Крепись, геолог!

      Это было в далеком 1963 году. Наш вездеход продирался сквозь тайгу. Вездеход был армейский, мощный, на гусеничном ходу, с люком в потолке кабины. Спереди вместо бампера был приварен железнодорожный рельс, который играл роль тарана. Большие стволы мы обходили стороной, а деревья потоньше, которые наш водитель называл чешуей, безжалостно валили – а как иначе проедешь? Водила наш был рослый толстый прибалт Адам Пельш, которого мы между собой прозвали «центнер». А всего нас было восемь человек. Кроме Центнера – это еще начальник нашей геолого-съемочной партии Анатолий Кургузкин, старший геолог Костя Рокин, радиометрист Николай, магнитометрист Володя, рабочий Виктор и мы с Сашкой Косаревым.  Мы с Сашкой – студенты-третьекурсники геологического факультета Саратовского университета были направлены на производственную практику в Читинское геологическое управление, где  и оказались в распоряжении Анатолия Кургузкина, кстати, выпускника нашего университета. Были оформлены как коллекторы, звучит красиво, а по существу – во время маршрута таскали рюкзаки с образцами пород. Я за Рокиным, а Сашка – за Кургузкиным. Работали мы в Восточном Забайкалье, на  Олёкминском становом хребте. Это к северо-востоку от Читы километров восемьсот. Точно, как в песне поется: «семьсот километров тайга».
 
           Тот день задался вроде неплохо.  С утра прилетел вертолет и, не садясь, сбросил мешок сухарей, который хранился в поселке Тупик у нас на базе – в арендованном на время экспедиции небольшом срубе на краю поселка. Вертолет улетел, и мы стали собираться, чтобы переехать на новое место. Полевой сезон заканчивался, мы «закрывали» маршрутами последние участки, расположенные поближе к Тупику – до него оставалось каких-то километров пятьдесят.   Был конец сентября, уже выпал снег, озерцо, рядом с которым мы стояли, уже покрывалось у берега тонким ледком, и нам с моим «шефом» Костей Рокиным, приходилось кулаками разбивать этот ледок, чтобы принять «утреннюю ванну». Вся команда смотрела на нас с содроганием и, мне казалось, ребята еще больше мерзли от одного только этого зрелища. К холодной воде меня приобщил Костя, который утром и после маршрута обязательно купался, благо табор свой мы всегда разбивали у воды.

        Напасти в этот день  начались  с того, как Центнер, сдавая свой танк назад, наехал на приготовленную к погрузке рацию. Именно к погрузке, поскольку рация  представляла  собой ящик, размером с чемодан и четыре питающих элемента в виде тяжелых объемистых кубов. Итак, мы остались без связи с «Большой землей». Дальше-больше. Через несколько километров, едва мы выехали на марь, как наш вездеход нырнул носом и вздыбился как памятник под Прохоровкой в честь танкового сражения на Курской дуге. Только вместо передка вверх задралась корма. Мотор полностью ушел в болотную жижу, которая проникла даже в кабину, достигнув сиденья. И что удивительно, мотор не заглох, а продолжал бесперебойно урчать, как будто ничего не произошло. Слава нашей оборонке!

        Мы все, кроме Центнера, вылезли из вездехода.  Адам попытался дать задний ход, да куда там, гусеницы лишь вхолостую молотили болотную жижу.  Вдруг мы увидели,  метрах в сорока, на сушняке, одиноко стоящее дерево. Вот то, что нам надо! Быстро размотали находящуюся сзади лебедку и прикрепили трос  к дереву. Но, едва трос натянулся, а вездеход задрожал от напряжения, как дерево наклонилось, а потом и вовсе легло вместе с корнями. Не получилось. Что делать? Но нашего Адама на мякине не проведешь. Он сказал, чтобы мы распилили поваленное дерево на двухметровые отрезки, отрубили от троса два куска также, примерно, по два метра и привязали бревна к гусеницам поперек вездехода. Опять тот же задний ход и тут наш танк дернулся и вылез на полтора метра, а вместо бревна к нам вернулись два грязных, потрепанных и размочаленных обрубка. Сработало! Операцию повторили, и вот из кабины на твердое сухое место вылез улыбающийся Центнер. Однако, на этом неприятности не закончились. Ягодки еще были впереди.

