Это было недавно, это было давно

Глава 9. И светлые дни, и печали

     После счастливейшей встречи в Тернополе моё чувство к Любимому как бы получило новое дыхание. Я вновь и вновь мысленно переживала три проведённых в Тернополе чудесных дня. И старалась не думать о будущем, далёком, туманном и непредсказуемом.
     Но тем не менее, умом я понимала, что наша счастливейшая встреча ушла в прошлое. Я уехала, по другому не могло быть — в Ухте ждала работа, нужно было продолжать учёбу. А Он остался один со своей неустроенностью и естественным желанием определиться в личной жизни.
     И всё же слова, которые были сказаны друг другу, остались жить в памяти, наверное, не только в моей. Они долгие годы оживали и возвращались тёмными вечерами или ночами. Эти слова не повторились, но и не погибли...
     В Ухте на работе меня ждал приятный сюрприз. После защиты отчёта нашей 275-ой партии меня вызвал в кабинет главный геолог экспедиции Лев Петрович Шилов. Мне нравилась его манера общения с подчинёнными. Разговаривал он резко, внушительно, эмоционально, но всегда держал себя просто и по свойски.
   - Горовая, ты, говорят, на геологическом обучаешься?
   - Да, на втором курсе.
   - Немного рановато для самостоятельной работы, но когда-то нужно начинать. Хочу окунуть тебя в геологию. Сейчас Галина Сергеевна Габлина занимается проектированием электроразведочных работ на Морею-Колвинской площади, в северной части региона. Попробуй написать к этому проекту геологическую часть. Если справишься, переведём тебя после выполнения зимних работ геологом в эту же партию для написания отчёта.
   - Мне бы сперва подучиться, поработать вместе с хорошим специалистом геологом, набраться опыта...
   - Опыт появится в процессе работы. Оформляй допуск, предписание и отправляйся в территориальные фонды. Возьми у Галины Сергеевны плановое расположение проектного участка и начинай знакомиться с изученностью и геологическим строением района. Габлина тебе поможет, она человек опытный.
     Это было заманчивое и серьёзное предложение. Я немножко побаивалась. Хотя с геологической терминологией я была знакома ещё на Полярном Урале, но пока ещё слабо представляла состав пород и особенности геологического строения в нефтегазоперспективных районах.
     Я с замиранием сердца вошла в комнату, где работала Галина Сергеевна с двумя девочками техниками, которые помогали ей в составлении проекта. Когда я вошла, начальница встретила меня весьма любезно.
   - Здравствуй, Тамара. Мне уже Лев Петрович сообщил, что ты будешь писать геологическую часть к нашему проекту, - и она указала мне на моё рабочее место.
     А потом я с головой окунулась в интересную работу по изучению объекта будущей разведки. Это был увлекательный процесс познания нового. Север региона был тогда ещё слабо изучен и представить его геологическое строение для новичка, коим я была, оказалось задачей нелёгкой. Я знакомилась с небольшим объёмом ранее проведенных на площади геолого-геофизических исследований, изучала материалы глубокого бурения единичных скважин, описание свойств пород, извлечённых в процессе бурения, в том числе, с признаками наличия углеводородов. За два месяца упорного труда я справилась со всеми трудностями, написала геологическую часть к проекту, составила графику, иллюстрирующую сведения о районе будущих работ.
     Галина Сергеевна была очень доброжелательна и во многом мне помогала, советовала, направляла мои усилия по оптимальному пути. Она была строгим, но очень справедливым человеком. Уважение её можно было заслужить только добросовестной работой. На работе она чрезвычайно выдержана и требовательна к себе и к подчинённым. Габлина абсолютно независима и для неё не существует авторитетов. Её мнение о людях никогда не базируется на слухах, а решения не зависят от мнения мужа-начальника. Она не любит людей слабых, нытиков, не уважает безвольных и беспомощных.
     Внешность её весьма выразительна. Высокая, стройная, всегда подтянутая, держится достойно, но не высокомерно. Чуть удлинённое, аскетическое лицо, аккуратно уложенные тёмные волосы, высокий лоб, тёмные глаза.
     Она приехала в Ухту по распределению после окончания Уфимского геологоразведочного техникума. Вначале работала в поле техником-геофизиком, геофизиком, потом старшим геофизиком, начальником партии. Поступила на заочное отделение в Московский институт народного хозяйства. Училась в институте, имея семью, двоих маленьких детей, дети часто болели. Семья жила в неблагоустроенном бараке за городом. Печку топили углём. Но Галина Сергеевна никогда не жаловалась на бытовые условия и никогда для себя ничего не просила. Из геофизиков, приехавших в начале 1950-ых, их семья получила квартиру последней. Несмотря на тяжёлый, неустроенный быт, она никогда не пропускала лекции в институте, вовремя выполняла учебные задания и сдавала сессии.
     Она даже болеть себе не позволяла. В эпидемию гриппа, когда сослуживцы болели, Галина Сергеевна убеждённо говорила:
   - А я гриппом не буду болеть! Не хочу и не буду!
     И в ход шёл чеснок, лук. У окружающих создавалось ощущение, что она обладает каким-то гипнотическим воздействием...
     Детей воспитывала в строгости, не баловала. Была требовательна и готовила их к самостоятельной жизни, учила ответственности. Например, дочь не подготовила домашнее задание и после ужина села за учебник. Мать подходит и решительно захлопывает учебник: «Не выучила? Пора спать. А завтра, если получишь тройку, будет жёсткий разговор...»
     Наблюдая Галину Сергеевну на протяжении длительного времени (в дальнейшем мы вместе составили и защитили отчёт на проектируемой площади), я пришла к выводу, что она вовсе не чёрствый человек, не лишена чувств и переживаний. Но она поразительным образом умела держать себя в руках и не показывать посторонним свои эмоции. К примеру, на завершающем этапе отчёта, когда всё было готово к защите, вдруг запил рецензент, взявшийся писать экспертное заключение. Существовали строгие сроки: не сдашь отчёт во-время и коллектив партии не получит премию за отработанный период. Кто-то из женщин в коллективе начал сокрушаться по поводу потерянных из-за одного человека денег. Габлина строго пресекла разговоры.
