Укус пупы

Рассказ из прошлого                        

   По мере того, как у жены приближался день рождения, Павел Филиппович испытывал возрастающее беспокойство  - что подарить Татьяне Ивановне?
Беспокойство тревожило фрезеровщика шестого разряда не от бедности фантазии, или недостатка любви, с этим всё в порядке – жену любил вот уже двенадцать лет, и к удивлению своему чувствовал, что любовь не проходит, но становится крепче и единственней.

   Если несколько лет  тому назад Павел Филиппович, приходя на склад за инструментом, с удовольствием поглядывал на кладовщицу Люсю и обязательно задерживался,  искал повод  -  то не того размера фрезу  выдала, то резец не нужной марки  –  шутил: «Люся, Люся, я боюся, что тобою увлекуся», и, охвачивая глазом её круглые колени с поперечной красной вмятиной от стеллажа, отмечал сердцебиение и лёгкую слабость в ногах. Или сверлила мозг и  совсем жуткая история: ночь в заводском профилактории в Пуршево, который между собой работяги прозвали Пуршевелем, - когда уговорил спьяну  (или она его уговорила?) Зинку Петрову из третьего цеха, притащил к себе в комнату (или она его к себе?) и не совершил роковой измены благодаря тому, что мужская сила, то ли от выпитого лишка, то ли от заговора Татьяны Ивановны, не возникла; но если было, а куда денешься – то сейчас он скучал лишь по своей, законной, и мучился два раза в год: в день рождения её и на 8 марта.

   За неделю до этих дат Павел Филиппович места себе не находил. Работа из рук валилась, становился он молчаливым и раздражительным. Товарищи в коллективе – близкие знали, в чем дело, и не приставали понапрасну, дальние же – натыкаясь на характер, считали Пашу за чудика, который ни с того, ни с сего мог послать в такую даль, откуда возвращались уже врагами.

   На пятый день, истерзав мозг мыслью о подарке, во вторник, сидел фрезеровщик вместо обеда в курилке, мусолил бычок и понимал – сегодня должен, в конце концов, решить твердо – чтО.
- Чудо-печь дарил? – пытался вывести его из мысленного тупика Егорыч, приятель, здесь в цеху самый близкий.
- Дарил, конечно…
- Сковородку, чайник можно никелированный, или эту… мясорубку электрическую, - перечислял Егорыч, загибая пальцы.
- Да я ей за двенадцать-то лет чего только ни дарил!
- Ну, а так мучиться тоже не приведи господи… С каждым годом всё труднее будет придумать. Ты уж переходи на цветы, что ли.
- На кой они летом-то! Их вон сколько, она и сама покупает.
- Дээээ… тянул Егорыч, и в этом «дэээ» слышалось и участие дружеское, и недоумение, и ласка. Мог Егорыч протянуть своё «дэээ», ничего не скажешь, и вроде даже полегчало на душе у Павла Филипповича.

   Легче-то легче, но проблему не решили, да и понимал наш заботник, что в этом деле никто не советчик, тут сам должен решать, потому что хотелось по любви, чтобы порадовались души  – и её, и его.

   Вот – чувство чуднОе! Он и не думал, что так будет. Одна только мысль о Татьяне Ивановне вызывала в душе теплую волну, которая катилась по всему телу, сладким комком упиралась в горло, а лицо Павла Филипповича стекало в бессмысленно-счастливую улыбку, и он, озираясь – не видал ли кто – судорожно сглатывая комок, закрывал глаза, и видел свою Танюшу, розовую, пухленькую, желанную.
- Не придумал? – окликнул Егорыч, который возвращался с обеда.
   Павел Филиппович только рукой махнул, а Егорыч крякнул, подивившись причудливости чувств  приятеля.

   В курилку впорхнули молодые девахи. Уселись рядком, после обеда закурили, о чём-то смеялись, пуская  сизыми хвостами дым.
Павел Филиппович с интересом посматривал на них: с одной стороны – крашенные, пёстрые, молоденькие, они ему нравились, но с другой – представить эти нежные розовые губки в поцелуе, когда из отверстого рта несет табачищем, он не мог.  Вернее мог, но содрогался. Тьфу!

