Этажи времени

Глава 27

Через три дня Марек начал вспоминать этого самого Ставского. Вспомнил, как учился с ним в школе в Лефортово, только не понимал, каким образом он мог учиться в Москве, если он почти всю жизнь прожил в Кракове на той самой улице Юлиана Фалата в доме номер шесть на третьем этаже. Этот дом постоянно стоял перед глазами, Марек видел облупившийся фасад, надпись на стене «Obronimy katolicyzm»*, сделанную красной краской, очень высокий цокольный этаж, из-за чего окна первого этажа находились на уровне второго этажа соседнего здания.

Катя и Михаил Алексеевич с тревогой наблюдали за происходящим. Если бы это был обычный эксперимент, то можно было бы сказать, что все идет нормально, – примерно такая же клиническая картина наблюдалась и у других реципиентов.
Нормализация должна была наступить примерно на восьмые-десятые сутки. Но поскольку Станислав не был для Кати обычным участником эксперимента, то она пыталась, как только могла, ускорить процесс адаптации функций мозга к новой информации, даже просила Михаила Алексеевича раздобыть тот самый препарат, который показал хорошие результаты на клинических испытаниях в госпитале королевы Елизаветы в Бирмингеме. Препарат действительно оказался в Катиных руках, но с одним-единственным условием – что самой Кате его вводить не будут ни при каких обстоятельствах. Михаил Алексеевич заявил категорически, что, учитывая Катину беременность, он не будет применять британское изобретение даже в случае негативных тенденций после процедуры трансплантации памяти.

То ли из-за действия препарата, то ли независимо от него, но значительный прогресс в состоянии Станислава-Марека начал наблюдаться на шестые сутки. Увидев входящую Катю, он произнес по-русски:

– Привет! Где ты пропадаешь несколько дней? Я уж думал, что ты меня тут бросила.

– Я нигде не пропадала, была рядом с тобой. Ты не помнишь?

– Нет, мне все время кажется, что я вернулся в детство, а смотрю на себя и вижу, что я взрослый. Жуть.

– Так, скажи мне, как тебя зовут?

– Марек Шимански.

– Хорошо, это правильно, так тебя зовут в Польше. А как тебя зовут в России?

– Не знаю.

– Давай вспоминать вместе. Мне кажется, что твое имя Станислав.

– Может быть, но я не могу вспомнить.

– Ты все вспомнишь, но не сразу, пока просто поверь мне, что твое имя Станислав Васильевич Ставский.

– Ставского я помню, он учился вместе со мной в школе.

– Да, учился. Ты и есть Ставский, просто после болезни ты многое забыл. Скоро память вернется, ты всех вспомнишь.

– А я уже вспомнил тебя. Тебя зовут Катя.

– Правильно, меня зовут Катя, я твоя жена.

– Ты мне это говорила, но я знаю, что мою жену зовут Юлия.

– Конечно, но так ее зовут в Польше, а здесь в России твою жену зовут Екатериной Андреевной.

Михаил Алексеевич, который слушал весь разговор, находясь за перегородкой, решил вмешаться:

– Станислав Васильевич, добрый день! Я смотрю, вы уже лучше себя чувствуете. Мы с Екатериной Андреевной очень переживаем за вас.

– Михаил Алексеевич, вы где спрятались?

– Да я здесь, за перегородкой, – сказал Михаил Алексеевич, выходя из своего временного убежища. – Вот видите, вы меня узнали только по голосу, значит, все будет хорошо. Не буду вам мешать. Do widzenia**.

– Do widzenia.

Восстановление памяти происходило достаточно быстро, Марек перестал путать языки. На девятые сутки Шиманский вспомнил события, предшествовавшие началу эксперимента. Он спросил Катю про ее самочувствие, как она переносит беременность. Конечно, оставалось еще много проблем, но в целом вырисовывалась положительная динамика, что не могло не радовать.