   - Не нужно паники! Никаких иных вариантов, кроме своевременной защиты отчёта, не будет!
     В конце рабочего дня, взяв такси, объездила город и, с помощью приятелей нерадивого специалиста, отыскала его в компании любителей выпить, привела в чувство и, сидя рядом с ним, заставила за ночь написать рецензию на отчёт. Волевой и решительный человек способен на многое. Но, по-видимому, это стоило ей большого напряжения и нервов.
     Галина Сергеевна была настоящим, убеждённым коммунистом. Не ради карьеры, а потому, что непреклонно верила в светлую коммунистическую идею. Как и во всём, что она свершала в жизни, в этом вопросе у неё не было никаких сомнений и колебаний. Она вступила в КПСС с твёрдым убеждением: чем больше в этой организации будет честных и справедливых людей, тем быстрее будет улучшаться наша жизнь. Принимая решение быть в партии, она ни с кем не советовалась и никого не ставила в известность, включая собственного мужа. Я поражалась, что при своей огромной занятости, она тщательно изучала и конспектировала нудные материалы партийных съездов, доклады ЦК КПСС на этих съездах, не пропускала ни одного партсобрания. Сама часто готовила политзанятия и политинформации и заставляла делать это молодых специалистов. И даже я, весьма скептически и отрицательно относившаяся к подобным мероприятиям, однажды всё же подготовила доклад по работе Ленина, исключительно из уважения к Галине Сергеевне.
     Ныне, спустя 47 лет, как и тогда, я отношусь к навязываемой в те времена идеологической пропаганде весьма отрицательно и считаю большой ошибкой руководящих деятелей партии поголовное принуждение всех ИТР к советскому агитпропу. Благодаря такой насильственной, назойливой агитации со временем в обществе выработалась стойкая аллергия к этой бессмысленной идеологической накачке.
     Следует сказать, что муж этой необыкновенной женщины был совсем не похож на свою супругу. Имея умную, интересную, образованную и привлекательную жену, он, как и многие начальники, мог приударить за другой женщиной. Видимо, у мужчин считается большим достоинством завести роман на стороне...
     Галина Сергеевна всегда умела вести себя достойно и гордо, не опускалась до склок или пересудов, никому не жаловалась, никогда не срывалась, оставалась внешне спокойной и уравновешенной.
     Она была очень верным человеком всегда и во всём. Не бросила мужа в тяжёлую минуту, когда его сняли с должности и когда от него, как это часто бывает в подобных случаях, отвернулись бывшие друзья и сослуживцы...
     Она не швырнула свой партийный билет, как некоторые, когда в 1990-ых годах начались гонения на компартию, а осталась коммунистом, верной Долгу, верной своим идеалам. Честность, справедливость и порядочность — основные черты этого человека.
     Очень жаль, что в те далёкие годы в компартию толпами шли карьеристы, хапуги и приспособленцы. И слишком мало, к сожалению, там оказалось людей, подобных Галине Сергеевне Габлиной. Остаётся добавить, что она много лет проработала в поле в должности начальника партии, с которой мог справиться не всякий мужчина, в тяжёлых условиях Крайнего Севера, и за добросовестный труд была награждена орденом Трудового Красного знамени. А на площадях, где она работала, со временем были открыты крупные месторождения нефти...
     Новый 1970 год мы встречали вдвоём с Верой Истоминой. Вместо ёлки поставили в ведёрко несколько веточек пихты с шишками. Телевизора у нас не было, его заменяло тихо работающее радио. Сидя за праздничным столом, вели приятную беседу, вспоминали детство, юность, друзей, конечно, Любовь. Накануне праздника пришла поздравительная открытка от Любимого. Она была слишком лаконична, но я была рада и такой весточке. Вкратце рассказала Вере о наших взаимоотношениях, о последней встрече. Мой рассказ её очень взволновал, у неё в жизни было нечто похожее.
   - Я бы на твоём месте, Тамара, ни за что не уехала. Осталась бы рядом с ним.
   - Вера, а институт, работа? Не могу же я всё это внезапно бросить.
   - Любовь важнее всех институтов и работ.
     Вера не знала моего Любимого, а я всё же немного знала. Отношение Его ко мне могло довольно быстро измениться: Он мог совсем неожиданно потерять ко мне интерес и стать равнодушным. Я боялась этого, боялась страданий и унижений...
     Встретив новый год и подняв, как полагается, бокалы с шампанским, мы зажгли свечи и тихо сидели в темноте, думая и мечтая каждая о своём. У меня было лирическое, умиротворённое настроение и я, конечно, не предполагала, что ожидает меня всего через четыре месяца. Я была довольна, что блестяще справилась с курсовым проектом по «Общей геологии» и выполнила все институтские работы за первое полугодие. С чувством удовлетворения вспоминала, что через пару недель поеду в поле, и радовалась замечательному новогоднему празднику...
     База полевой партии находилась севернее города Печоры возле небольшого рабочего посёлка. В длинном деревянном бараке, отапливаемом углём, партия занимала несколько комнат. В одной из них — самой большой — располагалась камералка, в других, маленьких — проживали сотрудники: три женщины техники-геофизики, начальник партии, его заместитель и старший геофизик.
     Климат в этом коллективе был совсем иной, чем в Нарьян-Марской партии. Не было такой яркой, интересной личности, как Елена Яковлевна Волкова. Не было романтичных ленинградских девушек, начитанных, любознательных, с которыми можно было поговорить об искусстве, литературе, поспорить, попеть песни. Мои сотрудницы были тихие, молчаливые, малообщительные, ведущие разговоры лишь на бытовые темы.
     Я пробыла в этой полевой партии недолго, всего два месяца, затем уехала на сессию, а потом — в очередной отпуск. Тем не менее, даже за столь короткий срок, стала свидетелем нескольких эпизодов, которые сочла интересными и занесла в свой блокнотик.
