Виннету, сын Тутанхамона романтическая история об индейцах

  Давным-давно, много лет назад, когда вольные стада бизонов населяли бескрайние просторы Соединенных Штатов Америки,дремучие леса были полны живности, а в реках еще водилась кое-какая рыба, на самой границе Великих равнин и Скалистых гор, там, где сейчас раскинулся славный штат Монтана, в местечке Билдингс (по прозвищу Эмпайр-Стейт) жил человек по имени Джон Хопкинс.
  Это был тихий скромный парень, не хватавший звезд с неба, служивший клерком в местном банке. Жил он совершенно одиноко - в крошечном домишке на окраине Билдингса, вместе с матушкой миссис Хопкинс, папашей мистером Хопкинс, тринадцатью братьями и сестрами. По вечерам Джонни прогуливался со своей дворнягой, собирал цветы, любовался окрестностями. А утром снова шел на работу, где за дубовым конторским столом просиживал по десять часов кряду, получая за это сорок долларов двадцать пять центов в неделю…
  Так бы и продолжалось по сей день (если, конечно, Джон Хопкинс сумел бы прожить двести с лишним лет). Но однажды матушка миссис Хопкинс подозвала сына, внимательно посмотрела на него, погладила по голове и сказала:
- Сын мой Джон Хопкинс! Ты стал совсем взрослым. Я вижу на твоем лице усы.
- Извините, матушка, - молвил Джонни, смиренно потупив взор, - я еще не умею бриться. Но если вы прикажете, я попробую.Где-то тут у папаши Хопкинса был индейский томагавк…
- Ты не правильно понял меня, дурачок, - сказала матушка Хопкинс, ласково потрепав сына по голове и легонько стукнув его
по лбу скалкой. – Я хотела сказать, что тебе уж сорок два года. И ты должен найти свою дорогу в жизни. Не можем же мы с отцом вечно содержать тебя? Тем более что тринадцать твоих братьев и сестер растут ужасными оболтусами и требуют к себе постоянного внимания…
- Хорошо, матушка, - ответил Джонни…
  И в тот же вечер он навсегда удалился из родного дома, прихватив с собой ружье мистера Хопкинса, соседскую лошадь Мерилин и половину наличных денег из сейфа того самого банка, в котором до этого двадцать лет верой и правдой служил.
Так началась великая история отважного следопыта и охотника Джона Хопкинса, память о котором городок Билдингс и прилегающие к нему территории хранят до сих пор…

  В то же самое время в одном из дивных лесов Монтаны, на холмах, что примыкают к горам изумительной красоты, жило племя индейцев-чингачгуков. Занимаясь рыбной ловлей и охотой на белок, оно понемногу хирело, так как совершенно не знало благ
цивилизации. От соседнего племени индейцев-вурдалаков чингачгуки отличались необыкновенно миролюбивым нравом. Ни разу в своей многовековой истории они ни с кем не воевали. Ну, разве что с вурдалаками, которых, изловив, четвертовали, снимали с них скальп, но потом с миром отпускали к родным вигвамам.
  Зато о племени вурдалаков ходила очень дурная слава. Кровожадные, жестокие индейцы-вурдалаки буквально третировали окрестных жителей. Особенно они не любили миролюбивых чингачгуков. Завидев вернувшегося к вигвамам племени очередного четвертованного и скальпированного вурдалака, они приходили в бешенство и тут же становились на тропу войны. Они устраивали засады и, поймав кого-нибудь из чингачгуков, страшно над ним издевались – щекотали пятки или делали ему «козу». А однажды, предания сохранили эту леденящую кровь историю, они поймали самого вождя чингачгуков - Чингачгука XVIII - и насильно заставили
курить трубку мира. В результате несчастный вождь сделался злостным курильщиком и вскорости помер от удара. Ну да, шишка ему сосновая в темя угодила, он и помер…

