О ЧевкинеЛитератор начала XX века Сергей Чевкин писал: "Если из какой-либо заговорщицкой организации один из членов ее уходит на сторону врагов или просто покидает организацию, то здесь всегда или уязвленное самолюбие, или разочарование в идеях, целях организации или личности вожака, или все это вместе в различных комбинациях. Иногда, правда, примешивается и корыстолюбие, но не как причина, а как следствие". Ответ: В Иерусалиме Комментарий: Событие — предательство Иудой Христа. Оно произошло во дворце Каиафы в Иерусалиме. Источник(и): Булгаковская энциклопедия. М.: Миф, 1997. С. 226. Чевкин Сергей Михайлович известен как автор пьесы *Иешуа Ганоцри*, опубликованной в Симбирске в 1922 г., которую активно использовал в работе над *Мастером и Маргаритой* Михаил Булгаков. Чевкин с огорчением отмечал, что обстоятельства не позволили ему написать для русских книгу, "какую написал для французов Ренан, а для немцев Штраус, но более близкую к истине", такую вещь, как "Саламбо" (1862) Гюстава Флобера (1821-1880) или "Таис" (1890) Анатоля Франса (Тибо) (1844-1924), "художественно-научный" роман, где можно было бы "вскрыть, наконец, подлинную жизнь раввина Иешуа, изумительно правдивые эпизоды из коей сверкают там и сям в канонических поэмах, в апокрифах, в Талмуде, у Цельса". Автор "Иешуа Ганоцри" хотел собрать "эти сверкающие жемчужины действительности" и восстановить по ним истину. Из всех своих предшественников Чевкин, как и Булгаков, наиболее высоко ставил Ф. В. Фаррара с его книгой "Жизнь Иисуса Христа", который "благодаря своему необъятному специальному образованию смог выслушать и другую сторону, т. е. Талмуд с его выкинутыми (из Евангелий) местами". В пьесе Чевкина транскрибируются в соответствии с реальным звучанием только древнееврейские личные имена и некоторые слова, а традиционные "Иерусалим" и "цезарь" оставлены без изменений. У Булгакова же греческое "Иерусалим" закономерно превратилось в древнееврейское "Ершалаим", а латинские "цезарь" и "центурион" стали "кесарем" и "кентурионом" в полном соответствии с произношением I в. н. э. В тексте пьесы "Иешуа Ганоцри" оставлены без перевода и пояснения некоторые древнееврейские и латинские слова - "шолом-алейхем", "атриум", "квирит" и др. С помощью такого приема Чевкин стремился передать языковый колорит эпохи и обозначить наречие, на котором говорит тот или иной персонаж. В "Мастере и Маргарите" многие подобные слова даны без перевода и пояснения - "претория", "синедрион", "когорта", но их значение вполне очевидно из контекста, да и сами эти термины достаточно широко известны. Булгаков избегает некоторых, по выражению Чевкина "жупельных" слов вроде "ам-гаарец" или "шолом-алейхем". Читателям всегда понятно, на каком языке говорит в данный момент тот или иной персонаж ершалаимских сцен. Пьеса Чевкина насыщена просторечными выражениями. Например, привратник храма говорил, что Иешуа "начал с несколькими оборванцами из своей шайки громить продавцов священных предметов". В первой редакции "Мастера и Маргариты", датируемой 1929-1930 гг., стиль ершалаимских сцен был другой, отличной от строгого, чеканного стиля окончательного текста. Первые варианты древней части романа приближались к булгаковским сатирическим повестям и фельетонам 20-х годов. Здесь присутствовали и рассчитанные на комический эффект анахронизмы. Например, Понтий Пилат грозил Иосифу Каифе отправить в Рим "телеграмму" с жалобой, а Иешуа, говоря о добрых людях, неверно истолковавших его учение, отмечал, что они "в университетах не учились". В текст обильно вводились просторечные выражения, подчеркивающие очевидную условность происходящего в Ершалаиме. Так, освобожденный разбойник Вар-Равван радостно говорил Иешуа: "Замели тебя вовремя, Назарей", а Иешуа в ответ называл его "мой добрый бандит" (в пьесе Чевкина Иешуа именовал сотника Петрония "мой добрый воин"). Не исключено, что знакомство с "Иешуа