Вышитые крестики

Июнь. Отпуск долгожданный. А с чего отпуск начинается? Правильно! С  огорода – посадка картошки, помидоров, огурцов.… И пошло- поехало.…И, раз - двух недель отпуска, как ни бывало! Тюкаю тяпочкой по земле, борюсь, как могу с сорняками. Тюкаю и тюкаю, а перед глазами -  озерцо с чистой водицей, поплавок  от ветерка слегка покачивает, зорька заалела, птички запели…
                  Нет, не подумайте, что я какой-нибудь рыбак заядлый или добытчик великий. Просто любитель посидеть у воды, на поплавок  полюбоваться, воздухом вольным подышать. Можно сказать – Созерцатель.
                За долгие годы совместной жизни по взгляду друг друга понять можно. «Может, хватит ходить, сопеть, задумчиво вздыхать, собирайся и вали на свою рыбалку! Помидоры не пропадут! « - неожиданно буркнула супруга. Я быстренько удочки в машину положил, банку  с червями и прочие рыбачьи причиндалы,
               Машину у дома поставил, чтобы часика в три встать и к рассвету на озерцо. Ночи в этот период очень короткие. Не спалось. Ворочался с бока на бок. Часа в три встал и на улицу, Дверь  тихонько закрыл, замком щёлкнул и  к машине.
             Темно. Звёздочки на небе подмигивают, луна из-за тучки выглядывает – благодать. Тишина. Даже дуновения ветерка не чувствуется.
                 Когда из подъезда выходил, увидел на скамейке соседа с пятого этажа Прокопьевича. Его практически сложно с кем-либо перепутать: роста  не высокого, по фигуре своей напоминал мальчика-подростка. Худенький, стройный с неизменной тросточкой и в серой от времени выцветшей шляпе. Бледное лицо с открытой и доброй улыбкой. От него всегда веяло каким-то внутренним  теплом и добротой душевной. На моё весёлое и радостное приветствие лишь головой кивнул.
                          Я открыл капот машины, подсоединил аккумулятор, завёл двигатель. В свете резко вспыхнувших фар неожиданно  увидел хрупкую, маленькую и какую-то беззащитную  фигурку Прокопьевича.
                    Шляпу, нелепо съехавшую на затылок, тонкие, старческие руки, торчащие из светлой старой, но чистой и как всегда отглаженной рубашки с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он утирал слёзы, которые текли, и текли по лицу. Я подбежал, обнял старика, пытаясь его успокоить, выяснить, кто его обидел, что бы хоть как-то помочь его горю.
               Узнав, что я собрался на рыбалку попросился со мной. Полчаса езды на автомобиле и мы вдвоём на берегу маленького, но чудесного озера.
                   Со своим огородом и помидорами я совсем потерял чувство времени. Да это и неудивительно: число, день недели, как правило, вспоминаешь только к концу отпуска. А сегодня оказывается двадцать второе июня - самый продолжительный световой день в году.                              
        Поплавки удочек чуть покачиваются на водной поверхности от легкого дуновения ветерка. Лёгкий нежный туман, чуть касаясь воды, завис над серединой озера. Нежно заалела заря.

             Хриплый, слегка дребезжащий от волнения голос старика повествовал мне историю его жизни. Я сидел рядом и, внимая  голосу, слушал и слушал. Всё больше и больше проникаясь душевным теплом к этому маленькому, худенькому, беззащитному человеку, прожившему длинную и тяжёлую жизнь, потерявшему в ней самых дорогих и близких людей, но сохранившему ко всему окружающему доброту  своего открытого сердца.
           Как будто не было этого радостного солнышка, этого прозрачного озерца,  слегка подрагивающих  поплавков на водной глади. Был только один голос - спокойный и негромкий, но пробирающий до глубины души.
                  Прокопьевич рассказывал:" У меня с некоторых пор появилась привычка – ежегодно именно в этот день встречать рассвет, смотреть, как зарождается новый день, весело щебечут и радуются ему птички, как всё вокруг цветет, и вспоминать своих родных и близких.
               Перед  войной мы вместе с мамой и старшей сестрёнкой Верочкой перебрались в маленький  городишко на Украине. Такой уютненький и яркий, как в сказке, наполненный каким-то тёплым светом. До сих пор видятся во сне ровные улицы с побеленными аккуратными хатами, яблонями, черешнями, душистой черёмухой и небольшой деревянной церквушкой.
