Трэффик Джем от начала до к-ца

                Dilue Volowelsky
               

       Трэффик Джем
 
                Прошлое – это просто факт.
         Но иногда оно начинается с воспоминания о темных занавесках.
   

   «Наверное, я должен перед тобой извиниться… но ведь тебе не станет легче.   
   О чем сожалеешь? Старые добрые времена… Понимаю. Сожалений было меньше, а жажда новых ощущений сильнее… Краски вчерашнего дня заслонили бледность сегодняшнего. Желаешь… Да…Ты по по-прежнему жива, Лит.
    Ладно.  Умри спокойно. Спокойно, я сказал! Я сказал – спокойно. 
  Только не думай, что я тебя убиваю из-за своих внутренних убеждений. У меня их нет. Просто нервы, нервы, нервы…
Те – мои прошлые убеждения, существовали считанные секунды, когда в нашей с тобой жизни появлялся проблеск смысла и я верил , что так будет всегда. Но потом, когда это опьянение собственными силами проходило, для меня вновь все становилось непонятным. Убеждения, Лит, это обыкновенная человеческая слабость перед героическим прошлым своих мыслей.
   Слушай.. а я ведь рад. Хех… Ты не умрешь в толпе. Вот… Меня бесит, когда люди умирают толпами…Я до сих пор в это не верю. Шахты, эпидемии...
 Ты умрешь одна, Лит. В нашем деле это называется органический конец. Конец, органично выплывающий из обстоятельств нашей жизни. Обыденная жизнь, но странные роли.
  Знаешь, с чего для меня началась эта жизнь…  Это была ядерная война, маслобойный станок, ветхий абажур лампы, проецирующей свет, на то, что мы считали высшим искусством…Нам ведь и вправду казалось, что мы принадлежим к миру высокого… к миру высшей глубины.
  Знаешь, почему ты умрешь? Один мой приятель сказал, что у каждого человека есть два прошлого - настоящее и выдуманное. Это так. Но когда прошлое еще и грязно, как у тебя, пропадает и будущее. 
Ступай в мир призраков чистой, Лит. Возможно, Боги тоже человечны и они примут твою кровь и мои муки за твою смерть, и красоту твоей смерти как плату за наше невежество в прошлом.
  Закрой глаза и постарайся задержать дыхание. Все…все…все…»   

«Все…все..все…»
Я пока не решил,  какова будет позиция Лит в этой сцене, и какова жестикуляция при падении – (мне почему то представлялся молодой, но иссушенный, треснутый на морозе дубок)… Сигарета, возможно, не допустит новую, более страшную мысль. Так уже не раз было – дым был жидкостью … жидкостью, тормозящей ужас продолжения…Правда не из легких. А пока просто пауза, в которую девушка, играющая Лит, достанет мятную резинку и сигарету.
 Моя роль – роль Тирана. Но от игры, только от плохой игры. Только от той роли, в которую меня вовлек  Треффик- Джем.
  После репетиций в воздух обычно сыплются семечки и  фразы. Семечки хорошие, фразы…С этим сложнее. Мои губы всегда добавляют глупости и злости к моим мыслям… Ну, и поделом.
 Я не хотел их контролировать. Я любил легкость в работе. А напрягаться и наталкиваться на стены бездарности не для меня… Вот… Лучше закрыть глаза и повторять про себя…
- Кто хочет встать и уйти, сделайте это прямо сейчас. 
 И опять немое Недоумение было ответом на мою тихую злость.
- Ну почему вы от меня всегда чего-то ждете… ? Я вас прошу, расслабьтесь. Не ищите красивых поз.
 Нет, я смотрю, смех стал не доступен Треффик- Джему.  Сейчас, когда я устал после по-настоящему рабочей недели, я не смогу  передать им больше, чем свою тихую злость… Ну зачем же Обитатели  Треффик- Джема осторожно желали только  простых, незатейливых вещей – ласки, игры –  не ту игру, которую  предлагал им я, а другую, более вечную… Моя Игра не требует ни отчета, ни суда. Игра, в которой пока только я  находил кайф.
- На сегодня все. Закончили. Завтра встретимся в полседьмого и прогоним быстро две последние сцены.
 Удар меня настиг как нож. То есть в спину. Коридор, коридор, краска, коридор, лестница, коридор…Голос. Голос - и я поворачиваюсь, чтобы услышать более резкое повторение. Уже в глаза. Еще не легче, но реальнее. Слава Богу. Реальность меня заставляла думать.
- Миш, я завтра не смогу прийти…
Тихо, но сильно. Красные платки – богатая драпировка… Красные платки – как бы богатая драпировка… красные платки становятся тряпками в поле моего бокового зрения, где суетилась одна из актрис. Только не ты, Макс - Горда.
- Почему?
Уста девушек, которым не везет в любви, часто задают такой же вопрос. Боль чувствуется только вопрошающим, так как он готов принять любой ответ, а после не поверить в него.
   Макс, как обычно, сидит на табуретке. Большой, но изящный. Полосатая футболка и темные джинсы. Раскачивается. Растрепались волосы.
- Надо отметиться в консульстве. Дэбора дрожит, что меня выкинут отсюда.
 Что ж, весомо и по-земному. И самое главное -  он был этому не рад. Ну, вот и повезло.  Возвращаюсь в исходную позицию ( коридор, лестница, коридор итд), и следующие 10 минут проходят в обдумывание последующих трех часов. Технология вечерних похождений отработана у меня до мелочей. Но сейчас хотелось классики.
- Пойдем пройдемся, - предложил я ему, когда обе актрисы, покинули павильон, постукивая и поблескивая какими-то деталями одежды.
- Все путем, - добавил я, учуяв какое-то внутреннее движение. Близость?
   У меня к Максу были чувства. Не проявленные, как испорченный негатив. Смущенные, как первое прикосновение к волосам француженки – блондинки. Но зачем Максу  ломать над этим голову?
   Значит, «Золотая Русь». Забегаловка – вот что это было на самом деле, когда я злился. Меня всегда раздражали люди и места, от которых я целиком зависел.
  Два квартала прямо, три налево и с любой стороны- сторонушки мира на вас взглянет «Золотая Русь». В сердце западной цивилизации такая ловушка, где не один американец не смог бы правильно произнести букву «Ю». По-настоящему – по-детски захотелось пить водку…Пить водку- какая-та магия язычества. Плохо будет всем, кто верит…пронеслась откуда-то взявшаяся мысль после того, как толстая полька обрушила две стопочки на наш столик.   А вот если бы вперить свой взгляд под этим углом в мутное зеркало, которое одна милая леди протирала ладошкой (красиво и достойно), то…  возможно, уже в следующую секунду, я замечу  вечное, красное солнце над деревянно-черепичной крышей. Мною овладеет предвкушение – не важно, чего... Картинка происходящего станет ярче, события потекут быстрее, а потом ближе к ночи,  сам гипноз, связанный с реальностью лишь каким-то ритмом, будет чувствоваться в каждой молекуле «Золотой Руси».
    Знать, все знать. Чувствовать, все чувствовать. Опять это «все..все..все.» Новое заклинание эпохи металлических ежей.
    Этот момент – после осторожного ожидания опьянения и новым глотком стоит отдельно от всего остального. Если бы я был женщиной или романтиком, я бы сказал, что этот момент – наверное и, возможно, перевалочный пункт между прошлым и никогда не наступающим будущим.
- Твое здоровье, Макс.
 Что ж, классика так классика.
               
 
Глава !!

Она была ничего. Дебора Хиггинс. Мне захотелось смеяться, когда я услышал это имя в первый раз (во второй, когда я собрался духом, было полегче).
   Разве у людей могут быть такие имена? Мою маму , например, звали Света. А папу – дядя Толик. А меня - Макс. Очень приятно.
- Очень приятно, Макс. Меня зовут Дебора, но ты меня можешь называть Деб.
Дэб – еще лучше. У нас так Васю одного называли. Ладно.
- А моего мужа зовут Кливен. Надеюсь, вы с ним подружитесь.
С мужиком по имени Кливен? Ладно.
- У нас также есть дочь. Её зовут Дороти, она твоя ровесница. Тебе ведь девятнадцать?
Угу… то есть yes.
- также у нас гостят тетя Милдред из Арканзаса и её сын Фредди, он немного младше тебя. Очень интересный, умный мальчик.  Мечтает, как и ты, стать программистом.
Значит, Фредди хочет стать программистом… Ну, ладно.
  Мы доехали куда-то и вышли из машины. Пригород. Завоняло провинциальной Америкой  и осенними проблемами с опадающими листьями.
- Нам сюда, Макс. Вещи не бери, Джим все принесет.
Прямо как негр, что ли? Вот это кайф.
  Я зашел в низенький домик. Меня, прежде всего волновала моя комната. От комнаты многое чего в этой жизни зависит.
- Будешь жить напротив нашей спальни. Вот, смотри, здесь в прошлом году у нас тоже жили студенты из России. Очень хорошие ребята. Они нам так понравились, что мы решили каждый год брать нового ребенка.
Сойдет. Кровать, тумбочка, маленький диванчик, телек, компер, портрет какой-то бабушки с подписью « Стефания Ванакувер» и розовые цветы прямо над кроватью.
- Ванная сразу за углом. Сейчас прими душ, отдохни и приходи обедать через часик.
Я пошел в ванную и крепко закрылся – не дай Бог Фредди – будущий программист залезет в тот момент, когда я буду делать свои нехорошие вещи.
  Раздевшись до трусов, я посмотрел на себя в кривое зеркало. « Здесь даже зеркало показывает только тебя»… Мишка ошибся.  Там, кроме меня висело пару полотенец, стояла ванная и валялась на полу серебряная расческа для длинных парчовых волос тети Милдред.  Выпятив челюсть, я громко всхрапнул и произнес. : hello, I’m mister Max, do you hear me fucking boy?
   Затем я осторожно достал из трусов свою драгоценную ношу и вздрогнул. Фредди неслышно крался за дверью.
  «Убьюююю, Фредди!» – зашипел я по-русски, показывая дулю в замочную скважину. Шорох стих.
  Аккуратно разорвав полиэтилен, я высыпал травку на гладкое полотенце и быстро перезарядил сигарету.  Потом, набрав ванную до краев, я залез туда и начал. Сначала было немного неловко. Но потом стало как всегда.
   Я всегда курил в ванной. Поэтому омыть свое тело Фредди в ближайший час вряд ли удастся.
   После того, как я выкурил все, моё тело стало все чаще  всплывать на поверхность. Я, улыбаясь, закрыл глаза. Темная вода. Темная – темная – темная вода. Белый я . Белый, скользкий, пупыристый я.
   То, что происходило в моей голове, здорово будоражило все остальное. Я выгибал левую часть своей спины и отталкивался ногами от края ванной, чтобы покататься чуть – чуть по глади. Когда над водой мелькала какая-нибудь часть моего тела, я высовывал язык как мертвец.
    За дверью послышались шаги и оттуда спросили.
- Are you okey?
Да. Это была она.
- Доротея, - произнес я очень осмысленно, но тихо – надеюсь, ты  красивая?
- Что вы сказали?
- Хочешь, я тебе спою?
- Ну, не знаю… Зачем?
- Доставить тебе удовольствие.
- Зачем?
- Слушай…
Я прокашлялся и ушел под воду.
 “ Я – сам себе и небо и луна…. Голая довольная луна… Долгая дорога да и то - не моя…за мною зажигали города…. Мммм…там меня любили только не я…”
  Вода начала затекать в меня, образуя со всех сторон страшное давление . Кхееееееее… Я быстро всплыл.
- Доротея, ты еще здесь?
- Yeah. Вы уже пели?
- Я чуть не умер, Доротея.  На рэ-минор.

  Глава три


    Внимание, а сейчас мы исполним популярное произведение в стиле ампир – роуз “ Желтая роза Парижа”.
   Клавишные – Энди Зайковский (тутутууууу),
   Ударные – Ленни Ливанофф (буууууум),
   Соло- гитара и вокал – Майкл Левандовский (блямс!).
Исполняется впервые.
 Я где-то прочитал, что однажды на свете жила простая девушка по имени Желтая Роза Парижа. Она была исключительной проституткой и занималась исключительно проституцией. Больше о ней плохих сведений не было, поэтому я решил написать песню, посвященную ей. Так получилось, что песня получилась скорее о войне, чем о девушке. Наверное, тогда я был пьян. Я и сейчас пьян. Я это чувствую, потому что мне плохо. Я стою в сыром американском метро и мне плохо. И моим парням, которые стоят рядом со мной с барабаном и ионикой в руках тоже плохо.
  Я перебрал струны. Буду петь на русском – подумал я. Может, нас примут за югославов и пожалеют – так было всегда, когда мы пели Катюшу в три голоса. Но сейчас мне было все- равно. Я был пьян. Мне было плохо.   

