Глава двадцать первая
Была вторая неделя июля. Гурьев пытался скрыться от горячего солнца, но этого ему не удавалось.
Как он страдал от жары! Ещё никогда в жизни она не изматывала его так сильно. В его кабинете окно всегда было открыто настежь, но это не спасало. Каждые пятнадцать минут он поливал свою голову водой из графина. Эта процедура приносила облегчение, но увы, только на мгновения.
Ночью Гурьев заворачивался в мокрую простынь и ложился в постель.
- Мишенька, разве так можно? Ты же можешь заболеть! - ужасалась Антонина, - ведь после захода солнца с реки дует ветерок и становится прохладно.
- Тоня, может быть тебе и становится прохладно, а я схожу с ума от духоты, - с отчаянием отвечал Гурьев.
У Михаила, впервые в жизни, пропал аппетит! Ел он неохотно и мало. В основном пил квас, воду и компот, который Антонина называла узваром.
А потом подул восточный ветер, который местные жители называли «калмыком».
Температура воздуха резко возросла. Гурьеву казалось, что он живёт в хорошо протопленной бане. Его страдания усилились...
«Калмык» уже дул третий день. Зелёная трава и яркие цветы стали жухнуть. Листья на деревьях становились коричневыми, как поздней осенью, и обильно падали на землю.
В кабинет к Гурьеву заглянул Грабовский.
- Михаил Иванович, добрый день! Страдаете? -усмехнулся он.
- Здравствуйте, Николай Васильевич! Я уже не страдаю! Меня просто не существует! - пожаловался Гурьев.
- Это совершенно так, Михаил Иванович! Лето в Ростове на Дону очень непростое. Жаркое! Люди непривычные страдают. Это нужно пережить! Почаще нужно бывать на природе. Купаться в реке, и тогда жизнь покажется вам совершенно иной. Прекрасной! Вы, кстати, чем завтра планируете заняться после двенадцати часов?
- Не знаю. Пойду домой обедать, наверное, - вздохнул Гурьев, пожимая плечами.
- Не надо вам, Михаил Иванович, идти домой обедать! Я вас приглашаю отведать прекрасной еды в одном уютном месте, где жара совершенно не чувствуется. Принимаете моё предложение? - Грубовский «сверлил» его своими жёлтыми глазами.
- Конечно, Николай Васильевич! - немного оживился Гурьев.- Спасибо за приглашение!
- Тогда завтра мы покидаем управление в двенадцать часов дня, чтобы вернуться сюда только на следующий день. Думаю, что наш с вами обед перейдёт в ужин, - усмехнулся Грабовский. - Да, Михаил Иванович, прошу вас завтра надеть самое простое, что у вас есть! Если есть такая возможность, даже старое. Одежду вы можете принести с собой, а потом переоденетесь. Согласны?
- Да, конечно! - ответил Гурьев.
- Тогда до завтра! - Грабовский пожал ему руку и вышел из кабинета.
На следующий день Михаил сначала был в адресном столе, затем писал бумаги, количество которых, почему-то, каждый раз у него увеличивалось.
Стук в дверь. Зашёл Грабовский.
Одет он был довольно необычно: старая выцветшая косоворотка, широкие светлые заношенные штаны и белые парусиновые туфли.
- Михаил Иванович, - негромко произнёс он, - через пятнадцать минут я жду вас на углу, как в прошлый раз, - и сразу же вышел.
Гурьев предупредил адъютанта о том, что убывает по делам в город, переоделся в брюки от своего первого изодранного костюма. Надел рубаху безрукавку и тоже вышел.
Ну углу Таганрогского проспекта и улицы Полицейской стояла пролётка с поднятым верхом. Грабовский его уже ждал.
- Трогай, любезный! - приказал Николай Васильевич вознице.
Ехали молча.
- Не стоит высовываться! - предупредил Грабовский, - так будет лучше.
Пролётка проехала Ростов на Дону и вскоре покатила по мощённым булыжникам красивым улицам Нахичевани на Дону. Затем повернула направо и стала спускаться к Дону.
Вскоре остановилась.
- Выходим, Михаил Иванович! - произнёс Грабовский.
Штаб-ротмистр рассчитался с возницей и приказал тому возвращаться.
