венчала суровая надпись: «Стой! Сверни налево! Купи на неделю!» Судя по всему, слоган рождался в дебрях серого вещества самого Бражника.) Иногда он даже появлялся на работе. Исправно платил налоги. Жил в скромном загородном замке. Катался на простенькой «Хонде». Был женат на смазливой «мисс Юга России», которую в нашем городе не поимел только я (по вышеперечисленным причинам) и ряд законченных импотентов преклонного возраста. Любовницы у него случались, но как правило почасовые, из саунных девчонок.
Я засомневался, а правомерно ли называть Авдюшу дураком? Денег как грязи. Живёт красиво и спокойно. В его возрасте многие амбициозные (слово-то какое!) молодые люди рвут жалкие червонцы на продаже тряпок, железок и разнообразного барахла. И всё же…
А вот Бзезянц дурак стопудовый. Хоть и богатый. А деньги-то все папашкины-мамашкины. И контроль над ними тоже. Плюс группа поддержки из областной сборной по вольной борьбе и боксу. Ржёт над Бражником, а сам себя макает порой, как в дерьмо, в своё беспонтовое прошлое. Рыбками он торговал на рынке. Как трогательно! Сшибал по мелочи на мороженое. А папа, директор зоопарка, видя тягу сынишки к биологии, устроил его после окончания школы к себе разнорабочим, с перспективой прямого попадания в престижный ветеринарный институт. И вот, представьте себе, у нашего Бзе в трудовой книжке появляется первая запись. Дословно: «До поступления в городской зоопарк, нигде не работал». Каково! Кто другой сжёг бы эту книжку к чёртовой матери подальше от позора. Артурчик же до сих пор всем её показывает и скалит зубы. За зоопарк и получил кличку Зверёк. Хотя второе имя приросло к нему, скорее всего, из-за чрезмерной волосатости и чернявости с носатостью и узколобостью в придачу. Кстати, клетки он чистил не долго. Мама сделала из него доктора. И не абы какого, а стоматолога. Он честно отбарабанил все шесть курсов мединститута (если под словом «честно» подразумевать бесконечные взятки и банкеты с жарким из экзотических животных) и… впал, как он сам говорил, в экономическую депрессию. Зубы он по понятным причинам лечить боялся, рыбками торговать не хотел, а другого делать ничего не умел. Впрочем, нет, умел он на троечку с минусом играть на кларнете. Поэтому раз, а то и два в месяц его приглашали (обычно от безысходности) подудеть на армянские свадьбы на подмену основному кларнетисту. Копейка какая-никакая шла. И ещё он неслабо гонял на мотоцикле. В смысле быстро и безрассудно. Но из петушиного и опасного лихачества никакой пользы не извлекал. Наоборот – тянул деньги из родительского кармана на бензин и дорогие запчасти. А «предки», жалея кровинушку и «бестолковщину», по-прежнему помогали. Даже женили на богатенькой сиротке армяночке, унаследовавшей по несчастью (для кого как) внушительный маслоцех и цветочную ферму на двадцать гектаров. Грянули перемены. Папа ушёл с работы, мудро предвидя, что шашлычки из зубрятины, оленятины и всего прочего (поговаривали, что даже слон был отдан на заклание, ради одного нужного человечка из Азербайджана) выдут ему боком. Мама же напротив укрепила свои позиции в медицине и решила, что пора открывать собственное дело. Так возник первый стоматологический кабинет на два кресла с импортными прибамбасами и с необычным названием «Улыбка Шаганэ». Кто такая была эта самая Шаганэ не знал никто. Даже сами Бзезянцы. Но как ни странно непонятное название дела не испортило. Наоборот, клиент пошёл. На семейном совете решили привлечь к работе Артурчика. Бзе сам, естественно, не практиковал, а исполнял инкассаторскую работу. Иногда мотался в Германию за оборудованием, инструментом, лекарствами и расходными материалами. И вскоре кабинеты стали множиться по городу, как грибы после дождя. Каждый имел своё название, начинающееся со слова «улыбка». Второе слово обозначало, кому улыбка принадлежит. Тут, несомненно, блеснул остроумием наш Зверёк. Вот некоторые образчики его умоизысканий. Улыбка Фортуны. Улыбка Голливуда. Улыбка Мэри Пикфорд. Улыбка Гагарина. Улыбка Джигита. Улыбка Щелкунчика. Улыбка Джаконды. Улыбка анкл Бэнса. Улыбка Вежливости. Больше всего мне понравились: Улыбка Терпсихоры и Улыбка Полишинеля. Корявые названия ни в коей мере не снижали потока беззубых и обеспеченных граждан города и области, верящих в девиз фирмы: «Цена плюс качество!» Благосостояние Бзезянцев неуклонно росло. К тому же у папы неожиданно открылись способности к сельскому хозяйству. На что пригодились угодья невестки. А сам Артурчик, обросший связями, как его спина кудрями, открыл на паях с родным дядей страховую компанию. Благо родственник имел махровую лапу в администрации города и был не то депутатом, не то помощником депутата. Наступило изобилие.
Если Бзе выплыл на верха с помощью предков, то моя обожаемая Милена достигла уровня сообразительностью и трудолюбием. Умничка! Она просто вовремя заметила, что город после всех перестроечных и черно-вторничных коллизий остался без сладкого. То есть без тортов, пирожных, печенья, сдобных булочек и тому подобного. Идея не просто витала в воздухе, она висела над головой исполинским цеппелином, затмевая все мыслимые и немыслимые горизонты. Оставалось взять в свои руки управление этим необузданным и одичавшим от бесхозяйственности монстром. Что Милена и сделала. Последовал звонок брату в греческий город Волос, и уже через пятнадцать минут разговора вопрос был решён. А ещё через месяц где-то на задворках промышленного района открылся мини кондитерский цех. Через год их стало три, появилось два кафетерия и один фирменный магазин. Сладкая продукция пользовалась невероятным успехом. Ни одно торжество или праздник не обходились без ярких (и главное натуральных) вкусностей от фирмы «Гестас Цилипиди», или сокращённо «Гестас». Вскоре, словно прыщи на лице, созревающего в половом смысле юнца, стали то тут, то там выскакивать конкуренты. Но было уже поздно. Кондитерского гиганта сдвинуть с места оказалось невозможно. Втиснуться в прибыльный бизнес удалось немногим. Даже с помощью криминала. Греческая мафия надёжно прикрывала земляков. А с «неистовыми спартанцами» боялись сталкиваться и дагестанцы, и армяне, и вся остальная братва. Капиталы росли и требовали новых вложений. Милена и тут не подкачала. Она вовремя вспомнила про так любимые нашим народом полуфабрикаты. Пельмени, блинчики, котлеты, тесто, фарши и так далее. Возникли новые цеха и мощная сеть кондитерских. «Гестас» стал кормить не только сладкоежек. Братик Милены тоже не дремал. Наладил в регион поставку цитрусов и коньяка «Метакса». А родители удачливой предпринимательницы (чтобы не скучать) занимались организацией шоп-туров (как их называли, шуб-туров) в Грецию. Дом Цилипиди стал очень богатым домом.
Вот в ярчайшую представительницу этого дома меня и угораздило влюбиться. Пока без взаимности. Но ведь я ещё не проявлял особого усердия. Может, пора перейти к решительным действиям?
Я слишком уж откровенно посмотрел на, запыхавшуюся от хохота, Милену. Наши глаза, наконец, встретились. Она, словно бы прочитала в моём взгляде страстный призыв и поспешно замельтешила веером. Но тут же (ей хватило секунды, чтобы скрыть свои чувства и найти нужную линию поведения) я услышал её голос:
– Сэр Ли, прошу вас… стакан воды… просто задыхаюсь от смеха…
Ого! Я удостоился чести поднести ей воду. Не значит ли, что гнев сменился на милость, и мне представится возможность… наладить контакт. Надо брать быка за рога!
Но, увы, Милена приняла запотевший стакан с «Боржоми» будничным жестом, удостоив меня слабым кивком прелестной головки. И, вот ведь женщина, стрельнула глазками, чтобы насладиться разочарованием, отразившемся на моём лице. И тут же смена настроения. Таинственные нотки в голосе, смешанные с иронией. Амплитудная и динамичная жестикуляция (сегодня в моей черепушке творится какой-то фразеологический симпозиум). Игривый румянец на щеках. Глаза – сама преисподняя!
– Господа, неужели вы не понимаете, что армия – есть скука наискучнейшая? Неужели вы не устали по сто раз пересказывать одно и то же? Где свежесть и неожиданность? Где мистика и динамика? Где секс, чёрт вас побери!? Извините, конечно. Послушаешь вас, так кроме мужиков и прапорщиков на свете никого и нет. А женщины? А Любовь? А дети?
– А старики, – подхватил Бзе, старательно морща нос, – калеки, сироты, голодные и обездоленные, гомосексуалисты и маньяки…
– Кстати, о маньяках… – Милена перебила его, даже не обидевшись на неприкрытую иронию. – Эту тему мы давно не затрагивали. Да мы её вообще не затрагивали! Господа, мы с вами ни разу не говорили о маньяках! А ведь это так интересно!
– Интересно, – сказал я без какого либо выражения, качнувшись на каблуках. – Чего ж в них интересного?
– Да полно всего! Вот вы знаете, что маньяки не все одинаковые. Им не просто так поймать кого-нибудь, оттрахать и расчленить. У каждого своя фишка. Один возбуждается на цвет волос. Другой на цвет колготок. Третий тащится от женщин в очках. Четвёртый сходит с ума от толстушек. Пятый любит китаянок или малолеток. (Я невольно нахмурился). Шестой прётся от веснушчатых плеч. Седьмой клюёт на запах. Восьмого прельщает улыбка или походка. И так далее. Они все разные и…
– Милые, – хохотнул Бзе и закашлялся в сигарном дыму.
– Они как минимум одиноки. Возможно, больны. Возможно, мы их просто не понимаем. А возможно… Да мы просто мало знаем о них и не хотим знать. Мы их боимся и автоматически исключаем из собственных переживаний, чтобы не травмировать психику. Мы травим их, как диких зверей. А надо стараться понять их. Вот… Я сейчас же исправлю эту оплошность, и расскажу вам одну историйку. Немного фантастичную, но вполне удобоваримую и даже философскую. Я назвала её так

Про сезонного маньяка, возбуждающегося на торопливый стук
женских каблучков

Была поздняя весна. Тёплая и дождливая. Листва в парке изумрудилась свежей и чистой зеленью. Трава пригибалась к земле под тяжестью хрустальных капель воды. А лужи блестели в лучах ночных фонарей, как стекло, покрашенное с одной стороны чёрной краской фирмы «Motip». Маньяк Вася сидел на любимой лавочке под раскидистой липой и ждал. Плоский свет ослепительной «кобры» сюда не проникал. У Васи был зонтик. Поэтому здесь он чувствовал себя очень уютно. Почти как дома, при рассматривании редкой коллекции марок, собранной дедом, отцом и им самим. И даже лучше. Ибо тут он испытывал приятное томление. Неподдающееся описанию. Ведомое только ему. Вчера тоже было томление. Но оно так и не воплотилось в сладостный миг освобождения от накопленной за три дня сексуальной энергии. Пришлось позорно самоудовлетворяться под некачественную фонограмму, похищенную по случаю из архива Дома Радио. Эффект, конечно, не тот. Пропадает элемент неожиданности. Оргазм вялый и какой-то скучный. Если сегодня ничего не произойдёт, будет совсем плохо. Как бы не началось обострение. Опять разовьются старые неврозы. Опять бессонница. Отсутствие аппетита. Угнетённое состояние. Кайфа мало… Мимо прошли пошатываясь два мужика. Алкаши! Пьянь подзаборная! Таких Вася презирал и ненавидел. Пьянство почитал, как вредное и неразумное времяпровождение. Особо не терпел пьяных женщин и подростков… Вслед за мужиками под ручку продефилировала парочка влюблённых. Охи-вздохи, перебздохи! Голуби! Сейчас воркуют. А после свадьбы – секс по расписанию. Супружеский долг называется. Ни тебе чувств, ни тебе тайны. Всё ясно и просто. Запрограммированное количество фрикций. Привычное семяизвержение. Душ. И баиньки. Вася широко зевнул, хрустнув скулами. Её каблучки стучат. Но медленно. Противно медленно. Такая плавная походка не расшевелит моего малыша… Потом прошёл одинокий молодой человек. В наушниках и бейсболке. Он был тороплив. Но на ногах его поскрипывали новые (такие ненавистные) кроссовки. Они стука не издавали. А если бы и издавали, то вряд ли бы вызвали у Васи интерес к себе подобному… Потом долго никто не проходил. Вася заволновался – неужели опять всё напрасно?! Он посмотрел на часы. Фосфорные точечки и стрелки подсказали ему, что уже половина первого. Ещё полчаса, и можно отправляться… Тьфу-тьфу, чуть не сглазил. Вася отмахнулся от неприятных мыслей и прислушался. Его малыш дёрнулся и вдруг стал стремительно увеличиваться в размерах. Вот оно! Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Идёт! Быстро и уверенно. Ритмично и чётко. Чётко как никогда! Словно каблучки из металла и цокают по гладкой мраморной плите, а не мягкому ноздреватому асфальту. Малыш напрягся, как стальной трос, удерживающий в незыблемом состоянии пресловутый мост «Золотые Ворота», и уже не оправдывал своего имени. Он сейчас напоминал сексуальный флюгер с самонаводящейся боеголовкой. Вася закрыл зонтик и стрелой метнулся к боковой аллее, откуда доносились вожделённые звуки. Дождь поутих, поэтому они слышались наиболее явственно в ночной тишине. Маньяк неслышно (не такие уж ненавистные кроссовки) выбежал на дорожку и тут же обнаружил цель. Высокая девушка в джинсовом костюме. Волосы до плеч. Несколько худощавая и узкобёдрая. Зато целеустремлённая и одинокая. А как стучали её каблучки!.. Песня! В общем, то, что надо. Только передвигалась она странно. Сильно наклонившись вперёд и держа что-то обеими руками на уровне груди. Но Вася мало обратил внимание на эту странность. Ему было не до того. Он ликовал. Он включился в погоню. Он не выпускал из вида потёртую спину, ставшую для него путеводной звездой, и ждал подходящего момента, не переставая слушать. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Они прошли друг за другом на расстоянии тридцати шагов мимо каруселей. Мимо качелей-лодочек. Миновали детский автодром. Обогнули «чёртово колесо». Здесь?! Сердце прыгнуло в груди баскетбольным мячом. Нет, слишком светло. Дальше. Прошли летнее кафе, планетарий, кинотеатр, памятник участникам событий семнадцатого августа тысяча девятьсот восемнадцатого года. Здесь? Нет, рядом дорога; могут быть автомобили. Дальше. Девушка не оборачивалась. Двигалась уверенно и целенаправленно. Преследования не ощущала. И какой ритм, какая чёткость! Тук-тук, тук-тук, тук-тук…  Вася решил сократить дистанцию до двадцати шагов. Он уже явственно слышал, как трутся меж собой джинсовые штанины, как девушка что-то напевает себе под нос. И ничего не подозревает. Не волнуется. Думает о чём-то, о своём. Строит планы. Обдумывает перспективы. Её мысли где-то в завтрашнем дне. А завтра ведь для неё не наступит никогда. Они прошли по улице Пушкинской два квартала, свернули на Соборный переулок и… о, чудесное везенье, жертва юркнула в глухую подворотню. Что в глухую, Вася знал  точно. Ибо на Соборном все подворотни были глухими. Чуя развязку, маньяк прибавил ходу. Нырнул в тёмный зев, пахнущий котами, свежей извёсткой и сыростью. Крутанул ручку зонтика, вытащив наружу, спрятанную заточку. Выскочил в тёмный дворик, освещённый лишь тусклым светом лампочки Ильича, изготовленной наверно ещё при жизни вождя, терзаемого лаврами Эдисона. Девушка стояла перед невысоким покосившимся крыльцом и счищала грязь с обуви о ржавую скобу, вбитую в землю. О, ужас! Стук каблучков не прекращался! Он оставался таким же чётким и, что ужаснее всего, таким же ритмичным. Вася растерялся и даже приостановился на миг, но «флюгер» подтолкнул его вперёд. «Девушка, – проговорил он дрожащим от непонимания сути происходящего голосом, – постойте… Я хотел…» Девушка повернулась и, святые угодники, оказалась не девушкой, а волосатым парнем с длинным, как у Роджера Уотерса,  лицом. В руках он держал чёрную пирамиду размером с бутылку из-под шампанского, которая и издавала устойчивый перестук. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… «Ты кто?» – спросил парень, вопросительно кивнув головой и не переставая чистить точно такие же кроссовки как у Васи. «Я маньяк Вася, – хрипло и не страшно ответил Вася, – подыскиваю жертву. А ты кто?» «А я Андрей, барабанщик группы «Вит Хачкинаев и Дающие Копоти». Вырабатываю чувство ритма». С этими словами он покрутил у  Васи под носом чёрной пирамидой, оказавшейся обычным музыкальным метрономом с регулируемым маятником. Вася жутко расстроился. Вечер не удался. Но с Андреем надо было что-то делать – ненужный свидетель, хоть и вполне симпатичный парень. Чувство самосохранения взяло вверх, и Вася решил  убить барабанщика из непонятной группы. Сам себя он тешил тем, что уничтожит посредственного музыканта. Хороший не стал бы по ночам бегать с метрономом. Да и название ансамбля лажовое. Только за одно за это надо бы истребить всех его участников. Успокоившись на том, Вася крепче сжал заточку. Но прежде (может, для оправдания своего страшного поступка) он решил рассказать непредвиденной жертве историю о том


Как легко стать маньяком

Мальчик поехал летом на море, в пионерский лагерь имени Павлика Морозова, что на Тонком мысу в городе Геленджике. Он был уже взрослым мальчиком. Ему ещё весной исполнилось четырнадцать лет, и осенью он собирался идти в восьмой класс. Пионерский возраст для него кончился. В лагере он оказался самым старшим. Может быть поэтому, может, ещё по какой причине ему совершенно не нравилось то, чем дружно занималась вся пионерская дружина. Он отлынивал от линеек. Спортом занимался самостоятельно, не принимая участия в коллективных играх. Игнорировал зарницу, художественную самодеятельность и даже выходы на море. На танцы не ходил, презирая неестественное топтание в обнимку с худосочными пионерками на волейбольной площадке. Кино смотрел, забравшись на дерево или прямо из будки киномеханика, угрюмого и угреватого солдата срочника Квадригина, с которым сдружился на почве собирания марок. Одним словом – скучал парень. Получил прозвище Кислый и молчаливое презрение товарищей по отряду. Развлекался он самостоятельно: читал запоем книги про мушкетёров и ходил ночью купаться на море. Первую неделю его тайные походы проходили в одиночестве. Спокойно, без приключений. Он вволю купался и резвился в тёплой ночной воде. Умудрялся даже ловить крабов с помощью фонарика. Затем обсыхал, нежась на остывающей гальке, и возвращался в лагерь. Но вот как-то раз он выскользнул из палаты и как обычно вдоль густого кустарника стал неслышно пробираться к воротам, выходящим прямо на море. Не ступил он и шага, как вдруг услышал необычный для этого времени и для лагеря вообще перестук каблучков. Все женщины: вожатые, воспитатели и поварихи ходили в мягкой обуви – в кедах, вьетнамках или тапочках. Так было удобнее и практичнее. На каблуках не ходил никто. Мальчика заинтересовало, кто же это помимо него бродит в ночи, да ещё и на каблуках. Он выглянул из-за кустов и обомлел. Воспитательница четвёртого отряда Галина Михайловна шла по дорожке в коротком, блестящем, обтягивающем знатные формы платье и серебристых туфлях на высоком каблуке. С плеча её свисало полотенце. А в руке дымилась сигарета. Неслыханное дело! Но, Боже, как она двигалась! Фантастика! Мэрилин Монро отдыхала со своей фирменной походкой. Дивная фигура напоминала китайскую вазу, виолончель, песочные часы и чего-то там ещё. У мальчика, который, в общем-то, ничего не смыслил в этом деле,  просто дух захватило от чудесного зрелища. Впервые он увидел наяву такую женщину. Роскошную, чарующую и соблазнительную. Она направлялась к тем же воротам, что и мальчик, поэтому он с интересом и ещё с каким-то непонятным ему чувством последовал за ней. Дети прозвали её русалкой. За длинные распущенные волосы, схваченные широким обручем выше лба, большие печальные глаза и чувственные губы, подведённые необычной перламутровой помадой. В меру полная, она казалась нежной, мягкой, ласковой. Мальчик крадучись шёл за восхитительной, словно фея, воспитательницей, и юное сердечко колотилось в такт её каблучкам – тук-тук, тук-тук, тук-тук. На берегу она скинула  лёгкое платьице и осталась совершенно голой. Вошла в воду и тихо поплыла по лунной дорожке. «Точно – русалка», – подумал мальчик, спрятавшись в пляжной раздевалке. Он, затаив дыхание, с восторгом наблюдал, как Галина Михайловна почти бесшумно плещется в чёрных волнах. А потом она вышла на берег, раскинула руки и печально рассмеялась. Постояла так немного и вернулась в лагерь. Мальчик обрёл тайну. И, конечно же, ни с кем не поделился. Даже с угреватым солдатом Квадригиным. А в следующую ночь тайна повторилось. И в следующую тоже. На четвёртый раз, когда Галина Михайловна вышла из воды, она не стала смеяться, а неожиданно окликнула мальчика: «Подойди ко мне, нечего прятаться. Я всё равно тебя вижу». Он подошёл на ватных ногах, радуясь, что темнота скрывает его румянец и другие стыдные подробности. А она крепко прижала его к себе и сказала, словно отдала приказ: «Оближи мою грудь, и ты поймёшь суть вещей». Мальчик, страшно стесняясь, крепких объятий и близости обнажённого тела, выполнил её просьбу. Грудь была солёная и пупырчатая. Твёрдые соски приятно щекотали язык и пахли чем-то незнакомым и волнительным. Закончив облизывать, он задумался, но понял, что ничего не понял. А русалка тем временем уверенными движениями стащила с него плавки и сделала с мальчиком то, что не должна делать ни одна воспитательница мира со своим воспитанником. Тогда мальчик, уняв дрожь в коленках, опять призадумался, и ему показалось, что теперь он что-то понял, хотя не понял, что конкретно. На завтра таинственный обряд, так он его назвал, повторился. И потом. И снова. Пятнадцать ночей подряд. Каблучки. Купание. Грудь. И миг, убивающий разум. Каждый раз Галина Михайловна делала это по-разному, порой шокируя и вводя мальчика в заблуждение. И каждый раз результат превосходил ожидание. На шестнадцатую ночь они вместе поплыли к невидимым буйкам, ограждающим зону купания. Там, держась за холодный, покрытый мидиями и водорослями бакен, ему в последний раз пришлось испытать сладостные прикосновения своей первой женщины. Когда же наступил волшебный миг блаженства, она шепнула ему на ухо: «Ну, вот ты и стал взрослым. Теперь самое время побыть дельфином». И она рассмеялась, негромко и печально, как в те разы, когда они не были вместе. «Но я не хочу быть дельфином!» – мальчик сильно удивился. «Тогда ты будешь сезонным маньяком, – гневно сказала Галина Михайловна, – пока не женишься на девушке с вечно открытым ртом!» Она сердито ударила ладонью по воде и нырнула, обдав мальчика веером жгучих брызг. Ему даже показалось, что он разглядел во тьме серебристый, чешуйчатый хвост. На следующий день закончилась лагерная смена. Дети разъехались по домам. Мальчик тоже вернулся в родной город. И с тех пор, весной и осенью, лишь только он слышал дробный перестук каблучков, в его душе словно что-то переворачивалось. Летом и зимой он забывал про неприятное и влекущее куда-то в ночь теснение в груди. Но с первого марта и с первого сентября зов русалки тянул его на улицу. Повзрослев, он перешёл к активным действиям. Отыскивал женщин с подходящей обувью, настигал их, насиловал и убивал. Сильно страдал, но ничего не мог поделать с безумным недугом, одолевшим его. Искал избранницу с открытым ртом, но не находил.

Барабанщик Андрей внимательно выслушал историю до конца и сказал:
– Раз уж такое дело, я тоже кое-что имею тебе рассказать.
Вася посмотрел на часы. Пять минут второго. Поздновато. Пора кончать вечеринку. И кончать её на весёлой ноте. То есть с кровью и приглушёнными воплями. А то скоро ли ещё наступит сентябрь. Он крепче сжал заточку. Но что-то остановило его, и он неожиданно для себя весь обратился в слух, ибо прозвучала диковинная повесть под названием

Новейший Пигмалион, или сказка о чудесном надувательстве

Музыкант одной убойной команды, проповедующей прогрессивный рок-н-ролл, развёлся с женой. Прожили они всего два года с небольшим. Она не въезжала в его каденции и триоли. У него башню сносило от её мещанских замашек и вечной жажды лавэ. Она за годы совместной жизни возненавидела Чака Берри, Вуди Гатри, Ларри Шмуки, Карла Пэркинса, Хэнка Ла Пато, Бо Дидли и иже с ними. Он стал инвалидом первой группы, преодолев многотысячные промывания мозгов по поводу красивой и правильной жизни. На прощание она скинула на свалку все его раритетные диски. Он повёл себя как настоящий мэн и ушёл без скандала. Благо было куда уйти. Имелся полуразвалившийся флэт покойной бабули. Она хлопнула дверью. Он написал на двери мелом: «Дура!» и пожалел, что не может написать калом. Все остались при своих. В музыкальном кругу событие решили отметить. В самом деле, не часто такое случается – развод. Схлестнулись у него. Каждый приносил с собой разнообразное буцло и по мере возможности разнообразный хавчик. Праздник прошёл весело и непринуждённо. Пели песни, говорили тосты. Оторвались на полную. Помимо кира нашёлся неплохой драп. И даже подарки были. Кто что принёс. Басист Витя подарил пивную кружку из глины. Её использовали вместо пепельницы. Клавишник Костя притаранил живого броненосца Иеремию. Замученный и изрисованный фломастерами зверь, в конце концов, вырвался на волю и убежал в канализационную трубу. Гитарист Володя принёс собственную картину, исполненную на листе ДВП и названную им «В ожидании обмена веществ». На картине была изображена юная гимнастка с лицом Бритни Спирс, сидящая на шпагате; а вокруг толпа мужиков в смокингах и с тарелками в руках, с вожделением смотрящих на напрягшуюся попку. Шедевр перевернули и накрыли им дырявую столешницу. Звукооператор преподнёс рассказ собственного сочинения. Музыкант отложил его, сказав, что прочитает завтра, на свежую голову. Вокалист подарил круглый кактус, «модельно» подстриженный, с воткнутыми морковкой вместо носа, маслинами вместо глаз, куском расчёски вместо рта. Музыканту подарок не понравился, и он в разгаре пьянки выбросил его в окно. Последним пришёл продюсер и вручил большую, пёструю, квадратную коробку, обвязанную фривольной ленточкой, и загадочно подмигнул. Вскрыть её, по причине невменяемости, не было никакой возможности. Поэтому музыкант закинул подарок под кровать, и застолье продолжилось с новой силой. А на утро, как повелось, пришла злая Похмелюга. Со всеми тремя признаками и столькими же составляющими. Сушняк. Головняк. Блевотняк. Это признаки. Несоображалово. Некурилово. Неедалово. Это, знать, составляющие. Рука пошарила по табуретке, на которую обычно ставилась кружка с водой, но вместо кружки обнаружила мятый кусок тетрадного листа со следами вытирания чьих-то жирных губ. Музыкант поднёс его к глазам и с болью в мозге прочитал:

Сливянка

Однажды мужики поехали в командировку. Поселились в гостинице и решили отметить это дело. Достали свои запасы, и давай бухать. Настроение хорошее – вот всё и выпили. Выпить бы ещё, да час уж больно поздний. Магазины закрыты. Послали гонца в ресторан. А уж и ресторан закрыт. Официантки скатерти со столов снимают. Гонец к ним – выпить бы чего. Они ему на буфет кивают – там, мол, раздача. Он туда. Ему говорят, – только сливяночка осталась. Водки-вина нет. Сливянка, так сливянка. Слыхали. Венгерский напиток. Или болгарский. Национальное, короче, пойло. Заверните пару бутылочек. И назад к дружкам заждавшимся. Выпили чудового напитка. Языками почмокали. Заценили. Добрая горилка. Каждый не преминул высказать мнение и похвалить братьев славян за понимание вопроса и алкогольную солидарность. На утро похмелье. Поправиться бы. Опять гонца в ресторан. Он ластится к буфетчице, мол, вчера так славно его обслужили. Нельзя ли сегодня так же. Нету, говорит тётка, ничего. Как так, а сливяночка, болгарский народный самогон? Она фыркнула на него бородавчатой губой – сливянка только после закрытия ресторана. Как это? А так, когда сливается всё недопитое с бокалов-рюмок и бутылок, вот тебе и сливянка. А болгарский народный самогон – сливовица, деревня!

«Это, наверное, рассказ звукооператора. Лажа косяковая! На букера не потянет. Слишком лаконично. Без эпитетов и раскрытия характеров персо… Ёперный театр! А не выпить ли самому сливянки?! – логично подумал музыкант. – Подлечусь наверняка». Прошарил по стаканам. Перевернул всю порожнюю тару. Нацедил на три пальца коктейля. Приложился. Выпил. Глубоко подышал. Смесь равномерно распределилась по желудку и начала активно проникать в кровь. Уж и покурить захотелось. И глазёнки подраспахнулись. И ноженьки не так дрожат. В самый раз за пивком сходить. В поисках сигарет он заглянул под кровать. И обнаружил там давешнюю коробку от продюсера. Развязал ленточку, открыл и офонарел. В коробке лежала резиновая баба, сложенная гармошкой, как твоя рубашка в чемодане. Вот это подарок! Вот это продюсер! Удружил-подколол, зараза! Хорошо, хоть вчера не открыл – засмеяли бы к едрене Фене! Музыкант сплюнул на пол, благо слюна после сливянки начала нормально выделяться. Обматерил последними словами «остроумного» продюсера. Но к надувной девке внимание проявил. Ведь раньше-то не видел ничего подобного. Он развернул её в полный рост. Не впечатляет. Плоская, как блин. Сморщенная и тальком воняет. Грелка, а не баба! Ну и чёрт с ней! Сказал про себя, а мысль-то другая осталась. Надуть! Надуть и посмотреть, что получится. Интересно ведь. А что, ну и надуть. Чего тут такого? Не трахать же я её буду! Только посмотрю и всё. И надул ведь. Хорошо надул. Как шарик в детстве к первому мая. Округлилась подруга, как батон «Любительской» колбаски. Ручки-ножки растопырила. А как только он пробочку заткнул, вырвалась она из рук его с бодуна некрепких и… сказала человеческим голосом: «Теперь ты мой господин. Буду тешить тебя, как смогу». Ёксель-мопсель! Музыкант в ужасе. А баба уже со стола верзалово убирает, за веником тянется, посуду мыть поспешает. Типа хозяюшка! Напидорила хату в лучшем виде и бряк на кровать – ноги в стороны, давай меня имей по назначению. А музыкант соображает – вот он дух сливяночный, животворный! Резиновую шмару оживил! Это ж открытие в науке! Это ж динамитная премия и поездка на Канары! Это ж мировая известность! Это ж… И осёкся про себя – а рецептик-то запомнил? Что с чем мешать, в какой последовательности и в каких дозах. То-то же, алхимик! Расстроился музыкант, да делать нечего. Одел он бабу и послал за пивом. С тех пор стали жить они вместе и в горе, и в радости.