Ганоцри" послужило дополнительным стимулом для Булгакова обратиться к труду Ф. В. Фаррара. Некоторые имена из пьесы, после проверки по первоисточникам, перешли в булгаковский роман. В частности, Иуда, сын Симона из Кериофа, стал Иудой из Кириафа (в ранних редакциях - Иуда из Кериота), а имя Иешуа Ганоцри осталось практически без изменений. Такие действующие лица пьесы Чевкина, как трибун легиона Корнелий Сабин и сотник (центурион) аппариторов Петроний отдельными своими чертами отразились в персонажах ершалаимских сцен - начальнике тайной стражи Афрании, прокураторе Иудеи Понтии Пилате и кентурионе особой кентурии Марке Крысобое. Сабин в "Иешуа Ганоцри" фактически выполняет функции начальника тайной полиции. Неслучайно он утверждает: "Мои сыщики донесли мне, что уже несколько дней город волнуется как растревоженный муравейник. Появился какой-то новый раввин-проповедник. Одни называют его пророком, другие обманщиком. В общем, все иудеи против него, но в подонках народа благодаря ловкой демагогии он пользуется большим успехом". В ранней редакции ершалаимских сцен Понтий Пилат называл Иуду из Кириафа "сыщиком", а в окончательном тексте именовал Иешуа Га-Ноцри лгуном, но потом признавал, что язык у нового проповедника хорошо подвешен. Прокуратор у Булгакова цитировал слова приговора Синедриона о том, что Иешуа явился в Ершалаим верхом на осле, "сопровождаемый толпою черни", кричавшей ему приветствия "как бы некоему пророку". Но если у Чевкина Ганоцри - действительно ловкий демагог и обманщик, стремящийся подбить толпу на восстание, чтобы самому стать царем Иудеи, то обвинения против булгаковского героя оказываются целиком несправедливыми (даже осла у него никогда не было). Сотник Петроний, как и кентурион Марк Крысобой, жесток к подчиненным, хотя сам - бывалый воин. Он угрожает Иуде: "Слушай, иудей, ты, вероятно никогда не ощущал на своей шее кулак римского воина или палку на своей спине", а когда "добивает" Иешуа на кресте, но так, чтобы распятый остался в живых, то говорит с уверенностью: "Я знаю, как ударить, и умею ударить". Можно вспомнить, как во время допроса Иешуа Га-Ноцри у прокуратора Марк Крысобой очень умело ударяет арестанта: "движение кентуриона было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги". Роман "Мастер и Маргарита" откровенно полемичен по отношению к пьесе Чевкина, прежде всего в трактовке образа Иешуа. В пьесе Ганоцри - расчетливый политикан, пытающийся использовать иерусалимскую чернь для своих выгод и крайне нетерпимый к противникам. Вот его ответ на утверждение фарисеев, что новоявленный пророк ведет Израиль в "царство блудниц": "Не в царство блудниц, а в царство правды и справедливости, в котором не будет места всем обидчикам народа Израилева". Недаром храмовый привратник говорит об Иешуа, что "в него вошел сатана!" Булгаковский Га-Ноцри тоже произносит слова о будущем царстве "истины и справедливости", но оставляет это царство открытым абсолютно для всех, утверждая лишь, что там "не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти". Он считает добрыми всех людей, даже предателя Иуду, даже палача Крысобоя. Интересно, что у Чевкина Иешуа, пережив ужас распятия и будучи спасен лишь благодаря участию в его судьбе Петрония, в финале пересматривает свои взгляды. Вот его монолог, обращенный к сотнику: "Больше не хочу. Довольно. Если бы весь мир предложил мне все царские троны, я с отвращением отказываюсь от них. Ты прав, добрый воин, пророки - невежественные мечтатели и лгуны. Они обманули меня. Два раза ради вздорной мечты я опускался в бездну смерти. И этого для меня довольно". Чевкинский Иешуа отказался от честолюбивых замыслов, хотя и продолжал считать себя невинной жертвой "невежественных мечтателей и лгунов". Не тот Иешуа у Булгакова - мечтатель и философ, проповедующий всеобщую любовь и терпимость. В ранней редакции "Мастера и Маргариты" Га-Ноцри еще обладал некоторыми