Предыдущая часть моего повествования о болезни, операции и реабилитации закончилась на том, что я сидел на скамеечке перед больницей, мёрз и ждал сына, который должен отвезти меня в санаторий. Что ж, теперь надо ехать в это самое Чусовское, хоть я и не хотел. Менять одну больничную палату на другую было тяжело. Одно хорошо, там в Чусовском хоть гулять можно. С одной стороны, это хорошо – гулять, дышать воздухом. А с другой стороны – за столько дней в больнице я от улицы отвык совершенно. Вот и сейчас, всего-то минут пятнадцать посидел, а мне уже и холодно, и грустно, и страшно. Вдруг простужусь?
Озеро Чусовское оказалось не в Пермском крае, как я думал раньше, а недалеко от Екатеринбурга. Вообще, странное какое-то название. Если оно Чусовское, то вроде бы должно быть как-то связано с рекой Чусовой. Но не связано. Впрочем, как и то озеро Чусовское, что находится в Пермском крае. Там есть ещё одно озеро с тем же названием. И именно там пытались ядерным взрывом прокладывать каналы для поворота северных рек.
И вот приехали. Озеро, санаторий и посёлок. Всё это находится в тупике, дальше Чусовского дороги нет. Вокруг лес, и если бы не поздняя осень и хмурое небо, то было бы красиво. Палата маленькая, трёхместная, зато с балконом и телевизором.
И я так обрадовался этому телевизору. Вот никогда бы не подумал, что буду радоваться телевизору. Сосед мой, которого сегодня выписывали, сказал:
- Я бы не сказал, что тут хорошо. Соседи у меня до вас были старики…
Один из этих стариков лежал до санатория в реанимации четырнадцать дней.
- У него пролежни были даже на пятках.
Старики эти храпели по ночам громко и пахло от них неприятно, потому что мылись все кое-как. Тщательно ведь не помоешься.
При выписке из больницы каждого из нас предупреждают, что отверстия для дренажа, те самые, что делают тебя похожим на розетку, мочить нельзя. Они же идут в глубину организма, и если вода попадёт туда, то могут быть какие-то осложнения. И швы тоже лучше не мочить до полного их зарастания. А швы – это тридцать сантиметров на груди и полметра на ноге. Вот тут и мойся как хочешь. Хочешь чисто, а хочешь и не очень. Я попробовал помыться в первый же день. Не знаю, хорошо ли у меня это получилось, но я всё время надеялся, что пахнуть от меня не будет.
Обед тут отличался тем, что котлеты нам подавали уже не паровые, как в больнице, а жареные. Это было вкуснее. Плюс витаминный салат перед завтраком и ужином. Потом расскажу подробнее про тот самый салат. А когда я в первый раз вечером выбрался погулять, то вдруг понял, что иду, еле переставляя ноги. Медленно-медленно, тяжело дыша. Вокруг санатория проложены дорожки для прогулок, и на каждой указана протяжённость маршрута. Где-то восемьсот метров, где-то километр, где-то два. Восемьсот метров я ещё кое-как проковылял. И пока всё, больше мне не осилить. Вернувшись в палату, я впервые за долгое время уснул на обыкновенной деревянной кровати без всякого электропривода, на кровати, которая не скрипела и не звенела. Хотя спать приходилось всё ещё на спине, но я уже к такому привык.
Так и потянулись дни санаторно-курортного лечения. День наш начинался уже не с укола в живот для разжижения крови, а с голоса из динамика:
-Проходите мерить давление.
В больнице у нас давление мерили редко. Зато здесь - каждый день, утром и вечером. Потом завтрак. И всё время между завтраком и обедом занимали процедуры. Лечебная физкультура, массаж, беговая дорожка. И какая-то особенная процедура для заживления швов, которая называлась «бемер». На швы накладывали какой-то приборчик. А каким уж образом он способствовал процессу заживления – это я не знаю. Но швы потихоньку заживали, и скоро с них сняли больничные наклейки и просто замазали зелёнкой. Правда лежать на жёсткой кушетке под этим «бемером» было страшно неудобно. Копчик, который я отлежал ещё в больнице, болел по-прежнему.