             Мой отец был командиром Красной Армии, но я его совсем не помню - погиб ещё в Финскую. После его смерти мать устроилась на работу в прачечную воинской части. 
       Война застала меня совсем ещё ребёнком на берегу нашей широкой, но довольно мелкой речки с удочкой в руках. Только начало светать, как в небе  послышался  нарастающий гул.
              На восток летели и летели, как вороны серые, самолёты - птицы с чёрными крестами на крыльях. Они тянулись и тянулись, пытаясь поглотить, закрыть собою встающее ясное, нежное солнышко. Так мне тогда казалось - мне, маленькому сопливому малышу!
            Я  не знал, что  на всю жизнь запомню тот день яркий, солнечный, но страшный, перевернувший с  ног на голову  всю мою и не только мою жизнь. И теперь, когда я вижу в небе стаю каркающих ворон, мне они представляются теми птицами с чёрными крестами,  несущими на своих крыльях горе и смерть.
                    Через два дня мы уже брели по пыльной дороге, неся с собой всё своё богатство, уместившееся в один узелок за мамиными плечами. Колонна была нескончаема, кого в ней только не было и стар и млад и машины груженые ящиками с оборудованием,  документами, телеги с домашним скарбом. Всё это скрипело, кричало, стонало и плакало. Всё соединилось общим горем в один большой организм,  растянутый по  дороге с единственным желанием побыстрее  уйти, сбежать от надвигающейся опасности.
                       Эта опасность давала о себе знать воем регулярно пикирующих вражеских самолётов и визгом  падающих бомб, которые заставляли сердце сжиматься  от страха в маленький трепещущий комочек. В такие моменты я  крепко- крепко прижимался к маме, наивно полагая, что самое безопасное для меня место именно там.
       Дорога  пошла вниз вскоре засверкала река довольно широкая, но мелководная. Чёрные головёшки свай сгоревшего моста ещё дымились. Пахло гарью. Колонна, ни сколько не задерживаясь, двигалась к противоположному берегу реки чуть выше по течению.
           От прохладной, освежающей воды ногам становилось значительно легче. Лица посветлели, Думалось дойти бы до противоположного берега, искупаться помыться, отдохнуть на бережку и дальше в путь.
   Я вглядывался в мамино лицо загорелое, в веснушках, с маленькими морщинками возле глаз и мне становилось легче. Справа от нас  шагала толстая тётка в красивом цветастом платке, не умолкая ругавшая своего мужа, не обращавшего на неё внимания  и молча несущего два довольно увесистых чемодана.  «Ведь можно же было на машине как все приличные люди! Вечно, ты со своей ответственностью! Какой ты  всё-таки бестолковый!  Слева шагал  седой, старый как лунь дед опираясь на длинную берёзовую палку помогая кому словом, кому делом, кого поддерживая, кого подбадривая.
            Стояла полуденная жара. Солнце припекало. Если бы не белая панама на голове  я бы совсем растаял. На небе ни облачка, оно просто завораживало своей яркой синевою. На горизонте высоко-высоко появились две маленькие точки.
           По мере их приближения все стали волноваться,  ускоряя шаг. Мама схватила меня на руки,  инстинктивно  прижимая к себе. Самолёт с чёрными крестами на крыльях, стрелял из пулемётов по мечущимся  и разбегающимся людям. Он летел так низко, что я чётко видел смеющегося от удовольствия рыжего в шлемофоне лётчика. Видимо для него это была своего рода игра. Что-то вроде разорения  муравейника. Фонтанчики прошли справа от нас. Самолет, пролетев над нами, сделав круг, возвращался. Неожиданно мама запнулась и упала. Седой дед, крепко схватив за руки меня и сестрёнку, вытащил нас на берег в воронку и укрыл собой.
           Часто вижу во сне удивленно-застывшие голубые мамины глаза, цветастый красивый с пулевыми отверстиями платок крикливой тётки, реку, окрашенную в алый цвет уносящую  вниз по течению стариков и детей, родных и близких, чью - то жизнь, чьё - то детство.
         С тех пор я обхожу стороной муравейники, чтобы случайно не разрушить, чей- то мир, и вздрагиваю при виде  вороньей стаи.
           Многое пришлось пережить за годы войны. Дед, спасший нас с Верой, умер от сердечного приступа недели через две. Сестрёнка Вера потерялась вовремя очередного авиационного налёта, и сколько я её не искал, но найти так и не смог.