     В соседнем с нами бараке, точно таком же, как наш, проживало несколько семей. Это были рабочие люди, трудившиеся на железной дороге и в лесном хозяйстве. В этом же бараке жила женщина по имени Люся, лет под 40. Она подвизалась в нашей партии истопником. В её обязанности входило поддерживать тепло в камералке, чтобы геофизики, придя на работу, могли сразу же заняться первичной обработкой поступающих с полевых отрядов материалов и не отвлекаться на возню с печкой, свои жилые комнаты сотрудники отапливали после рабочего дня сами. Еду готовили на электроплитках. В продуктовый магазин, расположенный довольно далеко, ходили редко. Зам. начальника партии выдавал под аванс консервы, крупы, макароны, чай и сахар. Быт отнимал довольно много сил и времени. Для выполнения двух оставшихся вузовских контрольных работ я буквально урывала свободные минуты, потому что работали без выходных (по окончании полевого сезона за работу по выходным предоставлялись отгулы).
     Истопник Люся была весьма говорливой женщиной и как-то рассказала мне, что в их бараке доживает последние дни своей жизни старая дворянка, высланная на Север Бог весть когда по имени Анна Павловна. Семья её вся погибла в годы репрессий и в войну, и у неё не осталось на белом свете никого, кто мог бы за ней, лежачей, ухаживать. Люся ахала и охала, что на её сердобольную голову вечно находится заботушка. Жаловалась, что за её заботу старуха ей почти ничего не платит, а её мизерной пенсии еле-еле хватает на еду для неё самой и приобретение немногих гигиенических средств для ухода. Когда-то Анна Павловна подарила ей две серебряные ложки, не ахти какое богатство, а хлопот с ней много. Убрать, подмыть, поменять пелёнки, постирать... Чтобы старушка не мёрзла, необходимо протапливать печь, да и приготовить хоть какую-нибудь еду. Другие соседки по бараку заходят только для того, чтобы посмотреть на старую да сочувственно покачать головами. Она же, Люся, не может живого человека бросить без помощи и вынуждена из-за своей доброты взваливать на себя хлопоты о больном, немощном человеке. Люся рассказывала, что иногда она даже пытается развлекать Анну Павловну рассказами о своей жизни, но та, похоже, ничего не понимает, хотя иногда открывает глаза и вроде бы взгляд её становится осмысленным. Но это длится недолго, она опять опускает веки и впадает в безразличное состояние.
     Люся поведала, — соседки между собой поговаривают, что у старой где-то припрятано золотишко.
   - И действительно, когда я делаю уборку и пытаюсь вытащить уложенные под кроватью картонные ящики, Анна Павловна открывает глаза и начинает гневно мычать, полуразборчиво произнося: «нет, нет!»
     Мне, конечно, стало интересно, кто она, эта старая женщина и как оказалась в этой глуши. Но узнать об этом было не у кого. Люся объясняла, что, хоть и живёт здесь Анна Павловна давно, но мало что о себе рассказывала, сторонилась людей. Видно, жизнь научила её ни с кем не делиться своими горестями и своим прошлым.
     Однажды в ненастную погоду, когда ветер злобно выл за окнами и швырял колючим снегом, Люся не явилась утром на работу и не протопила печь в рабочей комнате. Старший геофизик начал растапливать печь, а мы, поёживаясь от холода, уселись на рабочие места и развернули ленты осциллограмм.
     Люся появилась через час-полтора. Извиняясь за опоздание, она пообещала никогда больше не задерживаться и объяснила, что опоздала на работу потому, что умерла старушка, её подопечная. Она побыла немного, подбросила в печь уголь и, пообещав прийти после обеда, пошла к плотнику распорядиться насчёт гроба. Я вышла за ней в сени и спросила, не нужна ли помощь.
   - Что ты, Тамара, управлюсь сама, ты же на работе...
     Пройдя несколько шагов, она оглянулась и с досадой проговорила:
   - В ящиках-то у неё — одни вши! Старое тряпьё и вши! - открыла дверь и растворилась в пурге.
     Я вышла вслед и взглянула на небо. Сквозь серый сумрак полярной ночи неслись скопления мелкого, колючего снега. Они то скручивались, то распрямлялись, то становились похожими на пучки подвижных нитей, которые хаотично переплетались, потом опять повторялось всё сначала. На улице было страшно и пустынно. Не видно было даже ближайших деревянных построек, находящихся менее чем в сотне метров. Всё поглотила метель.
     Я возвратилась в тёплую комнату и предложила сотрудникам как-то помочь Люсе, ведь она у нас работает. О её умершей соседке мы, правда, ничего не знаем, кроме того, что она дворянского происхождения. Но Люся — добрая и бескорыстная, долгое время ухаживала за чужим человеком, а теперь ей предстоят ещё и похоронные расходы, а у неё у самой семья. И я первая положила десятку, а девочки и наши мужчины тоже положили кто сколько смог. Набралась сумма, которая, конечно, покроет расходы на скромное погребение.
     На третий день Анну Павловну хоронили. Мы небольшим коллективом вышли проводить её в последний путь. В этот день, наконец-то, утихомирилась метель, прояснилось небо. Снег лежал ровной, чистой, с оттенком синевы, простынёй.
     Гроб установили на двух табуретках около барака. Возле него собралось несколько соседок. Убранство покойной было вполне пристойным, светлая кофточка, голова покрыта тюлем, свежее покрывало. Лицо незнакомой старой женщины было худым и белым как воск, и казалось прозрачным. Подъехала машина, мужчины погрузили гроб и увезли на поселковое кладбище.
     Был субботний день и мы закончили работу на пару часов раньше обычного. Возле соседнего барака стояло несколько человек. Соседи освобождали от вещей комнату Анны Павловны. Вытащили старую железную кровать, столик, небольшой деревянный сундук. А также картонные ящики, о которых упоминала Люся, видимо, стоявшие под кроватью. Всё сложили во дворе. Кто-то предположил, что, возможно, в сундуке или ящиках находятся ценные вещи. Открыли сундук, высыпали на снег содержимое ящиков. И вдруг из старых вещей, находившихся внутри, полезли живые, светло-серые, почти прозрачные, длинной около двух миллиметров, насекомые — бельевые вши. Снег возле кучки вещей стал серым. Кто-то из соседей принёс бутылку с керосином и спички, облили тряпьё и подожгли...
     Всю ночь шёл густой, лёгкий снег. На следующий день от сложенной во дворе кучи остался лишь небольшой, занесённый снегом белый бугорочек...