К прогулкам я скоро привык, и уже не воспринимал как трагедию необходимость пройти километр. Я почувствовал, что стал крепче, хотя и ходил всё так же медленно. Я гулял вокруг санатория, гулял по берегу озера, заходил на длинный дощатый причал. И вдруг однажды увидел крупного серого кота. Кот! Пока я лежал в больнице, я и забыл, что на свете есть кошки. Вокруг больницы никаких кошек не было, только собаки охранников и крысы. А тут кот. Я пошёл за котом, стараясь подозвать его поближе, погладить, взять на руки, почувствовать руками его нежный мех. Но кот не давался мне в руки, всё время убегал от меня. Я ходил к коту каждый день, все двенадцать дней, пока был здесь. И ни разу его не поймал. Да и боязно было. Вдруг оступлюсь, гоняясь за котом, упаду, и моя заботливо зашитая грудная клетка опять разойдётся.
Становилось всё холоднее, и скоро наше озеро покрылось тонким льдом. Льда не было только на самой середине, и я видел, как ветер перебирает там небольшие серо-синие волны. Утки, которые раньше плавали на озере, куда-то улетели. Может быть, полетели в город, на тёплую воду. А может быть, полетели прямо на пруд в парке позади расторгуевского дворца. Вместо уток по тонкому льду важно расхаживали вороны. Снега ещё не было, он лениво падал с неба и лежал крохотными крупинками на зелёной траве. Вот когда выпадет настоящий снег, тогда я и поеду домой, думал я.
Я слышал, что в санатории есть свой музей и библиотека, но не знал, где именно она есть. Наконец нашёл. Музей и библиотека были в отдельно стоящем домике, но он был закрыт. А перед домиком стоял синий велосипед. Да уж, велосипед – это ещё одно напоминание о том, что мне сейчас нельзя. На велосипеде тоже нельзя. И на машине нельзя, особенно переключать скорости, ибо при этом напрягается грудная клетка. Кстати. Многие из постояльцев нашего санатория этот запрет езды просто игнорировали. И приезжали сюда на своих автомобилях.
Постепенно мне стало мало санаторной территории, и я пошёл гулять в посёлок. Посёлок тоже называется Озеро Чусовское, и был построен специально для проживания персонала санатория. Раньше это был просто посёлок на пять улиц с деревянными домами, в которых жили врачи и медсёстры. Но годов с девяностых деревянных домов тут становилось всё меньше. Зато больше становилось кирпичных коттеджей. И к сегодняшнему дню деревянных домиков осталось лишь штук пять на весь посёлок. А остальное занимают разные «дворцы во вкусе». Где-то они поменьше, где-то побольше. Ощущения от посёлка странные. Это такой макет богатой России будущего. Это не Таватуй с разбитыми дорогами и страшными глухими заборами, как в тюрьме. Здесь дороги хорошие, а заборы не такие глухие.
Наверное, пройдёт ещё несколько лет, и многие наши деревни и посёлки станут вот такими. Трёхэтажные частные дома, навесы для автомобилей во дворах, декоративные клумбы. Что меня удивило – здесь есть храм. В таком небольшом посёлке - и храм. Я думал, он облицован серым кирпичом. Подошёл поближе, пощупал. Это не кирпич, это пиленые каменные бруски примерно такого же размера. И внутри всё отделано разноцветным камнем и роскошно. Школы здесь нет, есть только детский сад и магазин. Детский сад тоже с виду богатый, с бронзовыми статуями косуль во дворе.
Магазин же дорогой, потому что он в посёлке единственный, и конкуренции ему нет. А люди попроще, которые тут тоже есть, живут в трёх многоквартирных домах. И кого в посёлке совсем не встретишь – это работников санатория. Они все живут в Екатеринбурге и ездят сюда на автобусе или своих машинах.