чертами персонажа пьесы, и его доброта не была абсолютна. Иешуа более самоуверенно заявлял право на единоличное обладание истиной, предлагая Пилату: "... Пойдем со мной на луга, я тебя буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого". Уже распятый на кресте, на обращение одного из разбойников попросить за него кентуриона об ускорении смерти, чтобы прекратить мучения, Га-Ноцри убеждал несчастного попросить и за другого распятого - "иначе не сделаю". У Чевкина важной причиной сочувствия Пилата к арестованному выступает то, что прокуратор видит возможность использовать Иешуа в качестве провокатора для ослабления ненавистных ему саддукеев во главе с Каифой и усиления раздоров среди иудеев. Об этом Понтий Пилат откровенно говорит своему другу Элии Ламии: "Когда я допрашивал его, он плел какую-то чепуху о новом царстве, населенном стоиками. Несомненно это фанатик, маниак, а может быть просто безумец. Во всяком случае, я вижу, он взбудоражил весь муравейник. Гм... такие люди нам полезны. Рассеивая смуту, они помогают разделять и владеть. Не нужно только, конечно, спускать их с глаз и вовремя обрезать им крылья". В "Мастере и Маргарите" тема провокации присутствует в речи первосвященника Иосифа Каифы, утверждающего, что новый проповедник должен был подвести народ под римские мечи. В первой редакции романа подчеркивалась также "провоцирующая" роль Иешуа по отношению к Пилату: медленно, но верно и едва ли не намеренно Га-Ноцри отрезал прокуратору все возможности одновременно соблюсти букву закона и сохранить арестованному жизнь, вынудив утвердить смертный приговор. Вероятно, хронология ершалаимских сцен "Мастера и Маргариты" отразила знакомство Булгакова с пьесой "Иешуа Ганоцри". Чевкин, описывая три последних дня пребывания Иешуа в Иерусалиме, подчеркивал, что "развитие фабулы произведено в точном соответствии с каноническими произведениями". Действие пьесы начинается ранним утром 13-го нисана, приговор, казнь и снятие с креста происходит 14-го, а "воскресение" - явление Иешуа своим последователям случается 16-го нисана. Кроме того, в первом акте говорится о дебоше, устроенном Иешуа в храме за день до начала происходящих в пьесе событий, т. е. 11-го нисана. У Булгакова суд Пилата и казнь тоже свершается 14-го нисана, причем во время казни из воспоминаний Левия Матвея мы узнаем о событиях, связанных с арестом Га-Ноцри и случившихся за день до того, 12-го нисана. Чевкин целиком выпустил день 15-го нисана, чтобы сразу рассказать о том, как произошло мнимое "воскресение" Ганоцри. Булгаков же, чтобы завершить роман воскресным днем 16-го нисана (и православной пасхой 5-го мая), сдвинул действие ершалаимских сцен "Мастера и Маргариты" на один день вперед по сравнению с пьесой. Булгаков учёл и сделанную Чевкиным почасовую раскладку дня 14-го нисана: "Иешуа был распят приблизительно в 1 час дня. Весною солнце всходит в Палестине около 6 часов. Суд в Синедрионе был при дневном свете, значит приблизительно от 6 до 8-ми. В 8 пришли к Пилату. Расстояние несколько шагов. В 9 пошли к Ироду. Час-полтора провели у Ирода и в дороге... Около 11-ти вернулись к Пилату. Споры, разбор, приговор, приготовление креста, шествие на Голгофу, выкапывание и проч. Иешуа не мог быть распят раньше первого часа дня, это же говорит Лука (23, 44) и Иоанн (19.14), а в 5-6 он уже был снят. Он не мог умереть так скоро, и Пилат это отлично понимал". В булгаковском романе все эти события происходят в те же самые временные промежутки, но поскольку выпадает визит к Ироду, и Га-Ноцри приводят к прокуратору лишь один раз, то Пилат объявляет приговор "около десяти часов утра". Казнь же, как и у Чевкина, продолжается немногим более четырех часов - "когда истек четвертый час казни", Левий Матвей проклял Бога и обратился к помощи дьявола, что дало немедленный эффект - появление "в пятом часу страданий" грозовой тучи и вестника от Пилата с