Приключение с кувшинками

Кассир Максимова – так, по крайней мере, гласила медная табличка с бумажной вставкой – женщина пенсионного возраста, долго и пристально изучавшая Михаила из своего затенённого деревянным козырьком окошечка, выбралась-таки на крыльцо и уселась на дюралевый стул, привязанный за ножку к расшатанным перильцам крыльца. За дверьми кинозала началась лихая стрельба. Кассир Максимова была человек прямой, без предрассудков. Михаил помнил её по прошлому разу, когда приходил сюда с Мариной на танцы: тогда Максимова исполняла обязанности контролёра и вышибалы одновременно  без лишних разговоров выпроваживала на свежий воздух не в меру подпивших субъектов.
- Кого-нито сторожишь, военный? - спросила Максимова, не переставая лузгать семечки.
Переборов неприязнь к беспардонно-властному тону, к мокрым, в подсолнечной шелухе губам, Михаил, помедлив, ответил:
- Жду, а что?
- Пусто-ое!
И на его недоверчивый поворот головы охотно пояснила:
- Дак не дура, чай. Небось у неё понадёжнее ухажёр есть, не то, что ты... сегодня здесь  завтра там. Ребят нашенских знаешь? - Максимова, изображая богатыря, тряхнула внушительными бицепсами.
Наливаясь удушливым жаром обиды, Михаил постоял ещё немного, ожидая, не прибавит ли Максимова чего-нибудь поконкретнее, а потом сухо спросил:
- К речке в какую сторону?
- Что, - милок, оживилась билетёрша, - топиться порешил?
- Да! - и чуть не добавил: - Старая ты колода!
И хотя «старая колода» ничего не сказала о Марине, Михаилу вспомнилось вот что. На тех самых танцах, где он познакомился с рыжеволосой Мариной, возле них крутился кучерявый парень, обращавший на себя внимание презрительно-мрачным взглядом. И запоздалая догадка явилась: «Ах ты, смазливая!.. Оженихаться с моей помощью вздумала? Ухажёра своего заводила!..»
И он поплёлся, хмуро взирая по сторонам. И чем дальше он шёл, тем более неприветливым, серым и унылым казалось ему это выгоревшее, поблекшее село. На улицах и во дворах было пусто.
У конторы Михаил остановился. В тени чахлого деревца на земле сидели два мужика и глядели в разные стороны. К ним из окна конторы обращалась женщина:
- Совесть у вас есть?.. Я вам что приказала делать? Где вы шатались всё это время?
Мужики по-прежнему глядели в разные стороны.
- Что молчите-то?! Вас спрашиваю! Где Брагин? Где Колян?
Мужик постарше, который наблюдал, как Михаил закуривает, лениво зевнул и сделал пространный жест:
- Там, на речке.
- А-а, прохлаждаются! Ну вот что, мои милые, я вас предупреждаю самым серьёзным образом! - У женщины внезапно сорвался голос, она взвизгнула, потом после некоторого замешательства схватила со стола графин и плеснула из него на мужиков. Старший передёрнулся:
- Да хватит тебе командующего изображать!
Второй размазал по небритым щекам брызги:
- Э-эх! Благодать.
Старший, супя кустики бровей и вытягивая губы трубочкой, будто намереваясь сдунуть повисшую на длинном своём носу каплю, всё бурчал:
- Не успела бригадиршей стать, а уж буянит, понимаешь. Скажи спасибо, что сами на реку не ушли, как некоторые... - он покосился на Михаила - ... штатские. Сидим тут, тебя выслушиваем.
- Спаси-ибо! - обрела вновь голос бригадирша и поклонилась из окна. - Немедленно топайте за Брагиным и приступайте к ремонту. А Коляну своему передайте: церемониться с ним не буду! Цацка нашёлся! Герой! - И она с треском захлопнула створку окна.
Мужик помладше, небритый, которому понравилось графинное окропление, подмигнул Михаилу:
- Сканда-алит. Так вот, служивый. Со всех сторон шпыняют, а мы крепчаем. Боже тебя храни, ожениться тута. И дома слова не поставишь, и заработка не поимеешь. Э-эх! Уйду-таки отсель  к едрене-фене! Д-авно зовут. В другую артел. Там механизаторы в почё-оте!
Видимо, эта реплика была рассчитана на бригадиршу, потому что она тут же высунулась:
- Я тебе уйду, я тебе уйду, бессовестный! Да и кому ты нужен там?! Ступай, ступай, на здоровье!