   Девахи оживлённо щебетали и передавали друг другу красивую небольшую коробочку, - каждая подносила её к носу, обнюхивала, прикрывая глаза.
- Чего это у вас? – спросил Павел Филиппович.
- Духи французские. Катьке жених подарил.
- Это чтобы табаком не воняла что ли? – сострил в продолжение своих мыслей Павел Филиппович.
- Что ты понимаешь-то, дядя!
- От тебя от самого, как от козла, несёт…
- Ой, девки, отпааад…
- Нет, гляньте на него. Свою, небось, щами да носками задолбал, а туда же! Нет, чтобы женщине духи подарить.
- Ну ладно, ладно вы, - примирительно махнул рукой Павел Филиппович, - сороки. Пошутил я. А что духи-то – хорошие?
- Понюхай, на.
И Катька, хозяйка духов, протянула ему коробочку.

   Он осторожно, двумя пальцами, боясь испачкать, взял, наклонил голову, и шумно втянул носом воздух. То ли от волнительного напряжения последних дней, то ли от резкого вдоха, но голова у Павла Филипповича закружилась.
   Запах от коробочки действительно исходил удивительный: был столь нежен и тонок, и вместе волнующ какой-то назойливой неотвратимостью, что глаза Павла Филипповича сами собой закрылись.
- Балдеешь, дядя? То-то же.
- Купил бы жене.
- Что ты, он лучше стакан засосёт…
Павел Филиппович вернул коробочку Катьке. Головой встряхнул, сбрасывая наваждение.
- Вы это, языки-то поприкусите. Всё ж постарше вас человек. Цыть отсюда! – крикнул Егорыч, который шёл в цех, да остановился, увидав приятеля в окружении девиц. – Паш, пойдём, время уже.
- Слушай, Егорыч, - рассуждал Паша по пути, - а может и правда духи французские подарить? А чего? Я ей духов-то никогда не дарил.
- Дорогие они, заразы.
- Ну, сколько?
- Да я думаю – штуку отдашь. Иль на рынке, - там подешевле, может за пятихатник повезёт.
- Не, на рынке обманут. Всучат дрянь какую-нибудь. Надо в магазине брать.  У меня как раз пятисотка-то и заначена к этому дню. Всё ж таки подарок неплохой. А?
- Смотри сам.  По мне  - деньги на ветер…

   До конца рабочего дня Павел Филиппович обдумывал идею насчёт духов, и чем дольше думал, тем больше ему эта идея нравилась.
   «…духи-то – подарок бесполезный, а французские ещё и дорогой, как Егорыч говорит. И он прав, конечно, дороговато… Пузырёк хотя бы побольше, а то – крохотуля. Ну, это Катьке такой маленький жених подарил, беднота зелёная, а я-то зарабатываю прилично. Можно и нормальный пузырь отхватить. – Он представил себе, как удивится жена такому дорогому подарку, и непременно спросит: А где деньги взял? – Это ведь не чашка какая-нибудь за пятьдесят рублей… Спрооосит. Накопил, скажу…»

   К удивлению Павла Филипповича пальцы, которыми он брался за коробочку, до сих пор пахли Катькиными  духами: сквозь привычный масляно-металлический запах пробивался необычный, волнующий, вызывая в сознании сладостную тревогу и неуместные сейчас чувства.
   Рискованность и загадочность подарка всё более возбуждали фрезеровщика, и к концу рабочего дня он твердо решил – сегодня же поеду и куплю.