     Рядом с нашей камералкой соседствовала небольшая комнатка, в которой жил старший геофизик Володя. Здесь находилась рация, по ней Володя два раза в сутки в определённые часы связывался с полевыми отрядами. Сюда доставлялись с поля ленты, которые Володя внимательно просматривал с целью отбраковки некачественного материала, а удовлетворительного качества ленты передавал нам для первичной обработки.
     Вечерами я оставалась на рабочем месте, в тепле и тишине выполняя перед очередной сессией последние вузовские задания. Как-то вечером, возвратившись из аэропорта (Володя почти ежедневно вылетал на вертолётах в отряды) и зайдя в камералку, он поведал мне такую историю.
     Поздней ночью в двери барака вдруг кто-то постучал. Володя уже собирался ложиться спать. Недовольно чертыхаясь, пошёл к двери: «Кого это нелёгкая принесла среди ночи в такую пургу?» За дверью неистово выл ветер, и на свой вопрос: «Кто это?» кроме завывания, он ничего не услышал.
     Приоткрыв дверь, Володя изумлённо уставился на незнакомца, огромного роста бородатого мужика, стоявшего на пороге. Тот был так могуч, что рюкзак за его плечами казался игрушечным. Надвинутая на лоб шапка-ушанка, полушубок из овчины, громадные валенки. «Наверное, из какой-нибудь партии», - безошибочно определил Володя.
   - Тебе чего? - спросил.
     Мужик засопел, потоптался на месте и глухо проговорил:
   - Пусти переночевать, холодно.
     Володя бросил сердитый взгляд на непрошеного гостя.
   - Нельзя, камералка тут...
     Мужик постоял, оглянулся назад, где за его спиной озверело бушевал ветер, и вдруг из его выцветших, казалось, безучастных глаз, покатились крупные, как горох, слёзы.
     Володя смутился и подумал: «Вот ещё, морока на мою голову». Но всё же пожалел мужика.
   - Заходи.
     Тот вошёл в комнату, не снимая рюкзак, подошёл к печке, снял рукавицы, и Володя увидел его большущие, потресканные красные руки.
     В установившейся тишине слышно было только, как свистит за окном ветер, а в печке потрескивает огонь. Казалось, что по всей округе в кромешной тьме то плачут, то воют неведомые таинственные существа.
     Отогрев у печки задубевшие руки, гость сбросил с плеча рюкзак, оглянулся и нерешительно поставил его возле порога. Туда же бросил на пол снятые валенки, оставшись в шерстяных носках. Снял шубейку и шапку, углядев забитый в дверной косяк гвоздь, повесил вещи на него.
     Володя смотрел на мужика и почему-то почувствовал расположение к непрошеному гостю: круглое, добродушное, бородатое лицо, рыжие, взлохмаченные волосы, широко открытые синие глаза. Хозяин поставил на горячую плитку чайник, на стол — две железные кружки, заварку чая, хлеб, сахар. Мужик неторопливо достал из кармана сигареты и спички, протянул Володе. Закурили молча, не глядя друг на друга.
     На печке весело зашумел чайник. Гость как будто проснулся от этого звука, подошёл к рюкзаку. Развязал его, поковырявшись, вытащил бутылку «Московской» и две банки консервов, поставил всё на угол стола, и опять прислонился к печке, крякнув от удовольствия.
     Сели за стол. Володя первым нарушил молчание.
   - Тут у нас база полевой партии. Я — Володя. А тебя как?
     Мужик посмотрел на него отогревшимися глазами и выдохнул:
   - Иван.
     Это было первое слово, сказанное им в этой комнате, и прозвучало оно так весомо, как будто им можно было объяснить неожиданность его появления в этом Богом забытом бараке, и его уверенность, что здесь он найдёт приют, и не будет вышвырнут во мрак беснующейся ночи.
     Володя достал нож, вилки, открыл банку консервов, разлил по кружкам водку. Молча выпили, закусили. Володя думал о том, что завтра опять вряд ли удастся вылететь в полевые отряды, а продуктов в одном из них осталось совсем мало. Разгулявшаяся непогода срывала график выполнения работ, переброску отрядов на новые стоянки, вывоз первичных материалов.
     Снова задымили сигаретами, разлили водку. Иван выпил всё, а Володя лишь дотронулся к налитой во второй раз кружке, помня, что через несколько часов ему необходимо связываться с полевыми отрядами, ехать в аэропорт (вдруг дадут лётную погоду), а с больной головой дела идут плоховато.
     Через несколько минут бутылка была пуста, а мужчины сидели, и всё так же молча дымили сигаретами. Вдруг Иван часто заморгал глазами и с расстановкой произнёс:
   - Узнал я... что моя жена... с каким-то хмырём... на юг укатила...
     Володя взглянул в глаза гостя. Он увидел в них какую-то детскую наивность, растерянность и обиду. Он, которого бросила жена, не возмущался, не злился, всем своим видом выражая нерешительность и беспомощность, и как бы пытался понять причину произошедшего и найти нужное решение.
     В памяти Володи всплыли эпизоды собственной жизни последних лет: частые выезды в полевые партии в тайгу и тундру, холодные ночёвки, не просушенные спальные мешки, бессонные ночи, свои неспокойные геологические будни, рабочие дни без продыха, без выходных. Вспомнил жену и маленького сына, живущих в общежитии в Ухте, которые видят его очень редко. Волна грусти по ласковому женскому теплу и глазам, по объятиям детских ручек, по семейному уюту и покою охватила душу. Рука его опустилась на плечо Ивана и крепко сжала его.
   - Не переживай, Ваня. Всё уладится...
     Иван встал из-за стола, глаза его подозрительно заблестели. Принёс свой рюкзак, и начал доставать из него разные вещи: шарф, свитер, рубашки. Всё это выложил перед Володей со словами:
   - Это тебе.
     В своём хмельном порыве, он готов был всё отдать первому встречному только за то, что тот его понял, посочувствовал и положил на плечо руку. Володя замотал головой.
   - Ну что ты, Ваня, не нужно...
     Было уже очень поздно. Володя достал запасной спальник, и предложил гостю место на деревянных нарах.