- А че-во-о! Там хоть всё ясно. Там начальство толковое, не ровня тебе.
- Хватит болтать, бесстыжий твой язык! Я вам что сказала?!
- Да не пойдёт твой Брагин, - вмешался мужик постарше. - Сказано тебе, с Коляном связался он.
- Так что же будете сидеть?
- Другую работу давай.
Бригадирша открыла было рот, но, так ничего и не ответив, опять шваркнула рамой.
- Вот тёлка бестолковая, - усмехнулся тот, что грозился уйти в другую артель.
Михаил не стал более задерживаться: сцена ему была знакомой, чтобы по такой жаре дожидаться её окончания. Парень он был сельский и уже подумывал, как быть после службы  возвращаться ли в свою деревню, податься ли в город или остаться в армии сверхсрочником.
На выходе из села его обогнал Беларусь с тележкой, поднял такую непроглядную пыль, что пришлось свернуть с дороги и пойти по выгоревшему пастбищу.
На пляже вода была взбаламучена мелюзгой до кофейного цвета. Одни вылезали из этой жижи и шмякались на песок, другие, им на смену, бухались в воду. На Михаила не обратили внимания.
Он пошёл вдоль речки в надежде отыскать место поспокойнее. В зарослях тальника набрёл на песчаную отмель, где двое парней и девушка играли в подкидного. Торопясь, разделся и, распугав на мели прозрачные льдинки мальков, ухнул в ослепительную гладь реки.
Нырнув ко дну, обмер, оглох, стиснутый цепенящей стынью родников, затем судорожно, не в силах выдержать внезапный ожог, вытолкнулся на поверхность, с жадностью хватанул воздуха и обмяк.
Плыл на спине, мощно загребая, и при каждом вздохе всё больше и больше пьянел  на душе становилось освобождённее, покойнее. И так, запрокинувшись в бледное от зноя небо, он плыл, покуда тонко не зазвенело в ушах. Перевернулся  и обомлел...
Притаившаяся заводь была точно освещена тёплыми огоньками горчично-жёлтых кувшинок, их с восковым глянцем листья лениво пошевеливались от мелкой ряби, как будто дышали. Михаил осторожно, чтобы не взбаламутить ил и не нарушить свинцово-тёмной прозрачности воды, двинулся от цветка к цветку, сдерживая в себе безотчётный восторг. Их стебли, унизанные под водой гроздьями стеклярусных воздушных пузырьков, податливо вытягивались, обрывались в тёмной глубине со странным отчётливым чмоканьем, и тогда взмывали вверх стеклярусные гроздья, вскипали на поверхности прозрачной пеной, испускали прощальный шёпот, угасали.
На берег Михаил возвращался с таким ощущением, точно заново родился. И кочковатая полянка, врезавшаяся в прибрежный тальник, показалась ему теперь вполне уютной, а девушка, играющая в карты с двумя парнями, очень и очень милой. Проходя мимо, он неожиданно для себя положил к её загорелым коленям искрящийся на солнце букет, ухватил изумлённый взгляд тёмно-зелёных глаз, по-детски вопросительно приоткрывшиеся губы и остался доволен своим экспромтом. Однако, едва он лёг неподалёку на песке, пробившемся из-под выгоревшей травы, и блаженно расслабился, как услышал над собой сиплый, вибрирующий на скандальной ноте, голос:
- Алле, твоя кликуха не Дон-Жуан?
Михаил приподнял голову: перед ним  мосластые, сплошь в синяках и ссадинах ноги, кожа на правой вздрагивающей коленке сморщилась.
«Ну вот, - растеклось муравьиной кислотой по языку и враз осушило нёбо и горло. - Одно к одному...»
- Не надо, Коля! Перестань, ну! Не дури! - просила парня девушка, пытаясь высвободить из его кулака злополучные кувшинки.
- Что, цыпа, клюнула?! - чуть ли не обрадовался парень. - Цветочками купили? А ну брысь! - Он вырвал из тонких пальцев девушки букет и с размаху хлестнул Михаила по лицу. - Н-на, падла, жуй свои водоросли!
- Колян! - вскрикнула девушка. - Хватит!
Михаил откатился к своей одежде. И следующий наскок Коляна встретил на ногах. Точный удар в подбородок, и Колян ткнулся в песок.
Его приятель, безучастно следивший за конфликтом, неожиданно шустро вскочил и аллюром припустил к селу.
Михаил обескуражено повернулся к девушке.