Вася дослушал и спросил: «А для чего ты рассказал мне всю эту байду?» Спросил, а сам пику наизготовку взял. «А для того, – барабанщик поднялся на крыльцо, – что история-то про меня». «Ну?!» – Вася двинулся за Андреем. «Гну! Знаешь, как бабу мою зовут?» «Как?» – Вася приблизился к музыканту вплотную. А тот задорно хохотнул и брякнул: «Девушка с вечно открытым ртом. Вот как!» Получилось очень неожиданно. Вася заточку опустил и заплакал даже. А барабанщик в дверь позвонил, и вскоре на пороге появилась резиновая девка. И рот у неё действительно был раззявлен, что твоё помойное ведро. И вот такая картина: Вася рыдает, баба в недоумении, Андрей заливается непосредственным смехом. А потом он помрачнел. Постоял так с минуту. Сказал решительно: «Я знаю, что надо сделать!» сбегал домой, вынес кусок парашютной стропы. Привязал к спине надувной женщины метроном. Подтолкнул её к Васе. «Теперь он твой господин. Иди с ним». «А как же ты?» – Вася стыдливо отбросил пику в тёмный угол двора. «У меня другая любовь – Музыка». Вот так красиво они и разошлись. Андрей вскоре женился на виолончелистке Элеоноре Кадушкиной из филармонии. А Вася перестал быть маньяком в общепризнанном понимании. Отныне его волновали только три вещи: метроном, марки и…

– Вулканизация! – Бзе так и зашёлся в приступе дурацкого хохота.
Бражник хихикнул, но не поддержал веселья. А я спросил Милену, с трудом скрывая неудовольствие:
– Сударыня, полагаю, вы сочиняли на ходу. Не правда ли?
– Кое-что присочинила, но в основном здесь каждое слово, как в Библии. Не вычеркнуть, не добавить.
Она надо мной издевалась. Чертовка! Как я желал её сейчас и ненавидел одновременно. И, дабы не распалиться, пришлось отойти к окну и с деланным интересом  изучать виноградные заросли, создающие в комнате зеленоватый полумрак. И почему в её рассказе фигурирует Галина Михайловна? Совпадение? Или утечка информации? Не похоже. Вот же дьявол! А она уже смеялась в полный голос. Подшучивала над Вискарём и Зверьком. Запросто принимала ответные выпады. Я злился, но держал себя в руках. В пустую болтовню не вникал и не хотел встревать, боясь попасть в глупое положение. Хотя чего глупее, стоять надутым у окна и делать вид, что тебя ничего не касается.
Неожиданно положение спас Бражник. Он обратился ко мне, как только в их смешливом настроении наступила пауза.
– Сэр Ли, что-то вы нам давно ничего не рассказывали. В Клубе не принято отмалчиваться, как вы полагаете?
Я ответил. Может быть, несколько поспешно.
– Ну, как же, на прошлой встрече я подробно и достаточно живописно изложил вам всем, как исполнил фант.
–  Э, нет! Так не пойдёт! Описать выполнение фанта – ваша обязанность. Подробно там, не подробно – не важно. К тому же, мы видели самолично, как вы его исполняли… Здесь же другое. Не поддерживая разговор с членами Клуба, вы нарушаете его правила. В принципе, мы можем доложить об этом Скучающей леди и… на вас могут быть наложены самые серьёзные санкции. Вплоть до изгнания… Помните случай с сэром Тэйри Ойлом?
Ещё бы я не помнил. С треском выгнали сэра Ойла за то, что на пяти заседаниях Клуба к ряду молчал как пень. Самое интересное (наверно, страшное), что сэр Тэйри, он же бензиновый королёк Олег Щеренский, после изгнания из Клуба неожиданно куда-то пропал. Не буду утверждать, что тут есть какая-то связь, но леди И.К. решительная и своенравная женщина. Секреты Клуба для неё важнее жизни какого-то там сынка бывшего секретаря обкома.
Я вяло возразил:
– А как же леди Сельма? От неё мы тоже слышим от силы десять фраз за вечер. Молчит дитя Востока, и никто на неё не пеняет.
– У леди Сельмы особенное положение, и вы знаете это, сэр Хелтэ-Скелтэ.
Я ощутил на себе тревожный взгляд Милены. Переживает. Приятно однако. Но что же всё-таки ответить? Что им рассказать? А ведь что-то рассказать придётся. Я действительно в последнее время больше молчу. Думы о Милене в конец похоронили моё красноречие. А молчание не приветствуется. В лучшем случае отделаюсь штрафом. В худшем… Даже думать не хочется. Так… Чем же попотчевать почтенную публику? Вспомнить о том, как я выдавал себя за корреспондента «Комсомольской Правды»? Или как уснул пьяный, сидя в засаде на одного отмороженного наркомана? А может, рассказать таёжную байку про Манькин пупок? Или старый анекдот про дребедень-траву? Как-то мелковато и не актуально.
Словно ковыряясь в моих мыслях, выступил Бзе.
– Сэр Ли, а вы расскажите нам о том, как вы однажды кинули друзей-валютчиков на кругленькую сумму.
Спросил, гадюка, и замаскировал клювастый фэйс густым клубом дыма. Скалится Зверёк! Думает расколоть по-лёгкому. Наивный.
– Во-первых, они мне никакие не друзья. Во-вторых, я никого не кидал. Допросы с пристрастием подтвердили мою невиновность. Всяческие же домыслы, всяческих недалёких шерлок холмсов меня мало волнуют. И, в-третьих, даже если бы мне удалось их кинуть, то…
Я умолк на полуслове, прерванный громыханием нанизанных на леску деревяшек, образующих диковинную занавеску, разделяющую гостиную и холл. К нам, чинно раскланиваясь, присоединились сэр Ги Аурум и сэр Эш Пойсон. Чертовски вовремя присоединились! Ещё пару минут и началась бы настоящая грызня. У меня для Артурчика давно приготовлена бадейка сарказма. Да и он в долгу не остался бы. Наши «взаимные симпатии» всем давно известны. Так что вовремя, вовремя пожаловали, господа!
Если честно, я мог бы внести ясность в то давнее дельце, основательно потрясшее валютный бизнес теневых дельцов. Мог бы, но не сделаю этого ни под каким соусом. Жизнь дороже. А славный получился бы рассказец! И назвал бы я его так

Про машину, которая не устаёт и ошибается в нужную сторону

Я себя смело могу причислить к отцам-основателям валютного бизнеса в нашем городе. Конечно, и до меня, ещё в эпоху развитого социализма, существовали валютчики. Они главным образом ошивались возле гостиницы «Интурист» и по мелочи работали с редкими в наших краях западниками. В большей степени эти людишки были примитивными осведомителями или фарцовщиками, поэтому за серьёзных дельцов я их не считаю. Моё же появление в сфере денежных метаморфоз явилось исторической вехой в бизнесе подобного толка. На двух кусках толстого картона я, проявив все свои каллиграфические способности, сделал следующие надписи: «Куплю $» и «Продам $». В зависимости от того, чего больше лежало в кармане долларов или рублей, менялись и таблички в моих руках. Я занял место возле единственного в городе комиссионного магазина, торгующего дефицитной по тем временам импортной бытовой техникой. «Интурист» отмёл сразу, решив работать с нашими гражданами. Впрочем, я не обезопасил себя от закона подобным принципом. Грозная восемьдесят восьмая статья УК о валютных махинациях и прочем нехорошем угрожающе висела надо мной щитом с перекрещенными мечами. Мой оборотный капитал составил для начала пять американских долларов и пять сотен рублей, при курсе один к ста. Схема же оборачивания капитала была проста, как всё гениальное: купить дешевле, продать дороже. Разница между куплей и продажей гордо именовалась маржой и составляла мою прибыль, не облагаемую налогом. Через месяц я имел уже двести баксов и сотню немецких марок. Ещё через месяц сумма утроилась и с каждым днём увеличивалась в неподдающейся точному описанию прогрессии. У меня появились постоянные клиенты, связи, возможности и, конечно же, конкуренты. Куда уж без них. Свято место не то, что пустым не бывает, оно, как правило, переполнено. Через полгода возле комка организовались ещё четыре бригады. Некто Братья Карамазовы – действительно три родных брата и одна сестра, бывшие фермеры из Приазовского края, подавшиеся на заработки в город. Чексон и компания – разношерстная группа из трёх человек с туманным прошлым. Памятник и компания – бригада из восьми человек, галдящая и самовлюблённая. Мутный и компания – два человека из бывших комсомольских вожаков, приторговывающих попутно аппаратурой и видеокассетами. Бригады, в общем-то, между собой ладили. Поначалу. Заключали конвенции. Регулировали курс покупок и продаж. Не нарушали территориальный принцип. Но постепенно жадность затмила благородство (а было ли оно изначально?) и ребятки стали втихаря, а то и откровенно гадить друг другу в карман, перехватывая выгодных и невыгодных клиентов и сбивая цену. К тому же, перефразируя классиков, такие личности как Памятник и Мутный каждый доллар, проданный или купленный не ими, считали личным оскорблением. А раз так, то в безумной погоне за наживой, они не брезговали ничем, топя и подставляя соседей самыми грязными способами. Впрочем, меня обычно не трогали, полагая, что я – одиночка – им не конкурент. А вот между собой грызлись и порой конкретно. Больше всего доставалось Карамазовым. Их кидали раз десять, а то и больше и на приличные деньги. Однако трудолюбивая семейка работала не покладая рук, поэтому продолжала держаться на плаву, стойко перенося удары судьбы. Борьба стала приобретать нешуточные масштабы. Ещё бы, немалые деньги уже крутились на когда-то второстепенной улице Семашко. Междоусобицы ширились, приобретая новые формы. В итоге Памятник поставил под комиссионку цыгана Олега – богатого, злобного, жадного и хитрого. Вслед за Олегом подтянулся целый табор, наводнив узкую улочку гомоном и хаосом. Работать стало просто невыносимо. Мутный предпринял контрудар и навёл на валютчиков бескомпромиссный рэкет. Всех обложили непомерной данью, и стало ещё веселее. Я посмотрел на всё это дело и, отказавшись платить, ушёл в свободный поиск, имея кучу полезных телефонов и визиток. Заработки значительно упали, но мне хватало. К тому же удалось серьёзно вложиться в электронику, что на тот момент давало твёрдую и постоянную копейку. Иногда я захаживал и на Семашко, проворачивая мелкие операции с бывшими коллегами. Хотя моя независимость вызывала у них жгучую и устойчивую ненависть. Я их тоже не жаловал особым расположением, поминая о том, какого жирного куска они меня лишили. Однако свои чувства и эмоции приходилось держать в узде, памятуя, что деньги нужны не для того, чтобы их нюхать и, что в бизнесе товарищей нет, а есть только субъекты, стремящиеся к временному, порой очень краткосрочному консенсусу. Поэтому внешне я вполне лояльно относился даже к ромалам. А с Памятником и Мутным здоровался за руку и вежливо интересовался, как дела. Но всегда в душе оставлял потаённое местечко для мести. Именно мести, а не какой-нибудь там маленькой подлости. Изощрённой и запоминающейся. Надо было только дождаться удобного случая. И он не замедлил представиться. Не стану хвастать, афёру придумал не я. Её разработал мой давний клиент. Некто Гапур из Москвы. По оригинальному сценарию своей любимой женщины, с которой к сожалению познакомиться не удалось. Он с неизменным телохранителем Камалом регулярно приезжал к нам на юга. Любил отвисать в экзотических кабаках на базах отдыха. Как правило, привозил с собой немалые суммы. Сдавал мне на реализацию по очень выгодному курсу. О таких клиентах приходилось только мечтать. Про Гапура знали все валютчики. Знали и завидовали мне по-страшному. Москвич же работал только с Лёвой Таланцевым, нарочито игнорируя и табор, и прочие оголтелые концессии. И вот однажды я как бы случайно (для отвода глаз пришлось набить пакеты овощами и фруктами) оказался на Старом базаре и доверительно сообщил одному знакомому проныре, что скоро приезжает Гапур. Привозит пять сотен тонн бакарей. Их надо слить в один день. Задача немыслимая даже с моими связями. Цыганчу и прочих кормить не хочу. (Так и сказал в рифму). Что делать не знаю. Попросил его не болтать кому попало и удалился понурый и озабоченный. Расчёт оказался верен. Проныра сработал гораздо быстрее, чем я ожидал. В тот же день мой телефон раскалился до бела. И Олег, и Мутный, и Памятник настойчиво требовали встречи. На предмет побазарить о предстоящем визите Гапура. Я изображал непонятку, прикидывался занятым, но на стрелку всё же согласился. На сходняке  делал удивлённое лицо, отшучивался и отпирался. Потом вроде как колонулся, но отдавать клиента наотрез отказался. Последовали настойчивые уговоры, переросшие в неприкрытые угрозы. Пришлось испугаться и начать торг. В итоге договорились, что я возьму пятьдесят штук, остальное поделят в определённой пропорции остальные. Меня предупредили, чтобы не вздумал заниматься самодеятельностью. Я наказал, чтобы купюры были сбиты в пачки по номиналам, по сто листов, достоинством не менее пятидесяти тысяч. В противном случае Гапур работать не будет. И чтобы без кукол и ксерокса. Все деньги будут проверяться и пересчитываться на новейшей машинке со встроенным тестером купюр. Последнее слово техники. На том и расстались. Они помчались скирдовать бабки, я пошёл готовить офис для встречи «уважаемых» клиентов. В те времена самый мелкий барыга стремился иметь офис. Как правило, с телефоном и обязательно в центре. В Старом городе таких помещений было навалом. Одно из них мы и приспособили с Гапуром для нашей операции. В назначенное время, в наспех подремонтированной комнате с высоченными потолками, пропахшей плесенью и немытыми сковородками, собралась дружная, отзывчивая, предупредительная, доброжелательная компания. На старинном кожаном диване, похожем на замученного и убитого слона, сидели, старательно пыжась и скрывая волнение, Мутный, Памятник и Олег с полутелохранителем-полукомпаньоном Мишей по прозвищу Будённый. Все, как один, курили, синхронно затягиваясь и с первобытным трепетом косились на внушительную машинку для счёта купюр, необычно массивную и блестящую, напоминающую жуткую смесь печатной машинки «Ундервуд» и усовершенствованного безумным гением аккордеона. Я пристроился на широком подоконнике, подальше от жадных соискателей дешёвых баксов. Старый приём – свет от окна бьёт в глаза моим визави, скрывая лицо и чувства, которые на нём отражались. А скрывать было что. Игра шла нешуточная. Из соседней комнаты вышел Гапур. Улыбка, белоснежная сорочка, мобильник на поясе, наплечная кобура с «макаровым», бутылочка колы в руках. Привет всем. Лёгкий поклон. Кто у нас первый? Мутный попытался высунуть вперёд лощёную физию отставного комсюка, но я веско заявил, что сегодня являюсь сеньором среди них, с вытекающими отсюда последствиями, в смысле права первой ночи. Цыгане про сеньора не поняли, но Мутного осадили. Пускай, мол, паренёк поборзеет пока. Пришлось ему согласиться, хотя от нетерпения его потные ручонки выдавали презабавное тремоло. Гапур пожал плечами – по мне так всё равно кто будет первым. Сколько? Пятьдесят? Предъявите рублики. Я протянул ему пакет с деньгами. Он включил машинку и принялся их пересчитывать. Да, техника работала внушительно. Сенокосилка или ткацкий станок отдыхали рядом с ней. Она, как и следовало, не уставала и не ошибалась. Пару раз уличила меня в том, что я не доложил в пачку по одной банкноте. На что гоп-компания криво и опять же синхронно ухмыльнулась – косячки порешь, Лёвчик. Гапур спрятал деньги обратно в пакет. Положил его на стол. Вышел в соседнюю комнату. Через пару минут вынес пять пачек новеньких зелёных, перетянутых банковской бумажной лентой. Считать будем? Обязательно. Машинка ловко справилась и с иноземной бумагой. Я забрал баксы и фривольно (может даже излишне) сделал ручкой – покеда, земляки. А Гапур предложил оставшимся для ускорения процесса скинуть всю рублёвую массу в одну кучу, пересчитать и полностью отовариться. А потом уж разобраться между собой, кому чего причитается. Тем более что и так все знают – кому сколько. Идея показалась здравой. Страждущие подходили по очереди и сдавали деньги Гапуру. Тот прогонял их через машину и складывал в недра необъятного портфеля, любезно предоставленного на этот случай Памятником. Когда «отстрелялись» все, и полученная сумма совпала с заданной, Гапур закрыл портфель. Отставил его в сторону. И снова удалился в смежную комнату. Но перед этим произошёл один интересный телефонный звонок. Гапуру позвонили компаньоны из Москвы и сказали, чтобы он ни в коем случае не продавал валюту, ибо грядёт обвал рубля или что-то там в этом духе. Гапур пришёл в ужас и ответил, что рядом стоят клиенты и забирают всю капусту! На том конце провода ему предложили послать клиентов куда подальше и расторгнуть сделку. «Я попытаюсь», – жалко промямлил он. Разговор закончился. «Даже не думай!» – Олег кровожадно блеснул медной челюстью. «Тащи баксы!» – Миша грозно зашевелил усами. Мутный и Памятник недобро нахмурились и расправили неотягощённые мышцами плечи. Гапур понял, что задний ход включить не удастся. Проклиная на все лады нерасторопных москвичей и успокаивая возбуждённых валютчиков красноречивыми жестами, он отправился за долларами. Успокоенная братия, кидая друг на друга победоносные взгляды, знай, мол, наших, уселась испытывать томительное ожидание на потёртое и просиженное брюхо полюбившегося дивана. Сколько прождали Гапура валютные лохи, я не знаю. Но когда они удосужились открыть дверь, которая ещё недавно казалась им заветной дверцей с золотым ключиком, их ждало немалое разочарование. Комната была пуста. Окно нараспашку. Под окном новенькие строительные леса – спасительный мост для авантюриста. «Сбежал, сучёнок!» – взвыли цыгане. «Киданул, падла!» – прошипел Мутный. «Хорошо хоть рубли остались!» – сказал Памятник не совсем уверенно. Он открыл портфель и убедился, что предчувствие его не обмануло. Саквояж оказался битком набит пёстрыми, под цвет купюр, куклами. Вот тут-то спекулянты заголосили конкретно. Кто бросился в окно, кто на улицу. Кто стал звонить знакомым ментам, кто бандитам. Поднялся страшный переполох. Кинулись искать меня. Нашли и очень даже скоро. Я преспокойно попивал пиво в кафе «Сильвер Доллар» с одним из братьев Карамазовых, ни сном, ни духом не ведая о постигшем моих подельщиков несчастье. Какой тут поднялся хай, словами не передать. Но дальше взаимных оскорблений и несущественных тычков дело не пошло. В общем, афёра состоялась. Весь фокус заключался, конечно же, в машинке. Закладываемые в неё деньги по специальному транспортёру передавались в соседнюю комнату, где сидел оператор, он же изобретатель хитрого механизма, Данила. По другому транспортёру в обратном направлении поступали фальшивки. Гапур, закладывая очередную пачку в счётное устройство, нажимал на панели определённые кнопки. Оператор на своём пульте получал полную информацию о номинале купюр и об их степени потёртости. В соответствии с этим, в машину отправлялась та или иная кукла. Между прочим, мы проделали немалую работу, сбивая в пачки разноцветные бумажки и придавая им схожесть с настоящими рублями. Валютчики, успокоенные количественным превосходством, в сторону машинки даже не смотрели. Мало того, они всем видом подчёркивали к ней полное презрение. Ибо всю жизнь доверяли только своим рукам и глазам. Когда все настоящие рубли перекочевали в сумку Данилы, а цветная бумага заполнила портфель Памятника, последовал «звонок из Москвы», совершённый мной из автомата с соседней улицы. Разговор Гапура с «центром» направил мысли валютчиков в нужном нам направлении, и позволил оператору демонтировать компрометирующее оборудование. Гапур умело изобразил растерянность и испуг. Пошёл за долларами и, не задерживаясь ни на секунду, вылез через окно на леса. Через полминуты он уже сидел за рулём крутого «Бугатти», а мы с Данилой, теснясь на заднем сидении, делили на троих заработанные бабки. А пока околпаченные валютчики бегали по округе и орали почём зря, телохранитель Камал зашёл в офис и унес в неизвестном направлении хитроумный агрегат, уничтожив последние улики. Эти балбесы так до сих пор и не поняли, каким же образом их одурачили. И не поймут, если Гапуру не вздумается написать когда-нибудь мемуары и опубликовать их. Но финал кидняка прошёл не так гладко, как хотелось. Буквально со следующего дня я стал регулярно проводить время в обществе дотошных рэкетиров и ментов. Прессовали долго и порой очень больно. Но расколоть «гадёныша» им так и не удалось. На допросах я искренне удивлялся нечистоплотности Гапура и недоумевал, почему он кинул только цыган, Памятника и Мутного. Почти полгода донимали меня «униженные и оскорблённые», пытаясь вывести «гада» на чистую воду. Но мне было за что бороться. Я стоял на своём, не спеша легализовать честно(?) заработанные сто пятьдесят тысяч бакарей.

Очень кстати появились уважаемые сэры. (Действительно мною уважаемые). Избавили от мучительного выбора. Теперь наверняка уши благочестивых господ будут заняты. Особенно благодаря одному из них. Пришёл тот, у кого не в правилах лезть за словом в карман. Птица Говорун, как я его снисходительно называю (про себя). Щебетун, как восторженно называет его Милена. Рыжий, как его кличет Бражник, пытаясь задеть. Эквивалент – скептическое прозвище от Артурчика. Бес – так мы зовём его все. Но только не в стенах Клуба. В официальной обстановке он у нас сэр Ги Аурум.
Если ему положить палец в рот, он превратит его в фарш и даже не заметит. Если ему скажешь слово, в ответ получишь два фолкнеровских абзаца. Если ему напомнишь старый анекдот, он незамедлительно организует вечер сатиры и юмора с собой в главной и единственной роли. Он – душа компании. Тамада, акын, скальд, скоморох, конферансье. Мастер разговорного жанра, он ещё и поёт, играет на баяне, гитаре и, говорят, танцует, как Мариес Лиепа. Самородок. Артист. Лицедей.
От своего родителя он унаследовал еврейское имя Илья, немецкое отчество Фридрихович и бесшабашную славянскую фамилию Воропаев. На этом вклад ближайшего родственника в дело воспитания будущего строителя светлого будущего закончился. Мать умерла при родах, а убитый горем папашка, закатился куда-то на Север, где и канул. Ильюшка прописался в семье сердобольной тёти Томы и дяди Ромы, двоюродного брата матери. И как только малец научился вякать что-то членораздельное, он в момент попал под тотальную опеку дядюшки. А Роман Агеевич по жизни был человеком редкой профессии. В советском календаре, изобилующим немыслимым количеством праздников (for example: день Донора, день Диабетика, день Работников коммунального хозяйства, день Милиции), для неё места не нашлось. Ещё бы! Ведь дядя Рома был барыгой. С внушительным стажем. И даже с ходкой в колонию общего режима за тунеядство и скупку краденного. В лице юного Ильки он усмотрел достойного продолжателя своего дела. И вплотную занялся формированием неокрепшего сознания племяша. В конце концов, порочное бытие дяди Ромы таки определило это самое сознание, как и учили классики марксизма. Будучи ещё школьником, Илья начал тереться в нехороших местах. Чаще всего он пропадал под скупкой ценных металлов. За два года продуктивных тёрок скопил изрядный капитал, позволивший с лёгкостью отмазаться от армии, с потрохами купив самого главного областного военного комиссара. Непосредственная работа с блатными его не очень привлекала. К ворам и разбойникам он относился с известной долей иронии и презрения, откровенно понося их мнимую романтику, братство и всё такое прочее. Плюс ко всему он очень не хотел сидеть на нарах. Подробные рассказы дядюшки о той жизни, не вызывали в его душе восторга и оптимизма. Но в конфликт с законом он поневоле вступил, надёжно закрепившись на месте спекулянта кольцами, брошками, браслетами и прочим рыжьём. Купи-продай – простой и эффективный принцип работы. Минимум затрат – максимум барышей. Охотников покупать и продавать всегда было в достатке. И Илья всем сердцем помогал им, получая свои скромные комиссионные. Не забывал он и о втором важном принципе – не сядь! И часть заработанных средств пускал на его поддержание. Прихватывал, всё что нужно, подмазывал, кого нужно, с кем нужно дружил. Дядя скрипел зубами, видя, что племянник на короткой ноге и с легавыми, и с лихими людьми, и с законниками, и с властью. Но однако же гордился, что малец нашёл своё призвание. Не бедствует. И даже процветает. Менялись времена. Менялись деньги. Менялись ценности. Появились такие диковинки как ваучеры, ГКО, акционерные пирамиды и прочие предприятия по изыманию денежных знаков у честных и недалёких граждан необъятной родины. Илью словно подменили. Он забросил рутинную скупку и стал кидаться из одной афёры в другую. Ездил в Москву, подкупал дельцов от МММ. Чемоданами возил ваучеры. Организовал в городе знаменитый по тем временам «Амстердам-клуб», привлёкший капиталы наивных, жадных и беззащитных предпринимателей среднего звена. Везло ему со страшной силой. Куда бы он ни бросал зёрна – в чернозём, на камень, на асфальт, в песок – везде они прорастали и давали небывалые урожаи. И главное, он чуял, где, сколько и когда. Вовремя снимал сливки и пускался в новую авантюру. Может, ему просто везло. Может, он просто случайно выигрывал в эту извечную и, как правило, беспонтовую игру «Угадайку». Может быть… А какая разница. Везло и везло. Главное, не попадал по-крупному. Апофеозом его акционерной и финансовой деятельности явилось точное определение даты пресловутого дефолта девяносто восьмого года. Ильюша в момент поднялся на недосягаемые выси. Он был одним из немногих, кто ровно дышал в тот треклятый август. Да он и сейчас дышит ровно и, по-моему, пребывает в праздности, беззаботно проживая так удачно нажитое состояние. Правда, ходили слухи, что Илья вернулся таки к корням, вспомнив дядины уроки. Не знаю. Не уверен. Да и вряд ли кто-нибудь знает, чем он сейчас занимается. Ильюша, несмотря на кажущуюся открытость, великий конспиратор.
Вот он раскованно сидит в кресле. В глазах бесовские искорки (за что и прозвище). Курит что-то дорогое и никому неизвестное. Златокудрый, улыбчивый, спокойный, мягкий какой-то. Словно утреннее солнышко. И одежды «в тему». Тёмно-оранжевые брюки, рыжие сапоги с золотыми пряжками, светло-коричневый камзол с золотыми пуговицами, оранжевый плащ с жёлтыми клиньями. Бежевая шляпа с куцым пёрышком и маленькими полями в складочку (очень похожа на чепчик бабушки, съеденной серым волком). Стильная тросточка в руках. Инкрустированная слоновой костью и ценными породами дерева. На груди золотая цепь хитрого плетения и герб-медальон. Треугольный щит с выпуклыми сторонами разделён крестом по вертикали и горизонтали на четыре поля. Верхнее левое и нижнее правое голубого цвета. Правое верхнее и нижнее левое – лимонного. На голубых полях изображены: сверху кирка, снизу меч; на лимонных: сверху яблоня, усеянная плодами, снизу пустая корзина.
Сэр Аурум пропустил два предыдущих заседания Клуба, поэтому его появлению обрадовался не только я. Пожалуй, всем нам не хватало в эти дни жизнерадостной трескотни любимца публики Ильюши. И он, прекрасно осознавая свою значимость, взял с места в карьер.
– Господа, и где, вы думаете, я был всё это время? Ни за что не угадаете. Даже и не пытайтесь. Поэтому томить не буду, скажу сразу. Во Вьетнаме, в гостях у старика Хо. Глазел на его вяленые останки. Кстати, похож на нашего Ульяныча, только пиджак другой. Спросите, каким ветром меня туда занесло? Отвечу без прикрас: там я ещё не бывал. А тут горящая путёвка. И вообще… И вообще, там прикольно! Все маленькие, чёрненькие и снуют, как муравьи. Туда-сюда, туда-сюда. И все на великах. Курица у них почти пятьдесят баксов стоит. А средняя годовая зарплата – сотня. Охренеть можно! А кухня у них совсем атас! Я как пожевал, сразу присел на горшок. Кишки в жгут свернулись. Пришлось попутно присесть на водочку. Рисовую. Дезинфекция. Культурная программа по части гольфа или серфинга там достаточно скудная, поэтому порой приходилось развлекаться самостоятельно. Как-то с Пуписом решили проехаться на велорикшах. Цена смешная, а прикол. Сели. Поехали. Ощущаем себя баями и шейхами. Тут дорога в гору. Слышу, мой вьетнамец пыхтит, пукает и тужится, как тот индеец, что на пироге пытался взобраться на вершину ниагарского водопада. Однако девяносто кэгэ тянуть не легко. Думаю, как там Пупис с его ста двадцатью. И вдруг, Йезус Назаремус, его рикша со свистом обгоняет нас! И со скоростью курьерского поезда мчит вперёд. Я в отчаянье. Понукаю водилу, а он только потеет и язык наружу кажет. Мы, словно на месте стоим. Тогда я его хватаю за черти, и сам сажусь за руль. Жму на педали, как Мишель Идальго, гоню, как сумасшедший. Рикша сидит на моём месте, орёт, что твоё порося. Боится, что не заплачу. Я его успокаиваю на ломанном вьетнамском, а сам не свожу глаз с пуписовской тачанки. Расстояние-то сокращается! Прибавляю ходу, и на самом гребне подъёма нагоняю её. Смотрю и балдею – за рулём Пупис! А его водила бьётся в конвульсиях на бамбуковой циновке. Я издал боевой клич, и начались настоящие гонки. Прикол! От наших воплей лихорадило весь Ханой. А виражам, которые мы выписывали, подрезая местных велосипедистов, мог бы позавидовать сам Шумахер. Удовольствие колоссальное! Победа не досталась никому. А с водилами мы рассчитались справедливо, даже щедро. Ещё мы там снимали местных девочек. Но тут разговор отдельный. С бандитами ихними задрались как-то раз. Они нас чуть на ножички свои полуметровые не насадили. Но это тоже фигня. Ездили на экскурсию в джунгли. Мама родная! Лучше нашей рощи ничего на свете нет. В гробу я видел все эти лианы и ядовитые плющи. Как они там живут – хер их знает. Показывали нам подземные деревни, ходы всякие… Там вьетконговцы от америкосов ховались. Прикол! А, вот прикол! Поехали мы купаться в океан. Нас предупредили, чтобы не очень мы там плескались – заразы всякой валом. Но то, что вьетнамцу язва, русскому – забава. Вода солёная-пресолёная, как… – Ильюша запнулся, подыскивая сравнение, – как вобла. И даже ещё круче. Кожу стянуло, словно пластик на барабане. Не прикол. А тут деревня на берегу. Рыболовный колхоз. На околице колодец пресный. Рядом услужливый дядя. С ведёрком и со стаканчиком. Кстати, все они выглядят, мало того, что на одно лицо, так и на один возраст. Стариков и детей можно отличить только по морщинам и по количеству зубов. Прикол. Мы, значит, на радостях давай черпать вьетнамскую прохладу и поливать друг друга с ног до головы. По ихней жаре – кайф несусветный! А дядя колодезный давай орать. Как мой давешний рикша. Спрашиваем, чего орёшь, вода что ли отравленная или вирус в ней типа бычьего цепня? А у него крокодильи слёзы в глазах. Кричит: «Мани! Мани!» Мы не дураки, поняли, что денег хочет. Спрашиваем у переводчика, сколько. А тот хмуро так говорит, мол, пресная вода здесь на вес золота, и дядя хочет за стакан доллар. А вы уже вёдер двадцать вылили и вряд ли заплатите. Тут мы рубанулись от смеха. Доллар за стакан! Загнул дядя! Дали мы ему матрёшку и пару затрещин. На том и поладили. Весёлая страна. Прикол…
Сэр Аурум неожиданно замолчал. Уставился на вазу, используемую Бзе вместо пепельницы. Замер, словно загипнотизированный тусклыми бликами на её боку. Мы вежливо посмеялись и затихли в ожидании продолжения. Но Илья отрешённо пялился на нелепую керамику и молчал.
– А кто такой Шумахер? – попыталась разговорить его Милена. – И этот, как его, Идальго. И Пуписа я не знаю. Ты о нём раньше не рассказывал. И зря опустил эпизод про вьетнамских девушек. Интересно было бы послушать, как они…
Илья встрепенулся и перебил Милену, будто бы и не слыша её. Он произнёс фразу, непозволительно растягивая слова и делая задумчивые и неуместные паузы.
– А… давайте я… прочту ва-а-ам своё… стихотворение из-за… кото-о-орого… из-за которого… у меня… неприя-а-а-атности в а-а-армии…
– Опять армия! – Милена сердито хлопнула сложенным веером по ручке кресла. Плюшевый подлокотник выдал в ответ бледное облачко пыли. – Господа, вы решили уморить меня своей армией! Этот про армию, тот про армию! От вас, сэр Ги, я не ожидала… Мужики всегда говорят либо про работу, либо про баб, либо про армию. Так вот, давайте, наконец, про баб! Хочу про баб! Я могу, как единственная женщина в обществе…
– Не про армию, – Бес игнорировал грозную тираду сладкой гречаночки. – Про кладбище.
– Про кладбище давай, – как-то вдруг легко согласилась Милена. И добавила тихо, – только не про армейское кладбище.
– Я тоже люблю всякую мистику, – оживился Бражник, – особенно с привидениями и оборотнями. Со мной даже случай приключился…
– Слушать будете? – в голосе Ильюши послышалась какая-то потусторонняя глухота и тяжесть.
– Будем, будем, – Милена притворно нахмурила бровки в сторону Вискаря. – Начинай. Но только с выражением.
Рыжий встал. Лицо его неожиданно лишилось румянца, стало мрачным, каким-то восковым и непроницаемым. Тросточку он сжимал обеими руками за спиной, непривычно расправив плечи. Правую ногу отставил чуть вперёд и в сторону. Голову слегка склонил набок. Глаза устремил в никуда. Чистый Лермонтов в окрестностях Пятигорска. За два часа до дуэли.
Когда он начал читать, сало ясно, что и с обязанностями декламатора Ильюша справится лучше, чем кто-либо. Тут и выражение, и жестикуляция, и надрыв с подвыванием. Артист, да и только. Правда, тема стихотворения не отличалась актуальностью, и слог оставлял желать лучшего, но неожиданный сюжет заставлял прислушиваться и с нетерпением ожидать развязки. Короче, интрига была. «Перл» назывался так