  И надо же было такому случиться, что белый охотник Джон Хопкинс поселился в аккурат между двумя враждующими племенами – чингачгуками и вурдалаками!
Домик свой он поставил на берегу лесного ручья. Рядом возвел конюшню для кобылы Мерилин. Тут же соорудил курятник, но, поскольку человеком был очень добрым, кур, чтобы им не было холодно и тоскливо, разместил в доме, а в курятнике поселился сам.
Поначалу Джонни жил на широкую ногу. То есть, каждую субботу бегал за сорок миль в один небольшой городишко по соседству, чтобы купить в лавке пшена и табаку. Но потом он понял, что такая жизнь ему не по средствам, и стал ездить туда на
лошади.
  По утрам Хопкинс выходил на охоту. Он целился в дичь, но, жалея ее (говорю же – добрый был до невозможности), специально промахивался. И вместо жирной мясной пищи перебивался лепешками, запивая их вином из одуванчиков. Зато каждый
день он приносил кобыле Мерилин что-нибудь вкусненькое – пучок полевых цветов, охапку свежей травы, гриб мухомор.
  К лошади Джонни привязался так, что постоянно холил ее и лелеял. Он украшал ее сбруей, стременами, седлом. Иногда привязывал к ней плуг. Мерилин очень радовалась, увидев плуг, и охотно им пахала. Но как Джон Хопкинс ни старался, на поле, которое он распахивал, ничего, кроме сорной травы, не росло. Наверное, он забывал что-нибудь туда посеять. А может, не сеял специально – жалел растения. Их же тоже надо было скашивать, молотить, делать из них какую-то муку…

  Так прошло два года. Джонни совсем освоился с лесной жизнью. Он стал хорошим охотником, хотя никогда никого не убивал, и замечательным следопытом, хотя, сколько эти самые следы ни пытал, толку было немного.
Зато Джонни Хопкинс научился стирать белье и стряпать на кухне. Он уже знал, как правильно варить куриные яйца – класть их в кастрюльку, заливать водой и ставить на огонь, а вовсе не наоборот, класть кастрюльку в огонь и заливать яйца. Умел разрезать
каравай хлеба, почти при этом не порезавшись. Знал, наконец, с какой стороны бутерброда должно находиться масло, а с какой – хлеб.
  Он многое узнал за это время, славный охотник Джонни! Научился по одному помету определять – медведь это или заблудившаяся корова. Умел отличить гремучую змею от собственного брючного ремня. Искусно выбирал среди ягод и грибов самые
ядовитые, из которых варил чудесный суп…
  Кобыла Мерилин успела состариться. Джонни уже не скакал на ней верхом, наоборот, Мерилин скакала на нем. У лошадки начался склероз, она забыла, каким местом следует есть. И Хопкинс терпеливо перекладывал сено, не смотря на то, что кобыла все
равно поворачивалась к нему кормой.К охотнику Джонни привыкли оба племени. Завидев его, они сразу принимались плеваться, что по индейским обычаям
означает доброе приветствие. И Джонни вежливо отвечал индейцам тем же, всегда успевая вовремя убежать, еще один веселый индейский обычай догнать желанного гостя и на радостях его скальпировать.
  Хопкинс никогда не вмешивался во внутренние конфликты племен чингачгуков и вурдалаков. Он уважал их образ жизни и потому всегда прятался в кустах, едва заслышав бой военных тамтамов. Правда, иногда, раза два-три, он попадал в не очень
приятные ситуации, когда оказывался точно на поле боя, собирая ромашки или кося перочинным ножом травку для Мерилин. Но больших неприятностей не случалось. Луки у индейцев были неважные, стрелы тупые. А пристрелить отважного охотника их ружья ни у одного племени не поднималась рука – лишнего патрона у индейцев не водилось…