- Бегите! - выдохнула она. - Он за подмогой, за своими побежал! - И, не давая ему опомниться, схватила его ботинки, китель, сунула ему в руки. - Быстрее, ну! Уходите же, уходите!.. Они до смерти изобьют! - И, видя, что он никак не сориентируется, куда ему скрываться, дёрнула его за руку, повлекла за собой...
Тропинка сквозь заросли тальника вывела на вытоптанное пастбище. Они уже не бежали, быстро шли рядом, перешагивая через коровьи лепёшки и странные растения со множеством шипов  зеленовато-жёлтые, размером с тарелку.
- Ого! - сказал он, тяготясь молчанием. - Обрезаться можно об эти кактусы. Как называются?
Она не ответила, лишь прикусила верхнюю губу, потревоженная его взглядом. И опять шагали в устойчивой тишине по накалённой, кое-где треснувшей земле. «Куда?» - хотелось ему спросить, но что-то мешало  возможно, эта сосредоточенная устремлённость, с которой она шагала, размахивая  в одной руке  цветистым своим сарафаном, в другой  босоножками. На затылке подскакивал стянутый резинкой пучок выгоревших волос, а на лбу раскачивалась влево-вправо сохранившая каштановый цвет чёлка.
У него с живота начал, щекотя, осыпаться подсыхающий песок. Он стряхнул его. Подумал: «Ничего себе! Угораздило же вляпаться...» Спросил:
- А этот, второй, который побежал-то, случайно не...
- Вы сгорите, - сказала она, намеренно почему-то перебивая его.
- Да? - Он остановился, глуповато улыбаясь, кивнул. - Правда печёт. Зверски. - И в первый раз по-настоящему окинул всю её девчоночью фигурку: выгоревший в цветочек купальник, бледноватое по сравнению с загорелым телом продолговатое лицо с выражением некой неприступности и настороженности одновременно.
- Рубаху оденьте, говорю.
- А-а, да, верно. - Он потянул из рукава кителя рубашку, выронил ботинки. Когда наклонился за ними, почувствовал  как легонько она коснулась его плеча.
- Уже сгорели. - Бросила на землю босоножки, надела через голову сарафан.
Он, путаясь в штанинах, стал натягивать брюки.
- Я навредил вам, наверно, кувшинками своими?
Вспыхнули зелёные глаза  и погасли:
- Не беспокойтесь, он ко всем цепляется, по любому поводу.
- А кто он вам, извините?
Сделала вид, что не расслышала или не поняла.
- Идёмте, - сказала она нетерпеливо и чуть сердито.
Он не осмелился переспросить. Какое мне дело. Без меня разберутся.
И тут она схватила его за локоть:
- Бежим!
Увидев в её лице смятение, оглянулся. Их преследовали.
- Беги одна, я через поле.
- Догонят! - И, видя, что он упрямится, сердито прикрикнула: - Не за тебя боюсь! Коляна опять посадят!
Добежали до крайнего дома. Она отомкнула калитку, подтолкнула во двор. «Огородами?» - предположил он, озираясь.
- В дом! - скомандовала она. - Да пошли же! Колян бабушки боится.
И он снова послушался, хотя и не понял, при чём тут какая-то бабушка. Вошли в избу, разделённую занавеской. В нос ударил запах валерьянки и ещё каких-то приторных лекарств и трав.
От страдальчески надтреснутого голоса: Ка-атя, кто с тобой?Михаил оробел.
- Это Коля, бабушка. Тебе что-нибудь надо?
Маленькая пауза-раздумье:
- Пусть подойдёт. Коля, поди-и.
- Она слепая, - шепнула Катя и громко ответила: - Он пьяный, бабуль.
За занавеской горестно всхлипнули:
- Скажи ему, не пил бы-ы. Коля, что ты? Подойди-ка.
Катя легонько подтолкнула Михаила. Он, растерянно оглянувшись, повиновался.
В перине покоилась старуха с белыми глазами на измученном, отёчном лице.
- Не пей, Коля... обеща-ал. Не пей, грех!
И заплакала, по-детски растянув бескровные губы. Михаил беспомощно заозирался. Катя взяла старушечью руку, стала её поглаживать, приговаривая:
- Ничего, бабушка, он перестанет. Он исправится, он не будет больше.
Катя баюкала старуху, и та, по-видимому, вновь погружалась в потревоженный сон. Михаил вышел на светлую половину дома, встал у окна.
На скамейке у палисадника сидели четверо и, прикрыв головы лопухами, курили.
- Э-ге! - вырвалось у Михаила непроизвольно. - Вон тех двоих я встречал раньше  у вашей конторы. - Он обернулся к Кате: - Думаешь, они не войдут?