       Мы уже почти достигли места нашей следующей стоянки, как вдруг он резко остановился. Кто был в кузове, спрыгнули на землю. Зрелище было не для слабонервных. Длинная, толщиной с руку, сухая и крепкая как сталь лесина, пробила радиатор и вылезла в кабине как раз между водителем и Кургузкиным. Оказалось, что гусеница придавила какой-то старый полусгнивший ствол, тот, в свою очередь, надавил на лежащую под ним лесину, та «сыграла», и вот вам, пожалуйста, результат. Только этого еще и не хватало. Центнер успел дать задний ход и проклятая жердина вылезла из вездехода. Но ехать дальше все равно невозможно. В радиаторе была огромная рваная рана, из которой на землю сочилась охлаждающая двигатель жидкость. Вылезшие из кабины Кургузкин и Рокин, стали между собой совещаться. Наконец, они вынесли решение. Снять радиатор, чтобы доставить его в Тупик для ремонта. Центнер, Николай, Владимир и Виктор отправлялись пешим ходом в Тупик, а мы с Сашкой должны были соорудить плот и доставить радиатор по Тунгиру на нашу базу. Само же руководство изволили на надувной лодке спуститься по реке, чтобы посмотреть выходы пород вдоль обрывистых берегов, а заодно и поохотиться. Хорош расклад!

       Кургузкин и Рокин спустили лодку и отправились в путешествие, мы с Сашкой смотрели в спины уходящей группы, а перед нами на земле лежал злополучный радиатор. Это был здоровенный агрегат весом килограммов под сорок. Вот этого монстра нам предстояло доставить в Тупик! Да еще на плоту. Кстати, о плотах. Я ни разу в жизни не сплавлялся на плоту, и тем более не представлял себе как их собирать. Видел в кинофильме «Верные друзья», где трое мужиков решили провести свой отпуск, сплавляясь на плоту. Там было все красиво, добротно, с палаткой. Любо-дорого. Еще я видел, и тоже в кино, как карпатские  плотогоны-сплавщики, лихо орудуя закрепленным впереди огромным веслом, неслись на плотах по бурлящему стремительному потоку. Еще я видел на Волге огромные,  на десятки метров плоты, толщиной в пять-шесть бревен, которые тащил буксир. У Сашки представления были примерно того же уровня, что и у меня. Но делать-то надо! Мы достали из вездехода бензопилу «Дружба» и стали подыскивать подходящий материал под плот. Нашли несколько старых поваленных лиственниц. Других деревьев, кроме лиственницы, не оказалось. Я где-то читал, что у них очень плотная  тяжелая древесина, чуть ли не тяжелее воды, что она не гниет в воде и что практически вся Венеция стоит на сваях из лиственницы.  То-есть, более неподходящего дерева, чем лиственница, для сооружения плота трудно подобрать. Что ж, проверим. Все равно, деваться некуда.

        Мы напилили двенадцать трехметровых бревен, подтащили их к берегу Тунгира, благо вездеход находился шагах в двадцати, и аккуратно сложили бревнышко к бревнышку. Затем кинули поперек три ствола потоньше  и начали связывать бревна оставшимися кусками троса от лебедки и веревками. Со стороны плот выглядел солидно. Теперь нужно было наш дредноут спустить со стапелей на «большую воду». Берег в этом месте был обрывистый, но невысокий, а вода почти неподвижна, так как здесь была небольшая заводь, основной же поток несся чуть дальше. С большим трудом нам удалось сбросить плот с обрыва. Он сходу ушел под воду, затем медленно всплыл, но не полностью – над водой издевательски виднелась только треть плота. Мы попытались взобраться на него и сходу вместе с ним ушли по пояс в воду. Ежу было ясно, что это совершенно  бессмысленная затея, но мы с упрямством безрассудной молодости не отступали. Положили на плот, пробитый радиатор, закреплять его не стали – и так тяжелый, куда этот монстр денется? Затем надули четыре надувных спальных матраса (голь на выдумку хитра!), положили их поперек плота и перекрыли четырьмя жердями. Посередине между матрасами закрепили ведро с концентратами, тушенкой и сгущенным молоком. Забрались на плот, проверить – ноги чуть хлюпали в воде. Это ничего, терпимо. 
Теперь нужно обсушиться, а завтра в путь.

