Нарисуй мне лето

Сегодня наш класс начинает рисовать новый натюрморт.
Мы занимаем места за мольбертами, передвигаем их, каждый ищет место получше. Преподаватель устанавливает освещение, поправляет складки драпировок, передвигает на постаменте глиняный кувшин, яблоки, чёрный хлеб, красные перцы, большие деревянные ложки. Удовлетворённо оглядев результат своей работы, он, потирая руки, выходит из мастерской.

Варя, проходя мимо Нади, занятой выдавливанием масляной краски на палитру, высоко задрала ей юбку. На миг стали видны чёрные трусики и стройные светлые ноги. Надя бросила палитру и побежала за удирающей Варей в коридор. Оттуда донёсся визг настигнутой Вари и хохот ребят из других классов.
Через несколько минут Варя вернулась с Надей в мастерскую. Она сердито потряхивает каштановыми кудряшками, её тёмно-карие глаза гневно и влажно сверкают. – Ты что, Надька, дура? Ты мне до груди платье задрала?!
- Вареничек, так я же тебе рекламу сделала! Знаешь, как ты парням понравилась!
- Очень прямолинейная реклама! – ворчит она, прикусив пухлую нижнюю губку, и становится за мольберт.
Варя долго не может успокоиться, я вижу её разгорячённое лицо, когда она разглядывает натюрморт, потом берёт тонкую невесомую палочку угля и проводит по холсту несколько линий, набрасывая плоскость стола.
Её маленькая ручка, с индийским перламутровым браслетиком со слониками, порхает над холстом, и на нём проступают очертания кувшина, плавностью линий напоминающего женский торс, складки драпировки и яблоки... Косыми штрихами она набрасывает тени и подчёркивает чуть сильнее правильно найденные линии. Она рисует с такой скоростью, что кажется, рука её не касается холста, а изображение на картине появляется само по себе.
- Варька, ты мне тоже нравишься, - слышится вдруг голос Сергея. Он подмигнул Варе из-за своего мольберта. Она сердито сверкнула на него глазами.
- Что-то я не заметила этого на практике, - ответила она, поглядывая то на свою работу, то на натюрморт. - Зато видела тебя с деревенскими девчонками… У реки вся травка была примята!
- Так мы же в волейбол играли.
- Видела я те мячики у них под майками! Ребята, у кого есть кадмий? Надька, дай мне кадмий, и я тебе всё прощу.
- Бери, Вареничек. Ты же знаешь, как я тебя люблю! – улыбнулась она, подошедшей к ней с палитрой, Варе. – Отгадай армянскую загадку – что выше человека и ниже кошки?
- Надя, армянские загадки не отгадываются. Не тяни резину. Говори отгадку.
- Шляпа.
- Хм! – усмехнулась Варя, выдавливая на свою палитру кадмий. – А вот тебе моя загадка – что можно снять с совершенно голой женщины?
- Интересно, что же? – оживился за мольбертом Сергей.
- С совершенно голой? – удивилась Надя.
- Совершенно голого мужчину! – серьёзно произнесла Варя, и вернулась к своему холсту. – А вот вам ещё одна загадка… - начала было она, но дверь открылась и вошёл наш молодой преподаватель. Это был студент пятого курса Академии художеств, и занятия с нами были для него педагогической практикой. Варя с первого же дня стала его всячески обольщать, как она это называла и, похоже, добилась своего, так как он подошёл к ней только после того, как осмотрел все остальные работы. Он остановился за её спиной, и трудно было понять, смотрит он на картину или на непокорные Варины кудряшки.
- Варя, - начал он чуть хрипловато и откашлялся, на что она, стоя к нему спиной, чуть улыбнулась, - очень хорошо работаешь, но понимаешь, ты маслом пишешь, как акварелью. У тебя всё растекается, вон даже по мольберту краска течёт. Масло есть масло, надо использовать его возможности.
