Тысячеглазый

Часть 2, глава 6
 
        Художница-полька сдержала обещание. Лера был приглашён в её мастерскую, но не на следующий день, а через неделю. Он быстро нашёл на Вспольном переулке трёхэтажный дом с высоким серым цоколем, бледно-розовыми стенами и подъездом в виде овального картуша из чугуна и кирпича. Приметой было окно над картушем: круг из стекла сиреневого оттенка.

        Широкая деревянная лестница привела Каракосова на третий этаж.   Здесь была только одна дверь, высокая и очень тяжёлая, с кованой ручкой огромного размера и белыми буквами «ТМ», «АЯ» и «РЛ», написанными масляной краской пирамидой в центре дверного полотна.

        Молодой человек поискал звонок и, не найдя такового, постучал ладонью по буквам. После нескольких секунд тишины Лера услышал: «Да?»

        Голос художницы был глухой и с трещиной, словно прокуренный или простуженный, но это был именно он.

        - Это, собственно, я, - громко крикнул Лера. Эхо, ударившись о потолок, скатилось вниз.

        - Входите.

        Он открыл оказавшуюся незапертой дверь и шагнул в длинный, плохо освещённый коридор. Пол устилал горбатый линолеум неопределённого цвета, стены были заставлены голыми подрамниками без холстов, по потолку вились трещины-лабиринты. Воздух в квартире был холодный, здесь приятно и остро пахло деревом, бумагой и красками.

        В конце коридора светился пустой дверной проём. Октябрьский полдень серебрился туманом в глубине комнаты за проёмом. Там раздался шум, как будто с полок посыпались книги или кто-то опрокинул накрытый к обеду стол. Сразу вслед за этим шумом в ярком вертикальном прямоугольнике возникла невысокая, одетая в лишённое определённой формы платье фигура. Голову её охватывала тёмная косынка. Фигура не двигалась и наблюдала за Лерой.

       Что делать дальше, молодой человек не знал. Ему казалось, что встречают его без радости или вообще равнодушно. Он молча смотрел на человека впереди, понимал, что это и есть Агата, но заговорить не решался. А странно одетая фигура продолжала стоять памятником и ждать, видимо, чего-то от гостя.

       - Агата, здравствуйте, - наконец вымолвил Каракосов. – Я не вовремя?

        Фигура зашевелилась, провела рукой по макушке, с головы её упала косынка и сразу белым пламенем сверкнули коротко стриженые волосы.

        - Да нет, я вас давно жду. Начала работать, но всё валится из рук. Вы меня словно заколдовали.

       - Правда?

       - А вы прислушайтесь к своему голосу. Говорите так странно, словно произносите заклинание. И стоите там призраком, смотрите на меня из полумрака и гипнотизируете.

        Сказав это, Агата ушла в комнату и почти сразу крикнула:

       - Идите сюда, загадочный призрак. Здесь светло и совсем не страшно.

       Лера миновал коридор и оказался в большой зале с огромными окнами на двух противоположных стенах, мольбертом с рабочим холстом в центре, тремя этюдниками и полукруглым столом, заваленным кистями, мастихинами и красками. На мебели, полу и даже на стенах разноцветьем сверкали мазки, тонкие, широкие, короткие, длинные, прямые, завёрнутые полумесяцем и иногда идеально квадратные или круглые. Ворохи отмытых кистей в банках напоминали оружейный арсенал. Отпечаток художественной непредсказуемости и какой-то вневременности, вечной суеты и тем не менее высокого спокойствия, самоуглублённости и сосредоточенности лежал на всех предметах.

        - Что это такое?

        Агата стояла немного удивлённая.

        - Что именно?

        - Ну то, что на вас надето?

        Женщина взмахнула руками и повернулась вокруг оси.

        - Нравится?

        - Странный наряд. Словно у рабочего или… - Лера запнулся.

        - У мясника? Говорите, говорите.

        Молодой человек пожал плечами:

        - Мне всегда казалось, что художники одеваются более изыскано.

        - Ерунда. Работа очень грязная. Краска, олифа, лак, растворители. Поэтому каждый изобретает удобную спецодежду. Я вот сшила себе безразмерную робу из темной парусины. Можно закутаться и при этом свободно дышать всем телом. Так что не обращайте на мою спецуху внимания. Это у меня в некотором роде скафандр для выхода в космическое пространство, полное галактической грязи и межзвёздной пыли.

        - Красиво.

        - Что?

        - Говорите красиво.

        - Ну так давайте разговаривать.

        Полька подвинула молодому человеку крохотный алюминиевый стульчик, словно из сказки про Машеньку и медведей. Каракосов потоптался вокруг смешного стула и осторожно сел.

        Сама же Агата привезла из угла комнаты старое плетёное кресло-качалку и погрузилась в него.