       Утром подошли к берегу. Наш дредноут, привязанный к вбитому в берег колу, мирно покачивался на воде. Ну что ж пора! Я закинул за спину свою двустволку, мы оттолкнулись жердями от берега и отважно отправились выполнять приказ Кургузкина.

     Течение подхватило, да так, что мы едва удержались на ногах. Плот несся в стремительном потоке, мы с Сашкой стояли, он впереди, я сзади, с трудом пытаясь сохранить равновесие. Так мы «проплыли» метров двести. Но после небольшого поворота, как уже повелось в последние два дня, нас поджидал сюрприз. Прямо перед нами, в каких-то двадцати метрах, возникла здоровенная лиственница, которая почти лежала на воде. Видимо берег подмыло, дерево повалилась, но вывороченные корни еще удерживали ствол. Мы и глазом моргнуть не успели, как наш дредноут «въехал»  прямо под верхушку «шлагбаума» и пока протискивался, нам удалось перелезть через ствол, но без потерь не обошлось. Один надувной матрас сорвало, его закрутило вокруг дерева, а я, пытаясь спасти имущество, ухватился за него и тут же оказался в воде. Мое положение было незавидное – левой рукой я держался за плот, а правой – за матрас (к тому же это был именно мой матрас!), меня буквально раздирало надвое, сил не хватало, и я перебрался на плот. Картина была неутешительная. Два матраса выскользнули из под жердей, каким-то чудом еще удерживаясь веревками. Подъемная сила наших воздушных подушек на три четверти сократилась, и мы с Сашкой оказались по пояс в воде. Держась за всплывшие матрасы, мы неслись по реке, время от времени нажимали на них, пытаясь  притопить, и тогда «вылезали» из воды примерно по колено. Зрелище было то еще!

        Таким Макаром подлетели к месту, где река делала довольно крутой поворот налево, течение здесь ударялось в гранитный утес, вода перед ним образовала водоворот и, вырвавшись из него, с удвоенной силой неслась дальше. «Вот сейчас врежемся в этот утес, наш плот рассыплется, и мы, ухватившись за какое-нибудь бревно, выберемся на берег», - с каким-то облегченьем подумал я. Но  не тут-то было! Нас пронесло буквально в нескольких метрах от водоворота и потащило дальше. Я даже разочаровался. Но мои надежды на досрочное окончание путешествия все же оправдались. Через несколько минут по нашему курсу показалось что-то темное. Это был оказавшийся именно на нашем пути (!) мощный порог. Он состоял из нагромождения крупных обломков гранитных плит, но мы на удивление мягко въехали на них, наш корабль застыл, задрав свой нос и слегка накренившись на правый борт. Наконец-то! Я даже радости не испытал. Молча и угрюмо мы с Сашкой, скользя по мокрым камням, и сами промокшие с головы до ног, перенесли на берег оставшиеся надувные матрасы, ведро с продуктами и  проклятый радиатор, который даже с места не сдвинулся! Теперь надо возвращаться к вездеходу. На берегу отсыревшие брикеты с перловой кашей и гороховым супом из ведра выбросили, но банки с тушенкой и термос с патронами и спичками были на месте, затем свернули матрасы, и побреди обратно. Чертов радиатор бросили, кому он тут на фиг нужен. До вездехода тащились около километра. Неужели мы всего столько проплыли? Наше путешествие длилось меньше четверть часа?! Я не могу сказать, что они нам показались вечностью, мы просто думали, как бы не свалиться с плота и никакие «высокие» мысли нас не занимали.