- Разве у меня плохо получается? – нахмурилась Варя.
- Нет, ты очень хорошо работаешь. Я даже заметил, что ты можешь рисовать, не глядя на холст. Я такого ещё не видел! Мы как-нибудь проделаем эксперимент – завяжем тебе глаза и будешь рисовать не глядя. Знаешь, как ночной полёт. Будешь идти по приборам, - сказал он, рассмеявшись своей собственной шутке.
Варя провела руками по своей груди, животу, округлым бёдрам и посмотрела на студента невинным взглядом.
- Но мною при этом следует всё же как-то… управлять…
- Варя… Варя, если бы тебе удалось свой темперамент излить на работу, то получился бы шедевр, - заметил молодой преподаватель, глядя на неё с улыбкой.
- Так я же и изливаю! У меня краска даже по мольберту течёт.
- Ну, работай, тебя не переспоришь. Продолжайте, - сказал он классу, направляясь к двери.
- Приходите ещё, - послала ему вдогонку Варя.

Надя стоит возле меня. Прямые русые волосы она собрала на затылке заколкой в виде золотой бабочки, крылышки которой, из тонкой золотой сеточки, чуть подрагивают, когда она движет головой, нанося на холст быстрые мазки. Если обратиться к Наде с вопросом, то она взглянет чуть удивлённо, словно вдруг поняла что-то о тебе и подумала - так вот ты какой! В профиль она выглядит строгой, серьёзной, но если встретиться с её задумчивым, оценивающим взглядом, то повеет от неё чем-то таинственно-кошачьим, таким, что хочется нервно сглотнуть и подумать о ней – так вот ты какая!
Уголь пачкает пальцы Нади, и сыпется вниз мелкая, чёрная пыль. Она наносит рисунок лёгкими касаниями, а если линия не удалась, стирает её с холста тряпкой. Поверхность туго натянутых, загрунтованных холстов, чуть звенит, вибрируя под палочками угля. Простейшая грунтовка наносится на холст столярным клеем, она, высыхая, делает узелки холста шероховатыми, остро выступающими, их чуть сбивают шкуркой, но не совсем, а чтобы оставалась фактура. Приятно провести рукой по загрунтованному холсту, его поверхность чуть щекочет ладонь.
Олег, в углу мастерской, набрасывает рисунок карандашом, ему удаётся всё сразу правильно разметить, но остальные так не делают - карандаш сложнее стереть. Напротив я вижу светловолосого Николая. Ему удаётся делать работу законченной, оставляя большие части холста в стадии подмалёвка, что выглядит очень по-латрековски. Сегодня он прошёлся водоэмульсионной краской по складкам драпировки на картине, а когда она высохла, сделал тонкий подмалёвок маслом. Получилась очень красивая фактура, словно он уловил саму структуру грубой ткани. Мы попробовали тоже это повторить. Преподаватели одобряют подобное, так как считают, что не столько они учат нас, сколько мы сами учимся друг у друга.
Чем дальше идёт работа, тем тише становилось в мастерской. Сейчас самая серьёзная стадия – переход от подмалёвка к готовой работе. На наших холстах уже сверкают кувшины, горят красные яблоки и аппетитно выглядит хлеб с надтреснутой подпеченной корочкой.

- Что ты сейчас читаешь? – спрашивает меня Надя, нанося широкой кистью быстрые мазки на кувшин. – Опять какую-нибудь американскую книжку? - она одним движением смазала границу света и тени на кувшине и поставила несколько бликов на грани горлышка.
- «Лето 42-го» Германа Роучера. Отличная книжка о любви.
- Хочешь, я тебе Паустовского принесу. У меня есть в одном томе его лучшие рассказы.
- Я люблю Паустовского, принеси.
- Как ты умудряешься всё любить? – удивилась Надя.
- Я не всё люблю.
- А какая твоя самая любимая книга?