  Однажды на закате жаркого индейского лета, в начале октября, охотник и следопыт Джон Хопкинс отправился на ручей – поймать себе на ужин лягушку. Это была самая обычная охота. Джонни не любил мучить животных, поэтому убивал исключительно
лягушек, которые с его точки зрения на обычных животных походили не очень. Из лягушек Хопкинс готовил жаркое. Зато потом, зажмурившись и зажав пальцами нос, он мог представить, что это курятина. И ему, таким образом, удавалось сохранить еще одну невинную жизнь – какому-нибудь пожилому петушку или бывшей несушке…
  Только Джонни разглядел в омуте под небольшим лесным водопадом жирненькую лягушку, только прицелился, как вдруг заметил, что это не лягушка. Джонни поднял голову. Джонни встал во весь рост. Джонни подошел ближе. Пронзительный визг разорвал тишину леса... Это была индейская девушка!
- Хай! - выкрикнула девушка, что на индейском языке означало одновременно – «убирайся вон» и «добро пожаловать».
- Хай! – ответил Хопкинс, имея в виду, что готов либо убраться, либо присоединиться, как того пожелает индейская барышня.
  Приглядевшись, Джонни заметил у девушки татуировку на мизинчике левой ноги, по которой понял, что имеет дело с чингачгучкой, скорее всего принцессой, дочерью вождя Чингачгука XIX, сменившего собой безвременно скончавшегося Чингачгука
XVIII, которого, как мы уже знаем, сразила сосновая шишка…
  Конечно, девушка была совсем незнакома с условностями цивилизации, а потому купалась обнаженной. На ее восхитительном теле не было абсолютно ничего, кроме мокасин, кожаных брючек, оленьей накидки и скромного украшения из перьев орла, коршуна и домашнего петуха... По лицу Джонни пробежала еле заметная дрожь. У него подмигнул один глаз, дернулся нос, шевельнулось ухо, дрогнули губы и отвисла челюсть.
- Ты удивлен, бледнолицый скунс? – спросила девушка. – Да, это я, дочь вождя племени чингачгуков. Я ни за что не скажу тебе
своего имени, хотя зовут меня Крошка Сью.
- Крошка Сью? Какое дивное имя! – изумился Хопкинс. – Что оно означает в переводе на язык бледнолицых?
- Что означает? – девушка подплыла к берегу и, подперев ручкой головку, задумалась, очаровательно сморщив свой медный лобик. – Не помню, бледнолицый скунс. Какая-то Бумаженция... Нет, Квитанция... А, вспомнила! По-вашему это звучит, как Сегрегация,
вот!
- Чудесно! Это имя я запомню на всю жизнь!
- Да уж запомни, пожалуйста... Так ты хай или не хай? – спросила девушка, снова отплывая на глубину.
- В каком смысле? – уточнил Джонни, потому что очень боялся попасть впросак.
Изумрудные воды ручья огибали тонкое девичье тело. Она резвилась, а по лесу серебряными колокольчиками отзывался ее смех…
- В смысле вместе поплавать, глупый ты скунс…
- Почему ты зовешь меня скунсом? – спросил Джонни, поспешно стягивая свои кожаные охотничьи брюки.
- Я люблю этого симпатичного зверька. Но если хочешь, я буду звать тебя как-нибудь по-другому.
- Мистер Смит... То есть, Джон Хопкинс, конечно, - смущенно произнес Джонни, почти справившись с брюками.
- Ой, зачем ты снимаешь свою кожу! – ужаснулась девушка. – Или ты злой шаман? Немедленно надень ее обратно!
- Видишь ли, Сью, тут такая штука, - сказал охотник Хопкинс, быстро натягивая брюки. – Я однажды уже пробовал купаться в
одежде. Но брюки после этого так сели, что я не мог из них выбраться три месяца. Так и спал – в брюках и мокасинах…
- Все равно, одень их немедленно! Иначе я буду думать, что ты злой колдун!
Девушка ловко выбралась из воды, попросив Хопкинса отвернуться. И разрешила ему снова взглянуть на себя только тогда, когда развесила свою индейскую одежду просушиться на кустах…
- Что это у тебя на груди, Крошка Сью? – осторожно спросил Джон Хопкинс, разглядев рисунок на золотистой коже индейской красавицы.
- А, ошибки молодости, - беззаботно махнула ручкой Сью. – Ритуальное тату. Вот здесь, видишь – «MS must die!», означает, «вурдалаки должны быть убиты». А вот здесь – «Metallica», означает «топор войны». А здесь, в пупке, не знаю что. Пирсинг какой-то. Может, чтобы я не потерялась? Ну, привязывать к стойлу, когда ты, Джонни, пойдешь в салун промочить горло, а я буду твоей скво…
  У Хопкинса неожиданно пересохло в горле. Он наклонился, отпил из лужи, потом хрипло спросил:
- А ты хочешь быть моей скво?
- Некуда деваться, надо. Ты же теперь, как истинный джентльмен, должен на мне жениться, не так ли? Иначе тебя поджарят на костре и скормят пленным вурдалакам. Обычаи племени, извини…

  Они весело болтали, гуляя по лесу. Джон Хопкинс нарвал лесных цветов и преподнес юной индианке. Девушка тут же съела букетик, объяснив, что по индейским обычаям цветы не нюхают, а едят. И преподнесла Джонни угрожающих размеров ящерицу.
Охотник, стараясь быть учтивым, ящерицу тоже съел. А Сью засмеялась и сказала, что ящериц индейцы не едят, а всего лишь с ними играют. И что Джонни должен был ящерицу выпустить, но раз съел, так съел, хотя потом у него начнутся дикие боли, потому что ящерица эта – немного ядовитая…
  Когда солнце закатилось за верхушки сосен, Джонни спросил, не пора ли девушке к себе в вигвам. И Крошка Сью сказала –да, пора. Засунула два пальца в рот и по-разбойничьи свистнула. Тут же из кустов вылез здоровенный индеец.
- Это Бешеный Бык. Он будет присматривать за тобой, чтобы ты от меня не сбежал, - сказала девушка. – А то я знаю белых охотников. Они такие шалуны!..
Хопкинс стал было отказываться, мол, не нужен ему надзиратель, он честный человек, он дочь вождя чингачгуков не оставит.Да и кормить краснокожего великана Хопкинсу нечем. Но Сью настаивала, и Джонни согласился…
  Когда Хопкинс вернулся домой, Бешеный Бык первым делом передушил всех кур. А к утру было покончено и с престарелой кобылой Мерилин. Индеец лишь попросил немного перцу и соли. И сожрал лошадку, поджарив ее вместе с конюшней…