    “ В городе, где много невест,
       Засыхающих от скуки…
       Где невидимы их ноги,
       Где неласковы их руки…
      Было мне хорошо
     *
       Я запомнил, что однажды
       Было мне хорошо…

   Я спросил ну почему же,
    Если падают тарелки,
   В суп из праздничной побелки,
    Было мне хорошо…

 И вот когда я открывая дверь зеленую, гадаю,
  Куда спрятать мне трусы и морковь…
 То в глазке моем я вижу
 Ту девчонку из Парижа
Из которой  льется любовь…
 
И так далее. Все заканчивается тем, что они, мечтая о настоящем любовном чувстве, оба уезжают в Афганистан. Конец пары  остался неясен. Лично я подозревал СПИД.
- Ты из России?
Вопрос  поступил на русском и я выдохнул, машинально дергая гитару.
- Нет.
Обернувшись и так трижды из-за проблем с тем, что позволяло мне прямо стоять, я наконец- то впервые увидел Макса. Святая неопределенность высшего качества. В белых смешных брюках, он  стоял оперевшись о соседнюю стену из камней и ел польское мороженое в стаканчике. Он тоже был под кайфом.
- А откуда? Из Зимбабве, что ли?
- Украины. Село Новополоцкое. На Донеччине.
- На чем?
- Типа Кузбаса. А ты москвич?
- Ну. Москвич. Это в России.
- Ты здесь надолго?
- Не знаю.
Потребовалось вспомнить о чем-то, чтобы сказать следующее…
- Это Андрей и Леха, меня зовут – Миша. Мы здесь уже по три года развлекаемся.
- Ну и как?
- Да вот ты знаешь, нормально!
Это сказал Леха. Он уже поставил барабан на пол и держался рукой за желудок.
- Леха, только не здесь… - прошептали мы с Андрем наше старое заклинание.
- Ему что, плохо?
Это спросил Макс. Он внезапно начал улыбаться, думая о чем-то своем, наверное далеком.
- Мне хорошо. Но не спрашивай меня ни о чем, окей…
- Окей.    
   Мы все вместе еще долго глядели на то, как Леха падает о холодный гранит. Это был целый спектакль.
    Когда чувство сострадания выгнало нас из подземных пещер, я, укладывая Леху на трубу, вдруг подумал: “Боль всегда живет внутри, поэтому от неё нельзя избавиться… Можно только подождать, пока она пройдет сама..”.
- С Лехой всегда одна и та же история, - пояснил Андрей Максу - он всегда надирается в зюзю перед нашими концертами.
-  А может, это просто предлог? – уточнил макс.
- Это не предлог, - воскрес ненадолго Леха. Он умел, не отвлекаясь от тошноты, вечно преследующей его, выдавать точку зрения. Наверное, это компенсация за стыд, но вообще ему эта суета сует была просто в кайф.
- А вы только этим на жизнь зарабатываетае? Поете?
- Нет, мы еще…
- Здесь нет особого выбора, - вздохнул за меня Андрей. – Делаешь все, что не нравиться, и делаешь вид, что все окей.
- Выбор должен быть, - осторожно заметил Макс, выбрасывая стакан в урну.
-  Это не тот выбор, - я подошел к нему настолько близко, чтобы видеть его намерения - Как это достало, ты бы знал. Здесь только ты и никого больше. Даже зеркало  показывает всего лишь тебя. Ты прав - возможно, у кого –то и где-то есть  настоящий выбор –не  тот, который он сам себе придумывает, а тот, котрый живет вне его воображения.
 А наш выбор - это пустая наживка… Сам себе придумываешь смысл в ней, а смысл один – сожрать, поколоться и остаться при этом довольным или умным, что иногда гораздо легче. 
- По- моему, ты не в духе…
- Это точно. Денек не задался. Труппа не выдержала испытания в метро.
Я хлопнул в Лехин барабан.
- Но Вавилон вечен…
- Что это еще такое?
- Это город, о котором все поют.
- Как?
Я показал.
 “   In the city where I live
      Where I work and where I dream…
      I eat papers and melon
      I miss  grande Babylon”…
       Прохожие  старались сдержанно выругаться. Но больше всего веселился Леха. На каждый мой удачный аккорд, он кричал “ отпустите меня”, хотя его никто не держал.
Макс грустно смотрел на меня, а потом разделся до пояса. Я не знаю, зачем он это сделал, но мне стало не так обидно.
- Я по программе обмена, - сказал он мне,- Буду учиться в  колледже.
- И что будешь учить?
- Языки программирования. Ё!
- Остановился где-нибудь?
- Пока нигде, но должен жить в семье какой- то. Я как раз  собирался поехать в свой учебный центр на распределение, когда тут вы...               
Нарушение спокойствия… спокойствия, которое не дает проникнуть в тебя языческому соблазну бесконечности. Вот, что я запомню об этом дне.
  Я сразу замечал в людях  глубокое, голодное, горячее и совсем не гордое сознание, которое было огромной долей того, что я называл “ началом к свободе”.
   

  Глава 4


- Я  когда-то был певцом.
- Ты?
- Представьте себе. Вот, послушай, Дэб.
« Ааааа….Ооооо… Гоу ту зэ Миссисипи-и-иии»
- Тише! Тише, Кливен!!! Еще испугаешь Макса. Бери салат и кушай.
- Дэб, я не хочу сейчас кушать салат. Ты что - не понимаешь меня?  Хотя ты никогда не понимала меня.
- Почему это ты вдруг решил себя вести как мальчишка?
- Тебе я смешон?
- Ты с ума сошел, Кливен.
  Кливен, судя по его внешнему виду, сошел с ума уже давно. Он все время чесался и плел чушь.
    Он определенно хотел от жизни чего-то большего, но семейная традиция Хиггинсов не позволяла ему расслабиться и дать волю настоящим чувствам, когда речь заходила о горячих материях.
  Кливен был одет в измятую от чесаний футболку. Чтобы казаться моложе он носил лазерный уолкмен на ширинке и все время боялся этого.  В него была влюблена сестра Дэб – та самая тетя из аризоны, которая взрастила Фредди.
    Но тетя делала вид, что всю жизнь была баптисткой, и кроме леденцов, её интересуют только сериалы до двадцати двух ноль-ноль.
 Короче, Кливен был одинок на той самой старой войне, где погибают большинство людей, не достигнув морального совершеннолетия.
   Доротея налила мне чашку шоколада. Она была странная. То  впивалась в меня всеми своими мыслями, когда мы следовали с ней в магазин за хлебом, останавливаясь перед каждым светофором, чтобы насладиться этими остановками и перекинуться взглядами, за которыми каждый прятал своё.
  То просто молчала. Молчали её волосы, молчало её сердце…И тогда  мне ничего не оставалось сделать как спросить, как у неё дела.
- Как прошло твое первое занятие в колледже, - спросила тетя Милдред из аризоны, - параллельно засовывая в рот  Фредди какую-то еду.– Она не знала, что её сын был влюблен в Доротею. Я часто видел в его глазах что-то похожее на безнадежность. Такое скрытое и неприятное выражение бывает в лицах людей…Оно бывает так часто, что почти стало моим собственным.
- Я поскользнулся и упал, - ответил я, заглядывая под стол. Там Доротея прятала свои красивые ноги.
- Какой ужас… -  взгляд тети блуждал по салфетке с мухами. – тебе было больно?
- Да.
- Ээээ, - подумав, вмешался Кливен, - а как насчет пикника?
- Кливен, отстань от Макса. Слышишь, ребенок упал? У тебя болит нога, Макс?
- Да.
Наступило молчание. Я допил шоколад.
- Дороти, пойдешь со мной в кино? – быстро выпалил Фредди. Услышав, что я вывихнул ногу, на него что-то нашло. Он мне напомнил ящерицу, которую ловят пионеры.
- У тебя нет денег, - сладко улыбаясь, обломала его тетя Милдред, которая никогда не понимала молодость - на какой шиш ты собрался в кино?
Лицо Фредди приняло выражение тыквы и он, поерзав, засунул в рот чашку с шоколадом. Доротея закинула голову назад и сказала “ Ох…”..
   К вечеру столовая Хиггинсов становилась приятным местом. Оттуда было видно все восточное побережье звездного неба и я приходил туда, чтобы через него пообщаться со своими друзьями, которые остались в России. Я садился в кресло и тогда  видел их всех сразу. Они не помнили меня – ведь у них не было ни памяти, не воображения. Все заполнила душа – миллиард блестящих бриллиантов, каждый из которых был глазом размером с мир.
  Я говорил с ними, нюхая дым терпкого зелья, которым меня снабжал Мишка…Я говорил с ними о девушке по имени Лит, о том, что Мишка ждет своего часа, и о том, что Земля, на которой я сейчас живу меняется от каждого моего вдыхания и выдыхания….

Однажды, когда я сидел в своей комнате, закутавшись в куртку тети Милдред, купленную еще по случаю рождения Фредди, я почувствовал, что мне пора доставить себе удовольствие. Я вставил в уолкмен Ману Чао и сделал пару папирос а-ля Мишка Левандовски.
   Вот так. Вот так хорошо. Я разделся, и отбросил куртку. Теперь я был абсолютно гол и накурен смесью фиалок и кактуса. Окна были распахнуты. Камин включен.
  Музыка на фоне бешенной тишины раздирала мои внутренности, позволяя каждой клетке жить своей собственной жизнью. Душа плавно отделилась от тела и на потолке встретилась с пластилиновой лепкой.
   Я зажег спичку и поднес её к носу, огонь медленно потянулся к  телу, облизывая воспаленные на ветру клетки.
    Свечу, которую я зажег, мне хотелось съесть – такая гладкая и такая темная, несмотря на свет сверху… Свет и темнота. Так несовместимо.
   Ночью чувство одиночества становится невыносимо приятным.
  Почти внезапно дверь распахнулась, и ко мне в комнату забежал дядя Кливен.
- Ты здесь, Макс?
 Он меня еще не увидел, но его восприимчивый нос явно учуял что-то неладное с воздухом…
- Да, - прошептал я в направлении потолка.
Я не хотел, чтобы рядом со мной был этот мужик, который ищет чего-то ночью в своем собственном доме. Я думал о другом – существует ли мир в других людях, такой мир где всё вместе - драконы там где каменные дома, свет там где темнота, верность там где уже все раздето и грязно…
- Я тебе не буду мешать,- сказал дядя, усаживаясь на пол.,- . Просто посижу рядышком. Делай, что хочешь.
Я встал – все такой же голый и под кайфом, как сирота из гетто, и прошелся по комнате, дотрагиваясь пальцами до своего живота, в котором сейчас  сидели остатки фиалок.
- У тебя есть мечта? – мучительно спросил Кливен.
- Нет.
- А у меня есть, - обрадовался он,-  Хочешь я тебе расскажу о ней? Однажды я услышал необычную музыку. Было очень светло, я лег на пол и стал слушать звуки– они были чересчур дикие  и я подумал, что для них нужен огонь…  тогда я зажег свечу – как ты, хотя было очень светло. Дома никого не было.  Понимаешь, о чем я?
Так вот я подумал, что хочу уехать далеко- далеко. Бросить всех и ощутить себя легким и свободным. Понимаешь, Макс, у меня всю жизнь было так много ответственности… Мир  казался таким сложным… Мне казалось я отказываюсь от своей свободы ради семьи. Но ведь нельзя сделать счастливым  других, если ты несчастлив сам.
-   Счастливы только ангелы.
- Ангелы – это всего лишь очередная мечта человечества …
- Мечта…мечта – это трусость, я не люблю мечтать…
- Не старайся, Макс…Я не верю тебе. Каждый человек мечтает. Какая разница, как мы это называем – мечта или планы, или галлюцинации… Это нечто дает нам силы ощущать себя свободным человеком, когда мы пребываем в рабстве.
- Зачем тебе свобода?
- Чтобы ощутить свое существование… Я так много потерял.
- Свободу никогда не ощущаешь, свободы нет, когда она есть. Свобода – это ничто…. И никогда.
Мы встали. Я видел его запотевшие глаза, которые были стыдливо полуопущены. Я позавидовал Дэб. Ее салаты не были сделаны впустую.
  Мы выпили с ним еще по сто грамм виски из алюминиевых стаканов тети Милред и я уснул, думая о том, сколько мне еще предстоит увидеть.

 
Глава 5

- Ты слышал, что он сказал?
Над черной косматой головой наклонилось еще две – такие же черные и косматые.
- Он сказал, что…Черт, я не помню, что он сказал! Кто-то кому-то объявил войну…
- Нам объявили войну, Макки…Они нам объявили войну. Сукины дети, одним словом. В мире одна война кругом. Люди стали зверями. Система полностью прогнила.
- Дай мне травки, Джоэ, не будь свиньей. Ты все время переводишь разговор, когда мы делим травку, скажи ему хоть ты, Лекси.
Женский голос ответил.
- Пошли к черту, придурки.
- Это мы придурки, Лекси? Да что ты себе позволяешь, сука?
- Это я им, кретины…
- Ну тогда извини, Лекси. А кому это им?
Пора было вмешаться.
- Привет, - сказал я, - Макки, ты сегодня на глицерине?
Черная голова посредине улыбнулась.
- Видел я твои шуточки у себя в заднице. Эй, а кто это с тобой рядом?
- Это Макс.
- Да мне, собственно, пофиг. Лекси, предложи им что-нибудь, ты же здесь хозяйка…
- Чай? Кофе? – серьезно спросила Лекси, - да что вы ко мне прицепились? Будто я не знаю, зачем вы сюда приходите, наркоманы вонючие.
- Эй, да ты на себя посмотри, - заступился Джоэ, - ты, можно подумать, не сосешь с нами все это дерьмо…
- А ты выбирай выражения, ниггер, - аккуратно слизывая  с пола какую-то гремучую смесь, затянул Макки, - она моя жена перед Богом, Лекси – это ведь правда?
- Да это правда, Макки, я твоя жена.
Это была, конечно, неправда, но я был не против.
- Чего Вам нужно, Майкл? – спросил Джоэ, - ты же знаешь,  что сейчас Святая неделя и мы почти не занимаемся продажей. Только друзьям.
- Мне нужно что-нибудь галлюциногенное, но без химии, - ответил я, - я не хочу портить здоровье.
На самом деле это была просьба Макса.
- Ты меня что, не слышишь…Твои русские уши плохо понимают английский? У нас здесь не бакалейная лавка, чтобы можно было зайти и попросить себе на выбор три вида какого-нибудь одного  дерьма…У нас есть – дерьмовая марихуана – это раз, и дерьмовый кокаин – это два, три – это то, что ты можешь сделать, вынюхивая по очереди одно и другое дерьмо …
- Может, грибы?- вмешался Макс, - я слышал что-то о корне мухамора…
- Слышишь, юный ботаник, - Джоэ почесался от пяток до подбородка, - да что ты знаешь о грибах? Настоящие грибы можно поесть только в пригороде.
- Настоящие грибы…, - затянулся Макки, - почему я должен об этом думать? Может, я не хочу думать о дури? Может, я хочу стать хорошим человеком? Но тут приходят двое придурков и говорят « Дай нам грибов, Макки. Мы хотим запихнуть эту чудесную гадость к себе в рот, чтобы посмотреть на летающих крокодильчиков…» И Макки говорит им – окей , ребята. Макки достанет вам грибов из пригорода и вы посмотрите на своих крокодильчиков. И все это будет стоить, скажем, 20 баксов унция.
- Десять.
- Шестнадцать.
- Двенадцать плюс наше бухло.
- Идет.
Мы вышли на улицу. Макс все время шел впереди, и я начал подозревать его в чем-то особенном – в непонятном мне пока внутреннем смехе, который распирал его во всех частях большого тела.
- Эй, люди! – завопила Лекси, - я забыла надеть трусы.
- Лекси, - погладил её по животу Макки – у тебя же никогда не было  трусов.
Замигали фары. Это наш Леха подавал сигнал к посадке. С гиканьем мы оседлали гибкого железного коня, который еще вчера принадлежал Доротее Хиггинс – подруге Макса из квартиры Хиггинсов в пригороде.
  Первое, что бросилось в глаза, когда мы показались в кабине–  ярко-красные губы, волнующе разрезающие Лехино лицо надвое.
- Ты накрасил губы, коразон - пробормотала Лекси, водя пальцем по Лехиному лицу.
- Да, я накрасил их, - но я….я не педик, - неуверенно ответил Леха, -  Это…
Он показал на радио.
- Я слушал передачу « сезон откровений», пока вас не было.  Там был один такой парень по имени… черт, забыл… так вот, он говорил, что он любит парней…потому что он такой с детства, но его никто не понимает…Его били несколько раз – ногами и все такое…Но он продолжает делать, то что делает. В общем, ведущий в конце сказал – если вам что-то хочется сделать, не отказывайте себе, потому что если вы этого не сделаете,  вы потеряете смысл жизни. Я это точно запомнил.
- И тебе захотелось накрасить губы? – вытаращив глаза, спросил Джоэ. Он ненавидел педиков.
- Все не так, - мучительно произнес Леха. Сначала я увидел эту помаду… Я не хотел ничего – клянусь. Я сидел и слушал музыку. Играл негритянский квартет, потом – Битлз, а потом я подумал – просто подумал. Что будет , если я накрашу губы.
       Я представил, как вы заходите, видите меня и начинаете смеяться… Вы все думаете, что я педик, а я…
- А что ты, Ленни? - прошептала Лекси…
Леха засопел.
- Я не знаю. Там это как-то объяснили, но я забыл. Я смотрел на эту помаду, и она как бы смотрела вот сюда, - он показал на лоб, - и говорила – ты потеряешь смысл жизни, если не сделаешь этого, и я тогда взял ….её… Сначала я закрыл глаза… мне было немного странно, но потом я просто накрасил губы. А дальше я все время представлял  - как вы заходите и начинаете смеяться. Но вы зашли – и просто удивились. В чем дело? Он пьян? Он сошел с ума? Это как больной и врач. Понимаете? Но вы не поняли меня, все эти вещи про смысл… Все опять как-то по-дурацки.
- Ты был прав, - затянулся Макки, - делай, что хочешь, парень. Мы живем в свободной стране!
 Макки тоже не любил педиков, но он был под кайфом.
Джоэ демонстративно сел на заднее сиденье и стал тихо ржать, глядя в окно. Леха сидел за рулем, и в его глазах  стояли слезы.

