Живая вода для Валерия Прокошина
Валерий Прокошин«45»: Год назад, а точнее – 17 февраля 2009 года, умер замечательный поэт Валерий Прокошин, друживший со многими авторами нашего альманаха. И публиковавшийся в «45-й параллели» с их лёгкой руки. В эту горькую для всех ценителей Слова русского годовщину предлагаем вниманию авторов и читателей издания-45 беседу Сергея Карсилова с Эльвирой Частиковой.
С.К. – Вы с Валерием Прокошиным дружили много лет. О Вас он говорил как о всегда интересном ему человеке, близком поэте и соавторе, верном друге. Поэтому именно Вам я хочу адресовать свои вопросы о нём. Не станете ли Вы настаивать, что о мёртвом – либо хорошо, либо ничего?
Э.Ч. – Я отвечу своими стихами, если можно.
Нельзя молчать чужим письмом в конверте!
Жизнь заставляет собирать по крохам
Воспоминанья, отбирать у смерти
Её добычу, спрятанную плохо.
Ведь способ, чтобы справиться с бедою
Отсутствия оплаканного нами,
Есть: воскрешать его живой водою
Слов, находить в себе, как мы глазами
Ещё вчера отыскивали просто.
Он не хотел приглаженным быть, ниже
Травы, тише воды – мечтой погоста.
Всё с вызовом твердил: – Да что я, рыжий?!
С.К. – Вот и спасибо. Часто слышу, что Прокошин-поэт и Прокошин-человек – разные люди. Так ли это?
Э.Ч. – Настоящие стихи всегда приходят к нам в «одном флаконе» с личностью поэта. И сам Валерий говорил, что в своей книге «Между Пушкиным и Бродским» он на сто процентов выразил себя, а не кого-то, хотя и не всё, о чём написал, пережил лично сам.
С.К. – Следовательно, от конкретных реалий в творчестве нечего «плясать» в сторону автобиографичности?
Э.Ч. – Я бы так категорично не рассуждала. И в человеке, и в поэте всегда много слоёв, это ясно. Вопрос в том, что и как из себя черпать. Валерий сталкивает низкую лексику с высокой, чаще библейской, даже сращивает, потому что в нём, человеке, созданном по божьему подобию, это неразделимо. И шокирующий эффект, которого он порой достигает, – его органика.
С.К. – Почему, как Вы думаете?
Э.Ч. – Это тема для серьёзного исследования. А если попытаться объяснить, что называется, на пальцах, то получится следующее. Сам о себе в молодые годы Валера говорил: «Я – последний романтик века…». Потому что ещё не разобрался с изгнанием из Рая, болью и злом на Земле. Его стихи заставляют вздрагивать от красоты, чувствовать плотскую энергетику, укол от сердца к сердцу. Быть самим собой перед всем миром тяжело. Он всю жизнь преодолевал эту неловкость, и, в конце концов, завоевал право, так я думаю.
С.К. – Выходит, путь к себе не есть в данном случае путь к высокому, к свету, истине?
Э.Ч. – Учтите, что автор молод, он – не отшельник, не аскет. Он ещё упивается жизнью, искушается ею. Но, сталкиваясь со злом, взывает к Богу, надеется… Его зрелость совпадает с печальным открытием мучительного настоящего, когда впереди – Апокалипсис. Умом поэт может изворачиваться, но болью – нет. Её он превращает в трагическую музыку, которая «достаёт» каждого по-своему. Ничего не поделаешь, все чувствуют по-разному. Прокошин оставил нам безусловные шедевры, но кое-где непростительная «чернуха» тянется шлейфом.
С.К. – Его болезнь – причина или следствие этой «чернухи»?
Э.Ч. – Ну, кто это знает: что первично, что вторично? Он прожил всего сорок девять лет, из них два с половиной года давился слизью, кровью, кусками отхаркивал то ли болезнь свою, то ли душу. Времени не хватило дожить до катарсиса. Он ещё пробирался сквозь мрак…
С.К. – Но зачем он тащил на свет всякий негатив?
Э.Ч. – Право быть самим собой не значит являть себя миру «белым и пушистым», как принято сейчас говорить. Вы думаете, это слабость, а не мужество? Впрочем, быть слабым – быть всё же человеком: не притворяться, откровенно бояться смерти, выть от боли… Хотя, надо сказать, Валера держался потрясающе оптимистично, не переставая настойчиво жить до последних минут.
С.К. – Как написала Цветаева: «Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя».
Э.Ч. – Да, да, именно так он и жил.
С.К. – Выходит, он позволял себе дерзость не соглашаться с мироустройством. Но что-то же он любил в нём?
Э.Ч. – Конечно, все мы ругаем жизнь, одновременно цепляясь за неё. Вот и Валера, он не расставался с фотоаппаратом, коллекционируя остановленные мгновения, всматриваясь в них, не позволяя ускользнуть…
С.К. – «В этой стране умирать не хочу», – написал он. А жить?