   В Центральном универмаге французских духов не было. « Вот те раз! - Обескураженный неудачей с самого начала,  Павел Филиппович решил махнуть на Сакко и Ванцетти, в парфюмерный магазин «Сирень».  - Там-то уж наверняка есть», - думал он.
Приехав в «Сирень», Павел Филиппович в битком набитом магазине не смог пробиться даже к прилавку. Там возбужденные, потные женщины, давя друг друга, кричали и размахивали руками. Павел Филиппович к прилавку и не полез, но удивился, что за какой-то парфюмерией, не за колбасой, такая очередь и давка.
- Пупа…пупа…пупа, - слышалось загадочное слово, поразившее нашего фрезеровщика неприличным звучанием. Правда, он мог и не расслышать, и не понять. Нет, всё-таки: пупа…пупа…пупа, - бубнилось со всех сторон.
- За чем очередь-то, бабоньки? - ни к кому не обращаясь, спросил он.
- Пупу завезли…
   Значит и правда.
   Между тем, Павла Филипповича оттеснили с прохода в сторону. У окна, где было уже посвободней, стояли в кружок несколько женщин, к ним и подошёл Павел Филиппович.
- Чо за пупа такая? – спросил,  - дайте хоть глянуть.
Ему показали тоненькую красную коробочку, в которой лежали квадратики разного цвета, наподобие детских акварельных красок.
- Это набор косметический.
- Сколько стоит?
- Четыреста пятьдесят.
- Сколько, сколько?!
- Четыреста пятьдесят, а вы думали – пупа итальянская!
- Ничего себе, пупа, - с иронией произнес Павел Филиппович. – А вы не видали, - духов там французских нету?
- Есть, есть, дешёвенькие.  Анаис, вроде…
- Не, дешёвенькие нам не нужно, - расстроился Павел Филиппович, - жене вот хочу на день рождения подарить.
   Женщины оживились: « Есть же вот мужья настоящие… Жене подарите – всю жизнь будет помнить… Господи, вот молодец!»
- А вы  мне  какие подороже посоветуете? - расправив грудь, как павлин хвост, спросил Павел Филиппович.
- Ну, из дорогих, «Опиум». Но в наш город не завозят, больно дорогие.
- А эти-то, «ананас», сколько стоят?
- Не ананас, а «Анаис»… Под штуку тянут.
- Сколько, сколько? Павла Филипповича аж в жар бросило.
- Говорят же вам – под тыщу.
- Мать честная! Ё-моё, - присвистнул мастер фрезы, а женщины, видя обескураженное лицо мужика, засмеялись.
- Что – кусается?
- Ничего, ничего, жена всю жизнь помнить будет. Покупайте, гражданин.
Павлу Филипповичу в магазине вдруг как-то сразу стало душно, и он начал пробираться к выходу.

   «Вот ведь, - думал, -  бес попутал… Но цены-то кто такие устанавливает? А? Мыслимо ли. Ну, сапоги там какие-нибудь, вещь нужная, это ладно дорого, но их и сделать – не раз плюнуть, всё-таки труд затрачен, или кожа дорогая, сама по себе тоже не валяется. Это ладно. Понятно. А эти-то «анаисы» - штука! Чего там делать: на спирту развели. Может, правда, спирт дорогой? Во Франции. Хотя вряд ли. Или пузырёк красивый? Ну не такую же цену заламывать. Пупа эта ещё итальянская, к прилавку не подойдешь… Берут бабы, и откуда деньги у людей?»

   Выбравшись из магазина, стоял он на крыльце, переводя дух и утирая пот, и теперь уже женщины с улицы дёргали его и тормошили:
- Чего там? Что дают? По скольку?
- Пупу итальянскую, мать вашу! Одурели совсем! – огрызнулся Павел Филиппович и заспешил к подземному переходу, расталкивая толпу…

   На следующий день с самого утра, как встал, у Павла Филипповича болела голова. Ночью спал плохо: какие-то бабы толстозадые, вроде итальянские, голяком, снились, и яишню с колбасой не стал есть, а Татьяна Ивановна даже понюхала её, беспокоясь, чем пахнет, но колбаса, слава богу, ничем особым не пахла.
- Ты чего, Паш? Докторская ведь… Не заболел?
- Да нет, Танюша, ничего… Не хочется, чаю просто выпью.
   Так и ушел не евши.