    Глава 6

  Занятие в колледже. Расписание. Лекция. Класс. Окно.  Двор. Скамейка.
   Я сижу на скамейке и курю. Ко мне подходит Доротея. На ней – малиновая юбка и разбитые коленки.
- я упала, - говорит Доротея и смотрит на меня, чуть не плача.
 Я улыбаюсь.
- почему ты все время улыбаешься?- кричит она, - ты смеешься с чужой боли?
- Да, а ты?
- Стоп…Скажи – ты меня ненавидишь?
- Забудь. Я – счастливый.
- Говори понятно.
- Понятно – это как же? Понятно – это подтверждать твои собственные мысли?
- Просто не доставляй мне боль.
- Разве я могу?
Сзади появляется Фредди. Он весь сжат, неприятен и по – своему отчаян.
- Откуда ты взялся? - вопрошает он, оголяя свой взгляд.
- С неба упал, - скромно признаюсь я, -  а ты откуда?
Фредди убегает, оставляя запах дезодоранта « Секси – секси». 
  Были еще другие люди, но я так боялся с ними говорить, что предпочел проснуться. В моей комнате стоял сплошной ветер. Отчаявшаяся Дэб, не в силах бороться с постоянным запахом леса в моей комнате и ванной , просто распахивала все окна.
  Хиггинсы приготовили на завтрак овсянку и чай. Перед тем как спуститься в столовую, я несколько раз почистил зубы, ободрал в палисаднике старую розу и засунул её себе подмышку.
- Хэпи бездей ту ю, - объявил я , входя в семейную кухню.
Она была сегодня как невеста крон-принца. Как будто чего-то ждала, отчаянно хотела и делала вид, что невинна.
 Я положил розу ей на колени.
- фредди, не сербай чай, - прозвучал в наступившей  тишине голос тети милдред.
Доротея посмотрела на меня. Я на неё.
- Вот, - сказал я.
- Садись, макс, - вмешался кливен. , - у нас для тебя замечательная новость. Теперь ты можешь ездить на « Форде» Дороти.
- Они мне подарили новую машину, - ровно улыбнулась Доротея, - вот.
Когда я был маленьким, детям дарили паравозики.
  После трапезы я сразу пошел в ванную. С чего-то непонятного мне стало грустно. Вода заполнила края. С водой легче всего.  Ведешь и она ведется. Спускаешь и она течет.
  В дверь стучали уже три минуты. Я повторял – занято. Там не понимали.
- Доротея, - сказал я, - показываясь на той стороне, - я здесь моюсь.
- Нет, - тихо сказала она, - впусти меня.
Я не хотел портить ей праздник.
- Это марихуана? – спросила она, дико глядя на мои папиросы.
- Частично. Слушай, Доротея, мне придется раздеться  и залезть в ванную, окей?
- Ты ведь не стесняешься меня?
- Нет.
Она кивнула, не отнимая руки от сигарет. На самом деле она еще ничего не понимала. Я разделся и засунул себя в ванную. Вода вылилась и капнула на её ноги.
- Сейчас ты закуришь, - промолвила она, - а я буду стоять здесь как дура.
Я пожал плечами.
- Я не знаю, что я мог бы тебе предложить в Этой ситуации.
Она рассмеялась.
- Там приятно? – Доротея показала на воду.
- Да, - я ей улыбнулся.
Перелезая через перегородку, она специально постаралась сделать все, чтобы я этого никогда не забыл. Ее одежда быстро намокла.
- Посмотри на наши ноги, - прошептала она, дотрагиваясь до моих пальцев.
Я взял  папиросу и поджег её зажигалкой Кливена.
   Это была отличная трава. Дым не мешал мне видеть заслонившее зеркала лицо Доротеи, которая смотрела мне прямо в душу, пытаясь там что-то найти, разбирая по полочкам гибкие окончания моих мыслей. Я смотрел, предчувствуя грядущее молчание… Блин, близкое будущее было так опасно, так неминуемо – было отчего рассмеяться ей прямо в лицо и тем самым разрушить все, что даже не могло начаться.
- Ты что- нибудь видишь?- спросила она.
Я ей дал затянуться. Конечно, это было впервые, но она не скрывала этого.
- Тебя, Доротея.
- И что ты видишь?
- Вижу…Что же я вижу? Вижу человека. Жизнь. Интерес. Желание. Слабость. Да мало ли еще чего… 
- Макс…Я могла бы тебе задать один вопрос.
Она хихикнула.
- Это не то, что ты думаешь…
- Тогда нельзя.
- Почему?
- Задавай то, что я думаю.
- Я не могу…
Она отвернулась. Её начал пробирать холод, и, наверное, было где-то неудобно и в то же время ей это нравилось, и тогда она спросила.
- что ты обо мне думаешь, Макс?
- Это ты и хотела спросить?
- В общем, да… Ты, наверное, думаешь, я – дура, да?
- Дура – нет. Этого я точно о тебе не думаю.
Мы прикончили одну папиросу и я быстро зажег еще.
- Мне так хорошо, - прошептала она, улыбаясь – мне так обалденно, Макс. А тебе?
- Кайф.
- Я чувствую тепло и какое-то наслаждение. Но не до конца. Как будто чего-то не хватает.
- Мне тоже не хватает, - сказал я , делая короткую затяжку.
  Вокруг все было нестерпимо горячим , влажным, потным и мокрым. Все это было как-то чересчур предопределенно, но в то же время на это можно было закрыть глаза. Мы делали дым и могли ничего не учитывать.
- Какие у тебя еще есть вредные привычки? – спросила Доротея.
Я задумался. Она хотела услышать одно, я думал о другом, а реальность в то же время была по-прежнему пугающей... Реальность ночного неба, которую закрывал лишь помутненный травкой разум.
- Я не сплю, - наконец решился я. – ну разве что по субботам, когда остальные тоже спят.
- Ты такой странный, - вздохнула она, не чувствуя рук и ног, потому что они были затекшие и бесформенные под толстым слоем остывшей воды, - кто тебе дорог?
- Много кто, много что…
- Назови.
- Люди.
- А трава?
- Я ей больше дорог, но и трава тоже.
- Ты всегда курил?
- В детстве я пил молоко.
- Ты скучаешь по родине?
- Я скучаю по моментам. А ты?
- Я…
Она рассмеялась и встала. Тяжелея, забирая полванны с собою.
- попробуй, - попросила она, показывая на себя - ты вот попробуй.
Я дотронулся до полы намокшего платья.
- ужас.
- То-то же.
Она стала мокрой и розовой, как младенец, и казалась очень довольной.
- как я отсюда выйду?
- В тебе заговорил разум, Доротея?
- Я одену твою одежду.
- Нельзя.
- Одену!
- Одевай.
Я отвернулся к прохладе кафеля, чтобы не видеть её злобного выражения на скулах. Доротея, я вышел из игры – надевай мою футболку и брюки, надевай все, что хочешь…Будь счастлива.
   Когда я повернулся, она стояла уже полностью раздетая, выжимая платье. Её лицо было повернуто ко мне. Оно хищно улыбалось.
- Ну ? – спросил я, улыбаясь её глазам - холодно?
Она истерически рассмеялась.
 Еще минута и заплачет – чувствую. Трава была то, что надо двум для ссоры. Холерическая рапсодия- кидает то в смех, то в слезы, но на небо, если долго не прерывать процесс. Надевает на голое тело мои белые джинсы, красную футболку и выходит не закрыв двери. Где-то там, в глубине дома, уже бродит возмущенный Фредди… 

   Глава 7

- Ваше имя Михаил Левандовский?
- Да.
- Вы являетесь гражданином Украины?
- Да.
- Хорошо. Вы можете рассказать, что произошло на трассе?
- Нет.
-  Вы отказываетесь давать показания?
- Я ничего не помню.
- Вы находились под воздействием наркотических веществ?
- Я плохо понимаю вопрос.
- Вы употребляли наркотики или алкоголь?
- Когда?
- Перед тем, как устроить бедлам на трассе?
- Какой бедлам?
- Вы, что идиот?
- Нет, я спал.
- Почему тогда наш патрульный задержал  Вас?
- Почему?
- Лейзер, отведи этого в камеру. Пригласи остальных.
- Ваше имя – Максим Гордин?
- Да.
- Вы являетесь гражданином России?
- Да.
- Хорошо. Что произошло на трассе?
- Какой трассе?
- Вы говорите по – английски?
- Сейчас?
- В камеру его, Лейзер.
- Ваше имя Джонатан Гарднер?
- Меня зовут Джоэ. Джо-э.
- В ваших правах указано «Джонатан Гарднер»? Это не ваши права?
- Что значит – это не мои права? Это мои права! И меня зовут Джо-э.
- Но здесь написано Джонатан Гарднер. Не вводите нас в заблуждение…
- Я лучше вас, наверное, знаю как меня зовут и уж наверняка лучше тех кретинов, у которых я покупал права…Меня зовут Джо-э.
- Перестаньте молоть чушь, Гарднер и отвечайте на мои  вопросы. Иначе я прибегну к помощи закона и посажу вас на трое суток.
-  В этой гребанной стране нет закона – и всем это известно. Вы только и способны, что унижать людей, и делать из них полных придурков.
- Вы можете сказать, что произошло на трассе три часа назад?
-   Да в мире сто тысяч трасс, откуда я знаю, что на них происходит…
- Вы употребляли алкоголь или наркотические вещества перед тем, как оскорбить представителя закона?
- Да что ты себе позволяешь… Думаешь, если – негр, то значит, наркотики, дурь, спид, кокаин, акапулько голд, опиум за тридцать баксов дэша, грибы, бананит, ацетоновые шарики… Да мы живем в свободной стране – и мы здесь равны, хотя я – поганый ниггер, а ты – хрен знает кто в форме с бляхой.
Джоэ увели трое спин, из под-которых его стройные маленькие косички напоминали мне обгоревший, но возрождающийся лес.
- Ваше имя Алексей Ливанов?
- Мне плохо…
- Почему? Вы употребляли наркотические вещества или алкоголь?
- Дайте мне, пожалуйста, пакет…
- Вы можете нам рассказать, что прои…О Боже, Лейзер, отведите этого в камеру и пригласите доктора Вэйниса. Мария, уберите, пожалуйста… я скоро сдохну на этой работе. Лейзер, кто там еще.
- Еще один негр, который называет себя Макки. Вейнис говорит, что концентрация алкоголя у него в крови превышает все допустимые  нормы… мы вкололи ему глюкозу. Доктор не советует проводить с ним допрос сейчас.
- Это все?
- Нет. Есть еще девчонка. На вид лет пятнадцать. Негритянка. Сказала, что повесится, если не пригласят адвоката. Похоже, она не в себе.