Катя открыла буфет, выставила на середину стола жёлтую пластмассовую вазу с печеньем и дешёвой карамелью, подняла на Михала усталые, доверчивые глаза:
- Бабушки побоятся. Она ведь нам с Коляном вместо матери всю жизнь приходилась. Кроме неё, Коля никого последнее время не признаёт. Господи, прости его, дурака такого...
«Странно всё», - подумалось Михаилу, однако расспрашивать подробнее он не решился. Загадочность чужой непростой жизни, куда он вломился невзначай, разрушив, разорвав ненароком какие-то важные связи, будила любопытство, но не настолько, чтобы он позабыл, кто он и как здесь очутился...
Катя тряхнула головой:
- Так я поставлю чайник, да? - И вздохнула: - Раньше я спала, что днём, что ночью  хоть бы что, а теперь вот почему-то страшно. Вчера проснулась и не знаю отчего: то ли самолёт ваш грохнул, то ли бабушка позвала... Может, и в самом деле, как говорят, к покойнику... И ещё Николай...
Голос её будто пошершавел, а глаза как бы подёрнулись мутной плёночкой, затворились.
«Николай... - мысленно повторил Михаил. - Николай, давай покурим... - Он навалился грудью на стол так, чтоб видеть сидящих на лавочке. - Пристаёт к ней, должно быть. Кто он ей  брат, жених?..»
- Как-то по-новому всё увиделось, - продолжала Катя. - И поняла: жутко. Ночь  и ты в ней одна, и самолёты ваши взлетают с рёвом один за одним, как будто из преисподней, да так, что всё трещит по швам, рассыпается, вся-то, кажется, оболочка земная... - Она оборвала себя, точно спохватилась: - А тебе? Не жутко? Я так прямо заболеваю...
Михаил промолчал, потому что Катя встрепенулась и направилась к окну и, пока она шла, он попробовал вообразить, отчего ей может быть страшно во время полётов. Для него аэродром сразу стал местом работы  сложной, но обыденной. Конечно он уставал от неё, и не прочь иногда был отвлечься, и отвлекался  но с тем, чтобы опять к этому вернуться. И только. А если и размышлял когда-нибудь над тем, нужны ли людям эта его работа, его военное умение, мастерство, то, пожалуй, лишь на теоретических занятиях, по-мужски, как защитник своей земли. И поэтому мощь техники, её колоссальные возможности не пугали, а возбуждали гордость и уверенность в самом себе, поскольку техника эта всё же была продолжением его рук и зависела лично от него.
Катя высунулась в окно, повертела головой: за палисадником никого уже не было.
- Кстати! - Она заметно повеселела. - Я не знаю твоего имени.
Он, тоже испытав облегчение, привстал и церемонно-шутливо поклонился:
- Михаил.
- Миша? - Она вздёрнула свои тонкие брови, и глаза её от этого сделались большими, наивно-восторженными. В раздумье вернулась к буфету, что-то взяла, сдержанно улыбнулась: - Гляди: мой талисман. - На её ладони сверкнул пуговками чёрных глаз мохнатый зверёк-сувенир. - Мой защитник-выручальник. Мишутка. Когда-то я, - Катя смущённо улыбнулась, - загадала. И вот, может быть, сбылось?
Он либо не понял, либо не расслышал, потому что за окном прогромыхал грузовик.
- Олимпийский? - Он приподнял её ладонь на уровень своих глаз, рубашка на спине натянулась, и он невольно поморщился.
- Что, не нравится? - спросила Катя обеспокоенно.
- Горю... спина.
- Ой, забыла! Надо же помазать...
От холодной ли простокваши, вынесенной из подпола, от нежных ли касаний Катиных пальцев ему сделалось зябко.
- Ну как, полегче?
- Да, - хрипло ответил он и, повернувшись на табурете, обнял её. Она откинулась в его руках, выставив перед собой испачканные в простокваше ладони.

Он почувствовал, как она вздрогнула от неожиданно возникшего из-под земли гула. На столе мелко позванивали чашки о блюдца. В окно сочился розовый закат.
- Ну вот, - улыбнулась она, - чаю так и не попили.
- Да, газуют, - Михаил поискал взглядом ходики, чакающие на стене где-то в полумраке. - Я что же, задремал? Который час? - И подумал, что так вот, завораживающе-отстранённо, гула турбин он ни разу до этого не слышал. А гул разрастался, словно приближалась снежная лавина с гор.