   А на работе с нетерпением ждал Егорыча поведать ему о вчерашней поездке в магазин и посоветоваться, что же дальше-то делать?
   Впрочем, что делать, Павел Филиппович знал – купит он Татьяне Ивановне французские духи. Пусть дорогие. Однова живём! А то, вон Катьке сопливой дарят… А он человек солидный, купить может и подороже. Татьяна Ивановна пахнуть должна на тыщу, а то и – на три. Придёт на работу, а бабы – ой-ой-ой-ой, а она – Паша на день рождения подарил, небрежно так скажет.
   «… где деньги вот только взять? К Егорычу сходить? Да нет у него таких денег… Ну, там сотенки две займет, поди, для друга, и мой пятихатник – уже что-то. Он же знает, я быстро отдам… Чо-то не видно его, - и будто читая мысли Павла Филипповича, в конце цеха появляется сам Егорыч, и рукой машет: мол, пойдем, покурим. – Отчего не пойти, сейчас я его огорошу».
   Друзья курили, и Павел Филиппович в красках рассказывал про вчерашнее посещение магазина.
- Дээээ, - тянул Егорыч, - дооожили… Ё-моё, пупа, говоришь итальянская. Четыреста пятьдесят! Иди ты. Я ж и говорю – надоть что-нибудь дельное, если деньги истратить, дак чтобы вещь осталась.
- Нет, Егорыч! Я все ж решил духи. Французские. Однова живем, пусть помнит.
- Да чего помнить-то она будет? Вот если вещь какую, то – да! Поглядит и вспомнит, а это профукает...
- Не понимаешь ты женской психологии, Егорыч.
И чем больше возражал Егорыч, тем упрямее стоял на своем Павел Филиппович.
- Ты мне взаймы сколько можешь дать?
- Что с тобой делать – две сотки, больше не могу.
-Ну, олигарх. Где взял-то?
- Дэээ… точил тут дачникам, кому чего… Одному наконечник на шланг, другому – ось для тачки… Дачникам-то вечно чо-нить нужно, - так и набежало.
- Ааа, понятно. А ему ещё чего-нибудь выточить не надо, иль – фрезернуть?
- Не подходил. А вот бабы подходили, просили каблучки на "шпильки" сделать, а мне сейчас некогда.
- Слушай, ты их ко мне  присылай. По полтинничку я за день-то и насшибаю.
-Базара нет. Пришлю и этих, которые приходили, и ещё, если кто попросит.
   
   К концу рабочего дня довольно приличная сумма у Павла Филипповича набралась.
«Чудно, - задумался Павел Филиппович, - собирался на спиннинг и катушку безинерционную скопить, японскую – и никак. Полгода собирал, хотел к лету… Куда там! То  то надо, то – сё. А тут ведь за день сколько набрал».
Он похрустел купюрами в кармане.
  «И на спининг хватит, и на катушку, и с ребятами выпить спокойно… Да чего там, - останется и на закусь… А вот на  этот «Анаис», дешёвенький, пока всё равно не хватит».
Ещё два дня Павел Филиппович зарабатывал до нужной суммы. Вытачивал каблучки, фрезеровал всякие штуковины автомобилистам и огородникам, на обед не ходил; мастер косился – не перебираешь ли с халтурой? Но мастеру сказали, для чего, мол, человек трудится. Утих, жила.
 
   Между тем, от недоеда и напряга, нервного и физического, Павел Филиппович с лица побледнел, а в брючном ремне даже новую дырочку просверлил.
   К концу пятницы, дня последнего, сумма собралась, даже и с перебором. Этот приварок Павла Филипповича и насторожил: чего с ним делать-то? На спиннинг не хватит, на катушку безинерционную тоже. По всем правилам надлежало лишние деньги с друзьями пропить, потому что всё-таки не без поддержки и не без прикрытия товарищей заработал. Один Егорыч пятерых модниц прислал. Вот только времени в обрез, надо же ещё и в парфюмерию успеть.

   Павел Филиппович дошёл до Егорыча, станок которого располагался в другом конце цеха, и поделился с другом задумкой. Егорыч поддержал:
- Ваще, надо бы, конешно… Конец трудовой недели, а некоторые стахановцы дак и без обеда вкалывали.
- Вот времени только мало. Мне же ещё ехать.
- А мы  Валерика заранее пошлём.
- Какого Валерика?
- Алкаш из молодых, проныра, ему всё  равно делать нечего. Вот пусть и сгоняет. Сам-то он немного выпьет,- балдеет с глотка. Ну, и Юру Бунчука позовём… всё ж пятница… конец недели, а человек он хороший.
   Так и договорились.