Мое сознание напоминало уголек в растопленном масле. Я все время хотел вынырнуть, но он шипел и палил все воспоминания, ненароком попадавшие в меня.
- Макс, - прошептал я, отыскав его на полу соседней камеры, - что произошло на трассе? За что они нас схватили?
- Мы вроде бы хотели изнасиловать их полицейскую бабу.
- А мы хотели?
- Вроде, не очень… иначе бы они нас побили.
- Макс, тебе плохо?
- Мне как-то странно. Я как будто плыву и плыву.
- Ты думаешь, это когда-нибудь закончится?
- Я не знаю, Мишка. Но если это закончится- впереди нас будет одна темнота.
Он встал и ударил себя по лицу. На нем было одеяло и розовый шарфик Лекси.
- Мне так кажется, что  сейчас нет времени, - снова сказал я . Слова мне давались с трудом.
- Это потому что мы нанюхались, - подумав, ответил Макс, -  так всегда бывает.
- А ты откуда знаешь?
- Догадался. У тебя нет такого ощущения, что слова слетают у тебя не с языка, а откуда-то из макушки?
- Спроси у меня что-нибудь.
- Который час?
Он посмотрел на меня, пригорюнившись.
- Извини, я забыл.
- Ладно. Попробуй еще что-нибудь.
- Мммм… Я не знаю. Ну ладно… Тебе нравится красный цвет?
- А почему ты спрашиваешь?
- Да я от фонаря ляпнул…
- Красный цвет – да мне как-то все-равно. Но в нем есть что-то такое гадкое, связанное с кровью.
- Мне чего- то не спится, - послышался голос с верхней полки. Это был Макки, - всю дорогу я думал о том, как- бы поспать и вдруг такой облом. В этой камере есть что-то неуютное. Мало заботы о людях.
- Макки, у тебя нет ощущения, что ты плывешь?- спросил Макс.
- Если бы…у меня ощущение, что я скоро проблююсь.
- Это от жадности, - злорадно отметил я , - Вы с Лехой на двоих  выглушили все наши запасы.
- Пока тебе хорошо, ты  не замечаешь плохих перспектив, - выдвинул теорию Макки и Макс с ним согласился.
Мне показалось, что мы очень долго молчали, прежде чем Макс спросил у Макки.
- Макки, ты о чем –нибудь мечтал по – серьезному?
- Да, я только и делаю, что мечтаю. Мечтаю о том, чтобы хоть раз по- человечески пожить. Хотя бы один денек. Выйти в поле, зажечь костер, собрать дровишек и целый вечер смотреть на гребанный закат.
- Это ведь легко осуществимо.
- Да, наверное…
- Я понял тебя. Ты не хочешь, чтобы это исполнилось, да?
 -   Понимаешь, Макс, у меня бизнес. Я торгую травой и кокой. Мне еще папа говорил, « Макки, если ты такой умный, почему ты не торгуешь травой?»
- Это странная логика.
- Причем здесь логика, Макс? Это бизнес. Я просто не могу вот так взять и пойти в поле. Я не могу, понимаешь ты?
- Успокойся, Макки, я понял. Я все понял.
- Ты лучше скажи, чего ты хочешь?
- Я? Я хочу, чтобы все получилось.
- Что все? – спросил я.
- Все, что задумано, - ответил он, заставляя мои мысли биться в ккой-то лихорадке. Он говорил какую-то важную правду, но я ничего не мог понять и винил в этом только себя.
- По – моему, ты гонишь, - перебил его Макки, - ты говоришь что-то не то. Я имею в виду это слишком непонятно - то, что ты говоришь.
- Что непонятно? Я хочу, чтобы …
- Что?! – мы с Макки быстро подползли к его  камере.
- Я хочу, чтобы ты – Мишка, чтобы ты …
Он как- будто даже застеснялся.
- Чтобы ты быстрее что-то сделал.
- Что сделал?
 Вот теперь я был в шоке.
- Ну, написал что-нибудь, например.
- Что я должен написать, Макс?
- Я не знаю.
- О Боже, Макс, зачем это нужно?
- Потому что впереди – одна темнота.
Сказав это, он упал на живот и крикнул нам, что на самом деле он ничего не хочет. Я испугался за него. Где-то в глубине души, я видел - в Максе все время что-то понемногу сгорало…
         
   
Глава 8
   
       Небо ясное и это радует. Радует, потому что темное меня огорчает. С тех самых пор, когда я заново родился, обнаружив себя в ореоле из ненужных мне крыльев познания добра и зла.
  Вот уже неделю как я лежу в этой комнате. Наверное, я чем-то болен. В доме Хиггинсов очень тихо.
   Ко мне приходят друзья и делегации из колледжа. Они приносят гостинцы из яблок и персиков, а потом долго смотрят на мое лицо. Еще немного – и я что-нибудь с ними сделаю.
- Как ты? - спрашивают люди.
Я не знал, что сказать. Мне было страшно. Но я понимал, что я никогда не смогу им ответить.
   Единственным человеком, который ничего не спрашивал - был Мишка. Зато он все время говорил.
- Я устроился на работу, - сказал он однажды, - в зоопарк. Буду мыть посуду и еще какую-то фигню для питонов.
Мне стало смешно, но я  сдержался – ведь в этом не было ничего смешного.
 Тогда он достал свой вечно- зеленый блокнот и сказал.
- Слушай.
« Я стою на шоссе 212. Им мало пользуются. Оно совсем маленькое и очень неудобное для колес автомобиля. Тем более, что рядом - отличная трасса…   
  Поэтому здесь всегда пусто. Иногда, как и в нашем городке, на шоссе  случаются туманы, но чаще всего - воздух остается свежим и прозрачным после ночных морозов. 
  Через два месяца это шоссе станет самым знаменитым местом в мире.
Сюда приедут тысячи автомобилей, и очень много людей будут пытаться рассказать вам об этом месте и о людях, которые жили неподалеку.
  Ну, и разумеется, обо мне. А пока здесь… Я оглянулся, пытаясь найти ответ. А пока здесь деревья, меланхолия осеннего опустошения и два тупика – в прошлое и настоящее.
Я проверил камеру и направил её на небо.
Вот только теперь тьма по настоящему рассеивается и появляется ненавязчивое тепло света.
 Среди приехавших, разумеется, будут  мои старые друзья Майк Джефферсон с Айли – Тв, Барбара Роуз с шестого и Клаус Келлер с Дрим Апдейт. В качестве подарка они получат эту кассету и дневник моих наблюдений.
    Я его вел уже три года, тщательно взвешивая все шансы и не упуская ни одной детали, которая, на мой взгляд, являлась существенной в осуществлении задуманного плана. Помимо дневника, у меня имелась картотека, в которой я отслеживал жизни горожан и события местного масштаба. Думаю, это станет весомым аргументов в мою пользу, когда  человечество пройдет путь от жалкого подражания к разумному созерцанию и свободе. 
   С этической стороны я тоже не видел никаких препятствий. Ведь если Господь счел нужным уничтожить Содом и Гоморру, в которых не сыскалось и пяти праведников – и все согласились с ним, то почему бы мне не попробовать сделать то же самое с нашим городком, имея гораздо более веские причины?
  Говоря откровенно – а иначе и быть не может - смерть не была моим культом. Вид крови не возбуждал меня, скорее наоборот. При мысли о густой вязкой кровяной массе у меня начиналась тошнота.
   Я не был ни террористом, ни последователей какой-либо идеи, ни маньяком, ни психом…
  Кем же я был?
Однажды в детстве меня назвали дураком. С тех пор многое изменилось. Меня называли то умницей, то гением, то слюнтяяем, то грубияном, то вовсе непечатным жаргоном.
   Но в итоге, я не останусь в их памяти как грубиян итд… Скорее всего, я задержусь в истории как самый крупный серийный убийца – одиночка. Меня будут проклинать, но что более важно – меня будут оценивать.
  В продолжении темы о себе, могу, не покривив душой признаться, что наедине с собой мне всегда было хорошо. В этой жизни я  никогда не был страдальцем – потому что всегда мыслил рационально и был снисходителен к себе. Кроме того, я ничего не ожидал от будущего – прекрасно понимая ненадежность любых человеческих решений, я предпочитал роль терпимого  наблюдателя.
  Могу добавить, что меня, как и вас, постоянно окружали люди.
   Сейчас, когда я стою на одиноком  шоссе, мысль о возвращении в городок, мне кажется особенно грустной.»
- Ну как – начало не сильно стремно? – спросил он,  убирая блокнот, - учти, это черновой вариант, я  его в метро писал. Там один мудак все время заглядывал ….ну тут конечно, все по- русски. Не фига не понятно.
Он говорил очень быстро. И тут я понял, что ему было важно знать моё мнение.
- я думаю, это будет очень круто, - ответил я искренне, - тем более что даже по-русски  пока не фига не понятно.
Но вместо того, чтобы обрадоваться, он открыл рот. И вскоре я понял, что он кричит. Там были такие слова.
- Так ты что, разговариваешь?
- Что ты имеешь в виду? Я что-то не так сказал?
- О Боже, - он сел на пол, - ты что, Макс? Ты в своем уме?
- Да объясни в чем дело? – попросил я.
- Ты, - он медленно выговаривал слова, - ты уже третью неделю здесь лежишь молча. Доктор, которого пригласила Дэб сказала, что ты в предкомном состоянии. И что твои чувства восприятия почти атрофировались.
- Что, все? – спросил я, с ужасом разглядывая свое тело.
- Да я не знаю! Так ты что – все это время  мог говорить?
- Наверное, мог. А может, и не мог… Мне не хотелось пробовать. Что еще сказал доктор?
- Ну, в общем, никакой надежды и так далее…Дэб уже начала разыскивать твоих родителей…
- О Боже, - улыбнулся я, - и все только потому, что мне не хотелось разговаривать?
- Не скажи. У тебя лицо как не лицо.
- Черт с ним, тогда даже не буду на себя смотреть. А…
- Ты что –то хотел?, - спросил он, испугавшись, что мне снова перехочется разговаривать.
- Ты видел Доротею?
- Она у себя. Решила тоже не разговаривать, пока ты не поправишься.
- Что, истерика?
- Да вроде нет. Она какая-то чересчур спокойная.
  Мы вышли в коридор. Мишка все время старался меня как-то схватить, думая, что я не смогу идти дальше. На моей памяти, со мной еще не разу так не поступали. В этом было что-то неловкое и приятное – как детство.
- Давай возьмем Доротею, - предложил он, - ей это сейчас необходимо.
- Зайди к ней, - попросил я, - и объясни все.
- Побудь здесь, - сказал он, помогая мне сесть, - я сейчас вернусь.
Через две минуты из комнаты Доротеи вышел Мишка.
- Она сейчас выйдет, - сообщил он, - у тебя голова не кружится?
- Пока нет.
Я всегда видел многие стороны жизни, но никогда не подозревал, что я – в моем теперешнем положении, когда –нибудь окажусь внутри неё на такой глубине.
   Доротея была страшна, из-за меня, наверное, и тогда я понял, что все идет не так – но бежать от этого почему-то не хотелось. На ней было все голубое и мохнатое – напоминавшая птенца девушка с огромным крестом на шее и торжественным лицом спускалась по лестнице векового дома Хиггинсов.
    Она подошла прямо ко мне и стала где-то в отчаянной близости. Я знал, что она ничего не сможет сказать, и поэтому  начал сам – « не можешь говорить?». Она показала на горло и развела руками.
- У неё атрофировались связки, - перевел Мишка, - ей тяжело разговаривать.
Доротея кивнула.
- Сбегай ко мне в комнату, - попросил я Мишку, - и принеси голубой пакетик под тумбочкой.
- стань возле окна, - попросил я её, когда Мишка вернулся - и подними голову.
Она послушно задрала голову.
- А теперь открой рот.
Вместо этого, она замахала руками. Лицо её стало совсем измученное.
- В чем дело, Доротея?
Она отозвала Мишку в сторону  и, придерживая руками платье, что-то написала  на ноге.
- Ей вчера доктор вырвал зуб и она стесняется,- прочел вслух Мишка.
Доротея кивнула, закрывая рот рукой.
- Боже мой, - удивился я, силой разжимая её аккуратные губы, - кто из нас больной?
Со стороны могло показаться, что мы совершаем насилие. Мишка держал её сзади, а я сосредоточено наносил ей мазь, доставшуюся мне от мамы -  аптекарши, пальцем на горло. Сначала Доротея немного задыхалась, но я знал, что все будет в порядке.
- Кусты, - констатировал Мишка, когда мы удалились от дома больше чем на километр.
  Мы зашли в эти кусты и сели прямо на теплую землю, которая пахла чем-то земным.
  Мишка достал пакетик и аппетитно понюхал. Доротея рассмеялась первая. Мишка – вторым. И наконец я…  Дикий, бешеный смех! Сидя на самых низких корточках, мы раздирали им по очереди друг друга и каждый себя. Мишка провозгласил его освобождением от боли, но во мне жил постоянный страх, а это добавляло в мои ощущения путь ко всякого рода компромиссам.
- Доротея, - спросил Мишка, когда мы выкурили траву, - Дэб сказала, что ты хочешь стать геологом?
- Я люблю камни, -  грустно призналась она, - хочу разрезать землю и вытаскивать их наружу.
- а потом?- спросил я, - где ты их будешь хранить?
- Их можно возить по разным странам в стеклянных коробочках.
- Кто станет возить такую кучу камней?
- А вы не хотите?
- Мишка уже отвечает за змей, - я медленно покачал головой, - а я скоро исчезну.
Доротея кивнула.
- я знаю.
- Откуда ты знаешь?- возмутился мишка, - он вечный как камень.
- Как трава, - поправил я, - дух – вечный, а материя – нет.
- А в траве- дух?- удивилась Доротея.
- Еще и какой, - ответил мишка, - только он со своими тайнами, как стеклянный лес.
- «Лес до небес» – помните, был такой стих?
- Мы учились в советских школах, - ответили мы, - у нас тогда была экономическая депрессия.
- Знаю, железный занавес…  Сейчас об этом уже никто не думает. Но  камень упал, а что-то осталось.
- Ты думаешь над этим, Доротея? – спросил Мишка.
- Я? Нет… Иногда я это чувствую, потому что боюсь.
- Доротея, - попросил я, - А что ты говорила про стих….
-      Этот?
         «Я хотел улететь на большом корабле
По синим звездным волнам
Я хотел оставить после себя слезы друзей
И крепкое опьянение расставанием…

Я знал, что на дороге будет много потерь, но я не знал боли,
Потому что юность – это надежда в самую тяжелую боль,
А старость – это темнота в самые светлые дни…

Я хотел создать Храм, но я не знал для кого,
         Было много достойных, но они были счастливы и без Храма,
         И тогда я посеял лес, лес зеленый, лес до небес…
         Чтобы каждый, кому сейчас одиноко, мог незаметно уйти и найти его…»