- Ка-атя! - позвал из-за полога скрипучий, заставивший Михаила вздрогнуть голос. - Коля ушёл?
- Ушёл. Тебе что-нибудь нужно?
Ответа не последовало. И Катя перешла на шёпот:
- Вот она всегда так  в начале ваших полётов  проснётся, окликнет и замолчит... А мне этот гул напоминает землетрясение.
- Угу, - неопределённо откликнулся он.
И возникла пульсирующая пауза.
- Ты обо мне плохо не думаешь?
- Почему? - внимая наполовину ей, наполовину самолётному гулу, удивился Михаил. - Вовсе нет. Я просто... неразговорчивый.
Она подула ему в щёку.
- О себе хочешь расскажу немного? - И, восприняв его движение к себе как готовность слушать, заторопилась: - Я, когда уезжала отсюда  в институт поступать, всё было здесь хорошо: бабушка была ещё здорова, Колян не пил. Ты не можешь себе представить, до чего он изменился...
«Очень мне это нужно - представлять, - подумал Михаил. Он соображал, как бы не опоздать к началу полётов.
- ...Потом - я уже на втором курсе училась - письмо: Коляна посадили, у бабушки паралич. А две недели назад - телеграмма на стройотряд: бабушка при смерти, и... ещё Колян вернулся. Тебе неинтересно?
- Ну почему, я слушаю, - возразил он, начиная томиться.
- Тебе пора? - потухая спросила она.
- Ничего, я успею.
Он наконец понял, что именно раздражало его в этой её исповеди  постоянное упоминание о Коляне, призыв пожалеть этого дебила.
- Мы, бабы, глупый народ, - вдруг совсем другим голосом, усмехаясь, сказала она. - Вот и теперь помнилось мне, дурочке, что встреча наша  судьба. Хотя понимаю: уйдёшь  и всё. Наша глупость  стремление удержать, правда ведь?
«Ну, начинается, - ещё больше раздражаясь, подумал Михаил, - как в кино», - и вспомнил кассиршу Максимову у захудалого клуба. Он встал, подошёл к ходикам.
- Вот закончишь институт, - сказал он неожиданно резко, - в гору пойдёшь, может, в председатели выбьешься... и женихов у тебя тогда будет! А, как? Не хочешь в председатели?.. Ты что, обиделась? Ведь я шучу.
Она молча, поджав ноги, глядела на него с дивана, потом сказала:
- Да нет, не на что.
Он почувствовал, что сказанное им говорить было не нужно. Ну да что теперь поделаешь!
Вышли на крыльцо. Он провёл по её щеке ладонью:
- Если обидел чем, извини. Не провожай. - И, не дав ей ответить, спрыгнул на землю.
За селом, выйдя на большак, он увидел в розовой полоске пригоризонтного неба вспыхнувший серебряный слиток  поднимался разведчик погоды.
Обернулся Катиного дома видно не было. Ладно,сказал он себе и сам не разобрал, к чему сказал.
До части добрался благополучно, отметился у дежурного  и на полёты. С ходу включился в привычный ритм работы. И вскоре подготовленный им и его товарищами самолёт выруливал на взлётку. Вот он весь напружинивается, подбирается, язык из сопла начинает удлиняться, голубеть, будто от злости на сдерживающие тормоза. Грохот нарастает, нарастает! Бух!  хлопок. И пошёл, пошёл! Пошёл, рассекая воздух! И точно материя рвётся. Легко, без малейшего усилия.
Ракета взвивается в продырявленное звёздами небо. И прямо из капониров  один за одним, один за одним, оглушив ночь непрерывным, адским рёвом, выпрыгивают истребители. Они стремительно проносятся по взлётной полосе и, прочерчивая в прозрачно-чёрном небе фосфорические параболы, уходят...
Неожиданно над Михаилом на низкой высоте что-то грохнуло: это МИГ вылетел из-за капонира так, что он его не слышал и не видел, и вдруг ахнул над самой головой пушечным разрывом, и всё в Михаиле оборвалось, точно его кувалдой саданули по затылку...
Самолёт давно растворился, затерялась в тёмном безбрежье светящаяся точка, а он всё языком не мог пошевельнуть... Только ощущение, будто позвоночник хрустнул. На секунду-другую мелькнула перед глазами тихая заводь - далеко-далеко, в глубоком прошлом - какие-то бледные кувшинки, пряный болотистый запах, испуг зелёных глаз - и отдалилось, отделилось... Только где-то в подсознании - потому что некогда, некогда да и зачем? - слабое сожаление, непонятно о чём.