Сонет про партийный билет, или упражнение №4

Кричало лето: «До свиданья!»
Цвела амброзия в полях.
Шёл с комсомольского собранья
Семён Борисыч Розенбах.
Его душа от счастья пела,
На лацкане горел значок.
Решил ответственное дело
Семён Борисыч точно в срок.
За это грамоту большую
Он на собранье получал.
И завотделом Папрашуев
Ему с волненьем руку жал.
Теперь домой. Природе внемля,
Он шёл, забыв про все дела.
Спустились сумерки на землю.
Дорога к кладбищу вела.
А Сёма пел, чесал за ухом,
Считал ворон, открывши рот.
Крестились на скамье старухи:
«Ох, пропадёт! Ох, пропадёт!»
Взошла луна бельмом кровавым,
Мелькнув в испуганных глазах.
Прибавил шагу – левой-правой –
Семён Борисыч Розенбах.
Коварный ветер лик небесный
Зловещей тучею прикрыл.
И сразу Сёме стало тесно
Среди чернеющих могил.
Заухал на часовне филин.
Тропа пошла то вкривь, то вкось.
Коты в тиши тоскливо взвыли.
Запахло серой… Началось…
Скрипя, как старая телега,
Свалился крест, за ним другой.
И встал с лицом белее снега
Мертвец. Беззубый и рябой.
Гремя цепями, склеп открылся.
И с мерзкой свитой позади,
Вампир, оскалившись, явился
С колом осиновым в груди.
Слепой, с верёвкою на шее,
Из гроба вылез вертопрах.
Его кровавую ливрею
Нёс карлик с вилками в глазах.
А из могил толпой огромной
Валила нечисть, хохоча.
Скелеты, ведьмы, бесы, гномы
И гидра цвета кумача.
Земля раздалась… Мать честная!
В дыму, огне, сквозь страшный гул
Прошёл, Блэк Саббат напевая,
Исчадье ада Вельзевул.
И сразу стало тихо-тихо.
Застряли в горле все слова.
Хлебнёшь, Семёнушка, ты лиха!
Пропала буйна голова.
Взревел вампир, колом припёртый, –
Ты мне ответ немедля дай,
Живым тебе быть или мёртвым
Сегодня ночью? Выбирай!
Да не веди базар впустую.
Я в этом деле не шучу!..
Семён сглотнул слюну глухую:
Не убивайте… Жить хочу!
А коли так, – мертвец промолвил, –
Иначе жизни тебе нет,
Ты отрекись от комсомола!
И свой партийный съешь билет!
Получишь серебро и злато,
Когда сей документик съешь.
Почёт, машина, слава, хата…
А хочешь, виза за рубеж?
Нет! Нет! За партию Советов
Умру! – Семён наш прокричал.
И, начав с третьего куплета,
Запел «Интернационал».
Ша, сука! – голос Вельзевула
Задул ночные фонари.
И гидра кольцами свернулась,
И облизнулись упыри.
Хватайте! Режьте! Рвите! Бейте! –
Истошно крикнул вертопрах.
И красной кровушки испейте!
Молись, несчастный Розенбах!
Стонали ведьмы, завывая, –
Ох, ща покушаем котлет.
А карлик, вилками моргая,
Семёну прыгнул на хребет.
Он задрожал, зубами щёлкнув,
И, памятуя чью-то мать,
Засунул корочки за щёку
И начал медленно жевать…

Проснулся Сёма на собранье.
В глазах испуг, в зубах билет.
Его тихонько, с пониманьем
Толкнул заботливый сосед…

Он закончил читать и заржал, как ненормальный. И снова стал самим собой. Озорным и непосредственным Рыжим Бесом.
– Меня за сей памфлет замполит чуть в дисбат не определил. Еле отмазался!
– Но ты ведь не служил! – Бзе даже подскочил от возмущения.
– Не служил? – переспросил его Ильюша. – Странно. А кто же тогда написал моё стихотворение?!
Все так и грохнули от смеха. Бзе – известный подкольщик – сам попал впросак. Так ему и надо, зубодёру недоделанному. Пусть в тряпочку помолчит со своими заумными цитатами и афоризмами.
Но, однако, причём тут мой преподаватель физики Семён Борисович? Правда, фамилия у него не Розенбах, а Розенберг. И почему сонет? Скорее памфлет или как его там? Но… Чёрт возьми, что-то сегодня тут у нас происходит не то. Не совсем то… Что-то витает нехорошее. А вот что, непонятно. Ну да ладно, посмотрим.
Атмосфера в гостиной разрядилась. Стало легко и свободно. Как и должно было быть. На то он и Клуб, чтобы в нём отдыхать, а не напрягаться. Испытывать положительные эмоции, а не скрежетать зубами.
Ободрённый успехом, Бес раскланялся и попросил взмахом руки тишины.
– Есть ещё один стишок. И его написал не я, а мой знакомый. Он, э-э-э, трудится на колхозном рынке. Торгует всякой инструментальной чепухой. Отвёртки, плоскогубцы, кисточки, стеклорезы. Иногда стишки пописывает. Зовут его Игорь…
– А жену его не Люсей зовут случайно? – спросил я настороженно, заранее предполагая ответ.
– Люсей, – слегка удивившись, ответил сэр Ильюша.
– И мама у него педагог, – вставила Милена, подарив мне обворожительную улыбку.
– Да, – сэр Аурум поморщился, не ожидая такой осведомлённости.
– Знаем мы его. – Артурчик небрежно закинул ногу на ногу. – Знаем. Но стишок читайте. Может он поможет нам раскрыть доселе неведомые черты характера нашего героя.
– Не мелите чепухи, сэр Ширак! – Милена нетерпеливо топнула ножкой. – Какие ещё черты характера?! А послушать действительно интересно. Читайте, дорогой сэр, пожалуйста. Мы внимательно слушаем.
Меня покоробило, что Милена назвала Беса дорогим. Но виду я не подал. И правильно сделал. Чертовка снова стрельнула глазками в мою сторону. Случайно? Или изучает реакцию. Хрен меня раскусишь. Только дай повод, вмиг сядут на шею. Коготок увяз – всей птичке хана. Спокойствие и равнодушие, присыпанные здоровым пофигизмом.
– Конечно, читайте, – я достал из холодильника бутылку колы, пряча чувства в сосредоточенном откручивании пробки. – Любопытно послушать.
– Читаю.
Он картинно вдохнул и начал, постанывая и неестественно ломая голос, напоминая при этом то пьяного Роберта Рождественского, то болезненно нервную Беллу Ахмадулину.

Жидкий картон, или пятьдесят седьмой конец света (песнь)


Трубили краны и сифоны,
Апокалипсис предвещая.
Скрипели люстры и плафоны,
Кляня друг друга и прощая.
Стонал цемент в объятьях краски,
Шпаклёвка плакала сметанно.
Срывал из ламината маски
Рубанок с досок деревянных.
Клей ПВА печальной спермой
На рубероид изливался.
И по закону изотермы
Котёл от гнева накалялся.
Замки, хрипя, с ключами в глотке,
Безбожно ржавчиной плевались.
Редели кисточки и щётки,
В растворе гвозди растворялись.
А вёдра, швабры и карнизы
Плясали джигу обречённо.
Змеились шланги где-то снизу,
А сверху плыл набат бидонный.
На пенопластовом кресте
Распяли ванну из акрила.
Душились пилы в тесноте,
И дрель от ужаса вопила.
Молились зубочистки строем,
Шурупы ввинчивались в гайки.
Писали Псалтирь на обоях
Болты, прикрывшись балалайкой.
Открылось пятое дыханье
У пылесоса с ацетоном.
Отдали известь на закланье,
Алтарь засыпав поролоном.
Фанера трескалась в экстазе,
Греху с асбестом предаваясь.
Дверной косяк «болгарку» сглазил,
Глумясь над ней и издеваясь.
Ругался водонагреватель,
Смеясь над газовой колонкой.
С тоской включался выключатель,
И лопались матрасы звонко.
Блевали хором унитазы,
Ломался кафель, завывая.
И постарела как-то сразу
От слёз кабинка душевая.
В момент кильдымы опустели,
Свихнулись беляши от пива,
Прибавили сосиски в теле,
Но исхудали черносливы.
Чернильный мрак зловещей тенью
Накрыл пространство и округу.
Произошло землетрясенье,
И запуржила злая вьюга.
Явился смерч, пришла цунами,
Посыпал град, ударил гром.
Огонь сверкнул над головами,
И зашаталось всё кругом.
Земля порвалась грелкой прелой,
Рыгнула шумно, многотонно.
Взбрыкнула, поднялась, присела
И жидким истекла картоном.
Густая масса клокотала,
Росла, дышала, словно тесто.
И толстым слоем покрывала,
Веками проклятое место.
И вскоре стихли крики, стоны.
Плачь в липкой жиже захлебнулся.
Под серой тяжестью картона
Трёхзначный зверь перевернулся.
Из-под небес мешок безмерный
Спустился клетчатой медузой.
Вобрал в себя клоаки скверну
И завязался в крепкий узел.
Потом пришёл мужик в галошах,
Взвалил мешок себе на плечи.
Подумал вслух о нехорошем,
Вздыхая не по человечьи.
И зашагал он прочь согбенно,
Неторопливо и вразвалку.
Туда, где виден край Вселенной…
Чтоб выбросить свой груз на свалку.

С минуту все молчали. Первым не стерпел Артурчик. Сделал глобальный вывод.
– Да-а-а, Игорёк переработался!
Я, в общем-то, думал так же, но чтобы вставить шпильку Бзе, возразил:
– Ничего подобного, нормальные вирши. Рифма нестандартная, лёгкий размер, нетрадиционное содержание. Вполне…
– Неплохо, – поддержал меня Бражник, – и, опять же, с мистикой. Трёхзначный зверь! Очень даже неплохо. А вот был случай…
– А я думаю, – Милена бесцеремонно перебила его, поднялась с кресла и приблизилась ко мне вплотную, глядя прямо в глаза, – что это не стих, а какой-то бред! Скажите на милость – «фанера трескалась в экстазе»! Чушь! Такое и в страшном сне не приснится. Клетчатая медуза! Фу, гадость какая! Сэр Аурум, я вас, кажется, переоценила. Сэр Ли, будьте любезны водички…
Я наполнил стакан пенящейся жидкостью, не отрывая взгляда от чёрных, бездонных глаз моей (моей?) любимой. Что там в них? Тайный призыв? Взаимность? Издёвка? Презрение? Погибель или судьба? Не разобрать. Но ясно одно – Милена ведёт какую-то игру. Странную и пока непонятную. То она за, то против меня. То погладит, то ущипнёт. Пока что больше достаётся колкостей и упрёков. Впрочем, такое поведение греческой красотки ни о чём не говорит. Часто любовь и процветает на почве видимого неприятия. Как там у Лопе де Вега: «…мужчине ты и радость и награда, ты боль его и смертоносный яд». Прямо вечер поэзии какой-то! Мысль мою вслух поддержал Ильюша.
– Кстати, насчёт снов… – мнение слушателей его совершенно не интересовало. – Ещё один стих. Последний… На сегодня… Прошу прощения, леди Хель, но опять потревожу ваши чудесные ушки рифмованной белибердой. На сей раз, опус написан вашим покорным слугой. Явился он на свет, когда моему сынуле не было ещё и года. Я бывало привязывал ногу к его люльке, брал в руки гитару и сочинял на ходу песенки, ритмично укачивая малыша. Как правило, колыбельные. Вот одна из них. Называется

Профориентированная колыбельная, или Золотые Сны – 5

Футболисту снится гол,
Хоккеисту клюшка,
Пациенту валидол,
А солдату пушка.
Снится повару шашлык,
Музыканту ноты,
Парикмахеру парик,
Пчеловоду соты.
Снится касса продавцу,
Слесарю зубило,
Наковальня кузнецу,
А попу кадило.
Снится грузчику мешок,
Ревизору цены,
Рыболову поплавок,
А актёру сцена.
Снятся голому штаны,
Нищему копейка,
Богу козни Сатаны,
Чукче телогрейка.
Снится курица яйцу,
Атому реактор,
Благородство подлецу,
Трактористу трактор.
Наркоману снится план,
Педерасту жопа,
Ангелу аэроплан,
Азии Европа.
Снится печени цирроз,
Водолазу море,
Клизме чудится понос,
Трупу крематорий.
Блохам снится сенбернар,
Мазохисту плётка,
Окислителю пожар,
Каблукам чечётка.
Снится пластырю гнойник,
Лысому расчёска,
Археологу тайник,
А бутылке соска.
Снится мухе туалет,
Туалету муха,
Пулемёту пистолет,
Старику старуха.
Спит огромная страна,
Спит, забот не зная.
Снится ей – она одна
В мире есть такая.


Колыбельная вызвала улыбки у всех без исключения. На сей раз, мнения не разделились. Напротив – каждый старался похвалить автора. Даже отмалчивающийся до сих пор сэр Эш Пойсон, изобразив над головой аплодисменты, сказал:
– Хорошо, что ваш сынуля, сэр Аурум, в то время не понимал, что вы там ему напевали.
– Главное, он засыпал, – Рыжий озорно подмигнул Милене, – и мы с Тамаркой могли какое-то время покочевряжиться в постельке.
– Ну, и как вы там кочевряжились? Расскажите, расскажите!
Милена, заслышав любимую тему, аж затрепетала. Отставила недопитый стакан. Повернулась ко мне спиной. Вызывающе невежливо. Я внутренне зарычал.
К счастью, описание любовных игр семейства Воропаеевых было отложено до лучших времён. И причиной тому стал опять же сэр Пойсон. Наш молчун и скромник. Он как-то по-детски поёрзал на краешке стула, на котором сидел так, словно боялся его раздавить или испачкать, и тихо, но решительно произнёс:
– Позвольте… А то время уже подходит… А мне хотелось бы вам прочитать одну вещь…
Скромность сэра Эша была притчей во языцах. О ней слагали легенды. Неплохое качество, но абсолютно непрактичное в нашей жизни. И пусть оно украшает человека, как мишура новогоднюю ёлку, – лучше держать его на запасном (ударение на последнем слоге) пути. А то пропадёшь. Заклюют. Нагнут. Натрут шею. Однако, как ни странно, наш ядовитенький сэр (кто не знает: «poison» по-английски – яд) жил со своей скромностью если не припеваючи, то очень и очень неплохо. Прекрасно ориентируясь в сложных круговертях экономики, быта, психологии, социологии и прочем. И если было надо, он выключал застенчивость, как телевизор дистанционкой.
Вот яркий пример. Последний фант, доставшийся сэру Эшу гласил: «В полдень пересечь поперёк Театральную площадь в обнажённом виде, с флагом Организации Объединённых Наций в руках». Представляю, что творилось у него в душе. Какие думы сверлили его череп. Но ведь преодолел стыд! И пересёк! Разделся за одной из многочисленных колонн театра Горького, нацепил тёмные очки и кепку, взял флаг и пересёк. На другой стороне площади прыгнул в машину и был таков. Ментам на растерзание осталось только голубое полотнище. А Санёк тем временем огородами, огородами и скрылся в трущобах Старого города. В Еврейских кварталах. Я потом спрашивал его, насколько сложно было выполнить задание. Он ответил, смущённо теребя кончик носа: «Когда бежал, думал об одном – лишь бы не уронить ключ от машины. А самым сложным оказалось достать флаг ООН». Вот так.
Кстати, я до сих пор не представил нашего Краснеющего Беспричинно сэра. Александр Григорьевич Шангаров. Обладатель самого большого количества прозвищ. Аптекарь, Провизор, Фармацевт, Доктор Ном, Йохимбе, Ядовитый, Битнер, Эликсир. Получил такое множество опять же за характер. Получил и легко смирился. Частенько его называют одним из этих имён прямо в лицо. И он не обижается. Или, по крайней мере, делает вид, что не обижается.
Наш скромник живёт на даче, какой нет ни у одного из местных богатеев. Она не шикарная, не наворочанная, не огромная. Она какая-то правильная что ли. Без фонтанов и мраморных беседок, без готических отклонений и церквообразных куполов, без барельефов и «кремлёвской» стены. Одноэтажный дом, английский газон, несколько фруктовых деревьев, ухоженный цветник, компактная спортплощадка, ещё там чего-то и всё. Рядом сказочный пруд. Вокруг сказочный лес. Я не однажды бывал там, и всякий раз хотелось остаться жить в уютном, скромном домике из дерева и камня.
По прозвищам легко догадаться, чем Сашок занимается. Аптечный бизнес. Но не на уровне ларька в подземном переходе или магазина. Бери выше. Здесь мощные связи и со Швейцарией, и с Индией, и с Германией, и со Штатами. Здесь и производство, и реализация. Здесь много чего.
Сашка скромный, но умный. Вернее, не – но умный, а – и умный. Эти два качества обычно соседствуют друг с другом. А у Аптекаря они даже слегка гипертрофированны. Судите сами. Он ни разу за всю свою предпринимательскую жизнь не заключил невыгодной сделки. Он ни разу не пострадал от финансовых неурядиц, в последнее время трясущих нашу страну, как хулиган грушу. Он женился на красивой и преданной женщине, от которой сходят с ума все подряд мужики, безрезультатно распушая перед ней свои павлиньи хвосты. Я молчу уже о его коммерческой жилке и умении вести диалоги с представителями власти и криминалитетом. Его изобретательность вызывает неподдельное восхищение. Например, последняя фенька. Организация, казалось бы, ненужной рекламы пенталгина, известного уже без малого сто лет и тихо-мирно пылящегося на полках аптек страны. После пышущего адским пламенем видеоролика, залежалый товар стал улетать со свистом, да ещё и поднялся в цене. А продажа спиртовой настойки боярышника в пол-литровых бутылках! Шедевр! Одним словом, Григорич – парень не промах. Мои симпатии на его стороне. Да и он меня где-то, как-то жалует. Так что мы – приятели. О дружбе не говорю. Не люблю бросаться этим словом понапрасну.
В Клубе сэр Эш Пойсон выглядит далеко не так, как в жизни. Тут он этакий франт в бежевых лосинах, коричневых сапогах на высоком каблуке, длинном коричневом камзоле с персиковыми позументами и диковинной вышивкой на спине, в шляпе, а-ля Робин Гуд с длинным фазаньим пером. На груди медальон – непременный атрибут всех членов Клуба. Он же герб. Пятиугольный щит, разделённый по вертикали на два поля. Левое по горизонтали разбито пополам. В верхней, зелёной части три золотых жёлудя. В нижней, чёрной – золотой зигзаг молнии. В правом поле белого цвета пёстрый рог изобилия.
Сэр Пойсон кашлянул, потёр по обыкновению кончик носа и продолжил, так же тихо и спокойно. Заставляя себя слушать и не шуметь.
– Я бы тоже мог почитать стихи. Когда-то баловался… Мог бы и повеселить. Намедни даже освежил в памяти одну старую байку про секретаря обкома КПСС, скучающего в одиночестве, переодевшегося ради хохмы в панковский прикид и случайно оказавшегося на улицах вечернего города. Но… – Саша сделал таинственную паузу. – Но сегодня утром мне позвонили… – Он опять замолчал, сосредоточенно теребя нос. – Женский голос. Не представился. Назвал номер ячейки камеры хранения на вокзале. Шифр. И… Короткие гудки. Сначала я подумал – розыгрыш. Потом – бомба. А потом решил съездить и посмотреть. Уж больно понравился номер ячейки. Одиннадцатый. И код – три единицы и буква «А». Внутри оказался большой и толстый конверт. На нём надпись: «Последняя рукопись Светы Пак» (Я вздрогнул – сговорились они что ли!?) А внутри четыре листа, отпечатанные на машинке, и несколько фотографий. Зачем их адресовали мне – не знаю. Фотки… я оставил дома, а листы захватил. Прочитаю вам… Возможно, что-то прояснится. Заранее не напрягайтесь, чтиво не скучное. Написано с юмором. Я его обозвал – эссе. – Он оглядел всех исподлобья и сказал полуутвердительно полувопросительно. – Читать? – Не услышав возражений начал.


Социологическая попытка создания общей теории взаимоотношений
между разумными индивидуумами в повседневной жизни

Часть I

ДУРИСТИКА


Введение в Дуристику

Дуристика – от слов дурить, дурачить, дурак и т.п. В данном случае наука об искусстве дурачения.
Термины:
Дурак – обычно объект обдуривания,
Обдуривание – комплекс мероприятий, проводимый с целью перемещения материальных либо духовных благ от обдуриваемого к дурящему,
Дурящий – обычно сволочь, субъект,
Дурогонка – складно сплетенное повествование, позволяющее грамотно произвести обдуривание,
Дурдом – общее состояние дел, как у объекта, так и у субъекта обдуривания, непредсказуемое,
Дурачить(ся) – формальное обдуривание, приносящее, как правило, взаимное удовлетворение дураку и дурящему, возможны сочетания: Дурящий – Дурак, Дурак – Дурящий, Дурящий – Дурящий, Дурак – Дурак,
Дурнота – обычно состояние дурака после обдуривания,
Дурка – см. дурогонка,
Недурственно – без обмана,
Дурь – состояние сходное с дурнотой, но более агрессивное, проявляется у дурака в момент понимания, что его надурили, имеет свойство выходить,
С Дуру – критическое состояние дурноты, дури,
Дурманить – изысканное свойство субъекта овладевать сознанием объекта, навевать дурман,
Самодур – извращенец,
Дурачина, дурень, дура набитая, дурилка картонная, Дуремар, придурок, дурбалай, дуралей, дурында – производные от Дурака.
Дуршлаг, царевна Будур, Гондурас, дедушка Дуров, графиня Помпадур – практически никакого отношения к Дуристике не имеют.

Скажи, читатель, есть ли на Земле человек, которого не коснулось крыло вездесущей Дуристики? Я уже знаю твой ответ. Он для меня не нов. Конечно же, нет, мой прозорливый друг. Нет и еще раз нет! Всеобщая тяга к овладению таинств сей непреложной науки, воистину охватила все человечество от мала до велика.
Ты можешь возразить: а как же пример безгрешного иудея Иисуса Христа? Наивный мой читатель, приляг на диван и внимательнее перечитай главы Нового Завета. Ну что, убедился? Да, да, да, именно про пять хлебов, которыми он накормил невиданные количества израильтян, я и говорю.
Это – вершина Дуристики, которая подвластна немногим. И перед ней я преклоняюсь, поэтому не стану далее приводить яркие примеры из жизни  сына божьего, которые, я надеюсь, украсят страницы будущих учебников по Дуристике.
С младых ногтей дыхание ее касается нас.  Вспомни, как юное дитя мечется и кричит в люльке. Как его надрывный плачь вызывает боль в неокрепших сердцах. Мать  укачивает младенца, и он успокаивается. Что же произошло? Все просто, мой друг, он ее НАДУРИЛ. Эгоизм в его подсознании четко посылает команду: чем больше дуришь – тем больше к тебе внимания. А наивная мать бросает все и бежит нянчить ребенка, не подозревая, что становится объектом  надувательства. Первого невинного надувательства собственного чада.
Но человек растет. Растут его желания и потребности. Что прикажете ему делать? Конечно же, дурить с еще большей силой! За какой-нибудь пирожок с капустой он целует маму в щечку, а папе помогает мастерить скворечник, не испытывая при этом ни любви, ни желания помочь разнесчастным скворцам. Он идет с друзьями в кино, предварительно вырвав из школьного дневника листы с плохими отметками. А деньги на первые сигареты он крадет из родительского кошелька. Дуристика засасывает. Ее нежные мягкие щупальца, сулящие только радость, тянут все глубже в бездну. А вот и первая женщина на пути нашего человека. Ну, как ее не надурить. И он бессовестно дурит ее, если конечно она не успевает надурить его. И он начинает понимать, что первый ход всегда должен оставаться за ним, ибо быть объектом Дуристики не всякому под силу. И он делает этот ход, не осознавая порой правильности и нужности своих действий.
Дурогонка на дурогонке и дурогонкой погоняет. В запутанном клубке не разберется сам черт. А клубок все растет, и нити его свиваются все круче.  Дуристика улыбается. Ее игра идет по неизменным правилам. Которые вырабатывались веками. Которые отомрут только после смерти предпоследнего человека.
Но наш человек умирать явно не собирается. Что он там делает? Ба, да он женится! Интересно, кто кого здесь надурил. Что ты скажешь на это, вдумчивый мой читатель? Похоже, Дуристика задумала нечто забавное. Приглядимся повнимательнее. Неужели?! Так оно и есть – они дурят друг друга. И довольно умело. Плоды Дуристики упали в добрую почву. Потеха продолжается, мы с нетерпением ждем рождения нового человека. И он рождается. Его первый крик притягивает мать как магнитом. Все начинается сначала.



Первые шаги

Забывчивый мой читатель, ты говоришь, что никогда и никого не дурил, что твои помыслы чисты, а дело праведно. Ты смотришь на меня влажными глазами Сильвестра Сталоне, но я тебе не верю. Такого не может быть. Задумайся, и ты вспомнишь, как первый раз обманул, как тебе сначала было нелегко, а потом ты привык и перестал различать грани между концом одной  дурки  и началом другой. Да и как различать, когда их просто не стало. Одна плавно вытекает из другой, и полнится река Дуристики новым ручейком.
Твои возражения неубедительны. Сначала ты дурил детей, называя это фокусами. Ты радовался своим победам, но не более. Но вот тебе под руку попадается ровесник, сердце учащенно бьется, руки потеют, но все происходит так, как ты хотел. Самое главное безнаказанно! И о чудо, вкус новых побед тянет тебя дальше.
Ты что-то одолжил и не вернул. Взял почитать книгу и забыл отдать.
Тебе стыдно, ты терзаешься в сомнениях, но потом думаешь: «А что собственно произошло? Или произойдет? Да ничего!» На вопросы, когда вернешь долг, ты отвечаешь уклончиво. Книгу ты «теряешь»,  и тебе прощают, веря невинным глазам.
Ты попробовал, и тебе понравилось. Появилась тяга к новым, более сильным соперникам, которые норовят обдурить тебя. Ты идешь вперед.

Отцы и дети

Кто как не наши отцы преподают нам еще в раннем детстве азы Дуристики. Вспомни, мой друг, обыкновенную соску-пустышку. Не это ли великолепный образчик дурения младенца на уровне его подсознания. Воистину Дуристика беспредельна.
А все эти замечания: «Не трогай! Тебе еще рано! Положи на место! Подрастешь – узнаешь! НЕЛЬЗЯ!» Что это? Ответ ясен, как белый день – дурение и ничто другое. Но известно: всякое дурение порождает еще большее дурение. И вот малыш всеми правдами и неправдами стремится потрогать, не положить на место, доказать хотя бы самому себе, что уже не рано и МОЖНО! Круг замыкается. От него скрывают все больше, а он  все больше узнает и, главное, понимает, что его дурят. А если взрослые, которые очевидно знают больше, дурят, то почему не дурить и мне? Так он рассуждает, и он прав.
«Ты себя отвратительно ведешь, плохо учишься, не уважаешь родителей. Вырастешь – станешь дворником!» Частенько тебе, мой читатель, приходилось слышать подобные упреки. Ты не хотел становиться дворником, но ты уже умел смотреть и оценивать, и удивлялся по малолетству: «Как же так? Если то, что говорят родители верно, почему на свете так мало дворников? Их же должно быть большинство!  А если не так, то отеческие слова – Ложь!» Твое познание Дуристики продолжается. Я смогу все! Я лучше всех! Я умею летать! Так ты говорил. И не просто говорил, ты это знал. А получал в ответ – люди не могут всего, тем более летать; и ты отнюдь не лучше всех, посмотри на свой курносый  нос. Ты верил взрослым, но вера в них таяла. Ты соглашался с ними, тем самым, обманывая их, и постепенно скрывался от назойливых родительских взоров в постоянно толстеющем коконе Дуристики. Кокон толстел и согревал тебя в ожидании, когда ты предстанешь перед миром в новом обличии.

Братья и сестры

Блажен тот, кто имеет брата или сестру. Ибо они привносят в искусство дурения особый колорит. Ибо они заменяют родителей в их отсутствие. Они видят в тебе целинное поле, на котором ростки Дуристики только взошли, и понимают – здесь есть, где развернуться. И они разворачиваются. Да еще как! На тебя списывается съеденное варение, разбитая ваза, беспорядок в квартире. Ты просто служишь развлечением, если им скучно. Простодушно хлопаешь глазами и получаешь на уши весомую порцию лапши. Ты – испытательный полигон. Они – солдатики, играющие в войну. Но напрасно они думают, что игра идет по их правилам. Правила придуманы давно. И они в твою пользу, мой юный читатель. Ты учишься, ты постигаешь премудрости Дуристики, ты обгоняешь братьев и сестер. У тебя выработалось противоядие на их примитивные дурогонки. Ты сам уже иногда подставляешь их под гнев родичей. Не всегда получается? Не унывай, придет время, и ты умело воспользуешься уроками. А пока терпи и набирайся опыта.

