Банька

    У людей племени нелюдов, как, впрочем, и у тунгусов иных племен, монголов и бурят, в обиходе не было принято чего-то, подобного бане. Простые бойе  всю жизнь ходили немытыми и нечесаными, не чувствуя от этого никакого неудобства. Разумеется, в летний зной, оказавшись на берегу реки,  были не прочь ополоснуть водою лицо, а то и охладить все свое тело в потоке прохладной воды.  Но это было именно желание охладиться. К тому же купание в реке было уделом молодых, - люди зрелые и старики вполне удовлетворялись споласкиванием лица, - нежить свое тело омовением, считали они, -  излишняя, не вызванная необходимостью баловство. Запах, исходивший от никогда не мытых тел, для человека цивилизованного мог бы показаться ужасным, однако люди рода к нему привыкли и  не замечали. Свой запах был у лошадей, свой запах – у овец, а это был запах человека, -только и всего.

    Впрочем, в родовитых и богатых семьях, тянувшихся к красоте и изяществу,  заботливые матери иногда протирали влажной замшей тела своих ребятишек, порою распространяя эту процедуру  на себя, бывало  даже и на главу семейства. Но это были случаи скорее исключительные, чем правило. Такое происходило лишь в периоды безмятежной и спокойной  жизни рода, когда в течение многих недель люди  находились на зимних стойбищах. Во время летних перекочевок, тем более во время тревожных событий, связанных с недружественными действиями соседних племен, было не до этого.
 
    Судя по всему, была  заведена такая роскошь и в семье Гантимура. Во всяком случае, Степан не мог не обратить внимания, что ни от князя, ни от его сына Катаная  не слышалось этого запаха, в то время, как от других людей, с кем ему пришлось иметь дело, особенно от старикашки-толмача, запах этот был нестерпим.

    Степан знал об отношении аборигенов к омовению  по своему прошлому опыту, и ему вовсе не хотелось составить о себе представление в умах новых своих знакомцев, как о человеке, склонном к этой излишней нежности, если не сказать  глупости. Но  баньки-то уж очень хотелось, да и неловко было перед князем.  Потому  он и решил побаниться тайно, не посвящая в это своих новых друзей, наивно полагая, что ему удастся скрыть от людей эту свою слабость.

    Оставшись один, Степан ухватил приспущенными рукавами рубахи за ручки котла с закипавшей водой, напрягаясь в осторожных движениях, чтобы не ошпариться, приподнял и отставил котел в сторону, запарил в нем пихтовые веники.  Воздух в палатке стал наполняться живительным запахом пихты. Степан с наслаждением вдохнул этот воздух,  засуетился в нетерпеливом стремлении приблизить минуты блаженства. Разулся, поставил унты у входа,  отстегнул и снял пояс с охотничьим ножом, сбросил пропотевшую рубаху.

    Живо нагреб в большую чашу золы из очага, залил её водой.  Взял ножницы, стал подстригать бороду и усы, время от времени поглядывая на свое отражение в котле с водой. Закончив с этой процедурой, оглянулся, взял и напялил на голову котелок, обстриг выступавшие за край космы волос. Принялся мыть голову  водой из чаши. Закончив с этим делом, скинул и замочил в  чаше порты, там же утопил   рубаху и пропотевшие меховые носки.

- Вот теперь можно и попариться, - плеснул из котелка на  раскаленные, ярко светившиеся в очаге валуны, резво отскочил в сторону.  Пар хлестанул во все стороны, подобно взрыву. Палатка дрогнула, раздувшись, словно переполненный бурдюк. Из дымового отверстия над ней с шумом вырвался  столб клубящегося пара. Степан сладостно охнул от ударившей его паровой волны, выхватил из бака пихтовые веники и стал нахлестывать себя в обе руки, восторженно восклицая:
  - О-о-х! А-а-х!

    Шлепал неистово, с наслаждением, - сколько хватало сил, то и дело обмакивая веники в горячую воду, корчась от горячих хлестких ударов разопревшей хвои. Чувствовал, как бесследно исчезает кожный зуд, донимавший его в последнее время, оживает каждая жилочка натерпевшегося тела.

    Сунул веник под мышку, зачерпнул воды, плеснул еще. Вновь горячая волна хлестанула по разгоряченной коже, Степан взялся было снова за веники, но через минуту почувствовал, - нечем дышать, закружилась голова. Бросил веники, отмахнув полог палатки, вылетел вон, в три прыжка подлетел к проруби и с восторженным воплем плюхнулся в леденящую воду.

                                      *

    Катанай с друзьями, управившись с поручениями Степана и Канги, решили вернуться  на берег, - не понадобится ли Человеку-медведю еще какая помощь. Уже подходили к палатке, когда увидели, как она  вздрогнула, на мгновенье вздулась пузырем,  из дымового отверстия взмыл вверх столб клубящегося, как им показалось, дыма.