       Мы запалили костер и начали сушиться. А пока я  достал из термоса патроны, зарядил свое ружье и выстрелил в воздух дуплетом. Потом вспомнил, что в кабине, в бардачке  лежала  ракетница, к счастью, она оказалась на месте.  Пальнул  еще и красной ракетой. Осталось лишь надеяться, что начальство не успело уплыть далеко и услышит наши сигналы бедствия. Так и вышло. Часа через два появился Кургузкин, а за ним и Костя Рокин. Оказалось, что они остановились поохотиться буквально в трех километрах ниже порога. Кургузкин бросил на землю двух подстреленных уток.
- Ну что там у вас случилось? – спросил он.
Я объяснил ситуацию.
- Ладно, мы радиатор в свою лодку возьмем. А коли уж вы остались не у дел, вам надо будет сделать вот что.

     Кургузкин достал из полевой сумки топографическую карту.
- Прямо отсюда, от вездехода,  и досюда, - он стал водить пальцем по карте, - надо отобрать пробы на металлометрию – всего двести проб через сто метров. А мы с Костей завтра доберемся до Тупика и через два дня пришлем за вами моторку. Вот здесь охотничье зимовье, оно недалеко от Тунгира. Заночуете там, потом идите к реке и ждите лодку. Она должна прибыть где-то около двух часов дня. Карту оставляю тебе, да смотри не потеряй, а то с меня в первом отделе голову снимут.

       Час от часу не легче. Теперь еще эта металлометрия. Но куда деваться? Мы с Сашкой знали, что она хорошо помогает при поисках рудных месторождений и обязательна при проведении поисково-съемочных работ. В пробах почвы определяется содержание микроэлементов, выявляются их повышенные концентрации и эти места оконтуриваются на геологических картах в виде «ореолов рассеивания».

        Но сначала надо заняться конкретным делом – очистить от перьев охотничьи трофеи Кургузкина и сварить шулюм.
        Пока утки варились, я решил сходить за своим матрацем, который сорвало с плота. То поваленное дерево я увидал через каких-то десять минут. Мой бедный матрас сиротливо висел над водой далеко от берега, и мне с трудом удалось добраться до него, цепляясь за ветки, чтобы не свалиться.

        После обеда все пошли к порогу, который так неожиданно  и равнодушно  прервал наше путешествие. Дредноут все также лежал на гранитных глыбах, я смотрел на него и думал: «Может оно и к лучшему?». Я был уверен, что  если бы не порог, мы  где-нибудь пристали бы к берегу, обсушились, отдохнули и снова тупо и упрямо продолжили наше идиотское приключение. По-другому его не назовешь.

       Чтобы не тащить лодку против течения обратно к порогу, решили отнести радиатор на двух жердях – для четверых здоровых  парней это было плевым делом. Через час подошли к лодке. Она тоже выглядела не лучшим образом - задний из трех отсеков был порван и беспомощно висел.
- Это об камни, когда порог проходили, - пояснил  Кургузкин. Но дальше, я знаю, до самого Тупика порогов уже нет, да и вода спокойнее.

      Радиатор положили на дно и прикрыли находящимся в лодке нехитрым снаряжением: пара спальных мешков, да небольшой тент вместо палатки. Затем начальство кое-как умостилось, мы оттолкнули от берега лодку и сделали ручкой. «Они и сами такие же настырные безумцы», - одобрительно подумал я.

        Наутро, позавтракав остатками шулюма из утятины, отправились в дорогу. Нам предстояло пройти чистых двадцать километров с отбором проб на металлометрию. И  не просто пройти, а через каждые сто метров надо геологическим молотком выковырнуть  из под мха кусок почвы, положить в мешочек, написать этикетку и отправить ее туда же. Метры приходилось считать. На обычной дороге в ста метрах умещалось примерно семьдесят пар моих шагов, а в тайге, пожалуй, и все сто. К двум часам дня мы прошли всего семь километров. Хотя, в общем-то, неплохо. Сегодня «закроем» десять, завтра еще десять и к вечеру выйдем к зимовью.