Глава  9

Быстро, быстро, черти ползучие, залазьте в свои серые плоские норы…
А ты иди ко мне, король всех питонов. Что ж у нас сегодня на ужин – что-то мокрое, размазанное и желтое. Уммм… Пахнет аппетитно.
  Так-с. Надо что-нибудь поставить. Что тут есть у старого хрыча? « Битлз», ага, я так и думал – новогодний комплект Абба с разогревчиком… А вот уже что-то поинтереснее. А ты, король всех змей, слушаешь Дип Форест?
   Ладно, пью кофе, слушаю первые три песни Фореста и начинаю новую главу « Трэффик Джема».
   Перед этим я вернулся немного назад . Туда, где главный герой, которого я назвал Горда – в честь Макса, продолжает рассуждать о бренности существования своего городка. Там же я познакомился с несколькими обитателями обреченного места  - сначала изобразив их тупыми созданиями, жизнь которых сводиться к просмотру сериалов и мечтаниях о теплом местечке под солнцем единым, я тут же взбесился и все переписал Какого хрена – я  не собираюсь быть судьей… 
  Теперь я думал над тем, что у Горды должно быть прошлое – обычное прошлое , в котором происходили самые обычные вещи, - родители, мастурбация, школа, любовь или несколько.
 «Тяжелый воздух. Это всегда приходило мне на ум, когда я смотрел на девушек нашего городка. Я слышал как мама называет их умницами. Это означало, что мне пора иметь девушку, чтобы все поняли, что я нормальный, а, значит, меня можно любить и доверять, ну в общем, Элен Ростен или Патриция Немроуз – вполне достойная партия, сынок. Слушая это «или», мои глаза становились испуганными… Интересно, это была личная или просто старая боль?
  Я, как и все люди в моем 23- летнем возрасте, хотел для себя кого-то особенного, вторую половинку, которая будет подходить только   мне – и ни к кому более. Элен и Патриция были настолько совершенными умницами, что подходили в девушки ко всем парням нашего городка без исключения. Мне в ту пору казалось странным, что этого никто не замечал.
   Я, конечно, стал встречаться с Элен – мне не хотелось становиться революционером раньше времени революции, тем более, что она действительно оказалась во всех отношениях приятной девушкой. Потом я стал встречаться с Патрицией, а мой сосед по парте в колледже – с Элен, потом Элен ушла от соседа к Джону Вестгеймеру – волейболисту, а я переключился на Лимми Боулз, которая жила неподалеку от меня. Все эти кочевания давали сытный и столь лакомый повод взрослым жителям городка убедиться в правильности их собственной жизни, что они закрывали глаза на некоторую аморальность нашего незрелого поведения.
  Но по обе стороны – и мы, и они, - в каждом из нас жил один порядок, мы говорили  одинаковые речи и старались чувствовать одни и те же  чувства. Мы  думали, что между нами – молодыми и старыми стоит пропасть, но мне она была смешна – эта пропасть. Мы все с одинаковым рвением строили один общий  предсказуемый мир, где всё, абсолютно всё, можно будет закрасить белой краской своих надежных верований.
 Но на самом деле, закрашеными останутся только наши собственные глаза, а мир останется огромной, неизведанной пропастью, в которой несколько зрячих одиночек будут бороться за все человечество. Что их отличало от нас? Самая малость…Они верили в себя, а не порядок, в интуицию, а не в правила, в любовь, а не в спортивную гонку чувственных наслаждений с фатально – семейным концом.
  А мы шли по дороге, протоптанной нашими  напуганными предками, которые сбегая от самих себя, все время оглядывались назад, но видели только её -  эту дорогу. Несомненно,  они решили, что её оставило божественное провидение, но это был всего лишь след от их собственных трясущихся ног.»
   Я оглянулся – в коридоре топали мелкие ножки старого хрыча.
- Майкл, - раздался скрипучий голос, дверь открылась, он вошел и я вдруг  вспомнил, что Король питонов еще не получал свою витаминную добавку.  – Майкл, Сэми плохо. Док прибудет только через полчаса, приглядишь пока за ним.
Сэми был двухметровой гюрзой с печальными зелеными глазами. Я взял фонарь – прошипел Королю  питонов пока, и забрав свою писанину вышел навестить Сэми. Он лежал свернутый в кольцо, с опущенной вглубь головой, и на его теле не пробегало не единой волны обычной дрожи.
  Говорили, что Сэми кусал маленьких детей, пока жил в пустыне, а когда перешел на службу к государству – подобрел и даже стал активистом зоопарской культурной жизни.
- Сэми, - спросил я – где тебе плохо?
   Матовое тело не шевельнулось. Я представил себя на месте Сэми – весь мир сразу потемнел, растворился, стал более тенеобразным и мягким на ощупь. Я представил, что мое тело пергибается и несется, прижимаясь к земле, словно к лучшему партнеру по близости. У меня нет ни чувств, ни памяти, есть только одно большое ощущение – ощущение дороги  впереди. У змей, вся жизнь – это стремление протолкнуться  к цели, которая отсутствует, все остальное, пока они, сонливо свернуты клубочком - это полная, беспросветная темнота. Значит, для Сэми в этом зоопарке наступила эпоха Тьмы.
   Я снова посмотрел на Сэми, он больше не лежал клубком, а сбился в шероховатый, бесформенный ком и высунул морду наружу. Его глаза казались спокойными, но я знал, где-то глубине, сразу же за ними стояла огромная тьма и адская боль. Вскоре его тело начало еле заметно пульсировать.
- Сэми, король гюрз, - сказал я нараспев, - тебя ведь не пугает собственная смерть, благославенейший из ползучих, потому что она и так в тебе, в твоем рте, длинный и чешуйчатый…
      Можешь ли ты мне по секрету рассказать, что такое смерть, о сэми…что такое смерть, о сэми…. что такое смерть, О, сэми?
В комнату вошел наш ветеринар док Макферсон.
- Привет, Майкл, что тут у нас? Сэми, - спросил док, обращаясь к своему шприцу, - что с тобой случилось, бездельник?
- Ничего не ест, - пропищал сзади старый хрыч, - Майкл, ты видел Сэми утром?
- Да, он был в порядке, - отрапортовал я.
- Угу, - сказал доктор, заходя в клетку, и сразу же добавил –хммм….
- Что такое, док?- затрясся за свое имущество старый хрыч, который понимал дока с полуслова.
- Да-а-а…, - вздохнул Макферсон, щупая Сэмово тело- делааа.
Теперь и я нервничал, предчувствие в таких случаях – вещь опасная. Но док всего лишь улыбнулся, и продолжил разматывать Сэма.
Что с ним, док?- настаивал на свободе информации старый хрыч.
- ничего серьезного, - махнул рукой док, - жить будет.
- Ну, тогда я пойду к Келли, она скоро на яйца сядет, - скривился хрыч, и мелкими шажками сгинул в дверь.
- Несварение желудка, - подмигнул мне док, - я ему тут кое-что дам.
- Разве у змей есть желудок?
- Еще и какой, - фыркнул он, - ладно, Майкл, ты наверное, возвращайся к питонам.
- Да, мне вообще-то домой уже пора.
- Ну тогда тем более, - развел руками док, как будто ему не терпелось остаться с Сэми наедине.
Между доком и Сэми – подумал я, - наверняка существуют какие-то отношения.
   Выйдя из зоо, я купил себе мороженое. Весь день мечтал об этом. Не понятно даже почему.
  Шагая по улице, я попробовал мысленно возвратиться к моему произведению. Как насчет объявления войны? Как на счет большой любви, пришедшей откуда-то издалека… Может, из души, которой даже не существует – что может быть дальше этого?
  Доев мороженое, я аккуратно отлепил липкую бумагу от руки. Прямо напротив меня сидело две старушенции. Они алчным взглядом следили за моей рукой, очевидно ожидая, когда я выкину бумагу на землю и они смогут вволю подрать глотки. Не спеша я потряс бумагой. Одна старушенция уже раскрыла рот и привела связки в боевую готовность. Затем так же медленно, я сложил бумагу и засунул её себе в карман.
- Фальстарт, бабуси, - улыбнулся я им, заворачивая за угол.


Глава 10

- Я сейчас встану, - объяснял я Доротее, - а ты сейчас сядешь. И сделаешь реверанс. Вот так – нога здесь, нога там.
- Ладно. Только все это смешно.
- Почему?
- Ты не похож на убийцу.
- Почему?
- У тебя нет брюк.
- Мне мешает одежда.
- Может, забудем про это?
Я взял её руку – мягкая как сирень. И хрустит, если нажать. Мы стояли перед зеркалом, в котором плавали наши отражения – мое, голое и её – на каблуках.
- В том, что ты голый что-то есть, - согласилась наконец Доротея, - а я? Я тоже должна быть раздетой?
- Нет - подумал я.
- А ты как думаешь, Фредди?
Фредди, который был по другую сторону окна ( он стоял на табуретке и обрывал листья с вишни),  сказал.
- Я сейчас позову маму. Пусть посмотрит чем вы тут занимаетесь.
- Принеси нам вишен – попросила Доротея.
- Он же ненормальный, - подумал Фредди , но вслух злорадно сказал, - вишен нет.
- Почему же нет вишен? – спросил я, - почему же нет их, этих маленьких пресловутых ягодок? Ужели зубки маленького Ф. их цок-цок…того?
- У тебя с английским проблемы, парень, - обиделся Фредди, - у тебя вообще большие проблемы.
- Тебе нужен настоящий мужской разговор?
- Мне не нужны твои разговоры, - закричал Фредди, - лучше оставь её в покое!
- Так уж получилось Фредди, - предупредил я его, - что ты никогда не будешь ей сниться.
Он спрыгнул и побежал.
- Вот это страсть, - похвасталась Доротея.
- Ты можешь хоть на минутку переключится?
- На нашу свадьбу? Тогда я хочу побольше искр и конфетти.
- Конфетти и искры?- усмехнулся я, - ты слышала, что говорит Левандовский о ритуалах? «Ритуал – это компот для варваров». Мы с тобой должны жениться с закрытыми глазами, раз мы вообще должны жениться.
- Мы – это кто?
- Я же тебе все объяснял. Мы.
- Скажи? – улыбнулась Доротея, когда мы отошли от зеркала, чтобы немного отдохнуть - все эти репетиции мишкиного рассказа и вправду для тебя много значат?
- Ты подозреваешь что-то другое?
- А если бы свадьба была по-настоящему, это было бы по-другому?
- Скорее всего.
- Как ритуал?
- Как всегда.
Она прошлась, и выглянула в окно. Странно, но там не было заметно осени. Вишни стояли как вишни. В моем представлении, на них уже не должно быть листьев.
- А русский сложный? – спросила она.
- I будет я. Ну, повтори.
- Я…
- Сложно?
- Пока нет. А дальше?
- После «я»?
- Угу. Например, как будет по-русски I flied.
- Летала.
- Как будет …
- Да, Доротея?
- Как будет «да, Доротея»?
- Да, Доротея.
- Ты это сказал? – она не верила, - ты это сказал сейчас?
Внезапно она нахмурилась и подошла к зеркалу.
-  Почему ты придумал это зеркало, в таком случае? Это ведь не Мишкина выдумка, правда? Мишка не пишет о таком. Я знаю. Значит, этого хотел лично ты?
- Идея была его, ты не права, но… Не знаю почему. Возможно, все происходит слишком быстро, чтобы успеть это останавливать.
- А почему именно убийца?
- Потому что это больно. Извини, мой английский сейчас не в лучшем состоянии… Фредди говорил дело.
- Этого никто не поймет, - зачарованно произнесла она, снимая зеркало.
- Надо искать. Если нет внизу, надо смотреть вверх.
- Мне страшно.
- Тише. 
Я показал ей рукой на комнату.
-  Я чувствую это пространство и я вижу, что ты разливаешься в нем, особенно твой голос
Самое, что называется внезапно, раздался стук. Треск и крик. Это был трубный глас от тети Милдред. Мы вышли в коридор.
- Боже, Макс, ты гол! – взвизгнула она и затем истошно закричала – Фредди вешается-я!!!
  Я представил. Его рубаха была по-прежнему  полосата, выглажена, хоть завтра – одевай и на парад, но глаза уже слегка размазаны трагедией и смещены на передний план. Это был ужас, от которого у меня потекли слезы с того места, из которого когда-то текла моя кровь.
  Доротея начала истерически смеяться, но я слегка подумал и ворвался в его комнату. Фредди сидел на корточках. Он сломал табуретку, был испуган, но находчив. Теперь он сумрачно ел мой аспирин – таблетку за таблеткой.
- Сейчас стошнит, - я придвинул к нему таз, - не благодари, любой бы на моем месте поступил бы также.
- Ты с ней уже спал? – спросил он, набухший от ледяной химии в крови. Струи уже подходили к фреддиному горлу.
- Я подарил ей кольцо. - Я хотел добавить «и полночь», но это были не мои слова.
- Макс, помоги, - вдруг прозеленел он, - помоги, я умираю.
- На фиг было аспирин есть, - удивился я, - смотри, наклоняешься над тазом. Ой, Фредди, у тебя и без меня отлично получается.
Его вырвало.
- Фредди, - сказал я , - лучше, чем сейчас тебе не будет уже никогда. Ты только что выжил. Поэтому попробуй хотя бы улыбнуться.
- Мне не смешно, - буркнул он, - я чуть не умер. Может, все- таки стоило повеситься?
- Ты бы сломался, - покачал я головой, - весь, внутри и там, и сям… одни осколки. Кости, знаешь, слюни, все мокрое и печальное.
- А утопиться? В ванной? Или застре…? Все, я иду. Я куплю пушку и прострелю себе сердце, раз оно никому не нужно, - сказал он, не трогаясь с места.
- Нет, - задыхался я , - всё, финита!!!Мы тебя сейчас вытрем и ты ляжешь поспать.
   В это время Доротея принесла фен, чтобы Фредди обсушился, и он сразу же решил пожить этот денек подольше.
- Не уходите, - попросил он, - пока я буду засыпать.
- Сказку рассказать? - спросила Доротея, - ты что любишь больше?
- Я люблю мороженое, - мучительно улыбнулся Фредди.
- У нас есть мороженое?- спросил я Доротею.
- У нас нет его.
- Тетя Милдред сходит, - успокоил я его, - и все купит. Тебе польское, с вафелькой?
- Да, хорошо, - пробормотал фредди, залезая под пуховое одеяльце, - а теперь сказку.
- Ты знаешь сказку?- спросил я Доротею.
Она пожала плечами.
- Золушку.
- Золушка подойдет, Фредди?
- Золушка, - скривился фредди, - я не люблю детских сказочек.
- Ладно, - махнул я им, - сейчас я принесу другую.
Я сходил в комнату, где у меня лежал в банке мишкин Трэффик- Джем и вернулся.
- Поцелуй меня, - уговаривал Фредди Доротею. Она поправляла розовые панталоны,  которые он стремился отчаянно преодолеть своей изможденной после судорог рукой.
- Доротея, - меня осенило, - ты ведь любишь розовое и голубое, да? Из одежды?
- Я тоже это заметил,- поддержал меня фредди, - у тебя три розовых платья!
- И голубые брюки, - добавил я подозрительно.
- Ну и что?- возмутилась она, - что здесь такого? Да, я люблю розовый и голубой – но ведь это нормально, разве нет?
- В общем-то это должно что –то значить, - решили мы.
- Да не фига это не значит, - заплакала Доротея, - у меня такое чувство, что вы на меня сейчас наброситесь.
Фредди привстал и начал смеяться- от горя или счастья, - я так и не понял. Я смотрел на него с умилением, а потом  сказал.
- Может, нам выйти?
- Нет! – крикнула Доротея.
-  Пожалуйста, - попросил Фредди, перестав мычать - останьтесь.
- Тогда слушайте, - сказал я им. « Трэффик Джем». Мишка Левандовский.
- Подожди, - вздохнула Доротея, когда я застрял на том месте, где убийца Горда, которого я сегодня играл, встречается с девушкой по имени Лит, такой же ненормальной, как и его личные взгляды - мне нужно в туалет.
Когда она вышла, Фредди спросил
– Что это такое? Кто это написал?
– Человек, который покупает свободу.
– Но это же бред какой-то.
– Это просто цена, Фредди.
– Получается, ты думаешь, что бред – это цена за свободу?
– Я вообще об этом не думал, - удивился я, - я даже не верю в свободу.
– Почему ты не веришь, если ты об этом говоришь?
– Потому что я знаю, как обстоят дела на самом деле. Но тебе и тем более ему, это совсем не необязательно знать .
– И как же  обстоят дела на самом деле? – он посмотрел на меня, как – будто  пытался зацепиться с какой-нибудь стороны, и проверял где меня легче всего порвать…
– Фредди, ты испытываешь страх?
– Конечно.
– Иногда? Часто? Регулярно?
– Иногда.
– На что он похож? Сравни с ощущением.
– Похоже как-будто все сжимается.
– А отчего бывает страшно?
– От неожиданности бывает.  Когда кто-то напугает, ну от разного… А почему ты спросил?
– А тебе бывает страшно, когда ты видишь людей?
– Каких людей?
– Просто людей. Вообще.
– Любых? Тех, которые на улицах?
– Да, на улицах, в колледже, в магазинах…
– Почему мне должно быть страшно?
– А мне страшно.
– Почему?- он испугался, что я издеваюсь, но я был честен, - ты боишься, что кто-нибудь из них тебе причинит зло?
– Нет.
Это последнее, что я думал.
– А почему тогда?
Я махнул рукой. Опять все начинало болеть.
– Слушай , макс. Ты же русский, правильно? – вспомнил Фредди, - когда я учился в школе, нам говорили, что если мы не будем хорошо себя вести, то к нам в класс ворвуться русские коммунисты на конях.
– Прямо в класс? – засмеялся я, -на конях?
– Я тогда этого так боялся, - признался Фредди, повизгивая, - просто жуть. Я понятия не имел как выглядят коммунисты, но мне они казались чем-то огромным таким, страшным, как банда.
– А кони? – спросил я.
– Что кони?
– Ты боялся больше коммунистов или коней? – уточнил я.
– Наверное, я больше боялся коммунистов, - подумал Фредди, - но коней я тоже не люблю.
Так , пока Доротея была в клозете, мы с фредди сделали что-то близкое друг для друга.