- Вот Михаил Иванович, смотрите какая красота! Протока Дона, а напротив нас Зелёный остров. Шикарный пейзаж! - Грабовский подошёл к самой воде и, засунув два пальца правой руки в рот, громко и пронзительно свистнул.
Михаил заметил, что с противоположного берега к ним поплыла лодка с одним гребцом.
Дул ветерок. От воды исходила лёгкая прохлада. Гурьеву захотелось, вдруг, лечь прямо здесь на песок и бездумно смотреть на голубое высокое небо.
Лодка воткнулась в берег. Из неё ловко выпрыгнул мужчина лет тридцати. Бородатый, с крупный носом, с мохнатыми бровями и безобразным шрамом на щеке под правым глазом.
- Здравствуйте, Николай Васильевич! - низко поклонился мужчина.
- Добрый день, Гришутка! Дай-ка я тебя обниму! - Грабовский подошёл к лодочнику и прижал его к себе. - Сколько времени мы не виделись?
- Давно уже, Николай Васильевич! - мужчина радостно улыбнулся. - Поехали? Всё уже готово!
- Конечно! - улыбнулся Грабовский.
На острове, в шагах ста от воды, горел костёр. Над ним висел большой ведёрный медный котёл, из которого невероятно вкусно пахло. Чуть дальше располагалось строение из четырёх столбов, вкопанных в песок с тростниковой крышей. Под ней - грубо сколоченный стол и два табурета с мощными круглыми ножками.
- Вот, Николай Васильевич, здесь располагайтесь! Прекрасный вид. Всегда дует ветерок, дающий прохладу и отгоняющий комаров, - лодочник широко улыбнулся.
- Да, Гришутка, хочу представить тебе очень хорошего и порядочного человека, Михаила Ивановича! - сказал Грабовский.
- Рад познакомиться! - Гурьев пожал широкую шершавую ладонь лодочника.
- Я тоже! - Гришутка широко улыбнулся, показывая свои белые крепкие зубы. - Проходите и устраивайтесь, пожалуйста! У нас здесь хорошо! Спокойно!
- Пойдёмте, Михаил Иванович! - Грабовский нежно взял Гурьева за локоть и повёл к навесу.
Михаил сел на табурет и только сейчас посмотрел на противоположный берег. Там было сплошное нагромождение кирпичных складов. По набережной сновали люди с мешками на плечах, разгружая две больших пузатых баржи, стоящих у каменных пристаней.
- Здравствуйте! - появилась коренастая плечистая женщина с раскосыми глазами.
«Калмычка, наверное?» - подумал Гурьев.
Женщина поставила на стол деревянное старое блюдо со свежими помидорами, огурцами и большую солонку из обожжённой глины.
Потом появился Гришутка с деревянными глубокими мисками и круглым караваем хлеба.
- Свежий! Машка сегодня испекла! Вкуснющий! Чувствуете запах какой стоит вокруг? Николай Васильевич, вам порезать хлебушек или сами?
- Не надо, Гришутка! Сами! Нож принеси только! - распорядился Грабовский.
Вновь появилась калмычка, которую хозяин именовал Машкой. Она поставила на стол большую деревянную миску с укропом, головками чеснока и перьями зелёного лука.
Всё выглядело так аппетитно, что Гурьев стал глотать слюну.
- Есть квас. Я делала по особому рецепту. Есть узвар. Недавно сваренный и охлаждённый, - не поднимая глаз на гостей предложила калмычка.
- Машка, неси квас! Узвар сладкий ведь, на потом его оставь! - улыбнулся Грабовский.
Женщина молча удалилась.
Появился Гришутка. Осмотрел стол, покачал головой.
- Водочку с ушицей подать, Николай Васильевич?
- Эх, Гришутка, - укоризненно вздохнул Грабовский, - сначала икорку нужно.
- Точно! - хлопнул себя по лбу лодочник. - Сейчас! Уже несу.
Пришла Машка с двумя старыми рюмками-стопками мутного стекла, небольшим жбаном с квасом и черпаком.
Зачерпнула из жбана и молча протянула Грабовскому. Тот сделал несколько глотков.
- Вот это напиток! Не пил такого никогда! - он вернул черпак Машке.
Женщина вновь зачерпнула черпаком из жбана и протянула Михаилу. Тот сделал глоток. Квас был холодный, ядрёный с крепким запахом донской степи.