        Остановились перекусить у небольшого ручья. Это он сейчас небольшой, однако, судя по широкому «пляжу» гравия и булыжников, во время паводков он превращался в грозный бурный поток. Разложили небольшой костерок, чтобы вскипятить воду. Я с котелком пошел к ручью и только успел зачерпнуть воды, как услышал крик, сопровождавшийся ненормативной лексикой. Я обернулся – ну и картинка! Вся физиономия у Сашки представляла собой белую маску. Оказывается, он положил банку сгущенки в огонь, хотел разогреть, и когда нагнулся, чтобы взять ее, она взорвалась.  Ну и чудо в перьях! Это надо же додуматься! Тоже мне гурман. Я плеснул ему в лицо воды из котелка –  из-под стекающих белых разводов  появились фрагменты кожи, глаза, и Сашка помчался к ручью смывать остатки сгущенки. Как он, придя в себя, объяснил, хотел получить что-то вроде варёнки., только не в воде, а в костре.  Вот чудак человек.

         Перекусив и попив чаю, пошли отбирать пробы дальше. Нужно пройти еще три километра, успеть бы до темноты.  Скоро солнце зайдет за сопки и  резко сгустятся сумерки. Но солнце зашло раньше, и не за сопки, а за тучи.  Откуда их принесло?  Пошел снег. Все же мы отобрали еще тридцать  проб и стали присматривать место под ночлег. Наконец, остановились на небольшой елани, обрамленной  вековыми лиственницами. Подтащили старое поваленное дерево,   один его конец приподняли на рогульках и под ним разложили дразнило. Это такой небольшой костерок. Так делают местные охотники. Дразнило подпаливает снизу бревно, и то, слегка охваченное огнем, лениво тлеет, испуская тепло, и создавая состояние некоторого уюта и надежности. После чая стали готовиться ко сну. Сашка лег спиной к костру. Я тоже подстелил под себя несколько хвойных лап, голову пристроил к подножию лиственницы, ноги вытянул в сторону костра, а на лицо надвинул свой  неизменный синий берет. Сверху сыпал снежок, но он мне не мешал, и я заснул.

        Проснулся от каких-то непонятных звуков. Приоткрыл глаза. Господи! Сашка сидел у костерка в одной рубашке и, обхватив плечи руками, дрожал всем телом. Из его рта вырывались жалобные дробные звуки: ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба, а рядом лежали полусгоревшие остатки телогрейки.
- Видно я во сне все ближе пододвигался к костру, пока не завалился в него. Чувствую, спине горячо стало, да было поздно, вон вся телогрейка сгорела, хорошо еще сам не сгорел, - стуча зубами, еле выговорил Сашка.

        У меня под энцефалиткой был свитер, так что я стащил с себя телогрейку и сунул ее Сашке. Начинало светать. Спать все равно уже больше не придется, я взял котелок и пошел к ручью, что протекал шагах в сорока. За ночь выпало прилично снега, проваливаясь по щиколотку в мягкий снежный покров, продрался сквозь кусты к ручью, набрал воды, вернулся. Сашка успел прийти в себя, костер повеселел, а рядом с ним уже разогревалась (слава богу, вскрытая!) банка тушенки. Жить можно!

        Теперь я решил поменяться с Сашкой ролями. Вчера он тащил рюкзак, а я – ружье. Через каждые сто метров геологическим молотком я  отбирал пробу, затем вместе с этикеткой отправлял ее в мешочек, и далее в рюкзак, висевший за спиной Сашки. Мне надоело ковырять молотком землю, надписывать этикетки и завязывать мешочки, в то время как Сашка или сидел на какой-нибудь кочке, или стоял, прислонившись к дереву.  Правда, в рюкзаке уже накопилось больше десяти килограммов земли, да еще к концу дня должно добавиться столько же.