        Разговор долго не клеился. Леру странно волновал вид переливающихся дрожащим огнём коротких волос женщины, её серо-шоколадных, пристальных и можно сказать беззастенчивых глаз, голой нежной шеи, выглядывающей из грубо вырезанного ворота парусиновой робы, и особенно кистей рук, изящно миниатюрных, но с длинными крепкими пальцами, кончавшимися острыми сверкающими узкими ногтями, похожими на когти птицы, загадочной и опасной.

        Рот неправильной формы, с большой толстой нижней и тонкой верхней губой, напоминал трещину на мраморном лице языческой богини. Гениальному скульптору удалось придать дефекту древнего камня колдовскую красоту.   

        Добавлял волнения плотный запах краски, непривычный и пьянящий.
Оконный свет чётко выделял каждую деталь, делая её окончательной и выразительной.
Молодому человеку казалось, что он не в мастерской художницы, а в стеклянном кубе, пронизанном лучами солнца и тишиной.

        - Если честно, вам не следовало сюда приходить, - неожиданно заявила Агата. – Может выйти совсем ненужная история.

         Лера чувствовал, что она права и между ними быстро растёт волнующее напряжение. Пока ещё чистое и прозрачное, словно струя воды, но грозящее скоро стать тугим и мутным потоком.

        Тысячеглазый уже видел дальнейшее бурление и завихрения этого потока. Видел в воображении, но очень ясно и ярко.

        - Я могу уйти, - тихо сказал он.

        - Это ничего не решит. Вы уже здесь и дальнейшее, думаю, нам обоим понятно. Ни мне, ни вам от него не скрыться. Перед нами та самая река, в которую нельзя войти дважды. Не потому что она изменится, а потому что войдя в неё сегодня впервые, навсегда изменимся мы с вами.

        - Не знаю, как вы, а я этому рад.

        Агата странно взмахнула обеими руками, словно готовясь взлететь. Лера опустился на пол и положил голову ей на колени. Он закрыл глаза и слушал, что происходит. Но ничего не слышал, только казалось, что в стеклянном кубе тихо позванивают острые грани.

        - Что с тобой, мальчик? – женщина сидела в кресле-качалке, закинув руки за голову и глядя в окно задумчивыми глазами.

        - Со мной?
 
        – Ну, хорошо. Что с нами обоими?

        Лера негромко и неразборчиво ответил.

        Агата поморщилась, потом тряхнула головой, словно отогнала неприятную мысль и переспросила:

        - Что-что? Я не слышу.

        Лера продекламировал, замирая сердцем, боясь просыпающейся всё больше откровенности:
                     
                      «Не верят в мире многие любви
                      И тем счастливы; для иных она
                      Желанье, порождённое в крови,
                      Расстройство мозга иль виденье сна…»
        Женщина подняла брови:

        - Ну-ка посмотри на меня, пожалуйста!

        Каракосов не шевельнулся.

        - Что такое, мальчик?

        - Не хочу.

        - Холера ясна! – забавно выругавшись по-польски, она опустила одну руку и острыми коготками пощекотала ему макушку. – Может, хватит тискаться? Твоё поведение комично.

        - Комично?

        - И глупо.

        - Это моя борьба с реальностью.

        - Какая чушь.

        Агата ещё раз ногтями расчесала ему волосы на голове и тихим, шепчущим голосом тоже прочла стихи:

               «Ach, uratuj z rozpaczy mnie, Boze Najwielki, Najwyzczy!
               Jak na milo;; jest malo mi rajy dla zycia calego.
               W swoich snach j; polkn;lem w calo;ci jak pesitk; od wi;ni,
               Bez historii koniec, bo nie ma tu ko;ca innego…»
        - Похоже на мурлыканье кошки во сне, - он говорил, не поднимая головы. - А что это?

        - Ответ на твоего злыдня Лермонтова.

        - Прочитайте на русском.

        Художница вдруг оттолкнула молодого человека так резко, что он осел назад и вскинул голову, стараясь не упустить её взгляд. А она выскочила из кресла и переменившимся голосом отчеканила:

        - Там про то, что любовь – это сон, который даже не стоит внимания. Две победы над реальностью. Сначала с помощью сна, а потом и над самим сном. Понятно?

        -  Почему вы сердитесь?

        - Я не сержусь. Просто не люблю пустых разговоров. Вставай! Сейчас покажу тебе одну свою работу и ты кое-что поймёшь.

        Она перешла к стене, возле которой стояли грудой картины. Отставив в сторону несколько холстов, Агата обернулась. Леру удивили её глаза. Из мягких, серо-шоколадных они стали холодными и почти бесцветными.  Наверное, она волновалась или готовилась к какой-то новой атаке на гостя. Во всяком случае в её лице и фигуре пульсировала опасная энергетика снежной лавины, готовой сорваться вниз в любую секунду.