   - Будешь спать здесь, только вкладыша чистого нет.
     Иван улёгся поверх спальника, укрывшись своей шубейкой...
     Утром трещала рация. Володя никак не мог разобрать, кто из операторов на связи.
   - Сокол-2. Сокол-2. Я — Сокол-1. Как меня слышишь? Приём.
     Пытался что-то уловить сквозь шумовые помехи, переходил на крик, ругался в рацию, но, видимо, его тоже почти не слышали. Позвонил в аэропорт, лётную погоду пока не дали, но сказали, что метеосводка обещает улучшение погоды. Быстро, обжигаясь, пили с Иваном крепкий как дёготь чай. Курили, ожидая машину. Володя велел Ивану забрать все свои вещи, которые тот пытался ночью ему подарить. Всё уложив в рюкзак, Иван подошёл к Володе и протянул ему красивый, тёплый, вязаный шарф.
   - Возьми... прошу тебя...
     Тот вначале замотал головой, пытаясь отказаться, но мельком взглянув на Ивана, увидел в его глазах искреннюю, тоскливую мольбу...
     Подъехала машина, и они вышли. Володя встал на подножку и в последний раз взглянул на Ивана. Лицо его было простым и добродушным. Только теперь Володя разглядел, что глаза у него голубые и чистые. Он на минутку задержался:
   - Ну, бывай, Ваня! Всего тебе...
     Иван кивнул головой и впервые с момента своего появления улыбнулся доброй, по детски светлой улыбкой, а потом как-то безнадёжно махнул рукой. Машина тронулась...
     Через несколько дней опять задули пронзительные ветра со злым, колючим снегом и почему-то в такую непогоду Володя вечерами частенько вспоминал своего позднего гостя, его огромную, сильную фигуру, с надеждой прислушивался к шуму ветра, пытаясь различить за окном тяжёлую поступь шагов. И ловил себя на мысли, что ему было вовсе не безразлично, чем закончилась семейная драма этого случайно появившегося на его пороге человека...
     В начале марта я уехала из полевой партии для сдачи очередной сессии. Сначала добралась на автобусе в город Печору. До поезда Воркута-Москва оставалось несколько часов. Снега было ещё очень много, но установилась сравнительно тёплая погода, по весеннему светило солнце, и я с удовольствием прогулялась по городу, осмотрела центр, опять побывала на берегу величественной реки Печоры и у памятника полярному исследователю В.А. Русанову...
     На время сдачи сессии студентам-заочникам предоставлялся оплачиваемый учебный отпуск в размере среднего заработка. Поскольку у меня не было никаких задолженностей в течение полугодия, прослушав курс лекций, я успешно сдала все экзамены и зачёты. Потом началась геодезическая практика, которая проходила в городе. Студентов нашего курса разбили на небольшие группы по четыре человека. Каждой группе выдали теодолит (прибор для измерения углов при наклоне местности, используемый в геодезических и топографических работах). Определили полигон, который нужно было отработать: начав с исходного пункта, замерить углы в точках наблюдений и расстояние между точками; а под конец, возвратившись в исходный пункт, подтвердить правильность замеров расчётами. В мою группу вошли довольно грамотные ребята и мы за несколько дней справились с поставленными задачами и получили в зачётках положительные оценки.
     Я торопилась. Был куплен билет до Тернополя. Смутное чувство тревоги прочно замерло в подсознании, вытеснив радостные ожидания. После прошлогодней ноябрьской встречи я два месяца прожила с ощущением счастья, почти ежедневно вспоминая каждый день, каждый разговор, жест, взгляд, объятия, трепетные прикосновения рук... А потом вдруг заболела душа, постепенно эта боль вытеснила все приятные воспоминания. Казалось, что холодная, мощная волна разливается в душе и вытесняет оттуда всё живое и тёплое. И наконец, там не осталось ничего, только страх неизвестности завтрашнего дня. Видимо, человеческое подсознание всё же обладает даром предвидения, основанном на глубинном, интуитивном, скрытом от разума предощущении скорой беды...
     Проезжая через Москву, я впервые ни с кем из друзей не встретилась, навалилось какое-то безразличие, не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Я даже не позвонила маме Светланы, чтобы узнать что-либо о подруге. После её внезапного приезда ко мне в Ухту и разговора с сотрудником КГБ на какое-то время переписка наша прервалась. Та Москва, что когда-то радовала встречами и общением с друзьями, показалась серой и не привлекательной. Весь день до вечернего поезда на Львов был свободен и я поехала в центр. Зашла в яркий, манящий различными соблазнами ГУМ. Стояла возле сияющих витрин и равнодушным взглядом смотрела на прилавки. И мне ничего не хотелось, ни вещей, ни еды. Я могла себе позволить всё — в кармане лежала довольно большая сумма денег: расчёт и отпускные за два года. Но все соблазны вызывали глубокое отвращение. Никакие приобретения не могли доставить радость. Весь мир я бы отдала за то, чтобы предстоящая встреча оказалась такой же, как прошлогодняя. Только Его Любовь, Его теплота и душевность имели значение, всё остальное представлялось мелочным и ненужным. Я устала от долгого ожидания.
     В Москве на Киевском вокзале увидела сказки Андерсена. Купила и начала читать. Но облегчение не наступило. А когда прочитала сказку о Русалочке, по щекам потекли слёзы...
     Я ехала в вагоне львовского поезда и состояние моё было отнюдь не радостным, а, скорее, — напряжённым и тягостным. Даже стук колёс не потревожил душу и не разбудил всегдашнюю надежду на благосклонность завтрашнего дня. Вновь и вновь воссоздавала в памяти каждую деталь нашей прошлогодней ноябрьской встречи, и не могла представить, что с Его стороны всё это могло быть просто игрой. «Нет, - уговаривала я себя. - Он, несомненно, был искренен. Просто, за четыре месяца что-то произошло».

                                 Сяду в поезд. Тихо
                                 застучат колёса.
                                 Поспешу быстрее
                                 в добрую тайгу.
                                 Затаюсь от лиха —
                                 белые заносы
                                 душу отогреют
                                 в пуховом снегу.

                                 Нет, не быть с тобою
                                 нам теперь весною
                                 чтоб начать сначала
                                 силы не найду.
