Солнце заливало город светом и спокойствием. Легкий бриз ласково и ненавязчиво из-гонял из самых дальних уголков духоту.
Кругом свежесть и чистота.
Самое благословенное время дня – утро.
А утром нет ничего лучше чашечки кофе в старом добром кафе среди старых знакомых. И нет ничего лучше, когда ничего не меняется. Оставаясь всегда таким, как надо.
Старик Игнасио никогда не убирал столики с улицы. даже дождь. Что-то было в этом кафе. Даже в сезон дождей приятно было смотреть на столики, по которым барабанят капли, сложенные зонтики. И сам собой сбавлялся шаг.
Неторопливость и спокойствие были в самом воздухе кафе.
Колыхнулась тень зонта. Привычно скрипнул стул. Мулат невозмутимо принял шляпу и трость. Отнес внутрь.
Подошел Игнасио. Сам. Аккуратно положил свежую газету.
- Как обычно?
- Конечно...
Сигара, первый клуб дыма. Теперь можно и поздороваться:
- Доброго дня, дон Габриэль.
- Доброго дня, дон Энрике.
- Доброго дня, дон Санчес.
- Доброго дня, дон Энрике.
Кивок на газету в руках дона Габриэля:
- Пишут?
- Как всегда. Пишут. Взгляните сами.
Теперь медленно развернуть свою газету. Сначала – частные объявления.
- Что, Мендосы уезжают?
- Да, продают дом, как видите.
- И кто купит?
- Гарсиа, - степенно пожал плечами дон Габриэль.
- Куда мир катится?
- И уже давно.
Спокойствие, звуки жизни улицы. Игнасио никогда не включает музыку. И слава гос-поду и Деве Марии.
Теперь:
- Все воюют? – шелест газеты.
- Воюют, дон Энрике.
- И куда политики смотрят.
- Видит Дева Мария...
- Ведь совсем молодые парни...
Передовица:
- Как же так можно? Ведь это глупо. Совершенно ясно, что все это – глупость.
- Конечно, дон Энрике, вы всегда знали, как надо.
Мулат принес кофе. Первый обжигающий глоток. Еще один великолепно-счастливый день.
- Знаете, благородные доны, вы постоянно ругаете дурные новости. Но хорошие ново-сти никто не купит. А если не будет газет, то утренняя чашка кофе останется без разговора.
- Вы как всегда правы, дон Санчес, но все же позвольте Вам возразить...
- Конечно, благородный дон Энрике...
Лучистое счастье мягко заливало весь город
* * *
Хлюпают по грязи армейские сапоги. Редкая морось с неба. Бездушные скалы по сторо-нам.
Два БТРа в голове колонны, третий – в хвосте.
Это ротный чтобы ни расслаблялись.
И не расслабляются.
Идут, хлюпают, опустив глаза и вжав голову в плечи. Чтобы за шиворот не текло. Зря.
Жизнь обрушилась внезапно.
Для всех, кроме него.
Пока разгорался первый БТР, пока заваливался набок второй, пока задний оторопело разворачивался, запирая дорогу, пока личный состав таращился на скалы. Пока все падали, по-слушно свинцу...
Очень много времени.
Он давно у обочины. Опустившись на колено. Не замечая грязи на форме. И скупо за-хлебывается, автомат, дрожа от счастья.
Две прикрытых, но ненужных жизни. За три погубленных.
И еще.
Уже по ходу.
Потому что это жизнь.
Грохот взрывов, свинец всюду вокруг. Оскал истинного выражения лица.
Прыжок.
Затвор.
Теперь в БТРе взорвалось все, что могло. И он уже прикрывается его корпусом.
Взвода почти нет.
А он есть!
И жизнь есть!
И еще парой врагов меньше.
А жаль.
Жаль, что ущелье потом будет не узнать.
Теперь вверх.
Расселина, карниз, тропа и бородатое лицо.
Ствол коротким ладонью в сторону и рифленой подошвой в это лицо.
Счастьем в лицо...
* * *
- Шаман зови...
- ...шаман придет, бубен стучать будет, демон уйдет, Федор дальше вести станет, слы-шал уже. Довольно. Зачем тебе шаман?
- Плохо. Очень плохо, демон душу мешок положил, на дерево повесил, не отдает. Ша-ман зови. День два протяну. Ты, знаю, ходить быстро...
- ...шаман вести, а ты – ждать. Глупости. На-ка лучше, я меду с медвежьим молоком согрел.
Федор, выпучив глаза, приподнялся на локтях:
- Медведица нельзя доить! Медвежье молоко нельзя пить. Демон душу Федора не всю забрал, а душу Ивана совсем унес. Иван глупый-глупый стал. Зачем Иван пчел обижал? Зачем духа Яктри злил, зачем болото Яктри пошел?
- Пей говорю! Ты ж крещеный, какой Яктри? А у пчел лишнего брать не стал, знал, что делал. И медведицу ты зря помянул, к любому подход отыскать можно... кроме Федора, пожа-луй... Пей!
Иван посмотрел наверх, с наслаждением обвел взглядом вершины елей:
- Ты, Федор лесной человек, зачем тебе шаман? У природы и просить-то не надо, сама поможет. Ей больные ни к чему. Лечись тайгой. А то все: шаман, шаман! Как ребенок.
- Федор не ребенок, у Федора демон душу украл! Мешок положил...
- ...и мешок положил, и на дерево повесил... Утомил ты меня!
- Все, Федор, полежи-ка вот тут, схожу в деревню, они шамана приведут. А сам дальше пойду.
- Зачем Иван болото Яктри пошел? Совсем глупый стал. Неделю меня нести. Тайга не-сти, болото нести. Больного нести только больной будет.
- Лежи уж... проводник.
Теперь он был один. Только тут, среди тяжелых еловых ветвей, тяжелого воздуха тайги, становилось понятно, насколько глупо считать дни, и тем долее считать дни потраченные зря.
Только сейчас становилось понятно, что можно быть только одному. Все другое – не настоящее. Только в одиночку можно растворяться в природе вокруг и преодолевать сырость, холод, ветер и километры. И не видеть в этом противоречия.
Мягко принимал ноги мох, скребли ветви по одежде, решительно гудели комары.
Это – жизнь. Все остальное, все другие – не настоящее.
Сырость ночевок, зуд от гнуса, пугливые местные, это и есть счастье.
Лес принимал человека. Без охоты, но с равнодушием бесконечности.
Неделя, месяц? Внизу бежала рябь по морю тайги. Бескрайнему, темно – зеленому с голубым отливом морю. А от горизонта вздымался купол неба. Так резко, что захватывало дух. Глубокая синева, без единого облачка. Редкий случай.
- Редка-ая удача-а-а!!!
Редкая тишина. Которая и не тишина вовсе.
А впереди выгибается совершенно голый камень скалы, словно спина старого-старого... нет, глупо сравнивать скалу с человеком.
И ветер в лицо.
Счастье в лицо...