Э.Ч. – Так он и жил в ней, только в ней. Любил Боровск, Тарусу… Хотя не прочь был поглядеть на мир. Когда меня пригласили в Америку повыступать со своими стихами, и была возможность поехать туда вместе с Прокошиным, он загорелся, внутренне мобилизовался. Но – болезнь, риск, мы отказались от этой затеи. Лично я вообще не рвалась к той публике, не очень знакомой мне.
С.К. – У него есть немецкий цикл стихов, датский…
Э.Ч. – Ну, да, Пушкин тоже так раздвигал границы своего бытия. Есть, в конце концов, воображение, представление о мире.
С.К. – Известным Валерия Прокошина сделал Интернет. Как он к нему относился?
Э.Ч. – Не обходился без него, это наша реальность.
С.К. – Понятно. Доволен ли был сетевой поэзией?
Э.Ч. – Вовсе нет. Говорил об одинаковости письма, общих словечках, близких знаковых образах и темах. Сетовал, что Инны Лиснянской в сети не просматривается, то есть, ничего подобного такого уровня, ясности, мощи. Для него в нынешней поэзии – это вершина, как и Геннадий Русаков. А вокруг – забалтывание, суесловие… Вровень с ними он никого не мог поставить, но читал, знакомился, судил спокойно: нравится – не нравится.
С.К. – Хочется полнее увидеть Прокошина, чтобы понять. Почему, например, он написал под псевдонимом книгу для геев «Другая сторона Луны»? Это – розыгрыш или ориентация?
Э.Ч. – У меня нет ответа. А что изменится, если и то, и другое? Или что-то одно? Или нечто ещё? Очевидно, он против всяческих рамок, ограничений. Я вот знаю, как он любил актрис: Маргариту Терехову, Татьяну Доронину, Марину Неёлову. А из актёров-мужчин никого назвать не могу, не было у нас такого разговора, который бы их выявил. Актрисы оказались заметнее почему-то.
С.К. – Интересная подсказка. Он ведь был киноманом?
Э.Ч. – Да, обожал журнал «Искусство кино», постоянно брал в прокате фильмы. Из них любил все ленты Киры Муратовой. Да и по стихам видны его предпочтения в этой области. Некоторые фильмы смотрел по многу раз, например, «Полное затмение».
С.К. – С откровенно садистскими сценами, хотя режиссёр – польская пани, дама, и весьма талантливая, но, получается, кровожадная.
Э.Ч. – Его проза тоже насыщена. Для меня это – вечная загадка. Кроме творчества никак и нигде это не проявлялось.
С.К. – Когда небесный слой истончается, активизируется низменное, так ведь?
Э.Ч. – Это похоже на внутренний протест…
С.К. – Вроде бы человеку дан свет. Зачем же несчастного подстерегают испытания, мерзости, зло? Чтобы сражаться и в результате опять же погрузиться во мрак? А если не сражаться? Изживут ли сами себя? Или человек большего не достоин? Так?
Э.Ч. – Возможно, и так. Мне ни разу не удалось добиться от него вразумительного ответа. Что-то было в нём тайное, неразгаданное, когда касалось этой стороны творчества. Он лишь откровенно смеялся, как при розыгрыше.
С.К. – Может, зная людскую тягу к страшилкам, хотел потрафить?
Э.Ч. – Вряд ли, он себе не изменял.
С.К. – Но в каждом розыгрыше, шутке, есть проявление доли правды, да?
Э.Ч. – Не отрицаю. Открываться не всегда легко, иногда проще – шутя. Валера вообще не мог без приколов. Часто он подменял жизнь игрой, чего многие серьёзные люди просто не понимали. Конечно, он и заигрывался, бывало, задевал кого-то. Видимо, считал, что «понарошку» всё можно.
С.К. – Границы – штука условная. Трудно дружить с таким человеком?
Э.Ч. – Мне с ним было легко, у нас – много общего. Хотя однажды и я пострадала от его мистификаций. Впрочем, он сам переживал потом не меньше… Вообще-то он любил меня, поэтому не обижал. А был заводным, горячим, вспыльчивым. Ему ничего не стоило задеть человека – мимоходом или целенаправленно. Но что удивительно: особо долго никто не держал на него зла.
С.К. – Прощали за талант?
Э.Ч. – Нет, не воспринимали как носителя зла. Он умел обаять.
С.К. – Где обаяние, там и… У него немало эротических произведений. Вам известны его романы в жизни? Терял ли он голову от любви?
Э.Ч. – Я знала его семейным человеком. Никогда не сомневалась, что он верен своей жене. Валера-сердцеед? Это не его амплуа. Он дважды был женат на одной и той же женщине – Галине. Это ли не доказательство, что другая ему не требовалась? Любил своих дочек, нянчился с внучкой. Семья была для него величиной постоянной. Романам на стороне места не было. Ну, а в творчестве – другое дело. Тут он мог пуститься во все тяжкие, если надо. Но чаще воспарял. Когда это происходило, я не только восхищалась и радовалась, но и верила, что все грехи с него будут сняты. Может, так и есть. Непрерывный ток энергии, идущий через его стихи, не иссякает и теперь.
С.К. – Это жизнь, не оборванная смертью. А он снится Вам?
Э.Ч. – Нет. Но мысленно я беседую с ним каждый день. В моей жизни он остаётся по-прежнему.