                                 Обращусь с мольбою
                                 о своём покое
                                 и усну устало
                                 в ласковом плену.

     В своём мучительном отчаянии я пыталась уговорить себя: «Ты сильная. Ты любишь не для того, чтобы сделать Его своей собственностью. Любовь не должна быть эгоистичной. Любить — это значит желать счастья Любимому. Высочайшая вершина Любви — это готовность пожертвовать всем на свете, ради счастья Любимого человека».
     Я понимала, что ему наконец-то нужно устроить свою личную жизнь. И задавалась вопросом: «Может ли Он рассматривать меня, как спутницу жизни, рассчитывать на перспективность наших отношений?» — Конечно, при большой Любви и желании, Он способен создать нашу семейную жизнь. Но реализовать это с практической точки зрения было бы для Него весьма хлопотно. Даже если бы мне удалось перевестись в вуз на Украину (а осуществить это было не так просто), непременно встал бы вопрос о жилье, о моём трудоустройстве и прочие сложные проблемы, которые бы весьма усложнили Его жизнь. Всё это как человек практичный Он, конечно, понимал. Я оценивала реально и свои возможности и не обольщалась в отношении себя. Романтическая девушка, разговаривающая стихами — это совсем не великое достоинство. Без малого четыре года живу и работаю на Севере, и об этой жизни Он имеет довольно смутные представления. Пока что я не представляю из себя ничего, что могло бы прельстить такого мужчину как Он. Мой Любимый давно вышел из романтического возраста и смотрит на мир совсем иными глазами, чем я. А преданность и обожание вряд ли представляют такую уж великую ценность. Я предчувствовала, что непременно появится опытная, умная женщина, которая сможет Его увлечь; создать семью с ней будет проще и не так хлопотно. Так оно и случилось. Но боль, которая меня захлестнула, оказалась гораздо страшнее, чем я могла предполагать...
     В Тернополе я сразу же с поезда отправилась к Нему в редакцию. Рабочий день заканчивался, но в кабинете был незнакомый мужчина. На этот раз никаких радостных эмоций по поводу моего появления не было. И приглашений тоже. Только деловое пожатие руки.
   - Здравствуй, Тамара. Извини, я сегодня очень занят. Я тебе позвоню...
     Делать было нечего и я, попрощавшись, ушла домой.
     Потом было долгое ожидание телефонного звонка. На третий день ближе к вечеру я не выдержала и позвонила сама. Мы встретились у здания редакции и пошли по улице. Рядом со мной шёл совершенно другой человек, в котором я не могла узнать прежнего, близкого и родного. Сухие, ничего не значащие слова, разбор и критика публикаций, о которых я не имела представления. Сетование на то, что в последнее время приходится слишком много работать. И ни единого слова о наших отношениях. Он вёл себя так, как будто никогда ничего между нами не было. Это был совершенно другой человек, разительно отличающийся от того, который всего четыре месяца тому назад нежно обнимал, ласкал, слушал со мной музыку в полумраке комнаты и говорил о совместной поездке в Самарканд... Дошли до угла улицы и он проговорил:
   - Извини, мне нужно идти...
   - И ты мне ничего больше не скажешь? - с надеждой произнесла я.
   - А что ты ещё хочешь услышать?
   - Видимо, для тебя сказанные тобой же слова теперь ничего не значат. Ведь проверяется всё не словами... - тихо проговорила я.
   - Не учи меня, чем всё проверяется, - жёстко ответил он.
     И опять я несколько дней напрасно просидела у телефона, Он так и не позвонил.
     Через несколько дней я без предупреждения в конце рабочего дня зашла к Нему в редакцию. Занесла некоторые свои последние стихи и купленную для Него пластинку с сонатами Шопена. Он снова был занят и даже не проводил меня.
     Минула неделя. Невыносимо стало сидеть целыми днями у телефона в ожидании звонка и я зашла в школу инструкторов туризма. Мой друг Сергей Будённый собрал небольшую группу туристов и собирался в Карпаты. Он пригласил меня поехать с ними. Я согласилась, чтобы как-то отвлечь себя от сидения у телефона. Инструктором, руководившим походом, был сам Сергей и мы совершили непродолжительный, но очень интересный маршрут по самой высокой части Восточных Карпат. Маршрут я преодолела без проблем. Только настроение было прескверным и ничто не радовало, и это не ускользнуло от глаз Сергея.
   - Томка, что-то я тебя не узнаю, - сказал он. - Что случилось?
   - Это, Серёженька, отголоски былой Любви не дают покоя душе, - ответила.
     Сергей обычно ко всему и всем относился скептически, а тут вдруг неожиданно заговорил со мной понимающе и даже сочувственно.
   - Знаешь, это для меня не такое уж открытие. У тебя всегда всё можно прочитать на лице. И, потом, слишком уж часто ты вдруг появляешься в Тернополе. Неспроста это. Понятно, что причиной тут являются дела сердечные...
     Возвратившись из Карпат, я опять ему позвонила.
   - Ты хотел бы меня увидеть?
   - Не против.
   - Так я приду?
   - Хорошо.
     Встретились у здания редакции после рабочего дня. Он предложил зайти в кафе. Я немного оживилась, блеснула надежда на возвращение былых отношений. Он заказал по чашке кофе, мы сидели молча, слушали тихую музыку, но разговор не клеился. В этот вечер на мне была одета очень красивая, ажурная облегающая кофточка. В какой-то момент я перехватила его восхищённый взгляд, он явно любовался моим видом. И тогда я, осмелев, взяла Его за руку. И вдруг услышала тихие, но внятные слова:
   - Всё это не то...
     Я выпустила Его руку.
   - Зачем же ты мне в прошлую встречу сказал: «Не думай, Тамара, что ты мне не нужна»?
   - Я этого не говорил, - как выстрел прозвучало в ответ.
     Я была потрясена, но не осмелилась возразить, сказав, что Он лжёт. Тем более, что в данной ситуации это было бессмысленно.
   - Ты полюбил кого-то? - чуть слышно спросила.
   - Да, очень. Самого себя.
   - А меня жалеешь, что ли?
   - Нет, не жалею, но не могу сказать, что люблю.