  - О-о-х! А-а-х! – послышалось изнутри, раздались  звуки, подобные тем которые производят капли грозового ливня, обрушившегося на реку. Только не сплошные, а прерывистые,  сопровождавшийся человеческими воплями, будто  кого-то хлещут  многохвостной плетью. Ребята с испугом переглянулись, остановились и замерли в недоумении.
  - Камлает, однако, - неуверенно произнес Катанай.

  - Кого бьет то?
На этот, обеспокоивший всех вопрос, ответа не было, - они сами видели, что Человек-медведь оставался в палатке один, когда они уходили.
  - Может быть, это духи огня  терзают его за то, что он открыл людям тайну огненной воды? – высказал предположение Катанай. Товарищи  испуганно переглянулись, живо представив себе, как черные и страшные духи, схватив Человека-медведя за руки и ноги, поджаривают его на огне, окунают  в котел с кипящей водой, хлещут огненной плетью.

    Осторожно обошли палатку стороной. Катанай не удержался, - трепеща от страха и чувствуя, как шевелятся волосы под шапкой, чуть сдвинул полог палатки, заглянул вовнутрь. Из щели на него пахнуло нестерпимым жаром. В трех шагах  в клубах пара стоял голый человек и нахлестывал сам себя вениками, которые они  принесли с того берега, громко вскрикивал чуть ли не при каждом ударе. Огонь в очаге почти угас, только посередине  светились малиновым цветом раскаленные валуны. Человек зачерпнул  воды, плеснул на камни. Волна пара, скрыв за собой голого человека,  вырвалась из-за полога, обдала лицо Катаная. Тот шарахнулся в сторону, поскользнулся, упал на подтаявший снег. Сверстники, увидев его падение и вырвавшиеся из палатки клубы пара, кинулись  врассыпную.

    Не успел Катанай подняться на ноги, как из палатки выскочил голый человек, с криком пролетел мимо  него, и плюхнулся в прорубь, гогоча, как жеребец в драке. Брызги долетели до самого Катаная. Он успел  заметить, что тело человека было красным, как лесная ягода, и  клубилось паром. Но больше всего Катаная поразило то, что человек этот не был похож на Человека-медведя, - у него были короткие волосы и совсем небольшая борода, какую он видел однажды у монгольского тайши.

    Человек скрылся в проруби с головой, тут же вынырнул, ухватившись за ледяной край,  рывком выскочил на лед, поскальзываясь и размахивая руками, кинулся обратно в палатку. Пробегая мимо,  весело крикнул голосом Человека-медведя:
  - Айда, Катанай, париться будем.
    Мальчишка испуганно замотал головой, полагая, что тот зовет его купаться в проруби, с ужасом представив себя в ледяной воде. Внутри палатки снова послышались  хлесткие удары веников и крики:
  - О-о-х! А-а-х!

    Сверстники Катаная, пропустившие в своем бегстве эту невероятную сцену, смотрели теперь на палатку издалека. Увидев, что с Катанаем ничего не случилось, с опаской приблизились, собрались в кружок и с недоверием слушали  своего бесстрашного предводителя,  обсуждая увиденное и услышанное:
  - Опять камлает.
  - Совсем молодым стал.
  - И красный весь.
  - Прямо из жара, да в ледяную воду.
  - Шаман, однако, не хуже нашего Шанго.

    Ещё дважды взмывал над палаткой столб пара, дважды выскакивал из неё распаренный, помолодевший Человек-медведь, прыгал в ледяную купель, гогоча, как жеребец под восторженные восклицания мальчишек. Они основательно замерзли, но  не хотели ни расходиться, ни, даже, сбегать погреться; табунились возле палатки, - ждали, когда закончатся чудеса.

    Наконец в палатке стало тихо, только слышался треск горевших в очаге дров, да плеск воды. Степан постирал свою заношенную одежду и носки, прополоскал и выжал её, сложил на сосновые лапы у стены палатки. Окатился сам теплой водой, отжал воду с бороды и постриженной в кружок головы, пообсох немного у пламени очага, стал одеваться.

    Солнце уже  клонилось к горизонту, когда из палатки, сдвинув плечом полог, вышел Человек-медведь. Ребята его не узнали, - поразевали рты.  На нем была оранжевая расшитая рубаха под желтым пояском, широкие синие шаровары, заправленные в легкие  гутулы. Коротко подстриженные русая бородка и усы сделали его неузнаваемым, совсем не похожим на того сурового и страшного человека  с лохматой головой и бородищей, какого они видели вчера в окружении воинов.

    На плечи Степана была наброшена шуба, лохматая шапка-ушанка, сдвинувшаяся, когда он откидывал полог, нелепо размахивала ушами, как птица крыльями. В одной руке Степан нес унты и пояс с охотничьим ножом в чехле, в другой, – постиранные порты, рубаху и меховые носки. Ребята потянулись за ним. Степан легкой рысцой, скользя гутулами по снегу, добежал до своей юрты и скрылся за пологом.