-
Глава 11

  В общем, так все и должно было быть. Я чувствовал это в своем сердце, еще с того самого вечера, когда меня выгнали из зоопарка.
  Тогда, за одну ночь умерло пять змей. Два удава, одна анаконда и две гадюки.
  Больше всего мне было жаль Дримерти, маленькую гадючку, которая была влюблена в Короля питонов.
    Отлично помню ту ночь. Темное небо, пожеванная луна, бессонница, которую я вызвал сам, думая о том, что я никогда больше не усну. Горела лампа где-то в противоположных окнах… Сильно горела, аж дымилась, наверное, там кто-то не спал. На что были похожи мои мысли? Жвачка.
    Я сделал обход, глядя как мои змеи, поджимаясь, пытаются разместится на квадратах недавно привезенных из гонконга клеток. Это мне напомнило приснившийся кому-то ад, только теперь он был опущен на красно-зеленую чешую.
  Чтобы не плакать, я решил на часик заехать в «Клобл» - там было веселее, чем тут, особенно после закатов.
   «Клобл» держал один негр, заболевший СПИДом во время нескончаемого  путешествия по ночным часам. Негра так и звали – Клобл, хотя его настоящее имя было Мжамб Окури. Это был настоящий африканский негр, который понимал язык древних зулусов и совершал непристойные обряды.
   Неделю назад я привел в « Клобл» Макса. Царил сумбур – обычные руины коммерческого рая. Мы сели. Каждый был рад по своему… Я –вечеру, он – вновь обретенной жизни (он тогда еще болел, но уже меньше). Тихие, непревзойденные искатели вечера. Заказали.
- Как тебя зовут? – спросил нас голос из-за соседней, голой спины, когда мы пили фирменный коктейль « Хлоэ’чка» ( я знал, что туда входят какие-то красные травы, и мне это нравилось).
Мы с Максом одновременно повернулись. Сзади нас стояла высоченная женщина с сероватой кожей и мыльными волосами. Я подумал, что это немного невозможно, но потом вспомнил о жене Клобла – Тане, о которой говорили всякие вещи. Это была она – в сарафане из кожи и чем-то красным в волосах. В её руке был фонарь, а на поясе - орхидеи.
- Меня зовут Макс, - улыбнулся Макс сквозь зубы.
- Идем, - пригласила она, махая.
- Один? – он показал глазами на меня.
Она не ответила.
Он встал.
- я сейчас приду, - кинул он мне взгляд.
- Ты уверен?- спросил я по-русски, - может, я.. .
- Ничего с ним не случиться, - ответила мне жена африканца.
Его не было какое-то время. Я успел выпить две Хлоэчки и подсадить на руки симпатичную негритянку, которая совершенно не умела говорить. Немая была.
  Потом пришел он, совершенно спокойно сел, допил коктейль и закурил черную сигару. Другую такую же он дал мне.
Это было что-то напоминающее смолу, замешанную на фиалках и россыпях пыльцы. Долго не курилось, но все же исчезало, опровергая любую попытку внимательно наблюдать за собственными чувствами. 
- Клобл никогда не зовет к себе « паунэм» (белых), - заметил я. Думаю, он это и так знал.
Макс пожал плечами.
- О чем вы говорили, - спросил я.
Он опять пожал плечами. То, сё…
- фак, - сказал я и рассмеялся, - я тебя когда-нибудь пойму?
Он опять пожал плечами, этот говнюк.
    Вот такой был случай. Сейчас я держа направление трясущимся рулем – (было холодно и страшно, и кругом не было ни души), въехал во дворик «Клобла».
- Майкл!
Я поставил ногу. Она была в старых брюках. Из детства. Земля на которой она стояла, тоже была далекой и серой, как прошлое.
- Майкл!
Я обернулся. Кто-то звал меня тихим шепотом и я понял что это был мой собственный голос. Но я ошибся. Из двери «Клобла» вышел человек. Он, естественно, был негром - в теплом красном халате.
- Сегодня нельзя, - сказал он.
- Что нельзя?
- Ничего.
- Ты имеешь в виду, я должен уехать? – переспросил я, в поисках света.
- Я не могу это решать, но боюсь, что…
- Пусть останется, - сказал голос Тани, - малыш ведь дружен с  гаулэмами?
- С кем? – я наконец нашел свет. Он исходил от рук статуи Джорджа Вашингтона, поставленного за квартал отсюда. Теперь я искал смысл.
- Заходи…
- Конечно, - я закрыл глаза. Вспомнил себя до рождения. Бесплодный дух, превращение кистей в руки, тумана – в мысли, за которыми до сих пор ничего не было видно. Появление остального приходило как снег – на голову.
  Потом они прекратили обсуждение, и я просто зашел вовнутрь. Там все было как обычно.
 Сарай, аккуратный пахучий африканский сарай, стены устланы чем-то мягким – не похожим на ковры, но очень мягким, почти травяным. Свет шел повсюду, огибая только лица – эбеновые, как смоль. Ни одного паунэм. Шел обычный процесс замирания. Иногда, кстати, здесь играла музыка – не черная, скорее морская, что-то очень похоже на вуду по весне, только в пернатой оболочке. Ну знаете, оранжевый разводы в темноте, корабли, созданные богами…
- Хлоэчка, - попросил я, обращаясь к своему столу. Там, на старой глине, был кто-то вполне удачно нарисован.
Рука поставила черный jar. Хлоэчка пьется прохладной сверху и теплой снизу – я не знаю как они это делают. :Но в этот раз он был ледяным – напиток, который они дали – лед и колючки. Очень надрывал. Я посмотрел туда, где сидели черные. Ряды черных людей. Странно, они же все одинаковые - мелькнуло у меня где-то за ушами.
   Потом появился первый клочок – из-под языка, он был такой же языкоподный, но более черный, как музыка, управлявшая духами в банках из-под средневековой минералки.
   Клочок за клочком все вокруг меня становилось как кимоно арлекина. Я явно видел, что воздух состоит из клочков. А реальность возникает уже в отдалении,  и проецируется на них отдельной пылью…Пыль выпадает из самих людей.
      Ожидание – подумал я.  Весь смысл в нем. Ждешь, что он нарисует картинку, а на самом деле просто ждешь.
   Кто-то поскреб ногтем.
  -  Воздух непробиваемый , - сказал мне на ухо голос Клобла, - я все пробовал. Но тело – он показал мне свое тело, украшенное  белой пастой, - не видит того, что лежит за воздухом. Но ты спроси, - улыбнулся он красным ртом, - ты спроси, как увидеть то, что лежит после смерти тела. Обратись к своим духам.
- Я не умею,- сказал я его красному рту, который бегал на длинных извилинах своего печального смеха, - что для этого нужно?.
- Принести  жертву. Когда убиваешь кого-то, - он открылся на всю мощь, - ты приклеиваешься к дороге смерти, и на секунду умираешь вместе с телом. А когда ты умираешь, ты проникаешь через воздух.
- Почему мы не видим клочков в воздухе? – спросил я его, - Почему он такой светлый?
-  Это души ангелов сияют для нас.
  Я случайно представил, как я приношу жертву. Сначала старого маминого козла Степку. Он жил у нас , в селе под Донецком, и я его изредка гладил под подбородком. Потом – голубей, легких как пух, потом неведомых животных – острых и разноцветных.
 Потом я приносил в жертву целые муравейники – обливая их горячей водой.
Потом я приносил в жертву пчел и пауков. Гусениц я вежливо обходил, понимая, что у них была особая миссия на этой планете.
  Потом я приносил в жертву своих змей. Протянул руки в разные стороны, и они сами прыгнули на них. Покрутив, я выбрасывал их в черные дыры, где было много пространства и небесных кроликов… Кроликов я сам придумал.
  Когда воздух опять поредел, я почувствовал, как сильно из меня что-то растет – или я сам уже превратился в дерево, потому что не сгибался вообще.
- Макс, - заплакал я, - что тут происходит? У меня малярия?
Он был рядом. Не знаю как, но он по правде был рядом. Его руки тут же дотронулись до моего лба. Волосы теперь были где-то за плечами, и я мог увидеть его – очень серьезное темное лицо – без обычной улыбки, он не смотрел на меня… я опустился ниже – весь в несказанном удивлении. Макс был в светящихся перьях. Какой-то чересчур белый. Он мне дал что-то выпить. И я уснул. Надеясь…
   Когда я очнулся, мы проезжали ухаб.
- Сколько я спал, - спросил я его.
- Секунд шесть.
- Как ты здесь оказался? – спросил я его, освобождаясь от какого-то одеяла на моей груди.
- Решил заехать, было скучно.
- Ты меня увидел? Что со мной было?
- Лежал.
- Просто лежал?
- Да.
У меня такое чувство, что он был чем-то недоволен.
- У меня такое чувство, что ты чем-то недоволен.
- Это правильное чувство, - кивнул он.
- Почему?
- Ты пил такое дерьмо… ты даже себе не представляешь.
- Что ты имеешь в виду?
- Это могло быть очень опасно, - ответил он, останавливаясь, - вот твой зоопарк.
- Подожди, - я закрыл глаза, - что это было, Макс?
- Галлюциноген.
- Я это заметил, - улыбнулся я кисло, - для чего это было?
Он не ответил.
- Мне не хочется туда идти, - сказал я, прижимаясь к одеялу.
Макс резко засмеялся.
- Быстрее, - сказал он -, скоро светает, еще кто-нибудь узнает, что ты прогуливаешь работу… ритуальщик.
И он опять засмеялся.
- Больше никаких ритуалов, - я вздохнул, - ритуалы – это компот для варваров. Лучше займусь математикой.