         Сашка с удовольствием принял ружье. Ружье у меня было французское, фирмы «Robust», 16-й калибр, левый чок, правый получок.  Дробью четверкой стреляло на восемьдесят метров, да так кучно, что почти весь заряд ложился на половину газеты. Мой отец купил его в Германии, в тогдашней ГДР, когда служил военным врачом в Группе Советских Войск в Германии или сокращенно ГСВГ. Тогда немцам не разрешалось иметь ружья, и они должны были сдавать их властям. Часть попадала в спецкомиссионки,  где оно продавались только советским военнослужащим. Дома у нас было несколько ружей: два «Зауэр три кольца», одно «Робуст», одно курковое «Бельги арми» и наша  ижевская одностволка, которую мне подарил отец на четырнадцатилетие. Он же записал меня в Военное Охотничье Общество (ВОИ) и приобщил к охоте. Надо сказать, охота тогда в  Германии была царская. Так как местному населению не разрешалось иметь оружия, живности расплодилось немерено: и кабанов, и косуль, и зайцев, и уток. Не было случая, чтобы мы явились домой без охотничьего трофея. Помню один смешной случай. Мы выстроились цепочкой с подветренной стороны на краю большого вспаханного поля и собирались пройтись по нему, чтобы поднять затаившихся в пашне зайцев. Вдруг, видим, прямо в нашу сторону чешет заяц. Что на него нашло? Решил пойти на таран и отомстить за своих собратьев? Вот он все ближе, ближе, осталось всего несколько метров, но никто не стрелял – стало жалко этого обезумевшего храбреца. Заяц налетел на стоящего рядом со мной капитана Енагурова, который сам так растерялся, что не нашел ничего лучшего, как врезать бедняге  ногой. Тот перевернулся и с жалостливым  всхлипом помчался вправо, в находящийся поблизости лесок. Мы проводили косого смехом, свистом и отпустили с миром.
- А патроны? Мало ли чего? – отвлек меня от воспоминаний Сашка.

Я дал ему две тройки, т.е. два патрона с дробью № 3, и мы двинулись в путь.
        Поскольку вышли  ни свет,  ни заря, к десяти утра мы уже одолели половину пути. До охотничьего зимовья оставалось каких-то  пять километров. В стометровых отрезках между взятием проб Сашка, изображая бывалого охотника, время от времени срывал с плеча ружье и целился в невидимую жертву. Чувствовалось, что ему отчаянно хочется выстрелить. Свое желание он все же осуществил, но как! Мы подошли к мари, перед которой густо разросся какой-то кустарник. Вдруг Сашка схватил ружье, лихорадочно зарядил его и почти не целясь, выстрелил дуплетом в сторону кустов. До них было метров сорок. И тут я увидел, как там вздыбился медведь, взревел и помчался галопом влево вдоль мари к лесу.
- Ты чего? Охренел!? – набросился я на Сашку.
Всем известно, что медведь очень сильный и опасный зверь. Это совсем не тот добродушный увалень, что мы знаем по сказкам или видим в цирке. К тому же он хитер и коварен. Я читал где-то, что раненый медведь, сделав большую петлю,  может залечь в засаде или  преследовать  ничего не подозревающего охотника по его же следу, неслышно подобраться к нему и напасть, а попросту своей мощной когтистой лапой снять с него скальп.
- Да не собирался я стрелять в него! Просто отпугнуть хотел – нам же в ту сторону – оправдывался Сашка.
- Могли бы, и обойти, - парировал я.