приказом умертвить казнимых. У Чевкина Петроний наносит удар, будто бы добивающий Иешуа, а в действительности лишь обеспечивающий ему необходимое кровопускание. Сотник понял, что Пилат сочувствует осужденному и, подобно тому, как в "Мастере и Маргарите" Афраний намеками сговаривается с прокуратором об убийстве Иуды, Петроний дает понять своему начальнику, что Иешуа останется жив. Тот Иешуа Ганоцри, которого мы видим в пьесе, заносчивый, себялюбивый и равнодушный к другим людям, не должен был умереть. В данном случае драматург следовал индийским легендам, согласно которым Иисус Христос при подобных обстоятельствах избежал смерти на кресте, а потом удалился в Индию, где умер в глубокой старости. В образе Иешуа Чевкин заклеймил человека, что "стремится к трону, руководимый побуждениями, которые двигали в прошлом, двигают в настоящем и будут двигать в будущем во все времена, у всех народов, всех тиранов, узурпаторов". Смерть дала бы чевкинскому герою хоть какое-то очищение. У Булгакова Иешуа тоже не умирает на кресте своей смертью. Писатель учел, что за 4-5 часов распятый не мог погибнуть от зноя и жажды. Его действительно добивает палач по тайному распоряжению прокуратора, стремящегося облегчить страдания Га-Ноцри. Но смерть невинного Иешуа становится непосильным грузом для совести Понтия Пилата. Чевкин стремился максимально учесть всю информацию, сообщаемую об Иисусе Христе как каноническими Евангелиями, так и другими источниками. В своей пьесе он рационально истолковал все чудеса, связанные с именем основоположника X., в том числе и его "воскресение". Драматург даже заставил Пилата умыть руки перед иудеями. Почти все исследователи сходились в том, что на такое унижение перед покоренным народом римский правитель никогда бы не пошел. Но в чевкинской пьесе этому эпизоду придан иронический оттенок: прокуратор просто вымыл руки перед завтраком. Булгаков тоже стремился очистить Евангелия от недостоверных, по его мнению, событий. Пилат в романе просто потирает руки, когда начинает чувствовать неизбежность казни Иешуа. Автор "Мастера и Маргариты" опустил некоторые излишние для его замысла детали евангельской фабулы. Писатель сконцентрировал действие только вокруг Пилата и Га-Ноцри, так что в романе оказалось гораздо меньше действующих лиц, чем в чевкинской пьесе, хотя обычно в эпическом жанре больше персонажей, чем в драматическом. Нетрадиционная трактовка поведения предавшего Иешуа ученика, данная Чевкиным, частично отразилась у Булгакова в образе Иуды из Кириафа, тогда как в Понтии Пилате ершалаимских сцен ощутимо влияние поэмы Георгия Петровского "Пилат" (1893-1894). Ну и заодно уж. Вот тут (в связи с концертом, вероятно) обсуждается мое родословие. Не комментируя тон и стиль, вынуждена высказаться. Я вообще не склонна кичиться предками, заслуги должны быть у самого потомка. А тем более теперь, когда дворян в России стало больше, нежели представителей всех иных сословий, вместе взятых. Однако да, род Чевкиных действительно восходит к тому самому Редеде, которого зарезали, как известно, пред полкы касожскими. (Почему и вынуждена поправлять тех, кто пишет ее с ошибками - ну, школа рабочей молодежи, понятно и простительно, однако же учиться никогда не поздно... ) 2.По семейному преданию, а точнее, по словам все того же покойного деда, ветвь родового древа выглядит так: отец Анны Филаретовны - Филарет Фомич - приходился сыном пресловутому Константину Владимировичу. Но я никогда не проверяла этого, что безобразие, конечно. Рецензии
Выходит непериодически. Петроград. 1916 г. М 1. К-во б. М. В. Попова, и. 40 к. Своего читателя эта брошюра могла бы рассчитывать найти прежде всего в рабочей среде. Издатель, однако, поступил чрезвычайно странно: к шестнадцати страницам текста прибавил столько же страниц чистой бумаги и своих объявлений, назначив за все это цену в 40 коп. В результате ослаблено и самое значение дневника.
