***

Здесь, на почтовом дворе, встречен я был человеком, отправляющимся в
Петербург на скитание прошения. Сие состояло в снискании дозволения завести
в сем городе свободное книгопечатание. Я ему говорил, что на сие дозволения
не нужно, ибо свобода на то дана всем. Но он хотел свободы в ценсуре, и вот
его о том размышления.
Типографии у нас всем иметь дозволено; и время то прошло, в которое
боялися поступаться оным дозволением частным людям: и для того, что в
вольных типографиях ложные могут печатаны быть пропуски, удерживались от
общего добра и полезного установления. Теперь свободно иметь всякому орудие
печатания, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана
нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где
есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, от чего нередко
бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые
разумы, которые собою править не могут. Если же всегда пребудут няньки и
опекуны, то ребенок долго ходить будет на помочах и совершенный на возрасте
будет каляка. Недоросль будет всегда Митрофанушка, без дядьки не ступит, без
опекуна не может править своим наследием. Таковы бывают везде следствия
обыкновенной ценсуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее. "..."
"..." Правительство, дознав полезность книгопечатания, оное дозволило
всем; но, паче еще дознав, что запрещение в мыслях утщетит благое намерение
вольности книгопечатания, поручило ценсуру или присмотр за изданиями управе
благочиния. Долг же ее в отношении сего может быть только тот, чтобы
воспрещать продажу язвительных сочинений. Но и сия ценсура есть лишняя. Один
несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред
и на многие лета остановку в шествии разума; запретит полезное изобретение,
новую мысль и всех лишит великого. Пример в малости. В управу благочиния
принесен для утверждения перевод романа. Переводчик, следуя автору, говоря о
любви, назвал ее лукавым богом. Мундирный ценсор, исполненный духа
благоговения, сие выражение почернил, говоря: "неприлично божество называть
лукавым". Кто чего не разумеет, тот в то да не мешается. Если хочешь
благорастворенного воздуха, удали от себя коптильню; если хочешь света,
удали затмевание; если хочешь, чтобы дитя не было застенчиво, то выгони лозу
из училища. В доме, где плети и батожье в моде, там служители пьяницы, воры
и того еще хуже {Такого же роду ценсор не дозволял, сказывают, печатать те
сочинения, где упоминалось о боге, говоря: я с ним дела никакого не имею.
Если в каком-либо сочинении порочили народные нравы того или другого
государства, он недозволенным сие почитал, говоря: Россия имеет тракт дружбы
с ним. Если упоминалося где о князе или графе, того не дозволял он печатать,
говоря: сие есть личность, ибо у нас есть князья и графы между знатными
особами.}.
Пускай печатают все, кому что на ум ни взойдет. Кто себя в печати
найдет обиженным, тому да дастся суд по форме. Я говорю не смехом. Слова не
всегда суть деяния, размышления же не преступления. Се правила Наказа о
новом уложении. Но брань на словах и в печати всегда брань. В законе никого
бранить не велено, и всякому свобода есть жаловаться. Но если кто про кого
скажет правду, бранью ли то почитать, того в законе нет. Какой вред может
быть, если книги в печати будут без клейма полицейского? Не токмо не может
быть вреда, но польза; от первого до последнего, от малого до великого, от
царя до последнейшего гражданина.
Обыкновенные правила ценсуры суть: подчеркивать, марать, не дозволять,
драть, жечь все то, что противно естественной религии и откровению, все то,
что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и
тишине общей. Рассмотрим сие подробно "..." запрещая вольное книгопечатание,
робкие правители не богохуления боятся, но боятся сами иметь порицателей.
Кто в часы безумия не щадит бога, тот в часы памяти и рассудка не пощадит
незаконной власти. "..." Для того-то вольность мыслей правительствам
страшна. До внутренности потрясенный вольнодумец прострет дерзкую, но мощную
и незыбкую руку к истукану власти, сорвет ее личину и покров и обнажит ее
состав. Всяк узрит бренные его ноги, всяк возвратит к себе данную ему
подпору, сила возвратится к источнику, истукан падет. Но если власть не на
тумане мнений восседает, если престол ее на искренности и истинной любви
общего блага возник, - не утвердится ли паче, когда основание его будет
явно, не возлюбится ли любящий искренно? Взаимность есть чувствование
природы, и стремление сие почило в естестве. Прочному и твердому зданию -
довольно его собственного основания; в опорах и контрфорсахему нужды нет.
Если позыбнется оно от ветхости, тогда только побочные тверди ему
нужны."..."
"..." Заключу сим: ценсура печатаемого принадлежит обществу, оно - дает
сочинителю венец или употребит листы на обвертки. Равно как ободрение
феатральному сочинению дает публика, а не директор феатра, _так и
выпускаемому "мир сочинению ценсор ни славы даст, ни бесславия. - Завеса
поднялась, взоры всех устремились к действованию; нравится - плещут, не
нравится - стучат и свищут, - Оставь глупое на волю суждения общего; оно
тысящу найдет ценсоров. Наистрожайшая полиция; не возможет так запретить
дряни мыслей, как негодующая на нее публика. Один раз им воньмут, потом
умрут они и не воскреснут вовеки. Но если мы признали бесполезность; ценсуры
или паче ее вред в царстве науки, то познаем обширную и беспредельную пользу
вольности печатания.
Доказательства сему, кажется, не нужны. Если свободно всякому мыслить,
и мысли свои объявлять всем беспрекословно, то естественно, что все, что
будет придумано, изобретено, то будет известно; великое будет; велико,
истина не затмится. Не дерзнут правители народов удалиться от стези правды и
убоятся, ибо пути их, злость и ухищрение обнажатся. Вострепещет судия,
подписывая неправедный приговор, и его раздерет. Устыдится власть имеющий
употреблять ее на удовлетворение только своих прихотей. Тайный грабеж
назовется грабежом, прикрытое убийство - убийством. Убоятся все злые
строгого взора истины, Спокойствие будет действительное... Ныне поверхность
только гладка, но ил, на дне лежащий, мутится и тмит прозрачность вод. "..."

А.Н. РАДИЩЕВ - ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

ИЗ ГЛАВЫ "ТОРЖОК"
1789 г.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 11.08.2014. ***