Бабушки и дедушки

Знай, терпеливый мой читатель, что Дуристика приемлет живой, энергичный ум. Нет места в ее храме праздности и лености. Возможна ли разработка многоходовой дурки, если разум твой не чист, руки трясутся, хочется выпить кефиру и поскорей уснуть? Да никогда в жизни! Даже избитая шутка – у вас спина белая – в такой ситуации будет звучать фальшиво и жалко. Спрятать конфеты от внука, чтобы не объелся, – вот он максимум, на который хватает старческого изобретательства.
Увы, читатель, увы! С годами Дуристика покидает нас и отдает на растерзание молодым. Но в этом и заключается ее сермяжная правда. Подурил вволю, дай другим подурить. И другие дурят (ударение поставь сам). Ну, как не обмануть дряхлую старушенцию тянущую неподъемные авоськи, участливо сообщив ей, что лифт не работает, а самому, дождавшись пока она взберется на второй этаж, хлопнуть дверьми и взлететь на восьмой. А можно ли удержаться и не помочь старичку держащемуся за сердце присесть на свежевыкрашенную скамейку? Соблазн велик. И ты не помогаешь, а душа поет.
Ты скажешь, мой начитанный друг, что деяния сии мелки и недостойны.  Что работать надо широко, с размахом. Я согласен с тобой, но не забывай истины: не входи в ворота широкие, но входи в узкие. Скромность и такт в Дуристике не на последнем месте.

Школа

Мама мыла раму. Мы не рабы – рабы не мы. Вдумайся, усидчивый мой читатель, какой ложью пропитаны эти фразы, с детства вбитые тебе в голову. Какая мама? Какая рама? Какие, черт возьми, рабы! Бред, да и только! Учителя с умилением твердят тебе: «Учение – свет, а не учение – тьма». А ты, бестолково разинув рот, внимаешь им. Тьфу! Дуристика набирает обороты.
Тебя заставляют заполнять дневник, разучивать никому ненужные стихи и, того хуже, собирать гербарий, якобы для пополнения твоих скудных знаний. Внимание, читатель, тебя дурят! О каких знаниях идет речь? Все, что тебе пригодится в жизни, ты познаешь сам! Неужели не проживешь ты без иксов и тем более без игреков? А к чему тебе, скажи на милость, строение клетки помидорной кожуры? География? История?? Физика??? И совсем уже смешно – химия. Посчитать деньги в своем кармане ты сможешь и без помощи греческих неизвестных. А будут  деньги – будут и помидоры. Тебе не обязательно знать, где находятся Арабские Эмираты; ты садишься в  самолет и летишь. И голова у тебя не болит от воспоминаний, отчего и когда умер Карл Великий.  Не важно знать, как работает телевизор – важно знать, сколько он стоит. Химичить ты научишься попозже.
Вспомни еще. Ты гулял  допоздна, не выучил урок, тебя вызывают к доске доказывать теорему Пифагора. Ты не глупый малый, и ты ее доказываешь! Но не ТАК как в учебнике. Оценка – удовлетворительно. Ты возмущен (справедливо), гнев переполняет тебя, но ты ничего не можешь исправить. Приходит понимание, что надо делать так, как в учебнике, а если всего лишь, так как в учебнике, то какие же это знания?! Срочно дурить!
Началось! Ты подглядываешь. Ты списываешь. Ты жадно впитываешь подсказки. Ты достаешь освобождение от физкультуры. Ты просто прогуливаешь. Ты не веришь, но говоришь складно и убедительно. Ты не знаешь, но никто этого не видит. Ты медленно, но уверенно взбираешься на вершину Дуристики. Девизом твоим становятся перефразированные строчки:
Дурить всегда! Дурить везде!
До дней последних донца.
Дурить, и никаких гвоздей –
Вот лозунг мой...

Ты упрямо твердишь их про себя и взрослеешь.
Армия…

Милена, на протяжении всего чтения неторопливо прогуливающаяся от окна к холодильнику и обратно, остановилась на полдороги:
– Ну, это уж слишком! Опять армия! Пощады!!!
Она театрально заломила руки. С мольбой глянула на меня, на Бражника. Но Аптекарь невозмутимо продолжил.
– А про армию-то как раз ничего и нет. Тут рукопись обрывается. Вот только одна фраза: «Дуристика и Армия близнецы сёстры. Мы говорим – Дуристика, подразумеваем – Армия. Мы говорим – Армия, подразумеваем – Дуристика…» Да… И ещё… Вот тут в конце приписано ручкой. К содержанию документа никакого отношения не имеет. Или почти не имеет. «Какое разочарование! Какой обман! Какое прозрение! Как я возненавидел всех этих вальтеров скоттов, жулей вернов, дюма, стивенсонов, жорж сандов и прочих высокопарных романистов! Как они далеки от жизни! Как наивны! Как вредны и опасны! Созданная их пером страна грёз и благородного… (Тут большая клякса) Все эти сэры и леди! Какая чушь! Ни одной здравомыслящей леди не нужен благородный и справедливый бедняк. Всем им потребен крепкий член, крепкие мышцы, и крепкая мошна. А кто владелец всего этого – бандит или вор, или убийца, или мент, или ботаник, или доцент – wszystko jedno! Жизненная необходимость…» Финиш. Мысль обрывается… И вот что странно, если перед нами рукопись некой Светы, то почему  приписка сделана мужчиной. Непонятно.
Какое-то время мы переваривали услышанное в полной тишине, однажды нарушенной далёким грохотом трамвая. Эссе оказалось довольно любопытным и не лишённым здравого смысла. Настолько любопытным, что его незавершённость вызывала в душе лёгкую досаду и непонятную тревогу. Что помешало автору закончить работу? Что за странная приписка в конце текста, не связанная по смыслу с основным повествованием? Да ещё с польскими вкраплениями… И главное – неужели сей философский трактат удосужилась сочинить моя прежняя любовь Светочка Пак? Что-то раньше не замечал я за ней тяги к мыслетворчеству. К чему другому, но только не к этому. Шевельнуть мозгой для моей плосколицей (но зато полногрудой!!!) подруги было сродни отработке недельной смены в литейном цеху. Я уже молчу об «изящном слоге» Светика. Её любовные записки, которыми мы по обыкновению обменивались в своё время, частенько озадачивали меня и приводили в полное недоумение. Наверно, всё-таки тут замешана другая Света. И нечего ломать себе голову.
Первым нарушил молчание Бражник. Он глубокомысленно пожевал губами, покрутил в воздухе рукой, подыскивая слова, и произнёс:
– Непонятно…
– Что вам непонятно, уважаемый сэр? – молниеносно откликнулся Бзе и застыл, словно спаниель в стойке, готовый в любой момент подколоть собеседника.
– Непонятно многое… Почему рукопись передали именно сэру Пойсону? Почему таким необычным способом? Да и текст довольно необычен. Хотя зерно какое-то есть…
– Не зерно, а изюминка, – тут же вставил Бзе, кинув победоносный взгляд на Милену.
– Ну, изюминка, какая разница! Суть одна…
– Суть не одна, а в песок! – снова выперся Бзе, грубо и не вполне естественно захохотав.
Плоская и избитая шутка поддержки не вызвала. На неё даже не обратили внимания. Но все, словно подчинившись неслышной команде, вдруг заговорили одновременно, перебивая и не слушая друг друга. Милена горячо утверждала, что трактат ущербен, так как не содержит ни слова о сексе или эротике. Я, злясь на неё в душе за однобокий (чересчур однобокий) подход к любому вопросу, заявлял решительно, что автор слишком поверхностно раскрыл тему, хотя в остроумии ему не откажешь, ну и дальше в том же духе. Бражнику всё было непонятно, сомнительно и таинственно. Артурчик бросал короткие фразы типа: «Фигня! Лажа! Чепуха на постном масле! Отстой!» Сашка тоже что-то говорил, но так тихо, что расслышать его за общим галдежом не представлялось никакой возможности. Молчал говорун Ильюша, сидя глубоко в кресле, задумчиво теребя пачку с заморскими сигаретами. Но даже в своём молчании он был чрезвычайно красноречив. На губах его играла многозначительная фаустовская улыбка, глаза светились мудрой печалью.  Но так продолжалось недолго. Воропаев вдруг стремительно поднялся и резким, ленинским жестом организовал тишину. Произнёс твёрдо, без обычной иронии:
– Господа, а давайте не будем сегодня обсуждать эту рукопись. Я бы хотел её изучить повнимательнее, а уж потом подискутировать с вами. Сэр Пойсон, как насчёт почитать?..
Саня пожал плечами – какие проблемы, бери, читай. Но озвучил ситуацию возбудившийся не на шутку Бражник.
– Почему же не обсуждать?! Почему?! А что же тогда обсуждать?! Что?!
– К примеру… – сэр Аурум выдержал паузу, – комнату Призраков.
Он кивнул головой на дверь, выкрашенную в пепельный цвет и отделанную серебристыми завитками. Самую таинственную дверь в доме леди И.К. Дверь, за которую рвался пройти каждый из нас, одновременно страшась её и опасаясь.
Слишком уж много дверей… Пора, для упрощения восприятия происходящего, привести приблизительный план дома Скучающей леди. Почему приблизительный, станет ясно позднее.
Итак, как говорится, см. рис.
Параллельные чёрточки, что внизу – это крыльцо. На картинке оно выглядит идеально, хотя на самом деле его ступеньки больше напоминают раскрытые меха доисторического баяна, сброшенного с последнего этажа пизанской башни. Дальше идёт прихожая (1) с платяными шкафами и обувными ящиками, темно-коричневыми и круглобокими. Здесь вообще всё деревянное и мрачное, не считая двух глиняных кувшинов – безобразных и огромных; таких, что в них запросто могло бы уместиться полдюжины буратин с мальвинами и артемонами в придачу. Пойдёшь направо, попадёшь в мужскую гардеробную (3). Обстановка спартанская. Шкафы, стулья, тумбочки, туалет. Налево такая же комната для женщин (2). Там я не бывал, но предполагаю, что мебель в ней аналогичная. Может быть, за малым исключением. Из прихожей, а так же из обеих гардеробных можно легко попасть в холл (4). Самое озеленённое помещение в доме. И самое экзотическое. Здесь и пальмы в кадушках, и фикусы, и орхидеи, и бамбук, и что-то лианоподобное, и ещё куча всего буйного и пахучего, окунающего в атмосферу джунглей. Картинку дополняет необычный аквариум, встроенный в стену и тянущийся своеобразным фризом по периметру всей комнаты, почти под самым потолком. Пол застлан простеньким ковром, далеко не пышным и блеклым. Зелень искусно маскирует шкафы, которые всегда заперты. По словам Скучающей леди в них находится архив Клуба. (Бражник клянётся, что однажды умудрился заглянуть в один из них. Там он к своему ужасу обнаружил высушенную, словно урюк, голову пропавшего сэра Тэйри Ойла, надетую на бутылку из-под шампанского. Я ему не верю. Наш впечатлительный Вискарь как всегда преувеличивает.) Раздвинув громыхающую занавеску, сплетённую из доброй тысячи сандаловых палочек различной конфигурации, проходим в гостиную (5). Самое светлое помещение. Широкое окно на юго-запад, плюс безумная люстра, предназначенная видимо для уменьшенной копии Большого театра. Обстановка: диван, холодильник, журнальный столик, кресла, стулья, вычурные вазы. Здесь мы общаемся перед Игрой. Сама же Игра происходит в комнате, обозначенной на плане цифрой (6). Самое уютное помещение. Для меня, по крайней мере. Здесь необычно перемешались средневековье и современность. Как зайдёшь, сразу бросается в глаза шикарное кресло. Расписное с прибамбасами и финтифлюшками, больше похожее на трон. Место леди И.К. Для нас оно негласное табу. И тут же рядом строгий, рабочий стол, на котором стоят компьютер и принтер. Правда, клавиатура освещается свечой, вставленной в мудрёный подсвечник. Практически полкомнаты занимает круглый стол, покрытый зелёным бархатом. Посредине канонический для иудеев семисвечник. По кругу – высокие серебряные кубки. Их так же семь. Каждый имеет отличительную особенность – портрет и герб владельца, очень прилично выполненные в духе Фаберже. Кубки соответственно определяют местоположение членов Клуба. Спиной к трону сидит сэр Ширак, номер Первый. И дальше против часовой стрелки: леди Сельма, сэр Аурум, сэр Булмиш, ваш покорный слуга, леди де Клер и последний, Седьмой – сэр Пойсон. Сей порядок незыблем, а потому достаточно важен для дальнейшего повествования. В комнате постоянный полумрак. Ибо окна завешаны плотными шторами, продублированными непроницаемыми (даже для рентгена) жалюзи. Цифра (7), коих больше чем предостаточно, обозначает последнюю комнату – комнату Призраков. (Кстати, про рентген я пошутил).
Вот именно в обсуждении этой самой комнаты и наступила заминка. Вернее, обсуждение заткнулось, так и не начавшись. Предложение Ильюши повисло в воздухе шаровой молнией. Заманчивой, но опасной.
Рыжий без особой надежды окинул взором компанию. Наткнулся на всеобщее равнодушие. Артурчик нарочито аккуратно и долго обрезал новую сигару. Бражнику вдруг понадобилось отполировать и без того блестящий герб на груди. Милена углубилась в изучение конструкции веера. Аптекарь бесцельно тасовал рукопись Светы Пак. Я снова полез в холодильник и как бы невзначай задумался над выбором напитков, благо их было великое множество.
Говорить о чёртовой комнате никто не хотел. Тему старательно избегали. А если и затрагивали её, то исключительно с применением наискупейшего словарного запаса. Комнату недолюбливали и откровенно побаивались. Хотя на моей памяти из-за неё никто и никогда не пострадал.
Полгода назад, когда я только стал членом Клуба, разговоры о странном помещении возникали порой. И довольно регулярно. Но так было, потому что в старожилах нашего общества значился один только Илья, остальные считались новичками. Однако вскоре одно лишь упоминание о комнате Призраков стало чуть ли не дурным тоном, несмотря на всеобщее желание (хорошо скрытое) послушать чью-нибудь историю о чудесах, творящихся за пепельной дверью. Ведь посещение комнаты, не смотря ни на что, не прекращались! По своей ли воле, по воле ли Скучающей леди, но мы туда периодически наведывались.
Мне кажется, что чем чаще члены Клуба попадали в таинственные пенаты, тем меньше им хотелось вступать в дискуссию о метаморфозах, происходящих в пыльном полумраке.
Я там побывал четырежды. Впервые самостоятельно, из любопытства. Три раза по приглашению леди И.К. И всё время комната представала передо мной в изменённом виде, с многочисленными странностями и мистериями. Нет, там не летали приведения, ничего не стонало, не ухало, не веяло. Ничего не возникало из ниоткуда и не пропадало. Короче, никаких особо потусторонних предметов и персонажей. Но необычайно мистический дух прямо-таки клубился в комнате, словно дым в улье, напущенный туда голодным пасечником.

План-схема дома И.К. с указанием
основной мебели
(масштаб не соблюдён)














6 5

7




 
4






2 3





1





Первый раз я толком ничего и не увидел. За дверью оказался плотный и шуршащий полог. За ним комната без мебели. На полу китайский ковёр, покрытый незатейливым узором. В центре его чадящая керосиновая лампа (без запаха!). Вокруг как заведённый ходит большой филин. Важный и неторопливый. И грудью толкает впереди себя хрустальный шар. Я растерялся, увидев странную птицу, и не смог выдумать ничего лучшего, как позвать ушастого: «Цып-цып-цып». Филин даже пером не пошевельнул, продолжая катать себе шар. Но, честное слово, я явственно расслышал, когда уходил, как он крякнул мне в спину по-утиному. В следующий раз я остался после заседания Клуба по просьбе Скучающей леди. Она завела меня в комнату Призраков, в которой на сей раз стоял белый рояль и мягкий стульчик на четырёх гнутых ножках. Хозяйка дома откинула крышку и заиграла что-то плавное и усыпляющее. Что поразительно – тоскливая музыка произвела на меня обратное воздействие. Я возбудился до неприличия, словно флегматичный кролик, получивший на полдник силосный коктейль «Три К», состоящий из клевера, конопли и листьев коки. И (куда только делся стыд и трепет перед малознакомой дамой) овладел в меру сопротивляющейся леди И.К. прямо на инструменте, оказавшемся как в том анекдоте скользким и неудобным. Но, видимо, с поставленной задачей справился неплохо, получив на прощание благосклонный отзыв и впоследствии повторное приглашение посетить комнату Призраков. Вскоре визит состоялся. На сей раз, я не заметил никаких роялей. Напротив, почти всё видимое пространство занимала эротичная кровать, страстно переливающаяся в свете двух факелов пурпурным атласом. Тогда я остался до утра. Кофе, ликёр, сигареты, какой-то порошок в нос… Мне понравилось даже. А в последний (в крайний) раз Скучающая леди в буквальном смысле изнасиловала меня. Прямо на китайском ковре. В свете не воняющей керосинки. Под пристальным надзором филина по прозвищу Карл. Опять был рояль. На закрытой крышке громоздилась пирамида, выстроенная из человеческих черепов, чьи глазницы «украшали» чёрные свечи, горящие непривычным зеленоватым пламенем. Она дала мне понюхать из какого-то флакона, я съел лепесток неведомого цветка (по вкусу напоминающего промокашку), после чего мой петушок постигла двенадцатичасовая эрекция, подвергнувшая здоровье Льва Таланцева серьёзной опасности. Кстати, случилось это три недели назад, так что воспоминания достаточно свежи и не совсем приятны. Хорошо, что наша председательша на время (я надеюсь, что на время) потеряла интерес к сэру Хелтэ-Скелтэ.
То, что видел я в комнате Призраков, не шло ни в какое сравнение с тем, что видели остальные. Причём, вряд ли мои клубные приятели говорили правду до конца в своих невероятных откровениях. Например, Артурчик утверждал, что посещал комнату раз десять и всегда попадал в сердце амазонских джунглей, сводящих с ума насыщенной зеленью, жутковатыми звуками и запахами, от которых его могучий нос (берущий начало прямо от верхнего края лобной кости) начинал вибрировать и зудеть, входя в какой-то беспредельный резонанс. Бражник, как и я, видел филина и хрустальный шар. Правда, вместо живой птицы он лицезрел чучело. Но огромное, трёхметровой высоты! Да и шар был гигантским – около метра в диаметре. А ещё он в шаре видел меня. Какого-то размытого и облечённого в бесформенную хламиду и высокий колпак, какие носили на головах лубочные звездочёты. Бражнику я не поверил (про себя в шаре), но неприятный осадок остался. Милена чаще всего наблюдала двух мужичков. Этаких накачанных, бугрящихся близнецов, метающих ножи, разбивающих ребром ладони бордюрные камни, выпендривающихся друг перед другом посредством резкого размахивания рук и ног. Милена долго хохотала, вспоминая этих двоих из ларца. Особо ей понравились трусики атлетов с гофрированной вставкой, имитирующей безразмерный фаллос. Ещё наша Сладкая без всякого стеснения поведала в мельчайших подробностях о «прелестных кувырканиях» с какой-то девушкой, очень похожей на Скучающую леди. На водяном матрасе, усыпанном цветами и степным ковылём. (Уже тогда я стал на неё злиться). Ильюше и Сашке комната предложила метаморфозы, связанные с игрой пространства. Рыжий, как правило, попадал на движущуюся дорожку, которая несла его с переменной скоростью в невесть откуда взявшуюся даль. Иногда он оказывался на цирковой арене, задрапированной клетчатым сукном. А где-то там, под невидимым куполом, кто-то такой же невидимый бесконечно насвистывал, набившую оскомину, тему знаменитой «Smoke on the Water». Иногда он оказывался посредине бескрайнего водоёма, и у него получалось скользить по волнам на пятках, аки по льду на коньках. Сашке выпадало два варианта: теннисный корт или бадминтонная площадка. Против него, кроме одного раза, играла леди И.К. Противоборство всегда шло с переменным успехом. И проигравший исполнял определённые желания. Какие – Сашка не уточнил, но по усиленному тереблению носа можно было догадаться, что весьма пикантного толка. Однажды вместо привычной соперницы на корт вышел какой-то крючконосый мужик в развевающихся лохмотьях. Играл он отвратительно, и в конце партии, поняв, что проиграет, зашвырнул ракетку в беспредельную пустоту и ушёл. Что очень устроило Аптекаря. Исчез напряг с выдумыванием желания.
Одним словом, комнату мы воспринимали далеко не однозначно. Она манила и отталкивала, завораживала и пугала, ласкала и отпускала подзатыльники. В любом случае она нервировала. Поэтому лишний раз говорить о ней не хотелось никому. И тут вот Илья влез с дурацким, прямо скажем, говнистым предложением.
Неожиданно пришла спасительная мысль – как избежать нежелательного разговора. Я немедленно обратился к Сашке, игнорируя дерзкий вызов Рыжего.
– Сэр Пойсон, вы, кажется, что-то говорили о фотографиях… В пакете лежали снимки… Интересно было бы посмотреть. Что на них?
Аптекарь как-то странно глянул в мою сторону и отвернулся, явно не выдержав (отнюдь не пристального) взгляда. Но отмолчаться ему не удалось. Меня поддержала Милена, обрадованная тем, что беседа благоприятно изменила направление.
– Действительно, почему вы не взяли с собой фотки, дорогой Эш? Надоели истории не подкреплённые иллюстрациями!
Сашка промычал в ответ что-то невразумительное, но его сурово одёрнул Илья, как-то легко смирившийся с переменой разговора.
– Не надо вилять, уважаемый Эш. Мы наслышаны о ваших талантах вести насыщенные подробностями беседы ни о чём. Скажите ясно, что там на этих снимках. Или в них скрыта какая-то тайна?
– Да нет… – видно было, что Сашка озадачен всерьёз, – там, в общем-то, снимки не совсем приличные… То есть совсем неприличные. В общем, порнография там. Вот…
Он облегчённо вздохнул.
– Ну и что! – Милена излишне усердно заработала веером. – Очень даже интересно посмотреть. Что там? Садо, некро, зоо, гомо?
У меня челюсть отвалилась, когда я услышал, как равнодушно она интересуется содержимым фотографий.
– Да нет… – Саня понял, что так просто ему не дадут соскочить. – Позы традиционные… почти… Один… – он замешкался, – мужик и одна женщина. То есть мужик-то один, а женщины разные…
Слова из него выдавливались, будто застывшая смола из космонавтского тюбика.
– А как они там? – не унималась Милена, жадно облизывая губы. – Какие позы? Ситуации?
Я ругал её про себя последними словами.
– Обычные позы, – ох, как не нравился разговор Аптекарю, но свернуть неудобную тему ему никак не удавалось. – Традиционные… В основном… есть и необычные, но…
– Минет есть? – рубанула Милена, кинув на меня убийственный взгляд. – Обожаю минет.
Я готов был провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Раствориться. Диффундировать с молекулами холодильника. Упасть в обморок. Превратиться в табуретку. Ослепнуть и оглохнуть. Сгореть, словно десять сантиметров бикфордова шнура. Скрыться в комнате Призраков, наконец! А эта чертовка пялилась на меня с непонятным вызовом и бесстыже облизывала губы дьявольским язычком.