В ближайший выходной ко мне приехала Аля. Её я не видел очень долго, только слышал её голос в телефоне, стараясь уйти в уголок подальше, туда, где не слышно посторонних шумов. А тут впервые увидел своими глазами. Не обошлось без слёз. Мы гуляли по пяти улицам посёлка, она поддерживала меня за руку, чтоб я не упал. Мы разглядывали дома, так непохожие на привычные нам. Аля привезла мне фотоаппарат. Именно благодаря ей у меня появились первые снимки. В больнице у меня и мысли не было о фотоаппарате. Но тут я видимо стал немного выздоравливать и у меня появился некоторый интерес к жизни.
Привезла она мне и колбасы. И тут я понял, насколько отвык от «вкусной и вредной пищи». Я почувствовал, что мне трудно эту колбасу жевать. Привык к протёртым продуктам и каше, и челюсти мои с колбасой просто не справляются.
А ещё, мы слышали жуткий вой. Идём по улице, поравнялись с чьим-то домом. И тут в доме что-то завыло. Как будто множество собак заголосили разом. Мы испугались. А потом сообразили, что это вой слишком искусственный, что настоящие собаки так выть не будут. Тогда что это? Звук для отпугивания воров? Типа, не лазьте сюда, воры, здесь полно злых псов. Но ведь воры тоже не дураки. И если мы отличили «поддельный» звук от настоящего, то и они отличат. А почему этот вой включился при нашем появлении? Ведь мы просто шли по улице. Неужели какая-то автоматика так реагирует на всех прохожих? Когда мы шли назад, вой уже не включался. И потом Аля, когда звонила мне, всегда спрашивала, не ходил ли я мимо того дома, не слышал ли вой. Я ходил там постоянно, но вой не повторялся.
На улице опять потеплело. Лёд, который покрывал почти всё озеро, вдруг поломало ветром. Ветер согнал все льдинки к берегу, и было слышно, как они тихонько трутся друг об друга и позванивают. Иногда я выходил на причал и слушал этот тихий таинственный звон. А откуда-то из города вновь прилетели утки и стали плавать по очистившейся воде.
Потом я всё-таки нашёл и музей, и библиотеку. Оказывается, у этого места довольно любопытная история. В незапамятные времена тут было подворье Ново-Тихвинского монастыря. Жили монахини, ловили рыбу для других монахинь, которые жили в самом монастыре, в городе. Была у них часовня, хоть деревянная, но с витражами. Так и жили до самой революции. А потом здесь был туберкулёзный санаторий. Именно туберкулёзный. От города далеко, вокруг лес и свежий воздух – где ещё быть туберкулёзному санаторию, как не здесь. А ещё здесь было какое-то партийно-советское учреждение вроде совпартшколы. И даже хотели сделать государственные дачи для разных «секретарей». Часовню же разобрали на дрова с началом войны.
Всё же остановились на туберкулёзниках. Жили они тут дружной семьёй, ибо лечиться приходилось очень долго. За такой долгий срок лечения все успевали подружиться. Все вместе смотрели кино, ходили на танцы, а ещё здесь же в санатории больные работали. Ну, нельзя же советских граждан оставлять надолго без работы. Для женщин - больных была швейная мастерская, а для мужчин - столярная. Так и жил этот санаторий до самых девяностых. А потом начали в нём делать ремонт, да так и не закончили. И простояло это здание заброшенным. Так бы и растащили добрые люди весь бывший санаторий по кирпичику, но…
Губернатор Россель предлагал это здание всем врачам. Вместе со зданием предлагал и помощь в его восстановлении. Врачи дружно отворачивались от такого проблемного актива. И вот, нашёлся один кардиолог, который взвалил на свои плечи трудное дело восстановления. И потихоньку санаторий восстановили. Только профиль он свой поменял. Его приспособили под кардиологию и неврологию. И отделали с своеобразной «роскошью девяностых» - всё здесь сплошь в граните и мраморе.