- Я тоже такого никогда не пробовал, - признался Гурьев.
Уже бежал Гришутка с небольшим тазиком чёрной икры и двумя бутылками водки.
- Приятного аппетиту! Николай Васильевич, уха готова! Когда схочите, тогда и свистните! Мы с Машкой дома будем, - мужчина ткнул указательным пальцем куда-то в рощу тополей.
- Грабовский, не торопясь, обстоятельно нарезал хлеба. Зачерпнул деревянной ложкой из тазика икру и горкой положил её на кусок хлеба.
- Михаил Иванович, чего сидите? Здесь половых нет! Ухаживайте за собой сами! - Грабовский принялся разливать водку. - Стопки маленькие, - с сожалением хмыкнул он.
Гурьев обильно намазал икрой кусок белого мягкого хлеба.
- Михаил Иванович, мы с вами знакомы уже довольно давно, и я хотел бы быть с вами на ты. Для этого мы должны выпить на брудершафт! Не возражаете? - совершенно неожиданно предложил штаб-ротмистр и встал.
- Нет! - растерялся Михаил и поднялся из-за стола.
Грабовский подошёл к нему. Они скрестили свои руки в локтях и, смотря друг другу в глаза, выпили водку.
Гурьев мгновенно опрокинул содержимое стопки в горло, а Грабовский цедил её мелким глотками.
Затем поцеловались.
- Я ещё наливаю тебе? - спросил штаб-ротмистр.
- Давайт.. Давай наливай! Стопки и правда какие-то миниатюрные! - согласился Михаил.
Закусили хлебом с икрой!
- Ты, Михаил, ешь! Не стесняйся! Я не захотел приглашать тебя в ресторан. Там, бесспорно, гораздо культурнее, чем здесь. Зато здесь мы можем, не таясь, спокойно поговорить! - Грабовский намазал себе ещё кусок хлеба икрой.
- А мне, Николай Васи...,а мне Николай здесь очень нравится! Нет такой жуткой жары, от реки прохлада идёт. Очень необычно, - признался Гурьев.
-Ты прав! - бросил Грабовский и засунул два пальца в рот.
Громкий удалой свист разнёсся по округе.
Через несколько минут Гришутка с Машкой вдвоём, просунув толстую палку под ручку медного котла принесли уху.
- Вот черпак, Николай Васильевич! Приятного аппетиту! - улыбнулся лодочник, и они с женщиной быстро ушли.
Уха была жирной, душистой и невероятно вкусной.
- Необыкновенная еда! Я, не любитель рыбы, но эту уху пока не съем, не встану из-за стола! - Михаил принялся наливать себе вторую деревянную миску.
- Гришутка, пообещал мне, что приготовит тройную. Не знаю это тройная уха или обыкновенная, но то, что она необычайно вкусная- это правда! - Грабовский ел медленно, иногда вытирая носовым платком маленькие капельки пота на лбу.
- Я тоже ничего не могу сказать! -согласился Гурьев, - но то, что вкусная это даже и обсуждать не стоит.
Грабовский сунул два пальца в рот. Свистнул. Через минуту к ним уже бежал Гришутка с двумя бутылками водки.
- А откуда ты узнал, что нам напиток нужен? - удивился штаб-ротмистр.
- Догадался! - рассмеялся Гришутка, - для таких крепких мужиков бутылка водки это што? Ничехо! Ха-ха! Николай Васильевич, вы не только юшку черпайте из котла, а рыбку! Там осетрина вареная!
- Хорошо! Хорошо! - закивал головой Грабовский.
- Михаил, я специально сегодня выбрал это место для того, чтобы поговорить с тобой откровенно. Ведь больше негде, - Николай Васильевич остановил взгляд своих жёлтых глаз на Гурьеве. - Можешь меня спрашивать всё, что хочешь! Я отвечу. А вопросов у тебя целая тьма, я это знаю. Давай выпьем!
Выпили. Грабовский вынул черпаком большой кусок жирного осетра и положил себе в миску. Михаил, потом, налил себе до самого верха ухи.
- Часто думаю о том, почему Швачкина не тронули? Ведь он фальсификатор! Его нужно, как минимум, разжаловать, а затем выдворить из Корпуса. Может быть и в тюрьму отправить! - наконец выпалил Гурьев своё самое больное. То, что так долго держал в себе.