И, о чудо, в который раз за сегодня, нежелательная беседа оказалась прервана. Прервана бесшумным, как всегда, появлением леди Сельмы. Не слишком почитаемой мной, но такой своевременной. И, как обычно, таинственной, неприступной, молчаливой, надменной и отрешённой.
Я знал о ней совсем немного. Всего-то, что звали её Дина Байсарова и что она вдова крутого бандита Мустафы Латыша. Прошлое и настоящее принцессы Будур (прозвище от Милены) для окружающих было тайной за семью печатями. Впрочем, охотников поковыряться в досье нашей молчуньи в Клубе не находилось. Слишком уж серьёзной фигурой слыл при жизни Мустафа и слишком невероятной была его гибель. Кстати, утверждали, что он умирал дважды. А сколько грязи, пыли и паутины осталось после кончины мафиози! Мама моя дорогая! Между прочим, именно его ребятки прессовали меня несколько раз в биллиардной после известных событий. Ну, да бог с ними. Проехали.
В Клубе её называли двумя именами. Чёрная Вдова – естественно в отсутствие самой Дины, да и то с большой оглядкой. И леди Сельма. Первое имя в наибольшей степени раскрывало сущность его обладательницы. Во-первых, она действительно была вдовой. Во-вторых, её наряды за малым исключением угнетали окружающих траурными оттенками. И, в-третьих, любимым, если можно так выразиться, детищем госпожи Байсаровой являлся похоронный бизнес с толстым, толстым слоем криминала, не добавляющий в мрачный образ светлых красок. Клубное имя Дины я не совсем понимал. И поначалу воспринимал его с трудом, отмахиваясь от возникающих в голове навязчивых образов грязевых потоков. Пытался переиначить: Сельма – Шельма. Но, встречая порой холодный взгляд восточной красавицы, внутренне замирал, вспоминая с дрожью, не сорвалось ли с губ глупое прозвище, не брякнул ли чего-нибудь такого (не такого) про нашу стройную и луноликую.
Была ещё одна неудачная попытка переименовать Дину. Причём вслух. Причём грубая и глупая. При полном кворуме. Выперся, естественно, Бзе. Сахарно оскалившись, он предложил ей однажды стул и елейно проворковал (прокаркал): «Только для вас, моя несравненная Шахерезада». Но звукоизвлекающие органы Артурчика, не дружащие с русским языком и не заточенные под комплименты, вместо сказочного имени выдали что-то типа: «Ша, хер из зада». Тогда мне понадобилось жутчайшее усилие воли, чтобы не рассмеяться над неудалым кавалером. Да и все остальные нарочито закашляли и зачихали. А Дантисту досталась в подарок змеиная улыбка, и в дальнейшем он отказался применять солдафонскую лесть в отношении Чёрной леди. Его, по-моему, даже побили телохранители Байсаровой. Не сильно, для профилактики. А может, я что-то путаю… Ну, да это к делу не относится.
После того, как Милена отказалась от вызывающего наряда гетеры, леди Сельма (если не считать абрека Бзе) осталась единственной в нашей компании, кто носил, выбивающиеся из общего стиля, одежды. Конечно же, с восточным колоритом. То бишь: широкие, полупрозрачные шаровары, расшитые золотом туфли с загнутыми носами и без каблуков (как нельзя лучше способствующие кошачьей походке), просторная блуза, практически бесформенная, скрывающая даже кисти рук. Всё, понятно, чёрное. Голову покрывает невесомый бордовый платок с золотой каймой. Не повязанный, а струящийся шёлковым водопадом по, сплетённым в две косы, иссиня-чёрным волосам. Необыкновенно красивые ушки дополнены несколько громоздкими серьгами в виде двух полумесяцев. На запястьях многочисленные браслеты, которых не видно, но чей рассыпчатый перебор иногда ласкает слух. В складках блузы, если повезёт, иногда мелькает золотой кулон. Но это не герб, как у нас у всех, а раскрытая книга (предположительно Коран, а может, и поваренная или даже  «Анжелика и Султан» (шутка, шутка!)), излучающая внеземной свет. Герб леди Сельмы висит на поясе, на длинном и пёстром шнурке. Он похож на матерчатый кошелёк с вышивкой и бисерной россыпью. Вышивка богатая и умелая. Произведение искусства. Круглый щит с орнаментом по краю разделён по вертикали на два поля. Левое тёмно-синее. В нём луна, стилизованная под плачущее звёздами женское лицо. Правое багряное. Его украшает ярко-зелёная ветка шиповника с нераскрывшимися бутонами.
Внешне Дина мне очень нравится. Тонко очерченный, семитский нос, умные, бездонные глаза, печальные, выразительные губы. Но я её откровенно побаиваюсь и даже не пытаюсь оказывать каких либо знаков внимания. Не по Сеньке шапка. К тому же у меня есть (есть?) Милена.
Леди Сельма грациозно поклонилась и шуршащей тенью скользнула к окну. Замерла там, устремив взгляд в никуда, напомнив скорбящую мадонну или прелестную плакальщицу, или хищного богомола, поджидающего беззаботную козявку. Застыла немым изваянием, как будто и неживая. Как будто и нет её вовсе.
Тут же дом наполнился густым и запредельным басом невидимого гонга. Осталось десять минут до появления Скучающей леди. Время непринуждённых бесед, разбившись на пары. Ничего не поделаешь – этикет. Правила!
Леди Сельма по обыкновению замкнулась в себе. Я как-то естественно оказался рядом с Сашкой. Илья, помедлив секунду, направился к Милене, но его опередил Бражник, пружиной подскочивший с дивана и ещё на ходу затеявший с ней фривольный разговор. Рыжему пришлось довольствоваться обществом Артурчика.
Впрочем, такой поворот событий не смутил его. Без лишних экивоков он принялся обсуждать с Дантистом последние новости зарубежного футбола и, в конце концов, плавно перешёл к беспредметному спору: какая сборная лучше – французская или английская. Так мы порой спорили в детстве, кто победит – самбист или боксёр.
Саня принялся расписывать прелести активного отдыха у истоков реки Белой, что где-то под Майкопом. Говорил что-то о сногсшибательном рафтере, о сказочных водопадах и скалах. Но я его слушал в пол-уха. Моё внимание было сосредоточено на Милене. Эта сучка доставала меня окончательно. Внешне я старался сдерживать себя (судя по Сашкиной вопросительной мимике, мне это не вполне удавалось), но внутри походил на какой-то там реактор Чернобыльской АЭС. Ещё чуть-чуть и никакие графитовые стержни не загасят ядерный пожар. Цепная реакция выйдет из-под контроля. Произойдёт выброс. То есть придушу я её, как в своё время безумный мавр свою неосторожную жёнку. Только в отличие от Дездемоны, Милена далеко не невинна и не в меру говорлива. И все гадости, слетающие с её губ, несомненно, были кирпичами в мой огород.
Не найдя поддержки в нашем обществе при обсуждении скользких вопросов интимной сферы, она нашла достойные уши в лице Бражника. И тему затронула самую что ни на есть: «Разновидность минета. Импровизация. Фантазия. Раскованность». Её бесстыжие  уста с очаровательной непосредственностью извергли пространный и пикантный монолог о том, как она очутилась однажды на репетиции знакомых музыкантов, как разговаривали «за жизнь», как пили чай, коньяк, как обсуждали нетрадиционные формы секса, как загнобили гомосексуализм и проявили благосклонность к лесбиянству, как превознесли взаимный минет, как от слов перешли к практике, как она остановила выбор на языкастом бас гитаристе, как доставляла ему ответное удовольствие, набрав в рот тёплого чаю для усиления ощущений и как вообще здорово провели вечерок.
Ни тени смущения! Ни кровинки на щеках! Она щебетала беззаботной птахой, старательно отворачиваясь от меня. Бражник же внимал её словам с видом первоклашки, восторженно хлопая глазами и открыв варежку. А я без преувеличений искал, чем бы запустить в голову моей (моей?!) сладкой гречаночке.
Ей повезло. Под руку ничего не попалось, а дальнейшие поиски чего-нибудь убойного прервались повторным гонгом. Мне, как и всем, пришлось замереть в подобострастном поклоне, ожидая появления Скучающей леди.
И она появилась.
Сколько раз вижу её, столько же не устаю поражаться и испытывать необычайную радость и подъём, забывая обо всех неприятностях. А дело в том, что она никогда не бывает одинаковой.  Всегда разная и новая. Всегда непредсказуемая и неожиданная. Она утончённая, изысканная, чопорная. Она сильная и женственная. Она, не поймёшь, то ли мать, то ли любовница. Она – жизнь. Она – тайна. Она – желание. Она… кайфовая…
Сегодня она предстала перед нами в охотничьем костюме для верховой езды. Чёрные бриджи с жёлтыми широкими лампасами, облегающие сапожки до колен на массивном каблуке, красная, приталенная курточка с золотыми позументами. Жокейская шапочка с маленьким козырьком. В руках стек. Соломенные волосы собраны не затылке в девчоночий хвостик. Глаза – две озорные кляксы зелёной акварели. Ямочки на щеках. Уверенная, довольная улыбка. Возраста нет!
– Здравствуйте, господа! – голос такой приятный, что я готов слушать и слушать, даже если в его исполнении будут звучать кретинические статьи какого-нибудь Белинского или параноидальные перлы лысого в кепке. – Рада видеть вас в добром здравии. – Пауза, во время которой каждый удостаивается благосклонного взгляда. И далее, не меняя интонации. – Сэр Азар, вы оштрафованы на пятьсот единиц за использование вазы не по назначению, – лёгкие постукивания стеком по левой ладони. – И вообще, курить вредно. Наверное… – Это последнее «наверное» – кошачье и мармеладное. Бзе растерянно мусолит кинжальчик на своём поясе. – Вы, сэр Ли, получаете предупреждение. Молчание не красит вас. – Чувствую, как краснею, словно нашкодивший мальчишка. – Остальными я, в общем-то, довольна…
Она величаво подошла к креслу, которое занимала Милена, присела на подлокотник. Закинула ногу за ногу. Мастерски прокрутила стек между пальцами. Хлёстко стукнула им по каблуку сапожка.
– Я вами довольна, но… не совсем… Господа, не кажется ли вам, что наш Клуб потихоньку зарастает тиной? Покрывается пылью? Выцветает? Не кажется ли вам, что ваше воображение оскудело? Где выдумка? Неожиданность? Фантазия? Дерзость? Изобретательность? Риск? Ваши последние фанты скучнее телевизионной, аналитической программы «Зеркало». Я не удивлюсь, если сегодня кто-нибудь из вас загадает фант типа: «Залезть под стол и прокукарекать три раза!» Стыдно, господа… Стыдно. Не пора ли привнести в нашу скучную действительность более смелые идеи.
Она встала, подошла ко мне и принялась увлечённо разглаживать пальцами ворот блузы и невидимые складки камзола.
– Мне скучать противопоказано. Вы все прекрасно осведомлены об этом. Когда мной овладевает хандра, я творю… Я не творю, а разрушаю! Я несу горе и тьму. Меня развлекает только чужая боль и слёзы. Ах, как мне становится плохо, господа. Знали бы вы всю правду… Впрочем, зачем вам вся правда. Вам достаточно веселить меня. Я много не прошу… Сэр Ширак, вы можете называть меня как угодно, хоть Царевной Несмеяной, но пепел сбивать в вазу династии Цинь… не позволю!
Бзе растерянно потёр лоб, сдвинув набок повязку, отчего стал удивительно похож на итальянского футболиста Тотти, не забившего пенальти в финальном матче какого-то престижного чемпионата.
– Но я же молчал, – выдавил он из себя, разводя руками.
– Молчали, – она тщательно проверила, крепко ли пришиты пуговицы на моём камзоле. – Но вы подумали. Я разглядела ваши мысли в… тревожном взоре сэра Ли. Что вас тревожит, сэр Ли?
Неожиданный вопрос застал меня врасплох. Но мой ответ ей был совсем не нужен, ибо она переключилась уже на одежду Бражника и продолжила говорить спокойно и размеренно.
– Не всё так плохо… Не всё… Мне, например, понравился недавний нудистский вояж через площадь сэра Пойсона. Я повеселилась от души. Неплохо выглядел сэр Булмиш, изобразивший частного ветеринара, путающего водоплавающих и млекопитающих. Как уморительно вы лечили зелёную макаку! Да и вы, сэр Ширак, несмотря на все упрёки, кажущиеся вам незаслуженными, усердно проявили себя на реке, едва не потопив теплоход… как там его… «Михаил Шолохов». Едва…
Она, потеряв интерес к одежде Вискаря, вернулась к креслу. Снова устроилась на подлокотнике. Ласково запустила пальцы в роскошную причёску Милены.
– Пора, господа… Пора выдумать этакое, неординарное. Надо всколыхнуть наш сонный городишко. Надо… – она потрясла сжатыми кулачками, – надо взбаламутить тихий омут! Расшевелить ревматичную публику! Думайте! Думайте! Думайте! Я верю в вас… Я надеюсь на вас… Порадуйте меня, господа. Ну пожалуйста! Мне так скучно!
Леди И.К. просительно надула губки. Но тут же изменила своё настроение. В её голосе зазвучали сухие, протокольные нотки.
– К делу… Сегодня порядок такой: первая леди Сельма, за ней сэр Аурум, потом сэр Булмиш, сэр Пойсон, леди де Клер, сэр Ширак и завершающий вы, сэр Хелтэ-Скелтэ. И умоляю, расслабьтесь и сочините что-нибудь достойное вас! И меня, конечно. Прошу вас, леди Сельма, – она сотворила (именно сотворила) приглашающий жест рукой, – начнём…
Дина, придерживая развевающийся платок рукой, неслышно прошла в игровую комнату, плотно закрыв за собой дверь. Скучающая леди, проводила её каким-то пустым взглядом. Склонила голову, устало прикрыв ладонью глаза.
В зале установилась предигровая тишина. Слышно было только учащённое сопение обиженного на штраф и на чтение мыслей Артурчика и поскрипывание сапог, переминающегося от волнения с пятки на носок Бражника.
А ещё грохотало моё сердце. Я загипнотизировано смотрел на золотую пимпочку, украшающую макушку жокейской шапочки леди И.К., и повторял про себя фант, всплывший из глубин моего желеобразного подсознания, всего лишь пять минут назад. Желание было настолько чудовищным и невероятным, что я сам в него не мог поверить. Но оно звучало в каждой клетке моего организма вселенским колоколом, отдаваясь бесконечным эхом в лабиринтах сознания, не оставляя сомнения в его неизбежности. Я, преодолевая железный набат, пытался изменить ход мыслей. Но мои дистрофичные команды разбивались вдребезги о железную фразу из трёх звенящих слов, заполонивших всё.
Тем временем моя очередь приближалась. В игровой комнате сегодня никто особо не задерживался. Даже изощрённый в желаниях Ильюша, провёл там не более двух минут. А торопливому Артурчику понадобились считанные секунды, чтобы оформить фант. Можно было подумать, что безалаберный Дантист за неделю успешно прошёл курс скоропечатанья.
Пожелания Скучающей леди были приняты к сведению. Мои одноклубники появлялись в гостиной серьёзные и озабоченные. Нахмуренные и сосредоточенные. Куда только подевалось давешнее веселье. Бражник вышел сам не свой. Лицо в белых пятнах, руки трясутся, будто чёрта повстречал. Милена раскраснелась, словно после бани. Машет веером, как пчела крыльями. (Не-на-ви-жу!!!) Сашка нервничал так, что его многострадальный нос посинел от постоянных покручиваний. Глаза бегают, шляпа набекрень. Такая же физия будет и у меня, – думал я, глядя на мрачных одноклубников. Вряд ли мне удастся собрать силы для куража, подписав кому-то смертный приговор.
Клавиатура компьютера была тёплая и влажная. «Народ взволнован, – взволнованно изрёк я про себя. – Немудрено. Небось, накропали такое, что волосы должны встать дыбом. Чтоб зуб на зуб… Ну ничего, мы тоже сейчас выдадим фантик…»
Я запустил текстовый редактор. Создал документ. Выбрал нужный шрифт. Придвинул поближе свечу. Выдохнул громко, как перед стаканом спирта. Стремительно пробежался пальцами по клавишам. Поднял глаза на экран. «Убить соседку справа!» Подумав секунду, исправил «соседку» на «соседа». Вот что значит – эмоции. Написал бы просто: «Убить Милену!» и дело с концом! Фраер заинтеллегентченный! Жалко стерву?! Жалко! А придушить хочется. Милена! Да не Милена она, а чистой воды Мессалина! Та же ****ская натура. Та же похоть. И имена где-то схожи. Ту замочили императорские стражники, и эту рано или поздно замочат. Не я, так кто-нибудь другой…
Палец без сожаления вдавил “Enter”. Я сохранил файл в папке под названием «НS», в которую без известного только мне пароля, не смог бы залезть никто. Такие папки есть у каждого члена Клуба. После того, как все фанты оформлены, Скучающая леди активизирует одну хитрую программу, собирающую в произвольном порядке наши файлы в один большой файл, состоящий из семи страниц. Страницы распечатываются на фирменной розовой бумаге с гербом клуба – медведь, борющийся со львом, причём на спине медведя сидит крыса, а на спине льва заяц, по овалу рисунок обрамлён лавровыми венками и пальмовыми ветками, сверху две короны, а снизу треснувшая земная твердь, разделяющая царственных животных. Леди И.К. сворачивает листы втрое и предлагает их нам на выбор в порядке определённой заранее очереди.
Сегодня я последний. Может быть поэтому (вряд ли) с моих губ сорвалось злорадное и какое-то шипящее:
– Будет вам и выдумка, и дерзость! Ревматичная публика всколыхнётся выше крыши!
Я встал из-за компьютера. Нервно размял абсолютно не натруженные пальцы. Промокнул носовым платком испарину со лба. Подошёл к круглому столу. Зажёг свечи длинной каминной спичкой. Нашёл кубок со своим изображением. Сел напротив. Взял тяжёлую резную чашу. Скептически хмыкнул, разглядывая приукрашенную неизвестным художником благородную рожу. Герцог, тудыть-растудыть! Глянул внутрь серебряного сосуда. В призрачном свете вино казалось чёрным. Я принюхался. Царица небесная! Запахи просто райские! Сногсшибательные! И где только Скучающая леди достаёт такие потрясающие напитки?! Бутылочка подобного винца стоит долларов триста-четыреста. А то и дороже. Не скупится мадам. Но и требует в последнее время не слабо. Аппетит разыгрался. Ну что ж, потешим вас, госпожа «И. Крайнова – переводы», развлечём.
Почувствовав, что дыхание выровнялось, пот перестал орошать виски, а руки не дрожат попусту, я взял латунный колокольчик, висящий на специальном крючке семисвечника, и продолжительно позвонил. Милости просим, господа! Заходьте! Или, как пели одни популярные трубадуры: «Welcome, my son, welcome to the… game-room…» – такова у нас привилегия последнего «фантанирующего» – звонить в колокольчик, приглашая остальных членов Клуба на заключительную раздачу розовых бумажек.
Потянулась вереница. Не торопятся, любители острых ощущений. Плетутся как сонные мухи. Словно подозревают, что сегодня кому-то из них выпадет убийственный фант. Ну вот, наконец, расселись по местам. Ильюша попытался расшевелить помрачневшую компанию свежим анекдотом, про то, как негр покупал «Мерседес» телесного цвета. Но шутка прозвучала вяло и не нашла отклика. К тому же в комнату быстрым шагом вошла Скучающая леди. Она слегка раскрепостила свой облик. Убрала казённую чёрточку, обретя необыкновенный шарм. Сняла шапочку, избавилась от стека, распустила волосы и расстегнула верхние пуговки на куртке и блузке. Совсем другое дело! Такой она мне нравилась больше. Чопорность ей не к лицу. Ещё бы убрать эти кавалерийские галифе, и совсем будет хорошо. Убрать – не в смысле снять, а заменить на какую-нибудь там юбчонку или платье. Я с опаской глянул на нашу председательшу – не читает ли она мои мысли.
К счастью леди И.К. была поглощена ведением собрания. Она, нарушая всякий этикет, упёрла руки в боки, словно собираясь преподать нам урок аэробики, и произнесла тоном хозяйки, коей она, впрочем, и являлась.
– Господа, прошу вас поднять кубки. Сегодня побалую вас тосканским. Кьянти «Бадиа Колтибуоно» урожая тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года, если вы не возражаете. Выпейте за ваше здоровье, и приступим к розыгрышу фантов. Надеюсь, вы вняли просьбам скучающей дамы и придумали сегодня нечто… – она покрутила в воздухе пальцами. – Прошу вас. До дна, как обычно.
Мы дружно подняли бокалы. Качнули ими в знак единения и согласия с тостом. Обменялись утвердительными взглядами с сидящими напротив. Мои визави – Артурчик и Дина. Выражения их лиц в дрожащем полумраке улыбчиво-таинственные и какие-то близняшно-одинаковые. Я украдкой покосился налево, прижав кубок к губам (а винцо ничего себе!). Бражник и Бес синхронно работали кадыками, поглощая божественную влагу. Первый, прикрыв глаза до шпионских щёлочек, второй, напротив, сверкая во все стороны неугомонными зрачками. Направо, как не хотелось, смотреть не стал, боясь встретиться взглядом с моей (да уж не моей!) ненаглядно-ненавистной. Но её сдержанные глотки доносились до моих ушей, терзая сердце сомнениями.
Так же дружно мы опустили кубки на мягкую скатерть. Скучающая леди подошла к компьютеру. Произведя нехитрые манипуляции на клавиатуре, она с минуту сосредоточенно глядела в монитор. Экран и свеча отбрасывали на задумчивое лицо невероятную гамму красок: то бледно-мертвенную, то нежно-огненную, живую, делая выразительные черты ещё более привлекательными и волшебными. Но дивный миг продолжался недолго. Включился принтер, наполнив притихшую комнату, режущими слух, индустриальными шумами.
Вскоре семь свёрнутых листов, тщательно перетасованных леди И.К., стопкой лежали у неё на коленях. И мы, согласно жеребьёвке, проведённой, правда, без нашего участия (не очень-то и хотелось), стали по очереди подходить к креслу, в котором устроилась наша вершительница судеб, и тянуть фанты. Каждый брал тот, что лежал сверху. Ковыряться в стопке, выражая тем самым недоверие к Скучающей леди, считалось неприличным. Взяв записку с пожеланием, нужно было обязательно прочитать её содержание (про себя), склонившись к экрану монитора, а уж потом садиться на место.
Последний фант достался мне. Беря его, я невольно коснулся бедра госпожи И.К. И тут же пальцы обожгло ледяным холодом. По телу пробежала противная дрожь. Почудилось даже, что притронулся не к ноге живого человека, а к мифической змее, опутавшей  вездесущими кольцами Антарктиду. Столь необычное явление родило в моих глазах законный вопрос, который я немедленно адресовал взгляду царственной дамы. Но к моему ужасу и недоумению взор прекрасной леди не только ответил молчанием, но подарил столько концентрированного зла, что я поспешил отвернуть голову к монитору и развернуть листок.
Надпись, выполненная в готическом стиле, гласила: «Убить соседа справа».
 