Глава 12
Я знал, что связь была отличной. Просто кто-то где-то при определенных обстоятельствах не хочет брать трубку. Сидит перед телевизором, на котором пузатый экран показывает тени вчерашних актеров и слушает навязчивое гудение от моих цифр.
 К счастью, в этом случае, все было по-другому. Тот, кому я звонил, был очень понятливым человеком.
- Здравствуй, - сказал его голос, - здравствуй, Макс. У тебя ко мне дело?
- Даже несколько, - потребовал я, - что это за фокусы за моей спиной?
- Что ты, - вкрадывались в меня на том конце, - я не умею контролировать волю. Я лишь даю, то что просят. Я не да, но и не нет.
- Ты старый сукин сын.
- Я знаю. Но и ты тоже не совсем ангел…
Мы рассмеялись. Было с чего.
- Ты можешь требовать что угодно, но у тебя ведь тоже есть ограничения?- спросил он – свои?
- Есть, - согласился я, - но это не твое собачье дело.
Клобл казался довольным.
- Я притворился дураком, и ты это почувствовал.
- Почувствовал, - подтвердил я, - но теперь я уже прямо говорю, что нельзя, а что можно. И никаких следующих разов… Ни под каким предлогом. Это ясно?
- Но ведь когда-нибудь придется доиграть эту партию. И ты не узнаешь, в каком месте она оборвется. Может, лучше сделать это сейчас, в тумане, чтобы глаза привыкли…  Сам знаешь.
- Решать буду я.
- Извини. Но ведь роли еще не розданы? Я имею ввиду окончательный вариант?
- Ты слишком много думаешь , Клобл.
- Это и есть туман… Мысли.
Я положил трубку. В мою дверь тарабанили. Кливен.
- Макс, Дэб ждет, - его голос заливался волнением, которое было вполне оправдано. У них был юбилей.
- Иду, - крикнул я, срываясь с кровати.
- Одень что-нибудь , - подмигнул он мне, неплотно закрывая перегородку.
В столовой витал запах свечей и Доротеиных духов, которыми она измазала все тело.
- Тебя ждет, - заговорщически прошептал фредди, пододвигая мне стул подальше от Доротеи.
- Здравствуй, Макс, - улыбнулась Дэб, - как ты.
- Олрайт, - ответил я ей всем своим чувством.
- Ну-с, - смущенно начала Дэб, - вы, наверное, знаете, зачем мы тут собрались.
Мы кивнули – у них была годовщина – 20 лет. Слово взял Кливен.
- Мы уезжаем, - сказал он.
- Куда?- спросил фредди.
- Когда?- включилась Доротея.
- Сейчас, в Монкли, - он встряхнул плечо – гип-гип!
- Там опасно, - произнесла Милдред, приступая к пюре.
- Там – класс, - визжал фредди, теряя контроль.
- Что такое монкли?- крикнул я Доротее.
- Это дом, - показала она руками, - на озерах.
Это был дом с трубой. .Озера были мелкие и аккуратные, очень ночные, звездные, похожие на глаза. Кливену не терпелось сделать костер, он вздыхал о прошлом, его очки слезились.
- Этот дом купил мой отец, - сказал он, обнимая Дэб.
- Расскажи стих, папа, - попросила Доротея, дотрагиваясь до бурой шершавой стены, её бесполезная в этих местах рука завораживала наши с Фредди взгляды.
    Мой дом построен был не вдруг,
В нем каждый шаг, в нем каждый стук
Смешались с оболочкой древесины…
Он помнит тысячу гостей,
Своих врагов, чужих друзей,
И даже боль моих детей,
Напуганных превратностями века..
   И так далее. Мы все обнялись. Мне достался бок тети Милдред.
- А теперь американские считалочки!
- И русские речовки! – невзначай хлопнула меня Доротея.
- Кептан Джек, - подпрыгивал голосок Фредди.
И так далее. Мы все обнялись. Мне тоже кое-что досталось.
  Ночью, вернее, уже утром – темным пока, мы пошли с Доротеей в лес. Мы ждали этого момента, но все было слишком уставшим и это невольное продолжение… Все эти признаки. У неё волосы были настолько длинны, что волочились по моей спине, на которую она упала. Я закурил.
- Мох, - сказала она, нагибаясь.
- Что?- ошалело произнес я , заглядывая туда, где легло её лицо на серую землю.
- Ничего.
Мы пошли дальше.
- Мы с тобой как призраки.
- Потому что бродим? – подумал я.
- Потому что боимся людей.
Я задрожал где-то внутри.
- Макс, - она внезапно отлипла от меня и стояла напротив.
- Покажи мне.
- Что?
Завыл волк. Серый волк за горой не пускает нас домой.
Беседа оборвалась. Дальше – какие-то холмы. Туманы на них приносили неприятные ощущения. Мои глаза болели. Я еле видел небо.
- Мне кажется, что я не дождусь от этой жизни ни хрена. Тебе самому это не  надоело? Ты …
- Да?
- Я – как придаток к Левандовскому, да? – не выдержала она, - это у вас с ним все происходит, все меняется. А мы с тобой, Макс, это же черт знает что! С  первой минуты как будто по этому лесу бродим…
Она обняла какое-то дерево, чтобы не видеть меня. Я ей не мешал.
- Я тебя хочу спросить, но я не могу… Я не могу тебя спросить, как ты ко мне относишься… Ну вот, я наконец спрашиваю, и опять ничего не меняется. Я ничего не понимаю, Макс, клянусь, ничего…Только то, что я скоро сойду с ума, и это мне даже понравится!
- Пошли домой.
Я знал, что такое будет. Завтра мы с ней поговорим. Рукой я сорвал какой-то лист. 
 Она меня догнала и повернула. Эффектно так. Я закрыл глаза – моя боль мешала мне видеть даже простые желания девушек, а тут  я  даже не знал, что было спрятано под голубым покрывалом её сердца.
- Нет.
- Что нет, Доротея? – спросил я, пытаясь зажмуриться, - что ты хочешь?
- У тебя в России есть другая?
- Да, - кивнул я, - пошли домой.
Бунт. Она лежала.
- Иди сам.
- Встань. Ты заболеешь.
- Я уже больная. Ты что, не видишь?
- Доротея, вставай. 
- Я умираю, Макс, я умираю…
- Нет, только не это, дорогая, - я вспомнил Фредди и его тазик. Хиггинсы…
- Макс, я умираю, - повторила она завороженно, и закричала вверх – Господи, сделай, чтобы я умерла! Господи, прямо сейчас, пожалуйста!!!
Я испуганно поднял голову. Там было небо и темнота. Я закричал как она, так же сильно, как она, чтобы её слов никто не услышал.
- я бы хотела, чтобы у меня голова смотрела вверх, - сказала она, вставая, - все время. Небо такое красивое.
Я кивнул.
- Очень.
- Макс…
Мы остановились.
- Я не буду ничего просить, - она искусала свои губы, - скажи, у тебя нет любимой девушки в России?
Я покачал головой.
- Нет.
Она постояла, лукаво покачиваясь на ноге.
- А как ты ко мне относишься?
Я засмеялся и распахнул руки. Она прыгнула туда, и я  донес её до дома, чтобы она могла все забыть в каком-нибудь одном из своих  фантастических снов.


                Интермишн

 Это же просто еда. Не надо так страдать. Ну не умрешь же ты, если не поешь этим вечером.
  Мне никогда так явно не снилась огромная  ванная, в которой было бы так много яиц, половина из которых были червивыми. Но ведь её – эту половину, надо еще и проверить, и найти.
    Эх, яйца- яйца…
   Эх, Мишка, Мишка, где твоя улыбка...
Писать во время приступа гастрита и вынужденного голодания – вот оно, мое настоящее, чувственное вдохновение. Бесплатнее сыра в мышеловке. Постарался пройтись на улице – не получилось. А злым я не любил бывать, даже с предлогом.
Сквозь бумагу на столе просвечивало лицо Лит. Пока ей не удавалось отвлечь мое жадное, голодное внимание от видений яичницы с луком. Более того – она, окутанная моими глубинными фантазиями о запредельном эротизме представлялась мне то возле плиты в открытых босоножках…ну знаете, в таких, с ленточками…, то в дешевом кабаке на коленях у волосатого ковбоя, то на пляже, жующей шашлык на самом солнцепеке. Зычный грузинский голос, спрятанный за крохотной кафешкой из пластмассового антуража,  все время кричал – Шашлык из баранины! Пяц рублей…
. Чтобы заострить ситуацию я  подумал о глубине её мыслей.  Нет, это не выносимо. Я закрыл глаза, стараясь не смотреть в глаза своей стене. У меня в комнате было четыре стены. Три из них – салатовые, одна (справа) –голубая.
  Но кто в конце концов вообще думает по ночам, когда добрые люди спят. Думать ночью – это большое  удовольствие. А за удовольствие надо расплачиваться.
Звонок. А не показалось? Звонок. А не показалось?
Звонок. Кто-кто в теремочке живет?
Жил Михаил Левандовский, бывший гражданин России.
      Будет жить Майк Леван-Ди, будущий сценарист будущего  Трэффик – Джема.
А пока здесь никто не живет.
Раз - и высунул голову. Отражаясь в пыльном глазке, забитом сюда в эпоху процветания марксистских идей, Макс смотрелся почти стильно для моей обители, равно как и других мест, куда он в порыве  сострадания ко мне попадал, чтобы так и не притронутся ни к одному из существующих наслаждений.
  Значит, так.
Он подмел мне полы и приготовил поесть – принес в мешочке что-то.
- Меня выгнали с работы, - сказал я, хотя он это уже знал, - и не дали денег.
Он ничего не сказал.
- Из-за змей, - продолжил я, - меня уволили из-за них. С ними что-то случилось, как раз в тот момент, когда я… Макс, ты ведь не думаешь, что они из-за меня погибли?
- Я не знаю, - он пожал плечами.
- Я видел их, - мне казалось, что он не хочет говорить об этом, но я тащил эти слова, непонятно зачем, - они были серые. Как будто спаленные. Док сказал, что их кто-то мучил. Какая-то жестокая тварь…
- Тебе нужна работа? – спросил он, падая на диван, вздыхая,  медитируя на голубую стену. Его этот цвет очень волновал, с тех пор как он начал думать о своей розово-голубой американке.
- У тебя есть предложение?
Он достал газету. « требуются молодые люди на время рекламной кампании желе «Карнавал от кролика Роджера». Обращаться круглосуточно… Зарплата высокая».
- У нас собеседование, - он поправил футболку, - через два часа. Я им звонил из автомата только что.
- В шесть утра?!
- Да.
Я кивнул.
- Тогда мне надо принять ванную.
- Принимай, конечно, а я покурю пока. Можно на кухне?
- Не вопрос.
Я быстро набрал всё. Через минуту, он сказал. 
- Почему ты написал сцену на асфальте? Когда Лит собирает деньги, оставленные людьми во время бегства?
- Мне кажется, это красиво.
- Что, что красиво?
- Все ушли. Она осталась… Ну не знаю, мне показалось, что это - красиво.
Я прислушался к нему. Вода капала тихо, замедляясь на самой поверхности, и уходя вниз. 
- Я прочел её несколько раз, - говорил он, -  и подумал - почему мы всегда что-то хватаем?
- Что хватаем?
- Да все что угодно – впечатления, деньги, чувства, знания… Все.
- Ну и почему?
- Это я спрашиваю «почему»?
- Почему ты спрашиваешь почему?
Мне всегда было трудно дышать в ванных.
- Я спрашиваю – почему мы всегда что-то хватаем… откуда мы знаем, что нам нужно, а что нет?
- Не знаю. Мы чувствуем желание, возможно. Влечение к чему-то, чем нам хочется обладать.
- И я не знаю. Но я не верю, что это желание. Из-за желания теряется все, кроме самого желания.
 Через час мы вышли. Метро уже работало. Макс купил себе и мне мороженое и мы сели на поезд. Пока я засыпал, он смотрел в окно. С трудом, я подумал, что у него очень странное лицо – его нелегко описать или вспомнить.
- Наша остановка, - сказал он мне, когда я летал где-то по скамейке в полусонной дреме.
Ну, вышли.
- Макс, - сказал я, - скоро у меня не хватит слов. Ни для чего. Может сходим на дискотеку, пока не поздно?
- Ты думаешь получить там массу впечатлений? Воссоздать хм…грезы? 
- Да нет, просто хочу, - я помедлил, - Мне хочется оторваться… Я ищу варианты.
- В последнее время, мне кажется… Э-э… Что мы стали другими. Мы слишком рассчитываем на вещи.
- Макс, тебя разве все устраивает?
- В чем?- тихо спросил он.
- Вообще, наша жизнь, - разве с ней все в порядке? – я помахал руками. Это ничего не усилило. Кто-то каркнул и мы обратили внимание, на большую птицу, а потом никто ничего не сказал про это. Так и должно быть, на самом деле.
- Смотря по сравнению с чем.
- Это как же?
- У тебя…у нас есть возможности. Если мы ими не пользуемся- это наша вина, разве нет?
- Какие еще возможности, Макс? – мы подходили к офису, где все горело ярким светом, - что мы имеем?
-   Всех - сказав это, он вошел в новые двери.

 
Глава  13 - последняя

 Это была сцена с оборотнями. Я читал и не верил. Вспоминалось… В тебе кто-то живет, больший чем ты сам. Обернись… Ты увидишь свой собственный взгляд, только он будет старше от глупой чистоты…
   Раздеть людей так легко. Будет еще приятнее, если все это исчезнет. Я имею в виду, конечно, их взгляды, слегка умные, слегка мокрые. А как же скука? От неё все хотят откупиться. Верят или темнеют – в зависимости от характера и новых танцев старого времени. Но она все равно остается – в том же... в тех же.  А я замечаю только боль.
 