- Можно, конечно! Зачем только? - усмехнулся Грабовский. - Павел - неплохой молодой человек. Умный и очень. Судьба у него особая. Павел ведь незаконнорожденный. Это обстоятельство наложило отпечаток на всю его жизнь.
- Как незаконнорожденный? - Гурьев перестал есть уху, - ведь таких в Отдельный корпус жандармов не берут.
- Совершенно верно! Ты прав, Михаил! Так отец у Швачкина кто? Знаменитый сановник Российской империи, который имеет право личного доклада самому государю! Фамилию я упоминать не буду! Зачем? Краткая суть истории такова. У одного известного генерала не было детей. Жена оказалась неспособной, а он безумно хотел иметь сына. Родился у генерала сын. Здоровый хороший мальчик, но только от прислуги. Ребёнок был точной копией отца! Невероятно, но факт! Что сделал генерал? По договорённости со своим другом, который когда-то был его командиром, подполковником в отставке Швачкиным Степаном Ивановичем, представителем известного дворянского, но обедневшего в настоящее время рода, новорожденный получил метрическое свидетельство. Очень интересное такое метрическое свидетельство, - Грабовский прервался и полез черпаком в котёл за очередным куском осетрины.
Гурьев, воспользовавшись паузой, наполнил стопки.
- Выпьем, Николай! За необыкновенный день и вкуснейшую уху! - сказал он.
- Конечно! А как же! День чудесный! Жара не чувствуется. Уха поедается! Осетрина - необыкновенная! - Грабовский принялся пить водку мелкими глотками, и его большой кадык задвигался вниз и вверх.
Гурьев терпеливо ждал. Штаб-ротмистр выпил, вздохнул и, поковырявшись в горке помидоров, вынул оттуда стручок красного горького перца. Откусил кусок, довольно улыбнулся и отправил его весь в рот.
- Так вот в метрическом свидетельстве говорилось, что отцом ребёнка является Швачкин Степан Иванович, матерью Швачкина Маргарита Васильевна. Православные, находящиеся в законном браке. В метрическом свидетельстве было указано имя священника, совершившего таинство крещения. Номер записи, разумеется, также имелся. Настоящий документ! Ребёнка назвали Павлом. Чета Швачкиных никогда своего сына и в глаза не видела. С первых минут жизни Павла воспитывала его настоящая мать, сожительница его отца. То есть бывшая прислуга. Мальчик рос. Отец дал ему великолепное образование. После окончания Николаевского кавалерийского училища корнет Швачкин Павел Степанович был направлен в Лейб-гвардии Конный Его Величества полк. Престижное учебное заведение и престижнейшая воинская часть нашей империи. Гвардия! Престижно, но, увы, карьеры не сделаешь. Особенно в мирное время. Отец Павла мечтал, даже не мечтал, а даже бредил, чтобы сын в кратчайшее время стал генералом. Увы, такое невозможно! Тогда отец обратил свой взор на Отдельный корпус жандармов. Это было и есть единственное место, где можно сделать невероятную карьеру в мирное время. Он и направил туда своего любимца. Сначала курсы, затем должность адъютанта в Оренбургском губернском жандармском управлении. Целых два года! Время идёт... Павел мечтает о карьере. Отец тоже. Швачкина переводят в Донское областное жандармское управление, а из него сразу же прикомандированным офицером в Ростов на Дону. Начав службу, активный Швачкин вербует кого попало. Для него качество агентов абсолютно не интересно, ему необходима их количество. О молодом энергичном поручике уже говорят в штабе Отдельного корпуса жандармов. С подачи его отца, разумеется. Теперь Павлу Степановичу нужно реализовать что-то невероятно громкое и значительное. Подходящий момент случился, когда пришёл «штучник» «Байрон» и Швачкин завербовал его, превратив в «ценнейшего секретного агента», разрабатывающего хорошо законспирированную антигосударственную организацию. Апостолов и Тиханович настроены весьма пессимистически. Невзирая на их мнения, информация уже ушла на самый верх. Благодаря, разумеется, отцу Павла. В штабе Отдельного корпуса жандармов начали говорить о талантах молодого, но уже чрезвычайно перспективного поручика Швачкина. Его планируют перевести в Санкт-Петербург. Тиханович и Апостолов ничего не могут сделать. Ведь выступить против этого означает поставить крест на их карьерах. Тогда Тиханович и Апостолов решают передать дело агентурной разработки «Весельчаки» какому-нибудь неопытному и незнакомому с агентурной работой офицеру. То есть начинают искать кандидата, чтобы кинуть его под «мчащийся на всех парах паровоз». Ведь мне это дело они не всучат никогда! Ха-ха! Поручику Фёдорову тоже. Ведь, несмотря, на то, что Алексей Алексеевич тугодум, на такую аферу он не пойдёт.