  На исходе октября, когда леса Монтаны оделись в желтые и оранжевые наряды, Джон Хопкинс был приглашен к вождю племени чингачгуков Чингачгуку XIX на смотрины.
Джонни надел свой самый лучший наряд – новые мокасины, сшитые им из шкуры бедняжки Мерилин, и заново перекроенный костюм, рукава куртки он пришил вместо штанин своих брюк, а штанины – вместо рукавов куртки.
  Когда Бешеный Бык приволок Джонни подмышкой и вывалил его в пыль перед вигвамом вождя, охотник Хопкинс поднялся, отряхнулся и, завидев толстого меднолицего человека, голову которого украшали перья горного орла, обратился к нему:
- Приветствую тебя, о, великий вождь племени чингачгуков!
- И я тебя приветствую, - неожиданно тоненьким, визгливым голосом произнес человек. – Но я не вождь, а его жена – Чингачгучка XIX. А вождь – вот он, худенький такой, прячется в своем вигваме. Подожди немного, сейчас он выйдет…
Женщина поднялась со своего трона, сделала Джонни реверанс и удалилась в покои вождя, откуда вскоре буквально вылетел сухонький старичок с растрепанными волосами, полуголый и жутко весь разрисованный.
- Эта женщина меня доконает! – крикнул он. – Попомните мое слово! Пинать вождя чингачгуков, это, знаете ли…
Тут вождь увидел охотника Хопкинса.
- Это что за чучело? – удивился он.
- Тот самый жених Крошки Сью, - пояснил Бешеный Бык, хватая Хопкинса за шиворот и приподнимая над землей.
- Ну, ну, Бычок, полегче, - осадил вождь. – Прикончишь будущего зятя… Так ты, говоришь, жених? Видали мы женихов. Это
который уже будет? – спросил вождь, обращаясь к плавно выдвинувшейся из главного вигвама жене.
- Шестнадцатый уже, - сказала женщина.
- Видишь, шестнадцатый. Знаешь, что было с предыдущими пятнадцатью?
- Знаю, о, великий вождь. Вы их четвертовали и скальпировали, - дрогнувшим голосом произнес Хопкинс.
- Но потом, заметь, отпустили… И тебя четвертуем, дружок. И скальпируем. И отпустим на все четыре стороны. Если,
конечно, ты не выдержишь три ритуальных экзамена или откажешься жениться на Крошке Сью.
- Я люблю Крошку Сью! – отважно заявил Джонни, смотря прямо в глаза нет, не вождю, а какому-то самому хилому индейцу.
- Посмотрим, посмотрим, - сказал вождь с сомнением. – Эй, начинаем священный ритуал!
  Джонни снова подхватили под руки и уронили плашмя на землю. Он инстинктивно пополз вперед, пока не уперся темечком в ножку трона. Подняв голову, он увидел леденящий взгляд Чингачгука XIX, устремленный в пространство.
- Хау! – сказал вождь громовым голосом.
Бешеный Бык наклонился и зловеще прошептал:
- Эй ты, бледнолицый сморчок, вождь спрашивает, кто ты такой и чего хочешь?
- Хай-хей-ла-ла-лей! – ответил Джон Хопкинс, не имея ни малейшего понятия, что он сейчас произнес.
Вождь сурово помолчал, потом произнес:
- Хаю-дую-ду?
- Йудль-дудль-ду! – ответил Джонни.
Вождь взглянул на него с интересом.
- Йо-хо-хо? – произнес он, наконец.
- И бутылка рому, - подтвердил Хопкинс.
Вождь улыбнулся одним уголком рта и сделал жест рукой, который, как всегда у индейцев, можно было расценить двояко –
либо голова с плеч, либо… с плеч голова.
- Ты выдержал первый экзамен, - пояснил Бешеный Бык, оттаскивая Хопкинса за ногу на середину площадки. – Но впереди еще два. Сейчас ты будешь курить трубку мира. Если выдержишь, считай, что тебе повезло. Все пятнадцать женихов погорели именно
на этом.Индейцы, окружавшие кольцом охотника Хопкинса, расступились. Их холодные лица смягчились от жалости и сострадания.Принесли трубку мира – огромную жестяную трубу, вроде водосточной, к одному концу которой был приделан дымящийся горшок.
  Джонни принял трубку, перекрестился, прочитал про себя Евангелие от Матфея – сколько помнил, первые две строчки. И, приложившись, затянулся.
Дым поднялся желтым удушающим столбом. Охотник Хопкинс оторвался, выпустил колечко и блаженно улыбнулся.
- Чай, немного прелых листьев, старые газеты, - сообщил он. – Мы такое курили с ребятами, когда не могли украсть щепоть табаку у папаши Хопкинса.
Толпа радостно взревела. Вождь изобразил улыбку другим уголком рта.
- Тебе повезло, бледнолицый хорек, - сказал Бешеный Бык, отбирая у Джонни трубку мира, к которой тот снова жадно присосался. – Посмотрим, как ты выдержишь последнее, самое трудное испытание. Испытание… - индеец на мгновение умолк, а
потом разразился издевательским хохотом, - огненной водой!
  Джонни тут же всучили бутылку виски, на которой значилось имя его тезки – Джонни Уокера. «Хороший виски», - подумал охотник Хопкинс, и разом, не отрываясь, осушил бутылку до дна.
  Наступила смятенная тишина. Индейцы во все глаза смотрели на охотника и следопыта Джонни Хопкинса. А он лишь звучно икнул и произнес:
- А закусить не найдется?
- Шаман! Великий шаман! – вскричал вождь племени чингачгуков Чингачгук XIX, вскакивая с трона. – Дочь моя Крошка Сью, появись из своего девичьего вигвама! Отныне у тебя есть муж – бледнолицый охотник Джонни Хопкинс! А у твоих троих детей – отец!
  Девушка, смеясь и плача (смеясь, потому что он без конца путалась в ритуальных одеждах и падала, плача, потому что сзади ее подгоняла хворостиной миссис Чингачгук XIX), бросилась на шею Джонни. А тот, покрывая нежными поцелуями пустую бутылку, требовал продолжения испытаний…
  В конце концов, молодые трижды поцеловались, то есть, трижды расплевались, согласно индейским обычаям. И начался свадебный пир, во время которого индейцы прыгали вокруг костров, как ненормальные, а охотник Джонни Хопкинс напился так, что матушку Чингачгук именовал не иначе, как Крошка Сью, а Крошку Сью – славной толстушкой Чингачгук…
  Так Джон Хопкинс стал первым белым членом племени чингачгуков, добровольно приняв все их обычаи…