ЧАСТЬ II     ХОРОШИЙ ЯД
(возможно, излишне быстро и лаконично)



Как и когда организовался наш Клуб, точно не знает никто. Даже старожил Илья. Порой создаётся такое впечатление, что он существует вечно. И этому есть некоторые подтверждения. Однажды я стал случайным свидетелем того, как привратница Вика убиралась в архивном шкафу. Она что-то там переставляла, стирала пыль, подравнивала корешки скоросшивателей. Мне удалось краешком глаза заглянуть внутрь. На одной из полок я разглядел фотографию и небольшую картину, скорее миниатюру. На первой был запечатлён групповой снимок молодых дядечек и тётечек в средневековых костюмах (почти таких же как у нас). Центр кадра занимала леди И.К. Кроме неё никаких знакомых лиц. Фотография сделана на толстой порыжевшей бумаге, качество отвратительное. А внизу вензелеватая надпись: «Нескучный Клуб. 1891 год». Нормально, да? Если учесть, что наша хозяйка за все эти сто с лишним лет ни чуточки не изменилась. На миниатюре маслом выписана подобная компания. Но персонажи, кроме Скучающей леди, другие. И тоже надпись. К сожалению, прочесть её я не успел, Вика заметила меня и поспешно захлопнула дверцу шкафа. Но вполне можно предположить, что картину состряпали в те времена, когда ещё не была изобретена фотография. Возможно, мои подозрения – всего лишь только подозрения. Но поверить в подобные парадоксы, зная о чудесах творящихся в доме Скучающей леди очень даже легко. К тому же, совсем недавно мы все попали под пристальное око объектива, которым несколько нелепо распоряжался некий горбун (Сашка шепнул мне, что именно с ним у него состоялся матч по теннису в комнате Призраков). А это значило, что наша «тусовка» (не удержался вставить модное слово) так же попала в архивы Клуба. Значило ли это что-либо ещё? Конечно, значило. Только вряд ли кто-то догадывался – что именно.
Как бы там ни было, Клуб мне нравился. Не смотря ни на что. И я частенько ловил себя на том, что тащусь от нашего общества со страшной силой и стремлюсь на Малую Ульяновскую как юнец на первое свиданье. У меня даже собственный праздник появился – день вступления в Клуб. После Нового Года и Первого Мая – самый прикольный холидэй. А ведь попал я сюда, в общем-то, совершенно случайно. Но зато своевременно.
Я изнывал от скуки, наверное, гораздо больше, чем пресловутый Пушкин в своём Михайловском. Заработанные деньги, хоть и очень приличные, не доставляли особой радости. Машина, дача, рестораны, женщины, заграницы и прочее не приносило никакого удовлетворения. Однообразие утомляло и отупляло. Наступало медленное, но уверенное одеревенение. Попробовал возобновить чтение литературы, прерванное с началом интенсивной спекулятивной деятельности, но книги либо усыпляли, либо калейдоскопировали мысли в безумном хороводе. Занялся коллекционированием живописи. Но захламлённость «шедеврами» моего жилища только обостряла хандру. К тому же я вовремя сообразил, что разлюбезные антиквары нашли во мне богатого и недалёкого лоха. Тогда возникла мысль, поискать себя в творчестве. Вспомнились  студенческие потуги в области иронической прозы. Купил компьютер, накропал пару повестей и оригинальную пьесу, подразумевающую полное отсутствие в ней актёров. Как сейчас помню, она называлась: «Букет надкусанных гладиолусов для господина Луначарского». На этом мои графоманские изыски закончились. Попытался заставить себя рисовать, хотя и не имел к изобразительному искусству особых талантов. Состряпал бездарную картину с мудрёным названием: «Кузькина мать, указующая пастуху Макару, где раки зимуют» и забросил подальше кисти и краски.
Я впал в тоску и отчаяние. Скука душила и заставляла разрушать печень дорогими напитками, а мозги дорогими химикатами.
Вот тут на своё счастье мне и повстречался Ильюша. Мой старый клиент. Имея дело с золотом, он справедливо полагал, что на сегодняшний момент сохранение капитала в пусть благородном, но всего лишь металле, не очень-то разумное предприятие. Хранить деньги в государственных или частных банках он не желал. А вот всемогущим зелёненьким доверял как родному дяде. (И это несмотря на то, что с его уст частенько срывалась полу-песня полу-поговорка: «Все люди ****и, весь мир бардак. Мой родный дядя и тот мудак»). Поэтому и имел дело со мной. Работа в среде близкой к уголовной не облагораживала его духовный мир. А ему как натуре творческой и неугомонной всегда хотелось чего-нибудь такого, нервощекочущего. Вот он постоянно и находился в поиске. Ищущий да обрящет. Он нашёл Клуб. Через кого не знаю. Я не уточнял. А потом, видя на потухающем лице приятеля припухшие следы застарелого уныния, пригласил туда и меня, когда образовалось вакантное местечко. За что ему грандóвое мерси.
В двух словах я уже поведал о том, чем мы занимались в Клубе. Уточню некоторые детали.
Посещение Клуба строго регламентировалось. Мы встречались там регулярно, раз в неделю. Пропуски собраний допускались, но лишь изредка и только по уважительным причинам, степень коих определяла сама Скучающая леди. Надо сказать, что подобных пропусков было чрезвычайно мало, ибо деятельность Клуба нравилась всем. Я, повторюсь, так просто стремился туда всей душой. И не имел в журнале посещений ни одной буквы «н».
Розыгрыш фантов укладывался в двухнедельный цикл. Первый раз мы приходили, тянули розовые бумажки и расходились на неделю, чтобы обдумать исполнение того или другого пожелания. Затем встречались снова, оглашали фанты и, что самое главное, указывали время и место их реализации, опять же, не раскрывая инкогнито исполнителя, дабы сохранить интригу до конца. Потом составлялась программа просмотра наших безумных желаний, и всю следующую неделю мы веселились как сумасшедшие. Исполнитель исполнял, а остальные, выбрав удобный наблюдательный пункт, наблюдали. Страсти кипели нешуточные. Зудело у всех, страшно рассказать! Каждый знал чужие фанты, но никто не догадывался об их главных героях, до тех пор, пока в назначенный час зрители не собирались в условленном месте. А уж потом писку, визгу и соплей было предостаточно.
Наши шуточки частенько не устраивали властьпридержащих чиновников и властьохраняющих блюстителей. Безобидными их мог назвать человек циничный и равнодушный, да и то с большой натяжкой. А регулярность дерзких выходок натолкнула мэров-пэров на существование в городе некой хулиганской организации, разрушающей общественный порядок и спокойствие (они были не далеки от истины). Нас разыскивали, ждали, подкарауливали, вычисляли. Мы догадывались (да что там – знали!) об этом. Леди И.К. постоянно и чересчур навязчиво предупреждала всех членов Клуба о соблюдении мер предосторожности и даже наказывала за несоблюдение конспирации. Но опасности только подстёгивали на свершение самых невероятных поступков. А за неделю легко можно было продумать все пути отступления, что мы успешно и делали. Ни разу ментам не удалось взять кого-нибудь из наших. А мы только радовались как дети, одурачивая очередную засаду и находя в последующие дни гневные статейки в местной печати. Я даже помню некоторые заголовки. Например: «Осквернители памятников», «Художества на стенах городской Думы», «Провокация или тонкий расчёт?», «Очередная пощёчина правоохранительным органам», «Угнанный троллейбус найден на кукурузном поле». «Террор или неприкрытое хамство?», «Хулиганская выходка в кегельбане» и тому подобное.
Чего только не выдумает пресыщенный богатей, чтобы развеять печаль. То реку ему надо переплыть в самом широком и судоходном месте, то поцеловать в губы мэра города на празднике того самого города и сделать ему двусмысленный комплимент. А ещё он любит шокировать публику разного рода лозунгами, листовками сомнительного содержания или нетрадиционным поведением и внешним видом. Он срывает мероприятия, устраивает пробки на дорогах, изображает из себя привокзальную проститутку. Ему нравиться расписывать и разрисовывать стены в деловых и административных кварталах. Он любит дразнить ментов и бандитов. Он и расфуфыренный герой-любовник, и жалкий гей в кожзаменителе. Он и принц, и нищий. Он и Бэтмен, и Джокер. Он Робин Гуд, и шериф, как его там зовут, забыл к чёртовой матери! Он – всё, что ему скажут и даже больше, ибо импровизация приветствуется и поощряется. Он живёт нескучной жизнью! И ему нравится нескучная жизнь. Он – это мы все. Он – это я. И мне тоже хорошо.
Боже, как хорошо, что именно я вытянул собственный фант. Как хорошо! Что если бы он достался кому-то другому!? Допустим Бражнику. Сидящему слева от меня. Вот то-то было бы интересно! То-то бы весело! «И зарезал, – как говорится, – сам себя!» Да пусть и не Бражнику! А кому-то… Череп разлетелся бы на кусочки от мыслей: «Кому?! У кого?! Как!? Когда!?»
А так, он у меня.
А раз у меня, значит, соседа справа должен убить я. То есть ненаглядную Милену укокошить предоставляется мне самолично. За что боролся, на то и напоролся! (Опять на цитаты потянуло!)
А убить я её не смогу. Да и не хочу. Злость прошла, леший её побери!
Ну и х… хорошо… Будет Миленка жить.
А мне, что делать?
А ничего! Прошланговать фант – и баста!
Да, но за саботаж по головке не погладят. Слишком ещё живы примеры…
Так что, значит таки замочить гречаночку!?
Но…
Топориком по темечку!
Но…
Или… лучше удушить.
Никаких удушить! Убивать я не намерен!
Утопить! Пригласить искупаться на Сладкое озеро… А там камешек к ногам и…
Заткнись!
Можно застрелить. Где-нибудь на загородной прогулке. У тебя ведь есть пистолет?
Есть, но я стрелять ни в кого не намере…
А ещё лучше яд! Старое, проверенное средство. Сколько славных персонажей стёрла история с лиц земли с помощью благороднейших ядов!
Каких ещё ядов!?
Благороднейших. И разных… Можно, к примеру, мышьяк. Его у Дантиста полно. Он им нервы убивает. Думаю, одолжит с полкило. Скажешь, что крыс травить и вообще…
Каких крыс к чертям собачьим!?
Или обратись к Аптекарю. У кого, у кого, а у него точно яды имеются. Такие вещи в хозяйстве просто необходимы…
Ни к кому я обращаться не собираюсь. И убивать…
Стоп! Как же я забыл… Недавно в гаражах мужики трепали про этот, как его… про таллий кажется. Точно – таллий! Я его ещё про себя гениталий обозвал. Без вкуса, без цвета, без запаха. Пока мы не добавим в… А Антипин заявил, что у него таллия – завались. Он им чего-то там на огороде истребляет. Так что, милости просим, к нашему парикмахеру. Он-то ядку нам и отсыплет.
Никаких убийств. И точка. Как я могу… Ради чьей-то прихоти…
Чьей-то? Интересно, чьей же? Не твоей ли?
Ну, моей! Так что ж теперь?!! Убивать Милену я не буду. За какие-то намёки, слова…
Слова, слова… Слово – не воробей.
Первое слово съела корова.
Дал слово – держись.
А не сдержал – крепись!
Неправильно! Там не так было!
Ну и хрен с ним!
Тогда будешь иметь дело со Скучающей леди. Будь здоров. Хотя теперь в твоём здоровье я сильно сомневаюсь.
Сомнения рождают движение…
Конечно же, Милену я убивать не собирался. И искренне (с огромным облегчением) радовался, что идиотский (!) фант достался мне. Терзался, не спорю. Но не долго. Все доводы в пользу смерти несравненной и любимой отмёл сразу.
«А напрасно, – нашёптывал внутренний голос, – напрасно! Вон, смотри, пошла твоя зазноба с Бражником под ручку. На тебя оглянулась! Только что язык не показала!»
Не повод, хотя… Так, прочь колебания, демоны прочь! Прочь! С Бражником, так с Бражником. Да хоть с самим Бзезянцем! Пошла и пошла! Кто она мне? Жена, любовница, мать моих детей?! Никто. Пусть идёт с кем хочет. I don’t mind! Я еду домой. Ставлю новый диск Блэкмора, открываю бутылочку, другую «Будвайзера», наслаждаюсь сушёными кальмарами и саратовской воблой. На двери табличка: «Просьба не беспокоить!»
Блин! Блин! Блин!
И я поехал домой.
Но не сразу.
Сначала моя нервная рука направила «краснокожего брата» к часовому заводу. Там обычно парковала Милена скромненький «Фольксваген» типа «Жук». Ярко-ярко-жёлтый, словно страдающий болезнью Боткина на последней стадии. (Это из меня желчь прёт от злости!) Нет же, никакого гепатита, однозначно – весёлый и лимонный, словно беззаботный цыплёнок среди грязных и облезлых бройлеров. Или, на худой конец, взбугрившийся желток яишенки на свинцовом и пыльном тефлоне, разомлевшего от жары, города.
Милена только-только села в машину. А вот и Бражник на каплевидной белой «Хонде». Пристроился Циле (куда делась Сладкая гречаночка?) в кильватер. Белок к желтку! Сопровождает. Ухажёр, твою мать!
А чего я, собственно, переживаю? Мне-то какое дело?
Чёртова ревность! Вот уж не думал…
Они свернули на Нахимова и дунули прямиком к Богодановскому спуску. Я за ними. На почтительном расстоянии. Шпион хренов! Обманутый кабальеро!
Ну конечно, вот и дом Милены. Современный монстр с двухуровневыми квартирами, с зимними садами, с видами на природу и прочим необходимым и не очень.
Вышли оба. О чём-то перетирают меж собой. Любезничают. Ишь, как Вискарь с ноги на ногу скачет! Красуется! Урод… Тьфу! Гадство! По-моему, она меня заметила!
Милена взяла Бражника за локоть и настойчиво потянула. Он посопротивлялся пару секунд (кокетничает) и, поставив «япошку» на сигнализацию, последовал за своей очаровательной спутницей (змеёй!!!).
Они зашли в подъезд. Её подъезд…
Смеркалось.
Дожидаться развязки я не стал. Поехал к себе. Напился пива и позвонил гаражному соседу Антипину. Поинтересовался у него насчёт таллия. Тот сначала долго отнекивался, включал дурака, но потом любезно пообещал подогреть половиной спичечного коробка. Вот и ладно.
На удивление выспался на славу. Всю ночь снились вьетнамцы, угощающие меня необычными салатами, травами и фруктами. Было вкусно даже во сне. Пожилой вьетнамец обучал управляться палочками. Молодой вьетнамец наполнял тарелку яствами. А самый юный читал вслух правила дорожного движения для развивающихся стран.
Проснулся рано. Чувствовал себя бодро. Голова работала нормально. Вот она и наработала мысль – заняться слежкой за Миленой вплотную.
А уж если моя голова чего решила, то, будь любезен, – выполняй.
Чем я и занялся без промедления.
Позвонил племяннику. Попросил подогнать свою бывшую девяносто девяточку, пообещав на целый день одолжить ему джип.
Через десять минут я уже сидел в дребезжащем пластмассой салоне и снисходительно прощался с племяшом, запыхавшимся и обалдевшим от такого чумового нежданчика.
Во дворе Милены помимо её желтоспинной козявки стояли ещё пара «Ниссанов» и «Мерседес». «Хонда» отсутствовала. Такой расклад мне, в общем-то, понравился, но всё равно я был настроен решительно. Приготовился к длительному ожиданию. Но к счастью ошибся. Не прошло и получаса, как на пороге подъезда появилась моя… жертва, мать её так! И направилась она не к «Жуку», а к «Мерсу». Села за руль и покатила. Очки, косынка. Шпионы, как мы! Тем лучше.
Мы мчались по пустынным улицам достаточно быстро и вскоре оказались за городом.
Сначала я испугался, что Милена обнаружит слежку. На шоссе ни впереди, ни сзади – ни одной машинки. Но как только выехали на простор, леди де Клер вдавила педаль газа до самого пола, и я стал постепенно отставать, пугаясь уже по другому поводу – как бы не потерять мою подопечную.
Но потерять её сегодня, мне было не суждено. Навстречу нам величественно проехал невероятно широкоскулый и бордовый «Шевроле». Такой красавец мог быть только у одного человека, у Сашки Аптекаря. Это и был он. Сидел за рулём в нелепых оранжевых очках в пол-лица и камуфляжной панаме, напоминая придурковатого марсианина из бартоновской мистерии.
Меня он не узнал, потому что даже не удостоил вниманием вшивый «жигулёнок». Я успел только подумать: «Ты посмотри, наш Битнер тоже замаскировался!» И вдруг вслед за Сашкой, сохраняя определённую дистанцию, промчался «Мерседес». Именно тот, за которым гнался я. В котором сидела Милена. И когда она успела развернуться?! Тут ведь двойная сплошная!
Впрочем, пунктирного разрыва в разметке я тоже не стал искать. Тормоз. Руль резко влево. Газ. Поехали обратно!
Догнал их у поста ГАИ (ГИБДД, кому больше нравится). Там, волей-неволей, им пришлось умерить пыл. Ограничение скорости. 40 км.
В город мы въехали представительным эскортом.
Ну, и куда же дальше? Правит бал Саня. Ага, свернули на Шолохова. Значит, едем в Басурмановку. Район у нас есть такой. Бандитский. Не в смысле, что бандиты по ночам тут шастают, а в смысле, что они тут особняков понастроили. Кстати, это ничего не меняет, и ночью здесь бродить без дела не рекомендуется. Да и по делу тоже.
Тут и Зверёк наш обитает. В домике из итальянского кирпича. С жестяными петухами на черепичной крыше. С венецианским, расписным балкончиком. И с огромными воротами, будто бы Бзе в перспективе собирается въезжать в них на паровозе.
Кстати, вот и он, дом Дантиста недоделанного. И хозяин собственной персоной выкатывает на улицу. Но не на своём обычном «Ягуаре», а на мотоцикле. «Кавасаки». Рубин и хром. Колёса как у моего джипа, седло задрано, как задница у ебливой кошки, выхлопные трубы – песня! Да и сам «гонщик серебряной мечты» одет подстать. «Алюминиевый», облегающий костюм, чёрные краги и такого же цвета шлем с тонированным откидным стеклом. Робокоп тоже мне!
Сашка притормозил, увидев Артурчика. Милена следом за ним. Ну и я тоже, дабы не нарушать порядок. Но как только чудо-моцик достаточно отдалился от нас, мы продолжили движенье караваном.
Хитрое дельце выходит. Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку… Следим друг за другом. Пасём. Занятно получается. Странно получается! Это ж какой такой бубновый интерес преследует каждый из нас? Я-то понятно, а вот все остальные… Занятно, занятно…
Бзе ехал неторопливо. Я думал, он врубит сейчас на полную – догоняй его тогда. Ан нет… Дырчит, не балует. Катится, как гимназистка на велосипеде по парковой дорожке. За ним Сашка, за Сашкой Милена, за Миленой я, за мной… Блин! За мной тоже какой-то крендель едет. В очках, в кепке, в перчатках. На задрипанной шестёрке цвета «мурена». Просто какое-то ЦРУ получается! Может, он пристроился случайно? Да нет, кто другой уже бы давно обогнал. Плетёмся мы довольно позорно. Аж стыдно, ей богу! Детский сад, да и только!
Проехали два квартала. Свернули. Миновали ещё квартал. И тут Бзе остановился. Заглушил двигатель. Устроился в тени шевелюристого каштана. Не снимая шлема, принялся наблюдать за домом напротив и наискосок.
Естественно, остановились все. И тот хмырь, что маячил в зеркальце заднего обзора, тоже остановился.
Сашка усердно начал протирать лобовуху. Милена сделала вид, что наводит красоту. Я бестолково крутил ручку приёмника. А хмырь опустил голову на руль и прикинулся, что качумает себе со скуки.
Нормалёк!
Дом я узнал сразу. А кто не знает хором покойного Мустафы Латыша?! Бывшего центра всего чёрного, подпольного и криминального в нашем городе. Бывшего мужа восточной красавицы Дины Байсаровой. Между прочим, живущей в жутком тереме до сих пор. Мороз по коже! Да не от Дины, а от сумрака биллиардной комнаты! Ненавижу! Поговаривают, что в подвале страшного особняка замурована заживо целая бригада строителей из Макеевки. Мол Мустафа не захотел им платить и… Брешут, наверное.
Цепочка замкнулась. И надо было быть полным идиотом, чтобы не догадаться, что за моей спиной маячит никто иной как Бражник.
Я не был полным идиотом. Я догадался. И ещё мне не нравилось торчать возле дома Мустафы. Ну, не люблю я бандитов! Даже дохлых. И с их вдовами, пусть даже симпатичными и таинственными (окружёнными стайкой кусучих шакалов) пересекаться никак не хочу.
Пора сваливать. Довольно. По поводу… Милены уже появились кое-какие намётки. Перспективы, так сказать. Поэтому наблюдать за ней не имело никакого смысла. А раз так…
Я вышел из шпионской круговерти. Легко отделался от Бражника, попытавшегося преследовать меня, оставив машину возле проходного подъезда и пересев на трамвай. Десять минут от души недоумевал и веселился над перипетиями общественного транспорта (отвык, браток, локтями работать!). Вышел за три остановки до нужной. Прошвырнулся по коммерческим ларькам. Купил коньяка, лимон, солёных орешков и банку красной икры. Сегодня будем крепко думать. Есть над чем… Зашёл в студию звукозаписи. Поболтал со знакомым продавцом о последних бедах Джорджа Харрисона и не слишком кайфовом альбоме Джефа Линна. Для рывка мысли и настроения пропустил кружечку пивка в милом сердцу кафе «Жена Бургомистра». Там же позырил телевизор. Без особого интереса, хотя на экране каламбурили любимые комики.
Неподалёку от моего дома стоял нездешний «Мерседес». Я насторожился. Присмотрелся. Тот самый. За которым  давеча гонялся битый час, а то и больше.
А вот и Милена. Заметила меня. Опустила стекло.
– Здравствуй, Лёва, – она сняла очки, и никакой иронии в её глазах я не заметил.
– Здравствуй, Милена, – я немного смутился и неуклюже спрятал руки с бутылкой и закуской за спиной.
– Вижу, подготовился ты основательно. Тем лучше. Не будем терять времени. Садись.
– Куда? – я спросил и тут же понял, насколько глупо выгляжу.
К счастью у неё не было настроения подначивать меня. Она с серьёзным видом открыла дверцу справа от водителя и кивнула на переднее сиденье.
– Хочешь, садись за руль, – она снова надела очки, – многие мужики стесняются, когда их везёт женщина. Западло, говорят. Тебе западло?
Наконец я улыбнулся.
– Нет, не западло. С тобой, по крайней мере.
– А с другой?
– А с другой я и не поеду, – мне очень понравилось, каким тоном я это произнёс.
– Тогда let’s go!
– А куда? – я плюхнулся в приятное, просто чумовое, после девяточного кресло.
– Ты знаешь…
Я не знал, но догадывался. И ни хрена не понимал. Что происходит. Что?!!
Очередная подколка. Розыгрыш. Насмешка. Блаж. Скука.
А может…
А Бражник…
А может…
А слежка за Аптекарем…
А может…
А может и да, кто его знает. Let’s go!!!
Мы приехали к ней. Квартира сказочная. Большая, светлая, в меру наворочанная и удобная. Мебели мало, простора много. Мне нравятся такие (я их называю прозрачными) квартиры.
Пока Милена колдовала на кухне с лимоном и бутербродами, я внимательно изучил жилплощадь. Заглянул в каждый уголок. Оказывается, у нашей гречаночки имеется вкус. И неплохой. Может, не убивать её…
С такой оптимистической мыслью я поднялся на второй этаж и очутился перед неожиданной в этом царстве света чёрной дверью. Хотел было открыть её, но меня остановил строгий голос хозяйки.
– А туда входить не надо!
– А почему? – сразу же захотелось войти ещё больше.
– А вот помнишь, как Синяя Борода своим жёнам наказывал: «Во все комнаты входите, а в эту ни в коем случае. Иначе не сносить вам головы!»
– Глупо. Зачем тогда ключи от всех комнат давал.
– Проверял на верность… или ещё чего…
– А что там у тебя? – я спустился вниз, с удовольствием окидывая взглядом мило сервированный стеклянный столик на колёсиках.
– Чёрная комната.
– Как у нашей леди И.К. комната Призраков?
– Лучше. Гораздо лучше… Потом узнаешь.
– Когда?
– Ты слишком тороплив. Сначала накорми, баньку истопи, спать уложи, а потом спрашивай.
– Как же ты будешь отвечать во сне, сказочная ты моя?
– Первый комплимент? – ответила она вопросом на вопрос.
– Надеюсь, не последний.
– Я тоже… А давай напьёмся?
– Давай, – легко согласился я.
И мы напились. Но не очень. В меру. Так, что смогли поставить допотопный болгарский компакт Битлов «Love songs» и протанцевать под него в обнимку с начала и до конца два раза подряд. Я не помню, на какой песне первый раз поцеловал Милену, но на песне «P.S. I love you» (а может на «Here, there and everywhere») подхватил её на руки и вопросил глазами: «Куда?»
– Ты знаешь, – она обвила мою шею руками, откинув голову и страстно приоткрыв рот.
– В Чёрную комнату?
Она не ответила.
Потом у нас была Любовь. Или Секс. Или мы Переспали. Хотя какой дурак спит в два часа дня?
В общем у нас произошло. И очень даже хорошо произошло.
Слишком любопытным выражаю своё соболезнование. Описания Действа не будет. Ибо комната оказалась чернее чёрного, и я, как ни старался, ничего не видел. Честное слово. А старался я вовсю, надо заметить. Однако мною владели только чувства. А описывать чувства – дело неблагодарное. Да и не очень-то я умею их описывать.
Мы лежали, раскинув руки-ноги, на чёрных шёлковых простынях и глядели в чёрный потолок. Я прислушивался к её прерывистому дыханию, стараясь понять, понравилось ей или нет.
И почему подобный вопрос всегда волнует мужиков? (Я имею в виду нормальных мужиков, не тех, у кого примитивная задача – вставил-вынул-закурил.) Почему во время этого у них в голове одна мысль – доставить удовольствие партнёрше, а уж потом самому насладиться всеми прелестями интимной жизни (во как!). Наверно, это не правильно. Наверно, думать надо о другом. А вообще, чего думать, трясти надо!
Так, на чём я там остановился? Понравилось ли Милене… Судя по всему, да. Что ж, неплохо. Просто расчудесно. Теперь все кошки, скребущие мою душу, затупили коготки. Окончательно. Сдохли кошки. И убивать сладкую гречаночку мне не придётся. Никогда.
Я улыбнулся, радуясь, что в темноте моя улыбка осталась незамеченной. Прижался к Милене всем телом. Зарылся лицом в её, раскиданные по подушке, волосы. Замурчал, как ленивый котяра, объевшийся сметаны.
Она, притворно ворча, отстранилась.
– Жарко! Давай так полежим. Пока…
– Пока?
– Пока, ненасытный! А прикидывался скромником! Краснел, как барышня! Скажи, Лёвушка, отчего ты меня сторонился как огня? Наверно, если бы я сегодня не позвала тебя, то…
– Сам удивляюсь… Ведь давно уже на тебя…
– Глаз положил?
– Ну… да… в общем…
– Чего ж тогда медлил? Смотрю, парень язык проглотил. Сам пялится на меня… Глазками пожирает. Язычочком губки пересохшие облизывает. Совсем головушку потерял. И молчит, как хек замороженный. Я даже думала, может, ты девственник какой. Или ещё чего похуже. Сейчас вижу, что нет, а раньше…
– Ты же сама настраивала меня против себя.
– Чем же?
– Поведением, репликами. Порой противно было слушать.
– А я специально тебя злила, – Милена ущипнула меня за живот, – специально, чтобы расшевелить тебя деревянного.
– Ничего себе злила! – я ответил щипком на щипок. – Да если бы кто попроще…
– Что бы было?
– Ходила бы с фингалом…
– А ты такой?
– Я нет… А с Бражником ты меня тоже злила?
– Ну конечно, дурачок. Я же поняла, что ты будешь следить за мной. Ну и… Я его вытолкала через пятнадцать минут. Попили чайку, выглянула в окно – тебя нет – ну и прощай, Авдейка, не по тебе скамейка. Он попытался руки распустить, но не на ту напал. Получил пару затрещин и укатил. Лёвушка-а-а! Дурачок мой стеснительный!
Она прижалась ко мне, и я почувствовал на щеке тепло её мягких губ. Накатившая злость, в момент улетучилась.
– К чему такие сложности?.. У людей… Какие-то недомолвки, недоделки, намёки…
Я поймал её губы своими, крепко поцеловал. Но она снова вырвалась. Откатилась на недосягаемое расстояние.
– А ведь, правда! Почему так сложно и запутанно. Вот вчера… Я не знаю, обратил ты внимание или нет… Помнишь, как Ильюша рассказывал про Вьетнам?
Я утвердительно хмыкнул.
– А ведь он там не был.
– Как это?!
– Так это! Не был и не был. Во-первых, многое из его рассказа не соответствует истине. По части цен, зарплат и общего благосостояния. Сведения двадцатилетней давности. Я знаю, мне мама рассказывала. Сейчас Вьетнам развивается. И ещё как. Какие велосипеды, какие куры по сто баксов?! Чушь! Во-вторых, как-то скомкано он преподносил свою историю. Не в своём духе. Без подробностей что ли. И, в-третьих, я его видела дважды в то самое время, когда он должен был находиться за границей.
– И где же?
– На базах, на левом берегу, в обществе девушек.
– А ты…
– А я взрослая девочка, гуляю, где хочу.
– Ну…
Она пропустила моё обиженное мычание мимо ушей.
– Не понимаю, зачем он нас обманывал. Стихи эти непонятные. Жидкий картон!.. Ещё не понравился рассказ Артура… Не не понравился, а показался странным. Я слышала подобную байку раньше. Но в другой интерпретации. Другие имена, никаких пап и мам, никакой молнии с тяжёлой музыкой и так далее. Всё проще…
– Может, Бзе для красного словца…
– Может. Хотя, ты знаешь, чего стоит его красное словцо. А вспомни странный документ, который читал Саша. Какая-то секретность, камера хранения, Света Пак, фотографии. Натянуто до невозможности. Хотя фотографии… Вообще, странный выдался вечер. Не такой как всегда. Ты не заметил? Мне было как-то не по себе.
– Заметил, в общем-то, но значения не придал. У Скучающей леди и не такое…
– Вот-вот, и леди И.К. вела себя странно… «Включите воображение, пора расшевелить ревматическую публику…» Кстати, что ты загадал в своём фанте?
Опля! К чему бы это? Подобные вопросы задавать запрещено! Милена, не загибай!
Но тут же она, звонко рассмеявшись, шутливо набросилась на меня и принялась терзать расслабленное тело острыми ноготками.
– Ага! Испугался! Сейчас я выведаю у тебя все тайны мадридского двора! Под пыткой сексом ты мне расскажешь даже то, чего не знаешь!
Я принял её игру. И вскоре наша детская возня переросла в нечто большее, поглотившее нас с головой, лишившее разума, уничтожившее время и вообще всю реальность.
А потом я чуть всё не испортил. Надо же было брякнуть.
– А почему ты сегодня следила за Сашкой?
Она долго не отвечала, а потом произнесла ни с чем несравнимой обидой в голосе:
– Я ведь не спрашиваю тебя, почему ты следил за мной.
– Но… как…
– Если это опять ревность, то ты глупее, чем я могла предположить! Если… Слушай, давай оставим этот разговор. – Какие ледяные нотки! – Давай… примем душ. Чур, первая!
Она ловко спрыгнула с кровати и отворила дверь. Свет ввалился в комнату оголтелым спецназом. Я запоздало крикнул, отчаянно жмурясь и натягивая на себя чёрное покрывало:
– Может, и я с тобой!
– Нет, – её босые пятки торопливо зашлёпали по лестнице, – я тебя боюсь. И стесняюсь. У меня родинка на попе. Большая. И на животе. И на плече. А на внутренней стороне бедра – бородавка. Волосатая! Я быстро. Ты не скучай. В холодильнике соки и минеральная вода.
И довольный смех уже откуда-то издалека. Значит, не так уж и обиделась. Ну и ладно.
Дверь так и осталась нараспашку, обозначив контуры внутреннего убранства помещения. В общем-то, и обозначать было практически нечего. Кровать, стул, тумбочка, торшер.
Торшер.
Вопреки всем ожиданиям, лампочка в нём оказалась обыкновенная, не чёрная.
Помимо всего прочего она высветила роскошный халат в красно-серо-синюю полоску. Он бугрился махровой грудой прямо на полу. Какой-то одинокий, забытый, жалкий. Я прикинул его на себя. Как раз в пору. Не люблю трясти гениталиями в чужой квартире.
А это что? Под халатом, оказывается, прятался конверт. Пухлый и плотный. Надпись, сделанная жирным фломастером, красноречиво характеризовала его содержимое. «Приложение к рукописи С.П. Фотографии в количестве сорока трёх штук».
Ещё раз опля!
Фотографии.
Мы про них ничего не знаем, но лежат они у нас в Чёрной комнате. Разглядываем на досуге.
Не посмотреть было бы глупо, – без колебаний решил я про себя. Посмотреть – значит, приоткрыть завесу над одной из вчерашних загадок.
И я посмотрел. И душ мне стал не нужен. Сорок три сосульки за шиворот.
На всех снимках я. В главной роли. Во всей красе. То есть абсолютно без ничего. То есть голый.
Но зато не одинокий. Сорок три девицы были моими партнёршами. И я с ними не в шахматы играл. Я их трахал. Причём, качественно и умело. Честное слово!
Короче, эротика с элементами мягкой порнографии. Заснятая профессионально и нагло.
Ракурсы такие, что от зависти лопнул бы самый крутой и пронырливый папарацци. Создавалась полная иллюзия, что мы с девчонками позировали перед камерой и очень даже искусно.
И главное, снимки не являлись монтажом. На них была запечатлена голая-преголая правда. В моих объятьях застыли вполне реальные барышни. Реальней не бывает.
Представляю выражение своего лица, когда я рассматривал таких до боли знакомых старушек, уродцев и кореяночек. Вот они, все тут, как на подбор. Ласковые, нежные, изобретательные, страстные, да что там – огненные! И я вроде ничего себе.
Воспоминания. Нахлынули. Как вода из унитазного бачка. Холодная и прозрачная, а не попьёшь.
Так, а кто у нас фотограф? Кто же у нас скрытая камера? Кто? И как, чёрт возьми, снимки попали в руки Светы Пак? И к чему они (вот уж чего не понимаю!) в  псевдофилософской рукописи? И как они оказались у Милены?
Голова пухла от вопросов, словно пересохшая губка, брошенная в лужу. И все они сводились к одному – ЗАЧЕМ?
Ответа я не находил. От того и нервничал.
Спустился вниз. Милена всё ещё была в ванной. Я бросил пакет с фотографиями на диван. Чего гадать, сейчас она придёт, тогда и спрошу – откуда и зачем. Что мозги попусту ломать.
Жадно присосался к ледяной бутылочке «Нарзана». И тут мой взгляд натолкнулся на сложенную втрое розовую бумагу. Она сиротливо лежала на спинке дивана, практически сливаясь с пёстрым узором обивки.
Фант?!
Сердце принялось бешено выстукивать пейсовское вступление к несравненной «Fireball».
Фант!
Я прислушался. Из ванной доносился шум воды и фальшивые арии моей безголосой гречаночки.
Успею!
Я схватил бумагу. Развернул. Прочитал.
«Убить соседа слева».
Сосед слева – я, если кто забыл.
Как легко человеку испортить настроение, особенно если оно и так неважнецкое.
И как легко изменить решение, особенно, если ты менял его уже несколько раз.
От любви до ненависти, как от правого до левого глаза президента Гранта, что набычился на пятидесятидолларовой купюре.
Я засобирался домой.
Что вполне естественно.
Милена не стала меня удерживать. Наверно, списала мою холодность на счёт скомканной беседы по поводу слежки за Аптекарем. Хотя, она несомненно удивилась и разочаровалась. После того, что произошло между нами в Чёрной комнате…
Вялый поцелуй.
Ничего не значащее – увидимся.
И я ушёл.
Напоследок между первым и вторым этажами повстречал Бражника. Он нёсся как угорелый вверх, прыгая через две ступеньки. Увидев меня, смутился, как барышня-крестьянка от настойчивых уговоров молодого барчука. Ляпнул в отмазку, что оставил у Милены одну вещь и помчался дальше.
Вторая смена! Вторая смена! В голове загромыхал медный колокольчик.
Такого напряга мне не приходилось испытывать давно. Со времён продумывания гапуровской аферы.
Мозг анализировал ситуацию. Искал решение. И выводил всегда одну и ту же формулу: или ты её, или она тебя. Третьего не дано.
Выбирай.
А я искал именно третье.
Убежать. Скрыться. Затаиться. Переждать. Договориться.
Именно договориться. Встретиться с Миленой и объясниться. Предложить перемирие. Выйти к чёрту из Клуба. Или ещё что там…
Но сначала надо узнать про фотографии. Я чувствовал, что они неспроста оказались у Милены. Что в них скрыта главная загадка.
После пятого гудка Сашка поднял трубку. Я хотел тут же спросить его о том, как попали известные ему снимки к Милене, но он опередил меня и затараторил, не давая вставить и слова.
– Лёвка, если ты насчёт отравы, то иди к чёрту! Вы все с ума посходили. Дай яду, дай яду! Что я вам Амбруаз Паре?! У всех, видите ли, крысы развелись, и я должен их потравить! Забодали!
– Какого ещё яду! – я ничего не понял, но что-то гаденькое зашевелилось в моей груди.
– Какого-нибудь, лишь бы ядовитого! – он обиженно замолчал.
– Так, Саня, успокойся и расскажи всё по порядку.
– По порядку так… Звонит Вискарь. Говорит, на даче крысы развелись. Дай яду посильнее, ты же, мол, аптекарь. Говорю, нет яду, обращайся в санэпидемстанцию. Ладно. Не успел трубку повесить, Бзезянц трезвонит. И тоже ему отравы. Тоже крысы-мыши. Я начинаю нервничать. Мягко отсылаю его. И тут снова звонок. Как ты думаешь, от кого? Вот уж чего не ожидал. Наша несравненная леди Сельма. Удостоила вниманием. Жить без яду не может. Спаси меня, мой фармацевт! Я злой как собака! Популярно объясняю, что травить грызунов не в моей компетенции. Предлагаю таблетки от кашля и порошки от поноса. С той стороны слышу угрозы и проклятья. Казалось бы – успокоились крысоловы. Целый час никто не звонил. И, на тебе! Милена!
– Милена! – эхом отозвался я.
– Она самая! По тому же вопросу. Нет ли у тебя, Сашок, цианчика какого. На складе крыски завелись, пирожные трескают. Вывести бы. Я ответил, что это не смешно и бросил трубку.
– Давно она звонила?
– Минут пятнадцать назад. Так тебе тоже яду?!
– Да нет, обойдусь… Хотел насчёт фотографий спросить…
– Тех из рукописи?
– Ну да.
– Так пропали они.
– Как пропали?
– Исчезли из гардеробной. Я же… я же вас обманул, что забыл их дома. На самом деле они лежали в барсетке. Ума не приложу, кто их мог притырить. Так что не обессудь…
Поговорили.
А через час в мою дверь тихонько постучали. Я открыл. На пороге мялся парикмахер Антипин, сосед по гаражу.
– Таллию тебе принёс, Лёвушка. Половину спичечного коробка. Хорошая вещь. Ядовитая конкретно. Брать будешь? Я недорого прошу. На пол-литру дашь – и хорошо! А ещё у меня есть скляночка с ядом египетской кобры. То ваще – смерть на всю округу! Покруче таллия будет. Капельку капнул, и… – Он мерзко хихикнул и махнул рукой в сторону. – Так будешь брать, а?
– Буду, – твёрдо ответил я. – И египетскую дрянь давай.
Я прекрасно понимал, что до субботы Милена не станет меня убивать. Но находиться дома или заниматься привычными делами совершенно не хотелось. Надо было срочно куда-то деваться. Отвлечься. Отдохнуть. Изменить на четыре денька образ жизни.
Чёрт бы побрал этих умников с их фантами! Устроили брэйн-ринг! Интересно, кому пришло в голову убрать соседа слева? Надавать бы по рукам!
Надавай себе в первую очередь!
А толку…
Никакого. Тогда думай, как извести Милену.
Хорошее слово – извести.
В слова потом будешь играть! Думай!
А всё уже давно продумано. Осталось подобрать контейнер для яда. Такой, чтобы самому случайно не вляпаться…
Пробирка подойдёт. Или пузырёк какой. От валерьянки, например.
Разберёмся…
Вот так, неторопливо беседуя сам с собой, я ехал на такси к милой, понимающей, неизменной «палочке-выручалочке» Галине Михайловне.
А кому ещё можно было довериться? Кому поплакаться? От кого услышать доброе слово? Только от неё, от моей Галы. Именно так, с ударением на последнем слоге, я называл её между нами, позаимствовав у Сальвадора Дали обращение к своей несравненной Елене Делувине-Дьяконовой.
Она словно ждала, стоя за дверью. Ни тени удивления на заметно постаревшем, но по-прежнему милом лице. Приглашающий жест рукой. Светлая улыбка.
– Здравствуй, Лев. Проходи.
В голосе сплошное тепло, сладкие ватрушки, сказка на ночь, поцелуй в лобик. Я уже начал таять!
– Здравствуй, Гала. Я поживу у тебя немного. Ты не против?
– Мог бы не спрашивать. Негодник, почему так долго не показывался?! Забываешь свою нежную воспитательницу? Значит так, сначала ванна, потом ужин. Сегодня в меню только овощи. Рагу, сатэ, летний салат и твои любимые жареные баклажаны.
– Баклачки – это хорошо! – я коснулся губами её мягкой, бархатной щеки.
Она притворно отстранилась и продолжила:
– Будем сегодня вегетарианствовать! Бороться с холестерином. И ещё… У меня припасена бутылочка вишнёвой наливочки. На всякий случай…
Ох уж эти случаи. Ох уж эти не иссякающие бутылочки. С каждым приходом они появляются на столе с завидным постоянством.
А что ещё надо одинокому, усталому путнику, сбившему ноги в бесконечном странствии по безводной, каменистой пустыне в поисках живительной влаги и приюта отдохновенья. (Нормально загнул.)
А если серьёзно, то мне частенько приходилось сожалеть, что родились мы с Галой не вовремя, что глубокая возрастная трещина непреодолимым Великим каньоном разделяет наши судьбы. И мы бредём по разным сторонам этого каньона, видим друг друга, машем друг другу руками, а соединиться не можем. Эх! Да что там…
Чудесно поужинали. После холостяцкой мучной диеты (макароны, пельмени, бутерброды) простенькие, в общем-то, домашние блюда показались царской закуской. И я с наиглубочайшим удовлетворением отметил, что с годами кулинарное мастерство моей воспитательницы только возросло. Синенькие просто потрясли, заставив на время забыть обо всех невзгодах. Наливка – как всегда на уровне. И в животе, и в голове я поимел полнейший экселент.
Потом мы разговаривали в зелёном полумраке крошечной, лилипутской настольной лампы. Вспоминали. Откровенничали. Делились радостями и горестями.
Я забрался в кресло с ногами и испытывал невероятное блаженство.
Когда мы исчерпали все темы для бесед, Галина Михайловна неожиданно удивила.
– А ты знаешь, Лев, я стала писать рассказы.
– Вот это да! И давно? – я насторожился, припоминая странное эссе моей раскосой Светочки.
– Примерно год назад.
– И… где же их можно почитать? Ты публиковалась?
– Нет… Понимаешь… Их вряд ли напечатают.
– Почему?!
– Дело в том… – она задумалась, красиво обхватив ладонью подбородок и подбирая нужные слова, – дело в том, что они… гадкие. Мерзковатые, я бы сказала.
– Что значит – гадкие? – я был окончательно поражён.
– Мне трудно объяснить… Хочешь, почитаю?
– Почему бы и нет, – сказал я, незаметно поглядывая на золотистый колобок луны, неторопливо катящийся за окном (жутко хотелось спать), – с удовольствием послушаю.
Гала открыла ящик письменного стола. Вынула из него папку с казённой надписью: «Дело №…» Развязала белые тесёмки. Извлекла из неё с десяток голубых школьных тетрадей. Задумчиво перетасовала их. Выбрала одну. Её движения были так плавны и медленны, что я едва сдерживал зевоту.
– Он короткий, – словно чувствуя моё полусонное состояние, извинилась Гала. – Читать? Или, может, завтра…
– Нет-нет. Читай сейчас, я решительно затряс головой, – очень интересно.
И она стала читать. Красиво и правильно. (Гораздо красивей Ильюши). Будто бы всю жизнь только этим и занималась.