- «Степь» Чехова, - ответил я. – Это для меня даже не книга. Это мой друг … У тебя краска потекла по кувшину!..
Надя быстро подхватила потёк кистью.
- А у меня нет любимой книги, - сказала она. – Я её ещё не нашла. Но ведь где-то она есть, поэтому я и боюсь, отвлекаясь на пустяки, её пропустить.
Она это так сказала, что я вдруг подумал – не говорит ли она о чём-то совсем другом?

На уроке литературы порыв ветра распахнул окно, в класс ворвался нарастающий шум дождя и влажный шелест листвы. Учительница захлопнула окно и, сев за свой стол, стала водить авторучкой по списку учеников в журнале.
В нашем классе восемь человек, но сегодня двое больны и меня это беспокоит, потому что я так и не прочитал «Молодую гвардию» и опасаюсь, как бы меня не вызвали! Вчера раздобыл конспект о романе, первая фраза мне даже запомнилась, но и конспект я не осилил.
- Виталий! – произносит вдруг учительница и бросает авторучку на сгиб журнала.
Я иду к доске, ни о чём не думая, и при этом меня, почему-то, очень интересует то, как стекают по стеклу капли дождя. Они сверкают, когда на миг выглядывает солнце.
- Мы тебя слушаем, - говорит учительница.
Я вспомнил вдруг конспект с его первой фразой.
- Олега Кошевого мы впервые встречаем на страницах романа в сцене, где он останавливает несущегося коня, схватив его рукой под уздцы…
- Минутку, - остановила меня учительница и обратилась к классу, - Обратите внимание, как хорошо Виталий начал свой рассказ – он сразу же перешёл к самой сути! Очень хорошо! Продолжай.
Я, молча, смотрю в окно. Мои друзья раньше учительницы поняли, чем всё закончится. Варя, сидевшая за первой партой, сначала прыснула от смеха, а потом, посерьёзнев, опустила голову.
Минуты три продолжалась тишина, я молчал и не мог больше произнести ни слова.
- Садись. Два! – сказала учительница, не глядя на меня. – По литературе у тебя будет тройка, но по русскому языку ты на грани двойки. О чём ты думаешь? Ведь скоро экзамен! Как ты собираешься его сдавать? Ты так и хочешь остаться в жизни безграмотным?
Я сел на своё место и, закрыв глаза, успокоился. Всё, больше не вызовут. Машинально в тетради я стал рисовать спирали и уходящие в перспективу плоскости.
- Поможешь мне холст натянуть? – спрашивает у меня из-за спины Надя.
Я обернулся к ней.
- Мне понравилось твоё представление, - сказала она, откидывая с лица прядь русых волос, - главное – очень лаконично!
И мы засмеялись.

Перед уроком композиции я помогаю Наде натягивать холст. Она подтягивает его плоскогубцами, а я прибиваю холст к подрамнику маленькими гвоздиками.
- Я слышала, что у Фадеева был первый вариант романа – более правдивый, но его заставили переписать, – сказала Надя. - Молодогвардейцы там слишком уж самостоятельно действовали. Вот и заставили его усилить руководящую роль партии. Хотя, может, это и байка. В любом случае, его «Разгром» остался у него лучшей вещью.
- «Разгром» - это настоящая литература. А какое начало! «Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор. С полей тянуло гречишным медом. В жаркой бело-розовой пене плавало над головой июльское солнце». Вкусно написано!
- Натяни вот здесь. Я чувствую, что мы не успеем, сейчас звонок будет… Да, здорово начал, но, в отличие от тебя, он здорово и продолжил.
- Не напоминай!
- Ты знаешь, мне кажется, что все великие писатели были в каком-то смысле колдунами. Это ведь магия – заставить читателя видеть картины, которые ты пожелаешь. Ведь писатель вторгается в сознание человека и вызывает в его воображении любые образы и может так искусно направлять мысль, что человеку придут в голову нужные писателю мысли и озарения, которые тот посчитает своими.