  Шло время. Джонни совсем утратил человеческий облик. То есть, он стал не просто индейцем, а самым отважным, самым смелым, самым зорким из всех индейцев, включая их женщин и детей.
  Однажды вождь Чингачгук позвал к себе Великого Поддавалу, так теперь звали охотника Джона Хопкинса в индейском племени.
- Послушай, старина Джон, как нам быть с враждебным племенем вурдалаков?   Донимают, краснолицые негодяи, прости уж за резкое индейское слово.
- Ты знаешь, вождь, я же стрелок-то неважный. Жалею я зверя. Но супротив вурдалаков пойду с большой охотой. Враг моего врага – мой враг… То есть друг моего друга… Ну, ты в курсе…
- Может, подскажешь что, все же ты не дикий житель пампасов, а банковский клерк.
- Есть у меня одна идея, - задумчиво произнес Джонни. - Да понравится ли она тебе?
И они, приблизившись и соприкоснувшись орлиными перьями, принялись жарко шептаться…
  На следующий день вождь Чингачгук собрал все племя и объявил, что временно всем чингачгучкам, равно как и их детям, и их мужьям, если они сильно впечатлительные, на Великого Поддавалу смотреть запрещается – вплоть до полной победы над племенем вурдалаков. Разрешается смотреть только жене Поддавалы Крошке Сью. Почему только ей? Потому что она еще и не такое видала.
  А Великий Поддавала в тактических целях должен будет раздеться догола, так что не все добропорядочные индейцы могут выдержать.
  Сразу после этого все чингачгуки, чингачгучки и чингачгучята повязали глаза черными платками и уселись в своих вигвамах ждать полной победы над вурдалаками.   А Джонни, как и было задумано, полностью сбросил с себя индейские одежды и, в чем мама родила, бросился на поиски стоянки враждебного племени…
  К вечеру леса Монтаны огласились дикими воплями индейцев-вурдалаков. Это Джон Хопкинс при помощи одной только хитрости обратил их в паническое бегство. Как это произошло, никто толком не знает. Джонни из за своей природной скромности об
этом умолчал. Но старые легенды рассказывают, что на закате в лагерь племени индейцев-вурдалаков якобы ворвался сам Всадник-Без-Головы. Он был верхом на лошади, но не имел не только головы, но и много чего еще. То есть, на лошади возвышалась, практически, одни, прошу прощения, ягодицы, украшенные орлиными перьями. Индейцев это ввергло в такой ужас, что они тут же разбежались, забыв свой язык, свои обычаи, земли своих предков…
  А другие легенды эти россказни опровергают. Мол, не всадник это был, а лично мистер Хопкинс, только задом наперед и без штанов. Но вурдалаки, действительно, на смерть перепугались и бежали, куда глаза глядят…
  Как бы там ни было, а с того времени вурдалаков на свете больше не было. Только жалкие остатки – тысяч сто или двести –бродят по сию пору в районе курортов Калифорнии. Небритые, волосатые, жалкие. Хиппи, одним словом, а не гордые воинственные индейцы…