Юбилей

Бэлла Леонидовна достала из шкафа любимое вечернее платье. Велюровое. Тёмно-синее. С чёрным воротом и пояском. Прикинула на себя. Довольно улыбнувшись, подмигнула зеркальному отражению. Переоделась.
Тщательно изучив содержимое шкатулки с драгоценностями, выбрала тоненькую золотую цепочку с зодиакальным кулоном, ажурные серёжки-висюльки и милый сердцу перстенёк с рубином – подарок мужа к двадцати пятилетию.
Боже, как быстро летит время. Не успеешь оглянуться… А кажется, что вот только вчера они с Мишей поженились в Тихорецке. Свадьба – десять близких друзей, сухое вино, яблоки. А завтра уже мчали в поезде, уносящем их в далёкий и пугающий Улан-Удэ. Семейное общежитие. Первая квартира. Рождение Катюши. И снова переезд, снова жизнь на чемоданах и колёсах. Новая школа, новые знакомства, новые трудности. Молодость, задор, энергия! Хорошо!
Боже, как давно это было. Было… Да прошло. Пролетело. Пронеслось. Годы промелькнули, как один день, насыщенный событиями и датами.
Сегодня тоже дата. Особенная. Значимая в жизни каждого человека. Пятидесятилетие. Юбилей. Полвека прочь! Страшно подумать!
Бэлла Леонидовна поправила причёску. Когда-то седина только красила её. Теперь же каждый серебристый волосок вызывает тревогу и печаль.
Она подвела губы яркой помадой. Поиграла ими, послала самой себе воздушный поцелуй. Слегка оттенила глаза, почернила ресницы, брови, прошлась кисточкой с тональной пудрой по щекам и лбу.
Для полувековой старушки выгляжу очень даже ничего, – сама себе сделала комплимент. Конечно, блеск в глазах не вернёшь, морщины на шее не разгладишь, да и фигура уже далеко не та, но всё же…
Она подумала немного и покрасила ногти красным лаком. Немного вызывающе, но под рубинчик на пальце в самый раз.
Теперь туфли. Вот они – два чёрных лебедя. Блестящие и надменные. Делающие просто неотразимыми вполне сохранившиеся ножки. На высоком каблуке, естественно, ходить будет тяжеловато, но вечер можно и потерпеть.
В комнату вошёл муж. Картинно развёл руками и восторженно заголосил.
– Бельчонок, ты просто прелесть! Ты… ты просто королевна! Я тебя люблю, ей богу! Я тебя обожаю!
Бэлла Леонидовна, не в силах скрыть улыбку, подставила щёку для поцелуя.
– Миша, не так пылко, не так пылко! Всю красоту испортишь! Все труды даром!..
– Красоту испортить невозможно. Тем более таким галантным кавалером.
– Послушай, кавалер, – она осторожно подула на ногти, сложив губы очаровательной трубочкой, – почему ты до сих пор в этих страшных штанах? Сейчас же надень брюки и рубашку. Галстук тоже не помешает. А то придут ребята, и мне будет стыдно за такого красавца.
– А придут? – муж лукаво улыбнулся.
– А как же! – Бэлла Леонидовна замахала на него руками. – Конечно, придут! Сколько лет уже ходят… Каждый год не забывают. Ну а сегодня… – она пожала плечами, – обязательно придут. Не могут не прийти.
– Придут, Бельчонок, придут, – муж виновато поклонился. – Не забудут. Они у тебя такие… Да и ты у нас такая…
– Какая? – Бэлла Леонидовна кокетливо склонила голову.
– Незабываемая! – супруг отвесил потешный поклон. – Самая незабываемая из всех учителей. Была б у меня такая классная руководительница, я бы, наверное, влюбился в неё!
– А кто тебе мешает? Влюбляйся. – И тут же, спохватившись от внезапной мысли. – А пирог! Пирог подгорит!
– Дорогая, успокойся. Твой пирог уже на столе. Стынет, излучая румяный яблочный аромат.
– Ты у меня просто чудо! – Бэлла Леонидовна осторожно, чтобы не стереть помаду, коснулась губами щеки мужа. – Выручаешь меня по кухне как всегда!
– Всю жизнь! – Он назидательно поднял указательный палец вверх. – Я уж и не знаю, кто я: полковник или шеф-повар! Такого мужа ещё поискать надо!
– Ладно, ладно, не задавайся… Ой!
В дверь протяжно и требовательно позвонили. Раз, другой.
– Ну-ка скоренько переодевайся! – Бэлла Леонидовна подбежала к зеркалу, торопливо разгладила на платье невидимые складки. – Я открою.
– Белочка, не суетись так! Никуда не денется твой 10 «А», – он с сожалением ощупал видавшие виды «адидасы» и цээсковскую линялую футболку.
– Денется, не денется! – в голос добавились директорские тембра. – И не страдай так по своей рванине. Брюки и рубашка!
Она, тщётно скрывая волнение, открыла дверь. И тут же её оглушил нестройный хор немного подзабытых, но таких родных голосов.
– Здрасте, Бэлла Леонидовна! Добрый вечер! С днём рождения вас! Поздравляем! А мы к вам. Наверное, не ждали?!
– Ой, сколько вас! – она притворно всплеснула руками. – Не забыли… – Её лицо светилось от счастья. – Ну, проходите. Тапочки всем не обещаю, но для девочек постараюсь что-нибудь подыскать.
Бывшие ученики, отчаянно стесняясь и подталкивая друг друга, стали заполнять прихожую.
– Мы не надолго… Мы только поздравить… Мы не побеспокоим…
– Ну уж нет! Без чая я вас не отпущу! Возражения не принимаются! Миша, ну где ты там?! Помоги ребятам раздеться.
Серёжа Локтионов вытащил откуда-то из-за спины хрустящий целлофаном букет роз. Неловко вручил его и произнёс запинаясь:
– Дорогая Бэлла Леонидовна, поздравляем вас… от всей души… с днём рождения…
– С юбилеем, – подсказал кто-то свистящим шёпотом, и все невольно рассмеялись.
– С юбилеем, – поправился Серёжа. – Желаем вам крепкого здоровья, счастья в личной жизни и успехов в вашем нелёгком и благородном труде.
– Спасибо, спасибо, – бормотала растроганная Бэлла Леонидовна, прижимая роскошный букет к груди. – Зачем же такие дорогие цветы? Они стоят, наверно, целое состояние! Спасибо… Ой, спасибо, мои дорогие! Миша, да где же ты?!
Вперёд выступила Лена Почкина. Её речь была более складная и пространная, чем у Сергея. Не даром ей доверяли в своё время вести школьные комсомольские собрания.
– Уважаемая Бэлла Леонидовна, прошло чуть больше года с тех пор, как мы расстались с нашей любимой школой и с нашей любимой учительницей. Но в наших сердцах никогда не сотрётся память о том, что вы для нас сделали, что вы дали нам, как подготовили к серьёзной, самостоятельной жизни. Семь лет вы были с нами. Семь лет заботились о нас, семь лет жили с нами душа в душу. Мы прошли через всё: через взлёты и паденья. Много чего мы пережили и испытали. Но одно могу сказать, что все мы покинули порог нашей семьдесят первой людьми. Настоящими людьми. И всё благодаря вам, Бэлла Леонидовна, благодаря вашему педагогическому таланту и профессионализму, благодаря вашей отзывчивости и необыкновенному, доброму и открытому характеру… Сегодня вам исполнилось пятьдесят. Мы радуемся и грустим по этому поводу. Радуемся, потому что видим вас как всегда красивой и здоровой, а грустим, потому что годы молодости вам не прибавляют… Но сегодня, я думаю, мы будем только радоваться и чествовать именинницу, чтобы хорошее настроение добавило нашей дорогой Бэлле Леонидовне добрый заряд энергии. А на память об этом дне мы дарим вам, Бэлла Леонидовна, эту вазу…
Гера Шмаков, подбадриваемый репликами одноклассников, развернул огромный сверток, который Бэлла Леонидовна давно уже заприметила и проявляла к нему законное любопытство. Молодой человек с видом фокусника обнажил хрустальный сосуд, сияющий резными гранями, как гигантская сосулька в свете мартовского солнца. Протянул его Бэлле Леонидовне. Та, восхищённо заохав, расплылась в умилении.
– Ребята, дорогие мои, ну нельзя же дарить такие дорогие подарки. Ну нельзя… Ну зачем такие траты? Можно ведь обойтись и без…
Она трепетно приняла вазу свободной от цветов рукой. Предательская слеза блеснула в уголке глаза. Гости довольно заулыбались – подарок понравился. Лена, воодушевлённая произведённым эффектом, бодро закончила спич.
– Здоровья вам, любимая наша Бэлла Леонидовна, крепкого здоровья и долгих, радостных лет жизни! Счастья, бодрости, оптимизма! Да! Чуть не забыла! Ещё один подарок!
– Ещё?! – потрясённая Бэлла Леонидовна задохнулась от восторга.
– Да! Марат Тагоев сделал его своими руками! Давай, Марат.
На передний план протиснулся Марат. Он застенчиво протянул Бэлле Леонидовне деревянную расписную указку с надписью: «Любимой учительнице в день 50-летия». Потупясь сказал:
– Это вам, Бэлла Леонидовна.
Она растрогано прикусила губу. Виновато пожала плечами, глядя на вазу, на цветы. Мол, как же быть, как принять подарок – руки-то заняты. Но Марат Тагоев не растерялся. Он вставил указку в вазу и пробормотал:
– Вот…
Все снова рассмеялись и бросились целовать разомлевшую учительницу, тараторя громко и вразнобой.
– Счастья! Здоровья! Успехов! Радости!
Наконец появился нарядный супруг. Окинув взглядом возбуждённых гостей, бодро воскликнул: «Ого!» и энергично принялся помогать, всё ещё стесняющимся ребятам, раздеваться. Собрав пушистый и лохматый ком из шуб, пальто и курток, он скомандовал по-военному:
– Парни – в зал. Раздвигают стол и расставляют стулья. Девушки занимаются чашками и тарелками. И помогите же, наконец, бедной учительнице пристроить цветы!
Поднялась приятная, праздничная суета. Каждый оказался при деле, каждый проявлял активность. Отовсюду доносились шутки и весёлый смех. Бэлла Леонидовна привычным тоном раздавала указания.
– Дима, вот эту табуретку на угол поставь.
– Олег, стол чуть-чуть левее.
– Марина, достань из серванта ещё две чашки.
– Денис, положи на диван подушки, так будет удобнее.
– Света, спроси у Михаила Ивановича, где салфетки.
Вскоре стол украсился разномастными чашками, розетками, тарелками и бокалами. В центре двумя головастыми кеглями застыли бутылки с шампанским. Вазочки с вареньем и конфетами пестрели то тут, то там.
Когда все уселись, определились с приборами и угомонились, в зал торжественно вошёл супруг, неся на вытянутых руках внушительных размеров пирог, похожий на стилизованный подсолнух. Под одобрительные возгласы поставил его перед именинницей.
– В тесноте, да не в обиде, – сказала Бэлла Леонидовна. Помолчала, пытливо заглядывая в лица бывших учеников, и добавила. – Ну, что ж, мужчины, открывайте шампанское!
Весело хлопнули пробки. Как всегда кого-то облили, кому-то перелили через край, кому-то не хватило бокала. Но вскоре вино торжественно запузырилось в одноногих посудинах, оживляя хрусталь и общее настроение.
Слово взял Михаил Иванович. Он произнёс очень тёплые и простые слова. Красиво поцеловал Бэллу Леонидовну в руку. Выпил с каким-то гусарским шиком и, сославшись на дела, удалился, пробормотав что-то типа: «Ну, вы тут поболтайте пока о своём…»
А потом был чай. Чудесный, ароматный чай. И первая же чашка волшебным образом изменила атмосферу за столом. Исчезла скованность в движениях, потеплели взгляды, развязались языки.
– Какими вы стали взрослыми, – Бэлла Леонидовна окинула ребят проницательным взором. – А помните четвёртый класс? Когда мы впервые повстречались. Вы мне тогда напоминали едва оперившихся птенцов. Пугливые, неуверенные, растерянные. И одновременно озорные, шумные, непослушные. Помните? Сейчас же вас просто не узнать. Мальчики – солидные, возмужавшие. Девочки – красавицы, невесты!
– Не невесты, а жёны, – вставил реплику Денис Орехов. – Валя Самочёрнова и Рита Отрадная уже мамы.
– Да что ты говоришь! – изумилась Бэлла Леонидовна.
– И мальчики не отстают, – высказалась Марина Жаркова. – Гера Шмаков недавно женился на Тане Калиткиной, а Дима Аверьянов недавно стал папочкой.
– Как замечательно! – Бэлла Леонидовна, сложив руки лодочкой, упёрла их в колени. – А как же остальные? Игорь? Лёша? Олег? – она поочерёдно поворачивалась к названным ученикам и вопросительно делала бровками.
– Не торопимся, – ответил за всех Олег Ерошев, – дело серьёзное, не терпит суеты.
– Прекрасно! Ты у нас как всегда самый рассудительный. А девочки? Лена? Маша? Марина?
Лена Почкина нехарактерно для себя зарделась и сказала:
– Прынцев ждём, Бэлла Леонидовна. Да всё никак…
– Ну-у, так нельзя, милые мои, – Бэлла Леонидовна пожала плечами. – Вы ждёте принцев, принцы вас. Этак дождётесь до старости. А скажите, чем наши мальчики плохи? Чем не принцы? Вот, например… – она прошлась взглядом по опущенным в смущении мальчишеским головам, – например, Андрей Захаров.
– А чё Захаров?! – парень в мохнатом, шерстяном свитере притормозил на полпути аппетитный кусок пирога. – Как что, так сразу Захаров!
И опять компания непринуждённо рассмеялась. Бэлла Леонидовна громче всех, довольная, что спровоцировала ученика.
– Ничего не изменилось! – Она поставила на стол пустую чашку. – Помните: «Захаров, к доске. – А чё Захаров?!»
Снова взрыв хохота.
– А помните, как Захаров бегал по школе в противогазе? – Гера угодливо плеснул Бэлле Леонидовне кипяточку.
– Да чё Захаров?! Накинулись! Про себя вспоминайте! – Андрей обиженно скрестил руки за головой.
– Не обижайся, Андрюша, – Бэлла Леонидовна примирительно прижала ладони к груди. – Мы ведь не со зла… А помните, – она замолчала, хитро прищурив глаза, – как вы сорвали урок литературы?
– Когда цоколи лампочек обмотали тряпками? – спросил Дима Аверьянов. – А во вторую смену на последнем уроке было уже темно.
– Именно тогда… Вера Степановна очень сердилась на вас. Очень… Сейчас, наверно, стыдно?
Бэлла Леонидовна вопросительно посмотрела на Марину Жаркову.
– Не очень, – нисколько не смущаясь, ответила красавица Марина. – Мы же, вроде как, за справедливость боролись.
– Я понимаю, – Бэлла Леонидовна помешала ложечкой в чашке, – Вера Степановна сложный человек, с причудами, странностями и требованиями, но срывать урок…
– А помните, как мы ходили в поход после восьмого класса? – сменила тему Оля Бершицкая.
– В Ботанический сад, – уточнил Марат Тагоев.
– Да, там ещё Наташка Грибанова испугалась ужа.
– Визгу было на весь лес, – подтвердил Захаров.
– Кстати, – спросила Бэлла Леонидовна, – а где сейчас Наташа? Я слышала, она в Москву ездила поступать. В театральный.
– Не поступила, – с каким-то злорадством вставила Рита Отрадная.
– Но живёт в столице, – прихлёбывая чай, сказала Лена Почкина. – Лимита.
– А было здорово! – возвращаясь к походу, заговорила молчунья Альбина Твердохлебова. – Костёр, картошка… А какие песни пел Дима Аверьянов!
– И действительно! Дима, – Бэлла Леонидовна повернулась к сидящему слева от неё вихрастому парню с реденькой мушкетёрской бородкой, – а что ж твои песни? Пишешь? Поёшь?
– Пою потихоньку, – Дима потупился, – в институте. Там у нас группа. Ансамбль…
– Может, и нам споёшь? – с надеждой в голосе спросила Бэлла Леонидовна.
– А он после чая не поёт! – хохотнул Гера. – Запал не тот!
– Ну уж ты и скажешь! – Бэлла Леонидовна с осуждением посмотрела на него. – Споёшь, Дима? Я попрошу Михаила Иваныча, он принесёт гитару.
– Давайте попозже, – Дима скомкал влажными пальцами самолётик, сделанный из конфетной обёртки. – Мы же не торопимся?
– Я вас не выгоняю, – Бэлла Леонидовна миролюбиво подняла руки, уморительно состроив виноватую гримасу.
И снова смех.
– А помните, как наши мальчики выиграли первенство школы по баскетболу?
– А ведь учились в седьмом классе!
– А помните, как мы исполняли танец цветов на фестивале республик в офицерском клубе?
– Обхохочешься!
– А помните вечер, посвящённый восьмому марта на квартире у Жанны Стекловой?
– Да уж, повеселились!
– А помните колхоз после девятого класса?
– Военрук тогда достал  нас огурцами!
– А поездку в Краснодон и Ровеньки?
– Когда заблевали камеру Олега Кошевого?
– Фу, Игорь, мог бы не акцентировать!
– А смотр пионерских дружин?
– А субботник на Комсомольской площади?
– А последний звонок?
Воспоминания плавно перетекали из одного в другое. Одноклассники наперебой выуживали из памяти пикантные подробности минувших лет. Непринуждённая беседа всем доставляла искреннее удовольствие. Равнодушных не было.
Как хорошо! – думала Бэлла Леонидовна. Какие они у меня дружные и сплочённые. Жизнелюбивые и добрые. А меня-то как уважают! Не забывают. Подарки, цветы…
– Ребята, что же вы ничего не кушаете? – Бэлла Леонидовна расстроено округлила глаза. – Пока не съедите сливовое варенье, я вас никуда не отпущу. Ну-ка, Игорь, наливай всем чай. Лена, раздавай пирог. И никаких возражений! Я пойду, принесу фотографии. А вы налегайте, налегайте… И помните, варенье на вашей совести.
Муж сидел на кухне и увлечённо решал шахматную задачу, поставив клетчатую доску на подоконник. Бэла Леонидовна, проходя мимо, подмигнула ему и показала большой палец – всё идёт как нельзя лучше. Отыскала в тумбочке альбом со школьными фотографиями. Вернулась к столу.
Фотографии вызвали новый взрыв эмоций. Их рассматривали шумно, с интересом. Живо и с юмором обсуждая как присутствующих, так и отсутствующих. А пока ребята перебирали старые снимки, Бэлла Леонидовна зачитала вслух поздравительную телеграмму от Вани Семёнова и Вовы Копылова, тянущих курсантскую лямку в рязанском десантном училище.
А потом наступил момент, когда все враз наговорились и замолчали. Повисла неловкая пауза. Бэлла Леонидовна, конечно же, поспешила заполнить её.
– Так, ну кто нам расскажет ещё чего-нибудь? Как ваша нынешняя учёба, работа? Неужели ничего интересного?
Ребята молчали. Кто рассматривал узоры на тарелках, кто теребил салфетку, кто чересчур пристально изучал корешки многочисленных книг в огромном, на всю стену, шкафу, кто сосредоточенно ковырялся ложкой в вазочке с вареньем.
Неожиданно поднялся бывший пятёрочник, медалист, староста класса, отличник ленинского зачёта Лёша Григорович, до сих пор не отличавшийся особым красноречием, и сказал:
– А помните, как на уроке геометрии я доказал теорему Пифагора не тем способом, который вы, Бэлла Леонидовна, объясняли нам? За что вы поставили мне тройку, сделав вывод, что я не готовился к уроку. Хотя я считаю, если человек нашёл своё, новое решение, то это надо только приветствовать. И ставить более достойную оценку.
Бэлла Леонидовна растеряно захлопала ресницами.
– Видишь ли, Лёша, в педагогических целях…
Но договорить она не смогла. Её бесцеремонно перебил Марат Тагоев.
– А помните, как вы обещали, что человеку нарисовавшему на доске карикатуру на географичку, ничего не будет, если он признается? Я признался, а на следующий день вы вызвали в школу родителей. Они мне потом устроили весёлую жизнь за мои художества!
Бэлла Леонидовна попыталась что-то возразить, но ей снова не дали. Лена Почкина, надменно поджимая губы, сказала:
– А помните, как я однажды чихнула на уроке, Ванька Семёнов засмеялся, а вы выгнали меня из класса. И что я такого сделала? Разве можно за это выгонять?!
Тут же, не давая обескураженной учительнице опомниться, эстафету принял Гера Шмаков.
– А помните, как вы прикалывали писать нас анкеты на своих товарищей? То, что мы о них думаем. А потом вслух зачитывали наши откровения, унижая всех без разбора. И ещё вычисляли по почерку, кто что писал, и принимали свои дебильные педагогические меры!
– А помните, – подхватила Марина Жаркова, – как вы оставили на второй год Русика Пономарёва? Как вы его выгоняли из класса только за то, что он гипотетически мог сорвать урок! То есть авансом…
– А помните, – Оля Бершицкая осторожно зачерпнула пальчиком варенье и нарочито медленно облизала его языком, – как вы уговаривали девочек нашего класса заниматься стукачеством? Докладывать: кто курит, кто матом ругается, кто в раздевалке по карманам шарит и вообще.
– А помните, – насмешливо продолжил Андрей Захаров, – как вы организовали группу любимчиков? Тупых и угодливых. Кстати, их здесь нет, вы обратили внимание? Помните, как стряпали протоколы наших комсомольских собраний? Помните, как тянули свою Катюшу на золотую медаль? Помните, как вы унижали меня за то, что я торговал на рынке вишней из собственного сада? Помните?
– А помните стенгазету? – спросил Серёжа Локтионов.
– Какую стенгазету? – подавлено пролепетала Бэлла Леонидовна.
– Нашу, классную стенгазету. Которую мы подарили вам на день учителя. Там ещё было много коллажей с нашими лицами на тему древней Греции. Марат рисовал. Три дня потел. И куча стихов. Денис Орехов постарался. Через два дня мы нашли её разорванную пополам на школьной свалке! Помните?
Помните? Помните? Помните? Со всех сторон на Бэллу Леонидовну тяжёлыми кляксами сыпались обвинения. В большинстве своём не серьёзные и пустяковые. Но от этого не менее обидные. Настроение разбилось вдребезги. Его втоптали в грязь ещё недавно такие милые и отзывчивые, любимые ученики. Бэлла Леонидовна сидела как оплёванная, задыхаясь от душивших её слёз.
Помните? Помните? Помните?
Вдруг кошмар прекратился. Лёша Григорович, затеявший отвратительную травлю, сам же её и остановил.
– Довольно, ребята! Не для того мы здесь собрались!.. Не для того…
– Не для того, – многоголосым эхом отозвались одноклассники.
Лёша подошёл к Бэлле Леонидовне. Аккуратно взял её за плечи. Приподнял. Поставил перед собой.
– Дорогая наша, Бэлла Леонидовна… На самом деле мы уважаем вас и любим. И в доказательство нашей любви позвольте вас расцеловать, наша родная!
Он крепко обнял её за шею. Притянул к себе. Звонко поцеловал в щёку, в другую. Отстранился, оценивающе изучил лицо классной руководительницы, примерился и запечатлел длинный и глубокий поцелуй прямо в губы.
Ребята зааплодировали и принялись считать хором:
– Раз! Два! Три! Четыре!..
Марат Тагоев и Андрей Захаров потихоньку встали из-за стола и с заговорщическими лицами вышли из комнаты.
– Десять! Одиннадцать! Двенадцать!..
На счёт двадцать Лёша под одобрительный гул товарищей прервал поцелуй.
– Вот так мы вас любим, Бэлла Леонидовна. Но это ещё не всё… Мы любим вас не только так, но и вот так!
Он схватил учительницу, вскрикнувшую от неожиданности и боли, за уши и резко потянул вниз. Бэлла Леонидовна испуганно застонала:
– Лёша, что же это ты… что же ты делаешь?! За что?! Почему?! Лёша! Лёшенька! Ведь я…
Она  попыталась сопротивляться, но сильные руки склоняли её голову всё ниже и ниже. А когда её глаза, полные ужаса и обиды, оказались на уровне его живота, она увидела, как ловкие пальцы Марины Жарковой расстегнули ширинку Лёшиных брюк и вытащили наружу огромный, возбудившийся член. Бэлла Леонидовна не успела толком сообразить, что происходит, как чудовищный отросток неумолимым поршнем проник в её, скривившийся от омерзения, рот, задушив, готовый вырваться, крик отчаяния и горя.
– Поехали, – скомандовал Лёша и равномерно заработал бёдрами, сжимая ладонями голову Бэллы Леонидовны, словно качан капусты.
Ребята снова начали отсчёт. Но теперь он был двойной.
– Раз и-и, два и-и, три и-и…
Лёша Григорович, повинуясь заданному темпу, равномерно раскачивался. Но после счёта «двадцать пять» одноклассники стали постепенно ускоряться, как это обычно происходит при исполнении песни «Семь Сорок», и Лёша тоже невольно ускорился. На счёт пятьдесят два он уже работал как кривошипно-шатунный механизм, вышедший из-под контроля. На счёт шестьдесят девять он заорал, некрасиво морщась и подвывая.
– Пошла во-ода в хату-у-у!
Ребята замолчали. А когда Лёша вытащил блестящий, словно отлакированный, член и вытер его о синий велюр платья Бэллы Леонидовны, они восторженно завопили и заулюлюкали.
Бэлла Леонидовна закашлялась, вытирая перепачканные спермой губы, и неожиданно пронзительно закричала:
– Миша! Миша!!! Скорее сюда! Пожалуйста!!! Скорее!!!
Новый взрыв хохота потряс её и заставил втянуть голову в плечи. А когда он затих, она услышала доносящиеся с кухни стоны, проклятья и глухие, ритмичные удары.
– Марат Тагоев мастер спорта по боксу, – насмешливо глядя в лицо учительнице, проговорила Оля Бершицкая, – а Андрюша Захаров на ферме овец кулаком убивает.
Известие про овец, словно парализовало Бэллу Леонидовну. Во взгляде появилась отрешённость и безразличие. Она даже не обратила внимание на то, что Лёша Григорович как по конвейеру передал её Серёже Локтионову.
Дима Аверьянов вышел из комнаты и через минуту вернулся с гитарой.
– Самое время спеть, – сказал он, смущённо почёсывая подбородок. – Подпевайте, девчата!
Он ударил по струнам и запел приятным баритоном.

Когда уйдём со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла
И вновь пора, и вновь ему с утра
Встречай, учи и снова расставайся,
Когда уйдём со школьного двора…

Все дружно пели, раскачиваясь и прихлопывая в ладоши. А когда закончили, взялись за Бэллу Леонидовну всерьёз.
Её раздели до гола, отпуская по ходу шутки типа: «Ну вот, теперь у вас точно такое же платье, как у Моники Левински!» Положили ничком на стол и распяли буквой «Х», используя полотенца и чулки, найденные в комоде. Мальчики возобновили оральные контакты, а девочки с увлечением взялись за роспись обмякшего тела учительницы вареньем и шоколадом.
Рита Отрадная озабоченно воскликнула:
– Ой, Бэлла Леонидовна, у вас апельсиновая кожа на бёдрах! Сейчас мы её разгладим!
С этими словами она схватила даренную расписную указку и принялась сосредоточенно обхаживать вялые ягодицы классной руководительницы.
– Даёшь боди арт! – кричала Оля Бершицкая, посыпая Бэллу Леонидовну сахаром. – А вот бельчонок, кому засахаренный бельчонок!
Гера Шмаков с силой ударил учительницу по лицу, так что из носа брызнула кровь.
– Бэлла Леонидовна, что ж вы зубки-то сжимаете? – прошипел он. – Мне не удобно. Вы уж, будьте любезны, ротик пошире!
Марина Жаркова вырывала из альбома понравившиеся фотографии и лепила их на спину именинницы, намазывая сливовым джемом.
Вернулись, потирая кулаки, Марат Тагоев и Андрей Захаров. Их встретили одобрительными криками и похлопываниями по спине.
– Полковнику никто не пишет, – оперным голосом пропел Андрей, вызвав очередной взрыв хохота. И добавил, по-блатному раскинув пальцы. – «Зря ты, Вера, глазки подводила. Зря ты, Вера, штопала чулки…»
А Марат деланно всплеснул руками:
– Что ж вы творите, извращенцы?! Куда ж вы письки суёте?! А ну, Ритка, хорош указку ломать! Не для того сделана. Дай-ка джигиту порезвиться!
Он ловким движением спустил штаны и, словно орёл, набросился на, покрасневший от яростных ударов Риты Отрадной, зад Бэллы Леонидовны.
Шквал аплодисментов заглушил слабый крик боли, вырвавшийся из её рта. А Марат Тагоев, ободрённый поддержкой товарищей, забился в диких, неестественных конвульсиях над обессиленным телом, напоминая голодного паука, опутывающего жуткими сетями беспомощную бабочку.
– Для нас всегда открыта в школе дверь, – съязвил Дима Аверьянов, и был вознаграждён новой порцией смеха.
Марат ещё дёргался в своём бесконечном, языческом танце, как вдруг Серёжа Локтионов предложил ни с того ни с сего:
– А пошли на санках кататься! К железной дороге. На бугорки. Погода отличная! Месяц светит. Морозец всего минус пять…
– А что, это  идея! – подхватил Лёша Григорович.
– А где санки возьмём? – вопросила Марина Жаркова.
– Ерунда, – Серёжа вытащил цветы из подаренной вазы и вылил воду прямо на голову Бэлле Леонидовне, – прошвырнёмся по этажам, наверняка кто-то оставил в парадном.
– Точно! – поддержал Андрей Захаров. – Водочки купим, для сугрева!
– Отлично придумано! Я за! – Лена Почкина одобрительно подняла руку, поддержав её за локоть.
– И я за! – взметнулась рука Риты Отрадновой.
– Да что там, все за, – резюмировал Лёша Григорович. – Время детское. Завтра выходной. Можно и погулять.
Серёжа Локтионов поставил вазу на пол и аккуратно помочился в неё.
– Литров пять войдёт, – веско заметил он. – А ну, пацаны, давай проверим…

Галина Михайловна прервала чтение.
– Я вижу, тебе надоело слушать. Зеваешь…
– Нет-нет, – я встрепенулся, – очень интересно. Просто устал за день… Столько всего навалилось… Читай дальше.
– Ладно, Лёвушка, давай на сегодня закончим. Поздно уже. Ты устал… Потом как-нибудь дочитаю.
– Потом, так потом. А всё же интересно, что там стало с… этой, как её, с Леонидовной. Чем дело кончилось?
– Она умерла. – Гала отложила рукопись и печально скрестила руки на груди. – Её задушил подушкой Лёша Григорович. Все ушли кататься на санках, а он вернулся и задушил её. Не смог простить тройки за теорему Пифагора.
– А остальные…
– Остальных расстреляли из арбалетов огненные ангелы, переодетые путевыми обходчиками.
– Что?!
– Шучу… Остальные покатались, попили водки и разошлись по домам. The end.
– А в чём же суть? Мораль где?
– А нет морали! Нет и всё. Вот такая аморальная история.
– Но…
– Так, ты сюда пришёл допросы чинить или просто пожить немного?
Я поднял руки – сдаюсь! Спать, значит – спать.
Потянулись скучные, ленивые деньки. Я с утра до вечера валялся на диване, объедаясь до тошноты французской классической литературой девятнадцатого века. Отращивал животик на умопомрачительных оладушках и паштетах заботливой Галы. Смотрел с ней по телевизору соплеобильные сериалы. И слушал на сон грядущий её гадкие рассказы.
Они оказались просто прегадчайшими. Подобных талантов от своей бывшей воспитательницы я никак не ожидал. Из-под её бойкого пера вылетали такие гóвна (слово подслушано в курилке мединститута), что я краснел порой, как пятиклассник, оказавшийся по злой воле приятелей в женской раздевалке, набитой злыми, полураздетыми старшеклассницами. А количества крови, спермы и мозгов, изливаемых моей первой любовью на белые, девственные страницы смело могли поспорить с Великим потопом. Ничего отвратительней прежде я не читал и не слышал. О некоторых рассказах можно было уже судить только по названиям. «Бесконечная Течка» – воспоминания пенсионера-гинеколога. «Оргазм по Расписанию» – студенты на трудовом семестре. «Куда Отошли Газы» – больничный роман. «Окрошка Маркиза де Сада» – расчленёнка в убыточном колхозе. «Яйца на Отсечение»  – драма с ритуальными убийствами. «Грудная Жаба Тёти Параскевы» – дневник извращенца. «Проникновение в Пиво» – производственная трагикомедия. «Зов Фаллопиевых Труб» – кровавые похождения маньячки. «Легенда о Петтинге» – рыцарская поэма в стихах. «Дим Димыч Кончил» – из жизни начальника и его секретарши. «Секрет Мудазвона» – религиозная притча. «Десять Путешествий во Влагалище Матери Терезы» – сюрреалистический бред. «Похитители Фекалий» – детективная история. «Сокровища Невоздержанного Педераста» – повесть для детей. Всех я и не запомнил. А было их ещё десятка два, типа там «Юбилеев», «Рыбалок» и «Неожиданных Дефлораций Гермафродита».
Короткие и гадкие. Но что удивительно, они почему-то страшно возбуждали, вызывали дикое, первобытное желание. Я с трудом дослушивал последнюю за вечер читку и тянул Галу в постель, где нетерпеливо овладевал ею. Ненасытно, бурно, взахлёб. И она была необычайно покорная, мягкая и послушная, где-то даже фригидная. Но меня устраивало такое её поведение. В эти минуты я ощущал себя необузданным захватчиком, насильником и грубияном. Чёрствым викингом, спалившим пару тройку деревень и распластавшим под собой обессилившую и заплаканную славянскую бабёнку. На утро мне было невыносимо стыдно смотреть в глаза моей нежнейшей воспитательнице. Но то было на утро…
Я успокаивался в ласковых объятьях терпеливой Галины Михайловны и засыпал, видя во сне продолжения её рассказов с Миленой в главной роли. И заканчивались они всегда примерно одинаково. Сладкая гречаночка ставила на стол, покрытый зелёной скатертью, серебряный кубок с моим гербом и выливала в него чёрную жидкость из пузатой склянки с аптечной биркой на горлышке: «80% яд австралийского тайпана. Применять по назначению врача». Я в ужасе просыпался, и слышал, как шкворчит на кухне сковородка и закипает чайник.
Как хотелось бросить всё, забыть обо всём, послать всех к чёрту и остаться здесь. Навсегда. Но кончились рассказы. И вместе с ними счастливые и короткие времена моего добровольного изгнания. Пора было идти на очередное заседание Клуба.
Но, когда мы уже досвиданькались с любимой воспитательницей, она ошарашила напоследок, да так, что к дому Скучающей леди я добирался пешком, не в силах сесть за руль от волнения.
– Не знаю зачем, но чувствую, что надо… – Гала сжала мою руку, и я почувствовал, как влажны её ладони, обычно сухие и тёплые. – Я хочу рассказать тебе странную историю, которая произошла… со мной. И это не выдумка, поверь, не очередной гадкий рассказ… Это… жизнь. Моя жизнь. Удели мне ещё минут десять, а потом ступай. Чувствую, что увидимся мы… не скоро…
– Конечно, я послушаю, – произнёс я безо всякого вдохновения, незаметно поглядывая через её плечо на старинные часы, направо и налево отмахивающие секунды потускневшим латунным маятником. – Время ещё есть.
И я (с недоумением, переходящим в даунистическую прострацию) выслушал очередной рассказ, не имеющий никакого названия.