- Все-таки, мысли у нас свои. Хотя, возможно, что есть и какая-то доля внушения.
- Вот-вот! Но самое интересное, что секрета этого внушения мы никогда не сможем открыть. Представь, что ты рассматриваешь большую картину, чуть ли не прижавшись носом к холсту. Ты ведь увидишь только мазки, но не видишь того, что нарисовано. А когда отойдёшь далеко, то видишь не мазки, а всю картину.
- И что это значит?
- Что это значит?.. Переверни подрамник... Это значит, что, когда мы вглядываемся в текст, пытаясь понять его секрет, то мы, словно прижались носом к холсту и видим мазки - слова, запятые, тире… Понимаешь? Мы анализируем и не видим образов. А когда перестаём анализировать и просто, начинаем читать, отдаёмся тексту, то тут же возникают в воображении картины. Мы как бы отошли от холста, и пропали мазки, предложения, подлежащие и прочее. Появилась жизнь. Понимаешь? Эту тайну нельзя разгадать!
- Мы ещё поговорим об этом. У меня тоже есть одна догадка, что с литературой всё не так уж просто. Заметила, проходят века, меняются моды, стили архитектуры, техника, а книга какой была столетия назад, такой и осталась. Корешок, две обложки и внутри - книжный блок с закладкой. Никто и ничего не смог в книге изменить за все века. Ни один гений ничего нового в книге не придумал. Пройдут ещё столетия, а книга так и останется книгой.
- И почему! – прошептала Надя.
- Если расскажу, не уснёшь! Это страшно!
- Ой, Виталька! Потом расскажешь?

Преподаватель по композиции, плотный, низенький и лысый, каждый раз появляется в мастерской с радостно удивлённым взглядом, словно не ожидает нас здесь увидеть. Он посмотрел на эскизы композиции, которые перед ним на полу разложила Варя и поморщился. Дождь кончился, и эскизы лежали в квадрате солнечного света, падавшего на пол из окна. В светящемся луче, рассекавшем мастерскую, словно маленькая вселенная, летали пылинки. Я дунул, и пылинки закружились.
- Варя, - сказал преподаватель, - всё это неплохо, но знаешь, не надо рисовать никакую стройку, а нарисуй мне… лето. Да-да. Сделай картину, что бы я почувствовал лето. Можешь? Напишите вместе с Надей. Это будет любопытно. Вы работаете совершенно по-разному, тем интереснее. Так вот, ставлю перед вами задачу – сделать цельную картину. Чтобы там не чувствовались две руки, а был бы единый сплав. Даю вам неделю. Не забывайте, что потом картина будет выставлена на полугодовой выставке композиций, так что, подумайте и о названии. Надеюсь, это не слишком невозможное для вас задание?
- Невозможных заданий не существует, - бойко ответила Варя.
- О! Ты тоже знаешь, эту историю про Наполеона и солдата? – спросил удивлённо преподаватель.
- Эх! Не удалось блеснуть! – вздохнула она.
- Не вздыхай! Возьми кисти, краски и блесни.

Из школы мы часто возвращались вместе с Надей, так как жили неподалёку в Юрмале. Варя сегодня тоже поехала с нами. Как только мы заняли места в вагоне электрички, она тут же расстегнула свою большую спортивную сумку.
- Ну что, гаврики, хотите по бутерброду с сыром, - сказала она, протягивая нам свёрток. – Что бы вы без Вари делали! Будете хорошо себя вести, дам каждому по пакетику леденцов и покатаю на ослике.
- Эх, Варька, отдохни, успокойся! – сказала Надя, поглаживая Варину коленку.
- Покой нам только снится! – ответила та, достала яблоко и откусила от него большой кусок, - …айте …час …дём …оре? – сказала она с набитым ртом. Капельки яблочного сока пузырились на её маленьких, красных губах.
- Переведи! – произнесла Надя.