  В другой раз Джонни Хопкинс победил медведя, который приноровился таскать индейских красавиц в кусты. И что примечательно, наигравшись вволю, медведь своих жертв отпускал и говорил при этом человечьим голосом – «приходи, красавица,
завтра на это же место, я на тебе кое-что покажу».
  Вождь собрал племя и объявил, что направляет отряд под предводительством Великого Поддавалы на поимку зверя. И отряд отправился в леса. И пока его не было, медведь не шалил. А когда Джонни вернулся, медведь вроде бы снова появился, но
Крошка Сью вдруг отходила Хопкинса трубкой мира, и медведь исчез окончательно. Все и решили, что победил его именно Джонни. А кто же еще?..

  Как-то раз Джонн Хопкинс справился с торнадо, который в этих местах свирепствует нечасто. Его, честно говоря, в этих местах его не бывает вовсе, этого торнадо. О нем Джонни знал только из рассказов матушки миссис Хопкинс, родившейся где-то в
Техасе и якобы видевшей однажды этот самый торнадо собственными глазами, хотя и издалека.
  В тот вечер охотник и следопыт Джонни Хопкинс, сидя у индейского костра и приканчивая последнюю бутылку виски из экзаменационных запасов вождя, принялся врать. Помимо прочего он наврал чингачгукам и про торнадо. Они так перепугались, что едва ни разбежались по окрестным лесам, словно несчастные вурдалаки. Пришлось Джонни скакать вокруг костра, размахивая палкой и приговаривая – «кыш, кыш». А потом объявить, что торнадо побежден окончательно. Только после этого индейцы поверили и вернулись. А Джонни зарекся не врать без особых на то причин. Хотя иногда все же не сдерживался…

  Так бы и шла своим чередом мирная индейская жизнь, если бы не появились в этих местах федеральные войска. Они осваивали Дикий Запад, освобождая территории для поселенцев и укрепляя власть Соединенных Штатов. И в жизни племени чингачгуков наступили трудные времена.
  Когда войска подошли совсем близко, индейцы, как люди не без чувства юмора, принялись над ними подшучивать. То форт какой-нибудь спалят. То пороховой склад взорвут. То шерифа скальпируют.
  Властям это очень не нравилось. С чувством юмора у них было неважно. И они стали индейцев преследовать. Особенно чингачгуков, которые в плане шуток были большие специалисты. Могли посадить на бочку с порохом капитана гвардейцев. Пустить
под откос курьерский поезд (правда, дороги железной тогда в Монтане еще не было, да это неважно). И так далее…
  И вот однажды Джон Хопкинс переоделся в белого охотника и пробрался в укрепленный форт гвардейцев. Особых затруднений это не представляло, поскольку Джонни, хоть и разукрашен был неимоверно, а все равно оставался бледнолицым. А
форт на ночь не запирался – солдаты думали, что индейцы бояться темноты.
Пробравшись в форт, Джонни всех там вырезал. Положительно всех - себя, Крошку Сью, вождя Чингачгука XIX, его почтенную супругу. На воротах вырезал, на стенах казармы, на пушечном лафете. Короче, испортил казенное имущество, подлец этакий.
Не выдержали солдаты и объявили индейцам-чингачгукам войну. А за голову Джона Хопкинса объявили награду в тринадцать долларов тридцать два цента. Джонни как узнал, сам хотел пойти и сдаться. Хорошо еще, Чингачгук XIX отговорил…