        Ничего не оставалось, как быть внимательным и послушным. Тысячеглазый хорошо уловил перемену в настроении хозяйки. Он бесшумно и легко поднялся на ноги и сделал два шага в её сторону. Только два, не то что бы неуверенных, но показательно осторожных, ни полшага больше. Ближе подходить не стоило. Художнице сейчас требовалась пустота для выброса в неё   экзистенциальной лавы, частицы своего «я», а для этого парадоксально нужен и не нужен был свидетель. 

        Совсем недолго Агата и Лера рассматривали друг друга, как два незнакомца. Холст, который женщина развернула в сторону молодого человека, как будто поглотил в себя атмосферу взаимности, поставив между людьми барьер из тревожного молчания.

        Пауза длилась меньше минуты, но она порывом невидимого ветра выдула весь пух мимолётного говоренья, оставив место для чего-то весомого и важного.

        На холсте было непривычное глазу световое преображение. Не пейзаж, не сюжет, не событие, а именно преображение тьмы в светящуюся микроскопическую точку, не физическое, а истинно метафизическое явление из другого сверхпространства и сверхмира, о котором можно догадываться, но знать ничего нельзя.

        Тьма стекала с периметра холста к его центру, медленно переходя из чёрного прасостояния в тлеющее внутренним свечением пространство картины, пока в центре не концентрировалась в булавочной головке такого же несуществующего здесь, а только там, в фантазии или в мечте прасияния.

        Описать эффект, созданный художницей, точными словами было невозможно. Самое подходящее, что пришло в голову Каракосову: в центре картины проделано крошечное отверстие, сквозь которое зрителю в глаза бьёт ослепительный свет странного происхождения, – кометы, звезды, солнца – спрятанного за холстом.

        Но был и другой фокус у этой картины. Можно было видеть или придумать, вообразить, что не мрак пронзён лучом света и постепенно съедается им к периметру, а течёт из световой точки и заполняет мир.   

        Пра-свет топит бытие в пра-тьме и так будет всегда и неизменно.

        - Что ты видишь, мальчик?

        Художница задала вопрос, словно не приближаясь к Каракосову, а уходя от него всё дальше и прячась за возникший между ними барьер.

        - Откровенно?

        - Если можешь.

       - Я попробую, - Лера ещё раз внимательно посмотрел на холст и почти сразу продолжил. – Один великий поэт сказал, что поэзия есть сознание своей правоты. Наверное, живопись в этом смысле – всегда попытка доказать свою правоту. Человек, убеждённый в своей правоте, бесстрашен. Мир только кажется устойчивым. На самом деле он зыбок и потому неуловим человеческим сознанием. Обычным, традиционным.
Однако творческий взгляд преодолевает древний испуг человека перед зыбкостью мира, а фактически перед его конечностью, то есть перед своей смертью. Написанное вами превращение тьмы в свет и обратно – восстановление понимания о бесконечности мира, иными словами – о жизни, а не о смерти. Я не знаю названия картины, но предполагаю, что понял её смысл.

        Агата кивнула.

        - Увидев тебя в первый раз неделю назад, я испугалась, - она прошлась по мастерской шагами человека, изучающего родной дом после долгого отсутствия.
Знакомство с возвращённым пространством росло и барьер неумолимо рушился. - Потому что не всегда безопасно увидеть в зеркале своё отражение.

        - Я – не вы, зачем преувеличивать.

        -  Да, в тебе только часть меня. Но это та часть, которая мне дорога. И вдруг…

        - Не продолжайте, я понял.

        - Ну и хорошо, - женщина вернулась к своей картине. – Она называется «Жертва».

        - Жертвуя собой, мы бесконечно живы? – он мог бы и не спрашивать, потому что действительно всё понял. - Умирая в одном, мы оживаем в другом?

        - Да, свет умирает во тьме, а потом тьма умирает в свете.
Хлопнула входная дверь, раздались мужские весёлые голоса и уверенные, быстрые шаги.

        - Это мои коллеги, с которыми мы снимаем мастерскую. Андрей Яковлев и Ромчик Лисковер. Члены Союза художников и вообще чудные мастера. Сейчас я вас познакомлю.

        Она отвернула холст изображением внутрь и поставила его к стене, укрыв под другими картинами.

        Лера быстро переспросил:

        - Свет и тьма вечны, зто понятно. А что насчёт жертвы?

        Полька посмотрела на него вновь ставшими мягкими, серо-шоколадными глазами.

        - Ничего, - она красиво подняла руки и разгладила миниатюрными ладонями свою короткую огненную причёску, как бы прихорашиваясь перед входом мужчин. – Всё просто, мальчик. Художник всегда жертва. Иначе он не художник.