  - О-о-о! – восторженным восклицанием встретил его Канга, - совсем молодой! – Улыбался, щурил  искрящиеся радостью глаза. Степан сбросил шубу и шапку на топчан, поставил к стенке унты, развесил на жердях каркаса юрты порты, рубаху и носки, достал из котомки костяной гребень и расчесал волосы. Только лишь после этого обратился лицом к Калге. Тот восторженно зацокал языком.
- Скажи Катанаю с ребятами, чтобы сняли палатку и перенесли  котлы, - попросил Степан. Тот выглянул из юрты, крикнул что-то еще не разошедшимся подросткам, снова вернулся к очагу.

    Степану и самому  приятно было предстать перед своим стражем в обновленном  виде. После бани он чувствовал себя, как заново рожденный. А в свежей цветастой   одежде, хотя и был простым охотником-промысловиком, -  чуть ли не официальным посланником государя, на которого возложена обязанность приводить под царскую руку аборигенов этого края.

    По натуре своей Степан был  простым человеком-охотником, но царские указы, освященные  церковью, занимали в его сознании тоже немало места, и  он искренне хотел убедить этих людей в необходимости покориться  русскому оружию и  государю Алексею Михайловичу.

    Канга уже все приготовил для предстоявшего пиршества. На столе стояли  чаши для напитков, деревянные корытца и глиняные блюда с нарезанным сыром, холодной и вяленой бараниной, сушеным творогом, луковицами сараны, вареными в молоке, нарезанной крупными кусками осетрины крутого посола, черной осетровой икрой. На одном из чурбаков стояла чаша с водой для ополаскивания рук, вокруг стола  высились стопки войлоков. На другом столике, заимствованном, видимо, из гостевой балаги, стоял кувшин первача и котелок крепкой огненной воды. Прислоненными к стенке юрты ютились бурдюки с айраном, кумысом и аракой. Страж-помощник, сидел на чурбаке возле очага, помешивал в котле исходившую аппетитным ароматом шурпу.

    Запыхавшийся Катанай явился в юрту матери, когда Гантимур по призыву Канги уже собирался идти к гостю, – смотреть и пробовать его хлебный напиток. Но не это было главным,  - князь надеялся за дружеским  столом услышать от Степана еще много нового, важного для рода дуликагиров.

    Катанай восторженно поделился с отцом  всем, что он  сегодня видел. Отец посмеялся вместе с ним, слушая рассказ о пробе огненной воды шаманом Шанго. Когда же сын рассказал об обряде омовения Степана, то невольно вспомнил рассказы монголов, знавших плавку металла и ковку оружия. Они рассказывали, что только тогда получается крепкий и упругий клинок, если заготовку калить в огне и охлаждать в холодной воде или пронзать ими жертвенных баранов, охлаждая их живой кровью. Может быть, потому такие крепкие и рослые  люди племени урусов? -  задал себе вопрос Гантимур. И вновь, уже не первый раз проскользнула в голове еще не вполне оформившаяся мысль, - нужно дружить с урусами.
    Князь вошел в Степанову юрту в сопровождении слуги и молодого воина-телохранителя. Он был одет в нарядную княжескую одежду, поверх неё на плечи  была накинута соболья шуба, на голове – островерхая шапка  меха черной с проседью лисицы. Хотя князь  был предупрежден сыном об обряде омовения, приведшем к  омоложению Человека-медведя, то, что он увидел, потрясло его не меньше, чем самого Катаная. Если бы он встретил этого человека где-нибудь в дороге или улусе иного племени, то принял бы его за князя. Впрочем, Гантимур постарался не выдать своего удивления.

    Степан шагнул ему навстречу,  опережая слугу, принял шубу и шапку, уложил их на топчан, жестом пригласил к столу. Приложив руку к груди и слегка склонив голову, произнес:
- Спасибо князь за отменный подарок, одежда, как видишь, оказалась мне в пору. Прими же и ты подарок от меня. – Взял рысьи шкуры, протянул их Гантимуру. Тот  с легким кивком головы принял подарок, встряхнул шкурки, любуясь мехом, пощупал мягкость выделки.

  - Хорошо, однако, выделал,  нужно прислать к тебе учеников, - пусть посмотрят, как ты выделываешь. Повернулся, передал шкурки слуге.  Спросил Кангу:
  - А где же наш шаман Шанго? Не гоже вести беседу с гостем, не позвав родового шамана.
Канга виновато развел руками:
  - Два раза ходил звать, не просыпается, - шибко, однако, пьяный.
  - Ну, если  так,  то садимся.


На это произведение написано 8 рецензий      Написать рецензию