Хроники полураспада

...Когда он впервые явственно осознал себя, в Городе стояло засушливое безветренное лето. Воздух казался густым и осязаемым. Поначалу он даже пытался раскрошить его тонкими пальцами с заусенцами и ранками, каждый раз удивляясь почему это не удаётся. Воздух неизменно ускользал. Он же тяжело опускался на раскалённый асфальт и долго с болезненным вниманием разглядывал свои руки как будто не верил, что они действительно пусты. Затем устремлял свой затравленный воспалённый взгляд на окружающие его предметы... Высотные в девять  и более этажей почти одинаковые дома выступали из знойного марева словно из воды. Снизу до высоты человеческого роста воздух казался наиболее плотным. Оттого нижняя часть домов неизменно преломлялась и они мерещились сгорбленными в униженном поклоне уродцами, что раздражало его... Так как он был уверен что всё в этом городе кланяется ему, и стыдился этого незаслуженного,  излишнего внимания. Ноги обутые в парусиновые кремовые туфли  легко отрывались от асфальта когда он делал первые шаги вдоль скосившихся домов. Легко настолько, что он поначалу пугался неизвестно откуда взявшейся лёгкости и цеплялся за шероховатую поверхность  мысочками... Маркая обувь покрывалась сетью грязевых орнаментов и первыми трещинками... Но постепенно он привык к необычному чувству полёта и чтобы немного утяжелить своё неведомое себе самому  тело, почти незаметно приседал... Приём помог и передвигаться стало значительно легче...
...Первые этажи домов были заняты разнообразными магазинами, сверкающие витрины которых завораживали. Но выставлены на них были не сами товары,  а яркие упаковки с приклеенными на них ярлыками. Эта странность только усиливала радостное предвкушение праздника. Растерянно улыбаясь он пытался войти почти в каждый магазин, но безуспешно,  стройные юноши в коротеньких шортиках не спешили ему кланяться , а неизменно преграждали  дорогу, делая полуобнажённой ногой характерное движение. На голове каждого красовался остроконечный колпак из обёрточной бумаги. Поначалу от обиды у него щекотало в носу и нещадно чесались веки, но постепенно  становилось всё равно пустят  его в очередной более чем нелепый магазин или нет... Но даже когда равнодушие полностью овладело всем его существом, он продолжал по инерции пытаться пройти через стеклянные тонированные двери, словно положительный результат мог что-либо изменить в его нынешнем положении... В карманах его бежевых очень приятных на ощупь  брюк не было ничего даже отдалённо напоминающего деньги... Чудо произошло неожиданно, уже занося ногу для символической подножки, юный блондин пугающе похожий на сотню таких же блондинов вдруг осёкся и пробормотав «Рады Вам», распахнул перед ним двери...
...Всё что ему разрешали совершенно беспрепятственно выносить из магазинов... тут же превращалось в разноцветное конфетти и  когда  его уставшие напряжённые пальцы разжимались, отчаянье наваливалось с новой силой. Оно также было физически ощутимым и бесформенным словно являлось отражением его нестабильного всё время ускользающего куда-то сознания и казалось больше другом чем врагом. Именно в него можно было  уткнуться в случае запредельного переутомления. Люди обходили скрюченного на раскалённом асфальте человека с показной гадливостью, будто демонстрировали её кому-то невидимому, но возможно даже и видимому... Собственная чужеродность странному Городу только поначалу воспринималась им весьма болезненно. Вскоре им овладело полное безразличие  ко всему происходящему. Непривычно и довольно противно ныла голова. Боль накатывала волнами медленно распространяясь от затылка к вискам, затем к горлу подступала тошнота и с трудом сдерживая рвотные позывы он ложился навзничь на тротуар и закрывал глаза... А когда вновь открывал ничего не менялось. Прохожие отупевшие от жары обходили его стороной и пугливо озираясь спешили скрыться во внутренностях очередного сверкающего магазина или ближайшей арке.  Пытаться кого-то окликнуть и позвать на помощь не имело ни малейшего смысла. Да он собственно и не был уверен что ему нужна помощь. Лучшее из всех возможных вариантов было просто перестать существовать. Тогда бы точно исчезли изматывающие признаки обезвоживания, приступообразные боли и выворачивающее наизнанку желание что-то приобрести... Когда он снова вставал, то пытался идти некоторое время с закрытыми глазами, но только натыкался на фонарные столбы  и до предела недружелюбных горожан, отталкивающих его от себя и тут же изрыгающих  витиеватые проклятия...
...Тени стали длиннее и полуденная жара немного отступила, когда он вышел на Центральную площадь. Гуляющие здесь люди казались чуть чуть веселее и жизнерадостнее. Среди них были даже дети. Они гуляли кто парами кто поодиночке, среди взрослых, но отдельно от них. Это показалось ему странным, но немного отвлекло от собственной боли и отчаянья. Гуляющие здесь люди явно были разобщены и совсем не интересовались друг другом. Их тусклые обесточенные взгляды не пересекались с сотнями и тысячами таких же, а скользили по касательной. Все они снующие вразброд оживлялись поглядывая на кирпичную башню подавляющих размеров. На ней красовались огромные довольно вычурного вида часы. Он несколько раз задирал голову всматриваясь в чёрно — белый циферблат испещрённый причудливыми символами и значками. Но ничего интересного не находил. Потом понял, что горожане с нетерпением ждут определённого часа и это немного развлекло его. Всеобщее волнение передалось ему и заставило следовать за струйкой самых беспокойных горожан скоро обернувшейся потоком а после и толпой. Все они толкаясь и наступая друг другу на ноги спешили к небольшой импровизированной сцене у самого подножья башни. Сердце почти перестало биться, когда он увидел сцену, а потом заколотилось в удесятерённом темпе.  Грубая и дурно пахнущая толпа уже не раздражала его. Он став частью кишащей и перекатывающейся в сторону башни массы, всё-таки не сливался с ней. К сцене его влекло что-то невыразимо своё, личное. И это нельзя было объяснить да и любые оправдания тут не имели ни малейшего смысла. Небрежно смахивая левой рукой пот со лба он пробрался довольно близко к сцене. Между ним и манящим помостом оставалось несколько рядов взбудораженных зрителей.