И теперь тут лежат частью инфарктники, а часть инсультники. Отличить их легко. Инфарктники почти все порезаны, как я, все со швами, замазанными зелёнкой. Эти швы выглядывают из ворота футболок и рубашек. Инсультники все целые. Не встречал я тут тяжёлых инсультников, каким, например, был мой отец – со следами разрезов на голове. Впрочем, встречаются и «малоинвазивные» пациенты. Те, у кого разрез вдоль рёбер.
Медсестра, которая обрабатывала швы, говорила мне:
- Когда пациентам режут ногу, то все нервные окончания оказываются перерезаны и перепутаны. Поэтому шов в каком-то месте немеет, в каком-то, наоборот, до него больно дотронутся.
Через полгода или чуть больше всё это восстанавливается само. Я слушал и недоумевал - как это? Неужели половинки разрезанных нервов находят друг друга сами? Но теперь, когда со времени операции прошло больше месяца, я вижу, что всё это так и есть. Теперь и онемение, и боль уже поменьше. Ещё говорят, что теперь швы на человеке делает какая-то хирургическая швейная машина. Поэтому они получаются такие ровненькие и аккуратные.
А вокруг санатория, как оказалось, сплошные стоянки древнего человека. Вероятно, древние люди тоже были неравнодушны к красоте природы, и любили здесь жить. Озеро Чусовское было на том же самом месте и десять тысяч лет назад. Эти стоянки копали археологи – друзья директора санатория. И в витрине музея было много древних костей медведей, лосей, даже мамонтов. И осколков древних каменных орудий и керамики.
Санаторий, он, конечно, учреждение лечебное. Но больные из него постоянно ходили в поселковый магазин за водкой и за сигаретами. Ну, что ещё делать людям, у которых так много свободного времени – только водку пить. Причём делали они это настолько тайно, что пьяных я не видел никогда. Зато постоянно в урнах лежали бутылки из-под водки.
Так вот мы и жили. А витаминный салат, который подавали нам каждый день на завтрак и на ужин, был для меня проблемой. Дело тут в том, что овощей я не ем с детства. Как меня родители ни заставляли, как ни ругали, как ни уговаривали. Научился я их есть только недавно. Надоело мне быть настолько уж белой вороной – вот и научился. Кое-как ем – и ладно. А тут, когда приходилось сидеть рядом с другими людьми за столом, я всё переживал – а вдруг они увидят, насколько для меня это трудно – съесть какую-нибудь тёртую капусту или морковь. Стыдно было сидеть и давиться при посторонних. И неудобно было не есть овощи совсем. Люди вон старались, резали их, накрывали на стол, а я их обижу своим неедением. И я бывал так рад, когда вместо витаминного салата подавали омлет или творожную запеканку.
А когда 4-го ноября наступил праздник, то ко мне приехала не только Аля, но и Женя с Женей и Саша Кукарцев. И мы поехали в лес варить глинтвейн. Приехав в лес, мы поразились, что лес этот совершенно дикий. В нём не видно кострищ. Наверное, местные совсем не ходят в лес, чтоб посидеть у костра, как делают это наши, новоуральцы.
- Зачем им в лес ходить, если у каждого перед домом свой мангал?
Мы сидели, пили глинтвейн и разговаривали, а вокруг становилось всё темнее. И, наверное, люди страшно удивлялись, видя пламя в лесу. Кто ж это там может быть? А когда всё было выпито и съедено, я почувствовал, что объелся. Наверное, желудок мой на больничной пище несколько усох. Я же, стараясь похудеть, ел в основном только больничное, и почти ничего не покупал из дополнительной еды.
На другой день похолодало и опять пошёл снег. И шёл три дня. А потом за мной опять приехал сын и увёз домой. Так и закончился мой санаторный период. Дома я только недавно стал мыться более-менее нормально. «Розетка» ещё не зажила, коросты с отверстий из-под дренажа пока не отвалились. А на том шве, что на ноге, я обнаружил два кусочка лески, которые торчали прямо из ноги. Наверное, этой леской мою ногу и зашивали. Я подумал, что ладно, буду ходить с леской, тем более, что она не мешает. А когда коросты отпадывали, то с ними сошла и леска.