    Хотя в том, что Сашка выстрелил, тоже был резон. Косолапый не только силен и коварен, он, как ни странно, еще и  пуглив. И если нарвался на засаду или рядом раздался  выстрел, даже безвредный, то бросается наутек, в чем мы сами и убедились. Но на всякий случай я отобрал у Сашки ружье, зарядил его картечью нулевкой и жаканом, а ему снова отдал рюкзак. Подошли  к кустам, откуда медведь рванул от нас. Да-а, не зря существует выражение «медвежья болезнь». Шагов на тридцать весь путь  позорного отступления мишки, как доказательство его испуга, был заляпан, как бы это сказать поприличнее – его дресней.

     На всякий случай решили отойти подальше от этого медвежьего места, и немного изменили маршрут. Тем не менее, к середине дня мы благополучно вышли к зимовью.
             Охотничье зимовье представляло  собой сруб метра три на три, с плоской, покрытой дерном крышей и одним  узким окошком-амбразурой, заткнутым старым ватником. Дверь была на засове, но без замка.  Мы зашли внутрь. Впереди перед собой увидели широкие нары от стены до стены, а справа в углу у самого входа железный оцинкованный лист, очевидно, место для печки. Действительно, прямо над листом находилось отверстие для трубы, тоже заткнутое каким-то тряпьем. Каких-либо продуктов и спичек, как это пишут или показывают в кино, мы не обнаружили. Но у нас самих всего хватало.
- Ну, вот мы и дома, - весело сказал Сашка, сбрасывая на пол рюкзак.
- Дома, не дома, но переспать есть где, - в тон ему добавил я, - а сейчас неплохо бы и перекусить.

    Наступил вечер. Накидали на нары охапки хвои и разложили на железном листе небольшой костерок. Но особого тепла он в избушке не прибавил. Из-за дыма пришлось приоткрыть дверь, и все тепло уходило в щель. В конце концов, мы плюнули на все это, затушили костер, легли с Сашкой на нары, укрылись моей телогрейкой и сразу заснули. Усталость взяла свое, мы продрыхли до десяти утра, зато встали бодрыми, отдохнувшими и в хорошем настроении. Наконец-то не надо никуда идти, отбирать какие-то пробы, бегать от медведей и спать под открытым небом. С удовольствием позавтракали тушенкой с брикетной перловкой и чаем со сгущенкой. Ближе к двум часам пошли к Тунгиру  и тут услышали сладостный звук моторной лодки. Это была дюралевая «казанка» с подвесным мотором. В лодке было двое: за румпелем кто-то из местных, а другой – сам  Кургузкин, который, улыбаясь, махал нам рукой. Еще бы не улыбаться! Представляю, как он был рад увидеть нас живыми и здоровыми – ему же отвечать за двух оставленных в тайге студентов-практикантов.

        Ну, вот и закончилась наша таежная жизнь, задание выполнено в срок и без потерь в личном составе, а в рюкзаке лежали двести отобранных проб. И вообще, это были наши последние таежные деньки, практика закончилась и нам была пора возвращаться домой.
-  Все сделали, Анатолий Григорьевич, - отчитались  мы.
- Молодцы! А теперь быстро в лодку, у нас вечером праздничное событие.
-  Какое? – спросили мы залезая в «казанку».
- Наш радиометрист Николай женится на местной девчонке, сегодня свадьба.
Вот это новость! Как говорится, с корабля на бал.

        За три часа добрались до Тупика.  И вовремя. На нашей базе ребята уже собирались на торжество. Мы с Сашкой быстро привели себя в порядок, надели гражданскую одежду, в которой прибыли в Читу. Бриться мне не надо было, т.к. я отрастил небольшую бороду, выглядевшую вполне прилично. Как раз под модное среди студентов того времени обращение друг к другу: «Привет, старичок! Как дела, старичок!». Мне было приятно возвращаться домой после полевого сезона или студенческой практики с рюкзаком за плечами, из которого торчала рукоятка геологического молотка, а я ощущал себя этаким землепроходцем.  Казалось, что окружающие смотрят на тебя одобрительно и даже с некоторой завистью. Сердце сладко замирало, что вот сейчас переступлю порог родного дома, обниму мать, отца, младших братишек.