     Я вспомнила, как обнимали Его руки, целовали губы и подумала: «Но это же преступление — так обнимать и так целовать, не любя». Навалившаяся вдруг тяжесть перехватила горло, стало тяжело дышать.
     Когда вышли на улицу, стало чуть полегче. Направились в сторону моего дома. Говорили мало. Он всё время советовал поехать во Львов и договориться в университете о переводе на геологоразведочный факультет. Мне хотелось спросить: «Зачем?» Но это был бы глупый и бесполезный вопрос...
     С каждым прожитым в Тернополе днём я чувствовала себя всё более скверно. Он ни разу не позвонил. У меня не было сил знать, что Он где-то совсем рядом, а я не могу Его видеть, общаться. Я понимала, что это нехорошо, но вновь и вновь звонила и приходила сама, спрятав своё самолюбие. Конечно, Он прекрасно понимал моё состояние, но не пытался его облегчить.
     О моём переводе во львовский университет не могло быть и речи. Я чётко понимала, что меня ожидает после возвращения домой. Впервые мне открылась обратная сторона его непростой, противоречивой Личности, и я поняла, насколько Он может быть жестоким. И каким-то подсознательным чутьём спасала себя от возможного ещё более унизительного положения. Я поняла, почувствовала всем нутром: спасение только в бегстве...
     Первой пробой бегства стала поездка на соревнования по туризму, которые проходились в Буцневском лесу недалеко от Тернополя. В судейской команде все были мне хорошо знакомы. Четыре дня, как бы в унисон с моим настроением, шёл дождь. Мне было очень холодно, неуютно и одиноко. Даже с ближайшими подругами я не посмела поделиться своими душевными переживаниями...
     Я уже чётко поняла, что Он не хочет возобновления наших прежних отношений. Но мне зачем-то ещё нужны были Его слова, чтобы все точки над і были расставлены. И я эти слова услышала...
     Мы снова шли по вечерним улицам и говорили ни о чём. Никаких намёков или попыток с Его стороны о какой-либо душевности и теплоте не было и в помине. Только сухие и ничего не значащие слова.
   - Когда ты немного повзрослеешь, через какое-то время с тобой можно будет о чём-то поговорить...
   - Какое время ты имеешь в виду? И не будет ли слишком поздно?
   - Вместе мы не будем. Любви у нас не было. Грубо: ничего же не было. Почему я должен чувствовать себя виноватым? Я хочу от тебя только понимания...
     Разговор был, в общем-то, закончен. Над городом нависла ясная весенняя ночь, по небу таинственным светом рассыпались мириады далёких звёзд. Я была в каком-то оцепенении и не могла произнести ни единого слова. Мы неторопливо пошли по тёмным улицам и остановились у моего дома. Молчание становилось тягостным. Вокруг дома росли высокие тополя. В этой жёсткой ночи я ощутила горьковатый запах молодых тополиных листиков. Этот запах возвратил меня в реальность происходящего, и я осознала: это конец. Конец мечтам, конец надеждам, конец Любви. Горло перехватило и я почувствовала, что вот-вот разрыдаюсь. Но сумела взять себя в руки и тихо прошептала:
   - Может, ты хоть поцелуешь на прощанье?
   - Для чего? Неужели это тебе так необходимо?
     И тут я впервые в жизни взмолилась:
   - Прошу тебя. Не нужно со мной так жестоко... Я так не хочу с тобой расставаться! Ты же знаешь, что приручил меня. Ты говорил, что хочешь сына. Я тоже хочу обычного счастья. Куда же подевалась твоя чуткость и душевность ко мне?
   - Тамара, мне твои жертвы не нужны. Что тебе от меня нужно? Переспать?
   - Думай, что хочешь...
   - Возвращайся домой. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
   - Я не это хочу услышать. Нужна ли я тебе буду, если всё же возвращусь?
     На этот вопрос ответа я так и не получила. И вдруг в моём сознании мелькнули видения четырехмесячной давности... Полумрак комнаты, тихая музыка. Его рука на моём плече. Искренние и душевные слова, за которыми скрывалось так много... Я почти воскликнула:
   - А как же ты?
   - Обо мне можешь не беспокоиться. Я твёрдо стою на ногах. Справлюсь сам. Подпорка мне не нужна... И бабы у меня есть... И неплохие... И любят... Так что обо мне не волнуйся.
     Всё было сказано. И нужно было уходить. Но ноги вдруг стали непослушными, и я не могла тронуться с места. Только тихо повторяла:
   - Ты иди... Я сейчас тоже пойду...
   - Тамара, я тебя очень прошу, иди домой.
   - Сейчас, сейчас пойду... Ты иди...
     Перед моими глазами всё поплыло. Исчез весь мир. Я вся превратилась в огромную, раздирающую душу боль. Видела только землю и темноту ночи. И чувствовала горький-прегорький запах тополиных листьев.
   - Вот, старый дурак, - пробормотал Он, и, развернувшись, медленно пошёл по улице.
     Я стояла и смотрела полными слёз глазами на Его удаляющуюся спину. Позже, уже в поезде, обессиленная и раздавленная, лёжа в душной темноте на второй полке вагона, написала стих, в котором были такие строчки:

                                 Но Ты ушёл. Ушёл, не оглянулся.
                                 Брела во тьме я, слёз глотая соль.
                                 И мир исчез вокруг и покачнулся.
                                 Исчезло всё, осталась только боль.
       
                                 Ну что же, пусть Тебя состарят годы.
                                 Оправдывай себя, ищи любовь.
                                 Вселенский крик в любую непогоду
                                 Твоей тиши не потревожит вновь.

                                 Мольба о помощи — нет, не прорвётся,
                                 Не донесётся мой прощальный крик.
                                 И никогда —
                                                       Ты слышишь —
                                                                                   не вернётся
                                 Всё, что погибло в этот страшный миг.

     Позже я никак не могла вспомнить, как доплелась до двери нашей квартиры.
     А потом была настоящая истерика, первый и последний раз за всю мою жизнь. Слёзы, бредовые бормотания, длинная бессонная ночь. Я несколько раз вскакивала с постели и порывалась куда-то идти. Помню мокрую от слёз подушку...