- Николай, так значит я был назначен жертвой, которая должна была умереть под «колёсами паровоза»? - у Гурьева от гнева задёргалась левая щека.
- Да, к сожалению это так! - криво усмехнулся Грабовский. - Что поделать? Вы новенький, никому не известный, без связей, абсолютно не разбирающийся в работе с агентурой, поэтому вас и приговорили. Жестоко, но это факт!
- Николай, а если бы агентурная разработка «Весельчаки» зашла в тупик, а потом и вовсе развалилась? Со мной чтобы тогда сделали? - Гурьев был сильно пришиблен услышанным от Грабовского.
- Чтобы сделали? В худшем случае выперли из Отдельного корпуса жандармов. В лучшем- отправили к «чугункам», - штаб-ротмистр наполнил стопки водкой.
- А чугунки это кто такие? - округлились глаза у Гурьева.
- «Чугунками» называют всех тех, кто служит в полицейско-жандармских управлениях железных дорог. Назначили бы тебя жандармским начальником какой-нибудь захолустной железнодорожной станции Верхние Пупки, и закончил бы ты свою службу через двадцать пять лет в чине штаб-ротмистра. Без орденов и приличной пенсии. Выпьем друг мой, Михаил! Ты осетринку отварную попробуй! Шикарная! - Грабовский поднял стопку.
Гурьев одним глотком опрокинул водку в горло. Нашёл среди помидоров небольшой стручок красного горького перца и надкусил его кончик.
- А-а-а-а! - тут же захрипел он и громко его выплюнул под стол.
- Михаил, ты осторожно с перцем! Желудок можешь сжечь! - осуждающе покачал головой Грабовский. - На вот, кваску хлебни! - он быстро зачерпнул черпаком из жбана.
От выпитого кваса Гурьеву немного полегчало.
-Уф! УФ! Чуть не умер! - выдохнул он.
- Горький перец - хорошая вещь, но его надо уметь есть. Ха-ха! - Грабовский положил себе кусок осетрины. - Кстати, наш сослуживец, Алексей Фёдоров мечтает перевестись в «чугунки». Там, конечно, карьеру не сделаешь, но служба очень спокойная. Если есть кой-какие связи в отставку можно уйти даже в чине полковника. Это, конечно, если повезёт! Служба там для тех, кто не хочет вообще ничего делать и думать не способен. Ладно, Бог с ним, с этим Фёдоровым!
- Николай, Фёдоров мне не интересен! Хотелось бы знать, что дальше будет со Швачкиным! - Гурьев достал себе огромный кусок осетрины и с трудом разместил его у себя в миске,
- Швачкин сделает блестящую карьеру! Он не глуп. Умеет хорошо и ярко говорить. Обладает невероятным талантом убеждения. Самое главное, что у него есть большая поддержка. - Убеждённо сказал штаб-ротмистр.
- А за этот подлог ему ничего не будет? - Гурьев вновь остановил свой взгляд на глазах Грабовского.
- Какой подлог? Михаил! Вы что этого до сих пор не поняли? Члены антигосударственной группы, которую раскрыл Швачкин, раскаялись в своей преступной деятельности. Организатор Бурлаков повесился. Я, по поручению Апостолова, написал обстоятельное письмо в Департамент полиции и штаб Отдельного корпуса жандармов. Там все остались удовлетворены нашими объяснениями. Всё дело агентурной разработки «Весельчаки» закрыто и отправлено в архив! Ты, Михаил, должен спать спокойно! Ха-ха-ха! Давай ещё по одной и будем собираться домой. Ты насытился, Михаил? - Грабовский разливал остатки водки из последней бутылки.
- Я? Наелся. Хотел бы спросить о Бурлакове. Ты уверен, что он сам повесился? Я слышал, что филёры, которые приглядывали за «Байроном», когда того отвезли в гостиницу, получили очень приличные наградные.