                Ближе к зиме вместе с эвакуированным детским домом попал на Урал. Нас чумазых и ободранных  распределили в деревне на постой по два - три человека. Мы с моим дружком Колькой, который был старше года на три, попали к добрым и душевным одиноким старикам, которые отнеслись к нам с особой теплотой и нежностью.
        Дед Никита Петрович умелец был на все руки. За свою долгую жизнь он был и столяром, и плотником, и кузнецом, но перед самой войной ноги совсем отказали. Пришлось  заняться на дому скорнячеством, да ремонтом обуви. В доме постоянно пахло кожей, канифолью, клеем, состав которого знал только он один и держал в секрете. Интересно было наблюдать как его сильные и ловкие руки, умело действуя крючком, делали ровненький как стрела шов. Стежок за стежком как на картинке. Так всё это было заразительно, что и у нас с Колькой руки сами потянулись к шилу и крючку!
           Никита Петрович глядя на нашу работу, только усмехался в усы да похваливал нас, похлопывая по плечу: « Жизнь она брат такая штука, что в ней всё пригодится! На кусок хлеба уже заработать сможете, чертенята малые!»       Кому за картошку, кому за свеколку, кому за корку хлеба, кому «за просто так» шил и шил, клеил и клеил.
            Жена его Василиса Петровна затемно еще  собиралась и уходила в райцентр за десяток километров, от деревни унося отремонтированную обувь в педучилище, забирая оттуда новые заказы и получая расчёт в основном продуктами.
          Старики не жадничали, продуктами делились со многими, особенно с теми, кому особенно тяжело было - многодетными, да старыми. Колька очень любил бродить по улице, путешествовать вот и напросился однажды помочь бабушке Василисе Петровне донести обувь до райцентра, да так к этому занятию и прикипел. Прикипел, да так, что его уже там и знали и ждали.
          Ну а я очень любил ремонтировать обувь. Особенно мне нравилась такая нехитрая работа, как валенки подшивать! Ровненький – ровненький делал шов! А на пяточках, как бы клеймо своё ставил - пять маленьких крестиков на счастье вышивал. Сам от такой работы умилялся! Глядя на меня, Никита Петрович гладил ласково по голове и хвалил одобрительно: « Мастер!»
                   По весне нас всех собрали и привезли на Алтай в детский дом в село Алтайское. Как мы были рады и счастливы! Тогда ели все, что попадалось на глаза: нежную, только что появившуюся хвою можжевельника, ягоды паслёна, облепиху, разные травочки - травиночки только, что проклюнувшиеся из земли. Ели всё и не болели! Ели всё не потому, что кормили плохо, а просто витаминов не хватало. Вот и росли ко всему приспособленными и живучими.
        День Победы помню хорошо. Все идут радостные счастливые, гармони играют, заливаются, песни  все поют, радуются, а мы сидим и плачем потому как знаем, что нам - то встречать уже некого.
             Куда только письма не посылал – искал свою сестрёнку Верочку! Помню, работал на прииске в посёлке Акташ – ртуть в вёдрах носил. Ртуть тяжеленная в вёдрах зачерпнёшь самую чуть, сапогами резиновыми по грязи чавкаешь, а в голове всё одна мысль: « Где же она живёт моя сестрёночка?»  С этим всю жизнь и прожил!
            Нашёл своё место на Котельном заводе токарем, да  так там до самой пенсии и проработал.
             А сестрёнку то я свою, веришь – нет, нашёл! Техника то, как вперёд  шагнула! По «Скайпу» с ней на прошлой неделе  разговаривал! Два часа  оба перед экранами проревели. Да разве всё переговоришь! Вот ближе к осени разберусь с огородом, да и рвану к ней в Воронеж! Она у меня заслуженный учитель! А какая была в детстве такая и есть - нос курносый и глазищи как у мамы большие и синие!
                     Самое интересное, помнишь, я про Урал то рассказывал? Так она в том самом районном центре в училище и училась! Валенки, что я подшивал с крестиками, носила. Говорит, что они из-за этих крестиков спросом пользовались. Все думали, что эти крестики беду отводят и счастье притягивают. Вот так-то рядом жили и не знали!
Возвращались мы уже ближе к вечеру. В садке для рыбы было пусто, но на душе у меня было тепло и светло.

               До осени дожить  Прокопьевичу так и не удалось.
Остались лежать под кроватью новые валенки, которые он для своей сестрёнки купил    и подшил в подарок.
Шовчики ровненькие, гладенькие, а на пяточках по пять маленьких счастливых крестиков.