Михаил Алексеевич начал усиленно готовиться к следующей трансплантации памяти. Он раз за разом запускал компьютерную программу с загруженными данными Юлии Шиманской, и каждый раз на сорок второй минуте происходило замедление процесса обсчета первичных данных. Видимо, при считывании произошло автоматическое изменение шага итераций из-за неустойчивого сигнала на входе совмещенных с предусилителями считывающих микроантенн. При этом программа нормально отрабатывала до конца заложенный алгоритм, менялось только время, вместо обычных девяноста минут процедура занимала чуть более двух часов. Михаил Алексеевич долго размышлял, говорить об этом Кате или нет. Все-таки решил, что надо рассказать об имеющейся проблеме.

– Катя, я обнаружил замедление в работе программы, начиная с сорок второй минуты.

– Я это видела, мне кажется, что особых проблем быть не должно. Конечно, плохо, что увеличивается время воздействия излучения на мозг, но мы ничего изменить не можем. Если бы был жив Владимир, то можно было бы попробовать пересчитать результаты с другим шагом выборки, но без него это вряд ли возможно. Да и не нужно, а то только наделаем ошибок, которые могут привести к непредсказуемым сбоям в программе.

– То есть ты считаешь, что все можно оставить так, как есть?

– Да. Как говорят инженеры: «Не трожь работающий механизм!» Будем работать с увеличенным временем.

– Как ты считаешь, если мы начнем в пятницу вечером, как раз через две недели после Станислава?

– Давайте, я уже устала от всего этого, надо заканчивать. У меня только одна просьба. Если что-то пойдет не так и я стану недееспособной, позаботьтесь, пожалуйста, о ребенке.

– Не беспокойся, все будет хорошо и с тобой, и с ребенком. Обещаю тебе.

Вечером в четверг Катя долго не могла заснуть. Она сидела на краю кровати, мысленно пытаясь внушить Мареку, что все будет хорошо, скоро она станет Катей-Юлией, будет такой же, каким стал он, ощущая себя Станиславом-Мареком.

Марек уже почти свыкся со своими новыми воспоминаниями, ему даже начинало нравиться сравнивать две свои предыдущие жизни, многие события тесно перекликались. Например, Станислав Васильевич преподавал в университете высшую математику, а Марек работал учителем физики в краковской общеобразовательной гимназии. Оба они изучали немецкий язык, знание которого у Марека оказалось значительно лучше, он говорил практически свободно, в то время как Ставскому приходилось сначала выстраивать фразу в уме и только затем произносить ее вслух. И у Станислава, и у Марека родители умерли несколько лет назад.

В общем, процесс самопознания протекал без особых проблем, если не считать того, что кроме положительных воспоминаний, произошло суммирование и не очень приятных событий, и даже совсем отвратительных, о которых вспоминать было стыдно, хотелось их перечеркнуть. Если со своими «скелетами в шкафу» Ставский уже свыкся, то к сосуществованию с чужими надо было приспосабливаться. Так, оказалось, что в детстве Марек нашел немецкий пистолет «вальтер» и, играя с ним в подвале своего дома, случайно застрелил соседскую кошку. Потом долго плакал над ее тельцем, а поздно вечером похоронил во дворе дома. Пистолет был утоплен в Висле. Были и другие очень неприятные воспоминания, с которыми требовалось свыкнуться, постараться убрать их в самый дальний и пыльный угол памяти, в коем уже прочно обосновались несколько нежелательных эпизодов из жизни Станислава Ставского.

Копание в новых воспоминаниях настолько поглотило Марека, что он на какое-то время даже забыл и о предстоящей трансплантации, и о том, какое воздействие она может оказать на Катю.

Михаил Алексеевич всю ночь просидел за компьютерным терминалом, делая прогон за прогоном. И только убедившись, что руки и голова всё делают синхронно, отправился спать. На часах было семь утра, день недели – пятница, число – тринадцатое. Сочетание «пятница тринадцатое» стало неким неприятным сюрпризом, хотя, с другой стороны, задуманное само по себе являлось действием, имеющим ярко выраженный характер «воландизма», так что пятница тринадцатое, наверное, самый подходящий день.