- Ну, давай!
- Стопку!
- Ты скоро идти не сможешь.
- Ладно, тогда я пошел прямо сейчас.
- Иди.
- Не-а…Уши видны.
- Укройся чем- нибудь.
- Может все- таки по стопке?
- Ну, давай по стопке….
-  Дай я укроюсь Доротеиным платком….
- Бери, и возьми еще Лехину куртку на голову. Отлично выглядишь, Мишка.
Он икнул – где ты? И вошел в вагон. Я- тоже. Все пассажиры смотрели только на него.
- Вы что, - спросил он – я же еще ничего не начинал…  Что-то дует в этом метро… Вот плакат.
Плакат. Метр или метр пятнадцать. Кролик Роджер был слегка примят бутылкой от водки и эффект новизны уже пропал.
- Заметьте, - это я говорю, вслушиваясь в пустоту – только где она, пустота , я пока не могу понять, - парень держит плакат, на котором Кролик Роджер ест клубнику. Справа от него находится коробочка с шоколадом. На коробочке с шоколадом изображена рождественская ночь, когда мама кролика Роджера  - назовем её так, пытается…
- Нет, - перебил меня Мишка, - шоколад слева. Справа – желе.
Я улыбнулся. Наверное, он все таки поспешил, поспешил… Наверное, ему надо было поступать в колледж.
- Хи-хи…Оказия. Ладно, исходим из того, что желе справа. На желе изображен папа кролика Роджера, который тоже пытается…
- Что пытается? – бормотал Мишка, - где ты видишь, что он пытается?
- Ну вот… - я улыбаясь, поводил пальцами по плакату, - вот тут…
- Отойди, - он сосредоточился, - извини, Макс. Мне нужно им кое-что сказать.
Он поглядел и сказал. Он сказал это, как будто был в чем-то уверен. А, может, его просто глючило и он просто хотел прорваться сквозь этот  туман, говоря нормальные вещи. Жалко его.
- Покупайте желе фирмы…
- И шоколад.
- Да, и шоколад фирмы «Ка-ка»…желе фирмы ...
- «Карнавал».
- Да.
- Теперь стих?
Мы встали рядом. Я помню, как мы стали, и он сказал мне по-русски.
- Три – четыре.
Кролик Роджер любит Вас,
Потому что знает он, что с желе
Прекрасен …

Я не хочу говорить об этом больше. Все закончилось, и было сложено надежными руками в маленький мешок ненужной памяти. Только куда бы его… так сказать?
Предчувствие пришло. Не дает дышать. Рвет сердце. Замирает… 
    Я знаю, что мы всегда будем скучать, по тому, что выметено, по тому что не сделано или не трахнуто. Я видел, как люди, заболев, возвращали события столетней давности, как они их любили. Это целое искусство.
  Короче, тем вечером мы пошли в голубое кафе. Я имею в виду, что там собирались голубые. Доротее в нем нравился один бармен в зеленых обмотках. Он ей когда-то что-то нашептал о погасшей звезде, которая должна возродиться в одной из земных девушек…
- Нет ни начала, ни конца, - сказал я, когда мы продвигались по улицам, названным Один, Два, Три… Так прикольно. Война за бесконечность.
- Что же есть? - спросила Доротея.
- Есть …
Я осмотрелся. Хотел бы я сказать ей – «я». Но она не поверит. Она не такая.
  Снова головная боль…  Она была права – меня привораживали болезни, болезни сознания. Глаза, которые измучены отрицательным резусом.   
Еще мгновения – мои собственные мгновения – и все это сбудется, поклялся я себе.
  Но я хочу продлить эту остановку, когда мы идем, чувствуя только себя, и говорим о том, что летали бы…о папоротниках и так далее.
  Кто-то бесшумно открывает рот.
- Эй, кто-то! – орет ему Доротея, - дайте даме подкурить!
На неё оборачиваются. Сегодня она в голубом. Я ей подарил футболку с кроликом Роджером. Мне она больше не пригодится. Если бы я мог угостить её желе... Так говорят, когда близиться конец, когда начинает всего не хватать, когда люди становятся взрослыми. Когда это начнет происходить у Вас – знайте уже не далеко время, когда польются слезы… Но потом что-то сгладится, и жизнь потечет как прежде, только без вопросов.
  В кафе сейчас тихо. Здесь нет ничего малинового или опасного – все пастельное и спокойное. Максимум Дорс. 
- Стренжерс он зэ роад, - кривляясь поет Доротея.
- Когда ты уже выйдешь замуж? - спрашивает у неё Леха. Он начал курс интенсивной терапии, перестал пить и занялся методикой лечебных шпагатов. Ему не хватало водки и соуса. Ему также не хватало рук и ног, положенных на него… Любви? Да нет…Просто рук и ног.
- Она безответственна, - выдыхает коричневый пар Лекси, - не умеет страдать от всяких вонючих тряпок.
Лекси так мало думает, но так много знает, что я иногда забываю обо всем, кроме как смотреть на неё и чувствовать.
Наконец-то приходит Мишка. Он уже позолочен от успеха. Притащил с собой мой рюкзак, в котором валяются какие-то не мои вещи.
- Кто будет коктейль? – он падает, задевая края роз. Они отражались в Доротее какой-то улыбкой, на которую она очень рассчитывала.
- С чем коктейль? – её губы на стекле. Задумалась – это видно.
- Ликер- капуччино, - он раскладывает вещи по столу.
- По поводу? – жалостно спрашивает Леха, - вы будете тут надираться как свиньи?
- Я закончил Трэффик-джем, - спокойно отвечает он.
Один стакан для Доротеи, другой для меня, третий - для него, четвертый – для Макки, который спал, пятый – для Лекси.
- я хотел сделать тебе сюрприз, - говорит он мне тихо-тихо, тихо – претихо, потому что мне только кажется, что он говорит.

- Мишк, - спрашиваю я, - что теперь? Что теперь будет?
- Возможно, большая сцена? Выйдем и покажем им… все это.
Он улыбается, но ему не смешно. Он опять ждет моей реакции.
- Большая сцена маленького павильона?
- Большая сцена маленького павильона тихого зоопарка?
- Большая сцена маленького павильона тихого зоопарка вечерних улиц? Я не против вечерних улиц… Совсем не против.
- Ты видишь будущее?- спрашивает меня проснувшийся Макки, - в газетах всякое пишут.
- Слава богу, он его не видит, - сказала Лекси, умучивая Леху своей позой, - иначе бы это было очень плохое будущее.
- Бармен, - улыбается Доротея  и молчит. Когда Доротея улыбается – никому не смешно. Возможно, это как-то связано с теорией угасания звезды. – принесите нам чего-нибудь из шоколада.
- Мадам, - он кивает. Что сейчас в голове у Доротеи? Она, наверное, плюнула на меня как на мужчину. Что ж…
Мы сидели и молчали. Свет гас. Я знал, что когда-то, даже сейчас, мне придется встать и выйти. Я прислушивался к себе, выискивая там знак или какие-то чувства. Наверное, мне должно быть по особенному как-то… Но мне пока было просто никак. Я определенно настроился на конец, но в остальном это был обычный день. День, который должен был закончится в постели с той надеждой, что завтра будет точно такой же день…
- Доротея, - я пригорюнился на её двух ладонях, - тебе бы хотелось сейчас проснуться в постели?
Она посмотрела на меня так, как будто это тронуло её всю, особенно губы и ресницы.
- Я люблю тебя, Макс.
Никто этого не услышал. Даже она. Но после этого, я  понял, что мне пора. Как животному – что-то куда-то тянет, а вот что и куда – не понятно. Я хотел их всех обнять, вернее, хотел ли я их всех обнять? Не знаю. Они сидели, выпивая ликер, медленно, но отрывисто болтая… Почему никто не плачет? Почему нет звезд?
- Макс, - позвала Доротея, но её голос отзывался лишь звоном.
В кафе заходили люди. Они улыбались. А у меня уже было все искажено, каждое из отражений, цветов – все это плыло и заканчивалось кровью в носу, куда вчера был насыпан кокаин и кое-какие молитвы.
- Мне надо выйти, - сказал я, вставая. Я так еще никогда не дрожал. Хотелось, чтоб они этого не видели – как я теряю связь с предметами, поэтому я постарался с силой захлопнуть свой этот стул. Мне казалось, что он железный и будет громко…. Но они уже смотрели, хотя еще никто ничего не понял.
- Не смотрите, - попросил я их, вылезая в окно. Там был балкон, а они вставали и подходили ко мне, какие-то вопросы, какая-то обыденность… Все стало чересчур мягким, до отвращения понятным и понятым – всё в один момент. Я слышал их чувства каким-то внутренним ухом, видел их таланты и человеческие красоты, буквальные запахи, и даже ухитрился понять, что это было не зря… Но я не мог оставаться. Я не чувствовал ностальгии по ним. Это было странно. Ведь были моменты, когда я поверил  в то, что я человек и в то, что я могу любить не только душой. Только люди всегда ошибаются… А правду хранят другие.
 Как бы это сказать – последнее, что я услышал был голос Доротеи?  Да… Наверное, это то, что я и должен был услышать. Но на самом деле, я запомнил лишь голос Макки, выдающееся первосортное ругательство на английском, который я учил по учебнику Эккерсли. Я представил, как они сейчас смотрят на меня… и как они никого не видят.


  Глава Доротеи

Я должна вам все объяснить. Прошел год с тех пор, как все закончилось, а может, началось – я не хочу выбирать слова, потому что это все равно напрасная работа.
  Я- Доротея, если поверите. В общем, он меня попросил написать вам, передать привет… Ребята, вам привет от Макса Гордина…
А я вот смотрю в свой дневник. Неужели это  я его писала? Какие-то фразы и рассуждения, пятна - белые и черные, вклеенные фотокарточки, свет и тени, ой, что это было, какое время, какая еще боль?
  Я знаю, что делать, только, когда он со мной… Ему смешно, что я люблю его до самой смерти, вернее уже после неё… А вдруг я никогда не умру?
  Он за меня боится – за мою жизнь, но пусть не боиться, я иичего с собой не сделаю, он не позволит. Будто я не пыталась… Будто это как-то помогает умереть, когда над твоей душой стоит ангел хранитель, с огромными нахальными глазами, в смешных белых крыльях и ты просто выключаешь свет, чтобы помечтать?
  Он меня спросил – знала ли я, что он такой, когда мы были еще в ванной? А я его снова спросила, как он ко мне относится?
  Вот, пожалуй, и все. Я часто вижусь с Мишкой. Мы даже с ним целуемся иногда, когда уж чересчур становится одиноко. Люди смотрят на наши руки и говорят, что у нас поехала крыша… Кстати, о Трэффик- Джеме. Мишка таки начал его ставить на большой сцене (старое зарево пыльных вещей, как он об этом думает.) Только роль Горды пока никто не получил.

Еще одна Глава
Что ж, классика так классика… За тебя, Макс!
 Он пьет водку, морщиться и интересуется о лимонах.
- В «Золотой Руси» нет лимонов, - я размешиваю на столе разводы от пыли.
- Я нормально играю? - смотрит он вниз. Что-то неладное с туфлями?
- Пять баллов, Макс. Ты ведь останешься до конца сезона здесь?
- Останусь, - обещает он, прикладывая руку к полосатой футболке.
- Как у тебя с Доротеей? – я помедлил, - ты извини, мы иногда с ней целуемся…
Он махает рукой, потом грозит, потом смеется. Его глаза злобно блестят, но он этого не показывает.
- Макс, ты хочешь жить, как мы… Все остальные?
- Я не могу, - открывает он мне тайну, - я ведь однажды уже умер, в России.
- Ты мне рассказывал, - я это знал как отче наш, - ты что-то говорил о спящей боли.
- Это осталось, когда я стал жить снова. Ну, ты меня понимаешь…
- Конечно, - я ору, - конечно, я тебя понимаю…
- Извини, - это от всего сердца и он продолжает, - я должен быть рядом с тобой, когда ты пишешь о Трэффик- джеме, но я не могу быть с тобой в остальное время… Такой закон, так было сказано.
- Значит, остального времени не будет, - злобно клянусь я, - будут только ты, я , Трэффик-джем, пыльное зарево, папоротники и девушка, по имени Лит, которая свела с ума весь и так не существующий мир.
Он что-то бормочет, кивает на небо и говорит.
- Я стал слишком привычным в этом мире… Наверное, мы попробуем с ними договориться…
Он снова кивает на небо каким-то своим тайным знаком.
Мы допиваем водку, я расплачиваюсь. Десять монеток в потной руке отпечатываются в моем сознании. Официанткаа… Наверное, в какой-то момент каждая из женщин становится Оной.  Она все считает и считает, а потом говорит что, все, что до свиданья. Ей, наверное, хочется спросить, почему было два стакана и всего один голос? Но здесь не задают вопросов. Мы встаем и уходим… Один, Два, Три – шепчет мне пьяный Макс, - война за бесконечность закончена, из-за спившихся арбитров…

И еще одна Глава
Однажды я встретил старого паунэма, который писал какую-то чушь о колдовстве и заклинаниях. Он был слеп, его глаза никогда по-настоящему не видели света, но сам он себя считал зрячим и профессионалом во всяких таких вещах. Он меня однажды спросил.
- Клобл, ты когда-нибудь видел духов?
- Я даже говорил с одним из них по телефону, - похвастался я ему, - это был гаулэм, ставший ангелом только после своей второй смерти.
- Что такое гаулэм?- спросил меня этот профан.
- Так древние африканские племена называли души, которые не ушли на небеса, когда их тело уже было похоронено, - сказал я , в надежде что он отвяжется, но не тут-то было.
- А почему они возвращаются на землю второй раз? – спросил меня этот чурбан, я бы даже выразился о нем покрепче, если бы в это время Макс не сидел напротив меня и не курил мои папиросы.
- Ну… Может быть, потому что их здесь ждали, - ответил я, следя за Максом, который мне показывал знаками, что ему пора уходить.
- Кто их мог ждать?- удивился этот недоносок – родственники и друзья из прошлой жизни?
- Нет, - фыркнул я, - не знаю, отстань… Таня, проводи его.
Пока моя жена занималась этим типом, я вышел в веранду попрощаться с Максом.
- Так ты мне так и не скажешь, что происходит за воздухом? - спросил я его.
Он покачал головой.
- Ты же знаешь, что я не могу.
- Тебя кто-то заставляет молчать?  - я решил добиться от него правды.
Он рассмеялся.
- Заставляет ? Клобл… - он помедлил и добавил серьезно, - ты не поймешь этого. Честно. Клянусь.
Я кивнул, чувствуя, что мое тело покрывается пупырышками.
- Ты хочешь сказать, что все, что было сделано мною и остальными … гм…учителями на земле, чтобы познать вас, было сделано зря?
- Нет, - он снова подкурил, закрывая глаза, как-будто ему мешал дым, - вот что не зря, то не зря… Ладно, он махнул рукой. Мне, действительно, пора, Клобл.
Я не смотрел, куда и как он уходит. Дома было много дел - Таню надо было отвезти на массаж… Внезапно, я вспомнил что забыл ему задать один вопрос. Почему он до сих пор приходит сюда, раз его миссия выполнена? Но когда я подошел к сиреневым простыням на моей ограде, кругом были лишь тени от огромного звездного неба.


Конец