- Давайте, сейчас пойдём на море?
Мимо с грохотом пронёсся встречный поезд, замелькали за окном перелески, а вот поезд несётся по мосту, внизу блеснула река на солнце, которое уже клонилось к невидимому за лесом морю.
Варя снова порылась в сумке и достала большую книгу.
- Смотрите, что я купила на последние деньги – Ван Гога. Здесь все его картины. И это – правильно! Ван Гога надо покупать на последние деньги.
- Покажи, - придвинулась к ней Надя. Они обе сидели напротив меня, заходящее солнце заливало их из окна электрички оранжевым светом, и поблескивал браслет со слониками на Вариной руке, когда она переворачивала страницы.
- Надька, - придвинулась она головой к голове подруги, разглядывая репродукцию, - попробуй представить себя в середине любого его пейзажа. Забудь, что это картина, живопись. Представь, что ты стоишь там совершенно одна, как и он стоял когда-то. Ты чувствуешь, какое он испытывал одиночество! Вот здесь он нарисовал двор лечебницы. Посмотри на этот сад, кровавую полоску заката, лавочку под деревом. Представь, что ты там стоишь, нет у тебя денег, дома, семьи, друзей, любви... Ничего у тебя нет, кроме брата, которому хочется сказать обо всём этом. Виталик прав, это не картины, а красочные письма к брату, которые он тоже подписывал своим именем.
- Наверное, ему было очень плохо, - сказала Надя. - Каждая картина словно шепчет - мне плохо, мне одиноко! Или вот в этом поле с чёрными воронами, я чувствую, как он говорит: « Мне страшно!» Эта морская вещь мне нравится! Здорово передал ветер, летящий песок, волны, далёкие фигуры у воды. Он рисовал с вершины дюн, смотри какой ветер, как треплет одежду женщин у воды. Я уверена, что в краску набилось много песка. Помнишь, у нас так тоже было в ветреный день у моря – вся работа была в песке? У него такие нервные, дробные мазки. Пытаюсь представить, что я должна была бы чувствовать, чтобы так бить холст кистью...
- Он спешил – вздохнув, сказала Варя. - Я вижу, что он спешил. Надька, он был несчастный человек. Я читала, что когда к нему смертельно раненому, после попытки самоубийства, приехал брат, Ван Гог, как только тот открыл дверь, из постели сказал брату: «Видишь, даже это у меня не получилось!» Ведь этими словами он признаёт, что был неудачник!.. Ван Гог!
- Варька, успокойся!.. Ну что ты!.. Успокойся! Отвлекись… Посмотри, какая у тебя маленькая и красивая рука.
- Ну и что? Вся перепачкана в краске! Не отмывается…
- Пальчики такие детские…
- Шершавые… от разбавителя, ведь всё время масляную тряпку держу. А вот правая рука, которой рисую, лучше.
- Как повезёт кому-то, кого ты будешь гладить! Такое разнообразие – у него будут две руки, два ощущения на выбор.
- Не издевайся, Надька! Никого я не собираюсь гладить!
- Как на счёт нашего преподавателя? Голос у него становится хриплый, когда он к тебе подходит. И без конца в карман руку засовывает, хотя там ничего нет.
- Уж только не он, - отрезала Варя.
- А кто?
- Варианты рассматриваются.
- Виталик, - повернулась ко мне Надя, - ты слышал, время для подачи заявок ещё не истекло.
- Надька, посмотри на эту картину, вот на этот уголок. Обалденное сочетание цветов!
- Очень красиво!
- Представляешь, такой топик к лету? Или юбку с такой расцветкой! У меня есть знакомая девчонка на текстиле в Академии, она может ткань покрасить, как здесь у Ван Гога, один к одному.
- А мне?.. Я тоже хочу топик!..

Мы устроились под дюнами. У синей полосы моря с белыми барашками волн бегали малыши, и кружились над нами чайки. В зависимости от разворота к солнцу, чайки были то белые, то тёмные на фоне голубого неба.