   Павел Филиппович вообще-то не пил. Не то, чтобы в рот не брал, - в гостях там, или по праздникам когда, да в хорошей кампании не отказывался, а вот так-то, чтобы ни с того, ни с сего, с получки, или с конца недели – нет, такого за правило не держал…
Но сегодня нельзя сказать, что ни с того, ни с сего. С  того – число тринадцатое, пятница, а с сего – Павел Филиппович сомневался. Червячок сомнения в глубине души шевелился: не то, чтобы жалко ради любимой жены тыщи эти выложить, нет, этого не было, а как-то непривычно – за духи. Хотя и французские. Пропустить сто пятьдесят для храбрости и просил теперь этот червячок, там, на самом донышке души.
Юра Бунчук предложению сначала удивился, но потом принял и пойти с друзьями не отказался.

   Валерик велел ожидать во дворе дома пятьдесят один на Карла Маркса. Там росли старые липы, не сломали пока беседку, а рядом в кустах, - потому что в беседке постоянно играли любители в домино, а ближе к вечеру в карты по маленькой, - стояли лавочки, специально кем-то врытые, но уже для любителей душевно поговорить. Поэтому никто здесь никому не мешал и сидеть на свежем воздухе не в пример лучше, чем в какой-нибудь заплёванной стекляшке. Место хорошее, и стаканчик граненый на обломанном сучке посверкивал.
   Через полчаса прибежал Валерик, запыхавшийся, возбужденный, с бутылкой.
- Ну, блин, обнаглели совсем, народу, блин, пушкой не пробить – дешёвую завезли, пролетарку эту самопальную. Хорошо хоть, это, народ не наш, чужаки. Я, блин сразу к Фирке…. – частил Валерик, передавая бутылку «Столичной» Егорычу, как старшему среди них. Строго было наказано Валерику никаких «самопалов» и «круток» ни в коем случае не брать.
  Выпили по малу – разговор пошёл. Валерик опять, было, зачастил насчет трудностей доставания, начал вспоминать, как на прошлой неделе он промаялся без денег весь вечер, и Фирка, сука, загуляла, и ваще – бабы эти!
- Всех нельзя под одну гребенку, - возразил Юра Бунчук, среди товарищей известный философ и до некоторой степени зануда. Любил встревать в разговоры, противореча и опровергая, чем вызывал иногда возмущение, доходившее порой и до рукоприкладства.
- Женщина  организована, с одной стороны просто, а с другой – весьма и весьма, - продолжал он. – Моё личное мнение такое: все мы рождаемся от женщины, от матери, и покуда мы в ней хоронимся, нам хорошо, а родила мама, - и здесь нам пошло-поехало, плохо нам в этой уже жизни… И каждый мужик ищет потом всю жизнь… ищет себе как бы маму, в которую и хочет обратно вернуться.
Ещё выпили.
- Дээээ… завернул, философ, - ёрзал на лавке Егорыч. – Никогда я что-то не замечал, чтобы мне хотелось в свою старуху… И в мыслях-то не было.
- Зачем сразу на себя переводишь? Тут вопрос философский, в общем говорю, а ты – я, я…
- Я что – не мужик что ли?
- Я этого не говорил. Не надо…
- Да ладно вам спорить. У всех по-разному, - пытался примирить Павел Филиппович. – Ты, Юр, прав в том, что мы все чего-то от женщины ждём, счастья всё какого-то. Вот думаешь: нарожает она тебе детишек и ладно, вот оно счастье, ан, - нет, опять чего-то ждешь, продолжения какого-то…. Может вот это то самое, о чем ты говоришь, и есть?
- Да откуда ему знать. Не женатому, - сказал Егорыч, и, повернувшись к Бунчуку, продолжил, - теперь я понял, почему  ты не женишься никак, небось, начнёшь девушке свою философию толкать, а она, как подумает, что тебя-ха-ха-ха рожать обратно придётся, её и след простыл. От ужаса.