С. М. ЧЕВКИН. ШЕСТАЯ ДЕРЖАВА
Этнография неведомой страны. К-во «Звезда». Петроград. 1916 г. 223 стр., ц. 1 р. 75 к.
Заголовок книги может многих заинтересовать. Ведь люди пера, так охотно схватывая своеобразие всякого быта, свой собственный быт почему-то не зарисовывали почти никогда. Больше других сделал в этом отношении Мамин-Сибиряк (см. особенно его талантливую повесть «Черты из жизни Пепко»), Вл. Нем.-Данченко, Василий Нем.-Данченко, Потапенко... вот, пожалуй, и все, более заметные. Далее пойдут уже мемуары, воспоминания, записки или уж вещи писателей, давно отживших свой век. Мало произведений этого типа, и, конечно, с тем большим нетерпением берешь книжку г. Чевкина. Однако надежды читателя будут ею обмануты. Она, действительно, рисует жизнь литературных работников, сотрудников провинциальной газеты. Но, во-первых, «этнографии» при этом дано как раз чрезвычайно мало, а то, что дано, наводит на большие сомнения. Вот, например, некий Галина пишет обзор иностранной жизни: «Несмотря на наши многократные предупреждения, Австрия продолжает...» Газетная печать нам известна, и смеем уверить почтенного автора, что подобные передовики если и существуют, так только в карикатурах «Будильника» ', а отнюдь не в действительной жизни. Что касается художественной стороны произведения, то оно довольно безотрадно. Если перед нами снимок с действительной жизни и лиц, то это — неинтересная жизнь, неинтересные лица. Если это — повесть, то плохая повесть. Бесцветен, прежде всего, стиль автора. Не видно и признаков какой-либо фабулы. Обрисовка типов отсутствует, будучи заменена необыкновенным обилием рассуждений выведенных лиц; автору, очевидно, казалось, что эти рассуждения являются боевым местом книги, но читатель вряд ли согласится с ним. Если же автор и пытается порой что-либо сделать для обрисовки своих героев, то возбуждает только читательское недоумение. Вот, например, редактор Бубенцов. По словам автора, это — один из бойцов, которые остаются у последней разбитой пушки, чтобы, не дрогнув, исполнить свой долг до конца. Но за несколько страниц до этой характеристики автор, между прочим, указывает, что Бубенцов пишет одновременно корреспонденции и в консервативную, и в радикальную газеты. Полагаем, что к таковому лицу приложимо отнюдь не название бойца, а какой-либо гораздо менее лестный эпитет. Кого же, однако, вывел автор: бойца у разбитой пушки или газетного проходимца? Ответа нет и, значит, нет характеристики. Сомневаемся, чтобы кому-нибудь была нужна эта книга. © Copyright: Сергей Шрамко, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
