Последняя капля

               
   
  Я спешил домой, а они сидели на оградке газона и покуривали. Младшему было около десяти, двое других были  чуть постарше. Рядом шумело кафе, свет лился из окон и поэтому ребятишки виднелись издалека.
Хотел уже было нарушить их покой, но меня опередила дородная тетка в сером плаще. Она торопливо ступила к газону.
«Сейчас задаст им перцу! – подумал. – Сразу разучатся курить».
Но ошибся… Пацаны постарше лишь переглянулись, а тот, что помладше, сшиб пепелок с сигареты и еще пуще затянулся дымком.
- Господи, - услышал я теткин голос, - да где же эта остановка?       
И это так ударило меня по уставшей за день голове, что даже растерялся. Не ребятишки, знать, заботили сейчас взрослого человека, а несуразица с автобусными остановками.
- Может быть, знаете, где здесь остановка? – обратилась тётка уже ко мне. - Внучка ждет-пождёт, а я - остановку потеряла!
- Да как же так?! – вырвалось у меня. Совсем, видать, разучился   сдерживаться! - Детвора  курит, а вы как будто и не видите!   
- Скажи-ка им, – тетка заискивающе взглянула на ребятишек, –  такое ответят! Да и сколько говорить-то можно? 
- Сколько живёте – столько и говорите! Чего лениться…
Муха, кажется, лети - и её услышишь: так притихли пацанята. А окурок младшего упал в песок и затаился ярким светлячком.
- Ну-ка, – шагнул я к оградке, – давайте сюда сигареты!
И пацанов, словно мылом взяло: прыснули в темень и будто бы   не было.          
- Мужчина... – опять раздался голос тетки.
Да не хочу я с тобой разговаривать! И пошагал по тротуару дальше. 
Почему так низко пал человек?! Почему не  видит  будущее своё? Оно же в них, в этих ребятишках! 
Дальше носа глядеть надо, дальше! Как старик из моего детства. …Курил я как-то раз за баней, а он хвать за ухо! Вроде бы обо мне заботился, ан нет… И о себе тоже.  Мечтал, чтобы не вырос я обормотом, не мешал ему спать длинными ночами.
Вот как было! Все воспитывали, всякий прохожий вталкивал   разум. 
Попытался успокоиться, забыть дорогой до дома о тех ребятишках и о тетке, да где там: не выходили из головы и все тут! …И вроде бы по Писанию она живет – спешит подальше от греха!  Но их ли имел в виду библейский Иов, детей ли?
И даже ночью не мог уравновесить свою душу. Слушал толчки   крови и ворочался в постели… Нет, нельзя жить одним днем, нельзя жить без будущего!  И где угодно это скажу. И на ноябрьском съезде писателей России молчать не буду!
И вспомнил вдруг прошлый съезд, участником которого был, но почему-то с дикими вкраплениями той чертовщины, которую выдал мой обиженный стычкой с ребятишками мозг.    
 Вот они, литературные мэтры!  Вяло собираются  в  зале заседаний, а вчера, в день встречи, было много веселее. Пытаются травить байки,  но из похмельных голов мало чего лезет. А вот из этого толстяка лезет: 
- Э-э, мужики, что было - то было! –  трясет он сивой копной кудрей. Даже торчащая далеко вперёд борода его  дышит довольством. – Теперь - не то. Выпили по чуть-чуть и уже не работники… Ну-ка, Николай, развей тоску! – шмякнул лапой   по плечу своего соседа.
Тот угодливо вскочил: 
- Чего говорить-то? – зачастил. – Раньше да, - ерзнул ладошками, - было дело! Не по батьке случится, если  шапку не потерять.
 Я же недовольно слушал писательский гогот и прямо-таки   задыхался. Откуда веселье?! Вот-вот захлебнёмся в нечисти, а они…               
И, грохнув стулом, вскочил на ноги:
- Чего  смеетесь? – бросил в зал. – Чего веселитесь? …А ты, – повернулся к толстяку, – чему радуешься? «Тихий Дон» написал? - Дядька аж зарделся. – Шолохов-то не веселился! Он кровью писал… Где  ваш «Тихий Дон»?!   
  Почему я сейчас уснуть-то не могу?! …Потому что во всём свою вину чувствую! И вашу тоже… Что у нас нынче: мор  начался, война? …Почему тогда разруха-то кругом, почему  ребятишки  болтаются?
И не они меня ведь добили, а ровесник, что норовит отсидеться. В свою раковину сунуться. Не получится! Ружье во все стороны стреляет. 
  Куда идем? …Все похвальбу в книжках строчите, всё   убийц вымудряете! Где в ваших книжках рабочий? Ведь это, - обвел взглядом  роскошный зал, - рабочий строил. Не дьявольское отродье!
И ропот катнулся над креслами, шарахнулся к высокому потолку.
- Отродье?! – услышал я. Это вскочил толстяк. - А ты разве не знаешь чье все это? И моря, и горы… Разве не дьявола?! «Поклонись! - сказал он Христу. – И все отдам тебе!». И он, он поразил твоего Иова проказой! …Вот где верхушка айсберга! В князе мира сего!
Кто сотворил всё живое? …Создатель! И живешь ты по Его плану. …И мы так же, как и ты, пылали когда-то,  но по воле того, кто вошел в  Иуду, попали сюда. И остались навсегда в этом зале! Копаться в душах, быть выше суеты, о которую ты споткнулся и которую не можешь понять. …И разве, - дядька вопрошающе развел   руки, - не  искусом ты познаешь  всякую душу? …Вот и сядь, работай с нами!
- Но это бред! – перебил я. – Видимость дела, не более…
Знает же толстяк ответ  Христа! «Отойди от Меня, сатана!» А Иуда? …Ведь он умер жальче собаки! 
- Верно! – воскликнул толстяк. И его очки взлетели к носу. Будто бы все мои мысли читал он  через те очки. – Но Иисус ведь и   сказал на последней вечере: «Подам хлеб тому, кто выдаст Меня». И подал его Иуде. Сам назначил предателя. 
И ведь прав был толстяк, прав,  но всё крутился вокруг да около,  все-то поворачивал в сторону от слов Спасителя, сказанных на библейской горе: «Господу подчиняйся, Ему одному служи».
- Да, – еще громче воскликнул толстяк, – так и сказал Иисус! «…И отошел сатана до времени».  До времени, понял? Вот то время и пришло!
Его тщедушный сосед вскочил. Норовил добавить свое, но я уже никого не слушал. Видел лишь зыбкие чаши весов, что качались когда-то перед библейским Иовом. И мир лежал на них. И видел   одинокую каплю, вот-вот упадет она на чашу зла и всё: рухнет Божья гармония! Последняя капля… 
- Будешь ты, наконец, спать или нет? – раздраженный голос жены обрушился на меня откуда-то сверху.  – Ребятишки, ребятишки… Дались тебе эти ребятишки! Весь вечер о них твердил, и ночью не даёшь покоя… Спи, давай! – дёрнула одеяло к подбородку. – Опора мира нашёлся… Наживи свою болячку, да     лечи, не лезь в чужое!
- Опора, - эхом повторил за ней. Но уже без прежнего пыла… Нет,   не понять им нынешней трагедии. – А может я последняя капля и есть?