Читая Чехова

Говорят, Чехов хвастался: «Да я простой спичечный коробок распишу так, что все будут хвататься за животики при каждом упоминании о содержимом сей малой коробочки!»  Да, Чехов – великий писатель. Ему б разжечь эти самые спички, да попалить ими человеческую душу - верно взъерошится всякий, прочитав такое.
Так думал я, под вечерним ультрамарином разглядывая меру вина на дне недопитой бутылки портвейна. Год назад я бросил курить, поэтому теперь, не имея спичек, испытывал проблемы с  воображением, или как говорят на Большой Никитской  –  литературным замыслом. 

Темнело. Редкие прохожие приближались и удалялись в мглистую прохладу октябрьского вечера. Пить больше не хотелось, хранить болтливый стограммовый остаток – то же. Я принял решение, выдохнул, допил розовую цикуту и присел на лавочку, отслеживая распределение градусов. Собирался уже отправиться дальше, как из полумрака прямо на меня вышел высокий сутулый незнакомец и резким голосом спросил без предисловий:
- Не боитесь, что я вас сейчас украду?
- Присядьте, - я поставил пустую бутылку на землю и поинтересовался: Вы кто будете?
- Кто я? Уж по крайней мере не тот, за кого вы меня сейчас принимаете!
- Я вас не принимаю.
 Незнакомец  достал из внутреннего кармана плаща початую бутыль точно такого же портвейна, отпил глоток и протянул мне. 
- Спасибо, не надо, - я попытался встать, но дюжая рука незнакомца повалила меня обратно на скамейку.
- Ты чё?! – заорал я нарочито громко, привлекая прохожих.
- Сиди.
Незнакомец сдёрнул со спины старую спортивную сумку, бросил в неё бутылку и также резко, как в начале разговора, продолжил:
-  Знаешь, кто я? Не знаешь! А ведь я – твоя судьба, каждый прожитый тобою день. Мне велено тебя стеречь и болтаться за тобой всюду. Ты думал, наверное, что судьба – это старая кляча, кормящаяся от твоей пуповины, что бы ты ни съел? Э, нет! Я – личность и знаю себе цену! Помнишь, нас с тобой награждали университетские очкарики за победу на школьной олимпиаде? Они же готовы были меня расцеловать и забрать с собой в науку. Ты что им тогда ответил, помнишь? То-то. Сколько раз ты обманывал меня, собирая цветы-однодневки от доверчивых почитателей твоего "Эго"! Я-то думал: ну вот, теперь мне уж точно повезёт – нет! Каждый раз ты, как язь, соскакивал с крючка, разворачивался на 90 и шлёпал в очередную чёрную дыру за видимыми только тебе обломками большого счастья. Погляди на себя! Тебе самому не противно глядеть в зеркало и, запоздав лет на двадцать, щетиниться: мы ещё покажем себя! Мы? Нет, дорогой, я – пас! Ни дня больше не намерен я таскаться по лужам пролитых тобою слёз и пустым стеклянным оврагам. Сегодня же прекратим эту бессмыслицу!

Он умолк, неловко как-то ссутулился, словно сжался в точку. Косая сажень его плеч превратилась в старое детское коромысло с трещиной посередине от упругого в прошлом седьмого шейного позвонка. Мне стало не по себе, жалко что ли. Но жалость, которую я чувствовал, не была похожа на обычные пьяные слёзы о растраченном «я», это была какая-то светлая жалость к большому и прекрасному человеку, который много лет назад торжественно вынес меня на крыльцо роддома и вручил счастливым родителям, сказав: «Вам – от Бога!» Сколько раз я видел потом этого удивительного Человека то, как ветер, бегущим по улице, а то застрявшим под лесной корягой, как старый слепой медведь. На моих глазах разные сволочи-пираньи, рвали его тело! Но он удивлял своей живучестью. Отлежится день-два, и снова, подобно Прометею, поднимается и идёт вперёд, рассекая паутину мира. Со временем я стал встречать Его всё реже. А в полный рост, пожалуй, лет двадцать не видал. Так, где-то мелькнёт невзначай. Я к Нему, а Он, ищи-свищи, даже следочка не оставит…

- Поступай, как знаешь, - тихо сказал я «незнакомцу», приготовляясь к худшему.
- Да пошёл ты, любимый! – глухо ответила судьба и, забросив за спину старую спортивную сумку, зашагала в темноту наступающей ночи.