   Ещё по чуть-чуть выпили. Тему продолжил Валерик:

-Во-во, это они любят – смыться не во время. Я тут Фирку как-то к себе привёл, и выпить она притаранила, и соседи на дачу отвалили. Ну, сидим, выпили. После гляжу - в дверь ЭТИ заглядывают. С кухни пришли.
- Ты же говорил, они на дачу поехали, - подмигнув глазом Егорычу и Павлу Филипповичу, заметил Юра Бунчук.
- Соседи поехали, а ЭТИ никуда не ездят, куда ИМ ехать? Ну и пока я ИХ с кухни веником выгонял, Фирка-то и отвалила.
- А что же ты дверь открыл?
- Дверь я не открывал, я ИХ через окно выгнал. Прихожу в комнату – всё выпито, накурено, а Глафиры нету. След простыл, как Егорыч говорит. Лёг спать.
- А ЭТИ что ж, не мешали спать?
- Не, ОНИ только наяву приходят, во сне ИХ не увидишь.
- Аааа…

   Время шло, и Павел Филиппович засобирался, ехать-то ему ещё в центр города. Он попрощался с товарищами и твёрдый в своём решении быстро пошагал к остановке трамвая.
   Сам себе он в эту минуту нравился. В душе не было никаких сомнений, всё позади: и подарок выбран, и деньги, что самое главное, заработаны, и с товарищами посидел. « Водка, она, конечно, - зараза, на Валерика жалко смотреть, - размышлял Павел Филиппович. – Но если не много, да редко, всё ж вещь не плохая…»
Потом по обыкновению стал представлять себе любимую Татьяну Ивановну: «Вот удивится, вот обрадуется… Такого ещё не дарил.  Отдать надо будет завтра утром, день рождения-то завтра, а сегодня спрятать. В прихожей на антресоль засуну. Чего там? Войду, руку протяну и сразу засуну, она и не увидит. А утром, вроде как в туалет пошёл, возьму подарочек, и – дорогая моя, любимая, поздравляю тебя от всего сердца и по мере моих скромных возможностей…»
   Особенно нравилось Павлу Филипповичу выражение «по мере скромных возможностей». И духи ей французские к носу.
   И накатывалась теплая  волна любви и неизъяснимого семейного счастья. Так и доехал, не заметив дороги, до «Сирени» на Сакко и Ванцетти, но духов там не оказалось. Ни дешевеньких, ни дорогих. И пупы итальянской не было.  И народу - никого.
Павел Филиппович глазам не верил. Да как же так! Он почувствовал, как противный, липкий пот обмочил спину, как перед глазами поплыли золотые светляки, а руки затряслись.
- Девушка… а девушка, - позвал он, подойдя к прилавку.
Продавщица стояла спиной, что-то укладывала на витрине и обращения будто не слышала. Тогда Павел Филиппович позвал громче, голос засипел от скопившейся злости, а пальцем он постучал по прилавку.
- А что – французских духов нету?
- Хоссподиии, чего вы орёте-то? Дебильный что ли? – царственно повернув голову, зашлёпала крашеными губами продавщица-девушка.
- А сразу трудно ответить?
- Иди, иди отсюда. Ни «тройного», ни «свежести». И лосьонов никаких нет, не видишь что ли сам?
- Я тебя про что спрашиваю, дура крашенная…
- Щас заведующую позову, в кутузку захотел? Пьянь малохольная, иди, иди, пока цел.

   Павел Филиппович спорить с нею не стал, да и видел, что французских духов и на самом деле нет, а нервы трепать не время. Некогда ему.

   В центральном универмаге нужного товара тоже не было.
«Что же делать-то?», – соображал с трудом Павел Филиппович, стоя у выхода.
Как же не подумал он о такой вот простой случайности! Нет – и всё тут. Хоть расшибись!
От былой  решительности, важности и достоинства, которые переполняли его какой-нибудь час назад, не осталось и следа.