  Главная битва была назначена на берегу лесного ручья. Стояло жаркое лето (в этих местах круглый год стоит либо жаркое лето, либо теплая осень, и только очень изредка – холодная снежная зима). Солдаты прибыли в парадном шерстяном обмундировании и с обязательными ранцами за спиной. Они чувствовали себя, буквально, как вареные раки. И Великий Поддавала, бледнолицый индеец Джон Хопкинс не замедлил этим воспользоваться.
  Догадываясь, что в войсках строжайшим образом соблюдается боевой распорядок, Джонни приказал своим воинам и самым симпатичным девушкам племени порезвиться в прохладных водах, чтобы гвардейцы еще больше мучились от жары.
Расчет Джонни полностью оправдался. Когда солдаты увидели юных купальщиц (издалека они приняли за оных и воинов-индейцев, поскольку те и на самом деле чуток смахивали на дам – боевой раскраской и перьями, торчащими из разных мест),
они, недолго думая, скинули обмундирование и тоже сиганули в воду. Джонни осталось лишь собрать оружие и взять отряд в плен. Что он и сделал…
  Выстроив голых пленных на опушке леса, Джон Хопкинс обратился со словом к своим людям.
- Братья чингачгуки! – сказал он. - Верите ли вы мне?
- Верим, верим! – вскричали чингачгуки.
- А ты, вождь чингачгуков Чингачгук XIX, веришь ли ты мне?
- Верю! – вскричал вождь.
- А ты, жена Чингачгука XIX, веришь ли ты мне?
- Верю! – вскричала жена вождя.
- А ты, Бешеный Бык, лучший воин племени, веришь ли мне?
- Верю! – вскричал Бешеный Бык.
- А ты, супруга моя Крошка Сью, веришь ли мне?
- Верю! – вскричала Крошка Сью, хотя и подумала, что слишком много детишек в лагере чингачгуков подозрительно похоже на
Джонни.
- Вот и славно! – сказал Джон Хопкинс. – Хоть секту новую открывай... Да, бишь, о чем это я? Так значит, вы мне верите?
- Верим, верим! – вскричали все индейцы разом.
- Значит, вы послушаетесь меня?
- Послушаемся!
- То есть, что я вам ни скажу, все выполните?
- Выполним, выполним!
- Так знайте, братья-чингачгуки, нам надо отпустить этих голых людей, вернуть им оружие, а самим немедленно
капитулировать!
Замолкли индейцы, задумались.
- Это как же – отпустить? Объясни, - потребовал вождь.
- Объясни, объясни! – вскричали индейцы.
- А что тут объяснять? – сказал Джонни. – Знаете ли вы, что такое историческая закономерность? Да, откуда, боже мой!
Темнота... Если мы их сейчас не отпустим, то вся история великой Америки пойдет вспять. Вся история!
- Да что нам твоя история? Нам скальпы подавай! – вскричали индейцы.
- Тупые, примитивные люди! А как же гражданская война? А покушение на Авраама Линкольна? И далее – самолет братьев
Райт, кока-кола, автомобиль Форда… Этого же ничего не будет! А будут только вигвамы, бизоны, огненная вода…
- О, дьявол! – вскричали индейцы…
- Да хватит уже, ребята вскрикивать, - просто сказал Джонни. – Обещали, значит, выполняйте. Или слово индейца ничего уже
не значит?..
Солдат тут же одели, отдали оружие и под их конвоем отправились в форт.
Судья штата, изучив дело, постановил – индейцев вернуть на родную поляну, обнести их лес высоким забором и объявить это место резервацией. Джонни, как человека, сохранившего историю Соединенных Штатов, наградили золотой медалью конгресса. Но тут же, как у бунтаря и возмутителя спокойствия, медаль отобрали. Как выдающемуся дипломату ему выделили пожизненный пенсион в тысячу долларов в год. Но, как оказавшего сопротивление федеральным войскам, пенсион отобрали. Как лучшему стрелку штата ему выдали инкрустированный бриллиантами ремингтон. Но, поскольку Джонни никого в жизни, кроме лягушек, не убивал, отобрали и
ремингтон. В конце концов, его решили не сажать в тюрьму, что само по себе не так уж и плохо…