Грабовский ничего не ответил. Он мелкими глотками пил водку.
Гурьев вернулся домой. В квартире было душно, как в духовке. «Невозможно даже дышать! УФ!» - он начал стягивать с себя одежду.
- Любимый есть окрошка. Холодная! Накрывать на стол? - Антонина смотрела на него влюблёнными глазами.
- Конечно! Накрывай, Тоня!
Михаил ел вкусную окрошку. Калмыкова сидела напротив и любовалась им. Улыбалась, наблюдая за тем, как он опустошал тарелку за тарелкой.
- Ой, Мишенька! Я совсем забыла тебе сказать. У Марии Ивановны Мешковой ведь завтра день рождения! Совсем запамятовала, - всплеснула руками Антонина.
- Откуда информация? - Михаил застыл с ложкой в руке.
- Дворник Василий сказал сегодня утром. Нужен подарок наверное?
- Подарок пока не нужен! А вот внимание оказать надо обязательно. Завтра рано утром купи мне большую корзину роз. Можно это сделать? - задумался Гурьев.
- Да! Можно! Куплю в цветочных рядах на базаре. Там и корзины есть. Там тебе цветы в корзину составят, как нужно. Дешевле выйдет, чем в цветочном магазине, - уверенно сказала Калмыкова.
- Замечательно! Купи тогда... тогда, - он задумался, -белые. Нет не надо! Она же не невеста на выданье! Тёмно-красного цвета или ярко-красные. Смотри сама, что будет. Только не дюжину или две, а штук 55 или 65.
- 55! - охнула Антонина, - это же бешеные деньги!
- Ничего страшного! Купи! Я дам тебе рублей 50. Нет 70! Можешь потратить все! Только наша корзина с розами должна быть красивее всех! Поняла, Тоня?
- Конечно, поняла! Только вот такие деньжищи тратить на цветы, которые засохнут... Это неразумно! - вздохнула она.
В девять часов утра следующего дня Гурьев в парадном жандармском мундире голубого цвета позвонил в квартиру Мешковой. В руках он держал огромную корзину, плотно наполненную крупными розами бордового цвета.
Открыла сама хозяйка.
- Мишенька! Какая радость! Вы прекрасно выглядите в парадном мундире! Какой вы красавчик! - Мешкова, как всегда смотрелась девочкой, несмотря на морщины на лице и седую тугую косу до пояса.
- Мария Ивановна, поздравляю вас! - он протянул женщине корзину.
- Боже мой! Боже мой! - искренне вскрикнула Мешкова, - какая красота! Какая прелесть! Чего вы застыли в пороге? Проходите, Мишенька! Проходите и заносите ваши замечательные розы! Какая красота! Какая прелесть! - не уставала повторять она.
Квартира у Марии Ивановны была совсем небольшой. Обыкновенное жильё уже пожилой женщины: старая мебель, салфетки на тумбочках и маленьких столиках, кресла в тяжёлых чехлах. На стенах развешаны картины. Обычные, как в любой семье потомственных дворян. Майоры в париках и с орденами. Кавалерийские полковники верхом на своих лошадях с палашами в руках, ведущие в бой отважных солдат. Дамы в шляпках и в белых ажурных перчатках. Дети с пуделями...
И вдруг, отдельно от всех картин, в обыкновенной сосновой некрашеной раме он увидел лист картона. На нём карандашом - портрет Мешковой.
Михаил вздрогнул. На него смотрела настоящая Мария Ивановна. Не та живая, которая была рядом, а именно настоящая! Пронзительный взгляд умных глаз. Крепко сжатые волевые губы. Она дышала. Она хотела что-то сказать, нужно только было прислушаться...
- Такого портрета я ещё никогда не видел! - тихим голосом признался Гурьев. - Очень сильно! Впечатляет... и очень... Мария Ивановна, а кто этот художник? Великий талант! Величайший! - Михаил не мог оторвать от портрета своего взгляда.
- Мне тоже очень нравится! Это меня написал Николаша! - объяснила Мешкова.
- Какой Николаша? - не понял Гурьев.
-Как какой? - удивилась она, а затем объяснила, - Грабовский Николай Васильевич.
Конец первой части первой книги