       Свадьбу играли в местной столовой, а угощенье готовилось под неусыпным кулинарным оком шеф-повара Сашки. Наша поисково-съемочная партия плотно освоила это заведение, мы здесь были своими людьми и желанными клиентами, так  как копейку не считали. Надо было видеть как мы,  время от времени вырываясь из тайги, въезжали в Тупик. Вся братия сидела в кузове вездехода и орала песни под аккомпанемент двухрядки Николая, а впереди  с лаем бежали местные собаки. Геологи приехали! Жители прячут молодых девок  и запирают ворота на крепкие засовы.

       Сам по себе Тупик был небольшим селением, хотя и носил гордый статус райцентра. Как сказать – Тупикский район или Тупиковый район? Но, если уж существует выражение «медвежий угол», то это как раз для Тупика. Дальше него кроме тайги все равно идти некуда. Здесь все было в единственном числе: одна столовая, один магазин, одна школа, одна библиотека, одна баня. Улицы немощеные, в колдобинах и ухабах, а вдоль деревянных домов тянулись дощатые тротуары. В магазине продавался в основном хлеб, крупа, чай, консервы и питьевой спирт. Рядом с магазином всегда стояло несколько вьючных оленей,  значит, внутри находился кто-то из коренного населения – эвенк, бурят или гуран, прибывший в основном за «огненной водой». Больше всего нам здесь нравилось бывать в бане. Она стояла на самом берегу Тунгира и вода подавалась, само собой, прямо из него. Но вся фишка заключалась в том, как она подавалась. Для этого впритык к баней был сооружен  нависающий над рекой помост. В банные дни (суббота – женщины, воскресенье –  мужчины) нанимался мужик, который как заведенный опускал и поднимал шест с ведром наподобие колодезного журавля, и выливал воду в деревянный желоб.

        Свадьба значимое событие в жизни каждого человека, а уж для жителей небольшого поселка, тем более. Не часто местные девушки выходят замуж за «столичного» парня из самой Читы! У столовой собралась большая толпа – те, кто не смог проникнуть внутрь. Ведь невеста тоже была не из «простых». Она заведовала библиотекой, а ее отец был известным охотником.  Это про него я услышал на свадьбе смешную историю. Как-то состоялось итоговое годовое собрание артели профессиональных охотников района. Прибыл какой-то чиновник из центра  поздравить и вручить награды наиболее отличившимся охотникам.  Он называл фамилии и каждому вручал ружье. Лучшего подарка трудно было придумать, ведь хорошее ружье для таежной охоты в те времена было большим дефицитом. Наконец, чиновник назвал фамилию председателя артели, который не пользовался расположением охотников. 
- Алдуненков Николай Толтугеевич  награждается Орденом Ленина!
- Так ему и надо, громко сказал отец невесты.
Все одобрительно загудели. Так ему и надо. Что с этим орденом делать? Из него зверя не подстрелишь! То ли дело ружье!

       Нас, как почетных гостей провели к праздничному столу, во главе которого сидели виновники торжества. Как поется в известной песне в исполнении Муслима Магомаева «был жених серьезным очень, а невеста ослепительно была хороша». Это как раз про них.
И Николай парень видный и невеста ему подстать.
Свадьбу отгуляли хоть куда, а на следующий день прилетел из Могочи на вертолете Адам-Центнер с новым радиатором. На этом же вертолете мы и покинули гостеприимный Тупик. Прощайте, ребята, прощайте Толя Кургузкин, Костя Рокин. За четыре с лишком месяца мы многому научились. Но дело было не только в приобретении профессиональных  навыков, умения составлять геологические карты, описывать шурфы, переносить тяготы таежной жизни. Главное – мы встретили здесь отличных надежных ребят. На душе было легко и радостно. Скоро увижу близкий моему сердцу Саратов, дом, родных, друзей.
      А Косте Рокину я по его просьбе выслал бандероль – целую упаковку безопасных бритв «Нева» и несколько пар носков.  В Чите это большой дефицит.