  Индейцы вернулись в свою резервацию, немного там пожили, а потом рванули в Канаду. Там вдруг оказалось, что язык чингачгуков – это бретонский диалект французского. А поскольку дело было в Квебеке, индейцы вдруг стали французами, про свое индейское прошлое забыли и все, как один, заделались лесорубами и большими любителями виноградной водки.
  Крошка Сью своего великого мужа не бросила. Она вместе с Джонни переселилась в городок Билдингс (по прозвищу Эмпайр-Стейт), где родила еще шестерых меднолицых малышей, как две капли похожих на охотника Хопкинса.
  Сам Джон снова поступил в банк клерком, руководство которого даже не заметило кражи половины капитала, состоявшего на день исчезновения мистера Хопкинса из двадцати шести долларов одиннадцати центов наличными и трех долларов в ценных бумагах (которые Джон, будучи, как уже упоминалось, джентльменом, не тронул).
  В скором времени семья Хопкинсов заметно поубавилась. Скончалась миссис Хопкинс, мамаша Джонни, так и не пережившая трагического известия о возвращении сына. А следом с ней помер и папаша Хопкинс. Он свалился с сарая, когда крыл его дранкой, ударился головой о быка, от чего бык погиб на месте. Папаша долго болел – у него разыгрался радикулит. Да потом от этого радикулита и дал дуба.
  Тринадцать братьев и сестер разъехались по великой стране, а некоторые, говорят, тоже подались в индейцы, пополнив собой ряды вымерших вурдалаков. В наследство старшему брату они оставили дважды заложенный дом, три акра кукурузного поля,
наполовину крытый дранкой сарай и кое-что по мелочи… Да, еще оставили семьсот долларов долгу, который семейство Хопкинсов выплачивает по сию пору, вот уже третью сотню лет. С процентами сумма выросла до пятнадцати миллионов долларов, что, конечно  же, сущие пустяки…
  С индейцами чингачгуками, устроившимися во французской Канаде, банковский клерк Джон Хопкинс много лет поддерживал дружескую переписку. Письма, которые бережно хранятся в музее городка Билдингс (по прозвищу, как вы помните, Эмпайр-Стейт), в основном содержат французские ругательства, коих музейные работники перевести пока не могут. Зато их изучают студенты местного колледжа. По этим старым и уже совсем ветхим письмам они изучают классическую французскую литературу, наивно полагая, что там написано про любовь…

  Джон и Крошка Сью, принявшая обряд католического крещения и ставшая вследствие этого миссис Сьюзан Хопкинс, прожили долгую и счастливую жизнь. Оба они умерли в один день – 13 сентября 1871 года, в возрасте ста одного года. Мистер Хопкинс,
начитавшись газет, хотел показать, как войска Соединенных Штатов атакуют жалкие отряды конфедератов, вытащил старое ружье, и застрелил супругу со словами «Да здравствует демократия». Но затем увидел, что миссис Хопкинс испустила дух, и тут же помер сам – от разрыва сердца. Сбежавшимся на грохот выстрела внукам он только успел молвить – «моя первая удачная охота». И его не стало…

  Так закончилась история охотника и следопыта Джона Хопкинса, друга индейцев, замечательного банковского работника, любящего супруга и заботливого отца. В городке Билдингс (не будем поминать его прозвища всуе), прямо перед зданием местной тюрьмы, возвышается гранитный постамент. Это памятник мистеру Хопкинсу, главное отличие которого в том, что фигура на постаменте сделана не из гранита или розового туфа. Она живая. То есть, в качестве памятника на постамент поочередно
поднимаются праправнуки Джона Хопкинса – все, как один, тоже Джоны. Они стоят по рабочим дням с 8 до 17 часов. Кто хочет посмотреть – милости просим. Только учтите, тот, что с усами и седой – Джон Хопкинс IX, тот, что лысый и толстый – Джо Хопкинс X, а одноногий и одноглазый – Джон Хопкинс XI, герой какой-то войны, но какой именно уже никто не помнит…

  Дом Хопкинсов давно превратился в музей. По выходным тут играет духовой оркестр пожарных. Продаются открытки религиозного содержания и сахарная вата на палочках. Иногда здесь проводятся церковные католические службы. Дело в том, что церковь недавно сгорела, а денег на новый храм пока не хватает…

  А мэра города Билдингса (да, да – Эмпайр-Стейт, черт бы его побрал!) зовут тоже Хопкинс. И тоже, представьте себе – Джон.Но он не родственник тем Хопкинсам, не тезка и даже не однофамилец…

  До каких пор я все это буду продолжать? А пока вы не спросите – причем же тут некий Виннету и его папа с нехарактерным для индейца египетским именем Тутанхамон? И я вам, наконец, отвечу – не имею ни малейшего понятия. Возможно, для красоты…