Мы лежали на драпировке, которую Варя предусмотрительно прихватила из мастерской, и смотрели в небо.
- У вас бывает, - спросила вдруг Варя, - что вдруг, без всякой причины, чувствуешь невероятное счастье. Очень недолго, но так резко чувствуешь! А потом не можешь понять – почему это произошло? Может, подумал о чём-то хорошем? Но, нет. Не было мыслей, а что же было?..
- И часто такое с тобой? – спросила Надя.
- Только что было! Я просто лежала, смотрела в небо и вдруг почувствовала радость, почувствовала, что ничего больше ждать не надо, всё уже у меня есть, и это «всё» - просто глоток воздуха.
- Варя, ты такая смешная, когда философствуешь. Ты мне больше нравишься, когда задираешь мне юбку.
- Послушай, - сказала, чуть подумав, Варя, - но что же мы нарисуем на нашей композиции? Нам дали всего неделю. У тебя есть идеи?
- Нет, - ответила Надя. – Совершенно пустая голова.
- Надька!
- Что?
- Да вон же наша композиция бегает! Представь, вся картина заполнена голой ребятнёй. Все в капельках воды после купания в море, но море не будем показывать. Это будет слишком прямолинейно.
- Откуда же станет понятно, что они купались в море, если его не видно? Может, они под дождём промокли.
- Надя, а чайки на что?
- Отлично! И что, вся картина в ребятне?
- Вся.
- Но не будет ли пёстро? Я сейчас представила, сколько лиц, глаз, носов, рук, ног, теней…
- Дадим их силуэтом, против солнца, это всё обобщит, только песок будет бросать на детей тёплый рефлекс. Представляешь, Надя, как красиво может получиться?
- А как назовём?
- Я знаю, как! Итак, представь, вся картина в детворе, капельки воды блестят на мокрых телах, у всех мокрые волосы, ветер треплет их, блестят глаза, зубы, у девочек горят в ушках маленькие золотые серёжки… Есть такие смешные маленькие девчонки, совсем голые, с круглым животиками и золотыми серёжками… И над всем этим чайки, то светлые, то тёмные, как сейчас над нами. Вся картина заполнена мокрой голой детворой и чайками на голубом небе…
- Но, как назовём? И почему все дети собрались вместе?
- Я к этому подхожу. А на первом плане сидит маленький мальчик с собакой. Видно, что собака лохматая, бродячая, на ней ошейник с обрезанным поводком. Мальчик касается рукой собаки… она, высунув язык, смотрит на него… А картина называется – «Как назовём?»
Надя улыбнулась.
- Здорово! Откуда ты этого мальчика с собакой взяла?
- Да вон, сидит у воды! Я, как его увидела, сразу поняла, он должен быть на картине. Давайте, пока всё это у меня в голове, пойду и нарисую на песке, - предложила, поднимаясь, Варя. – Я так хорошо всё вижу… во всех деталях. Картина в моей голове совсем готова и висит на гвоздике. Вот здесь девочка… Я вижу, как она подняла руку, и солнечные лучи светят между её пальчиками…
И Варя стала водить перед собой рукой сжимающей воображаемый уголь, рука двигалась в воздухе плавными линиями и вдруг остановилась перед её глазами. Варя смотрела на свою ладонь, приблизила её к глазам и вдруг присела рядом с Надей.
- Надя, а что, очень неприятно, когда я вот так рукой по тебе провожу? Тебе не нравится? Разве плохо? Что ты улыбаешься? Я же серьёзно спрашиваю! Что вы оба смеётесь?!
И тут Варя улыбнулась и засмеялась вместе с нами. Она казалась в этот миг такой счастливой, сидящая против солнца, с золотой солнечной каймой, горящей на её тёмно-каштановых кудряшках.


На это произведение написано 6 рецензий      Написать рецензию