     К счастью, папа уже спал. А мама не спала и просидела возле меня всю ночь. Поила меня каплями и таблетками, пыталась успокоить. Но всё было напрасно. Я полностью потеряла над собой всякий контроль...
     Мои горести и боль вовсе не являлись исключительными. В своей жизни мне довелось встречать женщин, с которыми в юные годы случалось нечто подобное. Потрясения и страдания — это удел увлекающихся, самоотверженных и совсем не слабых личностей. Не часто, но встречаются индивидуумы, которые любят всепоглощающей, беспредельной, беззаветной Любовью. Как правило, они терпят крушения: их чувства либо остаются безответными, либо им изменяют или отвергают. Такие натуры обречены на страдания и претерпевают глубокий душевный кризис, подобный катастрофе. Потому что мужчин обычно пугают столь сильные эмоции, им не нужно ничего запредельного, безмерного. Лишь через много лет я поняла, что только опытная женщина, умеющая контролировать себя и свои чувства, держать в узде свои эмоции, знающая все тонкости игры с мужчиной, не способная к Любви и самопожертвованию, могла бы увлечь такого мужчину, как Он. Я же была слишком наивной и глупой в вопросах взаимоотношений с мужчинами, слишком искренней и доверчивой, к тому же нерешительной и стеснительной.
     А Он был прагматиком. Зная меня, был уверен, что даже при всей импульсивности моей натуры, я никому и никогда не расскажу о наших взаимоотношениях и никому не стану жаловаться. И Он не ошибся. Долгие десятилетия я хранила в тайне детали наших встреч и прощаний; обстоятельства зарождения наших хрупких и трепетных чувств, нашей родственности и душевной близости, которые невозможно передать никакими известными словами. И подробности тяжёлой, непостижимой, трагической для меня развязки. Только сегодня, по прошествии безвозвратно минувшего временного расстояния; при обстоятельствах, исключающих малейшую возможность попасть на Украину; при свершившихся жестоких, бесчеловечных переменах и потрясениях, безжалостно разорвавших нашу жизнь на «до» и «после», я решилась обо всём поведать...
     Перед отъездом у меня ещё хватило сил зайти в редакцию и встретиться с руководителем литературного объединения Борисом Демковым. Почему-то он был со мной в этот раз очень добрым и внимательным. Мне показалось даже, что он, возможно, о чём-то догадывался...
     У меня оставалось только одно желание — скорее бежать прочь от всего этого кошмара. И я приняла единственное разумное в этой ситуации решение. Уехала в Ухту, даже не использовав весь положенный отпуск...
     Через несколько дней после приезда я получила от Него письмо. Жестокое и суровое, не оставляющее никаких надежд на возвращение былых отношений. Он писал, что я эгоистка, и что мои чувства оказались для него неожиданностью (чего только не напишешь, чтобы оправдать себя). Что всё это у меня — блажь и самовнушение. И что, желая добра ближнему, можно же, наконец, взять себя в руки. Что жизнь — длинная, интересная и разнообразная, и не стоит её обеднять. И хотя письмо заканчивалось фразой «до встречи в Тернополе», от него исходил холод и нравоучительный тон.
     И тут я разозлилась. Ответила, что не нуждаюсь в Его советах, и как-нибудь проживу без них. А «блажь и самовнушение» не прощу никогда... Я не могла предвидеть, что Он обойдётся со мной так жестоко. Ведь не мог же Он, в самом деле, за четыре месяца забыть нашу последнюю встречу и вообще всё, что было. Конечно, помнил, но оттолкнул беспощадно, бесчеловечно. Сделал при этом вид, что не имеет никакого отношения к случившемуся: «почему я должен чувствовать себя виноватым?» К тому же, полагал Он, «ничего же не было». Видимо, в Его представлении это и было «ничего». Я интуитивно понимала: кто-то у него появился. Более опытный, более ловкий. Возможно, более выгодный и менее хлопотный вариант. Впоследствии, так оно и оказалось...
     Он ушёл, не оглянувшись, оставив в моей душе выжженную пустыню. И мне осталось одно — только смириться. Я подводила итоги пережитому. Жизнь не должна окончиться, оборваться. Что-то должно быть дальше...
     Но пока во мне поселилось абсолютное безразличие ко всему на свете. Вскоре началась летняя сессия и при сдаче экзаменов у меня впервые возникли большие трудности. Читая предложение в учебнике и дочитав его до конца, я не всегда могла вспомнить, о чём шла речь в начале. Смысл фраз не доходил до моего сознания, и я не могла вспомнить почти ничего из прочитанного. Собрав жалкие остатки своей воли, с трудом, но всё же осилила сессию и перешла на третий курс...
     И решила: выживу! Буду учиться. Буду, как и прежде, радоваться солнцу, ветру и дождю. И любимой осени.
     А после окончания института можно будет подумать о своём сыне. Я буду жить только ради него.
     А Любовь? — Она не может быть несчастливой, потому что Любовь — это божественное состояние души. Она никуда не ушла и осталась со мной. Она только моя. И это — моё великое сокровище. Моя Любовь — не попрошайка. Она горда своим величием...
     Сдав сессию, я попросила, чтобы меня отозвали из отпуска и вышла на работу. Уехала в Троицко-Печорск в летнюю полевую партию, и окунулась в работу.
     Там, на берегу красивейшей реки Печоры, мне иногда очень хотелось заплыть далеко-далеко и не возвращаться обратно в эту немилосердную жизнь.

                                   Выйду к берегу вольной реки,
                                   Здесь найду я приют от тоски,
                                   Убаюкают волны, маня,
                                   Унесут на север меня.

                                   Поплыву мимо хвойных лесов,
                                   Мимо белых ковров из мхов,
                                   Мимо светлых берёзок родных,
                                   Мимо малых сёл и больших.

                                   А вдали меня ждёт океан —
                                   Полярный седой великан.
                                   Встречи с ним совсем не страшусь,
                                   До края земли доберусь.

     И всё же жизнь продолжалась. Безразличная и безрадостная, горькая и унылая, но и такая — она была единственной и неповторимой. Я терпеливо ждала, пока постепенно и медленно, но стало чуть-чуть легче...