Эксперимент решено было начать в девять вечера, а за час до назначенного времени Катя подмешала немного снотворного в тарелку с Марековым ужином, в результате чего пан Шиманский спал крепким сном, исключив таким образом какое-либо участие в предстоящих событиях.

В начале десятого Катя, опутанная проводами, полулежала в мягком кресле; Михаил Алексеевич сидел рядом перед экраном монитора, на котором красным цветом мигал баннер «Run the Program». Не говоря ни слова, Михаил Алексеевич нажал на кнопку манипулятора, программа была запущена, и остановить ее, не причинив вреда реципиенту, было уже невозможно.

На сорок второй минуте процесс резко замедлился, казалось, что он и вовсе остановился, секунды тянулись, объединяясь в длинные минуты и превращаясь в бесконечное ожидание уведомления «The Program is complete»***.

В полночь началась гроза, ветер бил в окна, пытаясь выдавить заливаемые дождем стекла. Катя спала, сквозь сон доносились раскаты грома, болела голова, каждый звук причинял пульсирующую боль в области глаз. Через два часа гроза стала утихать, а вместе с ней отступила и головная боль. Катя открыла глаза. Михаил Алексеевич дремал, сидя в кресле.

– Неужели ничего не получилось? Что-то не сработало, и я осталась прежней! – Катя пошевелилась.

– Ты проснулась? Ну, как дела, что ты чувствуешь?

– Не знаю, кажется всё осталось, как и было. Была гроза, дождь, я все слышала. Программа завершилась нормально?

– Да, медленно, но завершение было штатным. Знаешь, тебе надо поспать, завтра решим, что делать дальше. Я, честно говоря, думал, что все произойдет как-то иначе. Постарайся заснуть.

Но заснуть никак не получалось. Только когда утреннее июльское солнце осветило верх оконной рамы, Катя впала в какое-то пограничное состояние между явью и ирреальностью. Она шла босиком по холодному песку, приятный легкий ветер дул в лицо. Вокруг была совершенно незнакомая пустынная местность с отдельными островками зеленеющей растительности, изредка встречались женщины в хиджабах с ковриками в руках. В какой-то момент все женщины расстелили коврики и сели, перенеся весь вес тела на левое бедро, началась молитва. Глаза всех молящихся смотрели вдаль по направлению на Мекку. Катя поняла, что она тоже сидит в позе «таваррук» и произносит арабские слова:

– Аллаахумма хаазэ икбаалю нахаарикя ва идбаару ляйликя ва асваату ду‘аатикь, фагфирли...****

– Катя, очнись! – Михаил Алексеевич несильно бил ладонью по Катиным щекам. – Тебе что-то приснилось?

– Я шла ночью по пустыне, потом настало время утреннего намаза. Было очень прохладно, все молились, нам было хорошо.

– Ты говорила по-арабски. Ничего не понимаю. Юлия – полька, а не женщина с Ближнего Востока. Откуда мог взяться арабский язык?

– Не знаю. У меня не было в роду арабов, и я никогда не жила на Востоке. В мечети была только один раз – и то когда ездила на экскурсию в Нальчик.

– Это не тогда, когда местный эскулап тебя собирал по винтикам?

– Да, на экскурсию я ездила как раз перед тем, как сорвалась со скалы. Если бы не Алихан Мансурович, то от меня к настоящему времени осталась бы только кучка пепла.

– Черт, ты понимаешь, что произошло? Вспомни, три месяца назад в Хайфе Софья Марковна воспроизвела в твоей памяти события в Нальчике. Вспоминай, этот... как его... Алихан сидел около тебя и читал молитвы. Вспомнила? А теперь, скажи мне, на каком языке он тогда молился? Можешь не отвечать, я уверен – на арабском!
* Защитим католицизм (польск.)
** До свидания (польск.)
*** Программа завершена (англ.)
**** О Всевышний! Это – наступление Твоего дня, завершение Твоей ночи и голоса призывающих к Тебе. Прости меня! (араб.)
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/12/26/1566