   У выхода стоял жалкий, убитого вида, вспотевший человек; он вытирал пот со лба зажатым в кулаке серым платком и растерянно озирался по сторонам; его толкали то справа, то слева; потерявший цель, он всем мешал.
   И вдруг он услышал! Поймало ухо две фразы:
- Французские, «Опиум»… Сейчас в Некрасовке…
Павел Филиппович завертел головой, пытаясь увидеть, кто сказал. Куда там! Попробуй определи в толпе, но он явно слышал: «Опиум… В Некрасовке…»
   А почудилось? Когда вот так думаешь об одном, может и послышаться, привидеться. Как Валерику.

   Но пока он головой думал, ноги-то несли на автобусную остановку, а ещё через полчаса наш фрезеровщик влетел в Некрасовский универмаг на Первомайской, - и здесь продавали Пупу, и французские духи.
   Он занял очередь, а продавщица уже кричала:
- Не занимайте, не занимайте, закрываем… Вон мужчина – последний! За ним не вставать! – показывала она на Павла Филипповича.
- Последний мужчина, я сказала…
  «Хоть тут-то повезло!» - подумал.
   Очередь волновалась.
- По одной Пупе давайте…
- По одной в руки…
   Шумели активистки.
   Павел Филиппович молчал. Не нужна ему эта Пупа, а духи никто и не брал. Тем более дорогие. Ему хватит. Он даже впереди себя поставил одну девушку, которая подошла  после предупреждения, но так жалобно-отчаянно смотрела на Павла Филипповича, что пропустил, не выдержал, и оказался прав – всем Пупы хватило…
- Мне, девушка, французские духи «Опиум», пожалуйста, - как можно вежливее проворковал фрезеровщик.
   Продавщица долго перебирала коробочки, видимо сама недоумевая, что не находит нужную. Потом повернувшись, произнесла приговор:
- Нет «Опиума», их всего-то две коробочки завезли, дорогие они, спрос небольшой. А вот – «Анаис» возьмите, тоже французские.
- Дык… это… как же так? Чё ж теперь делать?
- Берите «Анаис», сейчас самые модные… Да и дешевле…

   К дому Павел Филиппович подъехал поздно, в сумерках, - пока из Некрасовки доберёшься. Татьяна Ивановна должно спит. Они рано ложились. Программу «Время» по телевизору посмотрят, и – спать. На работу вставали в половине шестого, а завтра, будь она неладна, черная суббота выпала Татьяне Ивановне в день рождения.
«…окна тёмные, спят. Сейчас  незаметненько на антресоль засуну», - думает Павел Филиппович. А в лифте почувствовал, как устал сегодня, и не верилось, что день суматошный закончился – вот она, коробочка-то, оттопыривает карман, и едет он, наконец, домой.
Он выпил на кухне воды и тихонько, в носках, прошёл в комнату. Татьяна Ивановна действительно спала.
   Павел Филиппович разделся и лёг. Но пока раздевался, его беспокоил запах какой-то странный: с одной стороны - непривычный, а с другой – знакомый, плавал в комнате, а когда лёг и приткнулся к жене, понял, что голова Татьяны Ивановны пахнет … французскими духами.
- Эй, эй, спишь что ли? – потолкал родное тело фрезеровщик.
   Татьяна Ивановна привычно повернулась и сквозь сон пробормотала:
- Паш, ты где был-то, я уже легла… сплю…
   И почмокала губками.
- Нет, ты постой, погоди спать. Ты-то вот где была? – зло спросил муж и сел на ложе.
   Татьяна Ивановна открыла глаза.
- Да-да, я тебя спрашиваю. Откуда духи французские?
- Ты чего, Паш, совсем что ли?
- Это не я совсем, а ты – совсем. Кто тебе духи подарил?
- Ну дурной, ну, дурнооой. Да уж не ты, конечно, от тебя дождёшься…
- Я сурьёзно спрашиваю!
- На работе подарили. Мы с девочками собираем, а потом по очереди друг дружке дарим. Каждой же хочется пофорсить. А  в этом году моя очередь. Да ложись ты, чучело огородное, время-то сколько уже?

   На 8 Марта решил Павел Филиппович на сэкономленные деньги подарить жене, чтобы уж не мучиться, спининг с японской безинерционной катушкой. Всё равно на рыбалку вместе ездят.