Рассказ без названия

Это случилось, когда ты уже ходил в школу. Может быть, в шестой или седьмой класс. Летом у меня выдался длинный отпуск за два года, и я решила съездить на море. Соседка по дому уговорила совместить приятное с полезным – устроиться на поток (двадцать четыре дня) воспитательницей в пионерском лагере. И отдохнуть, и денег подзаработать. В общем, поехала. И, честно говоря, поначалу пожалела, что польстилась на радужные перспективы, так заманчиво преподнесённые Ириной. Отдых и работа – вещи не совместимые. Для меня, по крайней мере. Ни то, ни сё. Лагерь стоял на пустынном мысу. До ближайшего людного места километров пять. Развлечений никаких. То есть никаких мужчин. Прыщавые солдаты, ведающие в лагере хозяйственными делами, в выцветших майках и ужасных синих трусах могли взволновать только изголодавшихся баб недавно вышедших из тюрьмы. Двое пионервожатых, с которыми я бы могла закрутить лёгкий роман, выбрали молоденьких девчат. Так что… С подругами тоже не повезло. Отношения как-то ни с кем не сложились. Оставалась только неплохая библиотека и… ночные купанья. Не буду утомлять тебя подробностями. Сам знаешь, как приятно искупаться в море нагишом. Особенно ночью, плавая по лунной дорожке. Скажу лишь, что однажды я обнаружила, что за мной кто-то подглядывает. Из пляжной раздевалки. Я испугалась и быстро вернулась в лагерь. Меня никто не преследовал. И я успокоилась. Подумала, что померещилось. Но на следующий день слежка возобновилась. И на следующий тоже. Но страха уже не ощущала. В четвёртый раз, выйдя из воды, позвала невидимого наблюдателя. И он вышел. Оказалось, что это мальчик из нашего лагеря… Боже, я до сих пор не знаю, как его зовут!.. У него… Ты знаешь, он был очень возбуждён. У него… Его член… Извини, но… Его член был раза в полтора больше твоего! В его-то возрасте! И на меня что-то накатило. Сдержать себя я просто не смогла… И все ночи до конца потока проводила с ним… А в последнюю ночь мы заплыли далеко, к буйкам, и он сказал, что завтра уезжает. И… И что мне не будет покоя, пока я не найду ему девушку с вечно открытым ртом. Сказал, нырнул, и только я его и видела! Ты представляешь!.. Однажды, это было уже дома, когда я стала забывать своё маленькое морское приключение, зазвонил телефон. Подняла трубку и слышу: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук…». А потом шипящий голос, его голос, произнёс: «Узнаёшь? Это стук твоих каблучков. Пока не найдёшь мне девушку с вечно открытым ртом, будешь слышать его каждую ночь в неделю полнолуния. Весной и осенью. Пока, Галчонок!» И началось! Звук преследовал меня точно в обозначенное время ровно два часа. С полуночи до двух. Не помогали ни таблетки, ни врачи, ни знахари. Летом и зимой галлюцинации прекращались, но весной и осенью я не знала покоя. И вот один человек, с которым я откровенно поговорила, посоветовал всё же разыскать эту треклятую девицу с распахнутым ртом. И, ты знаешь, я нашла её! Правда, на поиски был потрачен не один год тяжких дум и скитаний. Но я нашла её! Нашла… Ты даже не представляешь, сколько довелось перетерпеть и перестрадать! Я такое повидала! Где меня только не носило. Чего я только не делала. Вот, например,  мне пришлось переводить с английского на русский безумные тексты песен какого-то Гелдофа. И, наоборот, с русского на английский чей-то параноидальный бред про жидкий картон. Я почти год жила в одной дальневосточной воинской части – осмысливала суть команд «направо» и «налево»! Ездила в Болгарию, Монголию и Вьетнам. Во Вьетнаме, кстати, участвовала в сумасшедших гонках на рикшах и ныряла в ледяной колодец за какой-то медной чашкой. По прихоти одного негодяя сочиняла матерные частушки. А по прихоти другого баюкала его дочку, напевая отнюдь не детскую колыбельную, сочинённую, как он мне сказал, самим Сталиным. Я научилась ходить на лыжах, нырять с аквалангом, спускаться по горным рекам на надувных катамаранах. Я была вовлечена в какую-то гнусную афёру с валютой, после которой её идейный вдохновитель, некто Гапур, отвёз меня в Самарканд и чуть не продал в рабство. Я прыгала с парашютом. Мне вкалывали сыворотку правды, едва не убившую меня. Приходилось даже заниматься лесбийской любовью с какой-то француженкой по имени Изабелла. Я почти две недели каллиграфическим почерком писала под диктовку одноглазой китаянки утопический маразм, про то, как надо дурить и не быть обдуренным. Я научилась курить кальян. Я научилась гадать по книге судеб «Шу-Сю». Я в совершенстве овладела профессией фотографа. Особенно мне удавалась эротика. До сих пор в одном частном салоне в Кёльне выставлены сорок три моих снимка. Очень неплохие работы, я тебе доложу. Вот… Почему, как, зачем приходилось заниматься всей этой чепухой – рассказывать долго и совсем не интересно. Как-нибудь в другой раз… А сейчас я опущу логическую цепочку. Но, поверь, только так я могла отыскать нужную мне девицу. Последним звеном в поиске оказался неряшливый рок-музыкант Андрюсик по прозвищу Бонэм. Ба-ра-бан-щик!!! (Ушат сарказма!) Как вспомню его, так хочется скорее принять ванну. При нашем первом знакомстве пришлось его пьяного, небритого и вонючего просто силой стаскивать с латанной-перелатанной надувной девушки. Вернее, она давно уже была не девушка. Тьфу ты, гадость какая! Кстати, у неё рот был раскрыт, что твоё помойное ведро. Я даже сначала подумала, что вот оно! Вот она, девица с вечно раскрытым ртом. Совпадение полное! И моим бедам настал конец. Но не тут-то было. Мальчишку не устроила резиновая подруга. Ему, видите ли, не хватало тепла!.. Представь себе, мне пришлось стать… Язык не поворачивается сказать – любовницей. Пришлось стать сожительницей этого вонючего Бонэма. Конечно, после некоторой дезактивации, извини за военный термин, и различных профилактических мер. И вот однажды он поведал мне одну историю про бывшую жену. Она де пошла как-то в гости к подружке и засиделась. Подружка предложила заночевать. Та согласилась. Легла на диване в зале. А ночью заявился пьяненький муж и, дабы не будить благоверную, не зажигая свет, тихой сапой мимо спальни и в зал. Разделся и прыг на диван. А там кто-то шевелится. Кто? Знамо дело жена. А раз жена – нужно срочно исполнять супружеский долг, чтобы не получить нагоняй за пьянку. Ну он и начал его исполнять. А гостья – два месяца после развода, без мужика – сообразив, что происходит, чуть было не раскричалась, а после смекнула, что ничего страшного-то не произойдёт, если она кайфанёт тайком от подруги. Дело у них и заладилось. Но вот незадача: муженёк на фоне патологического пьянства имел  соответствующее хобби – изготовление разнообразных спиртных напитков, по причине которого в центре зала был установлен пятидесятилитровый кег из-под пива, наполненный брагой и герметично закупоренный. Он и взорвался с чудовищным грохотом из-за ограниченности объёма. А тут ещё самопроизвольно включился музыкальный центр, настроенный на загробную музычку ансамбля (я даже запомнила название) «Off Spring», и за окном грянула гроза! Можешь себе представить, как они напугались. Муж протрезвел, а у неё… мышцы влагалища так сжались, что… Ну, ты сам понимаешь. На шум прибежала жена, включила свет и увидела… А как увидела – открыла рот. А закрыть не смогла. Заклинило на нервной почве. И больше он у неё никогда не закрывался. Сколько не лечилась… Так я и отыскала её для моего мучителя с длинным членом. Звуки перестали преследовать меня. Только каждый год, четырнадцатого июля на пороге моего дома появляется чёрная пирамидка метронома, отстукивающая чёткие такты. Тук-тук, тук-тук. Но она мне не мешает. Я заворачиваю её в газету и несу на свалку. Вот такая история, Лёвушка.

Как всё-таки плохо мы знаем друг друга. Как редко делимся друг с другом сокровенным, личным. Какими дурацкими тайнами ограждаем себя друг от друга. Может быть, из-за нашей скрытности и происходят все эти непонятки и размолвки. Может, стоит только пересилить себя и сказать правду, поделиться наболевшим, и напасти отступят куда подальше?
Такие мысли обуревали меня, когда я заходил в игровую комнату. Но, как только моему взору предстали тускло мерцающие в полумраке помпезные кубки с улыбающимися портретами, стальной, хрустящий холодок зазубренной спицей проник в мозг, вернув на место прежние думы, роившиеся там последние пять дней.
Моя очередь третья. Сразу за Аптекарем и Диной. Их лица, после того, как они появлялись в общем зале, покрывал такой бледный смурняк, что любо дорого было посмотреть. И вообще, сегодня народ не жаждал  веселья. За весь вечер, пока мы общались (если можно так выразиться) до прихода леди И.К., только Бзе пошутил однажды. Как всегда «искромётно» и ни к месту. Милена не произнесла ни единого слова, хоть как-то связанного с коитусом. И ни разу не посмотрела в мою сторону. Я тоже не особо жаждал встретиться с ней взглядом. Блуждал по дому, без особого интереса заглядывая куда попало, и потными пальцами сжимал в кармане, завёрнутый в носовой платок, пузырёк от ушных капель, содержимое которого было достойно отца пресловутого принца датского. Старательно изображая скуку на лице, я пару раз сунул нос в комнату Призраков. Встретив там поначалу только холодную темноту. А потом, в дополнение к потустороннему морозцу, добавился всхлипывающий голосок: «Рановато тебе ещё, рановато, Леф-ф-ф». Бр-р-р! Лучше бы не заходил. Да… Кто там у нас… Илья просто молчал, задумчиво уставившись в потолок и перебирая, притянутые за уши, чётки. (Ещё бы молитвенник притащил!) Сашка читал (прикрывался!) газету, изредка нарушая тишину нарочито громкими междометиями. А Бражник (в который раз) пытался рассказывать что-то о невесёлой армейской жизни, но получалось у него не очень – сумбурно и действительно невесело. Одним словом – вместо приятного клубного времяпровождения наблюдался тотальный кисляк.
А вот Скучающая леди сегодня отнюдь не скучала. Носилась между нами как угорелая. Дёргала всех за одежду, волосы, носы. Рассказывала действительно смешные анекдоты и байки. Хохотала искренне и заразительно. И одежда была подстать её настроению. Расклешённые джинсы, расшитые лютиками, чёрная, сексуально-короткая майка с пацифистской символикой. На ногах какие-то кедообразные мокасины. А волосы заплетены в две торчащие девчоночьи косички. И почему-то строгие, учительские очки на носу в изящной золотой оправе. «Мадам захиповала», – подумал я, искоса разглядывая пёстрые, матерчатые феньки на тонких запястьях и нисколько не разделяя оптимизма нашей председательши. Её фривольность где-то даже раздражала.
В игровой комнате все мои чудовищные замыслы воплотились в действительность. Я действовал, словно робот – хладнокровно и без лишних движений. Преспокойно влил яд в чашу с изображением моей (не моей?) сладкой гречаночки. Рука не шелохнулась, не отклонилась ни на микрон. А губы, вроде как бы независимо от меня, сложили фразу из какой-то дремучей комедии:
– Бей первым, Фреди!
Кто был этот Фреди, кого он должен был там бить – я, хоть умри, не помнил. Но то, что нужно было нанести упреждающий (превентивный) удар, сомнений не вызывало.
Из меня получился бы великолепный отравитель – так спокойно и уверенно я действовал. Даже последнюю каплю, случайно упавшую с пузырька на стол, без всяких там ахов и охов тщательно промокнул платком. Платок завернул в другой платок (нарочно(!) приготовленный для подобного случая) и спрятал в задний карман брюк.
Пробежался послушными пальцами по клавиатуре, высветив на мониторе надпись: «Убийство соседа справа будет осуществлено путём добавления в вино отравляющего вещества. Сегодня, во время заседания Клуба». Подумал и добавил: «Не эффектно, зато эффективно». И ещё добавил: «И где-то в целях самообороны». Подумал и убрал про самооборону. Кому какое дело – убил и убил.
А дальше случилось то, чего я со своим далеко не бедным воображением не мог предположить ни за что и никогда.
Как обычно мы расселись по местам, и леди И.К. предложила поднять чаши с дорогущим и редчайшим в наших краях «Жевре Шамбертен» тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Она произнесла необычайно короткий и банальный тост. «За всё хорошее», – чудесно улыбнувшись, сказала она, и задорно блеснула стёклышками очков.
Мы поприветствовали друг друга кивками головы. Бокалы качнулись к центру стола и плавно заскользили к нашим губам. Скупые слова как будто бы оживили компанию, вернули утраченное расположение духа.
Неожиданно рука моя помимо воли замерла на полпути. Она словно онемела, стала железной и несгибаемой. Рот, приоткрытый в предвкушении чудесного бургундского, приоткрылся ещё шире, рождая в сознании нелепые и страшные образы мужчины с вечно открытым ртом. Бликующие стёклышки на дивной переносице Скучающей леди вдруг пропали, будто бы их и не было вовсе. И моему взору предстали жёсткие, искрящиеся льдинки глаз. А в них немой и категорический призыв – не пей! Я моргнул, наморщил лоб, мотнул головой – наваждение не пропало. Не пей! Не пей! И зрачки – две капельки расплавленной смолы – прямо на меня! В упор! Не пей! Безмолвные слова только для меня, только мне. Не пей!
Я и не пью. Сижу как дурак с раззявленным хлебальником, с оттопыренным по-гусарски локотком и пялюсь на Скучающую леди как деревенский поп на фаллоимитатор. А почему не пью? Почему мне маяк от хозяйки? В чём дело? И тут по башке – бац! Ведь Милена меня, соседа слева, тоже может травануть! И тоже за круглым столом. Почему бы и нет? Но откуда знает леди И.К.? И знает ли? Раз маякует, значит, знает. А раз знает, то пить не стоит. А может, она прикалывается? С неё станется…
Короче, я не выпил.
А все остальные выпили. Как ни в чём не бывало. Кубки на стол. Я за компанию тоже поставил. Поближе к себе, чтоб не заметили, что он полный. Сижу, глаза в пол. Чувствую себя хуже, чем Иуда на тайней вечере.
И вдруг справа движение. Милена схватилась за живот, за горло. Вскрикнула страшно. Со свистом втянула воздух перекошенным ртом. Несколько раз укусила что-то невидимое. Захрипела. Задёргалась. Свесила голову на грудь и замерла.
Мелкая дрожь пробежала по моему телу, заставив зубы выстукивать партию кастаньет в каком-то немыслимо быстром фламенко, или как там его… Пятки похолодели, словно сырой картофель. Волосы рассыпались на сотню проборов и заволновались пшеничной нивой. Живот напрягся, борясь с предательски подступившими признаками медвежьей болезни.
Мгновение спустя, закатив глаза и раздирая одежды на груди, упала леди Сельма. Молча. Почти беззвучно. Прямо лицом на стол.
Вслед за ней, удивлённо хлопая глазами, рухнул Бражник. Он успел встать со стула и даже сделать шаг. На большее его не хватило.
Сашка обречённо засмеялся, обхватив живот руками, и захлебнулся в собственном смехе, перешедшем в сухой кашель. Завалился на бок и замолк.
Ильюша умер тихо, скептически шепнув на прощанье: «И ради всего этого столько ненужных движений и слов? Комедия…»
Артурчик подхватился подраненным коршуном, откинул стул в сторону и бросился с вытянутыми руками к леди И.К. Но не добежал. Рухнул как подкошенный возле её ног. Судорога скрючила его конечности, и он застыл нелепым скорпионом, спрыснутым доброй струёй дуста.
Опаньки! Две минуты – шесть трупов. Средняя скорость – одно тело в двадцать секунд. Кучность попадания колоссальная – восемьдесят пять процентов. Остаток – семь минус шесть. Один. Математика! Математека! Чему там равен объём шара, вписанного в правильную пирамиду? Математека!
Чёрт бы её побрал! Почему один, а не шесть!? Я точно помню, что лил отраву только в одну чашу. В одну! К чему убивать всех остальных? Сашку, Ильюшу… Неужели я не контролировал себя? Наваждение? Морок? Зомби, ночь демонов? Плеснул каждому по чуть-чуть и… Доза и так лошадиная… да нет же! Я всё отлично помню. Только в один бокал. Весь пузырёк до дна. Последняя капля на стол. Вот она, в кармане жжёт жопу, как вечная пчела. Дьявольщина!
Я оторвал глаза от кончиков сапог, изученных за это время с ревизорской  дотошностью. С тоской посмотрел на самодовольную харю сэра Ли, широко улыбающуюся с полной чаши. И что в ней? Тоже яд? Может быть. Если я правильно прочитал взгляд Скучающей леди. И значит, там он оказался по воле моей (моей?) драгоценной Милены. Избавиться от соседа слева она пожелала таким же способом как и я. Что ж, идеи витают в воздухе. И тем лучше, что мне удалось… что повезло. Благородным и мёртвым быть гораздо хуже, чем подлым и живым. (Как там про льва и шакала?.. Забыл…)
Я покосился на Милену. Ещё несколько дней назад в чёрной комнате я трогал её разгорячённое тело, целовал, ласкал… А вот теперь она раскинулась на стуле брошенной марионеткой. И не дышит. Вроде тут она, а вроде нет… Волосы расплескались чёрным взрывом, скрыв лицо моей (моей?) сладкой… Как всё несправедливо, как… А если бы… Ведь она тоже… хотела… Чёртовы фанты! Вот такая Любовь. Вот такая Смерть. Была ли Любовь? Хрен её знает! Была ли Смерть? Была. Была и осталась. Любовь, может, была, а может, не было. Но всё равно умерла. А остальные почему умерли? Ради чего? Зачем? Какая любовь была у них? Кому они мешали своей любовью?
Осень. Облетела старая листва.
Древо Вечности застыло в ожиданье
Новой зелени, живой и чистой…
Я вздрогнул, услышав прямо над ухом равнодушный голос леди И.К. За хаотичными думами даже не заметил, как она оставила царственный трон и бесшумной тенью приблизилась ко мне. Её рука тёплым хомячком опустилась на моё плечо. Другая, взъерошив волосы, скользнула под подбородок.
– Весело не получилось, – леди И.К. притянула мою голову к своему животу. – А жаль. Не так мне виделся финал. Не так… Печально даже…
– Вы знали, что произойдёт? – спросил я, неожиданно успокоенный её ласковыми прикосновениями.
– М-м-м, да… – ответила она рассеянно и замолчала (даже затылком я почувствовал её продолжительный зевок). – Видишь ли, то ли компьютер заглючил, то ли ещё по какой причине, но… Принтер выдал шесть одинаковых распечаток. Шесть фантов: «Убить соседа справа». С твоей, кстати, подачи.
– А седьмой был: «Убить соседа слева».
– Да. Его, если ты ещё не догадался, придумала Милена.
– Вот как? – я натянуто хмыкнул. – Забавно! Я вытянул своё пожелание, она – своё. Дуэль. Кто кого. Два любящих сердца колбасят друг друга средневековыми методами, разодевшись подстать ситуации. Яд и корона! Отлично!
– Не ёрничай, – она не больно дёрнула меня за ухо.
– Что!? – я попытался развернуться, но её на удивление сильные ладони удержали меня.
– Сами виноваты! Повели себя как в дешёвом водевиле. Нет, чтобы сразу объясниться!.. Так они дверьми захлопали, ножками затопали! Фу-ты, ну-ты, какие мы хрупкие и ранимые! Вот только счастливые концы бывают лишь в настоящих, литературных водевилях, а в жизни…
– А в жизни конец один – смерть. Не правда ли, мадам? – На моей памяти так дерзко со Скучающей леди ещё никто не разговаривал. – Ладно, а остальные при чём?
– Что остальные? – она стерпела нахальство, но зубы стиснула.
– Их-то зачем под общую гребёнку?
– Я сказала – так случилось.
– Случилось… Это ж надо – случилось! Круговая порука! Цепная реакция! Каждый правый имеет право замочить соседа справа! Ха!
– Остроумно, но… таковы правила.
– Правила! Кому нужны такие дурацкие правила! Если… Постойте-ка, – я тревожно заёрзал на стуле, – но ведь если все справа, а Милена слева, то… Сашка должен был остаться жив. Аптекарь-то справа от Милены? Справа. Значит, он должен был остаться жив. Так ведь? Или не так?
– Не так, – её рука вновь погрузилась в мои волосы. – С чего ты взял, что леди де Клер должна была убить соседа слева?
– Но вы ведь сами…
– Я сказала, что был такой фант. Но я не говорила, кому он достался.
– А что говорить, я его сам видел. У неё дома. После того… На диване. Своими глазами.
– Не верь глазам своим. Кто сказал?
– Какая разница, кто сказал! – Я взялся за чашу, но инстинктивно отдёрнул руку. – Не сама же она распечатала его, чтобы разыграть меня? Глупо!
– Глупо, – согласилась она.
– Так в чём же дело?
– А ты не подумал, что этот фант мог принадлежать не Милене, а кому-то другому?
– Другому? Кому, например?
– Например… сэру Вину Булмишу.
– Бражнику?! С какой…
И тут я осёкся. Вспомнил, как Авдюша поехал после Клуба с Миленой. Вспомнил, как он поднялся к ней и провёл там какое-то время. А на следующий день, после… того как, я столкнулся с ним в подъезде. Он шёл к Милене, потому что по своей безалаберности забыл фант у неё в квартире! То есть, убить соседа слева должен был он, а не… А Милена… А Милена тем утром следила за Аптекарем для того, чтобы найти способ, как его… Его! Его, а не меня! Как всё просто! У неё был такой же фант как и у меня! «Убить соседа справа». Йо-о-о!
Моя рука снова потянулась к чаше, но, озарённый неожиданной мыслью, я всё же не взял её.
– Что же выходит? Я единственный за столом, кого… вы пощадили? Кто должен был остаться в живых?
– Выходит так.
Скучающая леди, вконец испортив мою причёску, оставила волосы в покое. И вообще отпустила меня, на прощание потрепав по щеке и тщательно разгладив воротник сорочки. Обошла стол по кругу. Подняла стул, опрокинутый бедолагой Артурчиком и уселась на него задом наперёд, обняв спинку руками и положив на неё подбородок. Я подумал (впервые без ехидства!): «Вот ведь как: Бзе дурак дураком, а допёр, что последний вечерок леди И.К. устроила по оригинальному сценарию. Бросился к ней. Хотел задушить. Наивный. Такую задушишь…»
– И за что же такая честь?
Я попытался поймать настроение в её глазах, но в стёклах очков оранжевыми бликами танцевало отражение семисвечника, делая леди И.К. похожей на киношного демона.
– Нравишься ты мне, – спокойно ответила она. – Нравишься и всё.
– Но не настолько, чтобы угробить…
– Настолько…
– Но это…
– Единственный способ…
– Жестокий способ…
– Если женщина захочет…
– Я знаю. Но…
– Но – это компромисс…
– А вы у нас ортодокс…
– Если угодно…
– Мне угодно…
– Я не хочу слышать от тебя оскорбления.
Она прервала рваный диалог жестом фокусника – вуаля. Слёзы теснились в моих глазах, но я всеми силами сдерживал их, не желая проявлять слабость перед этой страшной женщиной. А она, выдержав паузу, заговорила, как ни в чём не бывало. Как будто и не было только что нашей словесной перепалки.
– Повеселили вы меня, когда шпионили друг за другом. Смеялась от души. Особенно когда сэр Ширак выехал на своём боевом коне. Красавец! Ланселот! А какая у вас была слаженность в движениях. Чисто синхронное плавание. Никак ни меньше. Я серьёзно. И кстати… мне понравилось, что именно ты первым покинул эту уморительную кавалькаду. Разобрался в ситуации. А вот что произошло потом, мне понравилось меньше. Совсем не понравилось! Ты понимаешь, что я имею в виду?
Я неопределённо пожал плечами. Сделав вид, что в глаз попала соринка, вытер ладонью слёзы. Скучающая леди, явно наслаждаясь воспоминаниями, продолжила:
– Но затем снова стало хорошо. Последующие события необычайно порадовали. Блестяще подтвердилась теория о единомыслии группы людей, объединённых общими интересами, ведущих сходный образ жизни. Ты же в курсе?.. Нет? Великая русская река – Волга. Великий русский поэт – Пушкин. Часть лица – нос. Ну и так далее. Не в курсе? Я потом расскажу тебе об этом поподробнее. В нашем случае вы все независимо друг от друга пришли к одному способу убийства – отравлению. Феноменально! Были некоторые сомнения по поводу леди Сельмы и сэра Аурума. Я предполагала, что первая воспользуется услугами накачанных отморозков типа Батона, а второй обратится к дружкам уголовникам. Но их утончённые натуры всё же предпочли более интеллигентный, точнее аристократический путь. А главное, что вы все, обнаружив многослойную слежку (да-да, мой друг, (ну уж насчёт друга она не по адресу!) рано или поздно каждый из вас обратил внимание, что является действующим лицом какой-то невероятно сложной игры и мечется по кругу, словно несмышлёный котёнок за своим хвостом), поняли – действовать нужно немедленно. И… результат превзошёл все мои ожиданья.
– И тебя веселит… результат?
– Мы уже на ты? Я согласна…
– Уходишь от ответа.
– Хорошо. Скажем так – веселил. Но не долго. Теперь опять скучно.
– Оправдываешься?
– Я не собираюсь оправдываться перед тобой, – в её голосе зазвенел металл. – Конкурентов я убираю со своей дороги. Особенно конкуренток.
– О! Но тогда опять же возвращаемся к старой теме… Остальные-то тут при чём?
– Зачем тебе остальные? Ну надоели они мне. На-до-е-ли! Болото. Тина. Желе. Мазута. Отстой, как любят сейчас говорить. Пора набирать новых членов Клуба. Нужна новая кровь, новые мысли, новые идеи… Процесс не должен прерываться. Жизнь – это движение, а не… – она потрясла кистями рук. – Ты удовлетворён?
– Кстати, – я игнорировал её вопрос, – меня всегда интересовало, откуда взялись фотографии? И кто их умыкнул у Аптекаря и подкинул Милене?
– Откуда взялись – это, мой дорогой, профессиональная тайна. Я не вправе выбалтывать подобные секреты. А, как ты говоришь, кто умыкнул? Вика. Я попросила её, она – умыкнула. И подкинула их леди де Клер. Мне казалось, что снимки отвратят её от… тебя. Но я ошиблась, к сожалению. Ещё вопросы?
Я не ответил. Да и не хотелось ничего отвечать. Да и не моглось. Слёзы вновь наполнили глаза и готовы были брызнуть на щёки солёными ручьями. Заболело в груди. Во рту пересохло. Слова застряли в напрягшихся голосовых связках, словно просроченный кетчуп в бутылке с узким горлышком. Я ощущал себя жалкой, никчемной, беспомощной букашкой, предательски брошенной в самом центре бесконечной, дикой и безводной пустыни. (Во сравнил!)
– Понимаю, тебе сейчас нелегко, – леди И.К. развернула стул, села как положено, скрестила пальцы рук, поставив их на стол шалашиком, – очень нелегко. Словами такое не выразишь. Но… жизнь продолжается. И, поверь, ты забудешь об этой… об этом… инциденте как о страшном сне. Рано или поздно… А может, и очень скоро. Я постараюсь помочь тебе. Обещаю. Ведь ты действительно нравишься мне. Да и у тебя есть определённые чувства ко… Я же знаю…
А вот сейчас молчать нельзя. Нужно отвечать. И немедленно! Если сразу не поставить всё на свои места, то… Вот только горло промочу…
Первые освежающие глотки расшевелили язык приятной кислинкой и терпкостью. Но неприятно ощутимая горечь, скопившаяся на дне чаши, на миг отвлекла меня от гневного ответа, приготовленного для Скучающей леди. Вместо него возникло недоумение, удивление и даже неуместная досада. Вот тебе и хвалёное французское вино! Бургундия! Что-то наша (моя?!) хозяйка стала халтурить. Это, дорогая леди, никак не «Жевре Шамбертен». В лучшем случае – какое-нибудь надуманное «Сердце Монаха» или «Лоза Мельника». А то и просто невзыскательное «Аромат Степи». Не узнаю вас, любезная И.К.
Её действительно было не узнать. Она вся подалась вперёд. Сплетённые пальцы побелели. Губы сжались в тонкую нить. Глаза округлились. Ноздри широко раскрылись и затрепетали.
– Там же яд! – она посмотрела на меня взглядом усталого караванщика, с тоской провожающего расплывающийся на горизонте мираж.
– Яд!!! Но ты же… – Я с омерзением отбросил прочь опустевшую чашу. Она покатилась по столу, издевательски одаривая меня собственной улыбкой. – Ты же говорила, что в моём бокале не должно…
– Не должно! – она брезгливо скривила губы и спрятала лицо в ладонях. – Не должно! Но этот тупоголовый Бражник!.. Он опять перепутал левое с правым. И вылил яд не в тот бокал!
– В мой?! – переспросил я и умер.

Что произошло потом, я не знаю. Точно уверен, что не было реанимации, переливания крови, промывания желудка и прямых уколов в сердце. Просто вдруг я понял, что снова существую. Именно существую, а не живу. Ибо не было у меня теперь ни тела, ни рук, ни ног, ни головы. Мозга тоже не было, хотя соображать я не разучился. Скорее, стал делать это гораздо лучше, чем прежде. Вероятно, потому, что не отвлекаюсь почём зря на все эти руки, ноги, сопли, зубную боль и прочие неудобства. Существую я теперь в виде некоего разума, который, дабы не распыляться по мелочам, заключён в увесистый хрустальный шар. Я умею говорить, слушать, думать. Я не хочу ни есть, ни пить, ни тем более потеть и гадить. Я обрёл возможность погружаться в прошлое и предвидеть будущее, как и положено всякому хрустальному шару.
Кстати, меня так и зовут – Шар. Имя без долгих размышлений дала Вика, протирая меня однажды от пыли. Повздыхала, повздыхала и сказала: «Не будет у нас, увы, другого раза, мой милый Шарик». Так с её лёгкой руки и пошло. А моим наставником стал филин Карл. С его помощью я передвигаюсь по дому. И ещё мы с ним графоманим помаленьку. Я диктую, а он бойко стучит клювом по клавишам компьютера. Когда ему надоедает «творческая работа», он катит меня, толкая перед собой могучей грудью, в комнату Призраков. Там мы совершаем несколько витков вокруг чадящего керогаза, и я засыпаю, глядя на пирамиду, сложенную из человеческих черепов и покоящуюся на крышке кабинетного рояля.
Вон там, на самом верху, череп моей (моей?) Милены. Рядом чернеют пустые (пока не изготовлены свечи) глазницы всех остальных. Там и Сашка, и Ильюша, и Бражник – сено-солома! Восклицательный знак – это я не ругаюсь, это так, для бумаги. Шар не умеет ругаться. Чувства – не его удел. Он спокоен, холоден и объективен.
Я просыпаюсь от тёплых прикосновений леди И.К.  Она смотрит в мою бездонную сущность и печально улыбается. Берёт в руки толстую книгу и читает вслух. Обычно какой-нибудь рыцарский роман. Где кавалеры бесстрашны и благородны, а дамы прекрасны и преданны. Где любовь страшучая, а добро всегда побеждает зло. Я слушаю и равнодушно пузырюсь на кресле-троне, куда обычно укладывает меня Скучающая леди. Как правило, поступки героев кажутся мне наивными и нелогичными. Да и сюжеты обычно банальны и примитивны. Но я слушаю. А что остаётся делать?
Внешность леди И.К. сильно изменилась. Лицо осунулось, постарело. Черты обострились, нос удлинился. Морщины превратили глаза в две узкие щелки. На них почти всегда большие очки в тёмной оправе. Волосы, выкрашенные в чёрный цвет, коротко подстрижены и уложены в незамысловатый «боб». Одета она строго, без каких-либо излишеств. В общем, безвкусно одета. На ней извечный серо-зелёный пиджак в обтяжку и прямые брюки. На лацкане пиджака краснеет круглый значок с золотым профилем то ли Ким Ир Сена, то ли великого кормчего, разглядеть точно я не могу.
И очень часто кажется, что передо мной вовсе не она, не шикарная и обаятельная Скучающая леди, леди Тайна, леди Интрига, леди Смерть, а кто-то другой. Возможно, мне хочется, чтобы это была не она? А может, моя хрустальная сфера так сильно искажает окружающий мир?

Ноябрь 2001  Ростов-на-Дону